Статуи были завершены, и Сюзан готовила их к отправке. Ее радовало то, что ее произведение было выполнено не только художественно, но и технично. Ведь в ее жилах текла не только кровь дедушки-музыканта. Отец ее матери был плотником, ставившим дома, и его прекрасное знание инструментов и способов их использования передало ей в наследство восприимчивость к древесине и камню и способность оценить мелкие приспособления для работы с этими материалами. У Сюзан было не много инструментов, но она никогда не покупала дешевых. И чем больше она работала, тем лучше знала, каких инструментов ей недостает, какие ей нужно купить прежде всего, как только у нее будут деньги. Она испытывала удовлетворение от того, что способна использовать грубый и обычный материал и обработать его, придать ему нужную форму. Она не только должна была уметь создать физическое подобие человеческого тела, она должна была следить за тем, чтобы деревянный остов и арматура имели надлежащую величину и достаточную прочность, чтобы на своем каркасе выдержать большую массу глины. Она должна была уметь пилить, работать молотком, вбивать гвозди, переплетать проволоку, ей нужно было уметь рассчитывать размеры постамента. Она должна была уметь обращаться с цифрами так же, как с фантазией.

Сюзан завертывала статуи в грубую мешковину, которой обматывала нижний слой старых, мягких тряпок. У плотника она заказала себе ящик из планок, состоявший из двух частей; когда она запакует все части статуй, то закроет их ящиком, как скорлупой. И обе половинки она скрепит с помощью толстых планок. Тихонько работая, Сюзан напевала: «Ах, это будет — слава мне…» — затем осеклась и ошеломленно подумала, что поет совершенно неосознанно. Она услышала скрип ворот, и когда посмотрела вниз, то там уже стоял Майкл и смотрел на нее снизу вверх, задрав голову.

— Вы мне не говорили, что создаете такую огромную вещь, — упрекнул он.

— Ты у меня не спрашивал, — отрезала она.

— Пожалуйста, разверните ее, чтобы я мог посмотреть! — попросил он.

— Ни за что! — ответила она. — Все готово к отправке.

И действительно, она не стерпела бы ни дня промедления. Она, наконец, написала Джонатану Хэлфреду, и он незамедлительно ответил, чтобы она не спешила. Место уже подготовлено. Но утром она послала ему телеграмму: «Они уже в пути». А он телеграфировал в ответ: «Мы встретим их со всеми почестями». Сюзан прикрепила последний кусок мешковины и спустилась с лесенки.

— Ее еще надо отправить на отливку, но если ты через пару месяцев посетишь мемориальный зал Хэлфреда, то увидишь ее там.

— Между прочим, я теперь буду жить в Нью-Йорке, — сказал Майкл небрежно. — Подождите, я помогу вам это поднять.

Они подняли сначала одну половину ящика, а затем другую.

— Подержи его минутку, пока я не прибью первую планку.

Каждый удар молотка падал точно на головку гвоздя. Когда-то Марк сказал ей: «Насколько я помню, ты единственная женщина, которая всегда точно попадает в шляпку гвоздя».

— Вчера в Нью-Йорке я встретился с Мэри, — громко сказал Майкл.

— Да?

— Мы поужинали вместе, потом сходили в Центральный парк.

Сюзан взмахнула молотком, но на сей раз не попала.

— Тебя огорчает, что Мэри не хочет выйти за тебя замуж?

— Даже и не знаю, — медленно произнес Майкл. — Пожалуй, нет. Пока она меня, конечно, оставляет рядом с собой, когда мне того хочется.

— А она оставляет? — поинтересовалась Сюзан.

— Да, — тихо сказал Майкл.

Сюзан начала быстро стучать молотком. Да, Майкл изменился. Он уже не был тем мальчиком со светлыми волосами, той очаровательной моделью, голову которой она вылепила, чтобы его мать навсегда запомнила, каким красивым он был.

— Ты останешься здесь?

— Нет. Я только приехал за вещами. Вообще не знаю, когда вернусь сюда.

Он помог ей заколачивать ящик, затем взял кисть и баночку с черной краской и размашистыми мазками написал адрес, который продиктовала ему Сюзан: Эндрю Кенли, литейные мастерские Кенли, Маунт Хай, Нью-Йорк.

Он помог ей прикрепить к ящику маленькие колесики и откатить его к воротам риги. Завтра утром тут остановится один знакомый фермер и погрузит ящик на свою машину. Все, что она могла сделать, было сделано. Уже смеркалось, когда они направились к дому.

— Заскочишь на минуту? — спросила она.

— Нет, спасибо. Мне хотелось бы завтра возвратиться как можно быстрее в город.

Он был весь в нетерпении. Она чувствовала это по его голосу, взгляду, по всему, что он делал. Она видела четкий, темный профиль на фоне неба, когда он стоял напротив нее в открытых дверях.

— Ну что ж, до свидания, — сказала она.

— До свидания, — попрощался он.

Если бы она лепила его голову сейчас, то никто бы не подумал, что это один и тот же человек. Но она не была уверена в том, что достаточно хорошо знает Майкла, чтобы вылепить его по памяти. Она стояла и смотрела ему вслед. Он не вписывается в ее жизнь — нет, сейчас уже нет. Чего-то в нем недоставало. Может быть, той прозрачной чистоты, которая раньше ощущалась в нем. А теперь он думает только о Мэри, его чарующее сияние исчезло. Майкл вскочил в машину, и она резко тронулась. Когда он исчез из виду, Сюзан медленно направилась к дому.

* * *

Наблюдая, как ящики грузят на машину и как та подскакивает на ухабах пыльной сельской дороги, Сюзан почувствовала себя так, словно все ушли и покинули ее. Она стояла под утренним солнцем, испытывая растерянность от этого нового одиночества. Джон с Марсией прибежали посмотреть на грузовик и остались стоять рядом с Сюзан. Она слышала, как Джон сказал Марсии:

— Пора возвращаться на лодку.

— На какую лодку? — спросила Сюзан.

— На ту, которую мы делаем, — сказал Джон.

— Где? — спросила она.

— В саду, — ответил он нетерпеливо. — Обычно ты столько не спрашиваешь, мамочка!

Не дожидаясь ответа, он вприпрыжку побежал по газону.

— Я пойду с Джоном, — сказала Марсия и убежала.

Сюзан проводила детей взглядом; она гордилась ими, и ее только немного печалило, что она как-то оторвана от них. И как бы она ни старалась, она не сможет заменить им Марка. Она не обладала умением Марка жить в их маленьком подвижном мире, а они, в свою очередь, не могли проникнуть в ее мир. У детей, пожалуй, не существует настоящего чувства товарищества. Л ведь она так отчаянно хотела их. Она не забыла, как тогда уговаривала Марка. И если бы он был жив, она захотела бы иметь еще и еще. Когда она носила в себе ребенка, то все ее существо ощущало умиротворение от процесса созидания, происходящего в ней. Но дети рождались, росли и уходили. Что она ни создавала, все заканчивалось по законам жизни: все от нее уходило и переставало быть частью ее существа. И так каждый раз она оставалась одна.

Сюзан ушла в ригу. Там она медленно и тщательно очистила инструмент, смазала его маслом и сложила. Затем вынесла обломки и отходы, которые остались от статуй, вытерла пыль и пол и навела во всем порядок. Написала перечень всего имеющегося материала и отметила, что ей надо заказать. Когда в полдень она покидала ригу, все было подготовлено к дальнейшей работе. Ворота риги она уже не запирала.

Сюзан беспокойно задумалась над своей будущей работой, так как работа стала ее потребностью. После обеда она отправилась на длительную прогулку и на все, что видела, смотрела, как на возможный сюжет — на фермера, пашущего в поле, ястреба, рвущего мертвого зайца, фазана, вспугнутого из гнезда. Гнездо лежало у ее ног, как бесформенная, встрепанная кучка травы, а в нем два коричнево-жетлых яичка. Но все ей, однако, казалось напрасным. Она не видела смысла в копировании внешних форм. Она могла бы выполнить портреты детей только из-за их красоты, или же высечь в камне гордый и прекрасный образ своего отца. Но даже и такие сюжеты сами по себе не были целенаправленными, если они не исходили из ее внутренней потребности.

Осмотревшись, Сюзан поняла, что забрела на дальнюю опушку леса Бродяги, она вошла в его заросли. Молодая листва над головой уже была достаточно густой, чтобы давать тень, под ногами мягко пружинил зеленый, свежий мох. Она нагнулась и оторвала веточку папоротника с тонкими закрученными усиками. Затем она направилась по дороге к балке. Она быстро добралась до нее, но остановилась все же не на том месте, где они с Марком когда-то стояли, а чуть дальше. Она посмотрела вниз; и хотя она все еще боялась высоты, но взгляда не отвела, у нее теперь не было никого, кто бы смог оградить ее от страха, за чью спину она могла бы спрятаться. Она присела на камень и стала пристально всматриваться в узкую ленточку зеленой речки, протекающей между черными скалами. Но даже и тут она не нашла для себя ничего интересного, содержательного. Ни здешние деревья и туманы, ни нежные папоротники у ног не были ее материалом. Она должна работать с более весомым материалом, каким являются люди; но не их тела, а их суть, для которой тело — всего лишь материальная оболочка.

«Я должна находиться среди людей, — думала она, и перед ее мысленным взором пролетали миры людей, совершенно ей не знакомых, о которых ей рассказывал Майкл. — Я мало видела. Даже и не знаю, почему я была так счастлива». Мэри ей сказала, что в их маленьком городке она почти мертва, а она ей на это ответила, что жизнь всегда там, где живешь.

«Но теперь я и действительно не живу. Во мне ничего не происходит, а если это так, то руки мои остаются без работы, я впадаю в странное оцепенение. Так, пожалуй, можно и умереть».

Сюзан испуганно встрепенулась. Ей надо выбраться из этого леса до сумерек. Она побежала и неожиданно скоро вышла из леса к улице, где когда-то они с Марком жили. Там стоял их первый домик. Он был заброшен, садик вокруг него зарос сорняками. Когда они с Марком уехали, туда так никто и не вселился. Она смотрела на домик и теперь он казался ей чужим.

«Как я только могла жить в таком маленьком домике!» — удивлялась она. Но когда-то он ей казался просторным.

И теперь она внезапно ощутила, как ее прежняя жизнь сжалась до размеров этого маленького домика, из которого она выросла. Город, люди, ее давние приятели и годы, прожитые ею здесь, — все это слилось с воспоминаниями о Марке и вместе с ними замкнулось в этих стенах. Все уже принадлежало прошлому. Сюзан и ее детям не осталось ничего, кроме будущего. К этому будущему они теперь должны направиться.

В сгущавшихся сумерках она быстро шла по улице. Лишь однажды она оглянулась и увидела дом Люсиль. Жалюзи в нем были подняты и был виден обеденный стол и сидящие за ним. Люсиль резала хлеб. Сюзан отвернулась и пошла своим путем.

Вечером она писала Дэвиду Барнсу: «Я хочу уехать отсюда. — Она остановилась и задумчиво поглядела в окно. — И вполне возможно, что в Париж, потому что там — Вы», — добавила она.

Дописав письмо, она наклеила марки, запечатала конверт и отнесла его к почтовому ящику. Она подняла на ящике маленький жестяной флажок, чтобы утром тут остановился почтальон, затем отправилась назад. Она уснула и впервые со времени смерти Марка спала крепко.

* * *

Утром Сюзан проснулась с радостным, возбужденным сердцем. Одеваясь, она весело напевала, а когда спустилась вниз, то сказала Джейн:

— Мы все поедем в Париж.

Джейн оторвала взгляд от плиты.

— Меня на море жутко тошнит. Но, пожалуй, я от этого не умру. Париж! Я ведь на этом языке и пищать не могу. А как же мы будем делать покупки?

— Ура, мы поедем на корабле! — закричал Джон.

— Кто будет жить в нашем доме? — серьезно спросила Марсия.

Они сидели на кухне и завтракали.

— Никто, — сказала Сюзан. — Мы тут все закроем.

— Разве мы уже никогда не вернемся?

— Не знаю, а, впрочем, конечно, вернемся.

— Надеюсь, — бормотала Джейн, протягивая руку к сковородке. — Даже из-за этой малины и вообще…

Покончив с завтраком, Сюзан отправилась к родителям сообщить о своем решении. Они еще сидели на столом, и мать, наливая чай в чашку Сюзан, сказала:

— Ты бы оставила детей у меня, Сюзан. В чужих странах такая непривычная пища.

Мгновение она раздумывала; как бы это было — уехать совсем свободной и одинокой? Но она не могла их покинуть. Там у нее должен быть дом, а ее дети теперь были ее домом.

— Я не могу без них обойтись, — сказала она матери. — Даже если с тобою они были бы в большей безопасности.

— Париж! — повторял отец. — Париж! Я всегда думал, что когда-нибудь побываю там, но, как видишь…

Новость о ее отъезде разлетелась по всему городку. Люсиль пригласила Сюзан на бридж, где Сюзан пришлось выслушать восторженные излияния ее подруг: «Какая ты смелая, Сюзи!», «И с детьми!», «Должна признаться, что я тебе завидую!», «Париж такой восхитительный, я всегда думала…», «Надеемся, что ты нам обо всем напишешь, Сюзан!»

— Что ты там будешь делать? — спросила Люсиль. Она, чем дальше, тем больше толстела. Сложив губы бантиком, она разрезала шоколадный торт, и слизнула глазурь с указательного пальца. За этим занятием она забыла о Париже. — Так, девочки! — закричала она. — Это очень вкусный торт, думаю, что мне самой и не следовало этого говорить!

Все тотчас забыли о Париже и Сюзан, и вообще обо всем, что не имело отношения к их жизни. Они восхищенно восклицали: «Ты всегда делаешь великолепные торты, Люсиль!», «Какое чудо!», «Ах, Люсиль!», «О, Люсиль!». Люсиль, зардевшись, улыбалась всем и совершенно забыла, о чем спрашивала Сюзан.

— Весь секрет в том… — начала она. — Однако, я вам ничего не скажу, иначе вы все будете так делать, а у меня потом не будет ничего такого, чем поразить вас в очередной раз!

— Ну, ты и противная! Нам совсем не хочется прикасаться к твоему торту! — кричали они.

Сюзан улыбалась. Она старалась быть одной из них, как в годы своей юности, но осталась такой же одинокой, как и во время прогулки в лесу Бродяги. Ни одна из этих женщин по-настоящему даже и не живет. Если бы ей пришлось отобразить их в камне, то могучий материал бы их полностью сокрушил, потому что по своей сути они пусты. Их нельзя было рассматривать как модели для своих работ. Если бы они знали, о чем она думает, они бы, наверняка, ее возненавидели. Но сама она к ним ненависти не испытывала.

Сюзан сидела, наблюдала и слушала, восхищаясь их красивыми платьями и холеными руками, порхающими между картами. Она часто прерывала свои утренние занятия и наблюдала за стайкой маленьких птичек, которые слетались и начинали свое изумительное чириканье. Оно не походило ни на музыку, ни на человеческую речь. Сюзан наблюдала за ними с нежностью и удовольствием. «Надо не забыть насыпать им крошек», — всегда думала она, иногда и вспоминала.

— Конечно же, я не забуду послать вам открытки, — обещала она в ответ на настойчивые просьбы. — И вы мне пишите, как растут ваши дети и что новенького в городе.

— Конечно же, обязательно, Сюзан, милочка, — обещали они. — Счастья тебе, Сюзи! Ах, Боже, мне уже надо бежать! Ларри уже наверняка дома! Господи, уже шесть?! Тони помрет с голоду! Прощай, Сюзи! Прощай, Сюзи!

— Прощайте, прощайте! — прощалась она со всеми.

* * *

Маленькая группа из четырех человек, капитаном которой была Сюзан, двинулась в путь, в Нью-Йорк. Все полагались на нее, и она направляла их; куда бы она ни шла, оглянувшись, она всегда видела сутулую фигурку верной Джейн, которая, следуя за ней, вела детей за руки.

— Я уже слишком большой, чтобы меня вели за руку, — возмущался Джон и вырывал руку.

— Я вас не отпущу, пока мы туда не доберемся, — отрезала Джейн. Джону пришлось подчиниться.

Сюзан оставила их в отеле и пошла покупать билеты на корабль.

— Закройте нас на ключ, — попросила Джейн. — Джон так здорово умеет работать языком, что может меня переубедить, а нам нужно ждать вашего возвращения здесь, даже если мне суждено рехнуться от его уговоров.

Сюзан на самом деле заперла их и ходила по городу до тех пор, пока все не уладила. Так как корабль отплывал только через несколько часов, то она отвела своих подопечных к входу в больницу Хэлфреда и немного неуверенно сказала им:

— Там, под этим большим круглым окном будут стоять мои статуи.

— О, вот это да! — сказала Джейн с отсутствующим выражением лица, рассматривая огромное пространство.

— Посмотри, мама, — крикнул Джон, — вон тот господин продает шарики!

— Где? — запищала Марсия и они оба выскочили на улицу.

— Там, там! — махнул рукой Джон.

— Я вам их куплю, — тихо сказала Сюзан. Естественно, нельзя же ожидать, что это место заинтересует их — место, где будут стоять выполненные ею статуи.

Когда они оказались на корабле, вдали от невидимого уже берега, Сюзан тщательно пересчитала деньги. Если бы она была одна, то не тратила бы на это время; но те трое во всем зависят от нее. Она пересчитала счета, проверила, там ли дорожные чеки, куда она их положила, и вышла их каюты. Джейн прогуливалась по палубе, все так же крепко сжимая руки детей.

— Я буду держать их до тех пор, пока буду на ногах, — сказала она Сюзан. — Боюсь, что когда выйдем в открытое море, мне придется основательно слечь.

— Тогда я пойду вниз и распакую вещи, — сказала Сюзан.

Она спустилась в каюту, вынула пижамы, зубные щетки и еще раз пересчитала свои наличные деньги. Это были деньги, полученные на конкурсе и половина страховки Марка, которую она сняла со счета в банке. Она предполагала, что при том, как будет вести хозяйство Джейн, денег должно хватить на год. За этот год ей необходимо заработать деньги на следующий год. Ее работа должна быть более чем искусством, более чем удовлетворением собственных страстей. Она должна быть хлебом, который насытит ее детей и предоставит им крышу, под которой они будут жить.

Она вспомнила, как в последний раз закрывала двери своего дома. В тот момент ее охватил легкий страх. Она покидала единственное пристанище, которое ей принадлежало, и уходила без особенной причины в мир, которого не знала. Но она уже не могла ни одной ночи спать в этом доме. Она хотела отправиться в путь, она должна была отправиться в путь.

«Неужели я боюсь? — спрашивала она собственное сердце. Но страха не было. — Я достаточно сильна», — отметила она с удовлетворением. Сюзан расчесывала щеткой волосы, стоя перед зеркалом. Ее лицо было загорелым, а тело крепким и полным силы. С того дня, как она решилась уехать в Париж, безволие, гнетущее ее с момента смерти Марка, сменилось своей противоположностью. Она чувствовала, что способна на все. Целый год! За целый год она обязана добиться всего, что только возможно.

Двери открылись, и в них появилась позеленевшая Джейн.

— Мы уже в открытом море, — сказала она безучастно. — Мне надо прилечь.

Она втолкнула детей в каюту.

— Вы не размечтаетесь и не забудете о них?

— Нет, — ответила Сюзан. — Не размечтаюсь.

— Вам нельзя выпускать их из рук, — сказала Джейн, продолжая крепко держать детей. Она прислонила голову к стене.

— Не выпущу, — пообещала Сюзан. Она посмотрела в иллюминатор, за которым плескались зеленые волны.

* * *

— Ну, Сюзан Гейлорд, наконец-то вы здесь!

Поезд беззвучно остановился в сером сумраке раннего парижского утра и в дверях вагона мгновенно появилась голова Дэвида Барнса.

— Штучки-дрючки, — добавил он, окинув взглядом всю компанию. — Ну, пошли. У меня есть для вас комната в пансионе, и нам надо бы поскорее найти еще одну. Я думал, что вы приедете одна. Мне и во сне не могло присниться, что вы потащите за собой этих своих щенят.

— Я должна была приехать с ними, или уж вовсе не приезжать.

Барнс не ответил. Он орал на растрепанного носильщика, чтобы тот взял чемоданы, а после мчался впереди, локтями расчищая путь в толпе людей.

— Не отставайте от меня! — требовал он.

Он довел их до выхода, вложил пальцы в рот и пронзительно свистнул, мгновенно из тумана примчалось такси.

— Влезайте, — скомандовал он и, когда все сели, втиснулся рядом с Сюзан и крикнул водителю, куда надо ехать.

— Все для вас приготовлено, — сказал он Сюзан. — Ежедневно в восемь часов утра вы будете приходить в ателье — это здесь, я написал вам адрес — и все время до обеда будете работать с этим вот человеком. Он научит вас миллиону вещей, о которых вы даже не имеете представления. После обеда вам придется ходить ко мне и давать отчет. Пока что я вас не заставлял работать как следует. До этого времени я с вами обращался, как с женщиной. Но с этого момента вы уже не женщина. Вы скульптор. И вы будете безропотно выполнять мои задания. Будете учиться всему. Вы когда-нибудь видели, как отливаются статуи?

— Нет, — сказала Сюзан.

— В чем дело? — Он посмотрел на детей. — Почему вы привезли их с собой?

— Они — мой дом.

— Вам не нужен никакой дом! — прохрипел Барнс.

Она не ответила. Она уже не будет его бояться. У дверей пансиона Сюзан повернулась к нему и подала руку.

— Вы были очень любезны, — сказала она. — И сделали для нас все, что могли. Лучшего нельзя и пожелать. Завтра утром я пойду в ателье, а после обеда — к вам.

— Вот мой адрес. — Он подал ей клочок бумаги. — Я все четко написал. На этих французских названиях можно язык сломать… У вас все в порядке?

— Совершенно, — быстро подтвердила Сюзан.

— Ну и хорошо! — проворчал он, повернулся и грохочущим шагом скрылся в тумане.

— Куда пойдем? — спросила Джейн.

Дверь им открыла полная смуглая француженка.

— Мы зайдем в пансион и позавтракаем. Потом вы займетесь детьми, а я осмотрю комнаты, в которых мы будем жить. — Она прошла за женщиной по темной маленькой лестнице в большую, пустую и чистую комнату.

— Минуточку! — воскликнула женщина. — Маленький завтрак, мои дорогие!

— Что она говорит? — с подозрением спросила Джейн.

— Она принесет нам завтрак, — весело сказала Сюзан. — Ну, Джейн, не глядите на нее, как на преступника!

Но Джейн смотрела на кувшин с водой, поставленный в тазик.

— Ну, так мы чистыми не будем, — сказала она. — Ну и грязнули эти французы.

— Мы здесь не останемся, — сказала Сюзан. — Мне надо еще сегодня что-нибудь найти, потому что завтра у меня начинается работа. Джейн, мне надо работать так, как я еще никогда в жизни не работала!

— И вся наша малина в саду пропадет, — бормотала Джейн. Она заботливо сняла с Марсии шляпку и пальтишко. — Ну, золотко, а теперь мы как следует умоемся и позавтракаем, а потом отоспимся после такой скверной ночи. Эти поезда! Джон, ты не умылся!

— Вы отдыхайте, — сказала Сюзан. — А я поищу подходящую квартиру. Думаю, что мы переедем еще сегодня, после обеда.

Она даже не имела представления, куда ей надо идти, но твердо решила, что пойдет. Сегодня у нее единственный свободный день. Она не может откладывать переезд, потому что она мать двоих детей. Пока Джейн намазывала рогалики маслом и медом, Сюзан расспрашивала хозяйку пансиона о возможности получения жилья:

— Хорошо бы вблизи парка — из-за детей, — но недорого, — добавила она.

— Ну, конечно, — живо ответила женщина. — Я знаю точно, что вам нужно. Мадам — человек искусства, но ведь есть и дети. Ах, да, тут есть дома с недорогими квартирами, если, конечно, мадам не помешают бедные люди — естественно, чистые, все французы чистюли. Мы не считаем бедность пороком — нет, мы не как англичане, слава Богу. Честно говоря, как раз на нашей улице есть такие квартиры. Какой величины парк вы имеете в виду, мадам? В конце нашей улицы есть довольно большая площадка, куда поставили статую какого-то старого генерала. Статую подарила Парижу его страна, но знаете, мадам, для Парижа она, естественно, недостаточно хороша. Но дар есть дар. Мы, парижане, хоть и разные, но, по крайней мере, вежливые. Ну и власти поставили ее сюда, к бедным людям. Парка здесь нет, но зато прилетают воробьи и так мило, по-родственному, садятся на его жалкие, старые плечи. Он совсем серый от их помета. Там есть и лавочка, а также небольшой газон и одно дерево.

— Я сходу туда, — сказала Сюзан.

Но когда она вернулась от дверей и хотела попрощаться, то обнаружила, что Джейн перепугана.

— Если с вами что-нибудь случится, я не смогу сказать ни слова.

Сюзан засмеялась.

— Со мной ничего не может случиться, но вот вам адрес Дэвида Барнса. — Она оставила Джейн адрес и вышла. Сюзан брела по незнакомой улице от одного незнакомого дома к другому и видела сплошь чужие лица.

Она входила в каждый дом с вывеской «Сдается». Там выслушивала длинные, многословные объяснения: в какое окно светит солнце даже и зимой, и что тут ранним утром не слышно шума повозок и крика продавцов, и что вот эта комната, которая кажется темной, чудно прохладная летом и теплая зимой. Но Сюзан ни в одном из них не видела уюта домашнего очага.

Так она дошла прямо до конца улицы. Она хотела увидеть тот самый газон — можно ли его считать маленьким парком. Он возник перед ней совершенно неожиданно. Высокие, узкие дома с островерхими крышами, похожими на вершины утесов, прилепленные один к другому, внезапно расступились и охватили небольшой квадрат зелени. И действительно, под большим платаном она увидела памятник из серого камня. Кто-то высек его из натурального гранита; неизвестный скульптор достаточно хорошо владел инструментом, но, видимо, любил свою модель. Мундир старого генерала топорщился жесткими складками, но черты лица были приятными. Воробьи действительно освоили его. Целая стая сидела у него на голове и плечах, а в сгибе локтя соорудил гнездо голубь. Старик сидел, словно изгнанник в этом веселом, беспокойном и беспечном городе; и только птицы заботились о нем.

«Я бы охотно жила где-нибудь рядом», — подумала Сюзан — Дети могли бы тут играть, а на этой скамейке могла бы сидеть Джейн с рукоделием. На другой стороне улицы расположились многочисленные лавочки, где она могла бы покупать еду. Сюзан перешла через улицу и снова внимательно осмотрелась. У двери небольшой пекарни она видела вывеску: «Сдаются комнаты». Она вошла. Маленькая, чистенькая женщина с седыми волосами ласково кивнула ей из-за прилавка с длинными полками хлеба и выпечки, провела её по узкой лестнице вверх и открыла двери. Перед Сюзан предстали четыре маленькие, чистые комнатки, соединенные между собой дверями. Она подошла к окну, выглянула и увидела гордо склоненную голову старого генерала и его покрытые серым налетом плечи. Каштан разбросал свою зелень по переплету оконной рамы. «Тут можно жить», — подумала она.

— Мы можем сразу же переехать? — спросила она у старой дамы.

— Конечно же, мадам, — ответила та просто. — Это ведь сдается. Чем раньше, тем лучше для вас и для меня.

Сюзан еще раз окинула взглядом их «апартаменты». Здесь были две небольшие спальни. Джейн с детьми получит то, что побольше, для Джона поставят ширму, она сама будет в этом, поменьше. Места хватит. Сюзан открыла портмоне и заплатила за первую неделю, положив деньги в розовую, морщинистую ладонь старой женщины.

И вот она уезжала каждое утро из их маленького, шумного семейства, от проведенного в веселых разговорах завтрака, от воробьев на оконном карнизе, клюющих крошки, насыпанные детьми, от Джейн, вечно огорченной развращенностью французов, от пронзительных звуков и суеты маленькой площади, которая пробуждалась к утренней жизни. Каждое утро она уезжала отсюда на автобусе в пригород, где находилось ателье одного известного скульптора. В первый же визит женщина в крестьянской одежде и чепце взяла у нее рекомендательное письмо и сказала глубоким, грудным голосом:

— Пройдите, пожалуйста, и подождите тут, в фойе.

Сюзан вошла в маленькую прихожую с каменным полом и принялась ждать. Наконец женщина вернулась и сказала:

— Пройдите, пожалуйста, в ателье.

Тогда она вошла в длинное помещение, заполненное статуями, некоторые из них были закрыты. В ожидании время тянулось бесконечно долго. Она расхаживала между статуями, но никто не приходил. Окна в ателье были расположены так высоко, что она видела только зеленые верхушки деревьев, стены были столь толстыми, что снаружи не доходил ни один звук. Женщина не возвращалась; у Сюзан было впечатление, что ее сюда привели и забыли о ней.

Она села и снова нервно встала, снова прохаживалась между статуями. К ее нетерпению уже примешивалась злость, и она почти уже решила уйти, но в этот момент заметила в конце помещения высокие леса. До сих пор она их не видела, так как галерея резко изгибалась под прямым углом и тянулась вдоль другой стороны дома. Сюзан быстро подошла к лесам и увидела за ними частично отесанную гигантскую мраморную глыбу. Голова и плечи какого-то гиганта были грубо высечены уверенной рукой.

Она смотрела на эту махину с чувством благоговения, потом, не в состоянии воспротивиться своему порыву, она поднялась по лесенке на самый верх лесов. На одной из досок она нашла комплект инструментов, разложенных в четком порядке. При виде его у нее затрепетало сердце; один за другим она осторожно брала инструменты в руки. Это был настоящий инструмент: тонкий, закаленный — предел мечтаний всех скульпторов. Это был мастерски сделанный инструмент, красивый, прочный, но легкий, острый и хорошо ухоженный. Она схватила резец и молоток. Они удобно легли в ее ладонь, словно кто-то сделал их по ее мерке. Она нагнулась над гигантской головой с непреодолимым желанием ощупать кромку мрамора, а после, не удержавшись от соблазна, несколько раз легонько ударила. Кромка была так тонко и чисто отсечена, словно Сюзан рисовала кистью. Где бы ей такой инструмент купить?

— Слезайте вниз, — услышала она чей-то голос. Он был столь нежен и тих, что почти не испугал ее, правда, он остановил ее руки. Она смотрела вниз через леса и видела обращенное к ней крупное мужское лицо с каштановыми усами.

— Спускайтесь вниз, — повторил он. Она осторожно положила инструмент, спустилась вниз и очутилась лицом к лицу с очень рослым пожилым мужчиной в коричневом халате. Он весь был коричневого оттенка, как тюлень: смуглая кожа, карие глаза. Внезапно из него ударил такой мощный голос, что Сюзан аж подпрыгнула.

— Ну, барышня, — прогрохотал он, — бывают же такие чудеса на свете! Молодая дама, которую я не знаю и которую приглашаю только ради своего друга Барнса, приходит и милостиво доделывает мою работу за меня! Благодарю вас тысячу раз, барышня!

Он яростно закручивал свои усы.

— А где бы я могла достать такой инструмент? — спросила Сюзан. — Я просто обязана иметь такой инструмент!

— А, теперь вам нужны мои инструменты! — закричал скульптор. Повернувшись, он обратился к статуям: — Инструменты, друзья, где же мои инструменты? Нужны инструменты, которые вас создали — дайте их ей!

— Пожалуйста, — тихо сказала Сюзан.

Он жутко сопел и откашливался, а затем совершенно спокойно спросил:

— Ну, милочка, зачем вы, собственно, пришли?

— Учиться, — сказала Сюзан решительно. — Хочу научиться всему, что вы мне сможете предложить.

— В таком случае, — серьезно сказал он, — у меня будет непростая задача. — Он замолчал, покрутил усы, глаза его сверкали. — Полезайте-ка наверх, — распорядился он. — Принесите инструменты. Начнем с них.

Сюзан влезла наверх и один за другим спустила инструменты вниз.

— А теперь смотрите, — начал скульптор и два часа подряд рассказывал ей об инструментах.

— Вы опаздываете, — заворчал на нее Дэвид Барнс после обеда. — Чему научились?

— Я научилась, где покупать инструмент, — сказала она. — Мне придется поскорее заработать деньги, Дэвид. Половину денег я потратила на инструмент — я потратила половину денег на хлеб для своих детей!

Барнс стоял у столика с наклонной доской и рисовал приземистую коренастую фигуру. Он взглянул на нее.

— Я вам говорил, что материнство — не для вас, — жестко сказал он. Но глаза его лукаво сияли.

* * *

Она постоянно рисовала, училась делать остовы для статуй, училась перемешивать глину, училась приготавливать гипс. Она забыла, что у нее не мужские мускулы, она научилась сгибать железо, изгибать толстую проволоку, научилась рассчитывать напряжение и давление большой глиняной статуи. Все, что она до этого знала, превратилось в ничто — ей столькому еще предстояло научиться.

— Рассчитайте! — приказывал маэстро. — Если бы Лаокоон был из глины, какой размер был бы у опорной арматуры и какая у нее должна быть форма?

Несколько часов она сидела, как школяр, считала, грызя ручку и бормоча таблицу умножения, а когда, наконец, показала ему свой набросок, то он чуть не лопнул со смеху.

— Эти змеи! — хохоча, кричал он. — Эти змеи — все бы рухнуло на землю!

А она стояла, не отрывая взгляда от рыхлых штрихов его черного карандаша.

— Вот так! — сказал он. — И так, и вот так. — Она чувствовала, как жирные черные линии въедаются в ее мозг.

…Остаток денег она отдала Джейн и та хранила их, как зеницу ока, экономила их, как кровь, платила только за квартиру и еду.

— Сообщи мне, когда у нас останется только на месяц, — сказала ей Сюзан. Но Джейн пока что молчала.

— Сначала ремесленник, — сказал маэстро, — а уж потом художник. Художником можно не стать никогда, — добавил он, — потому что все зависит о того, что в вас сидит, милая. Человек художником не становится — он или художник, или нет.

Сюзан не задала ему вопрос, который вертелся у нее на языке: «А что я, художник или нет?» На это ей не мог ответить никто, кроме нее самой. Когда она овладеет ремеслом, то сама задаст себе этот вопрос, сама же и ответит.

— Дух. Все зависит от его меры, — говорил он, оттачивая при этом узкий резец. — Небольшой талант и великий дух лучше, чем наоборот. Если же талант и дух равны, ну, тогда… Один или два раза я это видел.

Он пристально посмотрел на нее ясными глазами из-под косматых бровей.

— Вы не хотите ни о чем спросить?

— Нет, — ответила Сюзан твердо. — Пока нет.

Он все еще затачивал свой резец. Затем оставил это и пригладил кончики своих усов. Между его усами и бородой лоснились губы, полные и яркие.

— Вы в действительности не женщина, барышня, — заявил он. — Женщина не преследует искусство так, как вы. Для женщины искусство — это всего лишь бегство. Это всего лишь немного работы, в том случае, если жизнь не оправдывает ее ожиданий. Но я, пожалуй, почти верю, что искусство — это то, чего вы хотите больше всего. У вас холодное и чистое сердце. По крайней мере, я это так ощущаю.

Она улыбнулась, но не ответила. Он говорил ей много чего. Она хорошо понимала, что если бы у нее хоть раз задрожали веки или вздрогнула рука, то он припал бы к ней своими жаркими, красными губами. До нее доносились обрывки историй, которые рассказывали друг другу в ателье ученики перед его приходом. Вон та натурщица была его любовницей, а до нее были многие другие. Сюзан их, однако, не слушала, потому что эти истории ее не интересовали. Но она угадала его основу: это была пылкая, увлекающаяся натура, в нем все еще бурлила горячая кровь, в любой момент готовая вскипеть новой страстью. Но Сюзан уделяла этому столь же мало внимания, как и историям, которые о нем рассказывали. Она смотрела на своего учителя честными глазами, и рука ее даже не вздрогнула.

— Иногда мне кажется, вы немного глупы, мадмуазель Гейлорд! У вас глаза глупые, как у ребенка, — сказал он.

— Я не интеллектуалка, сэр, — спокойно согласилась она.

— Нет? Так вы работаете не мозгом, да? — допытывался он.

— Нет, не мозгом.

— И сердца у вас нет, — сказал он резко, метнув в нее колючий взгляд.

— Нет, — ответила она, мило улыбнувшись.

— Нет! — заорал он. — Так вы, пожалуй, работаете желудком!

Она задумалась над этим.

— Пожалуй, да, — снова согласилась она.

— Что? — насмешливо фыркнул он. — Вы ничего не знаете. Ничего о себе не знаете.

Однажды, будучи в ателье Дэвида Барнса, она спросила:

— Как мне узнать, кто я?

Она работала над гладкой поверхностью бронзы и втирала в нее кислоту, изучала патину.

Барнс ответил:

— Если вы удовлетворитесь инструментом и материалом, хорошо. Но тогда вы не художник. Научитесь своему ремеслу и, пожалуй, вам этого будет достаточно.

Он замолчал, затем начал насвистывать.

— И что потом? — спросила она.

— Вы сможете хорошо обрабатывать мрамор, делая заготовки для таких скульпторов, как я.

— Это меня никогда не удовлетворило бы, — сказала она поспешно.

— Верно, барышня! Определите, что удовлетворит вашу душу. Если вы удовлетворитесь малым, то большое вы не осилите.

Он сидел у своего стола для рисования. Всюду вокруг него были разложены большие листы бумаги, на которых он рисовал.

— В будущем году мне придется ехать в Америку, — бормотал он. — Мне надо будет сделать этого Эдисона. — Он оторвал взгляд от листа и перевел его на Сюзан. — Вы даже не знаете, как непросто выявить, кем эти титаны, собственно, являются. И где они? Попросту делается выбор среди тех, кто уже стал частью вашей истории. Смерть определила каждому свое место. Но жизнь не столь умна. Кто может доказать, что из живых один более велик, чем другой?

Сюзан его не слышала. Уже целыми неделями она работала скорее руками, чем головой. Инструменты и материалы; создание гипсовых отливок, подготовка мрамора, составление бронзового сплава и методы литья — пока что она ничем другим не занималась. Как-то раз Дэвид Барнс нанял коляску и свозил ее в большую старую литейную мастерскую, чтобы она посмотрела, как француз-литейщик с двумя сыновьями отливают Наполеона из бронзы. Она стояла рядом с Дэвидом Барнсом, когда он доканчивал эту модель из гипса. Теперь он заметно нервничал: мускулы его лица подрагивали, взгляд был напряженным и каким-то несчастным.

— У меня всегда портится настроение, когда разбивают мою модель, — перехватив ее взгляд, сказал он. — Когда эти парни у меня ее берут, я знаю, что так и должно быть, но все равно, мне не просто расстаться с ней — в этот момент она — ядро моего существа. А вдруг что-то у них не получится? Я уже никогда бы не смог сделать еще одну, точно такую же.

— Вам приходилось когда-нибудь делать что-то снова? — спросила она.

— Нет, но я все равно страдаю. А когда ко мне из печи возвращается бронза, это означает возрождение — возвращение меня самого, но более совершенного и прочного.

Он никогда бы не доверил, как прочие скульпторы, ремесленникам, чтобы те заканчивали обработку его бронзы. Он сам держал газовую горелку или же привлекал к этому Сюзан, сам втирал кислоту в горячий металл. Он не мог сделать ни глотка, пока не определял, удалась его работа или нет. Совместно они полировали гладкую поверхность сантиметр за сантиметром, пока скульптуры не начинали сверкать, и только когда все было готово, он начинал кричать, что голоден. Затем он надевал шляпу, выкатывался на улицу и приносил кусок мяса, жарил его на древесном угле и заставлял Сюзан есть вместе с ним.

…В такие вечера она возвращалась домой поздно по безлюдным парижским улицам. Она чопорно смотрела перед собой, стараясь не привлекать внимания случайных прохожих и праздношатающихся гуляк. К тому же она одевалась слишком бедно, чтобы своей внешностью искушать преступников. По дороге домой она думала о том, чему она научилась и чему еще предстоит научиться.

День за днем она ходила в литейную мастерскую и наблюдала за движением расплавленного металла в тигле и переливанием горячего белого ручейка в форму. Она высовывалась вперед и забывала об искрах и дыме, пока из формы не начинал выливаться металл. Кто-нибудь из подмастерьев сразу же подскакивал и сбивал излишний металл; мгновение кульминации кончалось. Как когда-то она страстно желала иметь детей, так теперь она страстно желала иметь возможность творить скульптуру самой: от исходной глины до завершающей бронзы. Но так не поступал никто, даже сам Дэвид Барнс. И прочие скульпторы, с которыми она познакомилась через него, никогда не шли далее лепки глины. Им хватало обладания своим творением в глине. Затем они отсылали свои работы и снова их получали, совсем не зная, что происходит между днем, когда те уходили в глине, и моментом, когда они возвращались в бронзе. Сюзан не замечала проделанной работы, если она не прошла через весь процесс…

— Ремесленник я или художник? — вслух спрашивала она себя, шагая по темной улице.

Ее маэстро непрестанно твердит, что женщины не могут быть художниками. Они слишком пассивны, у них отсутствует хладная страсть к совершенству, женщины — это исполнители, а никак не творцы, у них нет воображения. Она выслушивала его и раздумывала над его словами. Но она сама, как ей казалось, не была похожа на остальных женщин. Когда-то она уверяла Марка, что ничем не отличается от них, но теперь она узнала, что это не так. Остальные женщины не носят в себе неутолимую страсть к совершенству, столь необходимую для работы скульптора. Другие женщины не покидают свой дом и не отбывают за море в поисках знаний. Сейчас она уже точно знала, что все равно когда-нибудь приехала бы сюда. Даже если бы Марк был жив и не поехал бы с ней, то она покинула бы его и приехала одна. Хорошо, что его нет, потому что в противном случае ей самой пришлось бы разбить ему сердце. Тотчас же она окаменела при мысли, что она могла бы желать смерти Марку. Ей стало безумно стыдно, но при этом она упорно повторяла: «Я должна делать то, для чего я была создана».

Сюзан добралась до площади, где во тьме возвышалась фигура старого генерала.

Она открыла дверь дома и быстро направилась к узкой лестнице. Нерешенный вопрос она оставила за дверью, в ночной тьме. В комнате у зажженной лампы сидела Джейн. Она штопала носок Джона, натянув его на руку.

— Ну, как ваши дела? — сразу же спросила Сюзан.

— У нас сегодня все было чудесно, — сказала Джейн. — Я сводила детей в какой-то парк, о котором мне рассказал здешний полицейский. Тут на углу улицы живет полицейский, который почти умеет говорить на христианском языке.

— Вы у меня только не потеряйтесь, — сказала Сюзан. — Где я вас потом буду искать?

— Детей я не потеряю, — ответила Джейн. — Я всегда замечаю, куда мы идем, и обратно мы возвращаемся тем же путем.

Сюзан на цыпочках вошла в большую спальню, где в двух кроватках спали дети. Она пододвинула к ним стульчик и присела. Бодрствовали ли они или спали, они всегда давали ей что-то, что именно — она и не старалась осмыслить, но то, что ей было необходимо. Их маленькие фигурки, их голоса, их рассказы и смех, все их существо были основой ее жизни. Весь день она их не видела. Почти о них и не вспоминала. Поздно вечером ей приходилось идти домой, потому что здесь были они. В слабом свете ночника она рассматривала спящего Джона, положившего под щеку ладонь; как и всегда, он был тих и спокоен. Но Марсия лежала, разметавшись: руки широко раскинуты, волосы спутаны, — так ее застал сон. Если бы не было их двоих, куда бы она возвращалась ночью? У Дэвида Барнса спальня была в его ателье, за стеной, и он не обращал внимания на время суток. Он шел прилечь, когда уже не мог работать. Но она… ей необходимо было отворить дверь в комнату и чтобы перед ней была горящая лампа, а еще ей надо видеть, что ее дети в безопасности и спят. Поправив на Марсии одеяло, она на цыпочках вышла из спальни.

Джейн встала, чтобы подогреть ужин, и Сюзан села на ее место. Натянув носок Джона на руку, она начала штопать его. Ей было приятно снова держать в руках такую близкую домашнюю работу.

— У него уже такая большая нога! — сказала она Джейн.

— Да, он уже носит вещи на восьмилетнего, — сказала Джейн. Она поставила на стол тарелку супа. — Меня научила варить этот суп мадам, я никак не могу запомнить ее имя. Это вкусный суп. Однажды я его унюхала и сразу помчалась вниз: «Что это?» — спрашиваю и принюхиваюсь, чтобы хоть так объяснить ей, раз уж не умею говорить. Ну, она завела меня на кухню и показывает: морковка, лук, немного зелени, мясо, какое есть под рукой.

— Вкусный, — подтвердила Сюзан. Она совершенно забывала о еде. И только когда приходила домой и чувствовала запах приготовленного ужина, а на языке вкус пищи, то обнаруживала, что голодна, как волк.

— Пожалуй, ему уже пора ходить в школу, — сказала она Джейн, вошедшей с миской салата.

— Может быть, это пошло бы ему на пользу, — согласилась Джейн, стоящая в ожидании пустых тарелок. — Хотя и жаль, что ему придется учиться по книжкам на этом языке.

— Я думаю, что смогла бы завтра взять отгул и устроить дело со школой, — сказала Сюзан. Она уже давно не проводила с детьми целый день. В ней проснулась жажда общения. «Они не должны забывать, что я их мать», — подумала она с небольшой долей ревности.

И весь этот день им не нужен был никто другой, кроме Сюзан.

— Хочу, чтобы мне застегнула платье мама, — кричала Марсия. — Уходи, Джейн, ты старая и злая!

— Мама, я нарисовал птичек, — сказал Джон ревниво. — Иди посмотри на моих птичек!

После завтрака Сюзан отвела детей к мистеру Уизерсу, английскому священнику, который однажды приходил ее навестить.

— Нам нужна школа для Джона, — сказала она. Они сидели в настоящем английском салоне, окна которого выходили на старую, извилистую парижскую улочку. Пожилая и милая жена мистера Уизерса обратилась к детям:

— Угощайтесь бисквитами, мои милые!

— Она имеет в виду печенье, мама, — объяснил Джон шепотом, когда она подавала им коробочку.

— Подождите, — сказал священник.

— Французская школа, — повторила Сюзан.

— Ах, — сказал мистер Уизерс, — я не уверен, разумно ли начинать обучение ребенка на иностранном языке!

— Ах, нет, звонко вскрикнула миссис Уизерс, — ты не позволишь сделать их чужими! Это большое искушение, и человек не выдерживает его, даже не зная об этом. Иногда у меня возникает такое странное чувство, когда я возвращаюсь в старую добрую Англию. Если бы у мистера Уизерса не было паствы в Париже…

Но Сюзан все-таки определила Джона в расположенную поблизости маленькую школу, куда ходили соседские дети. Мистер Уизерс, наверняка, о такой школе и не слышал и уж точно бы ее не одобрил. Маленькие, опрятно одетые французы и француженки ходили туда каждое утро. Сюзан зашла в эту школу, когда они распрощались с мистером Уизерсом.

— Ну, конечно, — воскликнула директорша — полная женщина с приятным и свежим лицом, — почему бы и нет, мадам? Мы не против того, чтобы английские мальчики учились во французской школе! Тебе только шесть лет? Ну, так ты большой мальчик! Англичане такие рослые. А, ты — американец? А они еще выше англичан. Да, да, завтра, а лучше сейчас же, почему бы и нет?

После обеда они пошли в Лувр. Побродив по его залам, они остановились перед Венерой Милосской.

— Ты тоже так умеешь? — спросил Джон.

— Не знаю, — ответила Сюзан. Целый день она не вспоминала о вопросе, который задавала себе в прошлый вечер. Теперь же он снова вынырнул. Как гладка поверхность тела Венеры и как плавно переходят друг в друга все плоскости! В ней не было ничего угловатого, что нарушало бы гармонию формы.

— Джон, посмотри, — сказала она взволнованно, — прикоснись! — Сюзан подняла сына, чтобы он мог дотронуться до гладкого камня. — Посмотри, как сливаются все линии, словно они из воды! Помнишь морские волны, убегающие от корабля?

Дети смотрели на нее большими, непонимающими глазами.

— Пойдем, уже пора домой, — ласково сказала им Сюзан. А когда они вернулись, она накормила, искупала их и уложила в кроватки.

— Я уже сам умею мыться, — протестовал Джон. — Джейн всегда дает мне самому.

— Ну тогда я тебя просто вытру, — сказала она ему, когда он вылез из жестяной ванны. Сюзан, вытирая сына, прикасалась к его худому, но крепкому телу. Оно постепенно теряло округлость форм и становилось несколько угловатым. На какое-то мгновение она увидела его как статую: угол плеча и изгиб бедер, поворот головы… Она провела с ними целый день. Дети были счастливы, а она удовлетворена. На протяжении всего дня она могла в любой момент коснуться их, приласкать, взять их за руки, так что одну половину своего естества она насытила, но в другой давал о себе знать голод.

Когда дети были уложены в постели, она вдруг сказала Джейн:

— Я перед сном немного прогуляюсь.

За дверями ее ждал вопрос, не получивший ответа. Сюзан пересекла маленькую площадь и села на скамейку рядом со статуей старого генерала. На его плечах удобно устроились нахохлившиеся воробьи. Она сидела там долго, пока мадам и ее черноволосый помощник не закрыли щитом витрину и дверь лавки на ночь. Ночью маленькая площадь была так же тиха, как дома поле. Исключением было лишь маленькое кафе в дальнем углу. Но там столики уже были пусты. Мимо Сюзан прошла молодая пара; мужчина затащил свою спутницу в тень памятника и страстно, долго целовал.

— Alors, — сказал он наконец с глубоким вздохом, и женщина на минутку прильнула к нему. Затем они покинули свое укрытие и пошли дальше. Сюзан они не заметили. Но она наблюдала за ними с такой жадностью, словно знала их. Она прямо-таки физически ощущала объятия мужчины и натиск его губ. Она сидела и думала о них, о таких людях, как они, вообще о людях и о непрекращающемся течении жизни, которая требует своего продолжения. И Сюзан как раз хотела схватить эту жизнь в руки и принудить ее существовать всегда. Те две фигуры, мужчина и женщина, стояли вместе, словно мрамор. Жизнь в своем высочайшем проявлении спокойна, и только мрамор может заключать в себе это возвышенное спокойствие, к которому стремится любое движение.

Сюзан встала и почувствовала, как в нее вливается сила. Она уже знала свои инструменты и овладела навыками работы с материалами. Но инструментов недостаточно, а материал — всего лишь средство. Мрамор, камень и бронза, плоть, кровь и кости — не что иное, как средства.

«Я хочу творить людей», — думала она. Внезапно она поняла, что покончила с цифрами и металлами, с литьем и плавкой. Она овладела своим ремеслом. Теперь она должна найти в себе свое мастерство.

* * *

— Мне нужно отдельное ателье, — сказала она Дэвиду Барнсу. — Вы действительно были весьма добры, поддерживая меня. Но теперь я хочу работать всерьез, а для этого мне надо быть одной.

— Я не знаю, с чего это вы решили, что все умеете, — пробормотал Барнс. В последнее время он был невероятно вспыльчив, так как чем дальше, тем больше убеждался в том, что за своим следующим «титаном» ему необходимо отправиться в Америку. До сих пор все эти великие мужи, канувшие в Лету, были уроженцами Европы и Англии. Но Барнс уже добрался до современников.

— Мне просто необходимо ехать в Америку, — стенал он. — Эдисон ко мне не придет. Вы можете распоряжаться моим ателье!

— Ну уж нет, — отвергла она это щедрое предложение. — Вы все равно остались бы здесь и я бы никогда от вас не избавилась.

— Вы слабая баба. Если бы вы были сильной, то смогли бы работать, где угодно. Посмотрите на меня! Я работаю там, где у меня есть материал. Руки у меня всегда с собой, и с глиной проблем нет. Одну из своих лучших вещей я делал в одном английском постоялом дворе, окруженный кучей гогочущих мужиков.

— Я бы тоже так сумела, — крикнула она ему в лицо. Его пренебрежительные слова разожгли в ней ярость, как факел солому. — Вы этакий чертов деспот! Я чувствую, что вы тут, даже когда вас нет.

— Я никогда не вмешивался в вашу работу, — кричал он.

— Вы вмешивались уже тем, что вы есть, — запальчиво ответила она.

Их слова могли бы стать вызовом на дуэль.

— Я призываю вас взять мое ателье и продолжать свою работу!

— Я могла бы, если бы знала, в чем, собственно, заключается моя работа. Пока что я в поисках. Даже если вы уедете, ваши мысли, ваши слова будут тут висеть в воздухе вашим эхом. А я этого не желаю!

— Через неделю я уеду. Подумайте об этом, женщина!

Быть женщиной стало для нее таким бременем, что уже от одного этого слова у нее начиналась аллергия. Она решительно ответила:

— Хорошо, я останусь здесь. Но к тому времени, как вы вернетесь, оно настолько станет вам чужим, что вы не захотите здесь работать.

Прежде чем прошла неделя, Джейн сообщила ей:

— Денег у меня осталось всего лишь на месяц. Вы мне велели, чтобы я вам сказала.

Она и забыла об этом.

Внезапно ее объял ужас. Она останется тут совершенно одна. Как только Дэвид уедет в Америку, у нее здесь не будет никого, к кому она могла бы обратиться, а если ей нечем будет накормить детей — она была рада, что до этого момента ничего не предпринимала. Теперь она уже ничего не скажет Дэвиду Барнсу. Свою жизнь она так или иначе уладит сама! Она помогла Барнсу упаковаться, выдержав последний день его беснований. Инструмент он чрезмерно тщательно упаковал в красивые специально сделанные ящички, а острие каждого резца он обмотал оленьей замшей. Он взял с собой также большой запас глины, которую сам замесил.

— Американская ни на что не годится, — ворчал он, — высыхает прямо под руками, в этом их проклятом темпе. Глина должна оставаться податливой, как плоть, пока работа не будет завершена. У меня есть секретный рецепт. Как-нибудь я вам его доверю, Сюзан, но только на ложе смерти.

— А что, если вы вывалитесь из самолета или что-то в этом роде?

— Ну тогда вам придется заглянуть внутрь Адама, — он кивнул головой в сторону маленькой, старинной статуэтки из гипса. — В нем спрятан рецепт на листке бумаги. Никто о нем не знает. Ну, а теперь мне пора идти.

— А где же ваша одежда? — спросила Сюзан.

Барнс ошеломленно посмотрел на нее.

— Проклятье! — сказал он и вытянул из-под кровати старый дорожный мешок. Открыв платяной шкаф, он начал вытаскивать одежду и белье. — Однажды я отправился без этого, — говорил он, засовывая вещи в мешок, — и обнаружил это только в море.

— И что вы сделали?

— Ничего. Я носил то, что было на мне, — ответил он резко. — Ну, пока, Сюзан.

Он открыл дверь и на кого-то заорал. Пришел мальчик, вскинул себе на плечо ящичек с инструментом, а Барнс схватил свой чудовищный мешок. Сюзан почувствовала на щеке жесткие волосы его бороды.

— Прощайте, — сказал он еще раз и остановился у двери. — В ящике еще осталось немного глины. Пожалуй, вы могли бы ее использовать.

— Хорошо, — сказала она.

Он исчез. Она видела в окно, как он бросил мешок в такси, и автомобиль, рванув с места, затрясся по узкой улице. Минуту она еще постояла у окна, затем круто повернулась и быстро открыла крышку ящика. Там ее ждала глина.

* * *

Итак, она теперь хозяйка ателье Дэвида Барнса. Его рабочий халат еще висел на двери; пробные скульптуры «титанов» стояли вдоль стен. Сюзан расчистила для своей работы немного места. Да, она должна была работать. День уплывал за днем, и Сюзан страшилась конца месяца, как какой-то катастрофы, когда Джейн протянет к ней пустую ладонь. Она должна накормить детей и она одна ответственна за это. Внезапно Париж показался ей совершенно чужим. Она постоянно была так занята, что ей и не приходило в голову, что она за границей. Но теперь она вспомнила о лесе Бродяги, глядя на Париж из высоких окон ателье. Улицы здесь были незнакомыми, люди бесцеремонными и чужими. Она отвернулась, чтобы мобилизовать в себе волю. Она не смеет быть слабой, не смеет бояться. Она ведь умеет добиться своего и она добьется!

Именно эти люди должны ей помочь заработать деньги на содержание детей. Сюзан отошла от окна и быстро начала лепить. Она лепила маленькие фигурки людей, которых видит ежедневно: старую лавочницу мадам Жер, брюхатого владельца кафешки на углу улицы, который весь день попивает свое вино, детей, играющих у колен статуи каменного генерала, водителя такси, спящего за рулем у тротуара ранним утром. Эти чужие люди были, тем не менее, хорошо знакомы Сюзан, и ее пальцы так и порхали. Она вылепит их, сделает гипсовые отливки и предложит их на продажу в одном маленьком магазинчике, мимо которого она ходит каждый день. Она видела, как туда входят женщины и выходят уже с пакетами. В витрине было выставлено множество сувениров. Эти ее статуэтки были, в общем-то, только игрой и все же это давало ей какое-то сладкое удовлетворение. Она работала, напевая, а когда поймала себя на этом, то повторила слова еще раз, что же она поет: «Ах, это будет — слава мне». Это был ее старый напев. Она не пела его с того времени, как приехала в Париж. Откуда же эта песенка вдруг взялась? Это была песенка ее рук, снова пробужденных для лихорадочной деятельности.

* * *

— Денег мне хватит еще на неделю, — спокойно сказала Джейн.

Рано утром она отправилась на рынок и уже вернулась с многочисленными покупками, лежащими в большой французской корзине. Джейн вообще не была испугана. Деньги всегда откуда-нибудь да возьмутся. Ее долгом было расходовать их как можно экономнее. Сюзан, отправляя Джона в школу, поправила ему галстук и нашла кепку.

— Счастливо, сыночек. Не забывай, что ты американец.

— Мама! Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь это забуду?!

— Конечно, нет, но помни о том, что ты единственный американец, которого они знают, и когда они на тебя смотрят, то видят всю Америку.

— Мама, но я уже немножко забываю Америку! У нас там были яблони и рига?

— Да, милый, и они у нас все еще есть. Ну, тебе пора!

Она смотрела ему вслед, на его высокую, стройную фигурку, как он бежит вниз по улице; да, ее сын, конечно, отличается от других мальчиков. А Марсия готовилась к вырезанию бумажных куколок и болтала немного по-английски, немного по-французски.

— Мама, мама, ou est lе ножницы, мама?

Сюзан нашла ножницы и посадила Марсию к открытому, залитому солнцем окну.

— Мамочке теперь надо работать, милая.

Марсию это уже не интересовало. Девочка с увлечением занялась своим делом. Она уже напевала песенку, которой научилась у мадам Жер, когда Джейн водила ее в пекарню, чтобы посмотреть, как из печи вынимают румяные рогалики.

— Я точно не знаю, когда вернусь, Джейн, — крикнула Сюзан у дверей.

— Да, миссис, — сказала Джейн, которая стояла в дверях кухни и вытирала руки фартуком.

— Возможно, сегодня я принесу немного денег.

— Да, это было бы неплохо.

Сюзан открыла дверь и вышла на улицу, освещенную ярким осенним солнцем. Каждый угол прилепленных друг к другу домов выделялся четко и твердо, брусчатка, влажная от частых дождей, так и блестела. Сюзан повернула направо, как обычно, намереваясь пройти мимо того маленького магазинчика с сувенирами. Тут она остановилась. Две из ее маленьких статуэток исчезли с витрины! Она влетела в магазин и устремилась к старому торговцу.

— Monsieur, — растерянно сказала она, — monsieur, est se que…

— Ага! — ответил он весело из-за прилавка. От удовольствия его белые усы шевелились. Он сунул руку в ящик стола, затем протянул ее Сюзан. В ней была пригоршня франков.

— Mes Americains, — воскликнул он игриво, — обожают маленьких куколок!

— Мерси, — улыбнувшись, поблагодарила она старика.

На улице Сюзан пересчитала деньги. Вышло совсем неплохо — он, конечно, оставил себе комиссионные. Она положила деньги в сумочку. Было приятно ощущать, что они там, хотя в действительности их было очень мало. Вырученных за статуэтки денег не хватило бы на квартплату, еду, обучение Сына и плату Джейн. К тому же, день ото дня становилось все холоднее, так что ей надо было подумать и об угле. Она пошла дальше, к ателье, где ежедневно проводила все предобеденное время, там она училась всему, чего до сих пор не умела. Но таких вещей было уже гораздо меньше. Теперь она уже приобрела некоторую сноровку. Но она еще не сделала ничего стоящего, как ей хотелось. Она еще не знала, что будет ее следующим произведением.

Сюзан открыла двери в квадратный холл ателье, сняла пальто и шляпу и натянула коричневый халат. Затем она вошла в мастерскую. Иногда здесь работали и другие студенты, хотя «мсье» и не давал уроков, но он позволял некоторым молодым людям приходить сюда смотреть на него и тем самым учиться. Время от времени он задавал им какой-нибудь вопрос, чтобы они таким образом осознавали свое невежество — но не более того. Но никто из этих энтузиастов все же не приходил так рано, как она — прежде, чем мэтр заканчивал свой скромный завтрак. Едва появившись в мастерской, Сюзан бралась за задание, не законченное в предыдущий день: делала арматуру, гипсовую форму, подготавливала металл. Ее учитель входил внутрь и вытирал с усов кофе и мед.

— А, Сюзан, ранняя пташка, вы уже здесь!

— Да, мэтр. Что я буду делать, когда закончу это?

— Подождите, дайте посмотреть на вас — вы бледны!

Он схватил ее за плечи и повернул лицом к окну.

— Я чувствую себя вполне хорошо.

— Вы ничего не едите. Не развлекаетесь. Вечером вам надо пойти с другими студентами и хорошенько повеселиться. Вы ходите домой — что вы делаете дома?

Она улыбнулась и не ответила.

— Вы случайно не влюблены? — спросил он.

Она решительно покачала головой. Влюблена!

Эти французы не в состоянии думать ни о чем другом.

— Нет, нет, вы не смеете влюбиться, Сюзан. Это жуткое проклятие для работы. Каждому приходится раз влюбиться, чтобы определить, что ничего особенного в этом нет. Вы уже были влюблены?

Она заколебалась, а потом быстро произнесла:

— Да, один раз. — Разве она не была влюблена в Марка?

Он снял руки с ее плеч.

— Ну, за работу! — Он подошел к большой мраморной глыбе и начал размечать ее. Он приступил к новой работе по заказу — статуе Клемансо. Сюзан целыми часами смотрела, как он делает наброски.

Он был недоволен и целую неделю только ходил вокруг огромной мраморной глыбы.

— Человеческое тело — это ничто — просто довесок к пылкой голове, — бормотал он.

Внезапно он закричал:

— Господи, Сюзан! Я совершенно забыл!

— Что случилось? — отозвалась она.

— Который час?

Она посмотрела на часы.

— Скоро десять.

— Ну, значит, этот парень скоро будет здесь! — пожаловался он. — Как будто бы мне не хватает забот с этим старым страшилищем, так извольте радоваться — как раз сегодня должен прийти новый ученик от Барнса — еще один гений, по крайней мере, по словам Барнса. Он прислал мне телеграмму, пожалуйста, тут так и написано: гений! Ко всему этому не может прийти Робер — именно сегодня, когда я вижу, наконец, как должно выглядеть в камне это страшилище, как раз сегодня, когда я хотел, чтобы Робер начал приготовления, он просто должен был порезать себе руку во время какой-то своей глупой забавы! Робер ну никак не мог подождать — именно теперь ему приспичило пораниться из-за какой-то очередной своей глупости, занести в руку инфекцию и повеситься, утопиться, застрелиться, а я теперь в отчаянии. Разве что доверить работу Робера этому новоявленному гению, но боюсь, что он мне развалит страшилище. Страшилище — старое, древнее. Сколько раз я говорил Роберу: «Робер, ты — каменотес, выдающийся каменотес, но скульптором не будешь, слышишь? Оставь инструменты в покое!»

Сюзан часто наблюдала за работой Робера — огромного, смуглого, симпатичного мужчины; ему поручалось снимать первые слои мрамора. Он громко сопел, склоняясь над эскизами, и, шевеля губами, замерял толщину и углы глиняной или гипсовой модели, стоящей перед ним.

— Я бы с этим справилась, — сказала она вслух.

Скульптор в упор посмотрел на нее и пригладил усы над алыми губами.

— Да уж, если бы!

— Дайте мне попробовать! — сказала она и тотчас вспомнила о своих детях. Она быстро сказала, чтобы стыд не успел взять над нею верх: — Заплатите мне столько же, сколько платите Роберу!

Вот она и сказала это. Сюзан застыдилась, но сказанного уже нельзя было вернуть. Робер зарабатывал себе на жизнь как каменотес.

— Деньги, деньги, — заворчал на нее старый скульптор. — Вот в этом все вы, американцы. А что, если вы испортите мне мрамор?

— Я заплачу за него. — Она схватила резец и молоток.

— Нет, нет, — кричал он, отмахиваясь от нее. — Но, впрочем, давайте, — неожиданно согласился он. — Но только я буду в ателье, слышите? Я буду следить за каждым вашим ударом!

Пришло несколько учеников-французов, они принялись за работу, исподтишка наблюдая за происходящим. Сюзан не была с ними хорошо знакома. Иногда кто-нибудь из них приглашал ее поужинать, но она всегда отказывалась.

— У меня нет времени на развлечения, — быстро говорила она и добавляла сдержанно: — Благодарю вас.

Она начала откалывать большой кусок мрамора.

— О, Боже, — застонал старый скульптор, — почему так глубоко?

— Я это четко вижу, — ответила она спокойно. Но она была спокойной только внешне. Внутри нее поднималась горячая волна одержимости. Она видела, как из камня проступает тщедушное согбенное создание с огромной, дикой, но прекрасной головой. Ей надо было быстро продвигаться дальше — эти два больших выступа прочь, левый и правый, но основа должна остаться квадратной. На ней будет размещаться фигура.

Открылись двери, и кто-то вошел. Она обернулась. Она никогда не оборачивалась, когда открывались двери.

«Ах, это вы, мсье?» — услышала она голос мэтра. Теперь ей надо быть осторожнее — здесь из камня должно было выступить плечо. Она не должна забывать о модели. А вот здесь модель неверна — слишком длинная шея, да и плечи должны быть сутулыми. Она обернулась и воскликнула:

— Мэтр, вот тут модель неверна — видите, вот здесь? Плечи должны быть вот такие… — Она снова начала бесстрашно в полную силу отсекать мрамор.

Он подскочил к ней.

— Остановитесь, дайте-ка посмотреть — вы меня просто убиваете!

Он схватил ее за руку и, прежде чем она смогла освободиться, ее взгляд упал на веселые серые, под ровными черными бровями глаза мужчины, глаза невероятно холодные и невероятно красивые. Никогда ранее она их не видела. Сюзан судорожно сжимала в руках инструменты, которые у нее пытался вырвать мэтр.

— Пустите меня, — закричала она. — Я знаю, что делаю. Я вижу вашего Клемансо! У него не было такой шеи. Посмотрите! — Она переложила осторожно резец и молоток в левую руку, взяла карандаш и начала быстро рисовать. — Вот так это должно выглядеть, мэтр, вот так!

— О, нет! — застонал он. — Это мой Клемансо или ваш?

Сюзан посмотрела на него и рассмеялась, потом отложила в сторону молоток и резец.

— Я, конечно же, не каменотес, — сказала она гордо, — я была неправа. Вам придется дождаться Робера.

— Нет, подождите! Боже мой, какая резвость! — бормотал мэтр утомленно. — Подождите, а что, если вы правы?

Сюзан застыла в ожидании. Она знала, что права. Но ей было неважно, права она или нет. Шероховатая поверхность мрамора под резцом, инстинкт ее рук, направляющих инструменты, разжег ее старую, таинственную и дикую страсть. Она хотела творить, она должна создавать собственную вещь, большую вещь.

— Да, вы правы, — сказал внезапно мэтр. — Я уже знаю, как вы его видите. Вам следует продолжить начатую работу.

— Я требовала денег, — сказала она. — Я раздумала, маэстро. Я не хочу денег. Если я буду работать вместо Робера, вы дадите мне мрамор для моей собственной работы?

Ей нужно заполучить мрамор. Она сделает еще мелкие вещички из глины на продажу, но если бы у нее был мрамор! Старый скульптор в упор смотрел на нее.

— Почему вы родились женщиной? — печально молвил он. — Подумать только, меня поучает какая-то женщина! Барнс был прав, когда говорил мне: «Бог стал легкомысленным — разбрасываться таким образом своим даром!..» — Он вздохнул, пожал плечами, потянул себя за ус. — Вы хотите кусок моего мрамора? Хорошо, вы его получите, но при одном условии — больше никаких собственных идей. С этого момента будете руководствоваться моделью. И как только вы снимете дюймовую толщину мрамора, остановитесь, слышите? Иначе вы это завершите согласно своей упрямой натуре. Что за урод — женщина с мозгами! Как я таких женщин ненавижу! И почему Господь послал такой дар женской особи?!

Но Сюзан уже не обращала внимания на его причитания.

— Могу я выбрать мрамор уже сегодня? — спросила она, глядя на него своими ясными глазами.

Он что-то еще ворчал в бороду, уходя. Развеселившаяся и одновременно посерьезневшая от своего успеха, она взяла в руки молоток и резец. У нее будет мрамор! А после этой она, наконец, начнет собственную работу.

— Кажется, вы напугали этого старикана, — раздался вдруг за ее спиной приятный, сдерживающий смех голос.

Она обернулась, вырванная из размышлений, и увидела высокого молодого мужчину в сером костюме. Это был тот мужчина с серыми глазами. Она совсем о нем забыла.

— Не думаю. Он просто немного разворчался, потому что я хотела его поправить, — коротко ответила она. Затем снова отвернулась и принялась отсекать куски мрамора, на этот раз с предплечий, она видела их сложенными на груди, хотя до сих пор они были скрыты в камне.

— Меня зовут Блейк Киннэрд, — снова произнес приятный, чистый голос. — Дэвид Барнс мне сказал, чтобы я нашел Сюзан Гейлорд.

— Это я, — сказала Сюзан: Но стук ее молотка и скольжение резца ни на минуту не прекратилось. Она раздумывала: когда она найдет тот мрамор, то узнает, что ей надо делать. Сам мрамор скажет ей это. Она будет ходить среди мраморных глыб до тех пор, пока не найдет большую, ту, которая ей нужна. Ей хочется сделать нечто большое. Она скульптор, а не лепильщик. Ей уже и не хочется смотреть на глину — только ради хлеба для своей семьи — она хочет работать с камнем сразу — без набросков, без моделей, она сразу же обнаружит в камне свой образ… Голос она уже не слышала, даже не оглянулась, чтобы определить, куда он исчез.

* * *

Сюзан так долго была одна, что каждый раз пугалась, когда он обращался к ней. Он внезапно врывался в ее тишину и всегда неожиданно выводил ее своим голосом из естественного душевного спокойствия. Она смотрела на него, отвечала и снова погружалась с свою тишину. Каждый день она работала над статуей Клемансо, стараясь не углубляться ни на дюйм дальше обозначенного предела. Страстно мечтая о возможности самой закончить статую, она запретила себе дальнейшую работу.

«Я бы сделала это так же хорошо, как и мэтр, может быть, даже лучше», — думала она, нисколько не стыдясь, потому что чувствовала в себе неизбывную силу. Так же, как она была уверена в том, что живет, она была уверена и в том, что создаст нечто великое. Она знала, что в ней скрыта сила, ни на что не растраченная и никем не обнаруженная. В ней было столько непоглощенной жизнью энергии! Только капелька ее израсходовалась на Марка и детей. Иногда в воскресенье или в праздники ей требовалась разрядка, и она бежала к детям.

— Джон, Марсия, давайте поиграем! Представим, что мы путешествуем вокруг света на тучах наперегонки с ветром. Нас никто не видит, но мы видим каждого.

Но их хватало ненадолго. Они пресыщались ее буйной фантазией и молниеносным выдумыванием новой забавы. Они уставали от нее.

— Я уже не хочу играть, мама, — сказал Джон.

— Мне эта игра, мамочка, не нравится, — сказала Марсия.

— Я буду вырезать, — заявил Джон.

— Ну так мы все будем вырезать, — сказала она. Ей не хотелось быть исключенной из их окружения; наоборот, она страстно желала охватить их всей силой своей любви. Но ловкость ее пальцев их отпугивала. Она вырезала целую стайку маленьких птичек на ветке, и Джон недовольно заявил:

— Никогда у меня не получатся такие красивые птички. Тебе не надо было их делать, мама.

Нет, никогда ей не удавалось отдать им столько любви, чтобы израсходовать ее всю. Когда дети проходили мимо нее, она не удерживалась, чтобы не протянуть к ним руки и не обнять их.

«Как вас мама любит!» — хотелось кричать ей. Но проявления ее любви для них были слишком бурными, и потому — утомительными.

— Ты ведь меня раздавишь, мама! — кричала Марсия, и Джон старался ее высвободить. Она научилась целовать их лишь походя, сдерживать желание приласкать их…

И только мрамор был достаточно велик для ее силы. Часами она выбирала себе глыбу. Если уж у нее может быть только одна единственная, то она должна быть ценной. Мэтр был щедр. Он был доволен ею и потому сказал:

— Возьмите себе, какую хотите. Вы не Робер, вы получите неизмеримо больше, чем он. На что бы ему был мрамор?

Сюзан расхаживала между грубыми блоками мрамора, осматривала, прикасалась к ним и размышляла над каждым камнем. Каждый заключал в себе какую-то тайну. Сюзан была наполнена тем странным знакомым тихим счастьем, которое заливало ее, когда она готовилась к следующему своему творению.

— Я не мог бы вам помочь? — его голос снова проник в ее тишину. Она, разозлившись, подняла взгляд, чтобы осадить этого непрошенного помощника.

— Я довольно хорошо разбираюсь в этом камне, — продолжил он. — Мой отец является поставщиком мрамора. В этом блоке, например, проходит сверху вниз черная смолистая жила. Прежде чем вы ее обнаружите, вы уже сделаете половину работы.

— Как вы это узнаете? — с интересом спросила она, мгновенно забыв о своей досаде.

— Видите вот здесь нить кремового цвета? — Нервными изящными руками он прикасался к мрамору. Ей пришлось наклониться, чтобы увидеть то, что он нащупал. Она была там, почти невидимая на шероховатой поверхности необработанного камня.

— Вот этот и этот тоже нехороши, — сказал он и мгновенно забраковал еще два. — А вот эти два очень красивы, а вот этот самый лучший из всех.

Он выбрал округлый блок, который понравился Сюзан с первого взгляда. Она только хотела, чтобы этот назойливый тип оставил ее в покое, чтобы она этот мрамор могла выбрать себе сама.

— Вы работаете с мрамором? — спросила она, уходя от его предложения; она примет решение, когда он уйдет.

— С чего вы взяли?! — засмеялся он. — Это для меня слишком медленно. Я только леплю, а работу с камнем я оставляю другим.

Она не слушала его. Она раздумывала о мраморной глыбе и желала, чтобы он наконец ушел.

— Дэвид Барнс мне о вас много рассказывал, — журчал его приятный голос.

— Да? — она вздрогнула, посмотрела на него и сразу же отвернулась. У него были серые глаза цвета моря под пасмурным небом.

— Он говорил о вас, что вы великая и гениальная.

— Я пока что сама не знаю, какая я, — сказала Сюзан. — Пожалуй, никто не знает о себе таких вещей.

Блейк Киннэрд засмеялся:

— И я так думаю. Но, может быть, вы позволите определить это мне?

Она серьезно покачала головой.

— Вы этого сделать не сможете. Я должна узнать это сама. — Он стоял невыносимо близко. Сюзан чувствовала странный, предостерегающий страх перед ним. — Мне нужно идти, — сказала она внезапно и, круто повернувшись, вышла из ателье. Он стоял и неотрывно смотрел ей вслед. Она вышла на улицу и в маленьком магазинчике купила себе рогалик и чашку горячего молока. Она в действительности остановила свой выбор именно на этой глыбе мрамора, но только хотела, чтобы он не вмешивался…

— Я просто о нем забуду, — решила она и облегченно вздохнула.

* * *

Однако ей это не удавалось. Он приходил в ателье каждый день, рассуждал о своей работе и смеялся, когда старый маэстро насмехался над его скульптурами, которые он так быстро и легко лепил.

— Но ведь я модернист! — защищался он. — Я выработал себе собственную технику, если позволите! Я пользуюсь плоскостным выражением — долой реализм! Я не реалист в отличие от вас!

Старый скульптор, стиснув сложенные за спиной руки, кричал:

— Кто это когда-нибудь видел, чтобы так выглядело человеческое лицо? Это может быть только пятном, тазом или подносом, но человеческим лицом — никогда!

Блейк Киннэрд, это воплощение веселости, схватил маэстро за жирные покатые плечи:

— Когда вы находитесь на расстоянии двух дюймов от человеческого лица, какого угодно, то оно выглядит, как таз, поднос, чайник или чайное блюдце. Встаньте вот сюда, сэр, куда падает свет, — видите, свет для меня является одним из материалов!

— Сюзан! — вопил старик, сжатый сильными молодыми руками. — Идите сюда, посмотрите своими честными глазами — это лицо человека?

Сюзан покинула угол, где стоял теперь ее мрамор, подошла к ним и стала испытующе рассматривать глиняное изваяние, которое столь быстро и с кажущейся небрежностью Блейк лепил на протяжении нескольких дней. По крайней мере, половину этого времени он провел на расстоянии добрых семи метров от статуи, откуда он ее сосредоточенно рассматривал. Время от времени он подходил к статуе и поворачивал ее в ту или другую сторону.

— Девушка осенью, — пояснил он. — Ветер дует ей в волосы.

Тут она увидела девушку. Худющее, дрожащее создание, прикрывающее лицо руками. Ветер действительно дул.

— Вы видите ее? — допытывался старый скульптор.

— Да, вижу, — ответила она медленно. — Но как во сне. Невозможно быть полностью уверенным — она ускользает от вас.

— Посмотрите теперь! — Блейк отпустил плечи старика, подошел к своему творению и слегка развернул подставку. В одно мгновение на ней оказалось только множество плоскостей и углов.

— Сейчас она исчезла! — выкрикнула Сюзан.

— Никогда ее там и не было! — сказал с сарказмом старик.

Блейк Киннэрд медленно вернул массу в начальное положение.

— Я ее опять вижу! — выкрикнула Сюзан.

— Ну, может быть, что-то и есть, угадывается весьма смутно, — согласился старик. — Сразу и не поймешь.

— Вы присмотритесь внимательнее, — сказал Блейк Киннэрд, — и увидите гораздо яснее.

— В этом есть нечто волшебное! — возбужденно воскликнула Сюзан. — Не могу понять, что именно, но я вижу это.

— Раз вы ее видите, вам уже совершенно необязательно понимать это, — сказал Блейк Киннэрд.

— Конечно, — забормотал старик и, словно сомнамбула, спотыкаясь, побрел прочь. Он шел вдоль ряда своих классических скульптур, в работе над которыми он провел всю жизнь, критически осматривая их.

— Спасибо вам, Сюзан Гейлорд, — сказал Блейк Киннэрд.

Она снова подошла к изваянию девушки и удивленно рассматривала его, очарованная и сбитая с толку.

— Как необычно вы используете свет! — сказала она. — Я никогда об этом не думала. Однако, вы правы. Свет — это тот же материал и невозможно с ним обращаться как с некоей константой. Плоскости поглощают его по-разному.

— Вы это видите! — воскликнул он восхищенно.

Они опять были в опасной близости. Сюзан забыла, что хотела держать его на расстоянии. Теперь ей хотелось общения с этим человеком. С того момента, как отбыл Дэвид Барнс, она, собственно, ни с кем не говорила на волнующие ее темы.

— Пойдемте-ка пообедаем! — предложил он.

— Да, с удовольствием, — ответила она поспешно. — Мне хотелось бы поговорить с вами об этом пресловутом реализме. Меня интересует, что вы о нем думаете. У меня реалистическая школа, но иногда я ощущаю ее вокруг себя, словно тюрьму, и хочу выбраться из нее.

Они вышли из ателье. Блейк повел ее к столику, стоящему на тротуаре, и предложил ей стул.

— Реализм исчерпал себя, — сказал он. — Нет, Сюзан, вы не будете есть только хлеб и молоко — я вам сегодня закажу приличный обед. Эй, гарсон! — Он быстро приглушенным голосом сделал заказ официанту и повернулся к Сюзан. — Если использовать только реалистический метод, то его следствием будет всего лишь плоская описательность, а отнюдь не реализм. А описательность фальшива. Описательная правда — это всего лишь полуправда, а может быть, даже и в гораздо меньшей степени. Все тона и полутона остаются невыраженными. Важно не то, что изречено, а какое было намерение.

Она ела что-то горячее и вкусное, даже не зная, что именно она ест. Она говорила, слушала и во внезапных паузах между словами видела Блейка. Он был прекрасен в своем высоком, уголоватом, сухом проявлении. У него были черные волосы; руки длинные и невероятно нежные, намного нежнее, чем у нее. Сюзан, спохватившись, вдруг встала.

— Мне пора опять за работу, — сказала она.

— Где вы работаете после обеда?

— В своем ателье, — ответила она. — То есть оно принадлежит Дэвиду Барнсу, он мне его одолжил.

— Можно мне туда как-нибудь зайти? — спросил он с улыбкой, а когда она заколебалась, сказал быстро: — Я бы с удовольствием посмотрел на его вещи. Он мне говорил, что можно.

— В этом случае я, пожалуй, не могу вам отказать, — произнесла она медленно. Но потом быстро добавила: — Нет, нет, прошу вас, не приходите туда!

* * *

Сюзан была не в состоянии работать над своим мрамором, когда он находился рядом. Как только он приближался, вещи, которые она до этого четко видела, теряли свои очертания.

— Пожалуйста, Блейк, уйдите! — умоляющее произнесла она, когда тот появился на ее рабочем месте рано утром. Она должна быть совершенно одна. Мэтр, который иногда топтался вокруг нее, когда она работала, не мешал ей, потому что не произносил ни слова. Но Блейк всегда заговаривал с ней, и образ, вызываемый ею из мрамора, исчезал при звуке его голоса, уходил обратно в мрамор. Еще нестерпимее было его прикосновение. Когда он положил руку на ее предплечье, — он имел привычку до всего дотрагиваться, — она запротестовала.

— Пустите меня, Блейк!

Когда однажды он бессознательно провел рукой по мрамору, она дернулась всем телом и сорвала его руку.

— Не прикасайтесь ко мне! — возмущенно крикнула она.

— Я вас даже не коснулся! — закричал он.

— Нет, коснулись! Я не выношу, когда до меня кто-нибудь дотрагивается!

— Сюзан, вы рехнулись! — сказал он ошеломленно. — Клянусь, я прикоснулся только к мрамору!

Она вытерла лицо рукавом халата.

— Блейк, прошу вас, не подходите ко мне, когда я работаю.

— Вы позволите прийти к вам после обеда в ателье, если я сейчас отойду?

Он улыбался ей настойчиво и зловредно.

— Да, все, что угодно, только если вы не будете мешать мне работать.

Когда он отошел, наступило благословенное, пронзительное одиночество. Как только он скрылся, ей стало немного не по себе, но ее видение снова начало выступать из камня, поглощая все посторонние мысли и ощущения. Это была коленопреклоненная молодая женщина, робкая, ожидающая, невинная. Сюзан начала быстро и уверенно снимать слой за слоем; она явственно видела ее перед собою.

* * *

Когда она в своем ателье лепила фигурки на продажу, он вообще не мешал ей. Блейк был ими очарован.

— Сюзан, ваши птицы и рыбы восхитительны. Я куплю их себе.

Но она запротестовала:

— Нет, вы должны купить их в магазине, как и любой другой.

— Но вы бы сэкономили на комиссионных, — сказал он.

Она отрицательно покачала головой.

— Я не была бы уверена, не помогаете ли вы этим, — сказала она решительно. — Я должна быть уверенна, что сама зарабатываю деньги для своей семьи. Естественно, я не могу запретить вам делать покупки в магазине.

— Я ненавижу независимых женщин, — с негодованием заявил он.

Сюзан подняла взгляд от фигурки невзрачного существа, которую она лепила. Находясь с ним рядом, она никогда не думала о себе, как о женщине. Но эти его слова заставили ее вспомнить об этом. Она осознала, что одета в старый, поношенный коричневый халат, что волосы ее заправлены в берет, чтобы не очень грязнились, что у нее грязные мозолистые руки, поломанные от прикосновений к камню ногти. Видимо, есть за что ненавидеть женщин, таких, как она!

— Я знаю, — сказала она скромно, — как и все мужчины, не так ли? Но ничего не поделаешь, я такая.

— Сюзан! — выкрикнул он. — Вы же это не серьезно? Ведь вы не верите, что я это действительно имел в виду?

И, в соответствии со своей импульсивной привычкой мгновенно выражать свое настроение, он упал на колени. Она еще не привыкла к этому. Блейк взял ее за запястья.

— Да нет, как раз именно это вы и имели в виду, — она энергично кивнула головой. — Я точно знаю, что вы чувствуете — мне кажется, что у всех такие чувства по отношению ко мне. — Она освободила руки от его захвата, сорвала берет и пригладила волосы.

— Я от всего сердца восхищаюсь вами, — сказал он проникновенным голосом.

— У меня впечатление, что люди не любят тех, кем они слишком восхищаются, — сказала она глухим голосом. — Даже в школе меня не особенно любили, когда я выигрывала все призы.

— Сюзи, Сюзан! — Он смеялся над нею или нет? — Вы еще совершеннейший ребенок! Где вы пропадали всю жизнь? — Он снова схватил ее за запястья.

Она посмотрела на него темными, отчаявшимися глазами. Что он, собственно говоря, себе думает? Она уже была замужем, у нее дети и она сама зарабатывает на жизнь.

— Послушайте! — Почему он не отпускает ее? Ее руки были скованы, точно стальным браслетом. Она попыталась вырваться.

— Нет, я вас не пущу. Вы всегда убегаете, а когда я говорю с вами, вы уходите в себя. Но я вас, однако, верну в жизнь.

Она смотрела в его худое, напряженное лицо. Вернет в жизнь! «Я живая, — сказала ей когда-то Мэри, — а ты — труп». Тогда дом Сюзан был полон той странной, кипящей любовью Майкла и Мэри. Она ощущала ее, как снежную лавину, как разбушевавшуюся реку, на берегу которой она стояла. Она ненавидела ее, но чувствовала ее силу. Какая это была любовь, если она не заставила Мэри выйти замуж за Майкла?.. Блейк, однако, как раз что-то говорил. Он упирался грудью в ее колени. На своих щеках он удерживал ладони ее рук.

— Сюзан, вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что вы прекрасны, прекрасны? Кто-нибудь говорил вам, что у вас самые красивые волосы на свете, что у них не поддающийся определению оттенок, потому что иногда они темные, а иногда — золотые? Вам вообще кто-нибудь говорил, как околдовывают темные глаза и такие волосы? Вам кто-нибудь когда-нибудь вообще что-то о вас говорил, Сюзан?

Его слова извлекали ее из чего-то прочного и холодного, что сковывало ее. И она выходила: робкая, дрожащая, но ожившая.

Сюзан медленно покачала головой, стараясь избавиться от наваждения, но взгляд ее не мог оторваться от его лица. Оно было столь близко. Столь близко…

— Нет, — зашептала она. Горячее дыхание застревало у нее в горле. — Нет, я не хочу…

Она склонила голову.

— Чего не хочешь? — шептал он.

Почему они шепчут, ведь никого здесь нет?!

— Я не хочу бросать свою работу, — сказала она громко. Резко высвободив руки, она выскочила из ателье и побежала прочь.

На улице было холодно. Сюзан и не подозревала, что было уже так поздно. Она не надела ни пальто, ни шляпы, но обратно она не вернется! Она спешила прямо домой, пронизываемая резким ветром. Люди оборачивались, глядя ей вслед, но она их не замечала. Может быть, он хочет за ней поухаживать? Но ведь ей-то этого не хочется. Она даже не хочет его видеть. Она хочет только домой к Джону, Марсии и Джейн. У нее есть дом, дом, куда она в любой момент может прийти. Ничего другого ей не нужно. В жизни у нее было все, впрочем, у нее и теперь есть все, кроме Марка.

Сюзан взбежала наверх и прошла в комнату, где Джейн накрывала стол к ужину. Дети как раз приносили тарелки.

— Ух, мама! — кричал Джон. — У тебя совсем взлохмаченные волосы!

— А где ваши пальто и шляпа? — растерянно спросила Джейн.

— Я, кажется, пришла без них, — сказала Сюзан. Она стояла, прислонившись спиной к двери, и смотрела на детей и Джейн. Все были такими же, как всегда, и все же смотрели на нее как-то особенно. Они были такие странные. Нет, это она, должно быть, кажется им странной.

— Ведь вы же загоните меня в гроб, — укоряла ее Джейн.

— Я торопилась домой, — ответила она. — Я и не знала, что уже так поздно. Ну и выбежала, в чем была.

Марсия засмеялась высоким, звонким, серебристым смехом и поставила на стол свою тарелку.

— Мама, ты такая забавная! — сказала она. В ее голосе угадывались терпимость и сострадание, которые обычно проявляют к нашалившему ребенку.

— Я знаю, — ответила покорно Сюзан.

Она ушла в свою комнату, вымыла лицо и руки, причесала волосы, затем присела к столу. Дома она была в безопасности. Блейк ее тут не найдет. Он не знает, где она живет. И все то время, пока они ели, пока она слушала их голоса, находясь под защитой теплого света лампы, ее сердце летело по улицам прочь от него.

* * *

Утром она встала очень рано, пошла в ателье и проработала несколько часов подряд, прежде чем он пришел. Он, видимо, долго спал, и уже приближался полдень, когда она услышала, как маэстро жалуется:

— Боже, еще один треугольник! И что же это должно обозначать, дорогой мистер скульптор? Подождите, попробую отгадать — девица в бане — нет? Ну тогда женщина, стирающая белье — нет? Признаюсь, что ничего не вижу.

— Это тигр, — спокойно сказал Блейк.

— Тигр!

— Стоит его осветить, как должно, тогда увидите, — сказал Блейк.

— Ха, спасибо вам, мсье. Я в этом не столь уверен.

Через минуту она услышала, как его голос заботливо спрашивает:

— Вам не кажется, что у старика редеют усы? Он из-за меня в таком отчаянии, что, пожалуй, скоро останется без них.

Сюзан чувствовала, что он идет к ней. Она на него даже и не посмотрит.

— Блейк, вы обещали! — не оборачиваясь, сказала она.

Ведь обещал же он, что не приблизится к ней, пока она работает, если он сможет прийти к ней после обеда.

— Нет, я буду хорошим, уже ухожу. Но, Сюзан, милая, она великолепна! Я ясно вижу ее на коленях — чертовски прелестное создание! Мне поскорее хочется увидеть ее лицо.

Она вся дрожала от его голоса.

«Ах, отцепись, Блейк, по крайней мере, пока я работаю! — взывала она в душе. — Я хочу работать, а пока ты здесь, ну не могу. Мне постоянно приходится выслушивать тебя. Я хочу быть свободной».

Но она не произнесла ни слова. Она не повернется. Она даже не взглянет на него. Она ждала.

— Боже, Сюзан, у вас ледяное сердце! — вздохнул он.

Она подождала, пока он не ушел. А потом начала тонким, как карандаш, стальным резцом нащупывать в мраморе лицо коленопреклоненной женщины.

* * *

Ей было некуда убежать от него в этом чужом городе. После обеда ей нужно было работать в ателье Барнса, а там он ее всегда найдет. Она не перестала лепить, когда он вошел. Наоборот, она работала намного быстрее, чем когда либо. Но иногда она думала, что, может быть, напрасно внушает себе, что должна его избегать. Он такой милый и спокойный! Он ведь не каждый раз хватал ее за руки и говорил ей: «Сюзан, дорогая!» — не всякий раз молол чепуху о ее «прекрасных сочных губах, красных, словно ягодки остролистника». Он вытягивался на диване лениво и вполне равнодушно. Вот и в этот раз, расположившись на своем излюбленном месте, он сказал:

— Старик меня ничему научить не может, Сюзан. Я еду домой. Он совершенно не понимает современной Америки. Я для него — всего лишь жалкий авангардист.

И как только она поняла, что он о ней не думает, то из какого-то странного чувства противоречия, которое ее удивило и испугало, она захотела, чтобы он о ней думал. Она ненавидела себя за то, что преднамеренно сказала ему:

— Я не хочу, чтобы вы уезжали, Блейк.

Но ведь утром она хотела, чтобы он уехал.

— Ты будешь скучать, милая?

— Немножко, Блейк.

Нет, все-таки одиночество — вещь хорошая. Человек может творить только тогда, когда он один.

— Так уж и немножко! Ты очень будешь скучать, милочка, потому что ты в меня уже немного влюбилась, — сказал он нагло.

— Нисколько! — выкрикнула она, разозлившись. — Это я уже проходила!

Он не позволил ей говорить о Марке. Он смеялся, когда она говорила, что была замужем.

— Ты никогда не была влюблена, — сказал он и снова рассмеялся.

— Была, была! — повторяла она и изо всех сил призывала на помощь свое чувство к Марку. Но Марк мертв. Она даже была не в состоянии представить его полностью. Тем временем Блейк приближался к ней. В темное ателье проникали лишь несколько лучей зимнего солнца. Она стояла, как завороженная, и наблюдала за Блейком.

— Так вот, ты никогда не была влюблена, — он привлек ее к себе, взял за подбородок и заглянул в глаза. — Ты и не знаешь, что ты — женщина. — Его глаза сощурились. — Но это так! — Голос его внезапно осекся. Он поцеловал ее, но она даже не дрогнула. Какое жаркое солнце согревает ее, как тихо в ателье! Нет, не тихо. Блейк ворвался в ее тишину. Тишина исчезла. С каждым мгновением она все больше капитулировала. Блейк целовал Сюзан, и под давлением его губ она приоткрыла рот. Он входил в невероятную тишину ее существа, где до сих пор не побывал никто. Вплоть до этого мгновения она всю жизнь была одна.

Наконец он отошел от нее.

— Я не верю, что ты вообще когда-либо кого-нибудь целовала, — сказал он изумленно и весело.

Сюзан не ответила.

Она смотрела на него огромными, полными слез глазами. Она дрожала.

— Не плачь, — сказал он. Да, ей было страшно и впервые в жизни она почувствовала, что силы оставили ее. Он громко засмеялся.

— И ты выйдешь за меня замуж, — он прижал ее к себе и снова и снова целовал ее, пока она тоже не рассмеялась. Она бессильно плакала и смеялась одновременно:

— Ах, Блейк, Блейк!

— Так! — сказал он. — А теперь возьми шляпу и пойдем праздновать!

Он ворвался в ее жизнь, словно свежий морской ветер, захватив инициативу и принимая важные для них обоих решения.

— Мы поженимся тотчас же, — заявил он тоном, не терпящим возражений. Он показывал ей Париж таким, каким она его еще не видела. Ее Парижем были тихие, извилистые улочки, старый каменный генерал, маленькие комнатки над булочной мадам Жер и сама она с ее маленьким морщинистым личиком, сияющим поутру. Ну и, конечно же, Лувр, Сена, букинистические лавочки и огромный, тихий собор Нотр-Дам. Все это и люди, которых она внимательно рассматривала, было ее Парижем.

Блейк, однако, продолжал по ночам возить ее по городу.

— Этого, Сюзан, ты еще не видела? Но ведь как раз это и есть Париж! — Она ошеломленно смотрела на толпу сумасшедших, пестро одетых, танцующих людей. Она сидела в театре и слушала веселый, остроумный диалог актеров, смеялась и немного конфузилась.

— Если бы мне раньше кто-то сказал, что я женюсь на ребенке! — говорил он. — Сюзан, ты еще дитя. Милая, ты не очень-то большая интеллектуалка. Но добропорядочный, большой интеллигентный ребенок, к тому же не очень-то разговорчивый. Что мне с тобой делать? Это выглядит так, словно я взял себе домой щенка бернардина. — Он смеялся, глаза у него сверкали, и Сюзан казалась самой себе глупой и беспомощной.

И действительно, иногда она не знала, что сказать Блейку. В конце концов, она никогда много не говорила. Она постоянно бывала чем-то занята. Когда кто-то говорил, она всегда внимательно слушала; но теперь она внимала не только его словам, но также жестам, взгляду, интонации его богатого оттенками голоса. Временами ей казалось, что она даже знает, о чем он думает. А говорить при этом ей и не требовалось.

— Может быть, ты и прав, — покорно сказала она Блейку.

Затем наступили прекрасные солнечные дни, которые они проводили в Булонском лесу. Блейк, сняв пальто, катал ее в маленькой лодке по озерку. Она уже не так его боялась и после нескольких прогулок робко спросила его:

— Ты бы не возражал, если бы мы с собою взяли детей?

— Конечно же, нет, если ты этого хочешь.

Хотя она ему и не призналась, но обычно она не развлекалась без детей. Она так желала, чтобы Блейк видел, какие они красивые. Она рассказала ему, как когда-то страстно мечтала о детях, что хотела иметь их много, и, зардевшись, осознала, что теперь у нее могли бы быть и еще. Вплоть до этого момента она и не думала, что могла бы с Блейком иметь детей.

Но Блейк вскользь сказал:

— Сюзан, милая, тебе бы детей вообще не надо иметь.

Он мешал ложкой в высоком зеленом стакане. Они обедали.

— Ведь ты не можешь так растрачивать свои силы. Я тебе этого не позволю.

— Но, Блейк, ты этого не понимаешь, — она серьезно посмотрела на него. — Это совершенно не так. Я не могу тебе объяснить, что я чувствую, когда ношу в себе ребенка — словно работают не только голова и руки, но и все мое существо…

— Сюзан, ты же меня любишь, — прервал он ее внезапно. Его глаза смотрели на нее поверх зеленого стакана хмуро и немного холодно. Сюзан смутилась.

— Но, Блейк, когда двое любят друг друга, они хотят детей.

— Я детей не хочу — я бешено влюблен в тебя, старомодная ты моя!

Он протянул красивую длинную, узкую руку и погладил под столом ее ладонь. Она ловила ртом воздух. Она дрожала от его прикосновения, он был таким сильным и желанным. Она станет его женой, почему же она все еще боится его? Когда они будут принадлежать друг другу, он захочет иметь детей. Может быть, он такой потому только, что еще не был женат и никогда не знал дома? Мать его умерла, когда он был еще маленьким мальчиком, а отец после ее смерти так и не женился. Денег у них было много, и они много путешествовали.

— Мне так бы хотелось, чтобы ты любил Джона и Марсию, — сказала она боязливо. — У Марсии длиннющие ресницы, а Джон такой милый, хороший мальчик.

— Я вообще не могу их представить. Ты и дети! Ты, наверное, произвела их на свет только для того, чтобы напугать меня.

Но Сюзан не желала шутить.

— Нет, я не преследовала такой цели, Блейк. Если хочешь, чтобы я была счастлива, ты должен полюбить их.

— В таком случае, я тебе обещаю, что буду любить их, — ответил он весело.

* * *

Он действительно был мил с ними. Но Сюзан не была уверена, любит ли он их.

— Внимание! — крикнул он. — Ловите! — и бросил им несколько франков. — Купите-ка на них шарики. Я люблю детей с шариками.

— Я не могу себе купить ничего другого, кроме шариков, мамочка? — разочарованно спросил Джон.

Блейк рассмеялся своим задорным веселым смехом.

— Нет, юный догматик! Шарики означают все, что угодно. Это просто я люблю шарики.

— Тогда я и вам один куплю, — сказал Джон вежливо, пытаясь сохранить чувство собственного достоинства в этой ситуации.

Джон немного боялся Блейка, и Сюзан это чувствовала. Он был с Блейком невероятно вежлив, никогда не преминул утром поздороваться и поблагодарить за мелкие подарки. Но в большинстве случаев он был от этих подарков сам не свой.

— Что мне с этим делать, мамочка? — спросил он однажды, когда Блейк ушел. Мальчик рассматривал забавного керамического тигренка, который, повернув голову, печально смотрел на свой хвост.

— Если честно, то я и не знаю, — ответила искренне Сюзан.

— Он вполне jolie, — с вызовом сказала Марсия. Марсия Блейка не боялась. Она никогда не была робкой, и ей ничто не внушало страх.

— Ты мне нравишься, — сказала она однажды Блейку. — Очень даже нравишься.

— Я рад, — сказал он весело и добавил ехидно: — Я всем нравлюсь, то есть, почти всем. Только Сюзан иногда не нравлюсь.

— А мне — да, — сказала Марсия серьезно. — И этого вполне достаточно.

Она покровительственно взяла его за руку и с вызовом посмотрела на Сюзан. Ее детская заносчивость в данной ситуации была совершенно абсурдной. Но все же Сюзан чувствовала, что ей надо протянуть руку и прикоснуться к Блейку…

— Если тебе тигренок не нравится, я его возьму себе, — заявила Марсия Джону.

— Возьми, — согласился Джон. — Он мне не нужен.

Марсия схватила игрушку.

— Я буду звать его Блейком, — шептала она и гладила статуэтку. — Милый, красивый Блейк!

— На самом деле он вовсе и не красивый, — сказала Сюзан. — Но я рада, что ты не сказал этого в присутствии Блейка.

— Как бы я мог сказать ему что-нибудь подобное?! — выкрикнул Джон, и глаза у него широко раскрылись от страха.

— А мне он нравится, — настаивала на своем Марсия.

* * *

Сюзан было не легко сказать Джейн, что она выйдет замуж за Блейка. Однажды вечером, уложив детей в постель, она зашла к Джейн на кухню и сказала напрямую, потому что не знала, как можно было бы об этом сообщить иначе:

— Джейн, я выхожу замуж!

Джейн подняла на нее взгляд.

— Матерь Божья! Неужто за француза?!

— Нет. За американца из Нью-Йорка.

Джейн во все глаза уставилась на нее. С Блейком она еще не была знакома.

— Неужели в городе есть хоть один американец? Я сама тут еще ни одной христианской души не видела.

Сюзан рассмеялась.

— Он тоже скульптор.

— А, тот самый! — сказала Джейн с сомнением. — Дети мне о нем рассказывали, но то, что он американец, они мне не говорили. Ну, надеюсь, что вам это пойдет на пользу. Но не знаю. Я всегда говорю: «Не гаси то, что тебя не жжет». В одном супружестве вы были счастливы. Но на свете нет столько хороших мужчин. Они или уже женаты, или уже под дерном.

— Что ж, скоро увидите, — сказала Сюзан. — Он придет завтра. Дети должны быть красивыми.

Она повернулась к двери; уныние Джейн выводило ее из себя. Джейн смешна. Она ведь не может жить так, как желает Джейн. Джейн хочется, чтобы все было по-старому.

— Ну же, Джейн, вы совсем скисли! — обернувшись, сказала она нетерпеливо. — Вам бы радоваться, что я опять счастлива.

Но Джейн не хотела радоваться.

— Мы будем жить в Нью-Йорке? — печально спросила она.

— Пожалуй, да, — ответила Сюзан.

— А вся наша малина и ежевика дома пойдет коту под хвост, — горестно причитала Джейн.

Но Сюзан уже не обращала на нее внимания. Раз уж Джейн теперь об этом знает, то ей необходимо сказать это и детям. Она вошла в спальню. Обе кроватки стояли близко одна к другой.

— Еще не спите, мои дорогие? — Она присела на кровать Джона и взяла Марсию за руку.

— Нет, — ответил Джон.

— А я уже сплю, — сказала Марсия.

Джон уселся на кровати.

— Марсия! — сказал он с упреком. — Ты не спишь. Она бы ведь не знала, что ты здесь, правда, мама?

— Но глаза-то у меня крепко закрыты! — настаивала Марсия на своем.

— Это неважно, — сказала Сюзан. — Но ты можешь на минуточку проснуться, потому что у меня для вас сюрприз. Воробышки мои, я выхожу замуж за Блейка, и мы все переедем к нему домой.

Как она обнаружила, Джон вообще не имел представления о том, что значит выйти замуж. Но Марсия тотчас же открыла глаза и украдкой хитро взглянула на Сюзан.

— Куда это — к нему домой? — осторожно спросил Джон.

— В Нью-Йорк.

— Ну и что дальше? — спросила Марсия бодрым голоском.

— Пожалуй, что ничего, — сказала Сюзан, удивленная тем, что все выглядело так просто. — Еще только то, что завтра утром они придет на вас посмотреть, ну и я хочу, чтобы вы выглядели самым лучшим образом. Теперь это будет ваш новый папа.

— Этого я не знал, — обескураженно произнес Джон.

— Я того, старого, даже и не помню, — сказала Марсия.

— А я немножко, — сказал Джон. — Он был такой высокий, правда, мама? И он играл со мной, когда приходил домой.

— Да, — спокойно сказала Сюзан. Марк робко выступил из тени забвения. При звуке голоса его сына он возник в ее памяти так ясно, как она не видела его уже много месяцев. Она уже не могла вынести этого. Марсия не отводила от ее ясного вопрошающего взгляда.

— О чем ты думаешь, Марсия? — спросила она у дочери.

— Тебя Блейк будет любить больше всех? — Ее глаза расширились, а маленькие губы были сурово сжаты.

— Он меня любит несколько иначе, чем тебя, — ответила Сюзан.

Она не могла вынести холода в хорошеньком личике Марсии.

— Ну, а теперь спите, — сказала она быстро. — Спокойной ночи!

* * *

Сюзан испытывала невероятную гордость, глядя на детей, стоявших перед Блейком, подтянутых и приодетых. Джон быстро поклонился ему на французский манер, а Марсия сделала небольшой книксен. В другое время она подскакивала к Блейку, хватала его за шею или колени, или крепко держалась за его талию. А сегодня он был словно чужим! Девочка кивнула ему головой без единого слова. Затем дети подали ему совершенно чистые руки.

— Добрый день, — сказали они одновременно.

— Добрый день, — серьезно ответил Блейк. — Я принес вам конфеты, мадемуазель, а вам — коробочку волшебных карандашей, мсье. — Он отдал им обе коробочки.

— Благодарю, — разом ответили дети и посмотрели на Сюзан.

— Вы можете их открыть, дорогие. Как это мило со стороны Блейка, — сказала она.

Но Джон прошипел:

— Мама, ты спросила — ну, сама знаешь о чем?!

Она не знала. Она растеряно посмотрела на детей.

— Но ты же ведь знаешь — папа? — зашептала Марсия.

— Ну, конечно! — воскликнула Сюзан. — Как я могла забыть?! Блейк, как им потом тебя называть?

Она улыбнулась ему. Ей было приятно, что Блейк позаботился о том, чтобы доставить детям удовольствие, и теперь она ощущала блаженство от того, что любимые ею существа были вместе. Джейн как раз внесла чай. Сюзан показалось, что она снова дома.

— Это наша Джейн, — сказала она и Джейн быстро поклонилась.

— Добрый день, Джейн, — сказал Блейк небрежно. Джейн кивнула и тут же вышла. — Ну, — сказал он затем и посмотрел на детей, — я бы совсем не хотел, чтобы двое взрослых детей ни с того, ни с сего называли меня папой. Думаю, что у меня тотчас бы выпали передние зубы и появилась плешь. Пожалуй, я бы начал и подергиваться. Называйте меня Блейком… Я бы выпил немного чаю, Сюзан.

— Я бы и не стала называть тебя папой, — внезапно заявила Марсия.

— Это почему же? — шутливо нахмурился Блейк. — Что это сегодня с тобой происходит, барышня? Ты холодна, как сосулька.

— Ты не мой папа, — сказала Марсия.

— Верно! — энергично воскликнул Блейк.

— Ты не обидишься, если я попью чай у Джейн, мама? Ей одной на кухне может быть грустно, — осторожно спросил Джон.

Дети ушли, старательно балансируя тарелками. Сюзан посмотрела на Блейка и засмеялась.

— Ну, не прелестны ли они? — требовала она ответа.

— Очень хорошо воспитаны, — сказал он. — А теперь, Сюзан, мы пойдем на выставку французских модернистов. — Он посмотрел на часы. — Как раз успеем.

Она оделась и зашла на кухню. За столом молча сидели Джон, Марсия и Джейн.

— Я пойду прогуляться, Джейн.

— Хорошо, леди, — сказала Джейн и грустно посмотрела на Сюзан поверх большой кружки чая.

Сюзан заколебалась.

— Пока, милые. Я ненадолго.

— Спокойной ночи, мама, — сказал Джон. Но Марсия даже не отозвалась. Она задумчиво рассматривала мать, ее маленькие алые губки были крепко сжаты.

— С Марсией что-то происходит, — сказала она Блейку, когда они шагали по улицам, скованным холодным и прозрачным вечерним воздухом.

— Странный ребенок, — сказал Блейк. — В чем-то она старше тебя, впрочем, встречаются такие женщины, которые рождаются всезнающими.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Прошу тебя, забудь уже о ней, — ответил он нетерпеливо. — Сейчас ты со мной, Сюзан.

Она любит, любит своих детей. Но как только она вместе с Блейком выходит на улицу, то дети остаются там, за закрытыми дверями.

* * *

Но Блейк был с ними неизменно мил. И если вечерами они бывали одни в каком-нибудь развлекательном заведении, то по воскресеньям стало обычаем выходить с детьми и Джейн в лес, в театр или в Фонтенбло.

Но он никогда не скрывал, что был бы более счастлив с нею наедине.

— Ну, — говорил он искренне, когда за детьми закрывались двери, — свой долг ты выполнила. А теперь, Сюзан, прошу тебя, думай только обо мне.

— Но ведь я и так всегда думаю только о тебе, — говорила она покаянно. — Когда я с ними, то сгораю от нетерпения — так хочется быть с тобой. Когда я работаю, постоянно смотрю на часы, я, которая никогда не прекращала работу, пока не стемнеет!

Он обнял ее и торжествующе рассмеялся.

— Ты влюблена в меня! — выкрикнул он, и уверенность в его голосе заставила ее задрожать…

— Что в вами происходит, мадемуазель? — спросил ее утром маэстро. — Вы всегда так рвались к работе, а теперь теряете время на созерцание того, что уже сделали. Не знаю, закончите ли вы работу вовремя, чтобы послать ее на Салон. Она почти готова, но вы почему-то не торопитесь ее закончить.

Блейк, который выслушал упреки старого маэстро, подошел к ней, как только мэтр удалился. Ученики-французы украдкой с интересом посматривали на них.

— Доделай это! — приказал он ей тихим голосом. — Мы поженимся и поедем домой!

— Когда? — спросила она с удивлением. Каждый вечер он говорил ей: «Немедленно выходи за меня замуж!» — но остальные слова он топил в поцелуях.

— Почему ты так внезапно принял решение? — спросила она.

— Мне уже это надоело, — ответил он нетерпеливо. — Я хочу отвезти тебя к себе домой.

Сюзан не ответила. Она тут же взялась за работу, чтобы закончить мраморную статую. Наконец-то она заполучила несколько мгновений своего прежнего одиночества. На какое-то время забыв о Блейке, она доводила рисунок глаз, руки, линии волос. Затем выбила на постаменте мелкими буквами: «Коленопреклоненная» и буквами, еще более мелкими, — свое собственное имя.

* * *

На следующей неделе, за день до отплытия, они с Блейком зарегистрировали свой брак. Сразу же после этого Сюзан отправилась домой, где тотчас же заявила своим домашним:

— Сегодня мы с Блейком поженились.

Джейн, испуганно округлив глаза, прикрыла рот рукой.

— Ах, леди, ну не так же!..

— Мы оба хотели побыстрее с этим покончить, — сказала она.

— Мама! — выкрикнул Джон, но Марсия лишь бросила на нее взгляд и продолжила есть свой ужин.

— Это ничего не изменило, — сказала Сюзан спокойно. Она нагнулась и поцеловала обоих детей. Затем она прошла в спальню, сняла шляпу и привела в порядок волосы. В этой маленькой комнатке она сегодня проведет последнюю ночь. Блейк сказал: «Надо с этим разделаться. Ненавижу свадьбы». Да это и не была свадьба, а всего лишь договор, подписанный их двумя фамилиями. Затем Блейк настойчиво потребовал от нее: «Приходи сегодня ко мне, Сюзан. В самом деле, отчего бы тебе не прийти?» — Но она покачала головой: «Нет, Блейк, я не могу их бросить — ночью они еще никогда не были одни в доме».

Он не переубеждал ее, хотя она была готова к уговорам. Из его лица исчезло напряжение. Он закурил сигарету.

— Ну, хорошо, Сюзан, это уже неважно, сегодня или завтра! — улыбнулся он. — К тому же я закупил самые великолепные апартаменты на корабле.

Она сидела и раздумывала. Она совсем потеряла из-за него голову. Теперь она уже осознавала, что Блейк разбудил в ней женщину, которая до этой поры дремала. Как только она оказывалась с ним, то изменялась: она дрожала от робкого нетерпения и была живой, живой… Он скалывал ее защитную оболочку слой за слоем, пока не добрался к самой сердцевине ее женственности. Его не интересовало, есть ли в ней сила что-то делать, творить. Ему вообще было неважно, какой она скульптор: ниже среднего уровня или выше. Он только смеялся, когда она серьезно заявляла ему, что должна работать.

— Зачем тебе работать, раз у тебя есть я, чтобы о тебе заботиться? — сказал он и, прежде чем она смогла возразить, страстно прошептал: — Знаешь, Сюзан, что у тебя ямочка около левого уголка губ? Подожди, не двигайся, я должен тебя туда поцеловать.

И Сюзан ждала и забывала обо всем на свете.

Она делал именно то, что хотела. Так почему же она непрестанно думает о своей «Коленопреклоненной» и о том, что с ней станется, когда она оставит ее, одинокую, на растерзание старым академикам?

* * *

— Сюзан! Сюзан!

День начинался его голосом. Она спала так, как не спала уже с детских лет. Его голос вызывал ее из сна.

— Ты так прекрасна, когда спишь, что я должен был разбудить тебя, чтобы сказать это!

Она проснулась, каюта была полна свежего морского воздуха, солнца и звуков его голоса. Под его взглядом она, все еще в полусне, чувствовала себя красивой. Она была красивой женщиной, и этого было достаточно.

— Сюзан, ты помнишь вчерашний вечер? Когда ты утром просыпаешься, то твои глаза смотрят так, словно ты ни о чем не помнишь.

Она быстро кивнула. Она помнила все. Когда он ласкал все ее тело, ей казалось, словно он высекает и освобождает ее из мрамора, словно бы она была из глины, а он лепил ее. Прикосновения его рук оживляли ее. До этого, момента она никогда себя не видела.

— Когда я тебя глажу, Сюзан, то чувствую восхитительные изгибы твоего плеча, спины, бедра, колен, щиколоток, красивых ног. У тебя такое сильное тело! Я ненавижу хрупких женщин!

— Мне надо быть сильной, у меня интересная работа, — сказала она ему однажды. А он быстро ответил:

— Нет, ты сильная, потому что обладаешь силой — это прекрасно.

Обожая ее, он создавал то, чем она до сих пор не была. Он создавал женщину, которая полностью сознавала себя саму. Их взаимоотношения ни в чем не походили на супружество, не возбуждали в ней никаких воспоминаний и сопоставлений. Она, скорее, казалась себе его любовницей, любимой и любящей. Их любовь не распространялась дальше их двоих. Они не мечтали о совместном домашнем очаге или ежедневной совместной жизни. Между ними существовала только та сильная, возбуждающая взаимная страсть…

Он поднял ее с постели и завернул в кружевную шаль. Шкафы в их каюте были полны подобных дорогих вещей, которые он сам выбрал для нее.

— А теперь умойся и причешись! — скомандовал он.

Когда она вернулась, в маленькой комнате был уже накрыт стол. Они позавтракали вместе, весело подшучивая друг над другом. Он настолько овладел всем ее существом, что Сюзан забыла обо всем остальном.

Но все же, улучив момент, она сказала:

— Мне нужно увидеться с детьми.

— Нет, не нужно, — сказал он. — Тебе нужно только одно: любить меня и больше ни о чем не думать.

Он схватил ее в объятия, и Сюзан полностью отдалась этому мгновению. Каждый такой момент открывал ей новую, ослепительную жизнь. Она засмеялась — она теперь смеялась постоянно. Изо дня в день их окружал океан, сверкающий пронзительной голубизной, а по ночам над ними зависал серп молодого месяца. Дети были счастливы и веселы. Она изредка их видела и изредка о них думала.

Каждая мелочь, привлекавшая ее внимание, была так абсурдно совершенна, как подвергшаяся чрезмерной режиссуре пьеса. Блейк увлекался совершенством деталей. Но полнолуние, безветренную погоду, череду эксцентрично окрашенных заходов солнца он запланировать не мог.

— Я не могу избавиться от чувства, что ты заказал все: солнце, луну и красноватый оттенок моря. — Она положила голову на его плечо, когда они стояли в полночь на носу корабля.

— Естественно, — ответил он всерьез. — Я сказал Господу Богу: принимайся за работу. По Твоему океану поплывет прекраснейшая из женщин. И Он был послушен, как ягненок.

Они рассмеялись, Блейк схватил Сюзан, прижал к себе и начал целовать.

— Блейк, — шептала она ему прерывисто, — Блейк, я почти верю тому, что ты говорил о Боге.

Она напряженно и восторженно впитывала этот момент: Блейк, прижимающий ее к себе, льющийся на них лунный свет и море, спокойное и темное.

* * *

«На суше это не может быть и приблизительно так совершенно, как на море», — думала она, глядя не небоскребы, вырисовывающиеся на берегу на фоне неба. Она чувствовала, как холодеет сердце в ее груди и изменяет свой прежний танцевальный ритм. Кровь, казалось, застывала у нее в жилах. Они прожили эти дни в совершенно нереальном мире. Теперь же она должна будет думать о доме, о прислуге и о жизни в большом городе, которого она не знала — жизнь Блейка была для нее совершенно незнакома. Она так хорошо знала его теперь и при этом знала о нем очень мало. Когда они были одни, ей казалось, что она знает его настолько, насколько это было вообще в человеческих силах. Но как только он выходил из комнаты, то становился внезапно совершенно иным — светским, немного нетерпеливым, со склонностью все критиковать, даже ее саму.

— Сюзан, — обращал он ее внимание на зеркало в двери каюты, когда они уходили, — эта шляпа не идет к твоему коричневому костюму.

— Ты так считаешь, Блейк? — Она ненавидела себя за то, что была не в состоянии воспротивиться ему. Она должна была бы спокойно возразить: «А мне так не кажется, Блейк». Но вместо этого проявляла странную покорность. Может быть, через какое-то время она сможет высказать несогласие с его мнением.

— Когда прибудем домой, приобрети себе другую, — добавил он. — Побольше. Тебе стоило бы отказаться от маленьких шляп. — Сразу же после этого он заявил со своей неизменной горячностью, которая мгновенно ее так будоражила: — Ты так красива, что все, что надеваешь на себя, должно быть единым целым с твоей красотой.

Никогда до этого она не думала о своем лице, теле, глазах, волосах, даже об одежде, которую ей следовало бы носить как идущую ей. И только он создал ее и научил знать себе цену. Может быть, именно поэтому она подчинялась ему и слушалась его.

«Или, может быть, я становлюсь тщеславной?» — спрашивала она себя удивленно. Блейк создавал из нее женщину, которой она никогда до этого не была. Как странно быть тщеславной!

Но Блейк как раз что-то говорил. Корабль уже стоял в порту.

— Вот это моя прекрасная Сюзан, отец. Сюзан, отец никогда не покидает свою сельскую резиденцию, так что он приехал только из уважения к тебе.

Высокий пожилой мужчина с интеллигентным лицом — невероятно худой и хрупкий в светло-сером костюме — взял ее за обе руки. Она почувствовала сухость его рук и губ, когда он целовал ее в щеку. Взгляд его бледных старческих глаз был тоже сухим, он остановился на Сюзан. Он заговорил неожиданно высоким голосом:

— Я уже отчаялся, моя милая, что мой сын женится. У меня самого было очень счастливое супружество. А теперь я рад, что дождался этого.

Она улыбнулась. Этот высокий, слегка покачивающийся старик, нравился ей.

— А это мои дети, — сказала она, положив руки на худенькие детские плечи.

— Очень приятно, — пробормотал он и отвернулся от них. — Как-нибудь им надо на целый день приехать в Фейн Хилл. — Но руки, которые ему робко подали Джон и Марсия, он не пожал. За ними стояла Джейн в монашески черном одеянии. Она была очень бледна, и Сюзан в душе тайно думала: «Какой ужас! Мне даже не пришло в голову, что у нее, наверняка, была морская болезнь». Но прежде чем она успела что-то сказать, Блейк усадил ее в большую машину, и они поехали по залитым вечерним светом улицам города. У одного из домов, расположенных в спокойном квартале у реки, машина остановилась. Двери дома открылись, и из них вышел мужчина в ливрее.

— Составишь нам компанию, отец? — спросил Блейк.

— Нет, — ответил старый мистер Киннэрд, — я поеду к себе в Фейн Хилл. Вы, наверняка, устали. И, кроме того, я безумно устаю в городе. А персики в этом году опять прекрасные. Линлей вам утром их привезет. Один из моих терьеров заболел. Мне надо сразу же назад.

Все вышли из машины, которая тут же бесшумно отъехала. Дети стояли на тротуаре в смущении. Сюзан внезапно показалась себе чужой на чужой улице незнакомого города. Сюзан была словно одурманена и не знала, что будет дальше. Внезапно она почувствовала, что кто-то поднимает ее и сразу же ставит на порог дома.

— Теперь ты у меня дома, Сюзан, — сказал Блейк. Она стояла и смотрела на просторный прекрасный холл, почти лишенный мебели. На противоположной входу стене висела одна из картин Блейка, изображающая индианку, одиноко стоящую в раскаленной пустыне под жесткими палящими лучами солнца. Солнца было столько, что оно прямо-таки изливалось с полотна. Сюзан услышала голос Марсии, доносившийся с улицы:

— Блейк, подними и меня! И перенеси через порог!

Но Блейк с улыбкой повертел головой. Он обнимал Сюзан за плечи и спешил продемонстрировать ей комнаты. Она оглянулась и увидела, что дети в нерешительности остановились в холле.

— Идите-ка сюда, мои милые, — позвала она их.

Блейк широко распахнул одну из дверей.

— Это твои комнаты, Сюзан!

Затем они пошли наверх. Дети осторожно, на цыпочках поднимались за ними по мраморным ступенькам.

Теперь Блейк говорил уже Джону:

— Ты, Марсия и Джейн будете жить на другом этаже.

— Прекрасно, — сказала Джейн и взяла детей за руки.

Когда они спустились вниз, Блейк вновь открыл широкую дверь, Сюзан остановилась на пороге и смотрела на комнаты, которые он обставил для нее — прекрасные в своей простоте и гармонично простые, со светлой, скромной мебелью, огромными окнами и соответствующей интенсивностью светильников.

— Ничего мелкого и пустячного для моей великой Сюзан, — заявил Блейк. — Все проектировал я сам.

— Когда же ты успел? — спросила она, пораженная, осматривая это гигантское пространство.

— Почти сразу же, я имею в виду, что начал через день после того, как мы познакомились, — сказал он, улыбаясь и в то же время наблюдая за нею.

Сюзан не знала, что и сказать. Она стояла и удивленно осматривалась вокруг.

— Тебе здесь нравится? — поинтересовался он.

— Да, — прошептала она, — здесь все такое необыкновенное и прекрасное.

Мгновение она помолчала, а после сказала просто:

— Спасибо тебе, Блейк, за твою любовь.