Когда торжественно тщеславный кесарь Рима, Пред кем склонялась чернь с враждой непримиримой, Открыл перед толпой святыню славных дней, Все статуи святых и доблестных мужей, — Что более всего приковывало зренье? Что взорам пристальным внушало изумленье При этом зрелище? Чьих черт не видно тут? Нет изваяния того, чье имя — Брут! Все помнили его, — толпа его любила, Его отсутствие — залогом правды было; Оно вплело в венец, для славы, больше роз, Чем мог вплести гигант и золотой колосс. Так точно, если здесь, графиня, наше зренье Твоих прекрасных черт лишилось в изумленьи, В прелестном цветнике красавиц остальных, Чья красота бледна пред солнцем черт твоих; Когда седой старик — поистине наследник Отцовского венца и королевских бредней, — Когда развратный взор и вялый дух слепца Отвыкли без труда от твоего лица, — Пусть на его плечах позор безвкусья; рамы — Где тьма красивых лиц и нет прекрасной дамы! Нас утешает мысль, — когда уж лучше нет, — Мы сохраним сердца, утратив твой портрет. Под сводом зал его — какая нам отрада? В саду, где все цветы, — и нет царицы сада; Источник мертвых вод, где нет живых ключей; И небо звездное, где Дианы нет лучей. Уж не плениться нам такою красотою, Не глядя на нее, летим к тебе мечтою; И мысли о тебе нас больше восхитят, Чем все, что может здесь еще пленить наш взгляд. Сияй же красотой в небесной выси синей, Всей кротостью твоей и правильностью линий, Гармонией души и прелестью светла, И взором радостным, и ясностью чела, И темнотой кудрей — под сенью их смолистой Еще белей чела сияет очерк чистый, — И взорами, где жизнь играет и влечет, И отдыха очам плененным не дает, И заставляет вновь искать за их узором Все новые красы — награду долгим взорам; Но ослепительна, быть может, и ярка Такая красота для зренья старика; Так, — долго нужно ждать, чтоб цвет поблек весенний, Чтоб нравиться ему — больной и хилой тени, Больному цинику, в ком скуки хлад слепой, Чей взор завистливо минует образ твой, Кто жалкий дух напряг, соединив в себе Всю ненависть слепца к свободе и к тебе.