На следующий день Дэвид вернулся домой как раз к обеду. Изобел встретила его радостной суетой, сдобренной откровенным облегчением. Служанка, безусловно, знала о праздновании Ламмаса и, конечно, догадывалась, что Дэвид тоже знает о традиции, но в то же время она явно приняла отъезд пастора в Ньюбиггин за доказательство того, что он наконец внял ее разумному совету. Но почему-то священник оказался немногословен: односложно ответил на вопросы о здоровье его ньюбиггинской родни, молчком съел обед, после чего закрылся в кабинете.

Вечером он отправился в Гриншил, где встретился с Риверсло и Прентисом. Фермер выглядел возбужденным и был заметно навеселе, к огорчению пастухов, сидевших с постными лицами. Ричи Смэйл держался как честный человек, которого принудили пойти кривой дорожкой. До прибытия гостей он читал Библию и теперь безмолвствовал, сунув палец между страниц и время от времени поднимая недоумевающие глаза на хозяина. Прентис смотрел волком и, как копье, выставил перед собой костыль.

— Мы ноне в одиннадцать наведались в Чейсхоуп, — объявил Риверсло. — Взял я Ричи и Рэба: Эфраим загодя знал, что мы придем глянуть на его новых барашков. Стоит ли поминать, что Эфраима мы так и не узрили. Баба его сказала, что он в Аллерском приходе, а сама с ноги на ногу переминается: разумею, ежели б мы поискали, нашли б ее муженька в постели под одеялом. А раз уж он таился, значимо, перепужался до смерти, ведь я так орал, что меня аж в холмах было слыхать.

— Вы обнаружили то, что искали? — спросил Дэвид.

— Нашли предостаточно. — Эндрю Шиллинглоу вынул из кармана связку перьев. — Эти я вчерась из Лесу принес.

Тама, не сумлевайтесь, еще остались, ежели они их не подмели. Но никаковского красного кочета в Чейсхоупе ноне не было. Я тама курей расхвалил да спросил, что с петушком содеялось. Эфраимова жена мне говорит, мол, подох, намедни ягодкой-крыжовинкой поперхнулся. А мне вот ведомо, что за ягодка горемыку со свету свела.

— А как же анисовое масло?

Риверсло пьяно захохотал.

— Мы подоспели ко времени, сэр. Бабенка как раз костерок во дворе разводила. Я ей: «Что сжигаем, хозяюшка?» А она: «Тряпки старые. Пустили побродяжку на ночь на чердак, — молвит, — вот и остались опосля него, а блох в них тьма. Вот и жгу, а то за детят боязно». Ну, мы с Ричи да Рэбом обок стоим, а пламя яркое, будто туды маслицем брызнули, и вонища — прям как из моей стеклянки. Это ладно, а из сеней тама как несло, Ричи с Рэбом тоже учуяли. Как ты должен говорить, Рэб?

— То было снадобье, кое мы вчерась тута из стеклянки учуяли, — мрачно произнес Прентис.

— То-то же, — сказал Риверсло. — Имеем мы доказательство, что тот мужик с песьей башкой не кто иной, как он самолично. Не, не-a, бабе его я того не выдал. Мы пошутковали-посмеялись, о барашках покалякали, я все их усадьбу славил, а Рэб с Ричи были мудры, аки судьи. Я поутру хлебнуть успел и явился к ней навеселе. Но ушки были на макушке, и все, что сказываю, зрил собственными очами… То мне намедни зенки застило, так что присягнуть не смогу, кого я тама видал, но есть у меня и догадки по поводу женского роду. Однако ж вы, сэр, сиживали высокохонько и видали все как на долони, ведь светло было, хычь книжки читай.

— Я узнал кое-кого из женщин и смогу присягнуть, что это были они. Насчет некоторых не уверен, но пятерых я узнал точно. Там была Джин Морисон с дочерью Джесс.

— Чейсхоупские, из-под холма, — воскликнул Шиллинглоу. — Ага, что и ожидалось. О них завсегда шла дурная молва.

— И старая Элисон Гедди из деревни.

— Та дурная старуха, что вечно вопит, аки шилоклювка!

— И Эппи Лаудер с Майрхоупских окраин.

Ричи Смэйл издал стон.

— То вдова истого христианина, мистер Семпилл. Не хаживал по нашей земле человек достойнее, нежели Уотти Лаудер, — сказал он. — Больно думать, что Диявол строит козни и в этом благом семействе.

— И Бесси Тод из Мэйнза.

— Горе нам, опять-таки помню, как сиживал бок о бок с нею на мартовской проповеди мистера Праудфута, и она стенала да всхлипывала, аки детёнок. Нет, тута закралася ошибка, сэр. Бесси умом не вышла, а для служения Дияволу сметка надобна!

— Однако она была там. Я уверен в этом не меньше, чем в том, что сам тогда сидел на дереве. Остальных я только подозреваю, но в этих пятерых не сомневаюсь.

Риверсло потер ручищи.

— Делишки у нас идут в гору, — проговорил он. — Мы ведаем шестерых с того сборища и можем смекнуть, кто тама был еще. Дружище, мы всех в Вудили на чистую воду повыведем, дабы проказить неповадно было. Вы готовы назвать их имена на проповеди, сэр?

— Сначала я должен поставить в известность Пресвитерский совет. Подготовлю обвинительный акт и отдам его главе Совета, мистеру Мёрхеду из Аллерского прихода, а затем он сам будет руководить нашими действиями. Это дело суда церковного, впрочем, как и гражданского.

Риверсло вышел из себя:

— К чему вам вязаться с Пресвитерием? Ежели приметесь ворошить то осиное гнездо, понаедут судейские с солдатней да с цельной толпой всяческого люда, станут толковать да мешкать и зацапают какую-нибудь каргу, ну, может, пару, а заводилы будут на воле гулять. Чейсхоуп с законниками снюхается да ускользнет, я ж останусь на баенном корыте. Внемлите мне, мистер Семпилл, не выносите сор из пастората. Как гласит старая пословица, грязное белье при всех не полощут. Чуть сюды судьи да церковники сунут нос, никаковской справедливости не выйдет. Называйте имена, и обличайте, и обвиняйте, и порицайте, но не вмешивайте Пресвитерий. Можно же и церковь уважать, и, ежели надо, помеху объехать… Вот как я дело разумею. Ноне мы ведаем, кто на шабаше колобродил, посему все вчетвером сможем держать ухо востро и очей с них не спускать, а как сызнова соберутся на моление — они его этак кличут, мы их и прищучим. Я могу созвать моффатских гуртовщиков, кои не страшатся ни человека, ни диявола, да прихватить людей лэрда Хокшоу из Калидона. Мы вторгнемся на шабаш, сорвем маски с мужичья, мокнем мордами в их же мерзость да омоем в водах Аллера. Бьюсь об заклад, так избавим пасторат от колдовства, ибо опосля они сами в Лес не сунутся. Народ ведьм с колдунами страшится, но ежели нам удастся выставить нечестивцев дурачьем да пугалами огородными, боязнь развеется.

Пастухи укоризненно глядели на фермера, а лицо Дэвида вытянулось, будто внимал он богохульству.

— Вы хотите сражаться с Дьяволом, используя силы телесные, — грустно сказал священник. — Этим многого не добиться. Рассуждаете о пороках, царящих в Лесу, как о простой шалости, тогда как это смертный грех и победить его возможно лишь духом Господним и оружием, предписанным Господом. Эх вы, Риверсло, как мало вы знаете о могуществе Врага рода человеческого. Помню, сам прошлой ночью дрожал, как неразумное дитя, пред лицом творящегося зла, да и вам было не лучше, когда увидел я вас в этой хижине. Мне не следовало идти в Лес, не ощущая себя воином Божьим.

Риверсло расхохотался.

— Да, вструхнул я намедни, не отнекиваюсь, но опосля-то поглядел на все при свете дня.

— Мне кажется, источник вашего мужества нашелся в том числе и в «Счастливой запруде».

— Верно. И утречко тама провел, и обедник, и еще чуть да маленько посидел с кружечкой. Но брюхо мое много горячительного вместить может. От него, ежели не переберешь, ум великую ясность обретает, посему повторю свой совет: держитесь от закона подале, что от церковного, что от мирского. Закон что дышло: куда повернешь — туда и вышло. Прям аки конь — взбрыкнет под тобой, покуда на него лезешь, и зубы прочь… Однако ж поступайте, как знаете, но ежели от того будет вам одно худо, чур меня не корить. Мыто с Рэбом Прентисом и Ричи Смэйлом готовы присягнуть при любом повороте, а затеют в Лесу какие розыски, я вас не подведу. Токмо не запамятуйте, мистер Семпилл, что я человек занятой, могу овец погнать али баранов торговать уеду, посему потребно станет мне отбыть в Дамфрис, а то и в Карлайл. У Ричи всякий день будут вести о моих деяниях, и, ежели повидаться вознамеритесь, лучше шепните ему об этом загодя, за неделю.

Вернувшись вечером домой, Дэвид позвал Изобел. Она явилась веселая, чего не водилось за ней много дней, но первые же слова пастора заставили ее нахмуриться.

— Изобел Вейтч, после Белтейна я задал тебе вопрос, на который ты отказалась отвечать. Я, твой духовный пастырь, попросил у тебя, христианки, помощи, но ты не помогла. Я обещал тебе, что не успокоюсь, пока не искореню идолопоклонство из прихода Вудили. С тех самых пор я не сидел сложа руки, а нашел помощников, которые не подвели меня. Три дня назад я уехал, сказав, что направляюсь в Ньюбиггин, но вернулся в канун Ламмаса и в ту ночь вновь стал свидетелем языческого нечестия. И не только я, со мной был еще человек, и сейчас имеются два очевидца, а Роберт Прентис и Ричард Смэйл могут подтвердить мои показания. Я нашел все, что искал, и теперь готов предстать перед Пресвитерским советом. Добавишь ли ты свое свидетельство к нашему или продолжишь упорствовать в отрицании?

Глаза старухи распахнулись, как у совы.

— Это кто ж с вами был-то, кого вы не назвали? — выдохнула она.

— Эндрю Шиллинглоу из Риверсло… Мы можем призвать к ответу одного мужчину и пятерых женщин. Я оглашу их имена, немало не заботясь о том, сохранишь ли ты их в тайне, ибо собираюсь обличить нечестивцев во время воскресной службы. Имя мужчины — Эфраим Кэрд.

— Ни в жизнь не поверю! — воскликнула Изобел. — Чейсхоуп издавна истинный столп Христовой церкви… Он в вашем Совете… Не забывайте, он пришел сюды преломить хлеб, когда вы впервой явилися в Вудили. Угу, он приходил сюды, покуда вы гостевали в Ньюбиггине. Я-то молоко принялася цедить, а тута его голос у дверей: пришел, сыру домашнего принес — женка его в том ловка, она ж с Пустошей; так вот, пришел, перемолвился со мною ласково, по-соседски, о вашем здоровьечке, хозяин, справился… Остерегитеся, сэр, то может быть ошибкою. Эфраим тута все равно что апостол Нафанаил.

Было видно, что она не лжет, потому что упоминание о Чейсхоупе выбило ее из колеи.

— Однако он что гроб повапленный, красив снаружи, а внутри полон костей и всякой мерзости.

— Ох, сэр, поразмыслите, прежде чем возводить столь жуткие поклепы. Очи ваши могли вас подвести. Кто ж в здравом уме доверится Риверсло? Этому грязному, лукавому проныре, явившемуся неведомо откель… сквернословящему, аки распоследний сапожник. Вы ни за что не пойдете в Пресвитерий в таковской компании с этакой небывальщиной! Колченогий Рэб истинный чертяка, хычь, не спорю, молиться он мастак… А Ричи Смэйл опосля смерти жены вовсе захирел да умишком тронулся.

— Есть еще пять женщин, — продолжил Дэвид. — Среди них Джин и Джесс Морисон с подножья Чейсхоупского холма.

— Так вот откель напраслина про Чейсхоупа: он, сердце золотое, никак не сгонит со своей земли этаких поганок! Нету у меня добрых слов для семейки Морисон. Выползли они из гадючьего гнезда и, сдается мне, еженочь на помеле за море летают.

— Среди них Эппи Лаудер из Майрхоупа.

— Цыц, человече, она проста и чиста, аки проваренная полба. И муж у нее, Уотти, что в апреле тридцать девятого помер, никому зла не творил. Угодили вы с Эппи впросак.

— Элисон Гедди.

— Та еще балаболка, но токмо языком молотит, никому не вредит.

— А Бесси Тод из Мэйнза?

— Головёнкой слаба, сэр. Принесла в подоле солдатского детёнка, он помер, а она так и не оправилася. Но ни за что не поверю, что есть в ней изъян, окромя умишка.

— У меня есть доказательства греха. Я обвиняю, а не выношу приговор. Пусть судят другие.

Вся робость Изобел, переполнявшая ее во время беседы в канун Белтейна, исчезла без следа. Сейчас в ее голосе звучало искреннее чувство:

— Молю вас, сэр, остановитеся, покуда не поздно, а ежели так прижало, поспрашайте народ сами, без властей. Эндрю Шиллинглоу-то что, он чужак, ноне тута, завтра мало ли где, аки ходебщик бродячий. Но вы ж священник при пасторате, и доброе имя прихожан должно быть вашему сердцу столь же дорого, сколь ваше. Станете деять, аки молвите, и весь Адлер примется о нас шипеть да судачить. Мы тута поживаем тихо-мирно, в ладу со всеми, а вы желаете все порушить за-ради того, что какие-то дурни с грязными девками поплясали парочками в Лесу. Они ж порчу не напустили, коровки доятся, детятки здоровенькие.

— Ты все-таки подтверждаешь, что знаешь о нечестии?

— Ничего не подтверждаю, ничего не ведаю. Младость она и есть младость, пущай иногда и напроказит… Но наговаривать на Чейсхоупа с моей старинной подруженькой Эппи Лаудер, обвинять их в идолопоклонстве не позволю, так своему бражнику Риверсло и передайте.

И впервые за все время их знакомства Изобел в сердцах выскочила из комнаты.

На следующий день Дэвид искал встречи с Чейсхоупом и застал его одного на холме. Фермер душевно и многословно поприветствовал пастора.

— Пришли дожди на Ламмас честь честью, мистер Семпилл, никаковских ливней, окромя того, дабы землицу смочить. Завтречка почну косить сенцо на болотах. Слыхал, гостевали вы в Ньюбиггине, сэр, надеюся, все тама в добром здравии. Да и воздух у них по верхам для тела пользительный, опосля нашего безветрия в низине Вудили.

— Я вернулся домой в канун Ламмаса. И спрашиваю тебя, Эфраим Кэрд, а ты отвечай, как пред Богом, где ты был в тот вечер?

Тяжелое лицо, кирпично-красное от летнего загара, не изменилось.

— Где ж мне быть-то, окромя как у себя в постели? Лег я рано, с холощеными баранами намаялся.

— Ты знаешь, что это неправда. Ты был в Лесу, так же, как и на Белтейн, вытанцовывая свою погибшую душу под дуду Дьявола. Я видел тебя собственными глазами.

Кэрд на редкость хорошо изобразил удивление:

— Вы часом не рехнулися, сэр? Не бредите? Со здоровьицем у вас все ладно, мистер Семпилл? Присядьте-ка, я вам водички в шапке принесу. Вас солнышко припекло.

— Я в своем уме и не болен. Я все лето читал проповеди о грехе, и пришло время припереть грешника к стенке. Это твоя последняя возможность, Эфраим Кэрд. Признаешься мне, твоему духовному пастырю, сам, или вырвать из тебя признание иным способом?

Дэвид почувствовал, что здесь не обойтись без угрозы, но промолчал о главном, посчитав, что время раскрыть все карты не настало. Он сурово посмотрел на Чейсхоупа, и ему показалось, что тот побледнел, а странные зеленоватые глазки забегали. Но это могло быть и простое недоумение.

— Не ведаю, о чем вы, — забормотал Кэрд. — Каковское мне дело до Леса? У жены моей поспрашайте, она скажет, спал я в ту ночь в своей постели. Эх, вот так оборот!., супротив меня, человека, что десять годков как в старейшинах ходит! Вы не в себе, разумом повредилися, такое на меня клепать. Ступайте-ка до дому, сэр, опуститеся на колени и молитеся о прощении… Я ж просто повторю строки псалма: «Расширяют на меня уста свои; говорят: „хорошо! хорошо! видел глаз наш“».

Дэвид с силой сжал посох.

— Пред Господом клянусь, — вскричал он, — еще одно богохульное слово, и я тебя ударю. Отвергаешь мое предупреждение? Так пусть кара падет на твою грешную голову.

Пастор развернулся и зашагал прочь. Оглянувшись, он увидел, что Чейсхоуп смотрит ему вслед с видом оскорбленной невинности.

* * *

Дэвид не проводил богослужений два воскресения подряд. Он приказал звонарю Роббу не звонить в колокол, но к кирке и так мало кто пришел: по пасторату пронесся слух, что священник не будет исполнять свои обязанности, пока не посоветуется с Пресвитерием. Дэвид пережидал, непонятно на что надеясь, будто что-то могло растопить лед в грешных душах прихожан. Наконец, шестнадцатого августа, он поехал в Аллерский приход к мистеру Мёрхеду.

Он встретился с Председателем у него дома, в небольшом каменном здании чуть ниже стоящей на холме кирки, у ее западных ворот, что возвышались над мостом через Аллер. В гостиной пастора почти не было книг, зато везде лежали бумаги: мистер Мёрхед славился бурной активностью и ловким ведением церковных дел. У стола, как напоминание о неспокойном времени, в которое ему приходится жить, стояли заляпанные грязью сапоги для верховой езды; на столе Дэвид увидел пару старинных пистолетов; на крючке у двери висел дорожный плащ.

Когда Дэвид вошел, мистер Мёрхед оторвался от дел, однако лицо его не выражало недовольства. Перед ним лежали распечатанные письма, и весь его вид говорил, что его очень обрадовали прочитанные новости.

— Входите-входите, мистер Дэвид! — пригласил он, а затем, заметив взгляд гостя, брошенный на пистолеты, добавил: — Ага, достал свое старинное оружие. Они были при мне на приснопамятной ассамблее в Глазго в тридцать восьмом, когда мы прогнали епископов… У нас есть повод промыть вам косточки, однако сперва добрые вести. Последнее заседание Совета проходило в годину страшной опасности, но Господь в милосердии Своем отвратил от нас Вавилонское пленение. Дьявольское отродье, Монтроз, — это ж надо, какая ирония в том, что он носит имя славного города, в коем сам досточтимый мистер Сондерс Линклейтер служил Господу! — так вот, этому Монтрозу приходит конец. Как же долго он не мог угомониться, как бешеный пес, разоряя Шотландию, но скоро его приструнят, петля-то уже стягивается у него на глотке. Всемогущий твердой рукой направлял его, и наконец ловушка готова.

— Он побежден? — спросил Дэвид.

— Нынче есть надежда, что его разобьют в пух и прах. После сотворенных им зверств на севере направился он на юг, неся горе просторам Стерлинга и Леннокса и угрожая городам Глазго и Эмбро, что являют собой оплоты нашей веры. Подобно Израилю, утучнел он и стал упрям, но сверзится гордец с тех высот: дойдет до Клайда и угодит в расставленные сети. Он у Перта, вернее, мыслится мне, на подходе к нему. Там его поджидают конница и пехота Аргайл а и Бейли, и на одного языческого наймита у них по четыре воина. С левого фланга к нему ловко подбираются преданные Богу войска из Файфа, а с правого, со стороны Глазго, подтягивается храбрый западный люд под предводительством благороднейших дворян — графа Эглинтона, графа Кэссилиса и графа Гленкейрна. Больше того, в пути джентри с берегов Клайда под командованием графа Ланарка, и они с Гамильтонами добьют тех, кого упустит Аргайл. Неужто вести не радуют душу, мистер Семпилл? Неужто это не счастливое предвестие разрешения от тяготящего нас бремени, непреложное, как течение южных рек?

Дэвид согласился, но, к собственному удивлению, не ощутил особого интереса. Сейчас на него давило нечто большее, чем пленение Земли обетованной.

— Ну а теперь о прочем, — сказал мистер Мёрхед, сурово сжав губы в тонкую линию. — Дошла до меня молва о творящейся в Вудили несправедливости. Сеете вы свары в тишайшем и самом богобоязненном приходе Адлерского округа. Грешите вы против Божьего служения, сэр.

— Именно об этом я и пришел поговорить, — сказал Дэвид. — Прибыл я сюда с доказательствами ужасного нечестия, творимого христианами в этом злополучном месте, и готов предъявить их вам, а через вас Пресвитерскому совету. Не будете ли вы добры и не прочтете эти бумаги? Там указаны имена тех, кто готов выступить свидетелями.

Мистер Мёрхед бегло просматривал записи, будто заранее знал об их содержимом. Вдруг взгляд его остановился на одной из строк, и он нахмурился.

— Ого! Это что? — воскликнул он. — Вы были в Лесу? И видели все своими глазами? Мистер Семпилл, вам не уйти от обвинения в участии в беззаконных деяниях.

— Я присутствовал там в качестве служителя Господнего.

— Однако ж… — Он продолжил читать, и лицо его становилось все суровее. Закончив, Мёрхед бросил бумаги на стол и с тревогой и сомнением посмотрел на Дэвида.

— Бестолковщина какая-то! Обвиняете своего главного старейшину — человека чрезвычайной набожности, чему я сам свидетель, — в грехе чародейства и вдобавок клевещете на пятерых прихожанок, которых я не знаю. Чем вы это подтвердите, вопрошаю я? Видали вы все нечетко — в вашем состоянии очам верить не станешь, к тому ж с вершины дерева, да еще и в полночь. У вас нет доказательств. Я не трону женщин, а пойду к Чейсхоупу. По вашим словам, подозреваете вы его с самого Белтейна, когда тоже ходили в Лес. И желал бы я знать, что вы-то там забыли в такое время, мистер Семпилл? Сдается мне, ваше собственное поведение требует объяснений.

— Я объясню, — сказал Дэвид.

— Дальше вы называете свидетелем Эндрю Шиллинглоу, и рассказываете о ловушке, которую расставили для Чейсхоупа. Слушайте, я не вижу ничего такого в красных петушиных перьях и в вашем анисовом семени, как вы его там называете. Ежели сам кладезь мутен, откуда возьмете вы чистую воду? Этот ваш Риверсло всем известный пьяница, и склочник, и дурной прихожанин. Что мешает ему оказаться во всему прочему и вралем? Может, лежали те перья все время у него в кармане, а пахучее масло он на Чейсхоупа по злобе пролил? Говорите, у вас имеется свидетельство пастухов, но неужто тяжело одурачить двух деревенских простачков? Ваше дело как решето, сэр, ни один суд вам не поверит, а главного обвинителя, Риверсло, еще и заподозрит. Как гласит старая поговорка, сиди смирно, коль на штанах прореха.

Мистер Мёрхед говорил настолько уверенно, что Дэвид, глядя в его проницательное и суровое лицо, вдруг почувствовал себя беспомощным. Будет сложно убедить столь предвзятых судей. И тут наверняка не обошлось без нашептываний Чейсхоупа.

— Вот что я посоветую, — продолжил аллерский пастор, — поезжайте домой и дайте переполоху стихнуть. В ваших бумагах нет ничего, что могло бы заинтересовать Пресвитерий: простые слухи и праздная fama, видения возбужденного юного ума и бредни пьяного нечестивца. Без сомнения, намерения у вас благие, но я не склонен потворствовать гонениям на человека, чья праведность многократно доказана. Обратите свой разум к добродетели милосердия, сэр, и все мысли о пороках уйдут. Мое мнение таково: вы настроились видеть плохое. Как будут у вас достойные свидетельства, а не этот вздор, вот тогда и начнем действовать.

До сих пор он говорил довольно добродушно, но теперь в его голосе зазвучала сталь.

— До моего сведения довели, что вы пропустили две воскресные службы, — резко сказал он.

— Я не поведу свой народ в дебри лицемерия, — ответил Дэвид. — Я отказываюсь проповедовать и молиться в кирке, пока не обличу грешников, а сделать это собираюсь в следующее воскресение.

— Ничего подобного вы не сделаете, — сурово произнес мистер Мёрхед. — Я, ваш старший брат и отец во Христе, запрещаю вам.

— Я следую голосу совести, — сказал Дэвид. — Я столь же убежден, что видел безобразия в Лесу и тех, кто участвовал в них, как в том, что сейчас, августовским утром, сижу с вами в Аллерском приходе.

— И прибавите неповиновение к своему неразумению, — взревел мистер Мёрхед. — Сеете распри внутри Церкви, тогда как необходимо сплотиться против ее гонителей.

— Все это, — твердо возразил Дэвид, — лишь земная политика. Во имя Господне, чистое, как языки пламени, неужели вы закроете глаза на больший грех только лишь потому, что это может привести к трещине в теле Церкви? Да пусть лучше она будет растоптана в прах, чем в ее одеяния станет рядиться грех. Я отказываюсь повиноваться вам, мистер Мёрхед. И в следующее воскресение стены Вудили задрожат от моих обвинений.

Оба священника вскочили. Дэвид побледнел от гнева, то же чувство заставило лицо другого пойти пятнами.

— Ты, мятежный еретик, — возопил аллерский пастор, но тут в дверь постучали, и оба пришли в себя.

Почтительно держа кончиками пальцев письмо, вошел слуга.

— Депеша, сэр, из Эмбро. Только что прибыла с конным курьером, он и потрапезничать не остался, а понесся вниз по реке.

Слуга ушел, а мистер Мёрхед, не присаживаясь и все еще задыхаясь, сломал печать. Он, кажется, не верил глазам своим, ибо поправил на носу очки, снял их, протер и перечитал послание. Его взгляд застыл, сам он побледнел, затем, внимательно перечитав присланное, покраснел и накинулся на Дэвида в порыве гнева.

— Церковь страдает за тебя и за таких, как ты, — возгласил он. — Господь был щедр в милости своей, но отвернулся от нас из-за черствости наших сердец. Горе мне, тяжко мне видеть, что наше бедное стадо ведут столь неверные пастыри! И мудрые, и смелые, и прямодушные должны пасть, ибо в их лагере Аханы, самодовольные ничтожества, подобные тебе.

— Вы говорите загадками, сэр, — сказал Дэвид. От его внезапно нахлынувшего негодования не осталось и следа при виде необычного преображения пастора.

— Загадка, коя тебе по плечу, или через месяц ответ напишут кровью и огнем… Загадка, значит? Загадка в причине, заставившей Всемогущего отдернуть длань от истинной Церкви, но тут-то тебе ведом ответ. О печаль, желанное избавление не случилось, тяготы наши стали еще горше. Прочь с глаз моих, мне пора вернуться к делам Господним, и не будет покоя Мунго Мёрхеду много-много дней. Пока ты бросил мне вызов, но погоди, посмотрим, как справишься с самим Творцом.

— У вас плохие новости?

— Плохие, говоришь? Ага, плохие для Божьих людей и Божьей Церкви, но, может, то благие вести для такого еретика, как ты. Может, снюхаешься ты с Коллой-Левшой и его ирландцами и очистите вы приход, пожжете честной люд, а ты получишь мерзостное благословение. Ступай к Монтрозу, там тебе самое место!

— К Монтрозу!

— Угу, к Монтрозу. Знай, что вчера при Килсайте этому сатанинскому отродью выпало растоптать знамя Ковенанта и одержать верх над праведными. Это известие, что я получил, — послание от маркиза Аргайла, направляющегося в Берик на корабле. Возможно, именно сегодня твой Антихрист постучит в ворота Глазго.