«Лес пройден. Непонятно стыл Июньский день. Иль в недрах жил Кровь стыла? Длящаяся боль Сильней ведь самых твердых воль. Тогда иным был я: кипуч, Неукротим, как горный ключ, Готов явить и страсть, и гнев, В них разобраться не успев, Представьте ж ярость, боль, испуг, Всю смену вынесенных мук, Озноб мой, голод, горе, стыд, Раздетость, горький хмель обид! Весь род мой гневен: кровь — огонь; Нас лучше не задень, не тронь, Не то гремучею змеей Взовьемся мы, готовы в бой; Что ж странного, коль я на миг Под гнетом мук моих поник? Земля исчезла; небосвод Вдруг вбок поплыл. Свалюсь! Вот-вот!.. Но нет: ремень был крепок тот. Грудь сжало; мозг пылал, и звон Стоял в ушах, но смолк и он: Вертелось небо колесом; Как пьяный, гнулся лес кругом; Вдруг молний сноп, кроваво ал, Мне взор застлал. Кто умирал, Не мог бы умереть полней. Истерзан скачкою моей, Тьмы уловив Прилив, отлив, Я силился очнуться, но Не мог собрать себя в одно! Так, утопая, льнешь в тоске К ныряющей в волнах доске, Вверх-вниз, вверх-вниз, — и по волнам Скользишь к пустынным берегам. Мерцала жизнь, как те огни, Что призрачно снуют в тени, Когда глушит полночный сон Мозг, что горячкой воспален. Но бред прошел, с ним — боль и стон; Но горько было: понял я, Что, в миг последний бытия, Страдалец терпит, — если он Не обречен на худший страх, Пока не превратится в прах… Ну что ж! Нередко я с тех пор Стоял пред Смертью — взор во взор!