Сюзан осмотрела длинный узкий салон. Она жила в доме Блейка уже несколько недель и могла довольно точно определить, что утренняя уборка и без того очень чистого и ухоженного дома завершена. В конце салона был разбит маленький, аккуратный садик, а за садиком несла свои воды Ист-ривер. Садовник-шотландец Линлей приезжал один или два раза в неделю из провинции, чтобы поухаживать за растениями, посаженными в изобилии вокруг бассейна. В его отсутствие цветы должен был поливать шофер. Сюзан выслушивала жалобы Линлея:

— Банти не выливает и половины того, что должен, миледи. Это возмутительно! Если позволите, я переговорю с хозяином.

— Ах, нет, Линлей, — сказала она быстро, не беспокойте этим моего мужа, прошу вас. Я поговорю с Банти сама. — Не забыть бы сегодня после обеда, когда она поедет в музей «Метрополитэн», отругать этого мальчишку Банти… В музей «Метрополитэн» она ездила почти каждый день. Там было прохладно и безлюдно, она могла сидеть там столько, сколько ей хотелось, и, не спеша, раздумывать о том, что видела.

В середине лета дом был неимоверно тихим. Дети уехали в лагерь. Уже в первую неделю лета Блейка охватило беспокойство и он спросил у Сюзан:

— Твои дети на лето не ездят в лагерь?

Конечно, их не стоило бы оставлять на лето в городе. Блейк был невероятно щедрым и распорядился подготовить для них западное крыло дома, но и сейчас там было слишком жарко. Кроме того, она застала однажды Блейка в салоне, сжимающим голову ладонями, так как Джон как раз скакал вниз по лестнице.

— Джон! — резко окликнула она сына, пошла навстречу в холл и хотела его отругать. Но ее остановил его невинный взгляд, и Сюзан сдержалась.

— Ты хотел бы съездить в лагерь? — спросила она его.

— Джейн говорила, что она могла бы взять меня и Марсию домой, — сказал он осторожно.

— Вы здесь дома, — сказала она.

— Да, я это знаю, — деликатно ответил мальчик. — Но я имел в виду — по-настоящему домой.

— Ну, нет, — возразила она. — Мне бы хотелось, чтобы вы оба поехали в лагерь, там вас научат плавать, и вообще, там вы отдохнете и окрепнете.

Целую неделю они с Джейн готовили детей в дорогу. Блейк был очень заботлив и мил. Он купил Джону дорогую удочку и объяснил ему, как ловят рыбу на мух. Пожалуй, не существовало ничего, о чем Блейк не знал бы. Но Джон ей на прошлой неделе написал из лагеря письмо: «Прошу тебя, не могла бы ты послать мне простую удочку? Но Блейку ничего не говори. Ребята мне твердят, что простые удочки лучше. Кроме того, мы ловим на червя». Ничего не говоря Блейку, — ни за что на свете она не упомянула бы об этом — она сама сходила в спортивный магазин и купила Джону самую обыкновенную удочку. Марсия сама не писала — была еще слишком маленькой. Но каждую неделю приходило изящно написанное официальное письмо, сообщающее, что у Марсии дела идут хорошо и что из нее будет хорошая пловчиха, что она будет хорошо ездить на лошади, но что она несколько привередливая и упрямая. Сюзан в письме спросила: «Марсия не скучает?» — «Не скучает, — ответило изящное письмо. — Марсия иногда упоминает о своем новом отце, но можно сказать, что она ни о ком не скучает».

Когда дети уже отбыли, Джейн сказала решительно:

— В доме столько помощников, леди, что я вам не понадоблюсь, пока не вернутся дети. Я поеду домой, как следует приберусь и наварю ежевичного варенья.

Итак, она осталась в доме одна с Блейком.

— Тебе хотелось бы куда-нибудь поехать, Сюзан? — спросил он ее.

— А тебе? — ответила она вопросом на вопрос.

— Нет, — сказал он. — Я люблю жить здесь. Я полюбил этот дом, я люблю этот город. Кроме того, у меня есть определенные идеи, которые мне хотелось бы выразить в керамике. Нью-Йорк летом изумителен. К тому же, все разъехались.

Но город был полон людей. Она часто наблюдала за ними из своего окна, выходящего на реку. Она бездельничала, только бездельничала. Она сдалась своей любви к Блейку.

Блейк, несмотря на переменчивость своих настроений, был неутомим в работе. Последний этаж дома служил ему ателье. Сразу же в первый день, приведя сюда Сюзан, он опередил ее вопрос, сказав:

— Ты можешь тоже пользоваться ателье, если захочешь продолжать работу.

— Естественно, я буду продолжать работу, — она посмотрела на него с удивлением. — Только не знаю, когда начать…

Он, казалось, даже ее и не слышал. Он все ей продемонстрировал. Он гордился своим домом и более всего — ателье, которое сам проектировал. В нем были огромные окна со шторами, весьма хитроумно управляемыми при помощи шелковых шнурков и блоков, многочисленные встроенные шкафы с материалами, мольбертами и инструментами — все это составляло резкий контраст с пустой ригой и совершенно беспорядочно оборудованным ателье старого маэстро, ей даже и не снилась такая роскошь. Сюзан часто поднималась наверх, чтобы посмотреть на работу Блейка, но сама она не работала. При всей этой окружающей ее роскоши ей и в голову не приходило ничего, чтобы ей хотелось создать.

Зачем ей спешить? Ей чудесно жилось в доме Блейка, приятно было осознавать, что она жена Блейка. Она была совершенно счастлива.

Когда она вышла замуж за Марка, то неустанно думала о других вещах, которые она хотела бы делать. Теперь же, даже если бы Блейк был беден и если бы ей пришлось готовить еду и мыть полы, она не хотела бы делать ничего иного, только быть тем, чем была, то есть любимой женой Блейка.

— У меня все еще нет ощущения, что я твоя жена, — вновь и вновь говорила она ему.

— Это вообще не важно, — весело говорил Блейк, — это всего лишь чистая формальность, к которой мы прибегли всего лишь из-за того, что она нас устраивает. Единственное, что важно, так это то, что ты — моя любовь.

Он накидал подушек на огромный диван, стоящий в ателье. Лежа на нем, она наблюдала, как Блейк работает. А работал он с жуткой скоростью, не переставая насвистывать, потом на минутку прерывался, чтобы приготовить себе коктейль, потом снова бросался к Сюзан в порыве страсти, которая завладевала им и снова оставляла его так внезапно, что Сюзан чувствовала себя бессильной и сбитой с толку. Его страсть всегда заставала ее врасплох.

Когда она вот так смотрела на него, то время от времени ее удивляло собственное удовлетворение. В ней уже не было тяги к творчеству, а если и была, то, может быть, она компенсировалась упорной и вдохновенной работой Блейка. Рядом с его произведениями ее работы казались бы слишком массивными и громоздкими. Он как раз работал над созданием своей галереи современного искусства. Один или два раза в неделю она видела в ателье натурщиков — молодых мужчин и женщин с худыми, чувственными телами. Блейк проворно делал с них наброски в виде серии прерывистых, изогнутых плоскостей, которые одновременно были и абсурдными и реалистичными.

— Я вообще не понимаю того, как тебе удается чего-то добиться, — сказала она ему. Но я чувствую, что это — искусство.

— Это едва ли не единственное искусство сегодня, — заявил Блейк небрежно.

Сюзан посмотрела на него. Если он неправ, то ей надо было бы с ним поспорить. А он неправ. Ни в какой из эпох не существовало всего лишь одного искусства.

— То есть единственное живое искусство, — добавил он и начал насвистывать мелодию из румбы, которую они в предыдущий вечер танцевали высоко под звездным небом. Каждый вечер он водил ее куда-то на люди, где их не знали, и затем они вместе смотрели с высоких зданий вниз, на бесконечные нити нанизанных огней.

* * *

Однажды она спросила у Блейка:

— Мне надо бы съездить навестить родителей. Почему же мне не хочется? Я всегда думала, что люблю их — и я люблю их.

Блейк усмехнулся:

— Может быть, мне удастся сделать тебя откровенной. Ты ведь их никогда не хотела навестить, ты только считала, что тебе надо бы хотеть этого. Дети, как правило, недолюбливают своих родителей, что вполне естественно.

— Я не верю в это, — сказала она, изумившись. Это его высказывание еще долго сидело у нее в голове. Иногда ему удавалось выразить суть вещей точно, хотя внешне это выглядело совершенно случайным.

— Так почему бы тебе не съездить повидать них? Почему я живу совершенно счастливо без отца? Почему он не хочет провести с нами хотя бы вечер? Почему Джон и Марсия обходятся без тебя совершенно спокойно?

Она не ответила. Его лицо, когда он работал вот так, как сейчас, становилось весьма жестким и сосредоточенным, именно такими чертами обладали и создаваемые им фигуры.

— Ты жесткий, Блейк, — сказала она. — Но почему?

— Если не будешь жестким, то ничего не добьешься, — ответил он и отошел на шаг, чтобы посмотреть на глиняную массу, которой он навязал задуманную форму. — Это самая лучшая вещь, которой мы, модернисты, обладаем, — у нас есть жесткость.

— Ну да, но все же почему? — настаивала она.

— Беспощадное чувство красоты! — заявил он. — Чистая красота является жесткой.

Нет, в Блейке нет ничего мягкого. Даже в самой большой своей страсти он всегда беспощаден. И его нежность жесткая… Какой была его жизнь? Она не хотела ничего знать о нем. Он у нее тоже ничего не спрашивал о том, как она жила до него, а сама она об этом не говорила. Они жили так, словно до их теперешней жизни ничего не существовало. Может быть, так оно и было в действительности.

Сюзан ушла в свою комнату и написала длинное письмо родителям. «Я совершенно счастлива, мои дорогие, — и закончила его словами: Может быть, скоро приеду домой надолго». Потом еще добавила: «Блейк бы с вами, конечно, с удовольствием познакомился», — и далее, на последнем дыхании дописала свое старое детское предложение: «Не забывайте, что я вас люблю. Сюзи». Письмо получилось таким, что она ни за что на свете не хотела бы, чтобы оно попало Блейку в руки.

* * *

Мэри Блейку понравилась с первого взгляда.

Сразу же, как только они приехали в Нью-Йорк, Сюзан послала Мэри письмо, но не получила ответа. Но через несколько недель Мэри вдруг нанесла им визит. Она послала Сюзан через слугу визитную карточку и в ожидании ответа присела в кресло в салоне. Блейк, который как раз вернулся, нашел ее там и отправился за Сюзан в ее комнату.

— Внизу тебя ожидает какая-то девушка, которую зовут Мэри. Говорит, что она — твоя сестра. Красивая девчонка, но на тебя нисколько не похожа.

Сюзан спустилась вниз. Там сидела Мэри, вся в белом и черном, с бледными руками, сложенными на коленях.

— Привет, Сюзан! — сказала она. — Это потрясающе, что именно ты вышла замуж за Блейка Киннэрда!

— Ты знаешь Блейка? — Сюзан поцеловала ее в прохладную, гладкую и бледную щеку. Мэри никогда и никого не целовала. Она просто всего лишь подставляла щеку для поцелуя, глядя при этом куда-то в сторону.

— Я — нет, но Майкл его знает.

— А где Майкл?

— Мы как раз вернулись из Норвегии, — сказала Мэри холодно. — Он рисовал там скалы, море и так, вообще… Он невероятно восхищается Блейком и от души смеялся, когда узнал, что тот женился на тебе. Это должно быть для тебя большой переменой, Сюзан. Майкл говорил, что он не может себе представить, чтобы Блейк Киннэрд на ком-то мог жениться. Ну, по крайней мере, ты теперь будешь независима — он, наверняка, не захочет детей, и вообще…

Вошел Блейк, закуривая сигарету и краем продолговатых серых глаз посматривая на Мэри.

— Так что там должно со мною быть? — спросил он.

— Я говорила, что Сюзан теперь может быть самостоятельной, раз вышла за вас замуж, — сказала Мэри невозмутимо, так, словно она всю жизнь была с ним знакома. В ней не было ни капли робости. Может быть, она и была молчалива в компании женщин, но только не с мужчинами.

— Никто из вас не понимает Сюзан, — сказал Блейк. — Она нисколько не самостоятельна. Так ведь, Сюзан?

Мэри улыбнулась.

— Ты уже не настаиваешь на своих взглядах, Сюзан?

— Конечно, нет, — дерзко ответил ей Блейк. — Она самая женственная из всех женщин.

— Я всегда ее подозревала, — Мэри скривила свои маленькие губы. — Не верьте ей! Она еще охмурит вас и сразу обзаведется еще одним ребенком. Она всегда хотела иметь много детей.

— Ну, это было бы поводом к разводу, — шутливо заявил Блейк. — Я женился на женщине, которую зовут Сюзан Гейлорд, а не Сюзан Гейлорд и компания!

Они обменивались колкостями, шуточками и довольно ехидно смеялись. Мэри воплощала тот тип женщин, в общении с которыми Блейк мгновенно находил верный тон; хотя она его никогда до этого не видела, но в его присутствии вела себя совершенно непринужденно. Сюзан, наблюдая за ними, улыбалась, но не была уверена, что не является объектом их насмешек. Она казалась себе неуклюжей, неспособной бросить вызов и достойно ответить на подначку. Когда Мэри ушла, она совсем покорно спросила:

— Кстати, Блейк, почему ты женился на мне?

— Не имею представления, — ответил он и хитро посмотрел на нее.

— Ты находишь Мэри красивой? — спросила она. В комнате потемнело, она не видела выражения его лица.

Он взял сигарету, и пламя спички осветило его узкое, красивое лицо, ставшее внезапно напряженным.

— Красивая? — задумчиво произнес он. — Даже не знаю. Ее было бы легко рисовать. У нее четкие черты. Но она нисколько не походит на тебя.

Ей хотелось крикнуть: «Когда она была маленькой, она была страшной дурнушкой, Блейк!»

Но, осознав, какая в ней дремлет предубежденность по отношению к сестре, Сюзан испугалась. Любовь к Блейку изменила ее. Никогда до этого у нее не было таких мыслей о Мэри. Она ужаснулась: какова же, собственно, она сама? И желая загладить свою вину перед сестрой, она лихорадочно рассуждала: «Я могла бы подарить Мэри что-то красивое, что-то действительно ценное и красивое. Блейк так щедр ко мне!»

— А что, если мы зажжем свет? — Блейк встал со стула. — Ненавижу неосвещенные комнаты.

Помещение залил свет. Он прислонился к креслу, в котором сидела Сюзан.

— О чем думаешь? — поинтересовался он.

— Я думала, что Мэри можно было бы сделать красивый подарок, — сообщила она простодушно.

Он рассмеялся, его серые глаза были умными и ясными.

— Ты думала о чем-то противном, — сказал он. — И сама этого стыдишься!

— Откуда ты знаешь? — спросила она, изумленно посмотрев на него.

— Простушка Сюзан! — снова рассмеялся он.

— Я простушка? — спросила она покорно. — Я для тебя слишком проста? — Лишь бы он только перестал смеяться! Почему он так часто высмеивает ее?

— Хорошие люди всегда просты, — заявил он. Он все еще нависал над ней и смотрел ей в глаза.

— Мэри… — снова начала она.

— Мэри, — перебил он, — она такая же, как и все прочие женщины. Ты — нет. И давай забудем о Мэри.

* * *

В августе они с Блейком выехали на неделю в Фейн Хилл, так как в Нью-Йорке разразилась страшная жара. Однажды утром Блейк с отвращением отвернулся от глины:

— Черт возьми, все прилипает к рукам, — пожаловался он. — Собирайся, Сюзан. Мы едем в Фейн Хилл. Дом там такой большой, что старикан нас там днем с огнем не найдет.

— Я с удовольствием познакомлюсь с ним поближе, — сказала Сюзан. Она вскочила с дивана. От мыслей о зелени и чистом воздухе у нее перехватило дыхание.

— К чему? Его ты узнать все равно не сможешь, — сказал Блейк. Он тщательно вымыл руки и немного побрызгал на ладони духами, так как они пропитались запахом глины, который он не выносил.

Через час они уже были в пути. А потом Сюзан сидела под огромным вязом с прохладным стаканом в руке и слушала рассказ старого мистера Киннэрда. Блейк развалился на газоне с закрытыми глазами, разбросанными от утомления руками и ногами, но по-прежнему элегантный.

— Теперь о мраморе, — говорил старик и осторожно помешивал длинной серебряной ложкой в высоком стакане, — мрамор не поймешь за всю жизнь. Я предполагаю, что о мраморе я знаю больше, чем кто-либо из живущих на этом свете. Я не продаю его просто так — самые лучшие образчики я оставляю себе, изучаю, чтобы понять их, и только потом отдаю в руки тем, кто что-то умеет.

«Он и сам вполне мог бы быть из мрамора», — думала Сюзан. Он сидел под деревом, листья которого отбрасывали не него колеблющиеся тени, тощий и прямой в своем светлом фланелевом костюме. Маленький черный терьер дремал, положив голову на его длинную, узкую ногу в белом ботинке.

— Между прочим, — говорил Киннэрд сухим старческим голосом, — если бы вы захотели поработать с мрамором, то я был бы и вправду очень рад — у меня тут несколько образцов итальянского мрамора, которые я храню уже несколько лет. Я все думаю, что Блейк однажды захочет перейти на мрамор, но он не хочет.

— Мой стиль мрамора не выносит, — пробормотал Блейк, не открывая глаз.

Сюзан почувствовала слабое волнение, идущее откуда-то из глубины ее существа.

— Я с удовольствием бы на них посмотрела, — осторожно сказала она, — но, пожалуй, попозже.

Блейк зевнул, но даже при этом он не утратил своей респектабельности.

— Не люблю провинцию, — проворчал он. — Она превращает меня в болвана.

Он прикрыл глаза ладонями и мгновенно погрузился в легкую дремоту.

— А почему бы нам не пойти сейчас же? — предложил мистер Киннэрд. Из него исходило такое нетерпение, до сих пор тщательно скрываемое, и Сюзан тотчас же встала.

Они оставили спящего на газоне Блейка и медленно пошли по тенистой аллее.

— У меня здесь собраны все самые красивые блоки, когда-либо проходившие через мои руки. Я просматриваю все новые выставки и отбираю лучшие образцы, которые не подлежат продаже — отдаю их бесплатно.

Он вынул из кармана ключ и отомкнул ворота большого неокрашенного деревянного сарая, стоявшего в конце аллеи. Внутри были блоки необработанного мрамора всевозможных размеров.

— Они все ждут своего часа, — сказал он почти нежно. — Вам бы хотелось выбрать один, моя милая? Однажды я привел сюда Дэвида Барнса, и тот взял себе три — один большой и два маленьких. Эдисона он тоже делает из моего мрамора.

Сюзан беспокойно прохаживалась среди блоков мрамора. Что-то тревожное снова шевельнулось в ней.

— Вам не следует выбирать сразу же, — сказал он. — Вы примете решение не спеша, мрамор быстро не выбирают.

— Да, я знаю, — согласилась она. Ей надо было бы сказать еще что-то, но она не могла. Она была рада, когда он снова закрыл ворота, но продолжала чувствовать в себе беспокойство, словно предвестие боли.

— Что касается мрамора, то Блейк неправ, — сказал мистер Киннэрд. — Это единственный материал, достойный настоящего скульптора, но никак не глина. Лишь только самые великие могут справиться с твердостью этого камня. Блейк же его боится.

Сюзан удивленно посмотрела на Киннэрда. Его лицо было спокойным и холодным, когда он говорил о своем сыне.

— Вещи Блейка, — продолжал он, — не вынесли бы мрамора, равно как и мрамор не вынес бы их. Необходимо иметь некую внутреннюю твердость, иначе мрамор вам не подчинится. Нет, мрамор предназначен только для простых вещей, это значит — для вечных.

Сюзан внимательно слушала рассуждения этого удивительного старика. Но не ответила ему. В глубине ее существа вновь что-то шевельнулось. Словно она почувствовала в себе движение будущего ребенка.

* * *

В первый прохладный день в начале ранней осени она отправилась в больницу Хэлфреда, чтобы осмотреть свою скульптурную группу. Она уже несколько раз хотела пригласить туда Блейка, но так ничего ему и не сказала. Она боялась услышать его мнение. Она закончила скульптурную композицию так давно, что уже не доверяла своей памяти; какова она теперь? Сначала она хотела увидеть ее сама.

…Они стояли там, воплощенные в неподвластной времени бронзе. Картина может быть уничтожена временем, книга рассыпется и исчезнет, музыка смолкнет. Но тому, что создала она, хорошо это или плохо, было суждено существовать долго. Она смотрела на нее с чувством торжества, потому что знала, что ее детище переживет своего создателя.

Но когда она их рассмотрела, они показались ей неуклюжими и огромными. Они действительно были такими или только казались, потому что она привыкла к элитарно-утонченным скульптурам Блейка? Эти же были огромны и тяжеловесны, плечи мужчины широки, женщина полногруда. Она прямо-таки слышала ехидный голос Блейка: «Безнадежный реализм, Сюзи!» Но почему они тогда кажутся живыми? Темная бронза прямо-таки излучает жизнь! Две девушки остановились возле нее и, старательно пережевывая жевательную резинку, принялись рассматривать скульптуры.

Сюзан услышала, как одна шепчет другой: «Эта женщина кажется жутко печальной, тебе не кажется?»

«Да, — ответила другая. — Я чуть было из-за нее не расплакалась».

Если бы их услышал Блейк, то он, наверняка, начал бы смеяться.

Сюзан повернулась и пошла домой. Даже не спросив, дома ли Блейк, она направилась к себе в комнату и закрыла дверь. Там она разделась, выкупалась, надела домашнее платье и прилегла на диван. Блейк распорядился установить вокруг зеркала под разными углами, в которых она многократно отражалась, становясь все меньше и меньше; комната оказалась наполненной красивыми, лениво лежащими женщинами на диванах с сатиновой обивкой кремового цвета. Сюзан лениво подняла руку. Как она у нее побелела и помягчела. У нее никогда не было таких мягких и белых рук! Она посмотрела в зеркало и увидела в нем бесчисленное множество красивых, ленивых и белых поднятых рук. Она отвернулась от всех этих женщин и погрузила лицо в ладони.

Когда Блейк вошел, она даже не шевельнулась. Он подошел к дивану и остановился, но она даже после этого не пошевелилась. Сюзан ощутила на плечах тяжесть его рук. Он старался повернуть ее к себе. Его руки были ловкими и твердыми — ей всегда было немного больно, когда он прикасался к ней.

— Да ведь ты не спишь! — воскликнул он.

Он погладил ее по голове и присел на диван. Стройные, красивые мужчины в зеркалах склонились над прекрасными женщинами.

— Что происходит? — спросил он.

Но он и не ждал ответа. Он внимательно посмотрел на нее, и его серые глаза вспыхнули.

— Боже, как ты прекрасна! — сказал он.

Мужчины в зеркалах склонились еще ниже и схватили женщин в объятия. Все мужчины были Блейками, но ни одна из женщин не была Сюзан — нет, она не узнавала этих женщин.

* * *

Ее жизнь, всегда простая и рациональная, складывалась теперь из блестящих и отрывочных фрагментов. Из кусков, которые ничто не соединяло. Они не являлись продолжением друг друга. Сюзан ходила по комнатам этого большого и просторного дома, и все же не чувствовала себя здесь дома. У нее было все. Она действительно не могла себе представить что-то, чего не имела. Блейк ее страстно любил. Она была его любимой. Джон с Марсией вернулись. Она была их матерью.

— Я наловил шесть рыб, и мы их съели, — рассказывал Джон. — Жаль, мама, что ты не приехала на них посмотреть.

— А я плавала с утра до вечера. — Марсия, загоревшая до бронзового цвета, источала умиротворение.

Джейн вернулась со множеством стеклянных банок с мармеладом и вареньем.

— Остальные я оставила дома, в погребке, — сказала она.

— Почему, Джейн? — спросила Сюзан. — Там ведь никого нет.

— Не знаю, — ответила Джейн. — Мне так пришло в голову. Я все там как следует вымыла. Там прямо небесное спокойствие.

Внезапно дом Блейка показался ей чужим.

— Как новый колодец? — спросила она.

— Изумительный. Вода вкусная и холодная.

Она уже ничего не сказала в ответ на это. Если бы Марк пил эту вкусную, холодную воду, то, возможно, и сейчас был бы жив. Но тогда она не жила бы с Блейком. Теперь она уже не могла представить себе жизни без Блейка.

Она была любовницей Блейка, а он — ее любовником.

— Надень сегодня то платье цвета темного золота, Сюзан, — сказал ей Блейк. Они шли на танцевальный вечер. — Тебе всегда следовало бы носить темно-золотой цвет, милая. Подожди, я поправлю тебе прическу. Все вернулись в город и теперь хотят узнать, на ком женился Блейк Киннэрд. Знаешь, я всегда утверждал, что никогда не женюсь, Сюзан, — ох уж эти твои проклятые прекрасные глаза!

И вот она, любовница Блейка, горделиво шла с ним под руку, благосклонно улыбаясь крутившимся вокруг Блейка веселым и красивым людям.

— Сюзан, Сюзан! — представлял он ее всем. Глаза женщин смотрели на нее с холодным любопытством, глаза мужчин — обжигали. Она смотрела на всех одинаково спокойно и говорила лишь изредка.

Она никогда не войдет в их круг — она не способна развлекаться с ними, думала Сюзан, слушая и наблюдая за происходящим. Она не понимала того, что они говорят. Но Блейк понимал. Он парировал их утонченные намеки и недомолвки. Время от времени к нему вдруг приближались женщины и мимоходом с горящими глазами швыряли в него язвительными фразами. Женские взоры растекались вокруг, словно кипящее озеро. А он преодолевал их пылкость и с улыбкой ускользал от них. Ни одной из этих великолепных женщин не удалось прикоснуться к нему. Он всегда отступал, делая вид, что не замечает протянутой к нему руки.

«Блейк умеет о себе позаботиться, — думала она. — Но ему это нравится — он немного влюблен в каждую из этих женщин». И, окруженная веселящимися, возбужденными людьми, их быстрыми вызывающими взглядами, она сосредоточенно думала, почему же Блейк женился именно на ней.

— Ты хорошо развлеклась? — спросил ее Блейк в четыре часа утра, когда они ложились спать. Он был немного навеселе; откинув ей голову, он целовал ее в шею. Она в задумчивости не проявляла никаких эмоций и продолжала пассивно лежать.

— Думаю, что да, — сказала она серьезно. — Однако же странно, что я не могу припомнить ни одного лица.

— Ты выпила лишку, — засмеялся он.

Но Сюзан в этот вечер вообще не пила. Она только наблюдала, слушала и рассуждала.

— Сюзан, иди ко мне! — приказал Блейк и она послушно вскинула руки на его плечи. Ведь она любила его и была его любимой женщиной, хотя и не знала, почему. Но и это было всего лишь фрагментом этого вечера…

* * *

Однажды ее пришел навестить Майкл. Он пришел один, и она тоже была одна. Все прекрасное и мальчишеское в нем пропало. Черты Христа исчезли, словно их никогда и не существовало. Русые волосы потемнели и развились. У него были маленькие усики и наметившееся брюшко. О Мэри он вообще не упоминал, даже не сказал, что она была с ним в Норвегии.

— Готовлюсь к выставке, — сказал он. — Все лето я не писал ничего, кроме скал, воды и обнаженной натуры, но больше всего — скал и воды. Что-то особенное появляется в мягком женском теле, когда оно распластано на влажной, черной скале, которую охватывает злобный прибой. Кажется, что он вот-вот разорвет ее, и возникает желание, чтобы он изувечил ее и уничтожил. — Мгновение он молчал. — Вот такие вещи я сейчас пишу. Человек делает то, что должен… — Он встал, подошел к окну салона и посмотрел на реку.

— Коней ты уже не рисуешь? — спросила она. — Когда-то ты так прекрасно рисовал бегущих коней. Я прямо-таки ощущала в их гривах ветер.

— Я рисовал диких лошадей у водопоя в пустыне, — сказал он. — Полотно купил старый Джозеф Харт.

— Расскажи мне о них, — попросила она.

— Ничего особенного, — сказал он нервно. — Я был на Западе и никогда еще не видел диких лошадей. Люди о них рассказывали, но я их никогда не видел. Потом как-то ночью меня одолела бессонница, я вышел из хижины и вскарабкался на небольшой песчаный холм и увидел их на склоне, их было девять, и они пили воду. Один был черный, а остальные — белые. Тот черный меня почуял. Это был их вожак. Светила луна, он поднял голову и заржал, и все они поскакали за этим черным и исчезли.

— Я прямо вижу их, — сказала Сюзан. — Ах, Майкл!

Однако он, закуривая сигарету, сменил тему:

— Интересно, как вы будете влиять друг на друга, — ведь тебе или ему придется измениться. Но я не могу себе представить, чтобы Киннэрд смог быть другим.

— Ты не женился? — спросила она.

— Нет, Боже упаси! — воскликнул он. — Это меня окончательно погубило бы.

— Почему? — спросила она, так как в ее памяти еще было живо воспоминание о том, как отчаянно он когда-то хотел жениться на Мэри.

— Я не хочу никого подпускать к себе близко, — сказал он. — Я недостаточно силен для этого. Только теперь я это вижу. Я перестану быть личностью и потеряю то главное, что позволяет мне создавать картины. — Он замолчал, а после добавил: — У тебя это, видимо, обстоит иначе.

— Почему? — спросила она.

— Потому что ты — женщина, — он пожал плечами.

— Да, женщина, и что же? — повторила она.

— У женщин больший запас прочности, — сказал он. — Это заложено в физиологии.

Она хотела было запротестовать, но потом передумала. Вчера, когда Блейк уснул, она тихо лежала во тьме, опустошенная и удовлетворенная. Да, она все еще чувствовала удовлетворение. Теперь она в упор смотрела на Майкла. Она была слишком прямолинейной, чтобы отрицать очевидное.

Она любовница Блейка.

* * *

Однажды к ним с шумом ввалился Дэвид Барнс. Сюзан с Блейком обедали одни.

— Так-так, — сказал он и осмотрелся. Столовая сразу же наполнилась громкими звуками его голоса, грохотом шагов, размашистыми движениями, многократно повторенными наклонными зеркальными панелями, установленными здесь Блейком. — Я думал, Блейк, что в Париже вы займетесь чем-то другим, а не женитьбой.

— Ну, вы ведь знаете Сюзан, — сказал небрежно Блейк. — Она является ярким представителем того проклятого типа женщин, которым ничего невозможно предложить, кроме брачных уз, — женщинам этого типа ничто другое не идет. — Он быстро и умело отделял мясо голубя от костей. Пальцы его изящных рук всегда отличались ловкостью. — Бог свидетель, я не хотел жениться, — продолжал он. — Я ведь перепробовал все возможные варианты, так ведь, Сюзан? Но вопрос стоял так: либо я женюсь на ней, либо мы порываем наше знакомство.

— Но, Блейк! — выкрикнула в смятении Сюзан. — Ты же с самого начала хотел на мне жениться!

— Ах, — горестно вымолвил Блейк и тоскливо посмотрел на Барнса, — вплоть до этого момента она ничего не хотела понимать. Как вы знаете, Барнс, это глупое и наивное создание!

Мужчины весело рассмеялись, а когда она покраснела от душевного отчаяния, то даже тогда они не смогли удержаться от смеха. Неужели она вообще не разобралась в Блейке?

— Я знаю, что ты меня только дразнишь! — выкрикнула она. Но не была уверена в этом.

Ее неуверенность не прошла и после обеда, когда Блейк ушел и она осталась наедине с Дэвидом Барнсом.

— Так вы вышли замуж, Сюзан? — сказал он вдруг. Закурив трубку и удобно вытянув ноги, он защелкал суставами своих крупных, грязных рук. — Я думал, что у вас это уже пройденный этап и что вы готовы к работе. Вы что же, никогда и не начнете работать? А, впрочем, чему тут удивляться! Это все из-за того, что вы — баба. Женщин не интересует настоящая работа.

— Но я вам не могу объяснить, Дэвид, мне и самой это не очень понятна — что-то во мне желало Блейка, — сказала она откровенно.

— Блейк ведь не такой, как тот… как его звали? Он не будет столь любезен, чтобы скончаться молодым, — сказал Дэвид Барнс, и в глазах у него появилось жесткое выражение. — Блейк будет жить и жить. Он похоронит всех, прежде чем решится на это сам.

— Если бы Блейк умер, то я бы тоже умерла.

— Ах, вам это только кажется.

Она не ответила. Через минуту она подняла на него взгляд и обнаружила, что он смотрит на нее с любопытством, словно видит в первый раз.

— Что? Что случилось?

— Вы не испытываете ни капли вины? — спросил он.

— Вины? — повторила она.

— Да, вины. Вины! Ваша жизнь проходит, а вы ничего не делаете.

Она покачала головой.

— Мне достаточно того, что я живу.

— Она живет! — прошептал он. — Это вы называете жизнью? В таком случае нет смысла говорить с вами.

Поспешно попрощавшись, он ушел.

— Барнс живет, словно отшельник, — говорила она вечером Блейку. — Он позволил искусству уничтожить свою жизнь. Но жизнь должна быть на первом месте, так ведь, Блейк? Искусство возникает только из прожитого, как цветок из семени.

— Ты все еще думаешь об искусстве? — спросил Блейк. Его серые глаза улыбались. — Я думал, что ты со всем этим уже покончила.

Прежде чем она успела посмотреть на него, он быстро произнес:

— Сюзан, сегодня я выдумал вечернее платье, которое хотел бы для тебя заказать: тонкая, жесткая золотая нить на красном фоне и под ним плотно обтягивающая подкладка. — Он начал рисовать в одном из маленьких блокнотов, которые были всегда у него под рукой. Она наклонилась над ним, глядя на стремительный бег его карандаша. Модели, которые он создавал для нее, ей начали нравиться. Вначале, когда он одевал ее в такие же экстравагантные вещи, она стыдилась, теперь же она свою фигуру уже считала материалом Блейка. Она охотно подчинялась ему. Потому что он был ее любовником, а она — его любовницей. Она продолжала жить своей жизнью, нанизывая на ее нить один фрагмент за другим. И только много позже она вспомнила, что в этот день Дэвид Барнс ни разу не упомянул о своих «титанах» и о том, над чем работает.

Блейк заявил:

— Рождество для меня, милая, ничего не значит. Тебе же стоит забрать детей и поехать навестить родителей. Если ты не исполнишь долга, то будешь чувствовать себя ужасно — примерно так же, как и я, если бы я это сделал. Поэтому я не поеду к отцу даже на ужин.

— А что ты будешь делать на Рождество, Блейк? — с беспокойством спросила она. Ей казалось, что она совершит предательство, покинув Блейка в первое их совместное Рождество. Но он ко всем праздникам чувствовал отвращение.

«Почему это мне кто-то должен напоминать о времени?» — всегда говорил он.

— Я, пожалуй, буду занят кучей дел, но ни об одном тебе не скажу. Скажу только, что если ты останешься, то тебе не позволяется замусорить мне дом какими-нибудь деревцами или украшениями, а детям — заваливать меня подарками, которые мне не нужны.

— Хорошо, — ответила она спокойно. Она никогда не знала наверняка, когда Блейк говорит серьезно. Она непрестанно наблюдала за ним, чтобы докопаться до истинного смысла того, что он имеет в виду, потому что его слова, как ей казалось, не отражали этого в полной мере.

Впервые она захотела хотя бы на минутку оторваться от него. Она до сих пор не могла разлучиться с ним ни на одну ночь и теперь начинала ощущать истощение. Он удерживал ее на таком уровне интенсивности жизни, который не был ей свойственен. Она похудела, хотя жила в полной бездеятельности. Сюзан хотелось уйти от него, присесть к камину в тихом, старом доме, где она не слышала бы ничего, кроме его тишины. В доме Блейка все было налажено в соответствии с его потребностями. Прислуга была нервной и избыточно учтивой. Даже Джейн не была прежней. Она занимала свою собственную комнату рядом с детской и не имела ничего общего с другими слугами.

— Джейн, на Рождество мы поедем к моим родителям, — сказала Сюзан.

— Джон это вымолил, — сказала Джейн.

— Я хочу отдохнуть, — медленно произнесла Сюзан, — хотя и не знаю точно, от чего.

Джейн явно хотела что-то сказать, но передумала и пошла упаковываться.

Когда Сюзан, наконец, решилась, праздник был уже у дверей; она снова прильнула к Блейку.

— Мне не хочется покидать тебя, — сказала она и посмотрела на детей. Джон в холле скакал на одной ноге туда-сюда, а Марсия чинно стояла в новой шляпе и пальто. Конечно же, она должна ехать. Детское сердце не выдержало бы такого разочарования. Но если бы она была одна, то не уезжала бы. Блейк был у нее в крови, словно дурманящий напиток, словно сладкая боль. Она закрыла свою жизнь перед всем, кроме Блейка.

— Как раз наоборот, ты очень хочешь покинуть меня, — сказал Блейк, и глаза его заблестели. — Тебе хочется уехать.

— Ты так думаешь? — воскликнула она. — Блейк, откуда ты знаешь?

— Ты немного иная, Сюзан, совсем немного. Я чувствую это, когда держу тебя в объятиях. Ты никогда до конца не уступаешь. Беги прочь и увидишь, как ты будешь скучать!

— А ты будешь скучать, Блейк?

— Конечно, буду, но не очень — мне нужно сделать кучу дел.

Он поцеловал ее быстро и жестко.

— Ну, а теперь иди. — Он бросил на нее уверенный взгляд собственника.

Он любил ее, но нежности в нем к ней не было.

* * *

Ей так долго не доставалось нежности и так долго она была прикована к неистовой страсти Блейка, что дом ее детства стал для нее целым миром блаженства. Она вскользнула в обтрепанность старых кресел и диванов, широких старых кроватей и выцветших штор. Когда она увидела в дверях отца, ей внезапно захотелось заплакать. Джон как раз вбежал на кухню.

— Я так долго уже не был на кухне, — говорил он еще в машине, а Марсия кричала:

— А я в кухне вообще не была!

— Нет, ты была, — сказал мальчик серьезно, — но ты этого не помнишь. И я едва вспоминаю. — Марсия летела за ним.

— У меня новое пальто и шляпа! — кричала Марсия звонким голосом.

Сюзан прижалась к постаревшему отцу, губы ее дрожали.

— Ну вот видишь, Сюзи, девочка моя, — сказал он и похлопал ее по спине.

«Папочка, мне было тяжело», — хотела она признаться ему. Но не сказала ничего и теперь сама удивлялась своей скрытности. В конце концов, это в общем-то было бы не совсем правдой. Она просто нуждалась в нежности, просто жаждала немножко сочувствия, хотя и не было ясно, почему.

— Не знаю, почему я, собственно, плачу, — сказала она и улыбнулась, пытаясь в суматохе найти носовой платок. — Я так рада, что снова тебя вижу, папа. Но ты похудел. — Она вновь шмыгнула носом.

— Ну-ну, будет тебе! Мама, однако, уже ждет тебя. Комната приготовлена. Марсию мы устроим в комнате Мэри. Мэри на Рождество не приедет — у нее другие планы. Я эту девчонку не понимаю, Сюзан. Так и кажется, что она не имеет к нам никакого отношения.

— Таких, как она, много, — сказала Сюзан. Ей не хотелось говорить о Мэри. Она поцеловала смуглую щеку отца и пошла на кухню к матери. Та стояла у стола и нарезала хлеб. Увидев Сюзан, она подставила для поцелуя увядшую щеку. Джейн уже чистила картошку.

— Ты выглядишь все так же, мама. — У нее все еще была крепкая фигура, а в выцветших русых волосах — ни одной седой нити. И только лицо было покрыто паутиной морщинок — некогда светлая и нежная кожа ее увяла.

— Это потому, что я здорова, — сказала мать. Затем она посмотрела на Сюзан. — Но ты, однако, исхудала, Сюзи — такой худой ты еще не была. Но это дело поправимое… Тебе не кажется, что Джон больше похож на Марка? Но скорее фигурой, чем лицом.

— Я и не замечала, — сказала Сюзан. Она оглянулась на сына. Марка уже слишком давно не было в живых, и теперь перед нею был только Джон.

— Я уже его почти и не помню, — грустно сказала мать. — Его родители никак не могут прийти в себя. Заперлись дома и вообще не показываются на людях. С того времени, как они перестали ходить в церковь, я их и не видела. В церкви они не были с того воскресенья, как умер Марк. Ты помнишь, что он умер в воскресенье? Говорят, что после его смерти, они перестали верить в Бога.

— Я вообще не знаю, какой это был день, — сказала Сюзан. Она должна была бы сходить навестить родителей Марка. Но зачем? Как только умер Марк, они исчезли из ее жизни. Какую веру она могла бы им вернуть? Она сама теперь живет всего лишь мгновениями своей собственной жизни.

В духоте кухни остро пахло пряностями. На окне стояли красные пеларгонии, на которые светило слишком уж пронзительное солнце. Мать посыпала коричным сахаром краюшки хлеба, намазанные маслом.

— И я бы одну съела, — попросила Сюзан. Когда она была маленькой, то спешила из школы ради хлеба с маслом и коричным сахаром домой. Она взяла ломоть и вонзила в него зубы.

— Я и не знала, что ты любишь хлебушек с сахаром, мама! — крикнула ей Марсия.

— Еще как! — ответила Сюзан.

Хлеб был очень вкусным; она медленно съела его весь, до последней корки, затем пошла наверх в свою комнату. Она была точно такой же, какой Сюзан ее некогда оставила: голубые в клеточку хлопчатобумажные шторы, голубое покрывало на кровати и коврик на полу. Сюзан уселась в плетеное кресло. Она чувствовала, как ослабевает и спадает напряжение — нервы и мускулы ее были словно туго натянутые струны. Теперь она возвращалась к себе, в свое собственное я. Она хотела спать, только спать, чтобы не нужно было ни с кем говорить и никого слушать. О детях позаботились, так что ей не надо было думать о них. Она встала, стянула с себя соболью накидку, которую ей подарил Блейк, и повесила ее в шкаф. Там все еще висел ее старый голубой халат, чисто выстиранный. Сюзан сняла платье, накинула халат и легла на невероятно мягкую знакомую постель. И мгновенно провалилась в сон.

Проснувшись, Сюзан увидела склонившуюся над ней мать. Горел свет и на улице было темно.

— Мы за тебя испугались. Не больна ли ты, Сюзи?

Она попыталась сесть. Здесь стояла оглушительная тишина. В городе она привыкла к шуму.

— Нет. Я просто устала. Как прекрасно оказаться снова дома!

— Ужин уже готов, — сказала мать, — Сегодня у нас отличные устрицы. Дети уже едят — они, кажется, совсем оголодали. Боже мой, та твоя женщина — как ее зовут? — она ужасно ловкая.

— Джейн? — зевнула Сюзан.

— Не могу же я сразу называть каждого по имени, — запротестовала мать. — И потом, Сюзан, ей, наверное, стоит есть со всеми за одним столом?

— Нет, она бы себе места не находила.

— Ну, — сомневалась миссис Гейлорд, — я предполагаю, что ты ее хорошо знаешь. Тут, девочка, тебе не надо особо наряжаться — надень только тапочки. Мы тут по-домашнему.

Они уселись за освещенным столом, и отец склонил голову в молитве. Джон и Марсия от удивления перестали есть, не донеся ложечек до рта. Сюзан не учила их молиться перед едой. Запах наваристого супа проник в ее ноздри. С наслаждением она взялась за еду.

В тихом родительском доме не происходило ничего. Родители не очень-то много говорили и между собой и с ней. Они не спрашивали о ее жизни, и она о ней не говорила.

— Блейк сожалеет, что не смог приехать, — сказала она в первый же вечер. Мать, которая слушала ее лишь в пол-уха, осматривая стол, ответила:

— Да, жаль. Может быть, сможет приехать как-нибудь потом.

Блейк каждый день посылал ей телеграммы, так что Сюзан не ощущала его отсутствия. Она была удивлена этим и иногда боялась этого. Наверняка, скоро ей начнет недоставать его. Как только на нее навалится тоска по нему, то сразу же она тронется в обратную дорогу.

Но проходил день за днем, а Сюзан все еще не хотелось уезжать. Она жила в тишине и не нуждалась ни в чем, кроме как в настоящем отдыхе. Однажды она вспомнила о своей ферме, но и туда ей ехать не хотелось. Она напомнила бы ей о Марке, а она не хотела вспоминать никого и ничего. Она чувствовала, что в ней что-то медленно высвобождается, распрямляясь, как распрямляется дерево, освободившееся от большого груза.

— Может быть, ты хочешь пригласить подруг? — спросила у нее мать. Сюзан покачала головой. О чем бы она с ними говорила?

И только когда в воскресенье перед Рождеством они пошли в церковь, она увидела на скамье перед собою Хэла с Люсиль и между ними трех их детей. После мессы Люсиль подлетела к ней с криком: «Сюзан, как прекрасно, что ты здесь! Мы слышали такие изумительные вещи! Не говори мне, что это твои дети! Ты не состарилась ни на день, а я уже настоящее пугало — толстая, просто ужас! Это я раздобрела после Джимми. А это моя единственная девочка Леора».

Сюзан посмотрела на бледную, худенькую девочку, которая, единственная из детей, походила на Хэла.

— Однажды я услышала, как ты плакала, и взяла тебя на руки, — сказала ей Сюзан. — Но ты не можешь помнить об этом.

Девочка испуганно завертела головой, а Люсиль разразилась своим мощным смехом.

— Леора все еще плакса, — сказала она весело. — А вот и Хэл, Сюзан! — Хэл стоял здесь, большой и робкий, с намечающейся лысиной. В этот момент ею завладели воспоминания о Марке. Если бы Марк был жив, она стала бы одной из них. И что — что вообще случилось бы с ней, если бы Марк был жив? Теперь же она была слишком далека от них.

Сюзан много гуляла в эти дни. Зима была очень теплой.

— В этом году не будет много снега, — сказал мистер Гейлорд, когда дети посмотрели на небо. — Я заметил, что кукуруза была слабой, и белки не очень-то спешили запастись орешками. Это тоже предвещает мягкую зиму.

Сочельник выдался светлым, утро было, словно февральское, залитое спокойным теплым солнцем. Тогда Сюзан вышла на прогулку к саду миссис Фонтен. Дом был заперт, и ворота на замке. Сюзан перелезла через низкую каменную ограду и зашагала по газону, покрытому опавшими листьями, пока не увидела маленькое озерко. Там на берегу стоял на коленях ее амурчик и смотрел в воду. Сюзан рассматривала его, словно никогда до этого не видела. Она не вспоминала о нем целые годы, так, как забывают о ребенке, который умер сразу же после рождения. И она не вспомнила, что создала его для того, чтобы они с Марком могли пожениться.

«Он вполне хорош, — думала она, даже не вспомнив о причине, вызвавшей его появление. — Он выглядит, как живой, хотя я тогда еще почти ничего не умела».

Ветер сбросил вниз пригоршню последних листьев; они падали на амурчика, цеплялись за него, слетали и невесомо ложились на тихое, мелкое озеро… Как давно это было! Она словно была укутана в бесконечную тишину.

Даже Рождество не вырвало ее из этой тишины. Оно со своими хорошо знакомыми и такими близкими ритуалами прошло стороной. Когда кончился Сочельник и Сюзан осталась одна в своей комнатке, она осознала, что Блейк не послал ей никакой весточки. Его подарок висел на рождественской елке — маленькие квадратные часики, усыпанные алмазами, но с ними не было никакой открытки. Пакетик прибыл прямо из магазина. Сюзан решила было позвонить Блейку, но передумала.

* * *

Как-то отец вдруг попросил ее:

— Поиграй мне немного, Сюзан. Теперь у меня не очень-то много возможностей послушать музыку.

Они поднялись наверх, в мансарду. Сюзан играла композиции, за которые не бралась уже много лет. Отец сидел и слушал, положив на губы пальцы своей прекрасной руки. Слушая музыку, он всегда прикладывал руку ко рту.

— Ты еще пишешь стихи, папа? — спросила она его во время игры.

— Нет-нет, я уже отказался от этого, — ответил он со вздохом.

— Но от южных морей ты, однако, не отказался? — спросила она его с улыбкой. Правой рукой она извлекала из инструмента серебристые высокие звуки, а тихие басы следовали за ними, как эхо.

— Иногда я немного подумываю о них, — сказал он. Затем он улыбнулся ей, как пристыженное дитя. — Тебе, наверняка, ясно, что я всегда знал, что никогда туда не попаду, — сказал он спокойно. Он закрыл глаза; Сюзан играла еще час, а он слушал.

А затем, доиграв обожаемого им Сибелиуса, она обернулась к нему. Он смотрел на нее, дрожал, и в его голубых глазах стоял страх.

— Папа! — порывисто выкрикнула она.

— Где-то в жизни я сбился с дороги, Сюзан, — прошептал он. — У меня было чувство, что я иду по главной дороге, но попал-то я в тупик! И выбраться из него мне не удалось.

— Но, папа, — умоляюще сказала Сюзан. Она подошла к отцу, обняла его, крепко прижалась к нему лицом. Состариться и слишком поздно узнать, что ты сбился с правильного пути, узнать, что возврата нет, что ты провел жизнь в пестрых фрагментах — это уже предвестие смерти.

— Я растратил жизнь, — продолжал горестно шептать он. — Я растратил сам себя, лучшие годы соблазнили меня и покинули — я не достиг того, чего мог бы достичь. — Сюзан встала перед отцом на колени и судорожно вцепилась в него. Ее обуял страх, гораздо больший, чем его страх, потому что она осознала полностью то, что он имел в виду.

Вот так и с ней случилось. Уходил год за годом, и это было все.

— Но я думаю, это уже неважно, — сказал отец. — Я явно не нужен был миру — это мне недоставало его. Видимо, никому это неважно — только мне.

— Папа! — горячо зашептала Сюзан. Она все еще стояла рядом с ним на коленях. — Может быть, ты не все еще упустил!

— Если ты не обретаешь наконец то, что себе наметил, то вся жизнь, прожитая тобой, теряет свой смысл, — медленно сказал он. Затем внезапно оттолкнул ее и встал. — Ну, что же… — сказал он и отвернулся, но в глазах у него остался страх.

* * *

И его страх стал светом в ее душе. Ночью, лежа без сна, Сюзан пыталась осознать, чем же все-таки оказалась ее жизнь. Свирепствовавший вокруг нее ужас внезапно открыл ей истину: Блейк, Блейк является причиной ее неудовлетворенности! Она, не подчинившаяся никому, сдалась ему, потому что любила. Теперь она уже знала, что Марка она любила не так сильно, потому что он не причинил ей вреда. Но Блейк на нее давил. Сюзан подчинялась ему, и время уходило. Она любила его и боялась одновременно: чтобы он не злился на нее, она позволяла делать с ней что угодно. Поэтому она чувствовала в себе смертельную усталость. Он формировал ее с той же уверенностью, с какой лепил свои статуи из глины, а ее дух, теперь уже покорный, все больше слабел. Она не понимала этого, пока не уехала от него. То существо, в которое он ее преобразовывал, обладало не свойственными Сюзан чертами… Она припомнила, как однажды отец внезапно доверился ей: «Когда я женился на твоей матери, это было маленькое розоволицее созданьице с золотыми волосами. Я думал, что она будет вполне покладистой женой. И только после свадьбы я установил, что это — особа самая упрямая в мире. Эта хорошенькая и глупая женщина все знает лучше и во что бы то ни стало добивается своего. Она уничтожит любого, кто посмеет ей прекословить. Если бы я только мог перестать ее любить…»

Но он не перестал ее любить. Ужасно было то, что он продолжал любить женщину, на милость которой сдался. Он не покинул ее ни на одну ночь, хотя и мечтал об островах в море и даже построил себе дачу у озера. Вечером он, однако, приходил домой. Любил ее и ненавидел.

И так будет со всеми, кто не сумеет уйти… Она должна уйти от Блейка. Но не знает, как, потому что любит его. Другие женщины, смирившись и оставив все, как есть, живут и дальше, но она не может.

Сюзан лежала в темноте своей старой комнаты и составляла горестные планы. Она отравлена Блейком, он циркулирует в ее жилах, как яд в крови. Она умудрилась слепо влюбиться в него. И любит его до сих пор. Даже будучи женой, она обожала его, как сумасшедшая. А такая сумасшедшая любовь означала бы конец личности, если бы она не смогла высвободиться. Она должна взяться за свою судьбу, она должна овладеть собственной жизнью, пока не стало слишком поздно.

— Вина! — сверкнуло у нее в голове. — Теперь я знаю, что имел в виду Дэвид. Естественно, я виновата! — Любовь становится беспощадной, если ей отдаешься безраздельно. Сюзан села в кровати и обняла колени. А что, если однажды утром она проснулась бы и обнаружила, что волосы у нее побелели, а руки слишком ослабли для того, чтобы работать. Что, если бы годы обманули ее и тихо прокатились мимо, тайно, без единого звука, который насторожил бы ее; прокрались так, что она вообще не знала бы, что они ушли? Тогда уже было бы слишком поздно. Руки у нее были бы вялыми, а взор — слабым и тусклым.

Сюзан выскочила из постели, зажгла свет и посмотрела на себя в зеркало. Она все еще молодая и сильная. Ее руки все еще принадлежат ей. Она может ими работать. Время еще есть. Она остановила годы, застав их за жестокой игрой, и теперь будет шагать впереди них всю оставшуюся жизнь. Сюзан стояла и смотрела на себя. У нее был здоровый румянец отдохнувшего человека. Сила прямо-таки изливалась из ее тела. Она желала, чтобы ночь кончилась. Сон прошел, и Сюзан с нетерпением ждала утра. А Блейк? Что она должна ему сказать? Ничего, кроме чистой правды, что она до сих пор только лентяйничала, а теперь должна начать работать? Если он будет смеяться над ней, если будет опять завлекать ее в свои сети, то она заставит себя вспомнить об этом страхе и преодолеет искушение остаться всего-навсего его женой.

Она справится с этим! Сюзан снова легла; устроившись поудобнее, она вновь подумала о Блейке. Она не может ненавидеть его, она никогда не была бы способна его ненавидеть. Какая-то часть ее существа, благодаря ему, уже навсегда останется нежной и страстной. На краткое время он сделал из нее только женщину — одну из многих. Это было одно из измерений его жизни. Она жила в нем и теперь из него вышла. Но двери не закрылись. Она сможет туда входить и выходить по собственной воле, только ей нельзя уже дать Блейку запереть себя там. Никто уже не посмеет ее нигде запереть.

— Я добьюсь своего! — крикнула она громко, и звук собственного голоса отогнал от нее последний остаток страха. Она лежала в тихой темноте, пока наконец не уснула.