Когда стирается грань между дозволенным и неподцензурным, для поэта, принадлежавшего к андеграунду советской поры, начинается самое главное и сложное, непредсказуемое. Зачастую вместе с ощущением освобождения наступает утрата былой определенности и гарантированности оценок, выставленных по принципу «не так, как диктуют с трибун, значит – хорошо». Падение железного занавеса поэты, рожденные в роковых тридцатых-сороковых, пережили по-разному. Соблюдая раз и навсегда принятый в нашей рубрике принцип, мы и на этот раз не будем никого ни с кем сравнивать, а просто обозначим, что в девяностые-двухтысячные путь Сергея Стратановского, одного из самых заметных поэтов ленинградского неофициального круга, выглядит заведомо непростым, и эта непростота обусловлена обстоятельствами, далеко выходящими за пределы одной отдельно взятой жизни и судьбы.

Внешне для Стратановского почти ничего не изменилось – вынужденная немногочисленность публикаций приобрела свойства немногочисленности, вызванной соображениями взыскательной разборчивости. Всегдашние серьезность и отточенность, почти формульность стиля также остались незыблемы, равно как и усложненность поэтического зрения, благодаря которой самый простой пейзажик или нехитрое рассуждение вбирают в себя контексты и смыслы, отсылающие к искусству самых разных времен и народов. Вот фрагмент стихотворения рубежа семидесятых-восьмидесятых:

Бог в повседневности: в овощебазах, на фабриках В хаосе матчей футбольных, в кружке ларечного пива В скуке, в слезах безысходности, в письмах обиды любовной В недрах библейских дубов, в дрожи плоти от страха бескровной Смотрит колхозник смиренный на Его тонкотканный шатер…

Грань между миром овощебаз и библейскими событиями оказывается стертой, то и другое существует на равных правах. Реальность есть сумма воззрений людей, их взглядов на жизнь, и потому нет истинных и ложных картин мира, правильных и ошибочных убеждений. Перечень событий, система оценок, кодекс правил поведения оказываются тем более «верными», чем глубже они укоренены в традиции, чем больше людей являются (или являлись в прошлом) их носителями. Наиболее отчетливо эти творческие принципы реализованы в цикле стихотворных обработок фольклорных легенд, сказок, национальных эпических сказаний, позднее составивших книгу «Оживление бубна». Название, кстати, весьма символично – оно свидетельствует о намерении автора не просто стилизовать «Сказки разных народов» в современных стихах, но именно воссоздать, оживить даже не произведения искусства и устного творчества, но системы воззрений, упущенные из виду, лишь временно пропавшие из поля зрения людей нынешней эпохи. Чего стоит, например, сконструированный Сергеем Стратановским поверх временных и пространственных барьеров диалог Урал-батыра и Гильгамеша, заглавных героев башкирского и шумеро-аккадского эпосов!

Урал-батыр: Много дел богатырских совершил я, Урал-батыр: Я со змеем Заркуном боролся И с отцом его, дивов владыкой, боролся, Против зла их боролся. Только главное зло на земле обитает без тела И лица не имеет. Смертью зовется оно. Как его победить, рассказала мне девица-Лебедь: ……………………………………… Гильгамеш: …заплакал я бурно, когда друг мой Энкиду умер, И пошел я от горя к последнему морю на берег И добыл на дне моря цветок, на шиповник похожий, Смерть саму убивающий… И понес я народу своему, не сорвав лепесточка даже, ………………………………. Урал-батыр: Ты не смог стать бессмертным – владыка народа забытого. Я им стану – я знаю. Гильгамеш: Берегись, воин сильный, не стремись стать бессмертным, герой. Нет в бессмертье веселья зря к нему люди стремятся. ……………………………….. Урал-батыр: Смерть не гостья, а вор… Не бывает такого, старик. Гильгамеш: Знаю… видел… бывает.

Имена древних героев отсылают к двум разным эпическим мировоззрениям, отношениям к смерти, однако ни одно из них не отменяет друг друга, как непосредственная, «данная нам в ощущении» реальность современного мира не отменяет мифологические рациональности, лишь по видимости исчезнувшие, канувшие в прошлое. Напротив того, именно прошлое, древность гарантирует культурным смыслам долговечность и незыблемость. Есть и иные критерии фундаментальности этих смыслов: их тотальность и интенсивность. С этой точки зрения высокой степенью подлинности обладают воззрения не закрепляющие наличный порядок вещей, но обращенные к идеальному будущему, мечте, в частности – воззрения утопические. В давнем стихотворении «На смерть утопии» на вопрос «Кто такая Утопия?» ответ дается ясный и недвусмысленный:

Это утопленница В мутной, нечистой воде, В омуте дней настоящих Вот и уложена в ящик ………………………… Закопали, забыли А ведь когда-то любили Как же нам без нее Совершенствовать технику жизни?

Строго говоря, смерть утопии так же невозможна, как и окончательное забвение уроков древних эпосов: даже советская утопия в своем раннем изводе, отмеченном почти космическим размахом перспектив и ожиданий, продолжает существовать об руку с современностью, ее поправшей. Отсюда в стихах Стратановского отчетливые мотивы поэзии молодого Андрея Платонова, особенно сборника «Голубая глубина»:

Прораб сказал: движенье звезд Прообраз нашего сознанья Мы строим человеко-мост над ночью мирозданья Пролетарий – субъект созиданья Демиург и космический мозг…

Как видим, поэтика Стратановского была и остается шире противостояния «советского» и «антисоветского», освобождение от цензуры не привело и не могло привести к автоматическому обретению осознанной непринужденности и правильности мировосприятия:

Пел советский певец: «Как я счастлив, что нет мне покоя». Вот и мне нет покоя, и что хорошего? Здесь порою такое выползает из дыр и щелей. Здесь что ни день умирает надежда-птица… И ночами не спится, а если заснешь под утро, Лучший мир не приснится.

Дело не в наличии либо отсутствии внешних барьеров для поэтического высказывания. Дело, по Стратановскому, в природе самого этого высказывания. При всей кажущейся отвлеченности от привычного «лиризма» самовыражение подлинного поэта непременно должно быть связано с многочисленными смысловыми «фильтрами», зачастую отсылающими к далекому прошлому. Прозрачность этих фильтров – мнимая, они продолжают жить, они непосредственно и мощно воздействуют на реальность, по-разному преломляют основные потоки смыслов, воскрешают подлинную геометрию человеческого мира.

Библиография

Стихи. СПб.: Новая литература, 1993. 128 с.

Тьма дневная: Стихи девяностых годов. М.: НЛО, 2000. 186 с.

Хор кириллицы // Знамя. 2000. № 12.

Стихи, написанные в Италии // Звезда. 2001. № 6.

Слово из жизни живой // Новый мир. 2001. № 9.

Рядом с Чечней: Стихотворения и драматическое действо. СПб.: Пушкинский фонд, 2002. 48 с.

Коробочки с пеплом // Новый мир. 2003. № 5.

Стихи 2003 года // Звезда. 2003. № 7.

Со спокойствием в сердце // Новый мир. 2004. № 11.

Тексты 2004 // Звезда. 2004. № 12.

На реке непрозрачной. СПб.: Пушкинский фонд, 2005. 64 с.

Голоса // Арион. 2006. № 2.

Стихи // Звезда. 2006. № 7.

Незримый крест // Новый мир. 2007. № 5.

Из книги «Оживление бубна» // «Волга – XXI век», 2007, № 7–8.

Оживление бубна. М.: Новое издательство, 2009. 66 с. (Новая серия).

Стихи // Звезда. 2009. № 9.

Смоковница. СПб.: Пушкинский фонд, 2010. 64 с.

Граффити. СПб.: Пушкинский фонд, 2011. 84 с.

Иов и араб. СПб.: Пушкинский фонд, 2013. 32 с.

Молотком Некрасова. СПб.: Пушкинский фонд, 2014. 68 с.