Я сказал и, опустив руки, бросил кугхри в пыль, рядом с Гхаем.

Кровь побежала вниз по предплечью, ладони и закапала с кончиков пальцев на землю, сворачиваясь в пыли в мокрые, вязкие чёрные комки.

Все стояли молча вокруг, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Тишина разлилась над площадью совершенно неправдоподобная. Мне казалось, я стук сердец окружающих слышу, слитный, частый и гулкий. И никак не получалось понять, что таится за этой тишиной. Крутилась какая-то мысль на краю пустого рассудка, но не входила, словно опасаясь чего-то.

– Твоё слово, Гхай, – раскатилось над площадью с колодезного сруба. – ТВОЁ слово.

Гхай говорить не мог. Мне попадало в мальчишеских драках вот так, под вздох. Хоть и не с такой силой. Я знаю, что тут не до слов. Воздуха бы в себя втянуть малую толику – уже счастье.

Говорить Гхай не мог. Но с трудом перевалившись сначала на бок, а потом – на колени, он сумел подняться на ноги. И встал передо мной, сгорбившись, обхватив себя правой рукой между грудью и животом. Он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, хватанул ртом воздух, с трудом, напрягая мышцы, вдавил его себе в лёгкие и вытянул правую руку назад и в сторону. Как перед схваткой, когда потребовал себе меч.

Через мгновение рукоять моего клинка легла в его ладонь. Словно кугхри сам собой вспорхнул из пыли и прилетел через половину площади. Гхай ухватил меня свободной рукой чуть повыше локтя за левую надрезанную руку, поднял меч и полоснул дрожащим лезвием по своему предплечью. На меня брызнуло несколькими каплями, а Гхай попытался что-то сказать. Ничего не получилось, но я понял смысл его клекота и взялся за его плечо так же, как он держал меня. Наши раны соприкоснулись.

Вокруг взревели! «Сейчас меня порвут на сотню маленьких Чшаэмчиков», – подумал я: столько рук сразу потянулось к нам. Но обошлось. Десятки рук взметнули нас в воздух и подняли над головами. Воздух дрожал и рвался от ликующего, восторженного рёва.

Не помню, как я оказался на колодце. Возможно, меня туда просто взбросили. Голова слегка мутилась, потому что кровь с предплечья всё ещё капала, и никто и не думал её останавливать. Гхай сидел тут же, у меня в ногах, привалившись плечом к моему колену и по-прежнему хватая ртом воздух. Ему было ни до чего.

Гхой-итэреми подняла руку, и толпа почти сразу же затихла. Мэру Хоббитона вместе с таном Шира и всеми ширрифами понадобилось бы значительно больше времени, чтобы угомонить такое скопление народа.

«Ты не зря получил своё имя, Хоббит из Шира, – медленно и глухо, растягивая слова, произнесла гхой-итэреми. – Также, как и воин из легенды, ты умеешь отличать добро от зла, свет от тьмы и правду от лжи. Ты умеешь находить путь даже там, где его никогда не было. И мудрость твоя выше твоих лет. Ты – воистину, Чшаэм. Слушайте все! Отныне: как рождённая вне буурза может быть матерью урр-уу-гхай, так и рождённый вне буурза может стать урр-уу-гхай, если пожелает того. Мы – уу-гхой-итэреми огхрбуурз, сказали так!»

Внизу снова заревели что-то восторженно-радостное. Потом я сидел под колодцем на долблёной колоде для поения скота и, старательно удерживая утекающее сознание, смотрел, как ТА девушка, радостно улыбаясь, накладывает мне на предплечье пропитанную чёрной мазью повязку. Получалось это у неё легко и сноровисто, словно она полжизни этому училась.

– Как твоё имя? – спросил я её. Голос почему-то стал неожиданно низким. Почти хриплым.

– У меня ещё нет имени, – сообщила она, улыбаясь. – Гхой получает имя, когда её первому ребёнку исполнится год. А у меня ещё нет детей и нет мужа.

Она внимательно смерила меня взглядом и продолжила: «Но, я думаю, что следующей весной у меня уже будут дети». И смешливо прыснула в кулак, глядя мне прямо в глаза с затаённым озорством. Я даже поперхнулся. И закашлялся, чтобы не показать виду, будто я смущён.

– А как же мне к тебе обращаться? – спросил я её. – Пока у тебя нет детей.

Вот тут смутилась уже она.

– Ты можешь называть меня – Мавка, – сказала она. – Это значит – «Живущая в озере».

– Красиво, – оценил я. – Проводи меня к дому, где мы остановились, Мавка. Из меня вытекло довольно много крови, и я сам могу сейчас заблудиться. И ты можешь мне сказать, где Гхажш, и куда исчез Гхай?

– Гхажш разговаривает с отцом Гхая, – ответила она, помогая мне подняться. – В Гхая его братья сейчас вдувают воздух. И я тебя, конечно, провожу. Гхой-итэреми велела за тобой присматривать, но я бы и без неё это сделала. Ты мне нравишься.

– Да? – ошарашенно спросил я. В Хоббитоне всё совсем не так, и хоббитянка никогда не сказала бы такого, так легко и откровенно.

– Да, – просто ответила она, забрасывая мою руку себе на плечи. – Держись крепче, и пойдём. Ты занятный и сильный. Даже сильнее, чем я думала, – плечи под платьем оказались круглыми, горячими и неожиданно крепкими.

– А я тебя не обижу, – спросил я осторожно, – или не нарушу каких-нибудь обычаев, если скажу, что ты мне тоже нравишься?

– Нет, – ответила она очень серьёзно и сосредоточенно. Она старалась ступать со мной в ногу, но получалось плохо. – Не нарушишь и не обидишь. Мне будет очень приятно.

– Тогда я скажу, – я вдохнул поглубже, стараясь успокоить колотящееся сердце. – Ты мне тоже очень нравишься, Мавка. Особенно целоваться.

– Да? – она просияла, словно я, действительно, сказал ей что-то очень приятное и, не снимая с плеч моей руки, повернулась ко мне, так что мы оказались стоящими вплотную, лицом к лицу, едва не касаясь друг друга носами. – Правда?

– Правда, – я попытался кивнуть, и мы стукнулись лбами. Не сильно. Соприкоснулись.

– Тогда… – она запустила пальцы в волосы у меня на затылке и чуть пригнула мою голову ближе к себе. – Раз тебе нравится…

У меня и без того голова кружилась, а тут и вовсе… всё вокруг замелькало, поплыло перед глазами. И я обнаружил себя лежащим в пыли навзничь.

Дальнейший путь до дома мы проделали молча и быстро, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы для израненного воина, висящего на плечах подруги. По правде сказать, я прижимал эти плечи к себе немного сильнее и плотнее, чем можно было ожидать от «израненного воина».

А дома мы как-то быстро обо всём позабыли.

– Ну ты даёшь, парень, – я даже не слышал, как Гхажш вошёл. Мавка испуганно взвизгнула и упорхнула куда-то за печь, на ходу поправляя платье на плечах. – Мы ещё суток здесь не находимся, тебя только что чуть не убили, а ты уже с девушкой целуешься. Да ещё с самой красивой на острове.

За печкой довольно хихикнули.

– Где ты был? – спросил я, потому что надо было что-то говорить и потому что хотелось как-то отвлечь Гхажша. – Я кровью истекаю, а ты хоть бы перевязал.

– Я же вижу, что ты в надёжных руках, – усмехнулся Гхажш. – Не стал вмешиваться. Как-то ты не похож на истёкшего кровью. Мавка, он как? Шевелиться может? Не сильно обескровился?

– Может, – пискнули из-за печи. – На ногах плохо держится, а руками шевелит.

– Да ты, я смотрю, нигде не потеряешься, – довольно хохотнул Гхажш. – И девушке понравился. Когда успел? Правильно, Мавка, такой парень на ваше болото ещё сто лет не зайдёт.

– Гхажш, – снова попытался я его отвлечь. – А меня что, теперь так в каждой деревне спрашивать будут? И поединки устраивать?

– Нет, – ответил он, разваливаясь рядом со мной на лежанке. – На острове твоё имя уже к вечеру каждый знать будет. В других буурзах как получится, но если уж тебя у огхров признали, то и в других местах признают. Ты даже сам не понимаешь, насколько всё хорошо ты сделал. Здесь об этом ещё лет сто сказки будут рассказывать. Может, и больше. Мавка, ты нас кормить будешь?

– Всё в печи, – сказала Мавка, появляясь и пожимая плечами. Белые волосы она уже убрала под косынку, умылась и стояла свежая и красивая. И слегка припухшие губы её нисколечко не портили. – На три дня приготовлено.

– А мы гостей ждём, – сообщил ей Гхажш, садясь. – Ну поухаживай за нами. За грубыми мужиками. А то, что мы тут, пятнадцать рыл – на один горшок с кашей? Или парень у нас плох? – он кивнул на меня.

Мавка хмыкнула, задрала нос и ушла во двор. Мне почему-то разговор Гхажша с Мавкой не понравился. Я даже хотел сказать ему что-нибудь обидное, но ничего не придумалось.

А потом отворилась дверь, и в дом ввалилось полтора десятка мужчин. При оружии. Странного в этом ничего не было. Я уже успел привыкнуть к тому, что все в деревне носят оружие. Даже дети и женщины. Даже старухи. У Мавки тоже на груди, на тонком шнуре, продёрнутом в отверстие на рукояти, висел небольшой обоюдоострый нож, похожий на немного расширенный лист ивы. Странно было что все вошедшие стояли, опершись ладонями на рукояти мечей, и среди них был Гхай.

Некоторое время вошедшие сурово и молча смотрели на меня, потом стоявший слева от Гхая худощавый седой урагх размахнулся и, что было сил, отвесил Гхаю подзатыльника. Гхай даже вперёд качнулся.

– Поклонись хоть, бестолочь, – сказал урагх. – Да поблагодари. Такой воин тебя в кровники взял.

Я ничего не понял и посмотрел на Гхажша. Тот беспокойства не проявлял и откровенно наслаждался происходящим, улыбка у него, по-моему, за уши затягивалась.

– Это ещё кто кого взял, – проворчал Гхай, потирая затылок. – Я же мог его-то клинок своей кровью не поить.

И тут же схлопотал ещё один подзатыльник.

– Я бы тогда тебя, щенок, своими руками в болоте утопил, – рявкнул урагх. – От позора на мою седую голову. Вы уж простите его, дурака, фреа Чшаэм, – обратился он ко мне. – Младший он у нас, от третьей жены. Шесть раз она у меня рожала, да всё то дитё сбросит, то родит, да дитё до году не доживёт. На седьмой раз вот родила остолопа. Перебаловала, видать, дурака в детстве. Розог-то мало употребляла, пока без штанов бегал, вот и вырос олухом. А я, значит, отец ему, недоумку. Тулагх – моё имя. А это сыновья мои, братья его, стало быть, – все покивали. – Мы тут зашли Вас поблагодарить за то, что Вы его пожалели, дурака. Сами под смертью ходили, а его поберегли. Я уж, когда увидел, как Вы от него первый-то раз увернулись, подумал, отбегался у меня парень. Мать-то рядом охнула. Тож думала, поиграете с ним да зарежете за глупость его. А Вы вона как всё повернули.

И он поклонился мне низко, в пояс. И остальные поклонились. Я почувствовал, как зарделись уши.

– Вы присаживайтесь, – повёл я вокруг руками. – Не дело гостям у порога стоять.

– Благодарю, – Тулагх уверенно прошёл к столу, уселся за самую середину и откуда-то из-за спины выставил на стол объёмистую глиняную бутыль в кожаной плетёнке. – Не побрезгайте с нашего стола. Лягушатинка копчёная, рыбка солёная, икорочка грибная. Мамки у нас старательные.

Остальные тоже уже рассаживались на буургха вкруг стола, выставляя на него из сумок разную снедь.

– Не побрезгаем, Тулагх, не побрезгаем, – вмешался Гхажш, вставая с лежанки. – Всего отведаем. Давай, Чшаэм, садись к столу. Мавка, ты хоть хлеба нам дашь? Или в прохожем доме нам для гостей и хлеба не найти?

– Не только хлеба, – ответила от печи Мавка. Когда успела вернуться? – Вы эту гадость не пейте, – показала она на бутыль, сморщив носик, и поманила от стола крайнего. – Пойдём.

Пока я устраивался за столом между Гхажшем по левую руку и Гхаем по правую и думал, куда это Мавка увела парня, как она уже вернулась.

Парень волок подмышкой две изрядных ковриги и нёс на плече небольшой, не больше полуведра, бочонок, весь уляпанный высохшей бурой грязью.

– Ух ты, – сказал Тулагх, глядя на бочонок. – Это откуда же?

– Это гхой-итэреми ещё утром велела из болота достать, – со слышимым превосходством в голосе ответила Мавка. – Ещё до поединка, и сказала вам отдать, ежели вы сюда придёте.

– Ух ты, – повторил Тулагх. – И сколько ж оно в болоте пролежало?

– Гхой-итэреми сказала, – всё с тем же превосходством в голосе отвечала Мавка, – сорок лет.

– Ух ты, – сказали в один голос все, не исключая и Гхажша.

– Я-то старше пятилетнего и не пил, – и Тулагх посмотрел на меня с нескрываемым уважением. – А тут – сорок. Гхажш, разольёшь?

– Разолью, – ответил Гхажш. – Не расплескаю. Давай-ка его сюда.

Он принял от парня бочонок, ловко вбил в донце кинжал, повернул его несколько раз и, не вынимая клинок из получившейся дырочки, наклонил бочонок над большим ковшом, что успела поставить перед ним Мавка. В ковш, прямо по кинжальному клинку, полилась тёмная, как болотная вода, жидкость, и по дому поплыла тонкая смесь запахов торфяного дыма, смолы, дубового листа и переспелой вишни.

«Держи, Чшаэм, – Гхажш подвинул ковш ко мне. – Ты у нас сегодня первый». Я взял ковш, подумал, что надо, наверное, что-то сказать, но ничего не придумалось, и потому я просто поприветствовал остальных поднятием ковша, а потом отпил пару глотков. Жидкость на вкус была приятной: терпкой и с лёгкой смолистой горчинкой. «По кругу», – подсказал Гхажш, и я передвинул ковш Гхажшу. В голове и теле обнаружилось знакомое действие шагху. Только без его противного вкуса на языке.

Пока я прислушивался к своим ощущениям, Гхай что-то говорил, а потом тоже отхлебнул и передал ковш следующему. Так посудина и пошла по кругу, сопровождаемая короткими речами в мою честь. Это было приятно и странно. Что я сделал такого, чтобы заслужить это чествование? Не стал убивать Гхая? Мне это не казалось заслугой, да и сейчас не кажется.

Болотный шагху сорокалетней выдержки действие производил странное. Я не ощущал себя пьяным, только с каждым кругом становился веселее, а голова, по-прежнему, оставалась ясной. Кружилась, конечно, но, скорее, от потерянной крови. Да ещё от взглядов, что бросала на меня от печки Мавка.

Она сидела там на каком-то чурбачке, не подходя к столу и не вмешиваясь в наши разговоры, и только изредка взглядывала в мою сторону искоса. И от каждого такого взгляда меня бросало то в жар, то в холод. Как стрелой пробивало. Насквозь. Я бы с удовольствием бросил это застолье и убежал вместе с ней куда-нибудь подальше от любопытных глаз. Я даже, поймав раз её взгляд, дёрнулся было встать, но Гхажш небрежно обнял меня за плечи и легко придавил обратно на место, а сама Мавка еле заметно отрицательно покачала головой.

Так и прошёл весь остаток дня: в бесполезном поглощении пищи, шагху и выслушивании пьяных восхвалений моих несуществующих доблестей. Лишь, когда Тулагх с сыновьями ушёл, я почувствовал облегчение. Вот тут-то и проявилось коварство легко пьющегося, приятного на вкус болотного шагху. Голова только казалась ясной, но при первой же попытке встать она предала меня. Глаза и мысли разбежались в разные стороны, всё вокруг закружилось, затуманилось, и я понял, что двигаться самостоятельно я не могу, и что во мне осталось только одно желание. Спать.

И я уснул. Мне снилось, что на моей горячей груди, на сердце, лежит прохладная и узкая девичья ладонь.

Проснулся я с восходом. На лежанке, и завёрнутым в буургха. Сапоги стояли под лежанкой. Голова, что удивительно, не болела, но была пустой и звонкой. Рядом никого не было.

– Не оглядывайся, – сказал, выйдя из-за печи, мокрый по пояс Гхажш. – Её нет.

– Я её ещё увижу? – может, это покажется Вам глупым, но для меня это было важным.

– Увидишь, – кивнул Гхажш, растирая мокрое тело какой-то тряпкой. – Но не сегодня, по крайней мере, не днём. Сейчас позавтракаем и пойдём в мастерские огхров. И ещё кое с кем надо сегодня увидеться.

– А обязательно сегодня? – не хотелось мне никуда идти.

– А ты здесь всю жизнь собрался провести? – вопросом ответил он. – Мы в походе. Ты не забыл? Снаряжение поправим, продуктами запасёмся и снова – в путь. Нам до Лугхбуурза ещё немало земли перемерить. Так что умывайся и собирайся.

Уныло я поплёлся за печь, так же, как Гхажш, умыл себя до пояса, но настроения это не добавило. Завтрак тоже. Вдобавок, оказалось, что исчезла рубаха. «Не ищи, – сказал Гхажш, когда узнал, чего я ковыряюсь. – В стирке. Ты куртку не надевай и сбрую тоже. Просто кинжал в сапог сунь, а кугхри в ножнах на плечо возьмёшь. Пусть девки на твои шрамы полюбуются. Да и у огхров будешь неплохо выглядеть».

Так я и вышел на улицу. Обнажённый по пояс и с мечом на плече. По правде сказать, никто моими шрамами не любовался. Ни когда мы шли по деревне, ни когда вышли за ворота. Деревня была пуста, а за воротами, если кто из женщин и разогнулся от своих грядок, так разве что на одну минутку.

– Мы в город идём? – спросил я Гхажша, когда мы оказались далеко за воротами.

– Город – это весь остров, – ответил он. – Все деревни, мастерские, огороды – всё это и есть город огхров.

– Это что получается, – не понял я. – Они все, кто в деревне живёт, и есть огхры?

– Не все, – сказал Гхажш. – Эта деревня сторожевая. Из неё в огхры мало кто идёт. Больше – в воины. Это у кого имена. А так, большинство снагами предпочитает жить. Хлопот меньше.

– Подожди, подожди, – опять не понял я. – Огхры – это название такое? Как Урагх? А я думал, они вроде троллей.

– Нет, – рассмеялся Гхажш. – Тролли – это оло-гхай. Они сами по себе. У них городов нет, вообще, селений нет. Дикарями живут. А огхры, они такие же гхай, как я, только работа у них другая. Сейчас сам всё увидишь. Вон, уже пруд виден. Слышишь?

Впереди, действительно, синела гладь пруда, а в воздухе катился тот самый звук, что до сих пор приходил лишь по земле. Звук удара огромного молота.