© 2007 by Mirjam Neidhart.
All rights whatsoever in this Play are strictly reserved and applications for performance, etc., shall be made to ROWOHLT THEATER VERLAG, Hamburger Strasse 17, 21465 Reinbek bei Hamburg, Germany, [email protected]. No performance of the Play may be given unless a licence has been obtained prior to rehearsal.
(Перевод с немецкого Т. Набатниковой).
__________________
ПРОЛОГ. АНДРЕА (42).
I. ТАНЯ (26), ПЕТЕР (31), МАНДИ (28).
II. ТОМАС (35).
III. ПАУЛА (28), ЗИЛЬКЕ (32), КАРИН (37), МАЙЯ (47).
IV. ТОМАС (35).
V. СЕВЕРИН (35), ЗИЛЬКЕ (32).
VI. МАРИО (51).
VII. ШТЕФИ (32).
VIII. ТОМАС (35).
IX. ТАМАРА (32), КРИСТИАН (37).
X. МАРИОН (45).
XI. РОБЕРТ (50).
XII. МАЙЯ (47).
XIII. РОЗВИТА (35), МИХАЭЛЬ (48).
XIV. МАЙЯ (47).
XV. ЛАСЛО (43).
XVI. ТОМАС (35), МАЙЯ (47), КАРИН (37).
ЭПИЛОГ. АННЕТТА (50).
Не менее 2 актрис и 1 актера (каждый играет несколько ролей).
__________________
Эта пьеса основана на нескольких интервью, которые я провела в Германии и Швейцарии с декабря 2005 года по август 2006 года. Имена и профессии были изменены. Сердечная благодарность мужчинам и женщинам, которые согласились дать интервью для «Неофобии».
* * *
ПРОЛОГ
АНДРЕА (42). Есть несколько причин, почему я решила не заводить детей. Когда желание завести их еще присутствовало, не было подходящего партнера. Теперь у меня просто нет потребности в деторождении. Ребенку просто нет места в моей жизни. Будучи одинокой, я в любой момент могу принять спонтанное решение — и пошло-поехало! И потом, этот миф о материнстве уже проел мне плешь. Какое там, хорошая мать сидит со своим ребенком дома. Раздражают и эти матери-тигрицы, которые взрываются на каждый пук против их ребенка. Невоспитанные дети тоже меня достали. Я всегда говорю, дети — эти разгуливающие на свободе террористы. Моя мать еще внушала нам правила приличия, но ведь нынешним детям позволено все. В нашем обществе на всякий чих требуется лицензия или сертификат, только на воспитание детей не требуется. А некоторым бы не повредило пройти курс по воспитанию перед тем, как заводить детей.
Потом финансовая причина. Я зарабатываю ровно столько, сколько хватает мне одной. Не имею желания садиться государству на шею только потому, что у меня ребенок. И попадать в зависимость от мужчины? Нет, я бы не смогла. Мне трудно представить совместную жизнь. Я нахожу ужасным видеть по утрам в моем зеркале небритого мужчину. Ванна мне нужна для себя. Мне нужна моя свобода. И еще вопрос, сам-то парень выдержит ли со мной. Я связываюсь с человеком лишь в том случае, когда прояснены две вещи: во-первых, чтобы он не ждал от меня, что я стану заниматься его диетой. Во-вторых, чтобы он не диктовал мне, как и в чем мне ходить. То есть он должен принимать меня такой, какая я есть. А одной с ребенком — этого я тоже себе не представляю. И без того слишком много матерей-одиночек на грани нервного срыва, которые требуют для себя чуть ли не государственного ордена за свои заслуги, хотя все, вплоть до трусов, им финансирует государство.
Меня это просто не интересует. Конечно, у меня есть друзья с детьми, но эти дети хотя бы знают, как себя вести. Они воспитанны. Только и слышишь это нытье, и-и-и-и, эти частоты, вот когда сопрано на этих частотах, то хорошо, но детский визг! Я ненавижу его, я его не выношу. Почему матери позволяют себе являться в публичные места, если они не могут держать под контролем своих детей? Они ждут, что их воспитает официант? Это же мир, вывернутый наизнанку, и все посетители вынуждены терпеть приступ буйного помешательства какой-нибудь трехлетки. Тут не повредила бы хорошая оплеуха! Если бы я была хозяйкой ресторана, я бы повесила на двери объявление большими буквами: «Детям до 14 лет вход запрещен». Может, это и резковато, но таково мое мнение, и я на нем стою. Уж извините.
I. ТАНЯ (26), ПЕТЕР (31), МАНДИ (28)
ТАНЯ. Ну, раньше-то я всегда думала, что до тридцати непременно рожу первого ребенка, но вот мне уже двадцать шесть — и… м-да… как-то все отодвигается на потом.
ПЕТЕР. Думаю, я не сделаю выбор в пользу детей. Таковы обстоятельства. Но я хотя бы не делаю выбор против детей.
ТАНЯ. Моя учеба затянулась и… к тому же еще мужчины для этого, к сожалению, нет, поэтому я не думаю, что успею до тридцати с моим первым ребенком, но я не хочу на себя давить, я ведь все равно еще очень молода…
МАНДИ. Мы оба хотели ребенка, пока ребенок не родился у моей сестры, которая на десять лет старше, и поначалу у нее были проблемы с уходом за ребенком. Ее дочь четыре дня в неделю проводила у нас.
ПЕТЕР. Ну да, мысленно-то я себе очень живо расписал, как у меня будет ребенок, и непременно его хотел, а теперь, когда у меня действительно серьезные отношения с девушкой, да, я замечаю, что такой подвиг мне не по силам.
ТАНЯ. То есть теперь я хочу работать, но если бы у меня были серьезные отношения с мужчиной, я бы уже скоро захотела ребенка, если бы считала, что рядом со мной именно тот, кто мне нужен. И вот я теперь специально думаю о моем друге или друге в кавычках, какими качествами он должен обладать. Вообще-то мне не кажется, что это правильные предпосылки.
ПЕТЕР. Всегда хочешь сделать это лишь тогда, когда есть некая финансовая стабильность, а также уверенность в прочности отношений. А пока что — не успеешь познакомиться, как начинаются ссоры.
ТАНЯ. Ну, моего друга я знаю уже почти два года, и поначалу он был от меня… в полном восторге и хотел быть вместе, а я не хотела, но потом — последний год, где-то с июня — все пошло наперекосяк. И вот у нас состоялся разговор, потому что я уже заметила, как-то все не так, как мне хотелось бы, и вот в разговоре выяснилось, что он вообще-то не так уж и влюблен в меня и ничего не хотел бы мне обещать, и тут я впервые была по-настоящему шокирована. Ну да, тут я сказала, что тогда давай все прекратим. Но я не смогла, потому что он хотел бы, чтобы все оставалось как есть, почему я теперь все разрушаю, но я смотрю на это совсем иначе, то есть я не хочу такого.
Я думаю, что он не тот человек, с которым можно создать семью. И потом еще было… мы с подругой бросили курить, но в воскресенье все-таки выкурили по одной, и тут она в шутку сказала ему, что от этого помогает только беременность, и тогда он говорит ей: «Что ж, я бы с удовольствием сделал Тане ребенка, можешь ей так и передать». Я спрашиваю себя… для чего он сказал это сейчас? Что ж мне теперь… Ведь он всерьез, то есть так еще никто в моем окружении не давал мне понять… Итак, я должна… то есть нет, так не пойдет. В том числе и из-за его профессии. Он просто слишком… да, и в намерениях тоже очень эгоистичен, он погружен в свои дела и вряд ли пойдет на компромисс, скажет: «За эту работу я сейчас взяться не могу». Или что-нибудь в этом роде. То есть для него очень важна карьера. Когда человек один, то все о’кей, то есть он может так поступать.
ПЕТЕР. Я знаю, что с ребенком может быть невероятно трудно. Я был папой. То есть моя бывшая, у нее был ребенок, ребенок проблемный, синдром дефицита внимания и так, по мелочам. То есть я просто узнал, что надо вникать в это все без остатка.
ТАНЯ. Я-то считаю, что мой друг — фрик. Сама по себе я скорее мещанских взглядов на семью, на детей, на женитьбу, но влюбляюсь всегда… Я хочу сказать, что у меня бы уже давно могла быть семья. Надо было только подцепить у нас в деревне богатого винодела — и уже был бы у меня сейчас дом и двое детей.
ПЕТЕР. Родить сейчас ребенка. Это нереально. Потому что это просто великое дело. Тут ни на секунду нельзя тешить себя иллюзиями. Когда у меня закончились отношения с той женщиной с ребенком, я прекратил и отношения с ребенком тоже. Это было больно, но эти отношения или бывают полными, или их совсем нет. Потому что эти встречи, а потом их долгое отсутствие — этого я не могу навязать ни ребенку, ни себе. Эту неопределенность я достаточно хорошо изведал на собственной шкуре.
МАНД И. У нас обоих было желание иметь ребенка, пока ребенок не родился у моей сестры. Ее дочка четыре дня в неделю жила у нас и с какого-то времени стала звать нас мамой и папой. Для моего друга это было слишком. У него начались приступы неофобии. Он сел напротив меня и сказал, что больше не знает, как жить дальше. Не знает, что он ко мне чувствует, — дескать, ему надо об этом подумать. И это нормально. После этого он еще полгода спал со мной в одной постели, продолжал прежние отношения, но повсюду говорил, что мы больше не вместе.
ПЕТЕР. Для себя самого мне важно чувствовать, что я могу работать как угодно долго, сколько понадобится. На втором месте была бы уже она. И тут я присмотрелся внимательнее, довольна ли она этим. Потому что несчастная, не реализовавшая себя женщина — это, по-моему, не вариант.
МАНДИ. Я всегда была семейным человеком и очень привязана к моей семье. У меня была проблема, что мы жили на Востоке, а мой отец уехал в Западный Берлин, по частному приглашению. С моей матерью они договорились, что он останется там, а мы выедем по запросу о воссоединении семьи. И потом я не видела его полтора года. Моя мать за это время превратилась в психическую развалину, потому что с выездом ничего не получалось. Штази постоянно контролировала меня, контролировала ее и приставляла ей нож к горлу, дескать, подавайте заявление на развод, у него там уже давно другая, что было неправдой. Моя мать работала полный день. В то время семья Марселя оказалась для меня очень важной, они меня поддерживали. А потом мы все-таки переехали сюда. Это было время, когда сломали Стену, и потом было очень, очень тяжело, потому что я была «осси». У меня была разновидность эпилепсии, и в ГДР я получала такие лекарства, про которые здесь, на Западе, врачи говорили: «О боже, да такое здесь и взрослым не дают». Я и правда сильно прибавила в весе, у меня был восточный диалект, восточная одежда, и я все еще была толстой. Из-за всего этого я была козлом отпущения для своих одноклассников, легкой добычей, чтобы есть меня поедом.
Поскольку мои родители были заняты собой, чтобы снова найти путь друг к другу, на душе у меня было так, что я перестала есть. Я очень быстро похудела и весила уже 40 килограмм. А потом я попала в больницу, и выяснилось, что я не смогла осилить разлуки с отцом, всех этих метаний туда-сюда, и меня это психически подкосило в мои 14 лет. Да, и тогда я начала работать. Постепенно выбиралась из себя, участвуя в работе молодежной радиостанции. В восемнадцать я уже отвечала за передачу. Эти подъемы и спады тянулись на протяжении всей моей жизни. И тут история с Марселем. Я сошлась с ним после того, как мы не виделись семь лет. В 19 лет переезжала и, собирая вещи, нашла номер телефона. Позвонила ему, и мы тут же встретились, и через полтора месяца уже были по-настоящему вместе.
Марсель определенно был бы хорошим отцом: потому что я видела, как он обращается с дочерью моей сестры. Так, будто она была его собственной дочерью. При этом я должна сказать, что ему следовало бы снова стать таким, каким он был последние годы. Потому что когда сегодня он сидит передо мной в слезах и говорит, что любит меня, я всякий раз пугаюсь, что завтра у него случится приступ неофобии, и он подумает: о боже мой, я ей сказал, что люблю ее. И снова убежит от меня.
ПЕТЕР. Я думаю, это вообще самое главное — завести семью, заботиться о ней и иметь возможность сказать: вот теперь я на своем месте. Но я не хотел бы заводить ребенка из ложного тщеславия. Только потому, что якобы пришло для этого время и что я прекрасно выгляжу и что мы оба суперские и так далее. Просто потому, что хочется воспроизвести себя, и интересно, что получится.
II. ТОМАС (35).
С зачатием ребенка у моей жены снесло крышу. Мы познакомились три с половиной года назад и сильно влюбились друг в друга. Тема детей присутствовала с самого начала, и ребенок не был случайностью, но теперь превратился в яблоко раздора. Последний раз я видел мальчика пять месяцев назад. Сейчас ему полтора года.
Если действительно рассказывать эту историю, ребенок был зачат — как бы это сказать — в служебной комнатке кинотеатра. Да-да, именно так. Там, где дверь открывается и закрывается. И она была крепко заперта, оставалось только маленькое окошко, через которое можно наблюдать за тем, что происходит на экране. А в остальном там темно, и никого больше нет. Просто выдалась такая возможность, и как-то было очень хорошо — как бы выразиться — увлекательно, приятно, заманчиво заняться там сексом. На экране шли два коротких фильма. Сначала чудесный мультфильм. Потом кровавый кошмар. Это факт, а не выдумка. И тут мы зачали ребенка. То есть мне внезапно стало ясно, что здесь и сейчас происходит нечто совершенно экзистенциальное и сущностное — впоследствии послужившее причиной появления ребенка. После этого мы вышли из кино и поначалу валялись, одухотворенные, на лугу, все вокруг по-летнему жужжало и гудело, и что-то было в этот момент совершенно особенным. А через двадцать минут на мою жену обрушились фантазии о насилии. Ее стали терзать видения, которые потом уже больше никогда не прекращались. Она начала кричать, что знает точно, я стану насиловать моих детей. Ее невозможно было успокоить. Потом дошло до того, что все друзья или подруги, какие у меня есть, якобы сексуально чего-то от меня хотели, вплоть до того, что у меня что-то было с кассиршей из супермаркета, потому что я так подозрительно улыбался, когда отдавал ей деньги, потом на очереди оказались соседи, то есть паранойе не было конца и края. Дошло до того, что уже на сносях она начала бросаться на пол с ребенком в животе и нападать на меня. У этих приступов даже была определенная частота: раз в шесть недель она нападала на меня, раз в шесть недель я ходил исцарапанный и покусанный.
Я надеялся, что ненасильственное сопротивление в такой ситуации успокоит ее. Я знал, что для этой паранойи нет никаких причин. Я не изменял ей. Я женился на ней по любви. И был целиком за нее и за ребенка. Я думал, это, может быть, связано с гормонами. Все образуется, ведь вначале этого не было. Но не образовалось. Все по-прежнему так же.
В октябре 2004 года она, прихватив ребенка, сбежала из нашей общей квартиры. 2 июля 2005 года, когда я должен был забрать моего сына, ее не оказалось на месте. Стоя на пороге неожиданно опустевшей квартиры, я был совершенно сокрушен, а потом в беспамятстве скитался по городу в поисках каких-нибудь следов, где она теперь может быть. Не знал, смогу ли я когда-нибудь снова увидеть моего ребенка, и как нам жить дальше, и как сохранить человеческий контакт и человеческое достоинство, которых не было, потому что она исчезла. Тогда я вернулся к себе домой с непомерной болью, и с тех пор меня мучают бесконечные кошмары и фантазии о насилии, то есть все очень плохо.
III. ПАУЛА (28), ЗИЛЬКЕ (32), КАРИН (37), МАЙЯ (47)
ПАУЛА. Я живу в общей квартире с моим сыном и подругой, у которой тоже есть ребенок. Мой партнер живет в Дрездене. Мы не хотели съезжаться. Мы не хотели раздражать друг друга повседневностью. Я безработная. Ищу место: что-нибудь между научной референткой и ассистенткой в области политики.
ЗИЛЬКЕ. Больше всего я боюсь этой материнской роли, которую мне будут навязывать извне, со стороны общества, и что меня больше не будут воспринимать как дееспособную женщину. Когда я вспоминаю мою собственную мать, которая всю свою жизнь делала и то и другое — в одиночку воспитывала меня и всегда работала. И в целом и то и другое делала хорошо, целеустремленно… Она так никогда и не добилась карьерных высот, потому что была я и потому что знала, что я важнее карьеры. Теперь я ощущаю это как жертву — и вместе с тем я наивно верю, что семья и карьера не исключают друг друга и что мне удастся совместить их.
КАРИН. Для меня даже речи не может быть о том, чтобы сочетать мою профессию с семьей. Я знала столько перегруженных женщин, снующих туда-сюда, чтобы после работы как можно скорее сменить сиделку. Для меня единственным вариантом было бы иметь детей, если муж по-настоящему заботлив. Если он берет на себя все 100 процентов заботы о ребенке, а я зарабатываю деньги — такой вариант я могу себе представить. Но только ни в коем случае не соединять одно с другим. Я, правда, рада безмерно, что мне приходится заботиться только о себе, потому что и это достаточно трудно.
У меня никогда не было чувства, что я так уж безумно люблю детей. Тем не менее я об этом уже задумываюсь, потому что всегда жить так, как сейчас, я бы не хотела. Тема условной, тренинговой семьи для меня нечто весьма существенное, на таких тренингах я представляю себе, что когда-то буду жить вместе с детьми. В неком проекте Большой жизни и Совместного существования, где были бы рамки, в которых можно было бы сообща растить детей.
ПАУЛА. Главный недостаток социальной политики в том, что она отмежевывается от многообразия возможностей партнерства, а ведь в реальности они существуют. В социальной политике есть лишь традиционная модель и модель матери-одиночки, все остальное полностью игнорируется.
МАЙЯ. Я работаю с полной занятостью и мой муж тоже. Я всегда работала с полной занятостью — даже когда носила Бруно. Для меня это нормально. У моих родителей было крестьянское хозяйство, и моя мать всегда работала весь день. Более того — со всеми детьми. Когда я была беременна Бруно, я без отрыва от работы проходила последипломную специализацию по управлению предприятием. Это обучение посещали преимущественно мужчины. Нас было сорок мужчин и четыре женщины. Женщины были в основном с высокими должностями и по профессиональным причинам бездетные. До меня в университете, пожалуй, и не видели никогда беременной женщины. Все исходили из того, что я брошу учебу или прерву ее на долгое время. Почему-то принято считать, что мужчины благодаря отцовству становятся толковее, чем они были. А женщины — наоборот, и это было мне обидно. Всегда были такие придирчивые вопросы, мол, ну и как ты себе это представляешь, и как ты собираешься с этим справляться, такие организационные вопросы, но их можно разрулить.
КАРИН. Я рассматриваю материнство как тотальное ослабление моей позиции. Я не вижу в этом преимуществ, хотя вообще-то ничего важнее и быть не может. Меня не удивляет, что раньше женщины почитались богинями, потому что давали жизнь. Ведь это должно казаться чудом тому, кто не знает биологических взаимосвязей. Но в наши дни такого не наблюдается.
ПАУЛА. Я очень счастлива с ребенком. В целом я чувствую себя очень хорошо. То есть в любом случае лучше, чем раньше.
ЗИЛЬКЕ. Мы оба — фрилансеры и до сих пор как-то выкручивались, да это и неважно, даже если когда-то что-то и не складывалось, у меня бы не было проблем, потому что я по полгода живу на пособие по безработице. Но вот с ребенком?.. То есть я просто боюсь, что эта форма жизни, основанная на том, что люди довольствуются не очень высоким стандартом, поскольку все еще находятся в фазе становления и могут сказать: мол, я на пути к тому, чтобы реализоваться позже. Когда-то придется объявить эту форму жизни законченной, потому что говоришь: о’кей, теперь я просто больше не могу себе это позволить, я должна теперь встать за кассу в супермаркете и зарабатывать деньги, потому что мой ребенок тоже хочет есть и ему требуется место в яслях.
МАЙЯ. Я никогда не указывала годы рождения детей в моих заявлениях о приеме на работу. Я просто знала, что у меня не будет шансов, если я их напишу. И когда на последнем собеседовании спросили о детях, я уклонилась от прямого ответа и сказала, что они уже не маленькие, и потом чувствовала себя ужасно. А им было три года и год. Перед самым приемом на работу мне пришлось предстать перед большой комиссией, и люди интересовались главным образом тем, как я буду управляться с детьми. Одна женщина сказала, что она всегда работала на полставки, а о полной и не мечтала. То была пожилая дама, и я ей ответила: «Знаете, сегодня все по-другому, сегодня все намного проще». Хотя, конечно, знала, что это не так.
IV. ТОМАС (35)
Чего только не приходится наслушаться на этих судебных процессах и начитаться в этих судебных решениях! А еще есть судебный уполномоченный. Этот назначенный судом психолог установил, что отношения, привязанность к отцу и матери у ребенка одинаковы. Так. И это соответствует фактам, потому что со своим ребенком я нянчился половину всего времени, необыкновенно люблю его и все для него делаю. Я-то полагал, это ведь должно вообще-то значить, что привязанность не может быть разорвана — никоим образом, да? Но тот аргументирует дальше, дескать, я должен понимать, что евреи не могут жить в Германии. Ничего себе! Не могут жить! Женщина-судья согласно кивает. Но ведь факт, что еврейская иммиграция в Германию в настоящее время больше, чем в Израиль. Факт, что в Израиле убивают больше евреев, чем в Германии или в любой другой стране. Факт, что они там живут на военном положении — в так называемой low intensity orbit, как говорят в армии. Факт, что мой сын теперь живет в киббуце, чудесный киббуц, цветы и плавательный бассейн, об этом киббуце недавно писал Хенрик М. Бродер, что люди хотят оттуда уехать и у них большие проблемы с депрессией, потому что с регулярным интервалом истребители F-16 выпускают свои ракеты по Вифлеему. Чудесно. Да. И ни одну собаку не интересует, почему мой сын должен там жить. Ну как же, ведь евреи не могут жить в Германии. Точка. Я тогда подал кассационную жалобу, потому что у меня нет никаких прав, ни одного, кроме права платить. И жена хочет еще и содержание для себя, то есть в принципе она хочет всего: взять ребенка, взять деньги и со всеми деньгами и ребенком исчезнуть и потом посмотреть, что бы еще хорошего извлечь из жизни. То есть даже близко нет того, чтобы я, поскольку я плачу женщине и ребенку, в возмещение мог видеть своего ребенка. Как это бывает при нормальных деловых отношениях. И близко нет того, чтобы мой ребенок, имеющий право на содержание, имел бы также право на общение с тем родителем, у которого отнята возможность попечения. А все почему? Потому что в системе структурная ошибка. В случае с международными браками так: сначала завершается процесс о попечительстве над ребенком. Ясно, что попечительство достается матери. В право о попечительстве над ребенком включено право на местожительство, это значит, что мать по завершении процесса может уехать куда хочет. Итак, через три дня после получения решения суда мать покидает страну. Матери здесь больше нет. После этого судьи говорят: боже мой, да ведь ребенок здесь больше не живет. Мы больше не правомочны вести процесс по праву общения. То есть отправляйся в Израиль и там добивайся права общения. Только потом оказывается, что им там, в Израиле, плевать на иностранных отцов, и они говорят, да-да, пусть он навещает сына. И это значит, что ты ездишь к собственному сыну как турист и стираешь из своей жизни целую страницу человеческого существования. А если как турист, то какой же я тогда отец?
С видеокамерой, на которую я теперь снимаю животных и еще бог знает что: и зоопарк, и все то, что он любил, то есть экскаваторы, воду и футбол и все такое, что мальчик — даже годовалый — воспринимает с таким восторгом. Я это снимаю и отправляю в черную дыру.
V. СЕВЕРИН (35), ЗИЛЬКЕ (32)
СЕВЕРИН. У меня нет чувства, что я сам выбрал себе участь одиночки и крайнего. Я ощущаю это как недостаток, и мои мысли довольно часто крутятся — как в сексуальном, так и в дружественном отношении — вокруг того, как бы мне побольше общаться с другими. То, что я могу прийти домой в четыре часа утра, что я никому не должен звонить, мол, я сейчас там-то и там-то, не беспокойся, что-то в этом роде, я не могу сказать, что выбрал это сам.
С Зильке было так. Она праздновала свое тридцатилетие, а накануне вечером, незадолго до полуночи, пришла ко мне и сказала ни с того ни с сего: «А не могли бы мы завести ребенка?»
Эта фраза насчет ребенка вырвалась у нее не сразу, поначалу разговор шел о дне рождения, и та фраза проскользнула как бы между делом: ах, а не могли бы мы завести ребенка? И я невероятно завелся, мне это польстило, и я подумал, надо же, может, теперь дело дойдет до какой-то прочной связи, вот ведь другой человек хочет от меня детей, и это так здорово!
ЗИЛЬКЕ. Вот уже год я живу вместе с Мартином… да, квартира маловата для двоих, но ничего. Я впервые живу с кем-то вместе. И считаю, что близость при этом гораздо больше, чем когда живешь в разных квартирах. Меня удивляет, что я вообще это терплю.
СЕВЕРИН. Мы никогда не любили друг друга страстно и искренне. Никакого крутого секса — скорее наоборот… и мне это показалось прямо-таки грандиозной идеей, и я сказал себе, может, благодаря этой бесстрастности мы сможем вырастить ребенка, осилим такой гигантский проект.
ЗИЛЬКЕ. Я не думала, что вообще с кем-нибудь уживусь, что однажды не скажу: так, теперь мы не видимся два дня. Собственно, это и отличает мои отношения с Мартином. То есть появилось такое чувство, что мы принадлежим друг другу, и это выражается также и в том, что мы живем в одной квартире.
СЕВЕРИН. Я уже несколько раз в нее влюблялся — всякий раз заново. Когда я пришел к ней впервые, она захотела достать нам выпить и налетела на платяной шкаф, по-настоящему ушиблась о него, и я подумал, как же она может удариться о собственный шкаф, ведь он стоял на этом месте годами? И она так смутилась, стыдясь своей неловкости, и я знаю, что меня растрогало именно это. (Задумывается.) Да. Но вместе с тем я никогда не был уверен в силе своих чувств. Это я тоже должен признать.
ЗИЛЬКЕ. У нас появились планы, дело было как раз на Новый год, это так типично для Мартина, такой всегда милый. После двенадцати он и говорит: «Так, а когда мы теперь поженимся?» А я подумала — минуточку, что значит «когда»? Вопрос должен звучать так: «Поженимся ли»..? Нет, этого я не сказала, я обрадовалась…
СЕВЕРИН. А потом мы с Зильке должны были поехать в летний отпуск, и я про себя все время думал: сейчас поедем в отпуск, и все время в голове вертелось: «Может, нам удастся завести общего ребенка?»
ЗИЛЬКЕ. Я годами совсем не думала о детях, важными были совсем другие вещи, и если бы забеременела, разразилась бы катастрофа. А потом, ближе к тридцати, заметила все-таки, что вообще-то хочу когда-то в жизни завести детей, ощутить материнство.
СЕВЕРИН. Да, и этот отпуск стал сплошным кошмаром, потому что она незадолго до того влюбилась.
ЗИЛЬКЕ. И летом, перед тем как познакомиться с Мартином, у меня было одно любовное приключение.
СЕВЕРИН. Мне она этого не рассказала, я узнал от других. Я думал, ну, если у нее теперь есть кто-то еще, а мы официально едем в отпуск, то ей самой решать, менять ли что-нибудь в наших планах на отпуск. Но то, что она сделала, было совершенно ошеломительным. Она сказала очень, очень поздно: «Мы ведь можем поехать в отпуск все втроем!» Это показалось мне полным безумием, и я подумал, что ведь этот другой мужчина вовсе не захочет этого.
ЗИЛЬКЕ. Я наконец-то почувствовала — вот оно. Когда я спала с тем, я думала, вот с кем бы я завела ребенка. То был момент осознания: вот теперь можно было бы и детей.
СЕВЕРИН. И в конце концов пришли к компромиссу, что мы поедем один за другим, по очереди.
ЗИЛЬКЕ. И не только «вот оно», а еще «как здорово», какое замечательное время, что-то вроде того. Но потом я подумала: наверное, это сработали биологические часы или как там они называются, когда вдруг начинаешь так чувствовать?
СЕВЕРИН. Я приехал вечером и еще застал того, другого. Он еще что-то готовил. Потом, на следующее утро, уехал.
ЗИЛЬКЕ. Однако с тем у нас вскоре после этого разладилось, ну, была как бы чуть ли не катастрофа и — это было весьма отрезвляюще.
СЕВЕРИН. Я провел ночь в отдельной спальне и потом, когда тот, другой уехал, так и остался в этой отдельной спальне, потому что решил, слишком уж она обнаглела.
ЗИЛЬКЕ. Да это могут быть и не биологические часы, а что-то другое, что заставляет тебя выбирать по дарвинистской теории: вот этот будет хороший отец, а тот — плохой, поэтому заведу-ка я детей от этого.
СЕВЕРИН. Потом у нас был день, когда мы остались одни, а потом приехали родители.
ЗИЛЬКЕ. Но, кажется, желание завести детей может вдруг возникнуть независимо от партнера. И что делать, если мужчина рядом с тобой для этого не подходит.
СЕВЕРИН. Очень скоро она рассталась с тем мужчиной, который был так важен в отпуске, но очень быстро познакомилась с другим, с которым она и по сей день вместе.
ЗИЛЬКЕ. Мужчины, с которыми я была вместе, всегда казались мне совершенно загадочными, крутыми героями, а теперь я понимаю, что они всего лишь были погружены в себя, в свои проблемы.
СЕВЕРИН. Я думаю, я бы и сегодня охотно завел с ней ребенка. Я еще раз заговаривал с ней об этом, но разговора не получилось. Это меня огорчило. Но если она этого не хочет, то буду переживать свое огорчение молча.
ЗИЛЬКЕ. Я знаю Мартина уже четыре года — мимолетно, как друга одного моего друга, и четыре года назад мне даже в голову не приходило, что он мог бы стать объектом моего вожделения, хотя бы потому, что он слишком нормален или слишком спокоен: характер не экстремальный. И раньше это меня не привлекало, как будто это чересчур скучно.
СЕВЕРИН. Тема детей обособилась и развилась в нечто по-настоящему гротескное из-за одной подруги, которая пришла в восторг от идеи насчет ребенка и потом сказала мне: «Твою идею с ребенком по рациональности я нахожу очень хорошей, то есть идею, что совсем не обязательно быть влюбленными друг в друга, чтобы родить ребенка; что можно намного лучше понимать друг друга, когда нет этих проекций и потом разочарований, с которыми наступает кризис, когда ребенок уже есть, а вы расстаетесь, и эту ситуацию уже не преодолеть вместе… Кстати, а тогда не могли бы мы, собственно, родить общего ребенка?!»
ЗИЛЬКЕ. Да, и нынешним летом мы поженимся и… собираемся завести детей. Мартин хотел бы двоих, но начать можно и с одного.
СЕВЕРИН. Сперва я думал, она надо мной смеется, но она не смеялась. И так я обнаружил, что должен еще раз пересмотреть то, что говорил о рождении детей. С ней я детей не хотел.
А с Зильке я и сегодня завел бы ребенка.
Не знаю, люблю ли я ее еще. Вообще-то я прихожу в бешенство, как только подумаю о том, что она с этим другом… который мне вообще не нравится. Чувство любви я могу к ней испытывать только тогда, когда я говорю себе: ах, да она же полная дурочка.
VI. МАРИО (51)
Во время моей первой большой любви было ясно, что я пойду привычным путем: когда влюбляешься, женишься и создаешь семью… У меня не было никакой критической дистанции по отношению к этому пути. Потом все резко изменилось благодаря книгам. В особенности «Жить без лжи» Арно Плака. Основная мысль там та, что люди не просто перенимают традиции, а постоянно спрашивают себя, в чем правда. Другая книга была Сюзанны Брёггер: «…но избави нас от любви. Моногамия — каннибализм нашего века». Эти книги меня словно громом поразили. Я был тогда в возрасте между двадцатью и двадцатью пятью и обнаружил, что самому мне совершенно не нужна эта навязанная верность. Я захотел тут же стерилизоваться. Врач прогнал меня домой. Сказал, чтобы я пришел к нему после тридцати. Но для меня все было ясно. Я не видел себя отцом, а видел одиночкой, который непоседливо кочует. Это соответствует моей сути: когда мне что-то интересно, я воспламеняюсь, но это очень быстро проходит, и я с таким же энтузиазмом предаюсь чему-то другому. У меня во всех отношениях есть проблемы с тем, чтобы ограничить себя, — профессионально, в любовных отношениях, с местом жительства. Это проявляется во всем. Человечество не вымрет. Его все еще шесть миллиардов. Я вижу во всем этом скорее процесс саморегулирования. Может быть, в настоящий момент населения многовато. И оно сокращается, чтобы потом снова увеличиться.
VII. ШТЕФИ (32)
Я живу вместе с моими детьми, близнецами, им как раз исполнилось три года, с отцом моих детей и с моей спутницей жизни, у которой тоже есть сын… и у всех троих детей один и тот же папа. Итак, мы живем по-настоящему втроем, делим постель и очаг или что там еще делят.
Биргит я знаю уже девять лет. Мы в отпуске ухаживали за инвалидами, занимались этим раз или два в году, чтобы заработать денег, мы были студентками, и в одной из таких поездок познакомились с Маркусом, и я в него сразу влюбилась. То есть если живешь вместе с женщиной и потом появляется кто-то, то ведь не думаешь: ах, теперь мы могли бы устроить и треугольник, но у нас все получилось именно так. И потом я довольно скоро забеременела.
Так быстро, только раз неправильно посчитала. Ну вот, и на первом же обследовании мне сказали, что будут близнецы, да, а потом мы были беременны втроем.
Мы с Биргит хотели детей, или ребенка, да, но всегда было понятно, что рожать этого ребенка будет Биргит. Но все получилось совсем по-другому. Да, и потом мы устроили настоящее планирование семьи, после близнецов, с Давидом, потому что пеленать троих грудных детей сразу — не очень-то прикольно, и мы решили, что пусть он родится не раньше лета 2007 года, и в июле он родился, Давид.
Естественно, я не рассказываю на каждом углу каждому встречному, как мы живем. Но часто случается так, что я везу близнецов в коляске, а Давида тащу на себе в слинге, и люди спрашивают:
— Как же так, я что-то пропустила, ты же не была беременна?
— Да, это малыш Биргит.
— Биргит?
— Да, и Маркуса.
И уже потом:
— Ах, так вы живете все вместе?
У меня никогда не было твердых представлений о муже и детях, но я и не думала, что хочу жить вместе с моей лучшей подругой. Скорее так получилось само собой.
Для близнецов такая модель подходит прекрасно. Первые полгода мне вообще никогда не приходилось вставать к близнецам ночью, это делали Биргит и Маркус. Какая еще мать близнецов может спать ночью по семь, по восемь часов подряд? Об этом можно только мечтать. Хорошо в этой модели и то, что больше разнообразия: что не получишь от одного, то получишь от другого. Как в партнерстве, где мужчины и женщины также ищут себе друзей и подруг и получают то, чего не получили в партнерстве. Нам для этого не надо даже из дома выходить, у нас «все включено». Кризисные ситуации тоже намного проще преодолевать, например ребенок болеет, мама болеет, как-то так. Суперпрактичная сторона во всем этом та, что такие моменты проще уладить.
Мы все не против того, чтобы иметь еще кого-нибудь. Я нахожу, что хорошо уже то, что семья растет, и хорошо, что без того принуждения, когда приходится выворачиваться наизнанку, причем я думаю, что это у нас и впредь исключено. Если живешь так, как мы, то и с другими возможностями можно обходиться гораздо свободнее. Но кто знает, как мои дети когда-нибудь шокируют меня.
VIII. ТОМАС (35)
Как мужчина я сталкиваюсь с той проблемой, что продолжить свой род могу только с позволения женщины. Если женщина не хочет, то и я не могу. У нас в Германии сейчас выросло поколение, которое в возрасте 25 лет и старше продолжает жить под девизом: «Мы хотим пожить сами!» Лет до сорока, сорока двух это поколение осуществляет профессиональные проекты, которые потом сменяются другими проектами, так что образовался замкнутый круг. А что касается любви, концепция такая: следующая будет единственной. Этакое насилие рациональности. А в итоге получается, что трудно найти единственную любовь, когда в 35 лет замечаешь, что у тебя уже было пять единственных. Сегодня главная проблема в том, что я как мужчина вообще не имею возможности продолжить свой род. Мысль о семье ушла с повестки дня тех людей, которые задают тон в обществе. А мы живем для того, чтобы в свою очередь продолжать жизнь. Когда-то мы были детьми, и у нас были родители, значит, и мы должны, если хотим продолжить жизнь, родить ребенка или двух и тоже побыть родителями. И я считаю, что в наше время творится социальный суицид, какое-то коллективное самоубийство.
IX. ТАМАРА (32), КРИСТИАН (37)
ТАМАРА. Я живу сейчас как замужняя женщина — одна, то есть… теоретически одна.
КРИСТИАН. Шесть недель назад мы съехали с нашей квартиры.
ТАМАРА. Теоретически одна значит, что мы, несмотря на все, по-прежнему спим друг с другом — нет, мы вообще-то практически расстались — просто это значит, что у нас не такое типичное расставание, когда больше не видишься, не разговариваешь, но еще остаемся в физическом контакте.
КРИСТИАН. Замужества хотела Тамара. К моей жизни свадьба вообще не подходит. В моем окружении никто не женат. И мне кажется, это здорово.
ТАМАРА. Мы разошлись из-за разных взглядов на жизнь. Я хотела создать семью и быть частью единого целого.
КРИСТИАН. Я с трудом могу себе представить, что у меня будет ребенок. Отношения и без того достаточно сложные.
ТАМАРА. Он не хочет брать на себя ответственность за другое существо.
КРИСТИАН. Ребенок не входит в мой жизненный план.
ТАМАРА. Он ждет от жизни чего-то другого.
КРИСТИАН. Профессионально она связана так же, как и я, даже еще больше. Я-то постоянно жил в нашей общей квартире. А она появлялась раз в несколько месяцев на одну-две недели.
ТАМАРА. Моя профессия для меня, разумеется, очень важна. Но это не все.
КРИСТИАН. Нормальный повседневный быт так никогда и не установился.
ТАМАРА. То есть я всегда хотела детей. Не то чтобы с первого дня, но в принципе я всегда подавала сигналы, что мне это в любом случае нужно.
КРИСТИАН. Я с самого начала сказал: только не в ближайшие два-три года.
ТАМАРА. Ну да, это долгий процесс с переживаниями в сексуальной области, но также и в разговорах, когда ты постоянно натыкаешься на границу, где замечаешь: о’кей, он не хочет об этом говорить. А если разговор и начинается, то исходит только с моей стороны.
КРИСТИАН. Большую часть времени она отсутствовала, а когда наконец появлялась дома, то сразу заговаривала об этом и чудовищно на меня давила.
ТАМАРА. То есть его это совсем не занимало.
КРИСТИАН. Потом ей захотелось непременно поехать в отпуск.
ТАМАРА. Я его пригласила. То был первый отпуск за четыре года. Мы снова захотели посвятить время друг другу.
КРИСТИАН. Стоило только лечь на шезлонги, как она снова заводила этот разговор.
ТАМАРА. Но кто он такой? Что он о себе думает?
КРИСТИАН. В этом отпуске она хотела забеременеть.
ТАМАРА. В какой-то момент мое терпение лопнуло, и я подумала: с моим мужем явно что-то не то.
КРИСТИАН. Она не оставила мне шансов.
ТАМАРА. И мы расстались.
КРИСТИАН. Может быть, у нее и был бы шанс, если бы она нашла другой подход. Без этого давления… Соблазнить, например… Если бы она меня соблазнила.
ТАМАРА. Да, я его напугала. Но это не входило в мои намерения. Я хотела все с ним обговорить. Я хотела равноправия, чтобы это была общая задача.
КРИСТИАН. Нет. У меня нет желания иметь детей.
ТАМАРА. Вот если бы я могла вернуться назад, я бы не стала все обсуждать заранее. Я бы попыталась набраться храбрости и не говорить о том, как трудно бывает с детьми.
КРИСТИАН. Потом она пришла однажды утром и объявила, что мы расстаемся.
ТАМАРА. Решение пришло внезапно. Я вдруг проснулась и поняла: хватит ждать, что он сам сделает шаг навстречу и скажет: «Ну хорошо, давай попробуем». Это давление ничего не даст. У меня словно пелена с глаз упала. Было очень больно и вместе с тем я почувствовала свободу, потому что эти вечные муки и искушения — в них тоже нет ничего хорошего. И когда от них удается избавиться, это супер. Да и Кристиану больше не придется ощущать на себе давление. Для него это тоже хорошо.
КРИСТИАН. Мы продолжали вместе жить и вместе спать.
ТАМАРА. Я просто озвучила то, что мы теперь, собственно, в разводе, чтобы чувствовалась разница.
КРИСТИАН. Поначалу я был в отчаянии.
ТАМАРА. На самом деле вся разница заключалась в том, что мы стали жить по отдельности. Об этом стало известно.
КРИСТИАН. Я бы с ней никогда не расстался.
ТАМАРА. Он постоянно твердил: «Ты сама порвала отношения, я об этом никогда не думал и никогда бы не сделал этого». Но я между тем пришла к убеждению, что бездействие — это тоже действие, ибо оно заставляет искать новые выходы. Чтобы он изменил точку зрения? Не могу себе представить, что такое еще может произойти.
КРИСТИАН. Теперь она перемывает мне косточки.
ТАМАРА. Для меня он был то, что надо. И даже теперь, когда я говорю, что он был то, что надо, мне это дается с трудом. Для меня он как был, так и есть то, что надо. Соответственно теперь я в той стадии, когда я разбираюсь сама с собой — может, он все-таки и не то, что надо.
КРИСТИАН. Может, оно еще и появится, это желание завести ребенка, но я что-то сомневаюсь.
ТАМАРА. У меня просто был такой пунктик — забеременеть. И если начистоту, я иной раз задумывалась: если все-таки этому суждено случиться с Кристианом, то что он вообще за тип? Ему легче разойтись, чем укреплять отношения, и мысль, что у меня, его собственной жены, еще-пока-жены, может быть ребенок от кого-то другого, для него не так ужасна, как мысль о том, что у нас будет общий ребенок. Разве это не абсурд?
X. МАРИОН (45)
Я думала об этом только однажды — в свой сороковой день рождения. Мне не хотелось детей, я просто размышляла, и ответ был ясен. У моего партнера были дети, у двух моих бывших партнеров были дети, в Бразилии я работала на проектах с уличными детьми… То есть вокруг меня все время крутились дети, но сама я никогда не ощущала потребности заводить собственных. У меня всегда было чувство, что есть очень много детей, лишенных близкого человека. Я в любой момент могу стать близким человеком для чужого ребенка.
Я должна совершенно честно сказать, что очень редко, очень, очень редко я видела семьи, которые мне нравились: чтобы жена была счастлива, муж счастлив, дети счастливы и все прочие отношения внутри семьи соответствовали. Традиции все еще очень сильны: в большинстве семей, которые я знаю, женщина по-прежнему на 80 процентов принадлежит семье.
В Бразилии меня часто спрашивали, замужем ли я и есть ли у меня дети. Чем старше я становлюсь, тем меньше люди понимают мое положение. Но здесь, в Швейцарии, это нормально. Лишь у трети моих друзей есть дети.
Я подолгу жила вместе с другими, и даже если мой друг жил бы со мной в одном городе, я хотела бы сохранять за собой собственную квартиру. Мне не нужен рядом со мной никто, в том числе и ребенок. Если женщины, достигнув определенного возраста, вдруг начинают искать новый смысл жизни и рожают детей, то хуже не придумаешь. Если ты возлагаешь на ребенка ответственность быть смыслом твоей жизни, ты можешь только подавить его.
Во многих культурах считается, что не ставшая матерью женщина неполноценна. Я же думаю, что женщины должны жить своей жизнью, как они ее ощущают, со здоровым чувством самооценки.
XI. РОБЕРТ (50)
Да. Я всегда хотел детей. И сегодня хочу. Иметь много детей — это великолепно. Когда стареешь и сидишь один в четырех стенах, а дети к тебе не ходят… О таких вещах надо думать заранее. Двое детей у меня уже есть. Мы живем порознь лет пять-шесть, и вывод, который я из этого сделал, такой: жена должна быть та, что надо. В противном случае, если ты рожаешь детей не с той женщиной, это ничего не дает.
Ну да, растить детей лучше с одной женщиной. Ведь может так случиться, что люди разлюбят друг друга и расстанутся. Несмотря на это, можно любить общих детей и помогать им.
Она ведь будет уже не такой юной, женщина, которая может рассматриваться как вариант. Может, у нее уже есть дети. Тогда я бы внимательно присмотрелся, как она с ними обращается. Тут можно увидеть очень многое. Ну да, я имею в виду, сейчас у меня есть отношения. Она замужем, но муж два года назад выложил начистоту, что он гомосексуалист. Да, у него есть друг, и вот она искала себе возлюбленного и нашла меня. У нее двое детей, 18 и 15 лет. То, как она с ними обращается, мне очень нравится. И я могу представить себе, что у нас с ней будут серьезные отношения и дети. Только этого не будет, потому что… ну, потому что они живут вчетвером очень по-семейному. Они по-прежнему хорошо понимают друг друга, она и ее муж, и они работают вместе, профессионально связаны. Они не хотят посвящать в эту ситуацию детей. Дети не должны ничего знать о ее отношениях со мной, а также не должны знать, что их отец голубой. Мы уже были однажды в отпуске вместе, то есть Рут со своими сыновьями, моя дочь и я. Это было тяжело, потому что мальчики, естественно, заметили, что здесь что-то не то, поскольку почему она поехала в отпуск не с отцом, а со мной. Они хотят держать это от мальчиков в тайне, и отсюда ситуация, какая уже часто бывала в моей жизни: все приходится делать украдкой, и я — третий лишний. Собственно, перспективы никакой, и… единственное, что остается при мне, — это мое желание иметь детей.
XII. МАЙЯ (47)
Я не была к этому готова, потому что до срока оставалось еще три недели, и тут у меня лопнул пузырь и стали отходить воды. Мы пошли в больницу, но роды у меня все никак не начинались. На время ожидания меня поместили в родовой зал, и я хорошо слышала женщин в других палатах, несмотря на двойные двери, и по звучанию это не походило на глубокое дыхание и медитативную музыку с ароматическими воскурениями. Гораздо больше это походило на камеру пыток. Женщины кричали так, как мне еще никогда не приходилось слышать, и я думала, если я так же буду кричать, у меня не останется сил ни на что другое, и я решила, что не буду кричать во время родов. Я хотела сосредоточиться на дыхании и была уверена, что в какой-то момент ребенок мирно явится на свет.
Мы оставались в клинике уже сорок восемь часов — а все еще ничего не происходило. Один раз мы даже сходили из клиники в кино. На третью ночь начались схватки, очень быстро они участились и стали сильными. Через некоторое время я позвонила в звонок, и акушерка проверила сердцебиение ребенка и измерила раскрытие матки. Она была раскрыта на пять сантиметров. Потом она посоветовала мне поспать, поскольку дело наверняка затянется надолго, ведь я первый раз. Мой муж лежал рядом со мной. У него был хороший матрац на полу, и он спал, а я лежала на гимнастическом мате и чувствовала себя ужасно. Я пыталась умерить боль дыханием и еле шевелилась. Становилось нестерпимо, и я думала, что больше не выдержу. Через три часа я снова позвала акушерку, и она только сказала: «Госпожа Штайн, вы должны стиснуть зубы, это продлится еще долго». В шесть часов утра у меня начались позывы в туалет, но я не могла себе представить, как я встану на ноги. Я опять позвала акушерку, и она только сказала, что сейчас у них пересменка и чтоб я ждала новую акушерку. И потом та пришла. Она помогла мне добраться до кровати, при этом у меня было чувство, будто внизу меня прорвало. Когда я легла на кровать, она с ужасом воскликнула: «Уже головка видна и волосы, быть того не может! А потуг у вас нет?» Я только сказала, что я ведь не могу знать, какими бывают потуги. Тогда она вызвала врача и другой персонал, и мой муж проснулся и позвонил другу-фотографу. Мы были на одном подготовительном вечере, и там говорили, что можно приводить с собой в родовой зал людей и снимать роды на видео, и это звучало так легко и весело, и я себе всегда представляла, что большинство снимает свои роды, но мне этого не хотелось. Фотографировать — еще куда ни шло. Вот мой муж и позвонил этому другу, тот пришел и принялся как бешеный все фотографировать, и началась какая-то неразбериха. Я была настолько обессилена, что потуги не пришли, и мне дали средство для схваток, и пока все опять не возобновилось, прошло довольно много времени. Потом ребенок в две-три потуги родился, и воцарилась мертвая тишина. Фотограф, который так безумно все щелкал, вдруг отвернулся, опустил камеру, судорожно вздохнул, и я поняла, что случилось что-то такое, чему нельзя было случаться. Кто-то раздернул занавески на окне. Было серое, пасмурное зимнее утро. Меня стало безудержно рвать, это никак не прекращалось, а потом я попала в палату, где была женщина, родившая приблизительно в то же время, и ее ребенок был с ней — сладкий, розовый малыш. Мы представились друг другу, и я попыталась ей сказать, что у меня что-то не так и что ребенок лежит в реанимации. Часов через шесть мы пошли к нему, не имея понятия, что нас ожидает. Он находился в отсеке, полном кабелей, приборов, мониторов и людей, и мы почувствовали, что за него тревожатся, и узнали, что у него была кислородная недостаточность, возможно, еще ночью, в течение семи минут, поскольку я лежала в одном и том же положении, и пуповина, возможно, была пережата, а может, и во время родов. У него был отказ сразу нескольких органов, повреждения мозга, явления церебрального паралича. На третий день врач вызвал нас к себе и сообщил, что ребенок с высокой вероятностью не выживет. Мы сидели, слушали и ничего не говорили, потом врач посмотрел на меня так и спросил, поняла ли я. Я ответила: «Конечно же я поняла то, что вы сказали, но что я должна ответить на это?» У меня было чувство, что от меня ожидают особой реакции — что я закричу или заплачу. И естественно, чувства у меня были, но кричать я не могла, а чувство было такое: если все так, то мне надо сейчас пойти домой и лечь спать, и отдохнуть. Потом пришла социальная служба и больничный священник и еще какие-то люди, и все от меня чего-то ждали, а я пыталась объяснить, что ребенок не мертв, и я тоже не могу растекаться слезами. Я все больше и больше уходила в себя, замыкалась. Может быть, в ночь родов мне следовало бы сказать: «Я не могу, останьтесь со мной». Но я могла лишь закаменело лежать на спине, вся была обращена в себя и ждала, пока не умру, или пока ребенок не родится на свет, или пока просто что-нибудь не произойдет, или кто-нибудь снаружи не заметит, что так нельзя. Но ведь никто ничего не заметил, мне даже сказали, чтоб я стиснула зубы, и у меня было огромное чувство вины, ведь Бруно было очень плохо. Он выжил, но с тяжелой инвалидностью, и я долго упрекала себя, что ему так худо оттого, что я не раскрыла рта и не могла сказать, как мне плохо, и у меня было чувство, что я испортила моему сыну жизнь.
XIII. РОЗВИТА (35), МИХАЭЛЬ (48)
РОЗВИТА. А если он возьмет и родит ребенка с другой. Это было бы жестоко.
МИХАЭЛЬ. Я ей сказал, что довольно того, что один человек несчастлив, зачем же делать несчастными двоих.
РОЗВИТА. Несколько лет назад я думала: среди дня у меня бывает время, которое мне самой не нужно, но оно есть, и как раз было бы место для ребенка. Но поскольку его нет, я просто работаю еще больше и еще больше занимаюсь собой. И это кажется мне зацикленностью.
МИХАЭЛЬ. Эта тема тревожит меня, и я очень зол на мужчин, у которых нет времени для своих детей, а таких в моей профессии много. Я думаю: эх, дурень ты дурень, в твоем профессиональном вожделении, в похоти к деньгам, в похоти к власти, в твоей самоуспокоенности ты пропускаешь самое важное в твоей жизни.
РОЗВИТА. Это очень простое чувство… как голод на что-то определенное, чего хотелось бы сейчас съесть. Это и психологически вообще несложно, просто оно есть — и все.
МИХАЭЛЬ. Я знаю многих, кто говорит, что они ничего не получают от своих детей, они слишком много работают.
РОЗВИТА. Я знаю, что это решение, которое мы приняли, абсолютно безумно. У нас, собственно, нет финансовых средств, чтобы вообще думать о ребенке.
МИХАЭЛЬ. В 1984 году я познакомился с Регулой, и, в общем, с самого начала было ясно, что позже мы захотим иметь семью. Карьеры у обоих сделаны, так что мы могли бы поровну делить и домашнюю работу.
РОЗВИТА. И когда мне исполнился тридцать один, мы перестали предохраняться.
МИХАЭЛЬ. В 1989 году мы перестали предохраняться.
РОЗВИТА. Но это нам ничего не дало.
МИХАЭЛЬ. Три года спустя мы обследовались. На то время не было никаких медицинских причин для бесплодия.
РОЗВИТА. Год спустя я обратилась в университетскую больницу и попросила выяснить, все ли со мной в порядке. И тут они обнаружили эндометриоз.
МИХАЭЛЬ. Мой брат и его жена были в сходном положении, и они скоро стали лечиться. Мы были убеждены, что у нас еще есть время и что стресс только повысит риск бесплодия.
РОЗВИТА. Эндометриоз — это разрастание маточного эндометрия.
МИХАЭЛЬ. Летом 95-го… она пришла и сказала, что больше не видит перспектив и хочет развестись. Она захотела этого развода ни с того ни с сего, как гром среди ясного неба.
РОЗВИТА. Врач предложил, чтобы мы прибегли к искусственному оплодотворению.
МИХАЭЛЬ. Она в наше последнее совместное лето познакомилась с Вольфгангом и забеременела от него. По швейцарским законам отцом считался я. Ребенок носил мою фамилию, хотя сама она мою фамилию так и не взяла.
РОЗВИТА. Вот как это происходит. В тот момент, когда яйцеклетка созрела, тебе делают укол, который вызывает отделение яйцеклетки, и в этот день ты должна спать со своим партнером. То есть эта часть естественна.
МИХАЭЛЬ. Ее ситуация была совершенно неопределенной. Она не знала, хочет ли жить вместе с Вольфгангом.
РОЗВИТА. Если это не удается, тогда яйцеклетка извлекается оперативным путем, соединяется со спермой и потом снова внедряется.
МИХАЭЛЬ. Только три недели назад мне пришла в голову мысль, что я мог бы ей сказать: теперь у тебя есть ребенок, теперь ты можешь оставаться и со мной. Тогда я об этом не подумал.
РОЗВИТА. Во всем прочем дело обстоит так, что я должна свыкнуться с мыслью, что рожу на свет искусственное дитя… Это вовсе не плохо. Как-то я к этому привыкла.
МИХАЭЛЬ. А с Мартой я потом познакомился в 2000 году. Ей было 28, и у нее к этому времени не было желания иметь детей.
РОЗВИТА. Просто я находила важным, что это нечто естественное — то, что происходит между мужчиной и женщиной, — и что при этом не требуется никакая помощь. А если нужна какая-то помощь, то я такого уже не хочу.
МИХАЭЛЬ. Когда Марта потом все-таки захотела детей и при этом ничего не произошло, мы обследовались, и оказалось, что моя спермограмма настолько плоха, что детей у меня не будет.
РОЗВИТА. С другой стороны, я питаю какую-то особенную слабость к технике. То есть мне очень интересно, что нечто такое можно сделать.
МИХАЭЛЬ. Потом я ей сказал: «Теперь мы знаем нашу ситуацию, и ты должна подумать, хочешь ли ты оставаться бездетной».
РОЗВИТА. А мне нравятся близнецы, и поэтому я думаю так: почему бы, собственно, нет, тогда мы все-таки попробуем. Потому что тут вероятность иметь близнецов намного больше, чем когда рожаешь естественным образом.
МИХАЭЛЬ. После летних каникул она пришла ко мне и сказала, что не хочет оставаться бесплодной или прибегать к медицинской помощи, что хочет расстаться со мной.
РОЗВИТА. В настоящий момент для Джона это почти важнее, чем для меня. То есть он сейчас в той точке, когда он по-настоящему хотел бы детей.
МИХАЭЛЬ. Я ей сказал, что могу ее понять и что достаточно того, что несчастлив один человек.
РОЗВИТА. Эндометриоз в 15 процентах случаев является причиной бездетности.
МИХАЭЛЬ. Бесплодие у мужчин в Центральной Европе очень высоко. Это из-за способа транспортировки воды. Водопроводы из синтетических материалов выделяют вещества…
РОЗВИТА. Эндометриоз — широко распространенная болезнь цивилизации.
МИХАЭЛЬ. Их называют фталаты. Вода, которая течет из крана, ведет к стерильности.
РОЗВИТА. Итак, если и тогда не получится или если я решу все-таки не прибегать к искусственному оплодотворению, то у меня снова и снова будут возникать моменты страха, и я буду думать, а что было бы, если бы он сейчас родил ребенка с другой…
МИХАЭЛЬ. У меня есть все земные блага, но того, что было бы для меня главным, у меня нет. Я использую мою профессию для жизни и зарабатываю деньги, чтобы можно было позволить себе некоторые вещи: у меня большой дом и всегда много гостей. Я позволяю себе общительность и дружбу, однако то, чего мне действительно хотелось бы, — это семья. Марта часто упрекала меня, что я не умею плакать. Я ей сказал, что плачу, но только не тогда, когда она этого ждет. Если я вижу на улице детей с их матерями или отцами, то бывает, что плачу.
XIV. МАЙЯ (47)
Я была убеждена, что беременность и роды не должны помешать моему профессиональному росту. Я участвовала в конкурсе на одну должность, и у меня были хорошие результаты, но потом в роддоме перед рождением Бруно я получила по телефону отказ. Основанием для отказа было то, что у меня скоро родится ребенок и мне придется сосредоточиться на этой роли вместо того, чтобы занимать новое место. Я позвонила в отдел равноправия и прокричала в трубку, я действительно прокричала — чего мне так не хватило во время родов — и сказала им: а представьте себе, у меня ребенок-инвалид, а я не могу продвинуться профессионально, и вот я стою в этой кабине в клинике, и я за себя не отвечаю! Тогда они мне сказали, что у меня, пожалуй, есть только один шанс, если я получу отказ с обоснованием в письменном виде. Я тут же перезвонила и попросила их прислать мне все мои документы с письменным обоснованием. Мне выслали письменный отказ, и там был пункт о несовместимости рабочей и домашней жизни, потому что я стала матерью. И тогда я подала жалобу, и это придало мне сил. Под конец я сидела перед комиссией, которая пришла к так называемому соглашению. Я вышла оттуда с большой денежной компенсацией, но, несмотря на это, все равно чувствовала себя обманутой.
У Бруно дела шли очень плохо. Через три недели меня выписали с очень худеньким ребенком, очень хрупким, и никто не знал, что будет дальше, а мы и подавно не знали. Я хотела непременно что-то сделать — видимо, еще и для того, чтобы успокоить свою нечистую совесть, и я делала с ним краниосакральную терапию и детский массаж и очень много пела. Я думала, что ритм и движение помогут ему, и я целый день носила его на себе в слинге. Через семь месяцев мне стало ясно, что я не могу принести свою жизнь в жертву ребенку-инвалиду, что я снова должна работать. На прежней работе я не могла оставаться при неполной занятости. У нас были ясли, только мы не знали, возьмут ли они ребенка-инвалида, но они его взяли и даже делали с ним упражнения. Через три недели яслей Бруно сделал большой прогресс, и это подействовало на меня очень благотворно, потому что многие были в ужасе от того, что я отдаю Бруно на пять дней в неделю в ясли. Он очень быстро развивался с другими детьми, и это было большим облегчением. Эти детские ясли я считаю чем-то чудодейственным. Благодаря им стало возможным то, чего не добились бы ни физиотерапия, ни краниосакральная терапия, ни мать.
XV. ЛАСЛО (43)
Я всегда очень любил детей, но желания иметь собственных у меня не было. Я думаю, что этот род отречения от отцовства сродни тому, как я отказываюсь от других сторон жизни: в отношениях, в профессии. Мне и так всего хватает. Жизнь и так полна эмоций, поэтому ребенок не является непременным условием для приобретения нового опыта, для счастья.
Не то чтобы я решил это раз и навсегда. Ведь это значило бы, что я не могу допустить ту интенсивность любовных отношений, при которой может возникнуть желание иметь детей.
Когда мне было двадцать с небольшим, я хотел иметь детей. Но то была скорее потребность в нарциссическом зеркальном отражении. Это желание приходило и в отрыве от партнерства. Да, я воспринимаю это как негатив, поскольку появление детей, вероятно, самое очевидное и явное утверждение любовных отношений.
Я любил женщин, с которыми был вместе, но, может быть, я просто не был готов занимать себя этим. Страхи есть только — скажем так, — когда посмотришь вокруг и заметишь, что наличие детей не обязательно укрепляет отношения. На примере других супружеских пар, где появляются дети, я вижу, что часто возникают напряжения, которые так и остаются потом неким налетом. Сердечность куда-то уходит, все превращается в договорные отношения друг с другом, в этакий менеджмент. Может, я слишком романтичен, но когда вся эмоциональность страдает от организационных моментов, я поневоле спрашиваю себя: зачем отказываться от собственных притязаний? Жизнь предлагает необыкновенно много. Ребенок обостряет материальную ситуацию, и пары уже не кажутся мне счастливыми. И это тоже лишает меня отваги.
Ясное дело, есть биологическая сторона, и она приводит женщину в абсурдную ситуацию, если ей хочется завести детей. Так, ей вдруг надо очень быстро забеременеть, и со стороны это похоже на некий бизнес-план, что немного забавно.
Я не знаю, откуда желание иметь детей появляется у мужчин. Может быть, это потребность преодолеть собственную смертность. Ребенок как проекция собственной жизни в отдаленное будущее. Я не хотел бы злоупотреблять отцовством как инструментализацией собственных страхов смерти и бренности. Отцовство само по себе занимает отдельное место. Дети — это отдельный мир, вне мыслей о бренности.
XVI. ТОМАС (35), МАЙЯ (47), КАРИН (37)
ТОМАС. Мы обменивались эсэмэсками. Потом я пришел к ней, и она сделала этот тест на беременность, он оказался положительным — то есть я говорю сейчас о другой женщине, о бывшей, да?.. Итак, тест оказался положительным, и она принялась реветь, а я был счастлив и прихватил с собой бутылку шампанского для такого случая — но она разревелась, а на следующий день собиралась в отпуск с двумя детьми, которые у нее уже были, нет, не от меня, и она ревела, и мы страстно целовались, а потом была ужасная трехмесячная фаза с плохим самочувствием. Мы ходили в организацию планирования семьи, «Про Фамилия». Что уж там они планируют, не знаю. Мы о чем-то там консультировались, а потом я впервые увидел ультразвуковое изображение. Это было в кабинете, где обслуживаются также арабские и турецкие женщины, а это значит, что мужчина сидит отдельно, и у него свой монитор для ультразвуковой картинки, а женщина за занавеской видит другой монитор, чтобы соблюдалась граница стыда, и вот я там сидел, смотрел на эту ультразвуковую картинку, и ребенок шевелился. Невероятно трогательно, и я был безумно счастлив в тот момент. А она за этой занавеской принялась реветь. Врач сказала: «А, так вам еще не ясно, хотите ли вы этого ребенка». Но я его хотел, и потом было так, что они там в «Про Фамилии» все просияли — и гинекологиня, и психологиня, и все говорили: отец хочет ребенка, и чудесно, что ребенок был спасен здесь, в «Про Фамилии», а потом женщина и говорит, что ребенка не хочет она сама. Это было за три дня до крайнего срока. И тут же психологиня поменяла точку зрения, а я закрыл лицо руками и разревелся. И в день аборта она хотела, чтобы я провел ночь у нее. Я это сделал. Половину ночи я проревел, умоляя ее не делать этого. И молился. А на следующее утро получилось так. Она должна была принять пилюлю, которая отторгает ребенка от матки, или не знаю, что уж там, что-то гормональное, ультрабрутальное, и она должна была принять эту пилюлю утром, чтобы уже во второй половине дня — в два или в три часа — можно было его вырезать без того, чтобы убить женщину или причинить ей какие-то серьезные повреждения. И вот она сидела утром в этой постели, и я тоже на желтых простынях, и она взяла стакан воды и хотела, чтобы я дал ей пилюлю. Мне это показалось абсурдным, и потом был такой экзистенциальный момент, когда я должен был решить, сделать выбор между женщиной и ребенком: хотя изгоняет ребенка женщина, ты все-таки за кого — за ребенка или за женщину. Это был самый абсурдный и интенсивный конфликт совести, какой только можно себе представить. Вообще-то я всегда думал, что ведь нельзя родить ребенка без женщины, то есть в конце концов мужчина должен как-то поддержать женщину, даже если она и не хочет ребенка. То есть если имеет место такой раздор между ребенком и женщиной, которого фактически ведь вовсе нет, потому что женщина и ребенок есть единое целое, если требуется ледяное, брутальное, промышленное, холодное вмешательство, чтобы разорвать это единство. Он ведь не выйдет наружу сам по себе, а ты должен ввести гормон, который произведен где-то на фабрике и в маленькой капсуле проделал долгий путь до тебя. И потом ты должен куда-то пойти, в какое-то место, где постоянно происходит это вмешательство с ножом или с чем там еще, и вырезать его, и все в крови, и ты должен быть частью всего этого, да. Ты должен этому содействовать. И она хотела, чтобы я соучаствовал в этом, давая ей пилюлю. И я почувствовал только одно: я не буду. Если ты хочешь это сделать, то делай сама, ладно? То есть без меня. Так не пойдет, это слишком, и это спасло меня тогда от презрения к самому себе. У меня еще были потом огромные трудности. Я еще долго потом отбивался от мысли, не следовало ли мне взять эту пилюлю и вышвырнуть ее в окно.
Почему она непременно хотела избавиться от ребенка?
Понятия не имею.
Почему?
У нее уже есть двое детей.
В этом и была причина?
…
Как ты думаешь? Что она говорила?
Слушай, если бы я знал почему.
Но она должна была привести тебе какие-то основания?
Да, причина, которую она назвала, состояла в том, что она потом будет иметь в месяц на — тогда это была 1000 марок — меньше, если у нас что-то не пойдет на лад или в этом духе…
МАЙЯ. Мне сделали анализ околоплодных вод, который позволяет установить, родится ли ребенок инвалидом или нет, и однажды вечером я получила на автоответчике сообщение от моего гинеколога. Я знала, что это не сулит ничего хорошего. Я позвонила ему, и он сказал, что я должна пойти к психиатру и взять заключение, а потом можно будет запускать искусственные роды. Тут я впервые услышала, что должна выкинуть этого ребенка, и у меня был ужасный шок. Но в то же время я отдавала себе отчет, что двух детей-инвалидов мне не вынести. На следующий день я получила это заключение и переправила его в клинику. Я должна была принять таблетку, и это была очень драматическая ситуация, потому что у меня было чувство, что я выпиваю чашу с ядом для моего ребенка, и я сидела за столом в слезах, и все смущенно отворачивались. Мне было очень плохо. Я сильно поссорилась с мужем. Говорила, что делаю это только для него. После второй таблетки и нескольких часов ожидания начались схватки. Вдруг из меня что-то вывалилось. Это был ребенок. Поначалу я ничего не поняла. Потом пришла врач и извлекла ребенка из пузыря, он был такой хороший, настоящий ребенок, крошечный, с крупными ладошками и длинными пальчиками. Моя акушерка убедила меня посмотреть на дитя, взять его на руки, чтобы попрощаться. И я взяла деточку на руки и долго держала. Я написала ему письмо и на следующий день запеленала его в мой свадебный шарф. Нас спросили, разрешаем ли мы кремировать дитя, и мы согласились. Потом был вопрос, что делать с урной. Я уже к этому времени снова работала и сходила в свой обеденный перерыв забрать урну, а потом поставила на работе под свой письменный стол. Хорошо, что никто не спросил, что это за картонная коробка у меня. Потом я унесла ее домой. Теперь она лежит у меня в платяном шкафу, за свитерами. Иногда я думаю, что дитя лучше всего забрать с собой в могилу, ведь я не отпустила его от себя. Как-то я не могу его отпустить. Оно придает мне чувство вины, и поэтому я храню его поблизости.
КАРИН. Я очень хорошо пережила его. Прерывание. Со мной обошлись немного жестоко, потому что я думала… но я действительно была несколько наивной, я думала, я сейчас пойду туда, они дадут мне полный наркоз и потом сделают аборт. Но они делают это только под местным обезболиванием. Они хотят, чтобы женщина все чувствовала. И мужу нельзя присутствовать. И тогда в первый момент я сильно расстроилась. Но потом была даже рада, что все чувствовала, что они мне все показывали, это о’кей. Раньше, в школе, нам рассказывали об абортах ужасные вещи, а тут я была рада, что все было так открыто и так ясно. И поэтому я пережила это очень хорошо. Я действительно не раскаиваюсь в этом. Когда я обсуждала аборт с подругами, только тогда мне стало ясно: почти у каждой уже было прерывание беременности. Раньше я этого не знала. И всегда были эти предрассудки: я не хочу абортов. Я считала их слабостью или заблуждением. А я совершенно успокоилась, когда до меня дошло: я стала одной из многих.
МАЙЯ. Иногда я представляю себе всех моих детей собравшимися за одним столом, рожденных и нерожденных — у меня было три выкидыша — и абортированного, и тогда они все тут. Когда-нибудь двое живых узнают, что у них еще четверо сестер и братьев. Я убеждена, что для моих детей это будет важно.
Каждая третья беременность кончается выкидышем. Я думаю, большинство женщин замечает, когда плод отходит. Они ведь знают о своей беременности, и я по себе знаю, что при выкидыше бывает сильное кровотечение, а в туалете вдруг вываливается крупный комок. Я всякий раз знала, что это был ребенок, и тогда меня сильно занимало, что вот сейчас я должна встать с унитаза и смыть его, и я представляла себе тысячи эмбрионов, которые таким образом попадают в городскую канализацию. Я не знаю, сколько их, но, должно быть, очень много. Никто не говорит об этом, но наверняка все так и есть.
ЭПИЛОГ
АННЕТТА (50). Сначала было слишком рано, потом было не ко времени, а потом стало поздно. На то были и личные причины — я тогда рассталась с мужем, — и медицинские. Наверно, я знала, что детей у меня не будет. Великого прощания с надеждой не было никогда, а было, было, что же это было, да ничего не было — просто не всем все дается. Тут нет ничего хорошего или плохого, просто это факт.
Я понятия не имела, что представляет собой школа акушерок. Я пошла туда, и это оказалось то, что надо. Как раз мое. С изучением медицины и с моим дальнейшим путем очень совпадало.
На родах ребенок — самое важное. Естественно, если есть проблемы, если речь идет о жизни и смерти, тогда жизнь женщины оказывается на первом месте. Но если все идет хорошо, то не надо забывать, что все мы тут для того, чтобы помочь ребенку появиться на свет, и принять его надо так, как бы ты сам хотел быть принятым: чтоб все было спокойно, чтоб все радовались, чтобы обращались с тобой нежно и чтобы не надо было чего-нибудь бояться. Дитя — оно приходит в мир лишь однажды, и оно должно прийти так, чтобы жизнь у него началась хорошо. Я считаю, это очень важно.
Поразительно, что один и тот же процесс всегда протекает по-разному. Люди такие разные, и беременности тоже все разные. Дети разные. Они уже ясно проявляются в том, КАК они появляются на свет. То есть это нечто великое. Будто стоишь перед дверью и не знаешь, откуда я и куда. Рождение — это прыжок во времени. Поначалу очень страшно. Думаешь, это никогда не кончится. В тот момент, когда ты внутри, все ужасно и за гранью всякой меры. Некоторые женщины кричат, другие нет — это заложено природой. А силы природы велики. Потом, когда дитя уже снаружи, сразу наступает другое время. Свет падает в комнату по-другому, и люди меняются. Так происходит при каждых родах.