Точный, легкий, экономный – это я про Геннадия Каневского: попытки с налета определить его манеру удаются не очень, хотя все поэтические компании и контексты понятны с первого вздоха. Каневский – больше очевидной понимающему взору суммы источников и ориентиров – в этом все дело, его поэтика не сводится к известному и родственному, но сохраняет и накапливает родство с многими смыслами и приемами, издавна живущими вокруг русских стихов.

Что умеет Каневский? Держать тему, расщепленную на насколько вариаций, видеть партитуру целиком, переступая через барьеры отдельных партий. Вот достаточно простой случай:

с неба тревожный весенний свет под ногами вышивка крестик гладь может быть за каждым приходит смерть как из школы родители забирать стоит она на трамвайном кругу созывая ветер со всех сторон одноклассники машут и вслед бегут воробьи галдящие средь ворон бесполезно просить погулять еще лужи грипп мороженое все дела послезавтра устный потом зачет говорящий куст посреди стола кому наливают вино не мне под трамвайные звоны издалека о ком говорят во втором окне с занавеской оборванной с уголка

Здесь сопряжены две темы, вполне совместимые, восходящие к исходной метафоре, построенной вокруг простого слова «забирать». Среди его значений есть и другие («забирать в армию», например), но и два совмещенных в партитуре Каневского достаточно очевидны: «забирать из школы» и «смерть забирает». Сам по себе прием не нов (первое, что приходит на ум: сочетание картин игры на рояле и кормления птиц в хрестоматийной «Импровизации» – Я клавишей стаю кормил с руки…). В чем приращение смысла по Каневскому? Найдем два отличия.

Во-первых, каждая из картинок не только поясняет другую, но и продолжает жить своей жизнью, развиваться и расти, как будто и нет базовой метафоры, накрепко сращивающей их воедино. Картинка, увиденная глазами школьника, ожидающего прихода родителей, минуя мотив учебы, наращивается обертонами, по всей вероятности, более поздними, уже студенческими («устный», «зачет»), а тема прихода смертного часа подзвучена аккордом из «Заблудившегося трамвая» («трамвайные звоны…»).

Во-вторых, в отличие от высоких образцов музыкально расщепленных на партии стихов-импровизаций («грохочущая слякоть» + «шумней чернил и слёз» = «писать о феврале навзрыд») у Каневского демонстративно отсутствует тема самого процесса написания стиха, творчества, преображения жизни в звук и т. д. Самоумаление последовательно: к нам обращается не творец, но рассказчик: иногда взволнованный и стремительный, но всегда подчеркивающий свою схожесть с любым человеком вокруг, твердо рассчитывающий силы и средства воздействия на читателя, экономно пользующийся арсеналом поэтических приемов – одним словом: точный, легкий, экономный, что и требовалось доказать.

Возьмем более сложный случай реализации летучей манеры стихописания Геннадия Каневского. Здесь уже не сад расходящихся тропок – расщепление темы на параллельно существующие партии, но коллизия между реальностью и ее описанием, которые не соседствуют, но борются друг с другом не на жизнь, а на посмертное существование:

я говорю метель а ты не веришь я напеваю снег а ты не слышишь ты знай себе скользишь по тротуарам на маленькой березовой дощечке всё валится всё под уклон слетает и тенькают серебряные пули она москва ее лепили бесы где шаг шагнет подземные провалы где матюкнется там холмы такие что по пути домой зайди на рынок купи грудинку и горох для кати я говорю а как горох о стену

Классические аристотелевские принципы подражания действительности то ли трещат по всем швам, то ли получают новое подтверждение. Мимесис не только не преображает жизни, он не отменяет ее автономного существования, реальность продолжает существовать и после акта творения художника, причем это ее бытие не ведает случившегося с нею преображения. Но все же в присутствии описания объект описания не может быть равен самому себе, обретает дополнительное зеркало, для рассматривания и обдумывания себя. Не два параллельных пересказа, но пересказ и предмет пересказа живут в одну сторону от границ жизни и небытия. Вот почему так привлекательно в стихах Геннадия Каневского сосуществование многоразличного, несовместимого, наличие параллельных историй – от бытовых до философских. Конечно, поэт и сам все о себе прекрасно понимает, однако его «филологические» декларации отменяют сами себя уже в заглавии

я люблю филологическую поэзию я люблю филологическую критику я люблю филологов (даже спал с некоторыми) это не шутка способ их отношения к миру их абстрагирование от многих вещей кажущихся и мне неприятными некая их внеположность суете воспринимаются мною как род эскапизма а я не знаю ничего на свете прекраснее эскапизма нет я не филолог нет я вообще никто но я слушаю их беседы не понимая половины слов и только догадываясь об их значении по латинским корням … нефилологи несомненно со временем вымрут в ходе естественного отбора и я принимаю и приветствую это как сто лет назад некто приветствовал грядущих гуннов в заключение данного сообщения заявляю что пишу его в здравом уме твердой памяти находясь в москве на станции метро войковская в этом тексте нет иронии в этом тексте нет сарказма в этом тексте нет двойного дна это не трубка

Понимающий поймет, что заглавие стихотворения отсылает к картине Магритта и к трактатам Фуко и Деррида, которые построены по риторической модели, отрицающей традиционную риторику рационального называния. Если Козьма Прутков призывает не верить видимой лжи (Если на клетке слона прочтешь надпись: буйвол, – не верь глазам своим), то Магритт восстает уже против кажущейся очевидности: если под изображением трубки видишь подпись это не трубка – необходимо усомниться не в верности подписи, но в самой постановке вопроса о верности изображения натуре. Невозможно ведь подобрать правильное содержание к подобной подписи – если следовать традиционной рациональности – на этой картинке могло бы быть изображен любой предмет, не являющийся трубкой (от сигареты до преданной любви), вернее говоря – все сразу предметы и объекты бытия, в своей совокупности трубкой не являющиеся. Не верь мне, потому что я пишу о том (и, главное, – так), что отменяет сам вопрос о вере и доверии.

Пойдем дальше: не только первоначальная целостность жизни совершенно автономна, не поддается отражению, художественному истолкованию, но верно и обратное: мимесис также автономен и независим от своего предмета: единожды освоенная словом, реальность воплощается в слово и интерпретацию без остатка. Если отставить в сторону, вынести за скобки мотив художественного отражения, получится еще радикальнее: субъект, обретший предикат, отныне утрачивает независимость, сводится к этому предикату безо всякого остатка.

небо для летчиков, море для моряков. ходят кругами, прикармливают войну. а до земли, между прочим, недалеко: шаг в глубину. пой кирпичные своды, табачный дым. в образцах не смешивай глины слои. не давай на поругание свой хитин, строки свои. помни: ты жил полмиллиона лет, проживешь и еще, раковина, трилобит, их расхожая смерть не поет тебе и не болит. воздух – для ангелов, воду взял рыбнадзор – вон на моторке ночною летит совой. а позвонки земли, время и мезозой – для тебя одного.

Нет более воздуха без ангелов, неба без летчиков, а моря без моряков. Потому-то и существуют параллельно столь противоположные по своей сути явления, как война и ангельская чистота. Мыслимое – есть, возможное – воплотимо, доступное зрению – видимо, это не только и не просто новый извод платоновского учения об эйдосах, прообразах предметов и явлений, но и стихотворения Геннадия Каневского – точные, легкие, экономные. доступные и близкие очень разным читателям, даже тем, кто не слышит встроенного в них философского подтекста.

Многознание не только не научает уму, как говорили древние, оно может вполне оставаться за кадром, не мешая восприятию стихов, в которых, как уже сказано, нередко представлен и результат написания, и – сам процесс. Само нанизывание слов о том, что происходит в мире, не застит мира, более того, побуждает в этот мир пристальнее всмотреться.

если долго сидеть на берегу реки, мимо тебя проплывут твои живые друзья, моисей в корзине, ржавые тростники, пятая батарея, тусклая бирюза. если долго стоять по пояс в воде – будут тебя искать, нету тебя нигде. проплывают звонки знакомым, проплывают их голоса: «видели отражение в зеркалах», «слышали, как взвизгнули тормоза». если медленно опуститься вниз, мимо тебя проплывет твоя тихая жизнь. только не закрывай глаза. только не закрывай глаза.

В отличие от многих сверстников и поэтов более молодого поколения, Геннадий Каневский не только не абсолютизирует драматичную безысходность жизни, состоящей из коллективных родовых травм, неизжитых комплексов и синдромов, но – сохраняя трезвость взгляда и будучи навсегда привитым от ложного идиллического пафоса – всерьез рассуждает о вполне традиционных «логоцентричных» ценностях, не перечеркнутых новейшими разысканиями в области философии языка.

на сосновой даче игра в лапту сын наркома в белом стоит цвету хочет рыженькую вон ту теплоход плывет по стеклянной реке два гудка его два укола пирке малый шрам на ее руке машинист поет и уходит в рейс старший мастер звонко стучит о рельс послезавтра его арест человек идет вдоль проезжей любви на закат на левый берег невы он в тени своей головы у собаки боли у кошки боли у страны моей заживи

Как видим, пристрастие и стремление к традиции живет у Каневского в форме заклинания, заговора, и это только на первый взгляд кажется странным. Ведь, коль скоро, реальность слова равновелика жизни, но как же иначе, если не в слове, можно надеяться эту жизнь в позитивном смысле слова – заклясть, то есть поддержать ее витальность, сохранить здоровье, утолить человеческие печали.

Библиография

Провинциальная латынь. Симферополь: Автограф, 2001. 53 с.

Мир по Брайлю. СПб.: Геликон Плюс, 2004. 76 с.

[Стихи] // Новый берег. 2005. № 9.

Случайная жизнь // Знамя. 2006. № 4.

Коллекция за стеклом // Октябрь. 2006. № 5.

Как если бы. СПб.: Геликон Плюс, 2006. 98 с.

Стихи // Волга – XXI век. 2007. № 7–8.

[Стихи] // Новый Берег. 2008. № 19.

Небо для летчиков. М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2008. 56 с. (Библиотека журнала «Воздух»).

«если долго сидеть на берегу реки…» и др. стихи // Волга. 2009. № 1–2.

[Стихи] // Новый берег. 2009. № 24.

Replay // Новый берег. 2009. № 25.

[12 декабря] и др. // Волга. 2010. № 7–8.

[харьков] и др. // Волга. 2011. № 5–6.

Перед началом ночи // Новый берег. 2011. № 34.

Ручьи города Киева // Новый мир. 2012. № 5.

Странное и откровенное // Октябрь. 2012. № 10.

«[говорят июнь]» // Волга. 2012. № 11–12.

Синагога в бомбоубещиже, или Ответ на незаданный вопрос // Новый мир. 2012. № 11.

Стихотворения // Новый берег. 2012. № 38.

Поражение Марса. N. Y.: Ailuros, 2012. 80 с.

Простенок миров // Новый мир. 2013. № 6.

Подземный флот // Октябрь. 2013. № 10.

«Чтобы по-настоящему возвыситься, умали себя» // Урал. 2014. № 8.

Без зазрения слов… // Урал. 2014. № 8.

Стихотворения // Новый берег. 2014. № 43.

Подземный флот. N. Y.: Ailuros, 2014. 77 с.