В старое недоброе время стихи Демьяна Кудрявцева окрестили бы «гражданской лирикой», и не без основания: личное в ней раз за разом оказывается преодоленным, перекрытым «общественным», порой «геополитическим»:

как оно начиналось вчера казалось припомнишь разве там где ты у меня жила между ребер согретым комом хорошо что осталось места только тоске да язве страшно смотреть в окно стыдно в глаза знакомым теплая эта снедь времени года удаль едва ли осталась в городе кухня без наших денег скоро времени суток обратно идти на убыль родина не возьмет смерть никуда не денет только горят рубцы не рубиновым блеклым светом воротник горизонта вспорот сталью финками новостроек забери меня топь москвы гниль айвы сердцевина лета засыпает форточку белым тополем спи любимая дай укрою

Слово-сигнал «родина» здесь употреблено не только абсолютно уместно, но и неуловимо таинственно. Нет в нем заказного патриотизма гражданских лириков прежней поры, нет и безграничной иронии поэтов-правдорубов. Не просматривается также комплекс ностальгических ощущений тех стихотворцев, кто роднится не с советским патриархальным «чувством родины», но с культурным кодом своего неминуемо единственного советского детства, незамутненного позднее понятой ложью и фальшью официальных формул и лозунгов.

Кудрявцева долгое время принимали за своего адепты «социальной поэзии», поэтико-политические радикалы даже писали врезы к его сборникам. Напрасно. Вот в прежние времена критики-проработчики строго спросили бы Демьяна К. не только о том, «чем он занимался до 1991 года», но и какую (чью!) идеологию он отстаивает, какова же, говоря по сути, его «гражданская позиция»? Вывод был бы весьма прост: да это прямо космополит какой-то, тут у него и Коран, и Тора, и родные среднерусские равнины. Что же это, в самом деле, за «родина» описана у Кудрявцева – она уж точно не «Родина», не фатерлянд ли какой, в самом-то деле, не ровен час?

все больше седины и странное случилось все меньше правоты все кружится больней отечество мое где у дороги чивас где так не страшен черт как дед его корней все меньше тишины и в межсезонье шины не оставляют след не путают следа а топкой родины когда болит брюшина и как в последний хлюпает вода

Хорошо темперированный музыкальный строй классического стиха Кудрявцеву прекрасно известен, однако он более невозможен – не только после Аушвица, но и спустя немногие годы после войны в Заливе и атак на башни-близнецы, Сербию и Ливию. Вокруг нас – хорошо глобализированный мир нового столетия, толком не отличающий не только эллина от иудея, но и (в истории) Пересвета от Челубея:

а вот это пауза перекур пересвет и в рот его челубей чем длиннее речь тем она слабей это мой народ и его культур это чисто поле его конкур который только пройдя пешком с молоком кобылицы и вещмешком где неволя доли и небылицы где у горла родина точка ком

Парадокс Демьяна Кудрявцева – в конфликтном сосуществовании двух противоположных тезисов. Первый: чувство «родины» невозможно помимо экстремальных, военных ощущений, современная персональная (и – тем более – социальная) идентичность не покоится мирно на лоне традиционного, природного («национального») бытового уклада, но напряженно складывается в ходе всемирно-условных военных действий – буквальных либо ментальных.

Тезис второй: любая непосредственная данность подлинного ощущения подвластна медийному воспроизведению, в пределе своем – тенденциозной имитации, намеренно расставляющей броские акценты, лишающей аутентичности любую эмоцию:

Мы дорисуем горы позади земля не виновата что скупа толпа не виновата что она толпа жена не виновата что солдата солдат не виноват что не женат какие мы выделываем па чтоб доказать что мы не виноваты какого черта лишняя стопа и от какого бога ждать опоры когда земля скупа рисуйте горы чтоб дальше чем до гор не отступать.

Порочная медийная логика вечного поиска веского информационного повода превращает завлекательный показ событий в превратный, здесь уже не остается места ни для какой «настоящей» «идейной позиции», лишь бы картинку дорисовать так, чтобы не смог зритель новостей оторвать от нее блуждающего и капризного, избалованного взгляда:

давайте заедая почвой землей щебенкой закусим эту воду почкой культей ребенка неси не замедляя шага дерьмо из хаты лицом на фотоаппараты под белым флагом!

Этому всеобщему, вавилонскому смешению мнений, понятий и вер содействует и фирменная кудрявцевская смещенная рифмовка, строки затекают одна в другую, границы между ними то ли вовсе стерты, то ли, наоборот, количественно умножены.

Не красота из пустоты а просто ты горишь кустом а это дом в котором дым густой в котором дом.

Регулярное четверостишие перекроено и записано в семь строк, причем рифмы, которые при традиционной графике стиха оставались бы внутренними (ты – пустоты, густой – кустом), приобретают полновесность классических концевых рифм. Кудрявцев вообще рифмует все со всем, знаменитый тыняновский «принцип единства и тесноты стихового ряда» здесь явлен в абсолютном пределе. Созвучия пронизывают буквально каждое слово– и звукосочетание (красота-пустоты-просто-кустом-густой), как в средневековой английской поэзии («Беовульф») или (насколько могу судить по толкованиям знатоков) в библейском тексте. Так все же на чьей стороне Демьян Кудрявцев, что он желает сказать публике, порою в недоумении колеблющей поэтический треножник?

Библейский текст был упомянут не случайно – внимание, правильный ответ! Кудрявцев сознательно пытается вписать содержащиеся в стихотворении смыслы в несколько параллельных контекстов, вложить в каждый текст возможность разных интерпретаций – именно различных, находящихся на нетождественных уровнях толкования, не противоречащих друг другу, но дополняющих. Кстати, во времена схоластической герменевтики существовала традиция толковать канонические тексты, восходя от буквального смысла через аллегорический и метафорический к высшему мистическому смыслу. Кудрявцев не ищет правды ни на одной из воюющих сторон, он резким виражом уходит в сторону от рокового вопроса «кто виноват» – в направлении расслаивания смыслов. Возьмем стихотворение, при публикации в подборке озаглавленное «Скороговорка», а в книге получившее заглавие более прозрачное, «пушкинское»: «Мойка».

не долго осталось прожить по-хорошему чтобы морошку у челяди ныть учи ледяные на ощупь горошины белое крошево семя луны бакенбардами было да бабами гордое время которое мерили мы – мерина тыкали мятою мордою в только что выпала карта зимы ты исповедуй истерику терека что довела до неволи невы до синевы уходящего берега дальше америки слаще халвы вспомни когда-либо вроде бы родина голоса голого сотовый мед как на ладони чернеет смородина ягода гадина волчий помет

Буквальное содержание – чья-то (скорая) смерть – оснащено, во-первых, вполне самоценными созвучиями («истерика Терека», «неволя Невы»), во-вторых, содержит детали, недвусмысленно ясные для всех посвященных в подробности последуэльного умирания Пушкина. И наконец, самый широкий контекст у Кудрявцева – никак не мистический («анагогический»), но вполне политизированный, если только политику понимать буквально, как место сопряжение персонального с общим, групповым, государственным.

Так же точно множатся смыслы и в других стихотворениях: о мастерстве поэзии на той обратной стороне планеты о мастерстве поездили на кой поехали когда махнул рукой махнул рукой товарищам и нету между америкой пока еще и светом который можно выключить строкой

Если не знать о принадлежности этого текста к «гагаринскому» циклу, глаголы из лексикона первого космонавта («поехали», «поездили»), употребленные по отношению к «Америке», легко принять за эмоции первых путешественников за железный занавес. Сопряжение разных бытовых смыслов, расщепленных спонтанными созвучиями и сходящихся в единую точку в области политических подтекстов, – вот фирменный знак поэзии Демьяна Кудрявцева. Вот почему в прежние времена идейной ортодоксии ему бы точно не поздоровилось…

Библиография

Практика русского стиха. М.: Независимая газета, 2002. 150 с.

[Шесть стихотворений] // Вавилон: Вестник молодой литературы. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2003. Вып. 10. С. 39–43.

Имена собственные / Proper Names. М.: Время, 2006. 240 с. (С параллельным текстом на англ. яз.)

Стихи // Урал. 2010. № 3.