Когда умирал Раймунд VI Тулузский — великий еретик и покровитель еретиков, — он в этот день дважды молился в церкви Дорады.

Аббат из Сен-Сернена пришёл дать ему последнее напутствие, но Раймунд уже лишился языка.

Некий монах-госпитальер, случившийся рядом, успел снять свой плащ с крестом и набросить на умирающего — это давало госпитальерам право похоронить его на своём кладбище.

Аббат заспорил и хотел сдёрнуть плащ, но монах вцепился с другого конца и не отдавал. На крик аббата сбежался народ, и над телом Раймунда началась потасовка. Никто не заметил, в какой момент он испустил дух…

Госпитальера в конце концов прогнали, но похоронить Раймунда в аббатстве всё равно не смогли, потому что Католическая церковь вообще запретила предавать его земле. Тело графа осталось непогребённым, и ещё в конце XVII века в подвале аббатства можно было видеть его череп — он демонстрировался как историческая достопримечательность…

А между тем Раймунд ведь не был уличён в ереси — ни разу, никем. Его обвиняли даже в убийстве папского легата, — несколько раз назначали суд над ним, но по каким-то политическим причинам откладывали, хотя Раймунд сам настойчиво добивался суда, уверяя всех, что сумеет оправдаться.

Ему приходилось быть хитрым. Хищники одолевали его со всех сторон. Более всех давили норманны, приходившие с севера с крестовыми походами. Их возглавлял герцог Монфор — безупречный, суровый католик и незаурядный полководец.

В течение двадцати лет крестовый поход против катаров проповедовался по всей Франции, и все бродячие подонки с удовольствием шли, чтобы пограбить и поубивать, а заодно получить и отпущение грехов. Монфору же и его потомкам Папа Иннокентий III за искоренение ереси обещал отдать все владения Раймунда, отлучённого от Церкви.

Однако Раймунд был счастлив в своих подданных — гражданах Тулузы, Нарбонна, Авиньона и Марселя. Они, по-видимому, любили его беззаветно и ради него готовы были нарушать все клятвы, данные во время перемирий с крестоносцами. Раймунда спасало ещё и то, что «срок контракта» у этих бродяг (то есть срок, за который они получали индульгенцию) был всего два месяца, а затем они разбегались, каждый раз оставляя Монфора в затруднительном положении, без войска — пока не подойдут вновь сколоченные шайки «энтузиастов веры».

У меня нет сомнений, что Раймунд был еретиком. Но тогда почему же он отрекался и клялся в верности Папе? Ведь у катаров не принято было отрекаться. Напротив, они сами радостно вбегали в костры, разложенные для них… Очевидно, Раймунд полагал, что его тяжёлая миссия — защита народа — решительно перетягивает грех лукавства и отречения на весах Божьего суда…

Впрочем, история с его смертью довольно тёмная. Возможно даже, его удалось похоронить, но потом вскоре останки были вырыты с тем, чтобы осудить их (то есть его) посмертно. —

Такое — хоть и нечасто — практиковалось. Например, ещё в 897 году Папа Стефан VII приказал вырыть тело своего предшественника Формоза. Его притащили за ноги и посадили перед конклавом кардиналов. Затем его признали виновным, отрезали два пальца правой руки (видимо, те, которые он поднимал вверх при благословении), а тело бросили в Тибр. Но какие-то люди его случайно выловили и погребли. После этого, уже в 905 году, Папа Сергий III снова велел вырыть останки Формоза, облачить их в папские одежды и посадить на трон. После нового торжественного обвинения несчастный труп был обезглавлен, у него были отрезаны три оставшихся пальца на правой руке, и он был брошен в Тибр вторично… Но снова выловлен какими-то рыбаками, которые на этот раз внесли его в собор Св. Петра, где статуи святых почтительно склонились пред ним…

Может быть, и труп Раймунда был обезглавлен в результате подобного судебного заседания? — Тело сожгли, а череп удалось утаить и сохранить в аббатстве…

Около 1100 года (то есть за сто лет до Раймунда) св. Ивон Шартрский, первый канонист своего времени, категорически заявил, что власть Церкви «вязать и решить» ограничена пределами этого мира. Мёртвые же, находясь вне человеческого суда, не могут быть осуждаемы.

Тем более что всякому обвиняемому должна быть предоставлена возможность говорить в своё оправдание. — Таким образом, те, кто не был осуждён при жизни, не могут быть лишены христианского погребения.

Но по мере того как ереси множились, разгоралась страстная ненависть, возбуждаемая упорством еретиков. И духовенство содрогалось от ужаса и омерзения при мысли, что кости этих служителей сатаны могут осквернять церковную ограду и освящённую землю кладбищ и что священник во время литургии, вознося молитвы за умерших, невольно вводит отступников в круг таинственного евхаристического единения.

С течением времени обычай вырывать тело еретика вошёл во всеобщее употребление. Нераскаявшийся еретик должен был только сгорать. Погребение его было признано настолько великим грехом, что даже невольно (по незнанию) виновный в нём мог быть прощён лишь в том случае, если собственноручно выроет тело.

«Чтобы это понять, — пишет один рассудительный историк в XIX веке, — мы должны помнить, что цивилизация той жестокой эпохи во многом отличалась от современной. Страсти были более сильны, убеждения — более пылки, пороки и добродетели — более рельефны. Воинственный дух господствовал повсюду; люди полагались более на силу руки, чем на силу слова, и обыкновенно хладнокровно смотрели на страдания себе подобных. Дух промышленности, который оказал такое сильное влияние на смягчение современных нравов, был ещё только в зародыше…»