Рыцарство: тени минувших времен

 Европа Средних веков — это три гиганта. Собственно, Европа, Русь и Золотая Орда. Орда к началу пятнадцатого века сходит со сцены. Остаются Русь и Европа, как два полюса жизни, в конце концов, два полюса христианства — православие и католицизм.

Русь (Россия) и Европа — вечная и неисчерпаемая тема. Вечный перечень сходств и еще больший — различий. Я в этой главе остановлюсь на одном, на мой взгляд, существеннейшем отличии Европы от Руси.

На Руси не было института рыцарства.

Что это такое — рыцарство?

 

Кто основал Западную Европу?

— И сыщется ли такой человек, который сумеет кому-либо доказать, будто все о Флорине и Ги Бургундском и все, что во времена Карла Великого совершил на Мантибльском мосту Фьерабрас, — все это неправда, тогда как я душу позаложу, что это такая же правда, как то, что сейчас день? А коли это ложь, значит, не было ни Гектора, ни Ахилла, ни Троянской войны, ни Двенадцати пэров Франции, ни короля Артура Английского. Кто их отрицает, у того нет ни разума, ни здравого смысла.

А действительно, кто такие Ланселоты и Роланды, Сиды, Персивали и Дюнуа, реальность которых с таким жаром отстаивает полубезумный идальго Дон Кихот?

Разумеется, для него они — идеал, благороднейшие из благородных рыцарей, отважнейшие из отважных. А для нас?

В том-то и феномен.

Конечно, в их подлинном историческом бытовании мы уже не сомневаемся, хотя и знаем, как не совпадают подчас действительные лица и события с их поэтическими, литературными изложениями, которые закрепились в массовом сознании... Ну да, были рыцари, все время воевали, потом к ним присочинили пуд домыслов, песен и сказаний, рыцарских романов. Так мало ли людей в прошлом овеяли себя вечной, казалось бы, славой, а потом исчезли из памяти потомков.

А вот рыцарей Круглого стола короля Артура мы помним и знаем. Знаем как явление. В чем же секрет? Ведь что такое рыцари и рыцарство? Всего лишь одно из сословий средневекового мира. Более того, сословие ушедшее, к шестнадцатому веку его не стало, и уже тогда один вид ламанчского идальго вызывал смех и жалостливое недоумение.

И тем не менее оно, рыцарство, не кануло в темную пропасть веков. Потому что создало свою культуру и этику. Более того, культура и этика рыцарства стали тем фундаментом, на котором и сложился западноевропейский этнос с его представлениями об истинных ценностях. Можно сказать, что культура и этика рыцарства создали западноевропейскую цивилизацию. И, несомненно, повлияли на культуру и этику остальных народов мира.

Однако, начав сразу с выводов, полезно и поучительно проследить путь, как и почему общественная мысль пришла именно к таким заключениям, а заодно и вспомнить, как возникло в истории это удивительное сословие — рыцарство.

 

Лошадь — прежде всего

 — О конь, чьи деяния столь же непревзойденны, сколь обделен ты судьбой!

Ступай, куда хочешь, ибо на челе твоем написано, что ни Астольфову Гипогрифу, ни знаменитому Фронтину... в резвости с тобой не сравняться.

А еще мы помним Брильядора — коня великого Роланда, и Баярда — верного скакуна рыцаря Ринальда, и многих других, чьи имена столь же легендарны, как и деяния их хозяев. С чего бы это и почему? Наверно, потому, что ни в реальной жизни, ни в легендах они неотделимы друг от друга. Ибо рыцаря сделал рыцарем — конь. Само слово «рыцарь» в переводе со старогерманского означает просто-напросто — «всадник». Ведь в те времена все, что так или иначе определяло знатность, значимость человека, было связано с конем. Вспомним римских «всадников», французских «шевалье», испанских «кабальеро» — все они в переводе просто «конные», «верховые», то есть от него же, от коня... Более того, даже в казахских степях, где вроде бы на коня садились раньше, чем начинали ходить, где конь был не роскошью, а средством передвижения, условием жизни — даже там применительно к значительным людям употреблялось слово «аткаминер», что в переводе означает — «сидящий на коне»!

Один из первых знаков власти, одна из первых печатей князей-герцогов-графов в Средние века — изображение воина на коне. Так, на печати Александра Невского — конный воин, поражающий мечом дракона. Эта композиция известна всем как изображение Георгия Победоносца. Но — добавлю — уже позднейшее. Потому что на первых, древнейших, Георгий Победоносец изображается в пешем виде. То есть «добавление» к нему коня, «водружение» его на коня как бы поднимало статус святого в глазах простого народа...

На древнерусских княжеских печатях, на всякий случай, ставилась буква «К» или буквы «К. Н.», что означало «князь».

В древности западноевропейские народы, в некоторой степени исключая древних германцев, не знали, что такое конное войско. Основу македонских железных фаланг, а затем ударную силу римских когорт составляла тяжеловооруженная пехота. Греков ничему не научило поражение Александра Македонского от неуловимых конных отрядов степняков-скифов. А вот римские военачальники, после того как их при Андрианополе разгромила конница германо-славяно-степных варваров, крепко задумались о переустройстве армии. Но было поздно: набеги вестготов и гуннов довершили падение Рима.

Здесь надо сделать остановку. Потому что пишу я не Для специалистов, а для читателей. Для широкого круга Читателей. А он, читатель, может проскочить мимо предыдущего пассажа или, наоборот, остаться в недоумении: «Как же так, что не было коней?! Мы же только что видели фильм «Падение Римской империи», а потом про Юлия Цезаря, про его поход и завоевание Галлии, и там все: и римляне, и галлы — на конях?!»

Да, тут сказалось не только элементарное незнание деталей эпохи, но более всего, очевидно, требование кинематографа. Без коня кино не кино, тем более историческое! Конь придает всему свой колорит, если есть конь и конница — есть движение, динамика! А динамика — основа кино...

Но действительность в данном случае скучнее кино. Просто читатель не останавливается на деталях, ему хорошо известных. К примеру, из истории той же Древней Греции. Там кони вроде бы были. Но вспомним — у кого? На колесницах сражались Ахилл, Гектор — то есть троянские и ахейские цари. Цари! И больше — никто! Вспомним, когда восемь веков (!) спустя после Троянской войны греки победили персов при Марафоне, то как, каким образом они донесли весть о победе в Афины? То-то и оно... Бегом! Для гонца большой победы не нашлось хотя бы одного коня, не говоря уже о сменной паре коней! Вот какой редкостью был конь для Древней Греции и Древнего Рима.

 Ведь древнегреческая цивилизация — это морская цивилизация. И древнегреческая армия — это, по нынешним понятиям, морская пехота, которая к месту операций доставлялась на кораблях. Естественно, она потерпела сокрушительное поражение при столкновении с армией конно-степной, скифской, кочевнической цивилизации на ее территории, в степях, на открытых пространствах. Александр Македонский просто не знал, что делать, откуда ждать удара, как противостоять этим кентаврам, появляющимся и тотчас исчезающим в степном мареве. Точно так же и скифы пропали бы в лабиринте островов Эгейского архипелага...

Но в государстве франков, возникшем на развалинах Римской империи, уже хорошо понимали преимущество воина на коне. Историки полагают, что окончательным поворотом в военном сознании западноевропейцев стала знаменитая битва при Пуатье в восьмом веке. До нее арабская конница, перешедшая через Пиренеи из мусульманской Испании, вольготно гуляла по равнинам нынешней Франции. И была остановлена и разгромлена лишь конницей — тяжеловооруженной конницей Карла Мартелла.

И в том же восьмом веке уже Пипин Короткий дань в пятьсот коров, наложенную на британских саксов, заменил данью в триста лошадей.

В ту эпоху в государстве франков цена одного коня равнялась цене двух или даже четырех коров, одному или двум мечам с ножнами и четырем мечам без ножен. Рыцарем в тогдашнем понимании слова мог стать любой, кто имел коня, меч и удачу в бою.

 

Буйные и грязные

 Безусловно, франкский рыцарь восьмого века и рыцарь двенадцатого века, воспетый в балладах, так же далеки друг от друга, как грубый кусок железа и выкованный из него меч. Далеки, но родственны.

Рыцарские отряды раннего Средневековья состояли из воинов-бродяг, для которых не было различия Между войной или разбоем. Они приходили служить тем или иным сеньорам из диких воинских дружин, которые жили по своим законам, не признавая даже отцов и матерей, не говоря уже о королях или церкви. Тацит, описывая их быт и нравы, отмечал, что единственная отрада этих людей — война. Они обладают беспокойным темпераментом, воинственным духом, им скучны работа в поле, уход за скотом. У них нет ни дома, ни семьи, и живут они тем, что награбят. Если в их стране мир, они уходят в поисках войны в другие пределы. Они первыми начинают битвы, идут напролом, отличаясь нечеловеческой свирепостью и неукротимостью.

Одним словом, древнегерманская воинская ватага — тот же скандинавский вик. То есть выселок, куда уходили юноши, не желающие жить дома, пахать и сеять, ловить рыбу, подчиняться законам рода. Домашние оплакивали их как покойников, для рода они были потеряны навсегда. Да они и не жалели и не стремились в род, они сбивались в дикие отряды викингов, которые три века держали в страхе и ужасе всю Европу, уничтожая цивилизованные города огнем и мечом. Божьим проклятием, исчадием ада, разбойниками называла их Европа; та самая Европа, которая потом все забыла и романтизировала вчерашних бандитов.

И среди викингов, и среди их сухопутных древне-германских собратьев особо ценились берсерки — то есть люди-звери, бешеные, одержимые, обладающие пещерной свирепостью и столь же пещерным бесстыдством, полным пренебрежением даже тогдашних нравов.

Каким же образом из этих чудовищ, монстров сложилось средневековое сословие рыцарей?

 

Буйные и грязные стали знатью

 Знать существовала задолго до появления рыцарей. Были уже короли, герцоги, графы, бароны. И они, разумеется, ни в коем случае не считали и не могли считать, что вонючие и грязные люди в латах, без роду и племени, известные лишь своей дурной отвагой, могут им быть ровней. Века прошли, прежде чем рыцарство приравняло себя к знати, утвердило себя как сословие знати. И теперь уже рыцарем не мог стать любой, имеющий коня и доспехи, как бывало в прежние времена. Но, с другой стороны, и сыновья герцогов и графов до своего совершеннолетия обязаны были пройти обряд посвящения в рыцари, иначе они записывались простолюдинами. И неистовый Роланд прославляется по всей Европе не как владетельный сеньор и маркграф Бретани, но прежде всего — как рыцарь.

То есть рыцарство не просто вошло в знать, но и надвязало знати многие свои законы, вынесенные из времен буйной вольницы. Закон дикой ватаги был простой. С одной стороны — верность и полное подчинение предводителю. С другой — ответственность - предводителя перед дружинниками, подчинение предводителя общим законам и кодексу дикого братства. Это двуединство было перенесено и на отношения с королями, герцогами, графами. Давая присягу на верность, рыцарь становился вассалом, но ни в коем случае не подчиненным сюзерена. Герцог или граф для крестьянина и горожанина был «доминус», то есть — «господин», «повелитель». Но для рыцаря — только лишь «сеньор», то есть — «старший». И «пэр» в переводе с французского — «равный», и стол короля Артура был круглым единственно для того, чтобы никто не мог полагать, будто он сидит выше или ниже.

Так создавался рыцарский кодекс — удивительный институт Средневековья, в конечном счете сформировавший основы этики западноевропейского человека.

Не богатствами и чинами измеряется рыцарь, а только лишь славой. И это главное. Воинская слава давала смысл жизни и увенчивала жизнь. А если сама смерть для человека ничто перед сиянием славы, то позволит ли такой человек принизить себя кому-либо, будь это даже сам король? Да никогда! И потому, несмотря на естественное стремление монархов к централизации власти, к единоначалию и безоговорочному подчинению, они вынуждены были идти на компромиссы. И записывать в уставы рыцарских орденов, что служение рыцарей королю простирается лишь до тех пределов, пока оно не противоречит представлениям рыцаря о его чести и достоинстве. Допустим, если рыцарь присягнул сеньору, а сеньор затеял войну с королем, то рыцарь имеет полное право воевать против своего короля. То есть вассал моего вассала — не мой вассал.

Таким образом рыцарская этика, которая ставила во главу завоевание славы, постепенно изменялась. И первостепенным стало уже поддержание чести и достоинства, доходящее зачастую до гордыни. И здесь надо сказать, что рыцарская этика выдержала жесточайшее давление церкви, для которой гордыня — один из смертных грехов. Выдержала — и победила. А кодекс и этика рыцарства с течением времени легли в основу кодекса дворянской чести, кодекса джентльменства.

Но рыцарская этика никогда бы не стала тем, что она есть, если бы второй составной ее частью не был куртуазный идеал...

 

Любовь и галантность

 Впервые женщину как существо возвышенное воспели в Европе трубадуры Прованса. Опять же, вопреки Церкви, доказывающей, что женщина есть сосуд греховный, трубадуры утверждали: женщина с помощью любви может облагородить мужчину, поскольку любовь не только акт продолжения рода, но и чувство прекрасное и возвышенное.

Крамолу странствующих певцов тотчас подхватили странствующие рыцари. Любовь и женщина придали новый смысл их деяниям. Слава, которая была самоцелью и оправданием жизни, в свою очередь приобрела смысл. Слава не просто так, а чтобы заслужить любовь женщины, избранницы. Отсюда и странствия, и шарфы на шлемах, и обеты, вошедшие в легенды и затем в романы. Как, например, обет Суэро де Киньонеса, который носил на шее железное кольцо в знак пленения красотой своей возлюбленной. Или поступок Дона Мануэля, который вошел в клетку со львами, чтобы поднять оброненную перчатку своей избранницы.

Почитание женщины первоначально распространяется лишь на знатных дам. Но это ведь такая поведенческая норма, что ее трудно удержать в сословных границах. Простолюдины из богатых тоже стали подумывать о куртуазности, да и знатные сеньоры не обходили простолюдинок. Эталон рыцарства маршал де Бусико в ответ на упрек, что он по ошибке поклонился на улице двум проституткам, сказал: «Да лучше я поклонюсь десяти публичным девкам, нежели оставлю без внимания хоть одну достойную женщину». В данном случае, как видим, к простолюдинкам допускается учтивость с оговорками. Но уже через годы в статус одного из рыцарских орденов вписывается безоговорочно: «Никогда не злословить о женщинах, какого бы они ни были положения».

С течением времени куртуазный идеал изменяется. Собственно, любовная линия остается любовной, а куртуазность понимается широко: как учтивость, умение вести себя в обществе, воспитанность. Причем она имеет четко направленную ориентацию. Так, знатный рыцарь де Ла Тур Ландрю пишет в наставлении дочерям: «От малых людей вы удостоитесь гораздо большего почета, хвалы и признательности, нежели от великих, ибо, проявляя куртуазность и оказывая честь великим людям, вы воздаете то, что им положено по праву. А честь и куртуазность по отношению к мелким дворянам и дворянкам, а также менее значительным лицам выказывается по доброй воле и мягкости сердца».

Но это — знатный сеньор, отец, беспокоящийся о хорошем воспитании дочерей. Он как бы обосновывает выгоды куртуазности. А какое дело до этих требований рыцарю, грубому мужчине, пропахшему кошмой-подкладкой от доспехов и конским потом? Ан нет, было дело. Например, устав ордена Полумесяца уже без всяких обоснований предписывает «проявлять всегда жалость и сострадание к бедным людям] равно как и быть в словах и делах мягким, куртуазным и любезным по отношению ко всякому человеку».

 

Они все равно победили

  Рыцарство как сословие исчезло к шестнадцатому веку. И не только потому, что появилось огнестрельное оружие. Хотя и поэтому тоже. Изменились времена и нравы. С появлением регулярной армии война потеряла элемент игры и состязания в рыцарской куртуазности. Победа в ней стала достигаться любой ценой: путем обмана, ловкости, хитрости, преимуществом большинства над меньшинством. А это изначально несовместимо с законами рыцарской чести.

Просвещенный читатель, конечно, сразу увидел, что художественной иллюстрацией к моим заметкам стали цитаты из великого романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», который вышел в 1605 году. И он, читатель, может удивиться: как же так, ведь это — пародия на рыцарские романы! Однако заметим, что пародия-то как раз передает в концентрированном виде все особенности жанра, а значит, и характернейшие черты самого явления жизни. Во-вторых, «Дон Кихот» лишь замышлялся как пародия, равно как и другая великая книга — «Остров сокровищ». А что вышло из-под пера их авторов, то и вышло. Судите сами: смеемся ли мы над идальго Дон Кихотом? Или же, наоборот, скорбим, что этот мир — практичный, корыстный, приземленный, не понимает благороднейшей души благороднейшего человека?

За пять или шесть веков после ухода рыцарства с исторической арены немало авторов — ученых, политиков, писателей — пытались «развенчать» рыцарство, «рассказать правду» о нем, делая акцент то ли на классовой сущности, то ли на грубости нравов, то ли просто на гигиенических особенностях воинской жизни в доспехах, на коне. Смешно... И авторы те, и их творения канули в безвестность. А рыцарство — осталось. Не про сто как яркая страница истории. А прежде всего — как идеал поведения мужчины. То, к чему каждый из нас должен стремиться.