Сегодня есть по крайней мере два информационных повода для того, чтобы появились эти строки. Во-первых, исполнилось 100 лет со дня рождения Павла Николаевича Лукницкого. Во-вторых, вышла книга его сына «Есть много способов убить поэта», в которой Сергей Лукницкий подытоживает результаты подвижнической деятельности своего отца в деле реабилитации поэта Николая Гумилева и завершает это дело как писатель и юрист, обозначив жанр книги «социально-правовое исследование».
Павла Лукницкого называют первым Эккерманом Ахматовой. Она очень много значила в его жизни. Но пришел он к ней не ради нее…
Читаю его тексты и ловлю себя на ощущении, которое бывает на грани полусна-полуяви, когда черты реальности еще неотделимы от грезы. Так сливаются воедино биографии писателя и его героев. Общего действительно много. Порою кажется, Лукницкий «редактирует» события своей жизни под имеющийся образец другой. Даже некоторые важные вехи в их биографиях даты-перевертыши.
Гумилев в апреле 13 г. в качестве начальника экспедиции АН уезжает на полгода в Африку, на Сомалийский полуостров, для изучения восточно-африканских племен и составления коллекции для Петербургского Музея антропологии и этнографии (отрывок из путевого дневника «Африканская охота» ЛПН,1916,№ 8; более полная публикация дневника — «Огонек», 1987, № 14–15). Это было его второе путешествие (первое 1910–1911 гг. — длилось полгода).
Лукницкий в 31 г. в качестве заместителя начальника экспедиции едет в Среднюю Азию. И это тоже вторая его экспедиция — открытие Средней Азии и Памира — в частности — для него случилось годом раньше, когда он отправляется «За синим камнем» (так потом Павел Николаевич назвал свой очерк), на поиски ляпис-лазури. Таджикско-Памирская комплексная экспедиция Академии наук СССР 1932 г., ученым секретарем которой был назначен Павел Лукницкий, стала этапной для развития науки в Таджикистане. Вещи из таджикской коллекции Лукницкого тоже сегодня в составе фондов Музея этнографии в Санкт-Петербурге.
Гумилев в Абиссинии собирает народные песни и образцы изобразительного искусства.
Лукницкий — уникальную коллекцию сиамских сказок и легенд в Заполярье.
Гумилев идет добровольцем в уланский полк на войну 14 г. (кстати, награжден двумя Георгиевскими крестами).
Лукницкий — добровольцем в 41 г., в первый день Великой Отечественной став военным корреспондентом.
Гумилев неоднократно декларировал, «что нужно самому творить жизнь и что тогда она станет чудесной» (Дневник В.В. Алперс. 1914 — ГПБ).
Лукницкий так именно и жил: он принял советскую эпоху, рассчитывая на обновление российской жизни. И это обновление было для него связано с конкретным трудом — матроса на каботажных судах, строителя и прораба. Эпизод из жизни Лукницкого в Алгембе вошел в документальную картину Р. Григорьева «Люди в пути», рассказывающую о прокладке нефтепровода Средняя Азия — Центр. Эта грандиозная авантюра первых советских десятилетий была обречена, но наивный и жаждущий новой жизни Павел Лукницкий в нее верил.
Эти строки из стихотворения «Испытание» оказались провидческими. «Замысловатость» жизненного пути Лукницкого на самом деле связана с особенностями его натуры, которые совпали с особенностями жизнеустройства нашего государства на протяжении столетия. Свидетельства этих совпадений — в легендарном архиве Лукницкого, в его книгах, еще детальнее — в дневниках начиная с 1914 г., когда одиннадцатилетним мальчиком Павел записывает парижские впечатления, приехав накануне первой мировой войны во Францию с матерью, Евгенией Павловной Бобровской, художницей по фарфору и одной из первых трех женщин-автомобилисток Петербурга. Она, кстати, первой поднялась в воздух на аэроплане Уточкина — среди семейных реликвий сохранился памятный знак, врученный отважной петербурженке в честь этого события. Отец, Николай Николаевич Лукницкий, член-корреспондент Академии архитектуры, доктор технических наук, инженер-генерал-майор не принимал участия в вояжах своих близких, не умея отвлечься от службы.
Так, с детства, возникли и остались, переплетаясь, на всю жизнь, две страсти — к путешествиям и литературе. Еще мальчиком до революции Павел с матерью побывал в Германии, Франции, Бельгии, Дании, Швейцарии, Австрии, Италии, Греции, на Мальте, в Турции. Военные дороги Лукницкого от блокадного Ленинграда до Югославии, Венгрии, Чехословакии — «путешествия» совсем иного свойства.
Памирским экспедициям предшествовала другая Азия: в Ташкенте Лукницкий поступает в Туркестанский народный университет. Именно в Ташкенте входит в круг литераторов, познакомившись с Борисом Лавреневым. Становится членом первой в Средней Азии советской литературной организации «Арахус». В 1922 г. как коренной петроградец был переведен на факультет общественных наук в Петроградский государственный университет (на литературно-художественное отделение, а после его ликвидации — на этнолого-лингвистическое).
Сборники стихов «Волчец» и «Переход» позволили Лукницкому войти в писательские союзы в числе первых: с 17 декабря 1924 г. член Всероссийского Союза поэтов Лукницкий в 1925 г. стал членом Всероссийского Союза писателей, в 1931 вступил в ЛОКАФ. Членом Союза писателей СССР стал с момента его организации — билет, подписанный Максимом Горьким, был выдан ему 10 июня 1934 года.
Писательское освоение Средней Азии — особая страница истории русской литературы ХХ века. Своеобразным эпиграфом к ней могли бы стать стихи Владимира Луговского: «Помни: / людям даны — / путь, / надежда и срок. / С первым ветром весны / торопись / на восток!».
Искреннее желание познать жизнь другого народа переплавлялось в сердечные строки у многих русских поэтов 30х-40х гг. Лукницкий полюбил таджиков. И эта любовь, имея под собой совсем не этнографическую основу, порой вызывала ревность первых лиц правительства Таджикистана и его Союза писателей, ведь этот русский исходил Памир вдоль и поперек не только в составе экспедиций, и памирцы делили с ним кров и кусок лепешки, чувствуя в нем совсем не искателя приключений.
В предисловии к первой книге очерков «У подножия смерти» (1931) Павел Лукницкий писал: «Все, что написано в этой книге, похоже на авантюрный роман. И все-таки в книге нет ни строчки, ни слова вымысла. Жизнь иной раз так сюжетно сплетает факты, что все дело писателя — не забыть в них ни одной детали. Здесь автор только записал все то, что случилось с ним и чему он был свидетелем». Средняя Азия и, в частности, Памир — не эпизод в жизни писателя, он возвращается к этой теме на протяжении десятилетий: «Памир без легенд» (1932), «Всадники и пешеходы» (1933), романы «Земля молодости» (1936), «Ниссо» (1941), монография «Таджикистан» (1951), «Путешествия по Памиру» (1954).
Уже после смерти Павла Николаевича, в память о нем, Вера Лукницкая своими руками соорудила памирскую чайхану в московской квартире, расписав потолок стилизованными памирскими узорами.
Павел Лукницкий никогда не был любимцем власти, как никогда не был и в оппозиции к ней. Он любил Родину, независимо от того, какая была власть. От сталинских репрессий пострадали семьи и Павла, и Веры Лукницкой. Но в день смерти Сталина он чувствовал такое горе, что Вера рванулась к нему в Ригу, где он в тот момент находился, чтобы помочь справиться с горем. И это тоже правда факта, которой так был привержен Лукницкий.
Как и пламя переделкинского костра, в котором горел югославский архив Лукницкого, после того, как Иосиф Броз Тито перестал считаться верным другом коммунистической партии Советского Союза и всего советского народа.
Говорить о «текстах» Лукницкого — не значит отдавать дань моде-времени, следуя которой в постмодернистскую эпоху величают и стихи, и прозу, и критику. В данном случае слово это обозначает некое обобщение, синоним ему слово «труды». И это не будет натяжкой: сам Павел Николаевич Лукницкий когда-то вывел на листе бумаги — «Труды и дни Николая Гумилева». И не подозревал, что совершает гражданский подвиг. Впрочем, понятия о подвиге сопряжены с поколенческими представлениями об этом. Сегодня далеко не вся читающая публика представляет себе, что биографию поэта Николая Степановича Гумилева, да и многие его стихи, собрал для потомков по строчкам (иногда и в буквальном смысле) Павел Николаевич Лукницкий.
Сегодня Гумилев издается и переиздается в разных издательствах, в разных поэтических сериях, с комментариями и без, и это, к счастью, воспринимается нынешними студентами как норма. Но я потому и говорю о поколенческих представлениях, что еще в 80-е годы жираф, урожденный на озере Чад, пробирался на поле русской литературы незаконно. Гумилева можно было прочитать только в эмигрантских изданиях, недоступных большинству: в вашингтонском четырехтомном собрании сочинений 1962-68 гг., в парижском издании 1980 г. «Неизданные стихи и письма». В России (а вернее сказать, в СССР) стихотворения и поэмы Гумилева будут изданы в Ленинграде в 1988 г., в тбилисском издании 1989 г. появятся на свет биографические материалы из собрания Лукницкого; только в 1990 г. в Ленинграде будет издана книга Веры Константиновны Лукницкой, вдовы Павла Николаевича, «Н. Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких».
Быть может, именно благодаря своей любви к Гумилеву одним из самых популярных преподавателей Литературного института в 80-е годы был Владимир Павлович Смирнов — его лекции были для нас открытиями в буквальном смысле: артистически одаренный Владимир Павлович (в студенческой среде для краткости обозначавшийся просто В.П.) красивым баритоном читал и Бунина, и Блока, и Хлебникова, но про конкистадоров железных и Синюю Звезду запоминалось особенно, поскольку, повторяю, узнать про поэта и тем более — перечитать было большой проблемой.
Кажется, Владимир Павлович и сам был рад выступать в роли этакой фронды на кафедре советской литературы, ведь рассказывать в ту пору про Гумилева означало именно это. И, спасибо ему, от него я впервые услышала фамилию Лукницкого в связи с Гумилевым и Ахматовой.
Сейчас Павлу Николаевичу Лукницкому исполнилось бы сто лет, а когда ему было двадцать с небольшим, он пришел к Анне Андреевне Ахматовой с просьбой помочь собрать материал для дипломной работы о поэте Гумилеве. Как мог он отважиться на это всего через три года после расстрела поэта, обвиненного по делу профессора Таганцева в заговоре против Советской власти?
Вникая в биографию писателя, читая его книги, понимаешь, что человеческая суть Лукницкого привлекательна тем, что понятия отваги, чести, любви не абстрактны для нее.
Так, работая над биографией любимого поэта, Лукницкий знал, что ходит по краю пропасти — мало того, что увлекается «не тем» поэтом, еще и сам «не того» происхождения. Одного Пажеского корпуса могло хватить, чтобы отправиться вслед за Гумилевым. Были обыски, был и арест в 27-м году. Такое чувство, что судьба сохранила его для главного дела жизни.
В архиве Лукницкого — не менее 10 тыс. писем, более 90 тыс. страниц дневников и около 100 тыс. фотокадров — четырнадцатилетний Павел получил от отца в подарок фотоаппарат и с тех пор он сопровождал его всю жизнь. Первые кадры Лукницкого — кадры революции и голода в Петрограде.
Этот архив — «увековеченная „одиссея“ поразительного плавания по жизни», по выражению Веры Константиновны Лукницкой, автора книги «Перед тобой земля». Книга вышла в «Лениздате» в 1988 г. тиражом в 50 тыс. экземпляров и разошлась мгновенно. Сам этот факт весьма показателен, если вспомнить, что это было время возвращения «отреченной» в советское время литературы, время, когда восстанавливались искореженные цензурой тексты, печатались неопубликованные ранее вещи Булгакова, Платонова, Пильняка, когда широкому читателю открывалась литература эмиграции. То, что книга Веры Лукницкой оказалась востребованной, объясняется не просто талантом автора и уникальностью человека, о котором написана. Читатель прочитал в ней и другое: повесть о верности. Выбрать женщину — выбрать судьбу. В отношении Лукницкого это точные слова.
То, что он выбрал Веру, определило многое в их общей судьбе, в том числе в судьбе писательской.
Избранная им женщина — победительница по своей сути, человеческой и женской. «Ты — самая крутая моя гора» — писал Павел Николаевич в одном из посвящений Вере Константиновне. Думаю, он знал, что его жизнь после жизни во многом будет обеспечена ее служением. Именно поэтому после смерти Лукницкого продолжают выходить переиздания его стихов и прозы, книги, изданные по его архиву.
Книга «Перед тобой земля» — разговор на два голоса, в котором два разных таланта, два разных дыхания. Они не сливаются, но дополняют, попеременно сменяют друг друга, позволяя услышать голоса знаменитых и безвестных героев своего времени. Безусловно, читатель увлеченно вчитывался в строки, посвященные не канонической Ахматовой, о которой в ночь на 20.01.1962 Павел Николаевич написал стихотворение «Мгновение встречи»:
Лукницкий комментирует: «АА (АА — обозначение Ахматовой в дневниках) сразу же объяснила мне, зачем пришла, предлог был явно надуманный, и смысл был только в том, чтобы был хоть какой-нибудь предлог» (уже после того, как Вера Лукницкая передала архив Гумилева и Ахматовой в Пушкинский дом, в других бумагах она обнаружила дневник интимных отношений Ахматовой и Лукницкого, «чрезвычайно целомудренный», по ее выражению).
«Acumiana» — «Акумиана» — так назвал свой архив по Ахматовой Лукницкий. А Вера Лукницкая по этому архиву написала раздел книги «Из двух тысяч встреч», выступив в роли деликатного проводника. Студент и начинающий поэт Павел Лукницкий с 24 года по 29 год прошлого столетия собрал не только два тома материалов по Гумилеву, но и замечательный архив литературных документов начала века.
Виталий Яковлевич Виленкин в книге «В сто первом зеркале» (М: Советский писатель, 1987, С. 44) пишет: «Я рад, что у меня сохранилась хоть эта краткая запись трех (выделено мной — И.Б.) бесед с Анной Андреевной». У Лукницкого, повторюсь, записаны две тысячи встреч с Ахматовой. Многие записи он читал ей. С ее одобрения дополнял своими сведениями.
Мифология в нашей жизни и в нашей истории дело обычное. Многое от мифов и в многочисленных воспоминаниях об Ахматовой и Гумилеве. Известно, что Анна Андреевна вообще недоверчиво относилась к мемуарам. В ее дневниках — резкие отповеди и Георгию Иванову, и Одоевцевой, и многим другим, погревшим руки на костре гумилевско-ахматовской жизни. Именно поэтому, желая подлинной документальности, она отсылала биографов к Лукницкому — у того все было точно записано. По выражению Н. Струве в предисловии к двухтомнику «П. Н. Лукницкий. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой» (YMCA-PRESS, Paris, 1991), в 1962 г. Ахматова сама пришла к Лукницкому в Комарове «в поисках своего прошлого».
Стоит обратиться к «Записным книжкам Анны Ахматовой (1958 — 1966)» (РГАЛИ, Москва — Torino, 1996, составление и подготовка текста К.Н. Суворовой. Вступительная статья Э.Г. Герштейн), чтобы разубедить тех, кто был уверен: встреча через десятилетия, в 1962 г., была мимолетной, дальнейшего общения не было.
Записная книжка № 5, с.96 — Ахматова уточняет адрес: «П.Н. Лукницкий, Москва А-422, Дмитровское шоссе, 3, кв.?». (Далее цитированные строки из книжек выделены курсивом).
Упоминание о Лукницком на с.с.107, 152–153.
Записная книжка № 13: с ноября 1962 по январь 1963:
Суб<бота> 6 1/2 — П. Лукницкий — с.263.
9 января 1963
Узнать про Лукницкого — с.280
Записная книжка № 16
1963?
Лукницкий Г9-60-00 — с.326
Лукницкий Павел Николаевич И6-38-95 — правильно — с.327
Записная книжка № 17
Последняя суббота
15 июня
Москва 1963
Сегодня кончается мое призрачное пребывание в Москве.
Среди тех, кому звонить — Лукницкому.- с.372
Пятница (13-ое декабря)
Лукницкий привез из Вены переводы моих стихов.
Будет звонить в воскрес<енье>. - c.414
Воскресенье 15 декабря 1963:
Лукницкий-? — с.415
Среда, 18 дек<абря>
Лукницкий (когда?) — с.415
1964
27 дек<абря>
в 7 часов вечера — Лукницкий — с.418
День Св<ятой> Нины и снятия блокады
(27 янв<аря>1964 — Москва)
Поздравляю — +Легендарную Ордынку
+Павла Лукницкого (блокада) — с.427
Февраль(?)
Вторник: <В>звоню:
+Лукницкому — с.433
Пятница (22 февраля):
Письмо Н<иколая>С<тепановича>для Аманды, узнать у Лукн<ицкого>.- с.438.
25 ноября 1964. Москва.
Кому завтра звонить:
П.Лукницкий — с.501
январь 1964
Лукницкий П.Н. И6-38-95 д<домашний> — с.512
Записная книжка № 18
75 лет (23–24 июня 64)
и 50 лет «Четкам» (30 апр<еля>1964)
Из писем Гумилева. Под ред<акцией >В.С. Срезневской.
(Прим<ечания>Лукницкого.) — с.532
Записная книжка № 19
Кому дать книгу 65 <г>.
Лукницкий — с.573.
Записная книжка № 20
февраль1965
Кого надо видеть
Лукницкий — с.590
Иконография (20-ые годы)
Дм<итрий>Бушен. (В «Собаке») У Лукницкого — с.603
Какие фото сказать Ане для Медведева.
У Лукницкого — с.690.
«Двухтомник Гессена (Петроград, 1928) был запрещен — корректура есть у Лукницкого. — с.697
2 февр<аля> Новый план (предложить Хренкову) Лукницкий (?) — c.707
В записной книжке No 21 от 18 мая 1965 г. есть запись о том, как „бульварные, продажные и просто глупые мемуары“ попадают в научные работы». В противопоставлении к ним Лукницкий для Ахматовой — авторитетный источник: «С 1904 г. — по 1910 (начиная с „Русалки“ можно проследить нашиотношения, зафиксированные в „Трудах и днях “ (подчеркнуто мной — И.Б.) иабсолютно неизвестные „мемуаристкам“ типа Неведомской и А.А. Гумилевой, и вообще моим биографам» (с.624).
Если учесть, что Анны Андреевны не стало в 1966 г., не будет преувеличением сказать, что помнила она о Лукницком до самого смертного часа. Так же, как и он — последние страницы из его дневника в июне 1974 г. его «духовная» — с именами Гумилева и Ахматовой:
«…Температура 35,5, пульс 40 ударов, два медленных, очень сильных, за ними мелкие, едва уловимые, такие, что кажется, вот замрут совсем… давление продолжает падать… дышать трудно. Жизнь, кажется, висит на волоске. А если так, то вот и конец моим неосуществленным мечтам. Книга об отце и его пути; Гумилев, который нужен русской, советской культуре; Ахматова, о которой только я могу написать правду благородной женщины-патриотки и прекрасного поэта; роман о русской интеллигенции, — все как есть. А сколько можно почерпнуть для этого в моих дневниках! Ведь целый шкаф стоит. Правду! Только правду! Боже мой! Передать сокровища политиканам, которые не понимают всего вклада в нашу культуру, который я должен был бы внести, — преступление. Все мои друзья перемерли или мне изменили, дойдя до постов и полного равнодушия… Не сомневаюсь: объявится немало друзей среди читателей, с которыми я не знаком…
…Меня мутит, тошнит, боли резкие, я весь в поту. Ощущение, что смерть близка. Я ее не боюсь. Обидно, что не написал лучших своих книг…».
Это горькое признание в то же время возвращает нас к началу творческого пути Лукницкого: он входил в литературу не просто своими сочинениями, а — в первую очередь — осознанием таланта другого человека, важностью сохранения для нас, потомков, строчек Гумилева, а потом и других поэтов. Признание таланта другого — особый дар, а для истории русской литературы — неоценимый. Открывая новые вершины в памирской гряде, Лукницкий в то же время торил дорогу для многих исследователей русской литературы. Быть может, это и есть его главное восхождение.