Для поэтического зрения Вадима Муратханова главное – природа самого зрения как оптического феномена, способа контакта с вещами вне нас. Как же все-таки на самом деле устроено пространство, какого цвета предметы – все это праздные вопросы без учета устройства зрительного аппарата. У человека зрение бинокулярно и приспособлено различать спектральные оттенки между ультрафиолетовым и ультракрасным – отсюда способность видеть мир в прямой линейной перспективе и быть убежденным в синеве безоблачного неба. Фасеточные глаза насекомых, дар инфракрасного видения ночных птиц делают видимые ими картинки принципиально иными, отличными от тех, что воспринимает человек. Зрительная способность со времен платоновской метафоры о тенях на стене темной пещеры неразрывно связана со способностью суждения и познания. Лирика Вадима Муратханова начинается там, где стартует размышление об истинной геометрии вещей и событий, то есть – не стесненной привычными параметрами зрения, выходящей за их пределы. Поэзия как раз и есть наилучший способ покинуть тесные рамки повседневной инерции бытового видения, для этого (сквозная, универсальная метафора Муратханова!) достаточно «выключить» привычное освещение – иногда буквально:

Внезапно в доме отключили свет. Старушка пред экраном потемневшим вдогонку недоговоренной фразе глазами еще несколько секунд нащупывает мыльную поверхность бразильской мелодрамы. ‹…› Женщина за письменным столом, устало опустив худые плечи, свое в дисплее видит отраженье взамен свечения несохраненных букв. ‹…› Привычные и умные предметы беспомощно таращатся вокруг безвременно погасшими глазами. Природа оживает, между тем. Ее синица где-то за окном поет о том, что в пыльном междутемье листвы вечерней места хватит многим желаньям, сожалениям, и света до сумерек должно хватить на всех.

Основной парадокс налицо: выход за пределы обыденного лишь открывает иную обыденность, более глубокую и естественную. То, что казалось природным, обнажает собственную искусственность, иллюзией оказываются именно те усилия, которые, казалось бы, призваны оберегать от иллюзорной поверхностности и прямой лжи. Значит, поэзия – вовсе не средство обрести особый «авангардный» дар самовитого слова и угловато смещенного зрения, не путь к тому, чтобы «смазать карту будня», но, напротив, – средство воскрешения первоначальных традиционных способностей зрения и суждения, поначалу (некогда в прошлом) очевидных, но впоследствии замутненных внешними и внутренними обстоятельствами, препятствиями.

Таких постоянно преодолеваемых «персональных» препятствий на пути к затрудненной простоте естественной поэзии для Вадима Муратханова ровно два: обиход большого города, скрывающего краски и линии неурбанистического быта, и – парадоксальность русской языковой среды, родной и чуждой одновременно. Начнем с города – того самого мегаполиса, к которому линия судьбы привела поэта, рожденного в столице Киргизии (еще не Кыргызстана, то есть – не в Бишкеке) и окончившего филологический факультет в Ташкенте. Именно с учетом притяжения-отторжения к мегаполису, постоянного урбанистического соблазна становится понятной особая роль электрического, городского света, не помогающего подлинному видению, но препятствующего ему:

Когда под вечер не дают смотреть вокруг дома прямые, покажется на пять минут, что солнца нет в реальном мире. И не было во все века, и небеса светились сами. А были только облака с подкрашенными парусами.

Электрическое освещение – довесок к естественным «техническим характеристикам» человеческого зрения, и без того, как уже сказано, затрудняющего путь к восприятию подлинности мира. Этот ровный свет убаюкивает, успокаивает, побуждает примириться с иллюзорностью:

Не включая свет, попробуй посмотреть зимой в окно: все окрашено в багровый, ветками оплетено. То ли грозное знаменье, то ли что-нибудь еще – но прервет недоуменье выключателя щелчок. Возвращен глубокий космос. На душе покой и косность. За окном – средь черноты полка, лампочка и ты.

Коль скоро зрение – метафора познания, то в области познавательной роль инструмента-препятствия играет язык, определяющий контуры поэтической гносеологии столь же непреодолимо, как диктует параметры видения бинокулярное либо фасеточное зрение. Парадоксально, но факт: получившая немалую известность «ташкентская» школа русской поэзии по-настоящему состоялась как раз после переселения ее зачинателей в первопрестольную столицу. Вопреки первому впечатлению критиков вовсе не экзотически-пряная восточная поэтика оказалась здесь на первых ролях. Не классическая азиатская роза прививается к московскому дичку, но чуть ли не наоборот! Русский язык, бывший некогда роднее всех родных наречий, в конце концов оказывается почти чуждым поэту из древнего (XIV век!) рода золотоордынского Мюрид-хана. Отсюда невиданная на просторах русской поэзии обильная россыпь узбекской речи в стихах Вадима Муратханова.

Подчеркнем, речь идет не о двуязычии, но об относительности любого языка как средства познания и выражения, дело знакомое: ни ячейка-фасетка, ни хрусталик не позволяют прорваться к «объективному миру». Не только поэт замкнут в собственном творческом зрении, но и мир оказывается функцией от поэтического видения, по слову классика, некогда обронившего что-то про родившийся прежде губ шепот. У Муратханова так:

Когда этот день станет невыносимо странным рассмеюсь – и все изумленно исчезнет

В том-то и дело, что якобы подлинная суть вещей, прячущаяся под покровом поверхностных прочтений («бинокулярных» ли, «фасеточных» – никакой разницы!), и сами эти прочтения оказываются равновеликими, бесчисленные субъективные проекции наслаиваются друг на друга, становятся частью объективности, без них более не представимой. Мгновенные снимки умственного зрения начинают жить собственной жизнью, мир двоится и троится, небо одновременно является голубым и инфракрасным, язык стиха – русским, но увиденным в странной тюркской перспективе. Именно здесь начинаются подлинные прозрения русского поэта Вадима Муратханова:

Конечный миг рисуется с трудом. Зато виденью верю неизменно, где в мир иной наш деревянный дом с закатом переходит постепенно. И день за днем, обличьем не стара, моя незаменимая сестра, вытягивая руку над гардиной, ведет борьбу с растущей паутиной. Она заранее включает свет, чтоб комната успела осветиться. Она всю ночь готовит мне обед на несоленой медленной водице.

Не только цвета, но и моменты времени тоже существуют одновременно, начало мира и конец света уже случились и вечно случаются, длятся – расслышать негромкую музыку их существования в настоящем может лишь поэт, близко к сердцу принявший уроки недоверия к очевидности дневного света и родного языка. Этот поэт убежден в том, что

…нет, не покинут человек. Метеосводка – весть о небе. Помятый магазинный чек – напоминание о хлебе.

Это убеждение вселяет надежду, подобную мечтам Андрея Болконского, узревшего нежданно расцветший старый дуб. Впрочем, князь Андрей, как помнится, еще не раз разочаровался в том, что «жизнь не кончена в тридцать один год». Будем уповать на то, что подобное разочарование в ближайшие годы Вадима Муратханова не постигнет.

Библиография

Из цикла «Поэма прошлогоднего ветра»// Дружба народов. № 4. 2000.

Групповой портрет // Арион. № 3. 2001.

Три цвета. Стихи Вадима Муратханова, Сухбата Афлатуни, Санджара Янышева / Вступление Анатолия Наймана // Октябрь. № 5. 2001.

Поэма двора // Новая Юность.№ 6 (51). 2001.

До сумерек. Ташкент: Ижод Дунеси, 2002.

Непослушная музыка. Алматы: Жибек Жолы, 2004.

Пробуждение // Октябрь. № 5, 2004.

Портреты. М.: ЛИА Р. Элинина, 2005.

Семь стихотворений // Новая Юность. № 2 (71). 2005.

Памяти Шишкина // Интерпоэзия. № 4. 2006.

Ветвящееся лето / Предисл. А. Наймана. М.: Изд-во Р. Элинина, 2007. 47 с. (Русский Гулливер)

Стихотворение // Арион. № 4. 2007.

В границах высыхающего моря // Дружба народов. № 11. 2007.

Поэма ветвящегося лета // Новая Юность. № 5 (86). 2008.

На жизнь вперед // Октябрь. № 7. 2008.

Из цикла «География памяти» // Дружба народов. № 10. 2008.

Стихи // Звезда. № 12. 2008.

Удивись и замри // Новый мир. № 12. 2008.

Из книги «Цветы и зола» // Интерпоэзия. № 4. 2009.

Июльский день // Дети Ра. № 8 (70). 2010.

Вариации на темы рока // Новый мир. № 9. 2010.

Промежуточный дом // Дружба народов. № 11. 2010.

Стихотворения // Арион. № 1. 2011.

Неподвижный день // Октябрь. № 11. 2011.