Ирония (обычно) – прием одноразовый, исчерпаемый, автоматизирующийся; исключение в истории искусства было, но уж больно давнее – еще у первых, великих немецких романтиков. Для них ирония была мироустроительным принципом, трагическим законом бытия, благодаря которому ставится под сомнение не только окружающая поэта жизнь, но и жизнь внутренняя, а также (и это самое важное) само по себе его право дистанцироваться от жизни, сомневаться в ее должной обоснованности и праве на автономию. Времена романтической иронии давным-давно миновали, будучи превращенной в заданный прием, ирония делается легко предсказуемой, клишированной, часто становится производной от жанрового комизма, например, басенного. Автор басни, во-первых, говорит одно, а подразумевает иное («Отколе, умная, бредешь ты голова» – реплика обращенная к Ослу у Крылова), во-вторых, иронически высмеивает пороки на фоне очевидной и общепринятой нравственной нормы, закрепленной в финальной моральной сентенции.

Игорь Иртеньев приобрел известность, применяя иронию вне басенного канона, то есть помимо классической сатиры, при этом во время тотальной переоценки ценностей, когда родился образ «поэта-правдоруба», акцентировалось не высмеивание конкретных моральных заблуждений либо нарушений, но высмеивание как таковое. Причины понятны – уж больно очевидно разрешенная сатира советской эпохи отдавала фальшью и казенностью (из серии «если кто-то кое-где у нас порой Честно жить не хочет…»), а то и просто ложью, поскольку «нечестность» во многих сферах была возведена в культ и в правило.

Если столько лет сумел остроумный и тонкий поэт Иртеньев продержаться на гребне известности, не расставаясь со стандартизированным приемом иронии, значит – было и есть в его манере и что-то помимо приема: во в этом и попробуем разобраться.

Универсальная ситуация в стихах Иртеньева – отмежевание пишущего от большинства, причем большинство это (в пику псевдо-пафосному официальному обозначению народ) часто называется сниженно-демографически: население. Примеры многочисленны:

Мне с населеньем в дружном хоре, Боюсь, не слиться никогда, С младых ногтей чужое горе Меня, вот именно, что да… ________ Ее населению и, соответственно, мне, Поскольку душою являюсь его, как известно, И, в пропасть скользя со страной этой самой совместно, Уже не успею в другой я родиться стране… ________ Призвал к населения росту Мой президент меня, Думаешь, это просто Так вот день изо дня?.. ________ Чем характерно население Российской нашей Федерации? Тем, что легко в изготовлении, Но тяжело в эксплуатации… ________ Люблю в ночи смотреть я порно, Особенно в кругу семьи, Ему все возрасты покорны И населения слои…

Припоминается еще одна деидеологизированная номинация: толпа, во времена оны последовательно подменявшая понятие народ, взятое прямиком из официозной триады (православие, самодержавие, народность). Конечно, нельзя забывать, что в известных стихотворениях классика «о поэте и поэзии» толпе противостояла фигура поэта, а вовсе не насмешника.

Впрочем, ироническое пересмеиванье навязших в зубах казенных правил и у Иртеньева вовсе не абсолютно. Очень важно выделить и присмотреться к тем стихотворениям, в которых позиция ироника уступает место вовсе не титаническому образу стихотворца-пророка, но человеку частному, не просто не желающему сливаться с народом (=коллективом = толпой), но отстаивающему свою индивидуальность, независимость, незыблемую автономию, воплощенную, однако, в подробностях сугубо бытовых, частных:

Хочу, друзья, поговорить о личном, А вы меня послушайте о нем. Немало станций есть в метро столичном, Растет число их с каждым новым днем. Но лишь одной я повторяю имя… ‹…› «Таганская», души моей отрада, Как с юностью, я с нею встречи жду. ‹…› Мы с ней одною связаны судьбою, С нее в бессмертье начал я полет. Не оттого ль все чаще меж собою Народ ее «Иртеньевской» зовет.

Ироническая концовка в таком контексте выглядит почти демонстративной, если угодно, искусственной маскировкой, – чтобы читателю сподручней было оставаться в границах привычных ожиданий иронической насмешки в стихах поэта-правдоруба.

Есть, однако, у Иртеньева тексты, где этого демонстративного возвращения в лоно иронии не происходит вовсе, а к привычному восприятию его стихов возвращают разве что демонстративно регулярная метрика да рифма.

Вроде все уже песни пропеты, И, казалось бы, сплясаны пляски, Но еще только брезжат сюжеты, Что потребуют яркой огласки. И пока мы в бессмысленных спорах Вырываем друг другу чуприны, Где-то там, на кудыкиных горах, Набухают такие лавины И такие доносятся лязги, Что смешны по сравнению с ними Эти милые детские дрязги Меж не самыми малыми сими.

Границы эмоции здесь вовсе не связаны с легкой издевкой над тем в жизни, что и подлежит легкой издевке, непознанные «лязги» жизни отсылают к тайнам невыдуманным, но устрашающим и важным, находящимся далеко за пределами привычного иртеньевского круга бытовых частностей. Конечно, и здесь иронический интертекст исправно работает, но возможные скрытые смысловые и ритмические цитаты скрыты так глубоко, что в реальности их существования вполне можно и усомниться (смысл: «гармония в стихийных спорах…»; ритм: «неужели вон тот – это я?..»).

Подлинная лирика самобытно русского поэта Игоря Иртеньева, как мы видим, начинается там, где иссякает инерция иронического приема, а удалой пересмешник становится внимательным и ранимым наблюдателем своей частной, «сугубо личной» жизни:

Вот так, под разговорчики в строю, Едином и хождении не в ногу, И проживаем друг мой понемногу Мы жизнь сугубо личную свою.

Этот вывод тем более важен, что и времена сменились, и воздух вокруг иной, о чем сам Иртеньев высказался предельно ясно:

Всего лишь за пяток какой-то лет Так изменилась вся система знаков, Что мух не отделить уж от котлет, Козлищ от агнцев, плевелы от злаков. Но сколь бы плотной смесь та ни была, Она всего лишь то и означает, Что отвечает агнец за козла, Хоть тот и ни за что не отвечает.

Что ж посмотрим, как будет выглядеть в наблюдениях Игоря Иртеньева реальность сегодняшнего дня. Ирония отошла на второй план – как говаривал полузабытый классик советской истории литературы – не начало ли перемены?

Библиография

Ряд допущений. М.: Независимая газета, 2000.

Антология сатиры и юмора России XX века. Т. 5 / И. Иртеньев. М.: ЭКСМО-Пресс, ЭКСМО-маркет, 2000. 384 с.

Народ. Вход-выход. М.: Эксмо, 2003.

Избранное. М.: Эксмо, 2005.

Утром в газете… М.: Изд-во АНО «Редакция Ежедневной Газеты», 2006.

Марксистский переулок. М.: Астрель, 2010.

Безбашенный игумен. М.: Олма Медиа Групп, 2013.

Повестка дна. М.: Время, 2015.