Евгения Риц – поэт «городской» и, что еще важнее, поэт «сдержанный», лишь время от времени готовый уделить читателю, по ее собственному определению, «некоторое количество чувств». Даже о страсти пишет как-то скуповато, отмеряя слова в час по чайной ложке да еще отгораживаясь видимой отстраненностью от непосредственного переживания события:

Слова и жесты – олово и жесть, Консервной банки бабское обличье. Уткнись мне лучше в левую ключицу, Не стоящую круглого гроша. Как хороша была еще вчера, Когда сама себя не узнавала, И бормотала полостью провала, И всей своей поверхностью врала, И надрывалась, и тянулась врозь, И в рот тянула, но не проглотила, А расплескала каплей никотина, Что оживляет нас наоборот, И наобум, и как-нибудь иначе За горло безголовое берет… Ты знаешь ведь, что мальчики не плачут, А девочки не знают наперед.

«Прошла любовь, явилась муза» – сия двухсотлетней почти давности классическая декларация верна не потому, что дар одного поэта созвучен другому, великому, но из-за того, что темпоритм жизни горожанина не дает возможности отождествления с собственным переживанием: только ухватишь его за хвост, а в кадре сознания уже нечто совершенно иное. Этот довесок нежданной взрослости и серьезной неироничности сопутствует практически любой ситуации в стихах Риц. Ну, например: попробуем догадаться, «про что» стихотворение, которое начинается так:

Ощущая на ощупь ступени босой ступней, Постепенно отучаешься чувствовать себя собой, Не менее постепенно научаешься шороху и песку, Молчаливому плеску, судорожному глотку Миндалин, дальним краем царапающим гортань…

Тут никакой отвлеченной метафизики, признание невозможности тождества самому себе не самоценно, оно лишь сопровождает рассказ о событии весьма заурядном и конкретном, случившемся между Ним и Ею и скорее всего достаточно банальном. Вот финал стихотворения:

Разминая гребками размокший вчерашний мох, И грибками проросший порох, и хлебную дребедень, Отчего не спрашивать – Как он мог? И особенно – в этот день… Тень безвольно падает на песок, По себе оставляя тень.

Конкретность события снимается тем, что о нем прямо ничего не рассказано, это же умолчание служит и средством от банальности. Да, вся жизнь «Inthe City» состоит, ежели разобраться, из сущих безделиц и стандартных ситуаций, главное подобрать к ним ключи. Один из подобных ключей – недомолвка, оставление главного за кадром, благодаря применению этих приемов возникает впечатление, что в автоматическое существование человека эпохи урбанизма хотя бы на время возвращается тайна. Важно, что «большой город» (ср. название сборника «Город большой. Голова болит») в стихах Евгении Риц – не Москва. Впрочем, жительница Нижнего и в Москву вглядывается без провинциального восторга либо провинциальной же иронии и ненависти:

Город как город. Большой город. Такой, как Горький, только больше, А так – ну Москва и Москва. И нет никакого там духа у нее, ни праха, Только улиц неглаженая рубаха.

Заметим в скобках, что топография русской литературы слишком уж тесно в последнее столетие связана с путеводителем по Москве; без осведомленности о ее площадях и улицах невозможно в полной мере следить не только за событиями «Мастера и Маргариты» и «Доктора Живаго», но десятков других заметных книг. Если не Москва (на худой конец – не Питер), значит, жди сельской местности и освещения проблемы «город – деревня»… Отрадно, что в стихах Риц зримо присутствует новый мегаполис, альтернатива двум столицам…

Многие название циклов, разделов в сборниках, либо сборников как таковых Евгении Риц настойчиво отсылают к внешней среде обитания современного человека. Скажем, «Возвращение к легкости» (здесь явно не обошлось дело без перифраза заглавия культового романа М. Кундеры!) может произойти только через преодоление «тяжести», которая обусловлена вовсе не конкретными событиями в жизни человека, а его «Образом жизни» (закавычено название раздела сборника «Город большой. Голова болит»).

Положив под голову жесткость, Набив желудок травой, А дыхание – пенопластом, Понапрасну Чувствуешь себя живой – И уместней оказывается не жест, Но вой, И кость Становится поперек нутра, И кора Накрывает тебя с головой.

Самое трудное – соблюсти аутентичность, собрать себя по частям, преодолев отчуждение, обусловленное – повторимся – не моими бедами или победами, а геометрией и географией моих ежедневных перемещений и общений. В стихотворении Риц почти всегда (в качестве не то смыслового довеска, не то первоосновы смыслообразования) присутствует энергия преодоления автоматизма жизни, а проследив за сгоранием этого энергетического заряда, читатель может прорваться к конкретике изображаемого события. Опять приведем начало и финал одного и того же стихотворения, чтобы убедиться, насколько опосредовано внеличностное, обобщенное сопряжено в этом тексте со зримым и конкретным.

Мои слова абстрактнее меня. Они не обладают сотой частью Моей конкретики, ее корректной властью Над каждым волоском моей руки. Голосовые связки не родят, И не взойдет из впадины пупочной, И звукоряд Воды моей проточной Собою не наполнит позвонки…

Выдержим паузу, чтобы яснее стало резкое приращение смысла в финале. Оказывается, речь вовсе не о проблеме адекватного восприятия самого себя человеком как таковым, но просто зарисовка ситуации, в которой некто желает подлинной, неподдельной нежности:

Обманчивая нежность быстротечна, Но если невод вытащит извне, То это будет тихо и беспечно, И даже так – тепло и бесконечно – Как дышит горло, голое вдвойне.

Есть в этом строении многих вещей Евгении Риц некая обманка, несоответствие посылки и результата. Размах на рубль, удар на копейку: думал, это об овеществлении жизни, а оказалось, про обычное желание ласки и взаимности. Тем ценнее сравнительно немногие стихотворения, где нет описанного смыслового разрыва, где в финале слышится речь не чувствительного, сосредоточенного на себе подростка, но жесткого наблюдателя жизни других:

Девушка-продавщица в маршрутке сидит спиной, Похожая на Оксану, не похожая на меня, И город встает стеной За обеих. И случайный щебень при свете дня Поблескивает как ледяной. Девочка-продавщица – тонконосый смешной тотем – Говорит подружке: «Захвати мой скраб», Я стою лицом к ним и упрямо слежу за тем, Как покачивается на стекле Водителя пластмассовый синий краб.

Произнесем самое главное. В стихах Евгении Риц в обобщенном виде представлено таинство инициации современника индустриальной эпохи. Давно замечено, что примерно полтора столетия тому назад природа и культура в значительной степени поменялись местами. В эпоху Обломова и Константина Левина город противостоял природе как мир частной инициативы, которой деревенский человек был начисто лишен. Карьера, успех, прогресс – все эти категории противостояли статике жизни на лоне природы. Современный большой город – часть второй природы, которая для миллионов людей служит естественной и единственно возможной средой обитания. Вот почему существование человека в мегаполисе имеет ритуальный, обрядовый, родоплеменной подтекст, вот почему так долго не может расстаться с инфантильностью человек, убаюканный мерными ритмами города. Для инициации нужны сверхусилия, но – не связанные с достижением успеха и завоеванием статуса. Необходимо научиться делать то, что почти не принято: вглядываться и вслушиваться в себя, чтобы отделить собственное и аутентичное от «наведенного» и принудительно заимствованного извне.

Под действием земного притяженья Мои черты теряют очертанья, А я учусь теории скольженья, Как практике немого причитанья. А прочее окажется по обе, А прочное завянет в середине, А я беру еще одну на пробу, Как виноград с ресницами тугими. Так всякое дыхание морали Преображает естество до пяток, И выступает острыми углами Из самой кожи вязкий отпечаток. И от прощенья, равно от прощанья, Не ускользнуть, как некто ни захочет, – Ведь в детстве человека замечают, А если старше – то уже не очень.

Как видим, для Евгении Риц возвращение к легкости хотя и связано с преодолением гравитации («земного притяженья»), но не ведет к невесомости и полному релятивизму, поскольку предполагает «дыхание морали». Воспитание чувств, нравственная инициация – вот что в итоге стоит за внешне непритязательными городскими зарисовками Риц и служит гарантией серьезности поэтического голоса поэта.

Библиография

Стихи // Октябрь. 2002. № 12.

Возвращаясь к легкости. М.: ОГИ, 2005. 72 с.

Наша поэтическая антология // Новый берег. 2006. № 13.

Стихотворения // Новый берег. 2006. № 14.

Город большой. Голова болит: Вторая книга стихов. М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2007. 96 c. Книжный проект журнала «Воздух».

Человек уже мертв… // Новый берег. 2007. № 17.

Несколько новых слов // Дети Ра. 2008. № 6 (44).

Малокровный Север, полнокровный Юг… // Новый берег. 2009. № 25.

Стихи // Урал. 2010. № 4.

На полуприроде // Новый мир. 2010. № 5.