Была безоблачная и безлунная ночь. Только звезды маленькими бриллиантиками светились на бархатно-черном небосводе. Все было тихо и недвижно. Ни шороха высоких болотных трав, ни шелеста листьев магнолии. Ночь медленно катилась на запад.

Опершись плечом о колонну веранды, глубоко засунув руки в карманы, Хантер невидящими глазами глядел в полуночное небо, не замечая его прелести. Он думал о Дэвон.

Хантер беспокойно переступил с ноги на ногу. Была удушающая жара, но не она была причиной его бессонницы. С момента, когда он узнал о беременности Дэвон, он просто не мог думать ни о чем другом.

Вообще-то ему давно полагалось бы спать — завтра ему предстоит в Вильямсбурге встреча с Сэтом Филдсом, который передаст ему последние инструкции от генерала Вашингтона. Для патриотов наступали трудные времена. В отличие от предыдущих кампаний, все, казалось, складывалось против них — и на Севере, и на Юге. Если штаты Джорджия, Северная и Южная Каролина не устоят, следующим на очереди объектом нового наступления англичан станет Виргиния.

Хантер провел рукой по своим спутанным волосам. Да, англичане надеются окружить Виргинию и постепенно задушить повстанческое движение, заставить жителей вновь покориться короне. Сейчас никак не время терять голову из-за женщины. Он должен думать только о своей миссии — никто не должен ни на минуту усомниться, что он верный роялист, преданный англичанам душой и телом. Информация, которую он может получить, действуя в стане врага, бесценна для патриотов.

Хантер глубоко вздохнул. Сколько бы он ни твердил себе, что он должен и что он не должен, он не может выбросить из головы мысли о Дэвон и ее — их — ребенке. Он обещал Элсбет, что ничем не даст знать Дэвон о том, что ему стало известно, но подсознательное чувство говорило ему: иди, разыщи ее и обо всем с ней переговори. И немедленно. И почему она, кстати, просила Элсбет молчать о ее беременности?

Скорее всего она вообще и не собиралась ему говорить о ребенке. Не хотела, чтобы он об этом знал. Как именно она собиралась утаить от него правду, он себе не мог даже представить, но уж наверняка она что-то придумала — он ее уже достаточно знал, насчет выдумок за ней не пропадет.

Выражение его лица сразу стало жестким, он сжал челюсти. Ну уж нет, будь он проклят, он не позволит ей утаить от него ребенка. Его плоть и кровь никогда не назовут ублюдком. Рурке — наглядный пример, что из-за этого получается. Пусть Дэвон относится к нему самому как хочет, она выйдет за него замуж, чтобы ребенок был законным — пусть даже для этого ему придется связать ее и тащить к алтарю за волосы!

— И будь я проклят, если я этого не сделаю! — пробормотал про себя Хантер, решительно повернулся и спустился по ступенькам вниз. Он должен, наконец, показать миссис Дэвон Макинси, кто хозяин в Баркли-Гроув. Тут ей придется поступить так, как он ей скажет.

Хантер завернул за угол и резко остановился, заметив какую-то фигуру-тень, тихо крадущуюся в направлении к конюшне. Мысли о Дэвон сразу ушли куда-то в сторону. Кто это? Он всегда чувствовал, что он и его семья — в постоянной опасности из-за его нелегальной деятельности; и он не был бы удивлен, если бы какой-нибудь британский генерал решил подослать к нему шпиона — не из-за каких-то подозрений — Хантер был осторожен и не давал для них повода, — а просто, чтобы лишний раз убедиться в его лояльности.

Хантер тихонько пошел за тенью. Открылись ворота конюшни, сноп вырвался наружу, ярко осветив фигуру женщины. Да это же Дэвон! Хантер облегченно вздохнул, но тут же его подозрения вспыхнули вновь. Что она здесь делает? Почему так воровато осмотрелась по сторонам, прежде чем проскользнула внутрь? И дверь поспешно закрыла. Хантер сощурил глаза. Тут явно что-то не так.

Хантер помрачнел. А может быть, она умалчивает о беременности совсем по другой причине? Он весь похолодел от этой мысли. Они не были вместе, как мужчина и женщина, с той ночи на Сент-Юстисии. Она вполне могла найти себе любовника вместо него.

Неприятное ощущение росло, Хантер почувствовал, что его вот-вот вырвет. Ревнивые подозрения как ножом разрывали его всего. Хантер не понимал, что с ним происходит.

Последнее время он совсем потерял власть над своими эмоциями. Когда речь шла о Дэвон, они менялись от одной крайности к другой — при малейшем поводе. Единственное, что он знал наверняка, — это что он не отпустит от себя Дэвон, даже если этот ребенок от другого мужчины.

— Она моя и больше ничья, — с этим почти рыком Хантер рванул ворота конюшни. Он встал как вкопанный, увидев Дэвон и рядом с кем? С Мордекаем Брэдли!

— Что, черт подери, здесь происходит, а? Пораженная его внезапным появлением, парочка молча глядела на него А он заорал еще громче.

— Я, черт возьми, задал вопрос, какого черта молчите?

Дэвон бросила на Морд екая молящий взгляд, понимая по растерянному выражению его простодушного лица, что врать он не будет. Ну как отвлечь Хантера от своей беременности и от своих намерений сбежать? Идея пришла мгновенно:

— Неужели даже на несколько секунд любви надо спрашивать вашего разрешения, милорд?

Лицо Хантера превратилось в гранитную маску. Его голубые глаза буквально пронзили насквозь Мордекая:

— Мордекай, это правда — то, что она говорит?

Дэвон шагнула к Мордекаю поближе, обняла его.

— Вы хотите сказать, милорд, что я врунья?

Неужели вы сами не видите? Хантер, не обращая на нее внимания, опять рявкнул:

— Я жду ответа от тебя, Мордекай.

Мордекай своими большими лапищами осторожно отвел от себя руки Дэвон.

— Да нет, Хантер. Конечно, неправда.

— Тогда что вы тут делаете сейчас, ночью? — спросил Хантер, в котором все еще бушевала ревность.

— Мордекай, пожалуйста! — взмолилась Дэвон, уже понимая, что ее надежды на бегство рухнули. Мордекай покачал головой: нет! Она отвернулась: снова проиграла!

— Я хотел сейчас помочь ей уехать отсюда, ровным голосом без всяких угрызений совести ответил Мордекай.

Хантер уставился на него, не веря своим ушам:

— Почему, черт подери? Ты же знаешь: это преступление — помогать бегству раба.

— Ты лучше спроси об этом у Дэвон. Это ваше с ней дело. Мне бы не стоило сюда вмешиваться, потому что ты мой друг… — Мордекай бросил извиняющийся взгляд на Дэвон.

— Может, это и к лучшему. — И он вышел, оставив их наедине.

— Что он имел в виду, Дэвон?

Дэвон не собиралась сдаваться. Гордо подняв подбородок, она выдержала его взгляд:

— Не знаю, о чем это он.

Два шага — и Хантер схватил Дэвон за руку. Рванул к себе, увидел золотые отблески от лампы в ее глазах цвета лесной зелени; или это огоньки разгорающегося пожара? Она готова к битве, но и он тоже!

— Вранье, все вранье! Неужели ты не можешь быть откровенной со мной хоть однажды! Почему мне всегда приходится все вытягивать из тебя? Почему ты хочешь сбежать отсюда, Дэвон? Разве я не говорил тебе, что не отпущу тебя никогда? Дэвон по-прежнему вызывающе глядела на него.

— А разве я не говорила тебе, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы освободиться от тебя?

Хантер поднял руку и погрузил пальцы в копну ее шелковистых волос, ниспадавших ей на спину. Он не дотрагивался до нее с той памятной ночи на Сент-Юстисии, но память об этой ночи была так мучительно близка, он почти наяву чувствовал сладость ее губ. Он медленно отвел от них свой взгляд. Посмотрел в ее горящие глаза.

— Боже! Как же я тоскую без тебя! — пробормотал он, наклоняясь к ней.

Дэвон отчаянно пыталась высвободиться. Она не хотела уступать снова тем бешеным чувствам, которые просыпались в ней от одного его прикосновения. Нет, это надо прекратить, а то будет поздно.

Она сумела оторваться от его губ. Тяжело дыша, обеими руками уперлась ему в грудь и отчаянно замотала головой.

— Оставь меня. Я не буду больше твоей девкой. Я тебе служу, как требует закон, но я тебе не кобыла в табуне.

Хантер сжал ей голову руками. Пристально посмотрел в глаза. Там ничего, кроме гнева. Как горько! Проглотив комок в горле, он выдохнул:

— А как насчет моего ублюдка?

Дэвон побледнела. Она глядела на него, не в силах что-либо сказать.

Так, значит, все правда: у Дэвон будет ребенок от него, и она не хотела, чтобы он об этом знал. К счастью, он вовремя оказался здесь, пока она не убедила Мордекая помочь ей сбежать из Баркли-Гроув. Его раздражение росло с минуты на минуту.

— Можешь не отвечать. Я уже все знаю. Но это не будет ублюдок. Ребенок будет носить мое имя.

Увидев ошеломленное лицо Дэвон, он продолжал, не повышая голоса:

— Это тебя так удивляет, сладушка моя? Ведь ты наверняка на это не рассчитывала..

Дэвон резким рывком освободилась от рук Хантера, поморщившись от боли — несколько прядей ее блестящих волос остались закрученными вокруг его растопыренных пальцев.

— Ребенок, который во мне, — мой, и только мой, и я не собираюсь выходить за тебя замуж.

Выражение лица Хантера не смягчилось.

— А я вот как раз намерен на тебе жениться. Ну, правда, разве не ради этого ты сказала Элсбет о ребенке — чтобы я вспомнил о своих обязательствах?

— У тебя нет никаких обязательств в отношении меня, ты, ублюдок поганый! Я вовсе не хотела, чтобы ты узнал о моем ребенке. И уж тем более, не собираюсь за тебя замуж, — Дэвон даже сплюнула, не испытывая никаких угрызений совести за свою ложь. Ее девичьи грезы о любви и браке, которым она предавалась тогда, на «Джейде», — пусть это останется при ней, и только для нее. Тогда она еще не знала, что Хантер намеревался жениться на Элсбет Уитмэн.

— Ты что, думаешь, я в это поверю? — с сарказмом спросил Хантер.

— Да мне плевать, веришь ты или нет Отпусти меня отсюда, и ты никогда обо мне больше не услышишь.

В ответных словах Хантера было столько льда, что его хватило бы превратить тропическую ночь в арктическую.

— Ребенок принадлежит мне и черта с два я тебе позволю его забрать от меня. Уже поздно соблюсти все формальности — эти объявления о свадьбе и прочее — но готовьтесь: на будущей неделе — ваша свадьба.

Хантер отвернулся, но тихие слова Дэвон, тихие, но вызывающие, остановили его.

— Хантер, я не выйду за тебя замуж. Хантер глянул через плечо и доверительно улыбнулся ей.

— Выйдешь, куда денешься — иначе тобой займется наш добрый пастор. Он твердый сторонник идеи, что грех должен быть наказан. Он велит тебя раздеть догола и наказать плетьми — перед всеми прихожанами Брутонской церкви. А потом я скажу ему, что все равно женюсь на тебе — хотя уже все знают о твоем позоре, а он скажет — вот и прекрасно, ибо невинный ребенок не должен страдать.

Дэвон вспомнила, как за ней захлопнулись двери Ньюгейтской тюрьмы, и покачала головой:

— Ты этого не сделаешь.

— Хочешь испытать меня? Давай. Я пойду на все, чтобы добиться того, что ребенок будет носить имя, которое он заслуживает. Пусть его мать принародно выпорют, если это необходимо, чтобы привести ее в чувство. Ты хочешь так — твое дело. А теперь, мисс, — спокойной ночи!

Хантер твердыми шагами направился к воротам конюшни, оставив Дэвон одну.

Она смотрела в темноту; это был символ ее будущего. Если бы Хантер действительно хотел жениться на ней, она была бы самой счастливой женщиной на свете. Но такого счастья ей не суждено. Он не хочет ее. Он хочет ребенка.

Дэвон вздрогнула. История повторяется Никогда ее не хотели воспринимать такой, как она есть; всегда она была каким-то довеском, приложением или заменой кому-то.

Экипаж катился вниз по улице герцога Глочестерского; какой-то торжественный стук его колес, казалось, возвещал всему миру, куда он направляется, и зачем — в Брутонскую церковь, на обряд бракосочетания. Дэвон нервно разглядывала свои сложенные на коленях руки. Ее не радовала богатая ткань и красивый покрой свадебного платья, которое ей купил Хантер. А платье было действительно великолепное: снежно-белый атлас с вышивкой в виде цветов из шелка; кружева и гофре до самых пят; корсаж с низким вырезом, открывающим мягкие выпуклости ее бюста — но все это было как-то немило, не хотелось глядеть. Не хотелось глядеть и на мужчину, сидевшего рядом, и уж тем более — на девушку, которая пронизывала ее ненавидящим взором с сиденья напротив.

На следующий день после того памятного ночного разговора Хантер сообщил Сесилии о том, что он женится на Дэвон. Ее вопль, наверное, был слышен в Вильямсбурге. Как только она не обзывала будущую невестку каких только обидных слов для нее не напридумывала! Хантеру пришлось пригрозить ей поркой — только тогда она замолкла. Но отнюдь не успокоилась и не смирилась. Даже вызвала Элсбет, чтобы та образумила братца.

Дэвон болезненно поморщилась, вспомнив сцену, невольной свидетельницей которой она была. Хантер после того разговора поселил ее в своем доме, и она как раз выходила из своей комнаты, когда приехала Элсбет и Сесилия выбежала к ней навстречу. Она не хотела подслушивать, но ей было неудобно и обнаружить свое присутствие. Элсбет не сделала ей ничего плохого, напротив, разрушив ее будущее с Хантером, Дэвоп не ощущала себя победительницей. Ох, как это было противно: Сесилия, даже не позаботившись убедиться, что они с Элсбет одни, обрушила на гостью все свои эмоции, особенно не стесняясь в выражениях. Мол, братец совсем свихнулся, только Элсбет может привести его в чувство и воспрепятствовать этому жуткому браку. Сесилия только подтвердила страхи Дэвон, сказав Элсбет, что Хантер по-прежнему любит ее, и только она может убедить его в том, что он делает ужасную ошибку, связывая свою жизнь с рабыней, преступницей.

Дэвон не стало легче, когда Элсбет в ответ принялась убеждать Сесилию, что у ее брата просто нет иного выбора. Он должен, мол, думать о ребенке. Не подозревая о том, какой болью это отзовется в сердце Дэвон, она рассказала о своем разговоре с Хантером в тот день, когда она сообщила ему о беременности Дэвон. Элсбет утешала девушку, убеждая ее, что Сесилия не потеряет любви брата и дружбы Элсбет. Обняв ее, Элсбет уговаривала Сесилию не препятствовать браку брата — ради ребенка. После этого Сесилия стала держаться потише, но Дэвон понимала, что ее чувства к ней не изменились: сестра Хантера ее ненавидела.

Ну что ж, ничего не поделаешь… Она смирилась и с этой ненавистью, и с мыслью о предстоящей свадьбе. Она согласилась с тем, что Хантер принял правильное решение, хотя ни ей, ни ему это не принесет радости. Разумное решение. Поразмыслив, она поняла, что ее прежний замысел воспитывать ребенка без отца был продиктован чувством — чувством боли и отчаяния. Это было бы плохо для ребенка. Она бы обрекла его на ту же жизнь, которую пришлось прожить ей. Она лишила бы его того же самого, чего ее лишил ее отец — имени и семьи. Она не хотела, чтобы ее плоть и кровь испытала такую же боль.

Пусть лучше страдает она; со временем она, может быть, привыкнет…

Дэвон понимала, что ей будет нелегко жить с Хантером, зная, что он любит другую. Но другого и нельзя было ожидать. Он ничего ей не обещал, не клялся в любви. Между ними была страсть — воспоминания о ней все еще заставляют сильнее биться сердце — и последствия этой необузданной страсти теперь вынуждают их вступить в брак.

Да, жизнь никогда не была для Дэвон легкой. Но она выжила. Теперь перед ней самое трудное испытание: жить с Хантером и не быть любимой им. Как она себя помнила, ей всегда приходилось бороться за жизнь и, странным образом, в этом ничего не изменится и тогда, когда она станет женой Хантера. Она не будет больше голодать или ходить в лохмотьях, но она должна выжить как женщина, как существо чувствующее, эмоциональное. Единственное ее утешение — это будущий ребенок, единственное, что будет ее связывать с Хантером. В нем она найдет мир сама с собой; она даст их ребенку всю ту любовь, которой она сама была лишена.

Резкий толчок вывел Дэвон из мира ее мыслей — экипаж остановился перед воротами, ведущими во двор церкви. Кучер спрыгнул с козел и распахнул дверцу экипажа. Хантер вышел первым, помог выйти сперва Сесилии, затем — Дэвон. Он уже не отпускал ее руки. Она нерешительно остановилась перед воротами, бросила взгляд на увенчанное шпилем здание, в котором ей предстояло венчаться.

Брутонская церковь была расположена на углу Глочестер-стрит; участок граничил с усадьбой губернаторского дворца. Она была построена в форме креста, в 1715 году; со всех сторон ее окружала кирпичная стена. Вязы, клены, дубы создавали мягкую тень. Умиротворяющая тишина церковного двора благотворно подействовала на Дэвон; она посмотрела на стоящего рядом мужчину, ища поддержку. Слабо улыбнулась в ответ на его взгляд.

Чувствуя ее замешательство, Хантер ободряюще пожал ей руку.

— Все будет хорошо, Дэвон. Я тебе обещаю.

Дэвон молча кивнула. Господи, хоть бы он оказался прав — пусть господь даст ей силы смотреть в будущее — будущее, которое ожидает ее, как леди Баркли.

Новость о предстоящей свадьбе Хантера пронеслась как лесной пожар по всему побережью Виргинии и вверх по Джеймс-ривер. Даже политические противники заключили что-то вроде молчаливого перемирия, собравшись вместе на скамьях Брутонской церкви, чтобы присутствовать на церемонии бракосочетания. Церковь была полна — Баркли были семьей, которая пользовалась здесь всеобщим уважением. Одетые в свои лучшие туалеты, отчаянно потея от удушающей летней жары, они пришли, чтобы хоть взглянуть на ту женщину, которая сумела отхватить самого завидного жениха на всем побережье Виргинии.

Даже новый губернатор, Патрик Генри, решил не пропустить этого события. Он сидел на почетном месте под балдахином, испытывая некоторую неловкость под косыми взглядами тех, кто не симпатизировал его политическим взглядам — взглядам борца за свободу. По сегодняшнему случаю он, так же, как и многие из других гостей, решил на короткое время забыть о политике, чтобы отпраздновать свадьбу старого друга. Он не понимал, что Хантер сохраняет лояльность короне, и не мог согласиться с этой его позицией; но, поскольку они выросли вместе, он любезно предоставил помещение своего дворца для молодых и гостей.

Дэвон почувствовала, что ее сердце замерло, когда перед ней открылись широкие двустворчатые двери и взоры всех собравшихся в церкви обратились к ней. Ей показалось, что у нее подогнулись колени — так много незнакомых, направленных на нее лиц. Рядом был Хантер, это облегчило ее состояние, но все равно ей пришлось собрать все свои силы, чтобы сделать первый шаг к алтарю.

Мордекай Брэдли, одетый как джентльмен, в черных брюках и пиджаке, безупречно белой льняной рубашке, ободряюще улыбнулся ей, когда она проходила мимо скамьи, где он сидел рядом с Элсбет. Она не заметила этого дружественного жеста — слишком напряжены были нервы. Сердце стучало как бешеное, дыхание прерывалось, ее охватило чувство какого-то безразличия, как будто это все происходит не с ней.

Вся церемония прошла как в тумане — так же, как и последующий прием во дворце губернатора. Благодаря урокам госпожи Камерон, Дэвон автоматически выдавала правильные ответы на пожелания и приветствия гостей. Она танцевала и смеялась, как будто не было ничего необычного в том, что она вышла замуж за преуспевающего виргинского плантатора. Вырванная из привычной ей среды, она как будто плыла в незнакомых водах, играя роль молодой супруги, но не ощущая себя таковой; ждала одного — когда же наконец наступит пробуждение после этого приятного сновидения. Пусть это все фантазия, но как страшно — сейчас проснуться и оказаться на узкой койке в невольничей хижине в Баркли-Гроув!

Душный вечер опустился на землю. Шумное «горько» сопровождало молодых, когда Хантер, подхватив супругу на руки, вынес ее из зала. Пронес ее по длинному коридору, по стенам которого были развешаны мушкеты, пистолеты, шпаги — набор, призванный внушить посетителям губернаторского дворца священный ужас перед военной мощью Британии.

Начищенные до блеска сапоги Хантера с хрустом прошлись по гравию, которым был усыпан двор, — он со своей драгоценной ношей направлялся к открытому экипажу, ожидавшему их. Весь он был усыпан цветами — жасмином, маргаритками, розами, которые распространяли пряный, сладкий аромат. Хантер небрежно-весело махнул рукой гостям, вышедшим их проводить, поднял вожжи и хлестнул по лошадям. Коляска рванулась вперед, увозя его с Дэвон домой.

Все еще под впечатлением событий дня и вечера Дэвон устало прикорнула рядом с Хантером, огляделась вокруг. Взяла розу, поднесла ее к лицу. Какая душистая, сладкая! Взглянула на мужчину рядом. Он такой непривычно задумчивый. Так старался сегодня. Все равно, чем он при этом руководствовался — она почувствовала себя польщенной.

— О чем ты думаешь? — спросил Хантер, переводя лошадей на медленную трусцу. Расслабленно откинулся на спинку сиденья.

Он застал ее врасплох, она ответила, что думала:

— Думаю, как чудесно все сегодня было. Все прямо лучше некуда. Как во сне. Вот только просыпаться не хочется.

Хантер усмехнулся.

— Ну, во сне бы у тебя так ноги не устали — столько танцевала…

Дэвои наклонила голову набок. В глазах ее светилась любовь. Она мягко спросила:

— Почему ты это все так устроил?

— Ты — моя жена. Ты — леди Баркли. И поэтому считается, что я кое-что обязан делать соответствующее, — сказал Хантер, не отводя глаз от дороги.

Свет мечты постепенно мерк. Действительность пробивалась сквозь тонкую вуаль счастья. Хантер поставил ее на свое место. Роза, еще секунду назад доставлявшая ей такое наслаждение, теперь забытая, лежала на коленях. Она отодвинулась от него, отвернулась, глядя на проплывавшие мимо могучие дубы. Тщательно стараясь скрыть боль, разрывавшую грудь, Дэвон тихо произнесла:

— Понимаю.

Почувствовав грустно-тоскливую нотку в ее голосе, Хантер остановил лошадей и повернулся к ней. Он подавил в себе желание протянуть руки и прижать ее к себе. Как ему хотелось ощутить вновь сладость ее губ! Он одернул себя. Они уже и так наделали столько ошибок, повинуясь своим инстинктам. Сейчас, впервые, он попытается думать о ней, а не о себе.

За несколько последних недель Дэвон вроде бы свыклась с мыслью, что их брак будет самым лучшим вариантом для их ребенка, но как для нее самой? Тут Хантер не был так уверен. Проявив заботу о их нерожденном еще ребенке, он показал ей себя истинным хозяином поместья. Но, наверное, и надменным ослом тоже…

— Дэвон, я не думаю, что ты все правильно понимаешь, — сказал он тихо. Он пытался всем этим — тщательно продуманным церемониалом, убранством экипажа, ужином, который ожидает их в Баркли-Гроув, — искупить свои прежние промахи.

Дэвон не смотрела на него. Не могла.

— Я понимаю и ценю все твои хлопоты и усилия — как ты пытался заставить всех поверить, что мы оба хотим этого брака. Для твоего наследника самое лучшее — чтобы никто не знал правду. Люди такие жестокие…

У Хантера все сжалось внутри, он с трудом проглотил комок в горле. Это была их первая брачная ночь. Он хотел, чтобы у нее остались хоть какие-то приятные воспоминания. Не удалось…

Все же не удержавшись, он дотронулся до ее каштановых локонов, ниспадавших на обнаженные плечи.

— Дэвон, я знаю, ты не хотела этого брака — как и я. Но слишком поздно что-нибудь менять. Время назад не повернешь. Нужно глядеть в будущее… наше и нашего ребенка.

Дэвон кивнула, но не повернулась к нему: не хотела, чтобы он увидел ее боль.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Это все, что мы сами от себя можем требовать, — сказал Хантер. — У нас может быть все хорошо, если мы будем стараться. Это будет нелегко, но у нас будет ребенок. Наша кровь уже смешалась, а это — прочная связь.

Хантер притронулся губами к ее плечу.

— Я хочу, чтобы у нас с тобой было, как раньше, Дэвон.

Дэвон медленно повернулась, вгляделась в его красивое лицо. Выражения его глаз не было видно в темноте, но она знала, что он не лжет. Он честен с ней. Он не трепетен о вечной любви, чтобы получить от нее, что ему надо. Он предлагает ей мир — а она в этом и нуждается. Ну, может быть, не мир, а перемирие — которое позволит им благополучно жить рядом друг с другом — ради их ребенка, да и ради своего измученного сердца.

— Я хочу быть хорошей женой, — шепнула Дэвон и почувствовала какое-то странное, щекочущее ощущение в спине, когда Хантер медленно склонился к ней. Она хотела, чтобы он ее поцеловал, хотела, чтобы он ее обнял. Пусть он любит другую. Это было вчера, будет завтра. Но сегодня — их брачная ночь, и он принадлежит ей. Он ее муж, и он ей нужен.

В нескольких дюймах от ее лица Хантер остановился и тихо-тихо проговорил:

— Будь моей женой — во всех смыслах, Дэвон!

Он овладел ее губами — или она овладела им — трудно было сказать. Он ласкал ее рот, ее волосы; его сердце бешено стучало; огонь желания распространялся по всему телу; вот охватило его чресла, весь он напрягся, сжимая в объятиях такую желанную, такую необходимую ему женщину.

Хантер, покрывая лицо Дэвон быстрыми, частыми поцелуями, прошептал:

— Боже, как я тебя хочу! Ради всего святого, Дэвон, не отвергай меня сегодня, или я за себя не отвечаю. Ты мне нужна.

Ну как она могла отвергнуть его? Это было просто невозможно. Она обхватила руками его сильную шею и прижалась к нему. И вот уже белый атлас и черный бархат в беспорядке разбросаны по карете, их тела вместе, вместе ищут исполнения своих желаний.

Они даже не подумали, как это могло выглядеть со стороны: молодожены занимаются любовью посреди дороги. Не думали они и о том, что привело их сюда. Все, чем они руководствовались, — это потребность давать и получать наслаждение друг от друга. Песнь торжествующей плоти заполнила тишину ночи. Два одновременных вскрика — символ соития и высшей точки их любви — слились вместе. Легкий бриз, поднимавшийся от реки, далеко разнес этот звук по камышовым зарослям. Птицы, замолкшие, чтобы не мешать им, вновь могли начать свои ночные рулады.

Сесилия смахнула с щеки слезинку, глядя вслед коляске, увозившей Хантера и Дэвон. Она сделала все, чтобы ее брат не сделал этой величайшей в своей жизни ошибки. Ничего не вышло. Он решил жениться на ней — пусть хоть все провалится в тар-тарары.

Ее полные губы сложились в гримасе отвращения. Она совсем не хотела возвращаться в зал, где еще продолжались танцы и веселье. Ей хотелось очутиться где-нибудь подальше от церкви и от губернаторского дворца, забыть о том, что Хантер сделал сегодня с их семьей.

Сесилия стояла в тени, надеясь, что никто ее не увидит. Вдобавок ко всему Хантер еще сказал, что она должна на несколько дней обеспечить ему уединение с молодой женой. Впрочем, в ее нынешнем настроении побыть с Элсбет в Уитмен-Плейс — это, пожалуй, было лучше всего. По крайней мере, там ей не нужно будет отвечать на все эти дурацкие вопросы, которые посыпались на нее, как только она оказалась в зале: кто она, жена Хантера, почему они так неожиданно решили пожениться…

Она была достаточно благоразумна, чтобы сдерживать свои эмоции, отвечая на эти вопросы. Но боялась, что надолго ее не хватит: возьмет и расскажет им все — и что она думает о Дэвон Макинси и какова подлинная причина безумия ее брата. Ей нужно было время, чтобы как-то смириться с тем, что эта женщина отныне член их семьи. Сама мысль об этом приводила ее в бешенство.

Сесилия сделала шаг к мраморной лестнице, ведущей к порталу. Но тут ее внимание привлекли голоса из-за живой изгороди. Опершись на мраморную балюстраду, она прислушалась и нахмурилась. Голоса показались ей знакомыми.

Она тихонько повернулась и подошла к кустам, из-за которых слышался разговор.

Глаза ее широко раскрылись: она узнала голос Элсбет. Кто же этот мужчина, который увлек ее в ночной сад? Любопытство взяло верх над благовоспитанностью; Сесилия решила подслушать, о чем говорит эта парочка.

— Для меня это было нелегко. Ты знаешь, я его любила с тех пор, как себя помню, — сказала Элсбет; в голосе ее чувствовалось, что она старается сдерживаться. — Хантер — это как я сама, как моя кровь и плоть.

— Ага, и я чувствую то же самое. Он и мне как брат родной.

Сесилия привстала на цыпочки и заглянула на ту сторону изгороди. Господи, да это же Мордекай Брэдли! Возмущению ее не было пределов. Надо же, неверность ее брата так подействовала на Элсбет, что она дошла уже до того, чтобы откровенничать о своих чувствах с наемным работником! Как это неприлично! Элсбет — леди, и вдруг якшаться с какими-то простолюдинами…

И вновь в ней поднялся гнев против женщины, ставшей женой ее брата. Это она во всем виновата.

— Ты знаешь, до сегодняшнего дня я не вполне понимала свои чувства к Хантеру. Но вот увидела, как Дэвон шла с ним рядом к алтарю, и подумала, что я ему не подхожу как женщина. Ему нужна такая, как она. В ней тот же огонь, что у Хантера.

— В тебе тоже есть огонь, Элсбет. Но он у тебя добрый, он согревает мужчине душу. Вот из-за этого хочешь ночью домой вернуться. Твой огонь облегчает жизнь мужчине, дает ему почувствовать себя, что он — целое, что он не сгорит на ветру без всякой пользы. Каждый мужчина будет горд и счастлив назвать тебя своей женой, Элсбет. Мало в мире женщин с таким добрым сердцем.

— А ты — мужчина, любовью которого любая женщина будет гордиться, Мордекай. Я так рада, что мы сейчас вместе. Я всегда чувствовала, что между нами есть какая-то связь, но думала, что это потому, что мы оба любим Хантера.

По ту сторону изгороди послышалось какое-то движение, и Сесилия проворно отпрыгнула поглубже в тень.

— Моя любовь принадлежит одной единственной женщине, Элсбет, — слова Мордекая прозвучали мягко и тепло — как ночной бриз.

Сесилия невольно закрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Она не могла поверить тому, что слышала. Мир просто сошел с ума. Хантер женится на своей рабыне, а теперь простой моряк осмеливается так разговаривать с леди!

— Я ей завидую, — прошептала Элсбет. — Она счастливая женщина.

Нет, она так больше не может. Это уж слишком! Сесилия рванулась через кусты, прямо к ним.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, Элсбет! Ты что, свихнулась из-за Хантера? Неужели ты можешь пасть так низко, что возьмешь в любовники Мордекая?

Ответом ей была увесистая пощечина. Вот уж чего она никак не ожидала от такой мягкой и нежной женщины! Сесилия схватилась за горящую щеку и отступила на несколько шагов назад. Ее голубые глаза наполнились слезами Элсбет проговорила:

— Как ты смеешь говорить такое? Ты просто избалованная, испорченная девчонка! Иначе ты бы поняла, что это честь — когда тебя любит такой хороший, достойный мужчина!

Элсбет взглянула на Мордекая, который стоял в стороне, не говоря ни слова. За свои двадцать лет она еще никогда никого так не защищала — почти что с кулаками. И никогда до сих пор она вообще ни на кого не поднимала руки. Непрошеные слезы засверкали у нее в глазах, губы задрожали. Она подавила поднимающиеся рыдания: а ведь действительно она ни за кого до этого момента особенно не переживала, не было никого, кого хотелось бы взять под защиту.

Видя, как Элсбет расстроена, и в то же время радуясь словам, которые она сказала, Мордекай распахнул свои медвежьи объятия. Элсбет нырнула в них, прижалась к его широкой груди — как будто наконец обрела недостающую половину своего существа. В известном смысле так оно и было. Никто не мог любить ее сейчас больше, чем Мордекай Брэдли.

Сесилия резко повернулась на каблучках и бросилась прочь. Боль и гнев смешались в ней. Ее никогда раньше не били по щекам. Даже за самое плохое поведение Хантер ее так никогда не наказывал. С лицом, полным слез, она выбежала из сада и бросилась вдоль по улице герцога Глочестерского. Она бежала, сама не зная куда. Лишь бы подальше от этого безумия, которое, оказалось, охватило всех вокруг.

Сесилия даже не заметила, что она попала в тот квартал Вильямсбурга, в котором были расположены злачные места, постоянными посетителями которых были местные плантаторы, патриоты, моряки и британские солдаты. Вот дверь одной из таверн распахнулась, и на тротуар вышел офицер в форме.

Сесилия с размаху налетела прямо на него. Внезапно вновь очутившись на грешной земле она подняла взгляд и увидела самое красивое мужское лицо, которое ей когда-нибудь встречалось. Она едва не упала. Сильная рука поддержала ее.

— Извините, миледи, — произнес офицер, разглядывая девушку, освещенную ярким снопом света из раскрытой двери таверны. Оценивающий, быстрый взгляд подсказал ему: она не из местных ночных бабочек. Слишком дорогое платье и молодое, неиспорченное лицо. За несколько пенсов ее не возьмешь. Но попытка — не пытка. Нейл Самнер — а это был он — одарил девушку одной из самых своих чарующих улыбок:

— Пожалуйста, простите мою неловкость. Она сразу утонула в его темно-карих глазах, щеки покраснели, сердце рванулось куда-то вверх, желудок, казалось, подпрыгнул под самые ребра. Тем не менее Сесилия сумела сохранить холодно-равнодушный тон в ответе:

— Извините. Это я виновата. Шла, ничего не видела.

Улыбка Нейла стала еще шире.

— Я благодарен за это судьбе. Я здесь уже с прошлой недели, и до сих пор не имел счастья встретиться с леди в этом городке. А вот теперь — сразу с такой очаровательной!

Небрежным жестом он указал на свой красный мундир:

— Боюсь, многие жители Вильямсбурга не очень-то рады моему присутствию здесь.

Заметив по его золотым эполетам, что он не в малом чине, Сесилия улыбнулась. Стоять здесь и беседовать с полковником армии Его Величества! Это так здорово! Она сразу почувствовала себя старше своих шестнадцати лет.

— Многие, может быть. Но не все. Могу заверить вас, что я и моя семья в Баркли-Гроув рады приветствовать вас здесь, в Виргинии. Мы не разделяем мыслей многих наших соседей-радикалов, и мы вовсе не против того, чтобы оставаться под властью британской короны. Мой дядя — в палате лордов, там же будет сидеть и мой брат, когда унаследует его титул.

— Тогда разрешите мне представиться, как положено, миледи. Я полковник Нейл Самнер, армия его Величества.

Сесилия королевским жестом протянула ему руку:

— А я Сесилия Баркли!

Лицо Нейла засветилось каким-то внутренним огнем, когда он галантно склонился к ее руке:

— Случайно, вы не родственница Хантера Баркли?

Будучи племянником и наследником лорда Баркли, Хантер Баркли был хорошо известен своей лояльностью короне. Он наверняка хорошо знает местность и знаком со многими повстанцами — это очень полезно для Нейла.

— Я его сестра, — пробормотала Сесилия, все еще во власти ощущения, вызванного тем, как поцеловал ей руку этот элегантный офицер.

— Тогда я еще более счастлив нашей встречей. У меня есть приказ встретиться с Вашим братом как можно скорее.

Сесилия вспомнила, почему она в такой час блуждает по улицам Вильямсбурга, и сразу ее тон переменился; она резко бросила:

— Надеюсь, это не так срочно. Дело в том, что он сегодня женился, и дал всем ясно понять, что не будет несколько дней никого принимать.

— Понимаю. Это — веская причина. Я встречусь с ним на следующей неделе, — Нейл усмехнулся про себя.

Видно было, что сестрица не одобряет женитьбы брата. Но это ее дело. Его миссия во Вильямсбурге как раз и состоит в том, чтобы установить контакт с Хантером Баркли и поручить ему собрать вместе силы роялистов. Они нужны для предстоящих сражений. Планы, которые он сегодня доставил полковнику Брагерту, положат конец сопротивлению колонистов на юге. После этого британские войска сосредоточатся на главном очаге мятежа — Виргинии. Предстоит жестокая борьба, но Нейл был уверен: в конечном счете победа будет на стороне Англии. Британские войска немного превосходят по численности ополчение колонистов. Он слышал, что этот парень — Вашингтон, назначенный главнокомандующим армией мятежников, имеет всего не больше шестнадцати тысяч бойцов. С такими ничтожными силами ему никогда не победить хорошо обученных английских солдат Глупо даже думать, что может быть иначе. Однако, прибыв в Вильямсбург, он с удивлением обнаружил, что немалое число местных жителей думают как раз так — что такое может произойти.

Нейл приподнял левую руку. Как бы он хотел остаться боевым офицером! Но нет — он, правда, стал полковником, но никогда ему уже не суждено выйти с оружием в руках на поле битвы. Эта сука сделала его инвалидом, толкнув его прямо в огонь камина. Левая рука стала какой-то бесполезной култышкой. Он даже лошадью не может управлять как следует Он теперь не более как вестовой — хотя и в солидном звании.

Черт бы ее побрал! Повесили ее — но это она слишком легко отделалась. Он бы ее пытал и истязал — за каждый день, когда ему приходится из-за нее страдать. Десять лет жизни бы за это отдал — если бы она была жива…

— Полковник Самнер, что с вами? — спросила Сесилия, внезапно почувствовав тяжесть его взгляда. Она нервно оглянулась, словно впервые обнаружив, куда это она попала. — О, господи! Я должна бежать обратно, в губернаторский дворец. Моя спутница меня уже, наверное, заждалась.

Тут как раз, как будто вняв ее мольбе, в нескольких футах от них с грохотом остановился экипаж. Дверца распахнулась, из нее выскочил Мордекай Брэдли. Он тяжелым взором окинул фигуру английского офицера, потом его взгляд остановился на девушке.

— Миссис Сесилия, леди Уитмэн едет домой. Сесилия перевела взгляд с мрачного лица Мордекая на своего симпатичного кавалера. Хотелось устроить скандал, но в присутствии полковника Самнера она должна вести себя как леди. Она не хотела, чтобы он воспринимал ее как ребенка — как явно считает Мордекай.

— Спасибо вам за вашу заботу, полковник Самнер. Надеюсь, я не причинила вам слишком много хлопот.

Нейл вновь приложился к ее ручке.

— Вы доставили мне такое наслаждение, миледи. Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Наверняка, — ответила Сесилия, чувствуя, что сердце уже летит куда-то к звездам.

Она уже знала, что влюбилась. Новые ощущения пели в ней.

Она даже забыла, почему она убежала из губернаторского дворца. Мечтательно откинувшись на кожаное сиденье, она не обращала внимания на осуждающие лица Мордекая и Элсбет, которые сидели напротив. Она вновь и вновь перебирала в памяти отдельные фрагменты своей встречи с красавцем-полковником. Она думала, что это худший день в ее жизни, а он так чудесно завершился!

Элсбет и Мордекай переглянулись и пришли к молчаливому согласию, что не стоит сейчас ничего говорить Сесилии о ее поведении. В конце концов, стоит ли обращать внимание на выходки избалованной девчонки, еще больше углублять раздор в семье? Ей нужно дать время, чтобы она как-то приспособилась к изменениям, которые внес в ее жизнь брак брата.

Не стоит и вспоминать или пытаться объяснить то, что было между ними. Все слишком новое, неустоявшееся, чтобы обсуждать это с кем-то третьим. Пусть это будет как дегустация вина: надо сперва сделать несколько маленьких глотков — только тогда узнаешь его вкус и букет. Они знали, что те чувства, которые проявились там, в саду губернаторского дворца, не уйдут — если только они не будут кричать о них на весь мир. Это будет для них сокровище, которого должно хватить на всю их оставшуюся жизнь.