Серые клочья облаков пролетали в жёлтой полосе заката к океану. Сумерки быстро сгущались. Конец сентября, равноденствие прошло. Мы сидели за столом на веранде и молчали, время от времени покуривая. Свет не зажигали. За нашими спинами мощно присутствовала громада Мишиного сарая, сложенная двести лет назад из серого песчаника, — почти без окон, с низкой дверью и высокой черепичной крышей. Впереди, на западе, там, куда мы смотрели, участок понижался, шёл чей-то выгон, на котором паслось шесть коров, сейчас они уже легли спать под кустами. А ещё дальше, метрах в ста, — обрыв в глубокий каньон. Там уже в полной темноте под ветвями дубов и вязов текла и журчала маленькая речка Англен.

Было ветрено. Облака неслись перед нами на жёлтом меркнущем фоне. Похолодало. Я поёжился, встал и накинул куртку. Сверчки молчали. С левого края деревни, из-за дальних домиков, донёсся одинокий, душераздирающий, трубный звук, ни на что не похожий. «Ты знаешь, что это такое?» — спросил Миша. — «Нет». — «Это кричит ишак. Они здесь держат. Не знаю для чего. Просто держат, никак не используют».

Мы целый день работали в сарае, который раньше был хлевом. Миша его купил вместе с участком земли и теперь хотел превратить в жилой дом. Мы ломали настил сеновала. Вытаскивали на двор тяжёлые балки. Очень устали, обсыпались с головы до ног трухой ветхого сена, вымылись под душем. Затем выпили кислого молодого вина и сидели, изредка покуривая и перебрасываясь репликами раз в две-три минуты.

Миша взглянул на часы. — «Восемь. Ещё не поздно съездить на ферму. Я хочу купить сыру. Там чудесный мягкий сыр я беру, совсем свежий. Очень хорош к вину. — Миша кивнул на пятилитровую пластмассовую канистру, только початую нами. — Ты поедешь со мной?» — «Конечно». — Он встал и пошёл к машине, я за ним. — «Далеко здесь?» — «Минута езды».

Там был такой же серый каменный сарай под черепицей. Из дверного проёма вышла женщина лет пятидесяти в очках и в белом фартуке. Она заулыбалась несколько фальшивой улыбкой, какую почему-то французы всегда обращают к незнакомым. Хотя Миша уже был известен ей как клиент, но это не меняло дела. Она что-то сказала, Миша что-то ответил, и она жестом пригласила нас внутрь.

Мы вошли. Горела лампочка под жестяным колпаком, и сверкала стеклянными и металлическими частями великолепная современная машина. «Сепаратор, — кивнул Миша. — Видишь, как всё механизировано. И машинная дойка. И сыроварня. Она одна управляется. С мужем. Без всяких работников».

Женщина, всё так же неестественно улыбаясь, прислушивалась к нашему разговору, потом что-то спросила. Миша ответил. Тогда её улыбка оживилась, и ещё что-то она начала быстро говорить.

«Я сказал ей, что ты из России, — объяснил Миша, повернувшись ко мне, — и она сказала, что её бабушка тоже была русской». — «Вот как? Эмигрантка?» — «Да. Приехала сюда в двадцатом году. Вышла замуж за француза и купила эту ферму…»

Что-то это всё начинало напоминать — и женщина, и её ферма — да и вообще…

«Спроси, как звали её бабушку». — Последовал ещё один длинный французский диалог. Я подозревал, что Миша говорит с сильным акцентом и речь собеседницы понимает процентов на восемьдесят, не больше.

«Она сказала, что её бабушка была дипломированной специалисткой по молочному производству. Звали её Ирина Сахарова. В России она прославилась тем, что начала делать кефир, грибок которого похитила в Грузии. Её подсылали туда для промышленного шпионажа. Там была чуть ли не детективная история, но подробностей она не знает».

«Так что же? Может быть, она здесь тоже делает кефир? Может, этот грибок передаётся как семейная реликвия? Спроси. Давно кефирчику не пил».

Снова пространные объяснения.

«Нет, она говорит, что грибок погиб. Да, бабушка захватила его в эмиграцию. Но не смогла почему-то сохранить. Он как-то здесь выродился, что ли… Или засох — я не совсем понял… Словом, производство кефира наладить так и не удалось».

«Пускай напишет в Россию. Может быть, ей помогут с этим делом. Скажи, что у нас есть фирма, которая на каждом молочном пакете помещает портрет её бабушки, очень, кстати, на неё похожий. Надо выяснить: наверное, она может предъявить какие-то права на этот портрет. Я, когда вернусь в Москву, обязательно вышлю тебе адрес фирмы, а ты передай ей, ладно?»

Миша перевёл женщине. Та выслушала, приподняв брови высоко над очками и время от времени произнося вежливое «oh!». «Merci, monsieur», — сказала она мне, но улыбка её снова стала натянутой. Казалось, она не очень поверила.

Я выполнил своё обещание. Тотчас по приезде я отправил Мише зелёный пакет из-под кефира с портретом Ирины Сахаровой и с краткой историей её похождений на Кавказе. Что из этого вышло дальше, не знаю. По-видимому, ничего.