Читать Юлия Гуголева легко и приятно, писать о нем – судя по всему – тоже: количество развернутых отзывов, рецензий, персональных разделов в аналитических статьях едва ли не превышает по объему им написанное и опубликованное. Мало того, что Гуголев – «взыскательный художник», берегущий бумагу от необязательных слов, он еще и на редкость цельный, фактурный, словесно и жестово определенный стихотворец, ничего не скрывающий и ни о чем не умалчивающий, режущий правду-матку напролом и раз за разом – более или менее сходным образом.

Это – осмелюсь предположить – часто и многим так кажется, видится, мстится.

Джентльменский набор общих мест-мнений о поэте Юлии Гуголеве не то чтобы весьма пространен. Прежде всего – непременная повествовательность, присутствие события и одновременно рассказа о нем, обычно незатейливого и раскованного. Далее: совпадение реального человека Юлика и парохода-рассказчика в стихах, причем это человек скорее праздный, нежели целеустремленный, часто – вырвавшийся из бытовой рутины типа «работа – дом» и пустившийся в путь-дорогу. Точнее говоря, отправился он в путешествие-командировку, где львиная доля времени уходит не на дела, а на треп со случайными встречными и на разные варианты «отдыха» – в том смысле, как говорят неосторожным посетителям уже гуляющие в ресторане-сауне-притоне люди с весомым авторитетом: «Мы тут, брат, отдыха-а-аем!..». Пустая болтовня сопровождает этого человека, и только:

Ну что ж это за наказание! Спокойно стою себе в тамбуре. Курю сигарету приличную. Ничем вроде не отличаюсь от прочих командировочных. Спокойно стою, но не робко.

Что еще? Всепоглощающая ирония и самоирония, отсутствие «идей» и малейшего пафоса, наконец, постоянство гастрономических мотивов: из всех жизненных и производственных процессов, связанных с едой, делаются столь же радикальные выводы, как у Леви-Стросса в трактате о сыром и вареном:

Как средь пустыни туарег бьет верблюда, представив речку, так я, завидев чебурек, ударить рад по чебуречку.

Перечисленный набор стандартных суждений о стихах Юлия Гуголева бесхитростен и прям. И наконец-то пора произнести: он не ироник, он другой – еще лет двадцать назад совершенно немыслимый рассказчик и бытописатель. Совсем даже не пересмешник, а человек, упорно твердящий две-три мысли, о которых нечасто упоминают рецензенты.

Мысль первая: единство характера современного человека слагается только из движений, намерений и жестов физического, физиологического свойства, не описываемых ни языком возвышенного обмана духовных истин, ни посредством терминов и технических свойств, приложимых к «умениям» и «способностям» новомодного гаджета. Ай-фон, ай-пад или ай-хомосапиенс последнего выпуска умеет и призван делать то-то и то-то, а сегодняшний Человек Отдельный – особенно горожанин! – отличается от своих братьев и сестер как раз видеорядом повседневных впечатлений, линейкой физиологических функций, тем, как он живет, спит, пьет не в режиме универсальной благополучной настройки, а именно в те моменты, когда вокруг что-то меняется, происходит мелкое событие, выглядящее как анекдот, будь то поездка в другой город или посещение театра. Между постоянством моего внешнего облика и привычек и происходящим событием – резчайший контраст, стена тайны, момент немотивированности и по-видимости-случайности:

Ладен телом, округл лицом, не лишен физической силы – славным малым, но подлецом меня мама с отцом родили. Репутация? Наплевать. Только алиби мне поможет. Я сегодня хочу рассказать Обо всем, что меня тревожит, Обо всем, в чем я виноват. В заключение – случай в метро. Раз мы с Олей пришли во МХАТ. Там играла Жанна Моро…

Мысль вторая: запоминается всегда не то, что хочешь и пытаешься запомнить, между фактами, воспоминаниями и словами рассказа – несмотря на видимую слитность и единство того, другого и третьего – неизбежно разверзается пропасть, она почти непреодолима и неописуема, почти как расстояние между ядром и электронами в тесном пространстве атома, когда-то и кому-то казавшегося неделимой частицей материи.

Странно то, что наверняка помнишь не то, что имел в виду, то есть не то, что хотел запомнить или даже прочесть заранее, не то, что следовало…

Немедленно вспоминаются косые лучи заходящего солнца, ставшие самым первым впечатлением Алеши Карамазова, или недоумение Николая Ростова, следящего за движениями рук сдающего карты Долохова. «Как получается, что просто движутся эти пальцы, тасующие карты, а я проигрываю состояние и фамильную честь?» – думает Ростов. Как получается так, что – вопреки случайности впечатлений и встреч – я запоминаю именно то, что так важно для меня, безо всякой скидки на иронию – так мог бы думать гуголевский рассказчик, будь он меньше похож на себя, походи он на разложенного по либерально-автоматическим полочкам и функциям интеллектуала, верящего в провидение и конечную осмысленность бытия. А так – опять череда глубоко не случайных, надоедливых обыденностей, как в знаменитом стихотворении Гуголева о бессмысленных и беспощадных беседах с лифтершей:

– И не скажешь, а скажешь… – бухтит Александра Михална. – Юлик, здравствуй! Как сам? – Здрасьте, здрасьте. – Во, думаю, влип-то. Разумеется, я на беседы с лифтершей чихал, но иногда избежать их не мог в ожидании лифта. И не скажешь, а скажешь… С запевки такой постоянно я слушать должен был разное, часто хотелось мне выть уже, например, что хожу целый день, голова, вот, как пьяная, что погоды такой никакие сосуды не выдержат…

В нелегкие и вечные времена перемен очень часто на первый план выходят ценности простецкие и непосредственные, почти биологические, именно они, например, удерживают на поверхности жизни героев романа «потерянного поколения» (лейтенанта Генри из романа «Прощай, оружие!» спасает привязанность к женщине на фоне фальшивых призывов к воинской доблести). «Гений простых человеческих дел» если не универсально целителен, то несомненно полезен и смыслотворен: ведь даже чудо в Кане Галилейской произошло не иначе как в ответ на простую недостачу еды и питья у вступавших в брак небогатых людей…

Вот подоспела и третья мысль о стихах Юлия Гуголева: для его рассказчика переживание служит вернейшим способом преодоления несчастий. Это обычный, порою – примитивный человек, делящий с представителями рода своего не исключительные способности и достоинства, но соблазны отказаться от необходимого, пройти мимо важнейшего, да еще столь стремительно, что и петуху некогда пропеть трижды. Герои Гуголева – заклинатели несчастий и бед при всей своей внешней неприглядности. Джойса уже спрашивали двунадесять раз, почему легкомысленная Мэрион в его романе должна быть соотнесена с верной и самоотверженной Пенелопой? Ответ был тот же, что и в случае Гуголева: железный век если и не рождает чудовищ, то привлекает внимание к людям обычным, потому что именно они способны преодолеть каверзы времени.

Ирония в стихах Гуголева присутствует, но роль ее маргинальна, так же как, впрочем, и у «раннего» Д. А. Пригова («Вот я курицу пожарю – жаловаться грех…»), и у «позднего» Тимура Кибирова. Человек, «пожаривший курицу» или радеющий о наиболее экономном способе приготовления пищи насущной (как бабушка в известнейшем стихотворении Гуголева «Да-а, а вот Генцы мясо едят…»), – не понарошку, а на самом деле центр и столп бытия, только он способен проявить героизм там и тогда, где и когда, казалось бы, уже навсегда нет места счастью и подвигу.

Среди и без того немногочисленных стихотворений Юлия Гуголева меня особенно завораживают те, которые можно было бы, по аналогии с поздними повестями Тургенева, назвать таинственными. Вот одно из них, посвященное Евгении Лавут:

Ловит, ловит, – кого поймает? – ладошка сухая, живая ловушка, диастема, твердая дужка, утлая лодочка костяная. Нам не ведома, Водой невредима. – Хлопчик, вишь как, Пийдемо, пийдемо… И вот уже летит без огня и дыма. – Откуда нервишки? – Из лесу, вестимо! Ведьма, видимо…

Что тут происходит, кто кому что говорит и зачем, и даже – кто кого встретил? Нет ответа, тем более ясно выступает на первый план великая тайна явного и повседневного непроницаемого мыслью и смыслом мира, прячущегося под личиной заурядных и скучных событий.

Тут только и остается, что воскликнуть вслед за Юлием Гуголевым:

Ой, даже прямо не знаю, что сказать. Это было полной неожиданностью. И главное – так зло, с таким нажимом. А главное – чего? почему? с какой стати? Кстати, этого следовало ожидать. В принципе всё к этому и шло, потихоньку так, потихоньку, и так далее. Нет, ну главное, с таким нажимом и так зло. Еще повезло, можно сказать, слава богу, все живы. Еще повезло, говорю, слава богу, все живы, можно сказать. Нет, ну это было полной неожиданностью. Ну я даже прямо не знаю, что сказать.

Библиография

Полное. Собрание сочинений. М.: ОГИ, 2000. 80 с.

Автор // Новая русская книга. 2002. № 1.

Из цикла «Впечатления из другой области» // Интерпоэзия. 2005. № 2.

Впечатления из другой области // Октябрь. 2005. № 10.

Ногти ходжи Даниёра // TextOnly. 2005. Вып. 13.

Командировочные предписания. М.: Новое издательство, 2006. 80 с.

Впечатления из другой области // Знамя. 2006. № 4.

Стихи // Вестник Европы. 2007. № 21.

Странствия // Знамя. 2008. № 6.

Новые стихи // Октябрь. 2008. № 8.

Из новых стихотворений // Интерпоэзия. 2009. № 2.

Время прибытия // Октябрь. 2009. № 10.

Естественный отбор. М.: НЛО, 2010. 136 с.