1

Амфитеатр был полон. Игры давал Линий Сура, консул 97 года. Праздник Виналий в честь Юпитера Всеблагого соправитель Траяна устраивал с подобающей его положению щедростью. За десять дней до сентябрьских календ (23 августа) порочный, жадный до развлечений римский плебс всласть обсудил в трактирах, публичных домах, тесных каморках и игорных притонах предстоящие зрелища. Особенно смаковали цифру истраченных на мероприятия денег. Двести тысяч сестерциев. Объявления о гладиаторских боях, раздаче хлеба, вина, масла пестрели на каждом пригодном и неисписанном углу домов. Куртизанки рангом повыше и низкопошибные проститутки из лупанаров Виминала и Циспия готовили невероятные оргии. Ждали пьяную клиентуру с дармовыми деньгами.

В утро праздника Глитий Агрикола, префект Рима, распорядился вывести на улицы дополнительные наряды городской стражи. Три полные преторианские когорты в сверкающем вооружении проследовали спозаранку к Колоссеуму и заняли посты по улице Патрициев и на внутренних переходах цирка.

Всякий прибывающий в амфитеатр просовывал в окошечко кассы специальный жетон-тессу, по которому получал небольшой хлебец, секстарий вина в подставленную кружку и три дупондия денег. Слышались реплики:

– Сатурн Карающий! Ты накажешь подлецов, которые разбавляют тускульское, предназначенное римскими гражданам, и превращают его в кислое пойло!

– Куда смотрят цензоры и эдилы? Прохвоста Памфилия со всей его шкурной коллегией виноторговцев давно пора распять на крестах вдоль Фламиниевой дороги!

– Отстань, потаскуха!

– Рестут! Анций крутился здесь с твоей девчонкой! Ты бы видел ее тунику! Задница оголена до половины. Держу пари – он притащил ее сюда облапошить какого-нибудь богатого импотента, вроде трактирщика Помпония!

– А пошла она...

– Ладно! Твое дело. Увидимся на скамьях.

Легионеры в проходах матерились по-черному. Пихали щитами. Шпыняли древками копий.

– Живее проходи! Давай не толпись, мокрица! Башку раскрою!

– Не прикасайтесь ко мне! Я римский гражданин!

– Что-о? Я вот сейчас вмажу в твое грязное ухо и сразу вспомнишь, как твой папаша пас коз в Лукании!

При появлении центуриона перебранка стихала.

– Граждане римские, поторопитесь! Аристократы заняли ложи. Вот-вот появится Божественный император!

У центуриона свой интерес к посетителям. Вон протискивается хорошенькая девчонка. Венера-Прародительница! Когда эта глупышка успела отрастить такую грудь? Рука сотника в серебряном налокотнике выхватывает красотку.

– Стой! Ты куда?

– Пустите, господин центурион!

– Что-то я тебя раньше не видел.

– Я дочь пекаря Витурия. Субурской трибы!

– У Витурия нет никакой дочери. Ты не имеешь права присутствовать на боях. Здесь необходимо разобраться. Пройдем со мной! Пульхр! Замени меня на время! Да смотри построже тут!

Через некоторое время девушка выныривает из помещения сторожки. Она стыдливо прячет глаза и оправляет задравшуюся тунику. Центурион занимает прежнее место на посту. Взгляд у него опустошенный и довольный. Легионеры понимающе перемигиваются и покашливают.

– Скажи ты. Действительно дочь Витурия, – лукаво говорит начальник.

– Похоже, идут последние, Маний! – докладывает солдат.

– С этих сдерите несколько ассов за опоздание и можете отдыхать! Увижу в караульне спящего – отлуплю лозой!

* * *

Трибуны пестрят разноцветием одежд. Внизу, на первых радах, переливается тончайшая шерсть сенаторских тог, белоснежные паллии весталок. Крашеные тирские платья матрон и их прелестных дочек. Легкие полотняные зонтики от солнца над головами сибаритов. Будто подброшенный, в едином порыве вскакивает стадион:

– Ave imperator Trayan August Germanicus!

Траян в сопровождении жены, сестры, племянницы, личного друга Авидия Нигрина, Адриана, соратников и преторианцев охраны усаживается под тисненный золотом балдахин сирийской кожи. Руки принцепса приветливо машут народу. На арене появляется глашатай с папирусом.

– Именем сената и римского народа! Перед началом боев состоится публичная казнь преступников – римского гражданина Маркиана сына Домниона из Виминальского квартала и Деция Диалога из того же квартала Оба приговоренных в течение двух лет занимались вооруженными грабежами в восточной части города. Сыщики Скратей Манилиан и Луций Стай за поимку убийц получили награду в пять тысяч сестерциев. Декурион городской стражи Гней Сатрий отмечен шейным отличием от префекта Рима.

– Слава префекту Рима Глитию Агриколе!!!

Траян приподымается с места и посылает приветствие градоначальнику. Трибуны неистовствуют.

– Слава! Слава! Слава!

Звонко трубят букцины. Давно канули в прошлое времена, когда бандитов казнили в Мамертинской тюрьме, сбрасывали с Тарпейской скалы или распинали вдоль капуанской дороги. В эпоху империи даже казни обставляют так, чтобы доставить максимум наслаждения и зрелищности пресыщенному римскому плебсу. Глашатай зычным голосом объявляет, что сегодня преступники покончат счеты с жизнью, изображая гибель Геракла и Икара.

– Ну-ка, ну-ка, как они это продемонстрируют? – престарелый вольноотпущенник Филемон маниакально жует сухие сморщенные губы.

Откуда-то сверху доносится визгливый крик.

– Нет! Не хочу! Пустите! Апеллирую к императору!!!

Взгляды всего амфитеатра обращаются на угловую часть Колоссеума. С западной стороны на восточную перекинута и под небольшим наклоном натянута прочная пеньковая веревка. Крошечные издалека палачи, словно в игре, прицепляют за поясное кольцо Маркиана Домниона с подвязанными на спине тростниковыми крыльями. Еще миг, и смертник с ускорением несется по наклонной струне вниз. Крылья захватывающе развеваются в потоках воздуха. Хряск! Подрезанная на середине веревка с треском обрывается, и тело, беспорядочно кувыркаясь, летит на мраморную арену.

– Браво, Икар!!! А теперь – Геракла! Геракла!

Донельзя довольная толпа опять ни с того ни с сего принимается скандировать:

– Ave imperator!!!

Лорарии – служители арены – утаскивают бездыханное тело с перешибленными костями и засыпают кровь песком. Наступает очередь Деция Диалога. Раздетый догола, натертый смесью нефти, скипидара и оливкового масла так, что рельефно выделяются все мышцы, «Геракл» обреченно выходит на середину площадки. Лорарий подносит к нему кусок тлеющей веревки. Преступник вспыхивает, как факел. До самых верхних рядов разносится запах горелого мяса. Трибуны в совершеннейшем восторге. На скамьях жуют жареные бобы и лепешки, пьют вино, лузгают тыквенные семечки. Девиз «Panem et circenses» выполняется безукоризненно. Что ж, Глитий Агрикола свою долю развлечений подготовил недурно. Что там за молодцов выставит Лициний Сура? А пока:

– Ave imperator Trayan!

Трубы трубят еще раз. Двери нижних помещений распахиваются, оттуда попарно выходят сорок гладиаторов в тяжелом вооружении. За ними, пригнувшись (притолок? низкая), выезжают восемнадцать всадников в батавском и парфянском снаряжении. Замыкают шествие два бойца традиционного поединка. Идущий справа ретиарий вооружен сетью-ретой и трезубцем. Слева – в полном самнитском доспехе. Со щитом, в поножах и пластинчатом нарукавнике.

– Сильвио!!! – ревет толпа, узнав в самните своего любимца.

– Ты только посмотри, в какой он сегодня отличной форме! – кричит Спурий, глава коллегии красильщиков, сидящему ниже приятелю Магненцию из коллегии изготовителей надгробных памятников.

Оживляется даже отставная императрица Домиция Лонгина, вдова покойного Домициана. Лицо бывшей первой женщины империи покрывает толстый слой персидских румян и пудры. По Риму ходят слухи, что развратная баба совсем свихнулась.

– Секст из коллегии парикмахеров рассказывал, что слышал о ее нынешних проделках.

– Ну?..

– Как приходит ночь, запирается у себя в спальне сразу с тремя молодыми рабами!

– Не может быть?! До этого даже Мессалина не додумалась.

– Да... рабы не Парис. Что значит возраст! Поневоле сдуреешь. Рассказывают, что Домициан...

– Ливии, спорим на сто сестерциев: Сильвио за три приема порежет сегодня сопляка-ретиария.

– Я на то же самое заключил пари с Квириной!

Квирина в коротеньком хитоне с открытой по египетской моде грудью зазывно хохочет:

– Только платить я буду не сестерциями!

– Замолчите, вы, там!

– А тебе чего, лысый придурок?

– Да что это такое? – плешивый, с крашеной бородой сириец возмущенно моргает. – Стража! Выведите этих развратников вон!

– О-го-го-хо-ха-ха!!! Как же! Уже ведут!

Выше по проходу иноземные купцы делают ставки на парфян и батавов.

– У батавов Иблиомар! В прошлом году на играх в память Божественного Нервы он один сбил семерых!

– К корявому Пану вашего Иблиомара! Одно облако не делает погоды! У парфян Фортунат, что запродался в гладиаторы в год смерти последнего Флавия. Вот это боец! Уже одно то, что он до сих пор таскает шкуру непродырявленной, заслуживает внимания. Да еще перс Ормизд. Тот даст, так три Иблиомара в евнухи готовы.

– Уважаемый Бен Мордехай, почему вы навязываете нам, на кого ставить! Слава Яхве, я не первый год живу в Риме и в курсе мало-мальских стоящих гладиаторов империи. Вы бы вспомнили еще покойного самнита Петинакса-Упрямого, убитого на этой арене. При Тите.

– Простите великодушно! – тучный Бен Мордехай язвительно кланяется оппонентам. – Я больше не скажу ни слова. Делаем наши ставки! Элиав, записывай! – толкает он смуглого кучерявого секретаря.

Тем временем гладиаторы трижды обходят арену. Всякий раз, поравнявшись с ложей императора, они поднимают оружие:

– Ave, imperator! Morituri te selutant!

На площадке остаются сорок бойцов в тяжелом вооружении. Двадцать человек в одежде иберийских лузитанов и двадцать в темных африканских туниках. Цирк замирает. В полном молчании шеренги сближаются. Котлообразные шлемы с трапециевидными гребнями и сплошным дырчатым забралом скрывают известные по всем аренам Италии и провинций лица. Напряжение настолько велико, что легионеры охраны на внешнем бордюре выставляют щиты и берут гасты на изготовку.

От этих обреченных всего можно ожидать. Старики помнят, как при Веспасиане паннонец Рата, вместо того, чтобы кинуть дротик в африканского леопарда, метнул его в сенаторскую ложу и наповал уложил старика Сальвидиена.

Первый грохот мечей по щитам. Звон стали. Черные туники мешаются с голубыми. Хрипы. Вой. Стоны и топот. Трибуны взрываются ревом:

– Так, так!!! Бей их! Африка, вперед!!!

– Лузитаны, молодцы! Так держать!

– Ты видел, как он его ткнул?! Смотри, смотри! Волочит за собой грязные потроха! Вон наступили на кишки! Здорово! Африка, вперед!

Ставки растут. В сенаторской и всаднической ложах секретари записывают суммы в три и пять тысяч динариев. Трудно понять, где арена, а где зрители. Амфитеатр представляет собой одно целое. Искаженные лица гладиаторов и искривленные хари пьяных от крови людей на скамьях сливаются в один образ. Низменный порочный облик Рима. В хохоте и улюлюканье выигрывающих и просаживающих деньги граждан бесчеловечного города мира совсем не слышны проклятья и мольбы гладиаторов, умирающих на арене.

Еще двадцать минут напряженного боя, и четыре оставшихся в живых лузитана приставляют мечи к обнаженным грудям двух последних африканцев.

На трибунах мат и ругань. Ставившие на «черных» требуют их смерти.

– Добить грязных свиней! Варвары! Падаль! Добить!

Получившие выигрыш более милосердны.

– Первого добить! Он плохо дрался! А второй, маленький, пусть живет! Маленькому – жизнь!!!

Израненные, шатающиеся от потери крови «лузитаны» в четыре меча приканчивают товарища с несчастливым жребием и под гром аплодисментов удаляются в каморки, вниз.

Траян под балдахином утирает пот со лба.

– Адриан! Узнай имя того лузитана, что уходил вторым от конца За ним большое будущее. Ну, что, Сабина? Ты сейчас выплатишь мне выигрыш или на Палатине?

Молодая женщина капризно надувает губы. Адриан ловит себя на мысли, что с неприязнью смотрит на родственницу. Кто бы мог подумать. Такой тяжелый мелочный, спесивый характер. Матидия рядом жадно пьет апельсиновый сок и обмахивается веером.

Авидий Нигрин, Глитий Агрикола и Лициний Сура с жаром обсуждают закончившийся бой. Нигрин перехватывает взгляд Адриана на Сабину и понимающе опускает глаза. Что ж, это его дело. Он только друг императора и приятель племянника по увлечению Грецией.

На арене ржут и беснуются лошади. «Парфяне» палицами молотят по обшитым кожей щитам «батавов». Те, не оставаясь в долгу, орудуют тяжелыми мечами. Схватка заканчивается вничью. Три на три. Но при отъезде с площадки контуженный мечом по голове «парфянин» валится с седла. Траян высочайшим повелением присуждает победу «батавам».

– Ave, imperator Trayan!

Гвоздь сегодняшних боев. Друг против друга стоят Сильвио в тяжелом вооружении и высокий худощавый далмат с сетью и трезубцем. Сильвио знает вся Италия. О безвестном далмате забудут к концу дня. Он всего лишь декорация, на фоне которой знаменитый боец блеснет своим высоким искусством.

– Браво, Сильвио!!!

Чемпион, стоя спиной к трибунам, поднимает тяжелый меч. Приветствует болельщиков и обещает: «Не стоит волноваться! Сейчас я устрою вам пантомиму!» Это его первая и последняя ошибка. Непростительная такому опытному профессионалу. Зрители погубили любимца.

Едва меч гладиатора вертикально вздымается вверх, далмат, как молния, бросает сеть-рету. Прочные волосяные петли намертво охватывают руку, голову и часть левого плеча. Сильвио бешено отпрыгивает назад и пол-оборота влево. Поздно. Ретиарий удивительно пластичным жестом затягивает нижный шнур. Мгновенно наступает левой ногой на конец удавки и сильно бьет правой по щиту противника. Спутанный тяжеловооруженный гладиатор валится навзничь. В тот момент, как бесполезный теперь уже щит отклоняется в сторону, далмат точным скорпионьим ударом вонзает трезубец. Податливая мягкая плоть живота Вскрик. Все происходит в одно мгновение. Присутствующие парализованы. Немыслимо.

Сторож Паллантовых садов и два-три недоумка из всей массы зрителей, поставившие на щенка-далмата, выигрывают по ставкам сто тысяч сестерциев. Завтра они уже купят себе дома в западной части Рима и будут разъезжать на носилках. А сейчас сидят, обалдевшие от счастья, и дурацки хохочут над всем стадионом. Цирк взрывается криками:

– Слава императору!!!

– Имя! Имя! – орут люмпены.

Глашатай объявляет в огромный рупор из медной жести:

– Рохо! Далмата-победителя зовут Рохо! Двадцать три года!

– Слава ловкому Рохо!

– Да здравствует придурок Рохо!

Император уходит в боковой проход. Зрители начинают покидать места, толпами устремляются к выходам. В общем гуле отдельные голоса:

– Да, повезло дуралею Тиберию. Больше не будет стучать в колотушку, гоняя в Паллантовых садах проституток и пьяниц. Завтра пролезет в квириты средней руки!

– Эх, мне бы эти сестерции!

Ливий жадно хватает Квирину за грудь:

– Я проспорил и готов платить!

– Ну не здесь же мне брать с тебя плату, ослик мой квиринальский! Пойдем в таверну Лукиана. Там в комнате и отдашь мне долг.

Прощелыга в застиранной тунике и веревочных сандалиях бьет себя в грудь:

– Сегодня же пропью все полученные от императора дупондии!

Почтенная матрона в окружении рабов морщит нос:

– Фу! Как пахнет кровью и потом! Хрис, подай мне флакон с духами!

 

2

Толстые, на тройной подошве, солдатские сандалии, подбитые бронзовыми гвоздями, гулко топали по брусчатке мостовой. Выйдя из амфитеатра, император повернул не налево, к Палатину, а в противоположную сторону, к Золотому дому Нерона. Телохранители из преторианской гвардии, успевшие за год привыкнуть к особенностям нового монарха, на ходу обогнали его и, следуя в некотором отдалении впереди, по бокам и сзади, принялись расчищать путь от народа. Плотина следовала за мужем, приотстав на три-четыре шага. Римские граждане, теснившиеся по обе стороны, низко кланялись цезарю:

– Ave imperator!

Траян, украшенный лавровым с красными розами венком, милостиво кивал в ответ. Внешность и одежда представляли собой разительный контраст в сравнении с покойным Домицианом. При проездах последнего Флавия, за десять-пятнадцать минут до его появления, мордастые раскормленные преторианцы очищали улицы с обеих сторон чуть не на целую милю. Переодетые охранники из городской стражи шныряли в толпе. Наконец, после всех принятых мер предосторожностей появлялись носилки, которые несли рослые лоснящиеся от масла негры и окружали тесным кругом личные телохранители. Орава музыкантов сотрясала воздух приторно-слащавыми аркадийскими мелодиями.

Рассказывали, когда первому цезарю поднесли лектику для первого выноса в город, он недоуменно осмотрел лакированные столбики навеса, пуховые подушки и, расхохотавшись, объявил окружающим, что не страдает ни геморроем, ни параличом ног. «Впрочем, сохраните это сооружение, – добавил Траян, отсмеявшись, – через два десятка лет, глядишь, оно и понадобится!» От парадного императорского одеяния, введенного Домицианом, он отказался наотрез. Пурпурная, расшитая золотом стола отправилась в сокровищницу насыщать моль. Латинская туника с короткими рукавами старинного покроя и парадный панцирь воловьей кожи, украшенный серебряными бляшками, а также прочные солдатские каллиги, кое-где отделанные камнями, составляли повседневный наряд Цезаря Нервы Траяна.

На правом боку императора висел на перевязи неизменный меч спартанского типа с расширяющимся книзу лезвием.

В сопровождении десятка латников охраны и двух-трех приближенных, иногда жены, император быстрым, легким шагом ходил по Риму. Первое время это вызывало удивление. Потом оно сменилось уважением, граничащим с преклонением. Гермолай, известный грабитель Затибрского района, сложил с себя полномочия «отца», распустил свою отчаянную шайку и заявил: «Пока в Риме Правит такой человек, я не имею никакого права разбойничать». Вместе с ним Рим покинули многие из бывшей «семьи». Ходили слухи, что они поступили на службу во вспомогательные части армии империи.

Траян самолично вместе с префектом анноны, ведавшим снабжением города хлебом, маслом и водой, или смотрителем столичных акведуков заходил в пекарни, наблюдал выпечку булок. Пробовал воду в фонтанах, контролировал весы на рынке. Рим удовлетворенно потирал руки, узнав о казни ста шестидесяти трех солдат, курионов и центуринов преторианской гвардии, замешанных в заговоре бывшего префекта претория Касперия Элиана против старого императора Нервы в 98 году. Завсегдатаи таверн и карманные политики избирательных триб с воодушевлением цитировали слова цезаря, брошенные по этому поводу в сенатской курии. «Итак, отцы сенаторы! Отдавая приказ о казни легионеров гвардии, я руководствовался только тем убеждением, что смысл деятельности преторианцев в защите законности, а не в террористических эксцессах и нарушении ее! Случившееся да послужит уроком всем, кто впредь попытается испытать прочность установок, завещанных нам предками и Божественным Августом! Dura lex – sed lex».

Но как показало будущее, это было не все. Римлян ожидали новые сюрпризы. Сотни платных доносчиков Домициана с убийством последнего остались не у дел. Наушники, кляузники и сутяги не верили, не могли поверить, что во главе империи встал человек, не опасающийся окружающих, а следовательно, и абсолютно не интересующийся тем, что о нем говорят и думают. Даже покойный Нерва не смел окончательно отказаться от услуг анонимщиков, и хотя при нем обвиненных сенаторов не казнили, канцелярии принимали доносы и порой выдавали вознаграждение. Солдатской натуре Траяна была противна сама мысль о наличии в Риме этой незримой армии мерзавцев. Донос – худший из пороков в глазах дорожащего честью военного. Месяц спустя после прибытия в столицу, на заседании императорского Совета цезарь твердым, не терпящим возражений голосом заявил о своем намерении немедленно покончить с кляузниками, терзающими Рим. Империя не верила себе. В считанные дни тысячи профессиональных доносчиков, состоящих на жалованье императорской канцелярии и преторских участков, были арестованы и переправлены в гавань Остии. Там их загнали на полусгнившие рассохшиеся корабли, наспех починенные по такому случаю. Боевые либурны средиземноморской эскадры отбуксировали заваливающиеся набок посудины в открытое море. Здесь, вдали от берега, моряки прорубили днища проклятых кораблей. Траян смотрел на погружавшиеся в пузырях воздуха, обреченно вопящие баржи, и ноздри его раздувались от гнева.

Когда император возвестил сенат о проделанном, сенаторы встали со своих мест и встретили речь правителя долгими несмолкающими овациями. Корнелий Тацит, не переставая хлопать, обратился к стоящему ниже Яволену Приску:

– Марку Кокцею Нарве и его сыну Траяну Цезарю, пожалуй, удалось совместить две несовместимые вещи: неограниченную власть и свободу!

Приск одобрительно кивнул головой и передал слова историка не жалевшему ладоней Плинию Младшему.

* * *

...Дом Нерона поражал роскошью внешней отделки. Тридцать восемь лет прошло со дня смерти сумасбродного деспота, а мрамор, отполированный искусными руками строителей, блестит так, будто здание закончили лишь вчера Траян и Плотина постояли у входа.

– Хочешь войти и посмотреть, Марк?

Принцепс покачал головой.

– Нет! Когда что-то созерцаешь слишком часто – начинает приедаться. Знаешь, Адриан рассказывал, что на сооружение дворца ушло четыреста миллионов сестерциев. На инкрустацию личного кабинета потратили почти все драгоценные камни" императорской сокровищницы. Нерон явился на открытие и освящение дворца изрядно выпившим. Осмотрел входные двери, вошел внутрь и, брюзгливо выпятив нижнюю губу, воскликнул: «Наконец-то я хоть смогу жить по-человечески!»

– Чего же ты ожидал от Нерона?

Траян не ответил жене. Взгляд его скользил вдоль вершины Оппийского холма. Шагах в трехстах от дома Нерона возвышался небольшой, но роскошный храм Изиды и Сераписа. Сзади него – беломраморный портик Ливии. Оппий густо порос кустарником и деревьями. Посреди трех-, четырехэтажных домов квартала холм возвышался островком девственного леса. Немой ровесник ушедших в туман столетий первых римских царей.

Преторианцы, воспользовавшись остановкой, расслабляли ремни нащечников. Помпея, чтобы не мешать супругу, отошла в сторону. Траян еще раз мысленно измерил высоту подъема.

«Хорошее место. Прекрасное для того, чтобы оставить по себе память строительством. Храм? Нет, пожалуй, базилику. Базилика Траяна. Не звучит. Термы Траяна. Это как раз то, что нужно. Вопрос – на что строить? Спасибо Нерве, старик был экономнее Веспасиана. На нужды двора не издержал ни одного лишнего медного асса. Но финансы в ужасном состоянии. Провинциям простили свыше четырехсот миллионов сестерциев недоимок. Но тяжким грузом лежит мой личный заем в 400 миллионов сестерциев. На что соорудить термы? В сальтусах, на рудниках не хватает рабов. Александр Великий все проблемы решил за счет золота Персидской державы. Цезарь добился власти с помощью золота галлов. Золото! Золото! Золото! Траян должен укрепить империю золотом Децебала. Когда же наконец настанет миг и зазвучат боевые трубы? Он придет! Он обязательно придет. И тогда на Оппийском холме Рима будут выситься термы Траяна!»

Кисть императора непроизвольно легла на рукоять меча. Пальцы судорожно стиснули резную слоновую кость. Первый человек Римской державы круто повернулся и зашагал по выбитым камням улицы Патрициев.

– Марк, что с тобой? Куда ты бежишь? – Плотина придержала мужа за локоть.

– Прости, Гайя... я, кажется, чересчур увлекся думами. На Палантин! – прибавил он телохранителям.

 

3

«Сравнительные жизнеописания» Плутарха можно было читать и перечитывать, и каждый раз открывалось нечто новое. «Эта книга уже начала свой путь в бессмертие», – подумал Адриан, откладывая папирусный свиток. Тит Авидий Квиет, наместник провинции Ахайя, за те два месяца, что племянник императора провел у него, показал все лучшее, чем, на его взгляд, славилась Греция. Забросив дела, легат с Адрианом ходили по памятным местам Афин и говорили, говорили, говорили.

Сады знаменитой Академии, когда-то вырубленные Суллой, теперь вновь шелестели бархатистыми листьями платанов. Ликей, основанный Аристотелем, гремел возвышенными, раздумчивыми, саркастическими речами философов и их учеников. Здесь Адриан впервые услышал Исея Ассирийского. Высланный из Рима Домицианом, ритор после долгих лет изгнания собирался возвращаться в Италию. Познакомившись с родственником нового императора, Исей тысячу раз выверенным жестом взмахнул рукой и заметил:

– Позволю повторить слова моего друга Диона Хрисостома о том, что на свете есть два типа порядочных людей. Это философы и сознающие свой долг солдаты. Наступившие времена с полной очевидностью подтверждают правоту его слов.

Адриан потом тайком от всех не раз и не два копировал движение оратора.

Плутарх писал свою историю в Беотии, съездить туда не хватало времени. Покидал Грецию Адриан с мыслью о возвращении на священную землю Эллады. Скульптуры Фидия с фронтонов эгинских храмов бередили воображение молодого трибуна.

– Так и будем сидеть? – Светоний Транквилл, распаренный, красный, с мокрыми прилипшими волосами, вынырнул сзади, из-за плеча. Адриан ценил умного, дерзкого на язык всадника. Впрочем, Светонию, который был старше родича цезаря на шесть лет, это не мешало подтрунивать над эллинофильскими привычками приятеля.

– Прошу сиятельного Элия Адриана забросить подальше нудного моралиста Плутарха, тем более что это грек, – в этом месте Светоний лукаво прикусил язык. – А ознакомиться с только что вышедшей, новой сатирой нашего земляка и соотечественника Юния Ювенала. Клянусь музами Каллиопой и Талией, он затмит славу удравшего в Испанию Марциала. Эпиграммы того – жалкие булавочные уколы в сравнении со стихами этого человека. Вот послушай-ка! Тут как раз о греках:

Адриан вырвал свиток у гримасничающего Транквилла.

– Сатира всегда остается сатирой... она отражает недостатки сегодняшнего дня. Но можем ли мы, римляне, отрицать и то, что взяли от эллинов столько же хорошего, сколько сейчас пытаемся списать на них плохого? Ювенал, судя по психологии его строк, просто клиент и ничего больше. Ему никогда не подняться до вершин, с которых виден вклад Греции в культуру Италии и всей Ойкумены.

– Ты победил, Адриан! Сдаюсь! – Светоний с пафосом простер руки вверх. – А сейчас, прошу тебя, отложи осточертевшие свитки и пойдем, сыграем партию в мяч. Или ты раздумал ехать в цирк?

На игровой площадке никого не было. Адриан с упоением швырял набитые опилками мячи в Светония. Друг хватал их на лету и неожиданными, то из-под ноги, то через спину, движениями отправлял обратно. Рабы подавали из корзин новые взамен оброненных. Среди «золотой молодежи» Рима Транквиллу не было равных в игре в мяч. Адриан проиграл все три партии.

– Хватит! – выдохнул он, устав бегать.

Из тепидария – отделения с бассейном горячей воды – послышались пронзительные крики посетителей и банных рабов.

– Что там такое? – племянник Траяна удивленно приподнял брови.

На площадку из соседнего помещения гимнасия вышел Авидий Нигрин и старший сын лучшего юриста империи Нерация Приска Луций. В спешке молодой Приск забыл положить бронзовую гантелю и теперь сжимал ее в кулаке.

– Ничего страшного, Элий! Вольноотпущенника Протогена от тепла хватил удар. Слуги в один голос орут, что откупщик сожрал не меньше трех блюд с муренами и заливное из павлина перед приездом в термы. Удивляюсь, как этого глупца вообще живым дотащили до бань. По всем божеским и человеческим законам он должен был умереть еще в дороге.

– А Протогена пытались спасти?

– Врач пустил кровь, но я уверен, что это уже бесполезно, – Луций покрутил гантелю и вернулся в зал гимнасия.

Адриан подошел к другу дяди.

– Авидий, мы со Светонием сейчас отправимся в Большой цирк. Там нас дожидается Фаворин. Пошли кого-нибудь из своих рабов сказать во дворце, что вернемся поздно. Пусть ужинают без меня.

– Да, но что скажет Сабина?

Адриан пристально посмотрел в глаза старшего товарища.

– Авидий, на твой вопрос даже я не знаю точного ответа.

– Хорошо! Я исполню все, о чем ты просишь.

У входа в термы, построенные еще сподвижниками Августа Випсанием Агриппой, возницы держали под уздцы две пары лошадей, запряженных в широкие устойчивые колесницы. Для седока внутри кузова было устроено маленькое сиденье, обитое кожей. Кучер правил стоя. Светоний и Адриан уселись в повозки и быстро помчались мимо театра Помпея к мостам Цестия и Свайному, переправились через Тибр и, разбрызгивая колесами грязь Бычьего форума, выехали прямо к ипподрому.

Фаворин уже давно дожидался друзей. В цирке шли обычные вечерние хлопоты. Конюхи выгребали навоз из стойл. Несколько бродяг шарили под верхними скамьями, отыскивая затерявшиеся монеты или забытые вещи. По беговой дорожке умеренным галопом скакали запряженные в легкие колесницы четверки лошадей. Наездники «зеленых» проводили тренинг своих квадриг.

– Где же обещанные тобой, Фаворин? Эти четверки я видел на прежних заездах.

– Ты думаешь, Эллий, что «голубые» выставят главный козырь в предстоящих ристалищах на всеобщее обозрение? Это же наивность. Мне еле удалось уговорить клиентов Итала хоть краем глаза взглянуть на скакунов. Они там, в нижних конюшнях.

– Кто хозяин лошадей? – заинтересовался Светоний.

– Сам префект анноны Гай Миниций Итал. Как мне сообщил Тимофей, Итал нанял за двадцать тысяч сестерциев знаменитого наездника Гая Апулея Диокла и хочет взять главный приз в сорок тысяч сестерциев!

– И Диокл согласился? – Адриан затаил дыхание.

– Да! Он осмотрел лошадей и сказал, что согласен.

– Ну, Фаворин, если уж такой возница, как Диокл, подрядился надеть голубую тунику, значит, кони вселяют в него надежду. Я хочу их видеть.

Коней нельзя было описать словами. В слабом свете масляных светильников животные казались четырьмя застывшими сгустками огня. Чалой, неуловимо-неопределенной масти с тонкими в струнку ногами и маленькой гордой головой, лошади настороженно следили за людьми. Трепетные черные ноздри бесшумно и часто раздувались... Конюх-перс, размешивавший в корыте сухую люцерновую муку и конопляное семя, поправил повязку, закрывавшую рот, и неприязненно покосился на знатных римлян.

Адриан подошел к барьеру денника. Жеребец вскинулся на дыбы и пронзительно заржал. Глаза перса превратились в щелки. Внезапно племянник императора понял, в чем дело.

– Пойдем отсюда! На завтрашних бегах ты, Фаворин, поставишь на упряжку голубых сто тысяч сестерциев.

– Как скажешь, Элий.

Когда они опять очутились на воздухе, родич цезаря спросил друга:

– Откуда Итал достал коней?

– Вывез из Азии, будучи прокуратором провинции, он здорово научился разбираться в лошадях. А эти, по словам Тимофея, родились где-то в глубине Парфянского царства.

Адриан кивнул, будто слова Фаворина подтверждали какую-то его мысль.

«Это, наверно, и есть знаменитые нисайские скакуны. Геродот писал, что персы разводили их и посвящали своему богу Ахурамазде. Вот откуда белая повязка на лице конюха. По верованиям родины, он не смел смешивать свое дыхание с благородным дыханием священных животных. Вот откуда и его злой взгляд. Не имея возможности помешать чужеземцам выставлять животных на скачках, он хотел оградить их от лишних прикосновений нечистых рук».

Друзья терпеливо ждали, когда Адриан вернется к окружающей действительности. Тот задумчиво потер двумя пальцами губы.

– Мне надо съездить в храм Сераписа!

Светоний посмотрел на Фаворина.

– Может быть, в другой раз? Уже темнеет, Элий.

– Вот именно поэтому мне и надо быть там сегодня.

Закатное солнце посылало последние темно-оранжевые лучи из-за вершины Яникульского холма. Рабы, дожидавшиеся господ около колесниц, набросили им на плечи теплые шерстяные плащи. Все три аристократа, не сговариваясь, достали небольшие изящные мечи и надели перевязи: вечерний Рим сулит всякие неожиданности. Тонкие дощатые днища повозок заскрипели под тяжестью тел.

– Давай по улице Патрициев через Субурский квартал к Санквальским воротам. Оттуда в храм Изиды! – ткнул Адриан кучера.

Колеса, ошиненные мягкими полосами бронзы, застучали по брусчатке главной магистрали столицы. По обе стороны дороги, как в театре, разыгрывались сцены из самой простой и гениальной постановки – жизни.

Легионеры преторской стражи в районе Палатинского холма переговаривались хриплыми голосами. Чему-то смеялся молоденький центурион с таким пышным плюмажем на каске, что, казалось, на его плечах растопырил хвост и крылья целый африканский страус. Хромой сторож с выправкой бывалого ветерана длинным смоляным светочем зажигал прикрепленные на угловых столбах факелы. Четверо бездельников-плебеев обступили приземистую накрашенную женщину. Слышался визгливый разговор на повышенных тонах. Слов разобрать не удалось – колесница мчалась на хорошей скорости.

Трех-, четырехэтажные дома Субуры светились многочисленными огнями. Двери полуподземных таверн и кабачков хлопали, пропуская первых вечерних посетителей. Хлопало мокрое белье. Кричали дети. Где-то под самой крышей обшарпанного, давно предназначенного под снос и тем не менее населенного дома нестройный хор пьяных голосов затянул популярную песню. Ее перекрыли крики скандала.

– Где мой сестерций?!! – вопил женский голос с сильным кампанским акцентом.

– Откуда у такой мегеры мог взяться сестерций? – раздраженно отзывалась мужская глотка.

– Украл! Сознавайся, украл, проклятый пропойца! Чем я заплачу булочнику, недорезанная гладиаторская падаль?!!

– Лутация, заткнись, или я выпущу твою дрянную кровь!

– Это ты умеешь! Три года лил кровь невинных варваров на арене! Пьянь! Я не я буду, если не притащу ланисту и не запродам тебя в гладиаторы, когда ты напьешься! И всем расскажу, кому вы с Варинием продаете краденные в амфитеатре плащи и сандалии. Банный вор!

– Заткнись, гадина!

На повороте у Виминальского квартала кудрявый разбойного вида мальчишка задрал хитон и показал зад. Светоний расхохотался до слез и бросил сорванцу пару сестерциев. Мальчишка вмиг подхватил монеты и скрылся в темном проулке.

Проехали Санквальские ворота Старые крепостные стены, выстроенные еще царем Сервием Туллием, выглядели обветшалыми. Между пятой и шестой башнями сразу за воротами целый участок стены был снесен и в проеме выстроен великолепный храм Изиды и Сераписа. Вместе с территориальными захватами на Востоке в Рим пришли и культы восточных божеств.

Изуверившиеся, напуганные пожарами, нищетой, гражданскими войнами простые люди Италии готовы были искать заступничества у любых богов.

Возле маленькой кипарисовой рощицы перед площадкой святилища Адриан и его спутники оставили колесницы и рабов. Отстегнули оружие и медленным, исполненным достоинства, лишенным суеты шагом поднялись по ступеням и вступили под сень колоннады. Храм подавлял величием. Толстые колонны шлифованного красного гранита уходили ввысь, сливаясь с сумраком звездного неба. Из раскрытых дверей лился мягкий свет. Пахло пьянящими египетскими благовониями. Племянник цезаря повернулся к товарищам:

– Светоний, и ты, Фаворин. Часы на большой храмовой клепсидре показывают восемь с половиной часов вечера. То, что я хочу спросить у божества, должен знать я один. Вы пройдете во внутренние помещения к жрицам и потом встретимся здесь же, когда часы будут показывать десять. Самое позднее – половину одиннадцатого. Ступайте.

Друзья, покоренные торжественностью полупросьбы-полуприказа, направились к правому боковому входу. Храмовый привратник поспешно распахнул перед ними маленькую дверь на медных петлях. Внутри длинного наклонного помещения пришедших встретила красивая надменная жрица.

– Пришли ли вы сюда как страждущие по женскому телу, либо как желающие познать мощь и величие Богини?

Фаворин немного неуверенно ответил:

– Мы хотели приобщиться к таинствам Великой Богини!

Жрица с удовлетворением оглядела рослые мускулистые фигуры мужчин, стоящих перед ней, но продолжала также надменно:

– Хватит ли у вас платы за приобщение к тайне?

– Мы не знаем, сколько стоят тайны Священной Телицы.

– Вам это будет стоить десять золотых монет.

Светоний извлек из кошеля деньги и передал служительнице из рук в руки. Женщина небрежно опустила аурей в карман у пояса.

– Совершили вы сегодня омовение или нуждаетесь в храмовой купальне?

– Мы только что из терм.

– Следуйте за мной!

Ни Фаворин, ни Светоний так и не могли понять потом, куда девалась старшая жрица и чьи руки втолкнули их в разные боковые комнаты.

Фаворин потом рассказывал другу, что очутился в помещении, где в углу на подставке стояла небольшая статуэтка Великой Богини с коровьей головой и длинными изогнутыми рогами. На руках у Изиды примостился младенец Гор. Перед фигуркой горела маленькая серебряная лампада. Легкое колебание пламени заставило его оглянуться. В дверях застыла обнаженная девушка редкостной дикой красоты. Кожа незнакомки, натертая ореховым маслом, отливала светлой кельтской бронзой. Но волосы, разделенные на три волны и перевитые золотыми нитями, были чернее африканской ночи. Глаза в опушке ресниц, подведенные сурьмой к самым вискам, горели влекущим огнем желания. Жрица начала медленно кружиться в танце вокруг охваченного страстью мужчины. Круги становились все уже, уже. Тонкие руки легли ему на плечи. Фаворин рывком притянул к себе олицетворение Изиды и впился губами в свежий пунцовый рот. Будто тысячи кинжалов пронзили тело.

* * *

...Адриан шагнул в створы главного входа. Шестиметровые статуи Сераписа и Изиды плавали в тумане курений. Откуда-то сверху с затянутых тканью хоров неслась тихая мелодия флейт. Молодая римлянка, задрав повыше подол нарядной столы и прижавшись животом к подножию изваяния Великой Богини, громко нараспев просила на латыни:

– Изида! Матерь Богов! Ты, потерявшая мужа, молю тебя, даруй мне ребенка! Даруй мне ребенка! Я не пожалею тебе и супругу твоему и сыну десяти быков, только даруй мне дитя! Сжалься надо мной!

Бритоголовый жрец в белоснежном одеянии выступил из-за балюстрады.

– Что хочешь ты, пришедший в обитель богов?

– Спросить о своем будущем!

– Иди за мной!

Маленький тщедушный старик с лицом типичного египтянина указал Адриану на стул. В бронзовом котле тлели угли. Прорицатель раскинул в стороны ладони. В помещении начала сгущаться темнота. Вскоре виднелись только светлячки на дне жаровни. Резкий запах кедровой смолы поплыл по воздуху.

– Человек! Я слушаю тебя!

– Каково мое настоящее? Чего мне ждать от будущего?

– Смотри на священные угли!

Предсказатель взмахнул полной горстью над сосудом. Ярко вспыхнуло и тут же погасло пламя. Адриан вздрогнул. Черные глаза мага, не мигая, смотрели на него.

– Вижу дремучие леса на берегах неведомой северной реки, – монотонным голосом забормотал жрец. – Вижу молодого воина с честолюбивыми замыслами. Он идет рука об руку с великим человеком. Вижу кровь! Много крови! Огни пожаров! Идут бесчисленные армии! И всюду молодой рядом со своим могучим спутником. Вижу юную женщину, прекрасную, как прохлада северного ветра на Ниле. Молодой честолюбец рядом с нею. Нет в его сердце любви к девушке. Вижу сверкающую вершину власти. Вижу ложь и обман! Ложь и обман! Ложь и обман! Лжет старая женщина, мать девушки! Как много солдат! Слышу ржанье лошадей. Чур меня! Чур меня! Меден аган! Серапис! Серапис! Серапис! Умирает могучий властелин! Вновь вижу молодого честолюбца. Нога в солдатской сандалии наступает на лоно нелюбимой женщины! По ней, как по ступеньке, молодой честолюбец подымается и восседает на трон. Как шатается кресло! Как оно шатается! Вижу мечи! Много мечей! Катятся головы!! Трон спокоен. Молодой честолюбец на нем! А-а!!! Демоны! Уходите прочь! Прочь! Прочь!

Еще взмах рук. Новая вспышка света. Горячие глаза мага. Тьма. Чьи-то мощные длани подхватывают Адриана и выводят в главную залу. Ошеломленный, он смотрит вокруг себя. Римлянки уже нет у постамента статуи. Вместо нее две старушки просят жизни и здоровья своим сыновьям-легионерам британских легионов. Адриан достает из поясного кошелька горсть золотых аурей и сыплет к ногам Сераписа с розовыми мраморными ногтями.

«Кому он предсказал все это! Неужели мне? Я тот молодой честолюбец? Непостижимо! Боги! Я действительно не люблю Сабину. Значит бог знает то, на что я не ответил еще себе сам?! Нет, это невозможно! Бог знает... или маленький тщедушный гадатель слишком хорошо знает людей! Всемогущий Серапис! Сабина и ее мать только ступеньки к императорскому титулу Публия Элия Адриана! Он не мог ничего видеть на углях. Он все время смотрел на меня. Он читал будущее в моих глазах...»

Уровень делений на храмовой клепсидре показывал половину одиннадцатого. Возница Светония спал возле лошадей, подстелив попону. Двое других ели лепешки, купленные у разносчиков святилища. Фаворин мечтательно смотрел на звезды. Голубые зрачки галла не воспринимали окружающее. Он весь был погружен в воспоминания о покоях в нижней галерее.

Светоний при виде выходящего племянника Траяна отбросил плащ и выпрямился в кузове во весь рост. Адриан без слов взобрался на экипаж.

– Буди своего возничего, Гай! Домой! На Палатин!

Тщетно пытался Гай Светоний Транквилл, будущий секретарь и библиотекарь императора Адриана, прочесть хоть что-нибудь на лице друга, но губы того были плотно сжаты.

 

4

– Даю тебе фору в четыре попадания из десяти! – Траян пригубил кубок с вином и зачем-то потрогал тетиву лука. Она отозвалась гулом рассерженного шмеля. Лициний Сура тяжко вздохнул.

– Марк! Ты же знаешь, я все равно проиграю. Возраст уже не тот.

– Ты так же объяснил это германцам, когда отражал их набеги на Галлию?

Титиний Капитон, секретарь Траяна, вольготно раскинувшийся на спине в отделанном малахитом бассейне, фыркающе рассмеялся. Услышав этот смех, Сура порывисто схватился за оружие.

– Хорошо! Стреляем без форы! В конце концов дело не в тебе, Марк, но чтобы доказать брюхану в бассейне, что такое старые вояки, я пойду на любые условия!

Капитан скорчил подчеркнуто презрительную мину и комически демонстративно отплыл подальше. Траян расхохотался.

– Капитон! Благодаря тебе Лициний сегодня, пожалуй, победит.

Командующий войсками западных провинций натянул лук и, тщательно прицелившись, спустил тетиву. Стрела пролетела над водоемом и воткнулась в мишень, установленную на противоположном конце зала.

– Есть! Ну, Лициний!

Капитон опустил лицо в воду и стал издевательски выдувать пузыри. Император выстрелил на одном дыхании.

– Один – один!

Снова свист стрелы. Счет. И опять звон тетивы. Капитон перестал сопеть в воду.

– Десять – десять!

Сура блаженно улыбнулся, отер пот со лба. Траян, допивая вино, исподтишка наблюдал за ним. Полководец сбросил купальную простыню.

– Н-да! С твоего позволения, Божественный принцепс, я окунусь. Полагаю, я заслужил право утопить бездельника Капитона. Империя не нуждается в насмешках над ее военачальниками. Критон прекрасно справлялся с секретарскими обязанностями на рейнском лимесе. Так что замена нашему толстяку есть.

Траян важно кивнул ему головой.

– Постарайся и в воде продемонстрировать свое умение и утопи бездельника в три приема.

Мускулистое, покрытое несходящим загаром тело Лициния Суры взметнулось в воздухе и обрушилось в бассейн. Едва кончики пальцев соправителя императора коснулись поверхности воды, как Капитон истерически метнулся к бордюру и, вскарабкавшись по ступенькам, прошлепал к сдерживавшему смех цезарю.

Сура вынырнул, отфыркиваясь и отплевываясь. Капитон сделал озабоченное лицо и спросил:

– Не соблаговолит ли светлый принцепс ответить своему покорному слуге, куда девался только что стоявший здесь Лициний Сура? Право же, за ним водятся странности.

Все трое хохотали несколько минут.

Наплававшись вдосталь, Траян взял в обе руки по гире и принялся за упражнения. Равномерно вздымались и опускались шары мускулов на плечах. Послышались размеренные шаги. В сопровождении трех массажистов появился бессменный врач императора Критон. По его знаку Траян присел на мраморную скамью. Грек измерил пульс на запястье, под предплечьем, в ключной впадине. Поставил маленькие песочные часы.

– Пусть цезарь посидит неподвижно некоторое время.

То же самое врач проделал и с Сурой и Капитоном. Немного погодя вновь сосчитал пульс.

– Император может быть спокоен. У него все в норме. Светлейший Сура тоже. А вот Капитону необходимо чаще бывать на воздухе и возможно несколько дней попить на ночь отвар макового семени.

По указу медика первые люди государства улеглись на ложа, и массажисты принялись делать им трехвидовой: расслабляющий, согревающий и мобилизующий ионийский массаж. Критон щедро поливал тела пациентов настоянным на мирре оливковым маслом.

После процедуры рабы обмыли императора и приближенных горячей водой и насухо обтерли белоснежными льняными египетскими простынями. Появилось ощущение блаженства и огромного прилива сил. Траян отстранил раба и сам сноровисто с каким-то особым солдатским фасоном зашнуровал сандалии. Капитон, не в силах согнуться из-за порядочного слоя жира на животе, меланхолично смотрел на действия государя.

– К делам! К делам! – воскликнул император.

И Лициний, и Капитон невольно залюбовались цезарем. Высокий, крепкий, он был само олицетворение власти.

* * *

...На очередном заседании императорского Совета присутствовали, помимо Капитона и Суры, префект Рима Глитий Агрикола, префект анноны Марк Милиций Итал, давний друг Траяна сенатор Авидий Нигрин, крупнейший правовед и юрист эпохи Нераций Приск. За столом сидели также консулы 97 года Тит Фульв Аррий Антонин и Корнелий Тацит – известный уже писатель, автор «Жизнеописания Юлия Агриколы» и недавно вышедшего труда «Германия». Не было Домиция Аполлинара и Секста Юлия Фронтина – семидесятилетний консул, смотритель всех римских водопроводов, часто болел.

Обсуждали текущие вопросы. Наиболее важными из них были: финансы и алиментарная помощь по Италии, введенная в практику Божественным Нервой. Докладывал префект анноны и Титиний Капитон.

– После того как рескриптом светлейшего цезаря казна простила провинциям недоимку в сумме четыреста восемнадцати миллионов сестерциев, у нас образовался изрядный дефицит. Положительным моментом мы можем считать то, что Палатин теперь благодаря мудрости императора потребляет всего десять-двенадцать миллионов сестерциев в год, что в двадцать раз меньше, чем при ненавистном всем нам Домициане. Но эта экономия лишь малая толика недостающей суммы.

Траян движением руки прервал его.

– Капитон! Все похвалы в мой адрес не так давно изложил в своем «Панегирике Траяну» Плиний Младший по случаю своего вступления в консульство на текущий год. Приступай к делу!

– Как сообщил мне префект анноны (кивок в сторону Итала), на государственных складах Эмпория хлеба запасено на три года вперед, масла на два года. К концу месяца силами коллегии землекопов и работников префектов Рима и анноны будет закончено устройство винных подвалов. В настоящее время на складах Остии и в столичной округе до 23 милевого столба запасено вина пять тысяч мехов.

Со дня воцарения Божественного Траяна гражданам Рима пять раз раздавали хлеб, масло и вино за счет казны и три раза за счет частных лиц.

Император уставился на Агриколу.

– Каково настроение плебса в городе?

Префект столицы откашлялся.

– Цезарь может не беспокоиться! Плебс боготворит Нерву Траяна Августа за введенную им систему дополнительных раздач масла и вина. Все предшественники императора ограничивались только «хлебом и зрелищами».

– Хорошо! Что там с Египтом?

– Подать в личную императорскую казну поступила исправно. За этот год мы имеем с египетского сальтуса пятьдесят миллионов сестерциев. Треть суммы получена в виде зерна и полотна, а также папирусом.

– Значит, на складах египетский хлеб?

– Нет! До половины зерна получено из Боспора.

Траян удовлетворенно кивнул головой.

– Корнелий! Что ты хотел сообщить нам относительно дополнительных средств для алиментарного вспомоществования многодетным гражданам и сиротам?

Тацит неторопливо раскрыл лежащие перед ним исписанные церы и заговорил с едва уловимым галльским акцентом. (Сенатор был уроженцем Бетики.)

– Положение с рождаемостью в Италии таково, что если мы не предпримем добавочных мер, то преемник Высочайшего принцепса будет набирать новобранцев в легионы среди варваров. Итак, ваш отец Божественный Нерва из средств фиска создал фонд, по которому землевладельцы всего за 5 процентов годовых могли получать кредит. Доход от этого идет в казну местных муниципиев на вспомоществование многодетным семьям и на воспитание сирот. Но уже сейчас видно, что этого мало. В одном только Риме ответственные секретари кварталов насчитывают пять тысяч круглых сирот. Предлагаю вниманию императора следующее. Если некоторые владельцы имений согласятся заложить их в императорский фиск или частным откупщикам под соответствующие суммы, но с правом немедленного востребования, то процент с дохода латифундий составит дополнительные дотации алиментарному фонду в несколько миллионов в год. Детали юрисдикции по острым углам таких соглашений пусть утрясет сиятельный Нераций Приск. Императору останется ратифицировать новый эдикт, и он получит законную силу. Теперь о возможности решения вопроса. В Велейе мои клиенты переговорили с пятьюдесятью двумя владельцами имений, и те дали согласие заложить свои усадьбы. К числу таких владельцев относятся Марк Вирий Непот, Публий Афраний Аптор, Публий Атилий Сатурнин и другие. Полный перечень имен на этих церах, – Тацит потряс восковыми табличками.

Капитон восхищенно покрутил головой.

– Осмелюсь заметить, предложение Тацита вполне приемлемо!

Нераций Приск, молчавший до сих пор, подал наконец голос:

– Для совершения подобной сделки не потребуется издания отдельного императорского эдикта, аналогичные операции совершаются по уже установленным законам о закладе и найме. Думается, что необходимо поощрить владельцев следовать примеру велейских граждан, для чего отличить перечисленных в списке у Корнелия Тацита Кроме того, выпустить посвятительную таблицу и установить ее в Велейском округе.

– В какую же сумму вы думаете обеспечить детей? – Траян спросил по-деловому просто, словно вопрос о закладах имений под проценты был давно решен.

Тацит перевернул страницу восковой таблички.

– Секретари произвели предварительный расчет, но мне он кажется неплохим и для окончательного варианта. В месяц мальчики будут получать 16 сестерциев, а девочки – 12. Итого общая сумма на алиментарную помощь почти тремстам детям велейского округа составит 52 200 сестерциев, что как раз соответствует процентам с означенных участков. Двенадцать сестерциев девочкам и шестнадцать мальчикам это как раз столько, сколько нужно на содержание ребенка. Не много и не мало.

Император несколько раз хлопнул в ладоши, Тацит остался сидеть с непроницаемым лицом.

– Благодарю сиятельного Публия Корнелия Тацита за найденный блестящий выход из положения. Мечта каждого правителя, чтобы все трудные вопросы решались так же просто и эффективно. Теперь следующее. Сельское хозяйство Италии приходит во все больший упадок. Об этом говорили мне и Плиний и Нигрин. Об этому упомянул в своей «Германии» и присутствующий здесь Тацит. Я имел возможность наглядно убедиться в запустении земель и отводе огромного количества югеров под доходные виноградники в ущерб ячменю и пшенице во время своей поездки в Беневетум. Предлагаю вниманию Совета свои соображения.

Сенат, как вам известно, пополнен мною и Божественным Нервою новыми людьми из нобилитета провинций Востока. Они не связаны с Италией ничем, кроме домов в Риме. Все их имения находятся на территориях Ахайи, Азии, Вифинии и так далее. Можем ли мы издать эдикт о том, чтобы каждый сенатор, и старый и новый, одну треть состояния употребил на покупку земли в Италии. Нераций Приск уверял меня на предварительном обсуждении, что этим мы добьемся трех выгод. Первое: новые сенаторы из провинций будут прочно связаны с Италией. Второе: в сельское хозяйство хлынет поток денег, столь необходимый для его подъема. И третье: маломощные владельцы смогут продать свои истощенные участки за хорошую сумму новым владельцам, а сами за ту же сумму наладят доходные имения в провинциях, где земля более дешева. К тому же вывод такого количества римлян на земли варваров несомненно будет способствовать приобщению провинций к нашим законам. Итак, сиятельные члены Совета, я жду ваших решений.

Лица сидевших за столом стали предельно серьезными. Первым нарушил молчание Глитий Агрикола:

– Я не хочу показаться Божественному цезарю льстивым, но если предложение исходило от сиятельного Нерация Приска, то можно смело ручаться, что оно продумано со всех сторон. Меня больше волнует иное. Количество рабов и посаженных на землю колонов в империи останется на прежнем уровне. Где новые владельцы в провинциях найдут работников для распашки приобретенных угодий? Да и земли провинций вряд ли удастся легко пустить в свободную продажу. Могут произойти нежелательные волнения. Блеск успехов римского оружия изрядно потускнел со времен дакийских походов Флавия Домициана – будь проклято его имя. На Востоке нависает Парфия. Пакор не преминет воспользоваться нашими затруднениями. Я не говорю о нашем рейнском лимесе и зоне Декуманских полей. В любую минуту можно ожидать нападения квадов и маркоманнов. Где гарантии, что их не поддержит какой-нибудь новый Цивилис изнутри. Да не допустят подобного боги!

Взгляды присутствующих обратились на императора. Агрикола задел больное место. Жилы на лбу Лициния Суры вздулись. Командующий легионами от Бетики до Испании зло теребил красную кайму на тоге. Траян повел плечами и улыбнулся. Улыбка получилась хорошая. Только верхняя упрямая губа принцепса осталась неподвижной. Тот, кто близко знал наместника Верхней Германии Марка Ульпия, помнил такие улыбки. Ими Траян одаривал подчиненных в самые тяжелые и решительные минуты боя.

– А что, если предположить, просто предположить... что не сегодня-завтра империя вступит в войну...

Капитон проницательно прищурил веки.

– С кем, Божественный?

– Я повторяю, Капитон, просто предположить.

– Смотря какая это будет война, – хмыкнул Авидий Нигрин.

Траян пристукнул кулаком по столу:

– Войны сената и народа римского могу быть только победоносными, с кем бы они ни велись!!!

– В таком случае император может быть уверен, что все проводимое им в Италии и Риме получит согласие сената и завершится благополучно, – вставил Нераций Приск.

Заседание кончилось. Члены Совета нестройно поднялись и, поклонившись цезарю, направились к выходу.

– Глитий! – позвал император, когда сенаторы почти все вышли.

– Да, Божественный!

– Я хотел только сказать тебе, что мне тоже очень не нравится поведение Децебала и Пакора на наших дунайских и восточных границах.

Агрикола смотрел бесстрастным взором.

– Через декаду в Рим прибудут Лузий Квиет и Авл Корнелий Пальма с отчетом о состоянии дел на рейнском и дунайском лимесах. Твое присутствие, а также Суры, Нигрина и Адриана обязательно.

Полководец повернулся и пошел к дверям, уже вслед ему прозвучало:

– И соблюдение тайны обязательно тоже!

 

5

В дверь робко заглянул рослый преторианец в синей тунике и позолоченном панцире.

– Что случилось, Сильван?

– Прошу императора простить меня, но супруга Божественного, сиятельная Помпея Плотина просила Нерву Траяна Августа прибыть к ней по очень важному делу.

– А она не сказала, по какому?

– Нет, Божественный! – легионер вытянулся в полный рост и скрылся за стеной.

* * *

...Плотина была слишком умна для того, чтобы разыгрывать мелодрамы. К тому же за 23 года совместной жизни с мужем прекрасно изучила его характер. С Траяном можно было разговаривать только начистоту, отметая все сомнения и расчеты.

– Марк! Я вовсе не намерена вмешиваться в твои дела по государству, но действительность, заметная своей неприглядностью даже мне – женщине, побуждает к этому!

– Плотина! Перво-наперво дай мне отдышаться. Я не узнаю свою жену. Что может происходить в империи такого, отчего бы ты изменила своему постоянному спокойствию?

– Марк! Будь трижды неладно такое императорство, которое заставляет человека потворствовать безобразиям в собственном доме!

– Объяснишь ты мне наконец, в чем дело?

– Я говорю о вымогательствах твоих прокураторов и наместников в провинциях! Что толку в твоей личной порядочности, если под ее сенью и ее именем совершаются чудовищные беззакония и поборы. Император ходит по Риму пешком, проверяет унции недовеса в хлебах, предназначенных плебсу, а его доверенные берут миллионные взятки.

Траян почувствовал некоторое смущение.

– Помпея, видишь ли, я не могу одновременно курировать все стороны жизни империи. На все нужно время.

– Марк, прекрати во имя добрых манов наших предков! Я больше склонна думать, что ты закрываешь глаза на непрекрытый грабеж провинций только из расчета заполучить часть этих грязных денег в фиск! Всего два года понадобилось, чтобы некий Марк Ульпий Траян, перед честностью и неподкупностью которого преклонялись даже германские фюреры и конунги, превратился в двуличного скрягу и вора-императора!

Цезарь вскочил как ужаленный змеей. Жена знала, куда ударить почувствительнее.

– Помпея, прекрати! Я не заслужил подобных упреков!

Послышался шорох. Император перевел взгляд на дверь. Будучи профессиональным военным, Траян знал: ни один опытный боец не подглядывает куда-либо на уровне своего роста. На войне можно получить стрелу в глаз. Дневную стражу во внутренних покоях сегодня стоит Валерий Прокул. Вояка с двадцатилетним стажем. Император перевел взгляд на основание косяка, ближе к полу. Так и есть! Маленький кончик красного пера от султана на шлеме предательски выглядывал из-за лакированного дерева. Траяну вдруг стало смешно.

«Ну, Прокул! Ну!.. Завтра об этом разговоре императора с женой будет захлебываясь судачить на каждом перекрестке Рима, от Яникула до Тибурских ворот».

– Что ты мне предлагаешь, о мудрая и справедливая Минерва?

– Ну, наконец-то! Немедленно передай дело бывшего наместника Африки Мария Приска на судебное разбирательство в сенат. И потребуй от Нерация, чтобы этот вымогатель был осужден.

– Плотина, Приск отправлял должность суффекта в текущем году.

– Марк, ты знаешь, какими словами наместник Африки Марий Приск встречал просителей, чье состояние насчитывало более двухсот тысяч сестерциев?

– Какими?

– «Откуда ты это взял? На каком основании это у тебя? Выкладывай, что у тебя есть?» За два года магистратуры он обобрал Африку на три миллиона сестерциев.

– Капитон говорил мне...

– Капитон скажет тебе еще больше. Этот мудрый муж, переживший трех цезарей, начиная от божественного Веспасиана Флавия, драл взятки и с паршивых и здоровых овец! Не стоит во всем так легко доверяться Капитону. Если ты во всем будешь потакать Капитонам и Прискам, то завтра о нечистом на руку императоре римлян будут рассказывать анекдоты при дворе Пакора Парфянского!

Траян успокоенно прошел в глубь таблина и уселся в кресло, набитое высушенной морской травой.

– Плотина, признайся мне честно, сколько дней Марциана с Матидией готовили тебя к этому разговору?

Супруга не могла сдержать улыбки.

– Ты считаешь, что твоя жена, Марк, не столь умна?

– Нет! Просто мы слишком долго живем под одной крышей, Гайя! И все-таки, как давно паршивец Адриан беседовал с Матидией на тему о взяточниках в провинциях и подрыве ими моего авторитета?

– Три дня назад, мой всевидящий супруг.

Цезарь удовлетворенно пошлепал ладонями о подлокотники.

– Хорошо! Я отдам под суд Мария Приска, и пусть сенат своей властью вынесет ему приговор. Кроме того, я создам судебную комиссию и три специальные инспекции по делам вымогателей в провинциях. Адриан будет доволен. Это его идея. Вообще, знаешь, Плотина, иногда наш императорский фиск я сравниваю с лианой, от процветания которой гибнут все другие растения.

Жена приблизилась к креслу и, обойдя сзади, принялась ласкать пальцами жесткие, по-военному коротко остриженные волосы Траяна.

– Испанец, у тебя стало больше седины. Ты совсем не отдыхаешь, как раньше. В Могонциаке вы с Авидием ходили на охоту, когда он приезжал.

Муж погладил ее прекрасные руки.

– Стареем, Помпея. Не забывай, что у Януса два лика. Мы стареем – Сабина же делается все краше и краше. «Все меняется, в одну и ту же воду нельзя войти дважды» – так утверждают Гераклит и Сенека.

Принцепс еще раз посмотрел на портьеру. Пера на месте не было. Снизу из сада донесся резкий крик павлина. Гонг пробил полдень...

* * *

Аврелий Виктор, писатель четвертого века, писал два столетия спустя:

«Кажется невероятным, насколько Помпея Плотина содействовала славе Траяна. Когда его прокураторы (финансовые чиновники) стали допускать притеснения в провинциях и клевету – она упрекала за это мужа, ругая его, что он не заботится о своем добром имени, и так на него воздействовала, что он впоследствии не допускал незаконных изъятий и осудил взяточников».

(Авр. Виктор. Извлечения XI, II.)

 

6

Дождь лил как из ведра. Преторианцы наружной охраны дворца, нахлобучив шлемы пониже и закутавшись плотными суконными плащами, следили за потоками воды, низвергавшимися по углам черепичной кровли. Все было непонятно в этот вечер. Центурионы рычали и огрызались, как звери. Да что там центурионы? Все три трибуна преторианских когорт, и те лично обходили посты. Приказ по караулам был дан столько же ясный, сколько и загадочный: «Во внутренние покои пропускать всех, кто предъявит пропуск с императорской печатью. Не требовать показать лицо, если оно будет закрыто. Из здания никого не выпускать. Под страхом строжайшего наказания. Соблюдать полное молчание об увиденном!»

– Лициний! Ты стражу на этих дверях восемь лет стоишь. Бывало ли раньше что-нибудь подобное? – молодой легионер встряхнул головой, разбрызгивая тяжелые капли.

– Бывало, воробышек. При покойном Домициане, когда к нему шлюх из театра по ночам таскали, тройной караул выставляли. Пароли – отзывы. Умереть со смеху можно было. Сам префект наш Корнелий Фуск, которого потом даки прирезали, пьяный в доску из этого вертепа выходил и начинал стражу досматривать. За эти «проституткины дежурства», как мы их между собой называли, нам потом отличия давали. Валерий Прокул свое наручное украшение в одну такую ночь получил. Правда, и другое бывало...

– Какое, Лициний? – юный преторианец от любопытства даже приспустил край накидки, выставив горящее розовое ухо.

Его старый напарник осторожно огляделся по сторонам. Качнул тяжелым квадратным щитом.

– Когда трупы отравленных или обезглавленных по высочайшему повелению из дворца вытаскивали, так вся третья когорта от Палатина до Свиного моста выстраивалась.

– А зачем?

– Этого уже я не знаю. Мое дело стоять и молчать. Ч-ш-ш! Идут!

Сквозь пелену дождя приближались две фигуры в запахнутых плащах с накинутыми капюшонами. Поравнявшись с гвардейцами, подошедшие разом выпростали руки из-под одеяний и показали небольшие квадратные кусочки кожи с проставленной печатью цезаря. На безымянных пальцах обоих гостей тускло блеснули массивные сенаторские перстни. Преторианцы безмолвно распахнули двери.

– Ты видел, Лициний? У того, что повыше, кисти черные. Клянусь Юпитером Всеблагим – это мавр!

– Молчи, сопляк! Ты ничего не видел!

Минут пятнадцать спустя подошел еще один человек. Он нетерпеливо предъявил пропуск и, на ходу распуская шнуровку насквозь мокрого плаща, прошел в вестибюль. Вдали послышались чеканные лязгающие металлическими подковками шаги. Шла смена. Лициний не удержался от замечания.

– Готов поклясться чем угодно, но все трое не из Рима. Ты обратил внимание на обувь? Таких сапог сейчас в городе не носят. С тех пор как в октябре Диокл выиграл заезд, в моду вошли наезднические. А у этих трех – низкие, на прочной шнуровке и пластинки на лодыжке. Такие носят в Британии или на рейнской и дунайской границах.

– И как ты все замечаешь, Лициний?

– Поживи с мое, воробышек, и не тому научишься. А теперь стой смирно, центурион с нарядом на подходе.

* * *

Он вынул из стоящего подле алтаря садка жирного годовалого кролика и, придерживая за загривок, усадил животное на мраморный парапет. Кролик свесил одно ухо и начал обнюхивать краешек резного бордюра, мелко подрагивая красноватым носом и поглядывая с высоты вниз, на пол.

Он чувствовал на себе взгляды и знал, что в этот момент недопустима никакая оплошность. В высоком сводчатом таблине Нервы громко, отдаваясь под потолком, зазвучали слова молитвы, посвященной Юпитеру, Марсу-Мстителю, Янусу и Консу. Император вытащил из черепаховых ножен широкий самнитский кинжал и, прижав грызуна мощной дланью к алтарю, одним махом отсек ему голову. Подхватил дергающуюся тушку, и кровь хлынула на угли. Появился удушливый запах. Но вентиляция в стенах вокруг алтаря была настолько хороша, что чад моментально улетучивался. Мертвый кролик полетел в заранее подставленную корзину. На огонь были положены пшеничные зерна, шарики аравийского нарда. И наконец, нараспев произнося слова обращения, Цезарь плеснул прямо в жар густого красного вина сорокалетней выдержки. Языки огня взметнулись вверх. Жертвоприношение закончилось.

Траян приблизился к столу и сделал знак всем присутствующим сесть. Песочные часы, вделанные в подставку, за которой стоял бронзовый бюст Божественного Нервы, показывали – одиннадцать часов вечера.

На этот раз на совещании императора из членов Совета принцепса присутствовали только люди, имеющие отношение к армии. Гай Луций Лициний Сура, Квинт Публий Глитий Агрикола, Гай Миниций Итал, Авидий Нигрин, Публий Элий Адриан. Среди сидящих в креслах полукругом сподвижников цезаря загорелостью лиц и побитостью рук выделялись трое. Начальник отдельного отряда галльской и мавретанской конницы нумидиец Лузий Квиент, командующий легионами рейнского лимеса Авл Корнелий Пальма и командующий Мезийским Флавиевым Флотом Гай Аттий Непот. Отдельно помещались двое. Наместник Нижней Мезии Марк Лаберий Максим и бывший при Домициане консулом Теттий Юлиан. Из всех присутствующих только они были одеты в шерстяные зимние тоги, остальные пришли в туниках и плащах дорожного типа.

– Итак, почтенные гости, – начал Траян без приветствий и предисловий, – я собрал вас затем, чтобы заявить: весной следующего года империя вступит в войну с даками. Для меня, как и для каждого из вас, ясно одно – положение, сложившееся на границе с царством Децебала, в том виде, в котором оно существует, долго продолжаться не может. По донесениям нашей разведки из Варварской Дакии стало известно, что варвары готовятся к войне. Децебал заключил договоры с вождями сарматов, роксоланов и бастарнов. В Верхней Скифии его поддерживают карпы. Но и это не все. Планы дакийского царя гораздо шире. За истекшие два года он дважды посылал людей ко двору парфянского царя. Последние же известия еще тревожнее. Децебал и Пакор одновременно направили послов к боспорскому царю Юлию Савромату. Ни для кого не секрет, что Децебал тайком строит суда для овладения западным побережьем Понта. Я спрашиваю вас, сиятельные мужи, что будет делать сенат и народ римский, когда в ближайшем будущем столкнется с могущественным союзом варваров и парфян на своих восточных границах? Какими эпитетами наградит императора и его людей у кормила власти, прозевавших такую опасность? Ответ вам хорошо известен! Ваше мнение?

Ответ написан на лицах присутствующих. В желваках под скулами, решительных линиях ртов читается только одно слово...

Траян поудобнее устраивается в своем кресле из золота и слоновой кости.

– Итак, война! Теперь обговорим ее детали. Что скажет нам почтенный Теттий Юлиан, сиятельный муж, которому Империя обязана победами в последней дакийской войне?

Поднимается Теттий Юлиан. Глаза шестидесятилетнего полководца устремлены в одну точку. Образы десятилетней давности плывут перед его мысленным взором.

– Я полагаю, императору необходимо услышать только одно – каким образом побыстрее и с минимальными потерями выиграть войну с Децебалом? Отвечу так. В столкновении с даками рассчитывать на легкость не приходится. Гористая, поросшая лесом местность затрудняет действия больших масс пехоты и конницы, что во все времена являлось решающим при ведении войны римлянами. Все боевые действия будут сводиться к стычкам небольших отрядов численностью от трех до пяти когорт. Причем, говорить о тылах, фронте и флангах не придется. Нападений следует ожидать отовсюду и порой одновременно. Даки – отличные бойцы пешего строя. Их серповидные мечи способны вносить огромные опустошения в наши порядки. Даки никогда не отступают, они отходят. Огрызаясь и отбиваясь. Конница Децебала состоит из собственно даков и союзных им сарматов и бастарнов. Конные даки в бою не стойки. Вооружены легко. Небольшими луками, мечами и щитами. Сарматская конница вооружена длинными до пят чешуйчатыми панцирями, длинными копьями и мечами. Атаки ее во фронт расстроенного метательными снарядами неприятеля заканчиваются обычно полным разгромом последнего. Ей можно противостоять лишь плотным построением манипулов и когорт и залпами баллист и скорпионов. Впрочем, я говорю о войне, подобно которой вел сам. У меня же под началом было пять полных легионов и вспомогательные когорты. Чего для полной победы над Децебалом недостаточно. А в нынешних условиях, когда у царя даков появились отряды, обученные римскому строю, пять легионов – это армия поражения, а не победы. Теперь о направлениях движения войск. Печальный опыт Корнелия Фуска, попавшего в засаду с двумя легионами на реке Алугус, ясно говорит нам – этот путь непригоден! Направление же, выбранное мною: из Ледераты, через Дунай вдоль течения Караша на Тибуск, Берзовию, Тапэ и, наконец, на Сармизагетузу – ведет к разгрому врага и скорейшему занятию его столицы. К тому же действующая армия все время держит под угрозой тыл и левый фланг дунайского и рейнского лимесов. А это в условиях негласной поддержки Децебала германцами немаловажно!

Император в знак благодарности наклонил голову. Все с уважением посмотрели на занявшего свое место старого военачальника.

– Соответственно докладной записке Лузия Квиета и Авла Корнелия Пальмы, здесь присутствующих, – продолжает Траян, – я составил план предстоящей кампании на лето будущего года и предлагаю его вашему вниманию. Присутствующий здесь Лициний Сура знаком с ним в общих чертах.

Для войны с Децебалом привлекаются шестнадцать полных легионов и соответствующих им вспомогательных когорт. Это не предел. Возможно, со временем в Дакию потребуется перебросить дополнительные силы. Для этого во внутренних областях балканских провинций, Германии, Реции и Норике необходимо сосредоточить еще несколько вексиллатионов и четыре легиона. Говорить о том, какие именно части мы можем направить за Дунай, сейчас еще рано, ибо неизвестно, как сложится обстановка в Британии и на Востоке. Практически все силы империи, за исключением когорт и легионов Восточных провинций, примут участие в дакийской войне.

Переправу через Дунай должен обеспечить Мезийский флот под командованием сиятельного Аттия Непота. Патрульные эскадры на Понте обязаны полностью блокировать западное побережье моря и высадить когорты в Ольвии, Херсонесе и Одессе. Это отобьет у боспорского царя охоту заводить интриги с врагами римского народа.

Далее, армия выступает из Виминация на Ледерату двумя колоннами. Переправившись через реку, в том же порядке двигается в направлении вдоль водной линии Караша на городок Арцидаву. Оттуда на Центуль – Путею, дальше по реке Берзовии на Берзовию, Ацидис и Тибуск. Конечной целью нашей воины с даками является занятие столицы варваров и присоединение пограничных областей. Впрочем, если царь даков сразу признает поражение, то, видимо, придется ограничиться разоружением Децебала и взиманием крупных денежных сумм для покрытия издержек войны.

Лициний Сура отрывает взгляд от грубого чертежа дакийского царства, привезенного Авлом Пальмой и расстеленного на полу.

– Соблаговолит ли император выслушать меня?

Траян кивает.

– Как долго легионы и вспомогательные части будут находиться в Дакии?

Вместо цезаря отвечает чернокожий Лузий Квиет.

– Мы уже думали над этим, совершеннейший Сура. Войска не пробудут без надобности за Дунаем ни одного лишнего дня. По мере прекращения военных действий когорты будут перебрасываться в места постоянной расквартировки, за исключением тех отрядов, что необходимы для защиты возведенных укреплений.

Командующий западными провинциями удовлетворенно откидывается в кресле. Слово берет Глитий Агрикола.

– Мне кажется, памятуя о том, что существует постоянная опасность вступления в войну квадов и маркоманнов на рейском лимесе, нам необходимо уплотнить там оборону за счет нескольких легионов из Галлии и Испании, а может быть даже с началом войны разжечь среди германцев распри или совершить демонстрационные вылазки сразу по нескольким направлениям.

Император постукивает ладонями по подлокотникам.

– Подобная возможность учитывается нами. Ты, Глитий, и займешься этим, как новый начальник рейнского лимеса. И теперь, последнее. Война, которую мы задумали, должна начаться абсолютно неожиданно не только для дакийского царя, но даже для римского народа. Полная сохранность тайны обеспечит нам половину успеха. За семь дней до апрельских ид (7 апреля) армия должна быть сосредоточена в Ледерате. На переправу два, самое большое три дня. Высшее командование легионами, волею Юпитера Величайшего, я возлагаю на себя. Итак, готовьтесь!

Траян выпрямился во весь свой огромный рост. И словно в подтверждение его последней фразы в дверном проеме таблина, в квадратном отверстии крыши зала ослепительно сверкнула молния и загрохотал гром.

 

7

Теперь, когда он закончил речь, все присутствующие в курии поняли, почему на нем вместо парадного императорского одеяния было надето походное снаряжение солдата Пригнанный по фигуре панцирь из воловьей кожи тускло мерцал чешуей бронзовых пластин. Тацит, сидевший в правом полукружии скамей, заметил, что у Адриана, Агриколы, Суры и некоторых других сенаторов из-под белоснежных тог с широкой красной каймой выглядывали короткие рукава бурых армейских туник. Ног сидящих не было видно. Но консул был уверен: все они обуты в такие же кованые легионарные каллиги, что охватывали лодыжки стоящего в центре зала цезаря.

– Итак отцы сенаторы, я жду вашего решения. Считает ли сенат и народ римский нужным объявить войну дакам или он больше склоняется к миру с варварами?

Томительные мгновения ожидания. Каждый из сидящих в зале, прищурив глаза, осмысливал сказанное. Искал нужные слова ответа. И в то же время ни одного из присутствующих не покидала мысль, что конечное решение уже принято. Ибо сто лет господства системы принципата, потоки пролитой крови инакомыслящих выработали главную формулу империи: «Воля цезаря – высший закон!»

Первым поднялся Гай Лициний Сура. Как соправитель Траяна. Как префект преторианской гвардии. Как второе лицо в государстве, имеющий среди всех сидящих в курии сенаторов право первого голоса. Жестом давно ушедшего в мир теней Катона Цензора Сура захватил на тоге широкую складку и, распуская материю, отчеканил:

– Война!

Решение сената было единодушным. Его и возгласил собравшимся на площади гражданам глашатай канцелярии.

– Римляне! Имеющие право голоса в трибах и перегрины! Иноземцы и гости! Сенат и народ римский, принцепс народа римского Марк Ульпий Нерва Траян Август объявили войну Дакии и ее царю Децебалу!

Толпа разом смолкла. Преторианцы на ступенях лестницы громыхнули копьями о щиты. Тысячи глаз следили за неподвижными половинками простых дубовых дверей курии. Створки медленно распахнулись. Траян в сопровождении центурионов претория, сенаторов торжественно направился к запертому маленькому храму Януса. Великий понтифик – верховный жрец всей империи, он один имел право носить ключ от его входа. Храм был заперт. Это означало, что по всей империи, от Геркулесовых столбов до Пальмиры, царил мир. Открыть святилище означало начать войну. Траян без колебаний вставил ключ в замочную скважину. Было так тихо, что даже в дальних рядах услышали звон проворачиваемой бронзы. Император на мгновение скрылся внутри помещения и тут же вышел с перевитым красными лентами Копьем Войны.

Глаза легионеров охраны превратились в холодные черные агаты. Подул ветерок. Среди стоящих на площади никто не усомнился в том, что это дыхание Марса Бог был здесь. Рядом.

Цезарь поднял реликвию над головой и обратился к толпе с традиционными словами:

– Укажите мне, в какой стороне Дакия?

Людское море заколыхалось. Сотни рук взвились вверх, указывая перстами направление.

– Там, там!!! Там Дакия! Там варвары! Там Децебал! Накажи их, Божественный! Отомсти за прошлые поражения! Юпитер с нами!

Траян отточенным за годы службы движением размахнулся и метнул оружие. Копье, дрожа и хлопая лентами, полетело и впилось в землю. Древко качнулось и начало медленно крениться вниз. Еще. Еще. Но... не упало. Капли пота катились по лицу императора. «Война будет такой же, как и бросок. Долгой и тяжелой. Но конечная победа останется за нами. Иначе и не может быть. Боги даровали Великому Риму власть над всем миром».

Заревели букцины преторианских когорт. По знаку Лициния Суры обе линии солдат спустились со ступеней на брусчатку мостовой и расчистили проход по улице. Грохот подбитых гвоздями воинских сандалий. Вздыбленный оквадраченный лес копий. Две полных когорты преторианцев со значками манипулов и серебряными орлами знамен маршировали в направлении Фонтинальских ворот. Рабы-конюхи подвели храпящих и скалящих зубы сирийских коней, покрытых дорогими ковровыми чепраками. Наступил миг прощания. Сенаторы полукругом окружили цезаря и уходящих с ним военачальников. Траян принял из рук молодого центуриона железный шлем с пышным плюмажем красных страусовых перьев. Надел на голову и застегнул ремни под подбородком. Адриан, Авидий Нигрин, Агрикола, Светоний, Фаворин проделали то же. Заколыхались белые и черные султаны, щетинистые гребни из конского волоса.

Незримая черта разделила стоявших на ступенях форума. Лица под высокими резными налобниками в обрамлении металлических нащечников посуровели, отдалились. Траян приблизился к Суре. Невозмутимый Итал стоял рядом. Император молчал, глядя в глаза наперсников. Друзья пожали друг другу руки по старинному этрусскому обычаю – на локтях. С незапамятных времен этот жест символизировал расставание только на войну.

– Оставляю тебе Рим, Лициний, а тебе Египет, мой Миниций. Надеюсь на вас. Vale!

– Ты можешь быть спокоен, Марк, – голос верного Суры был тверд.

В толпе окружения Адриан задумчиво обратился к Светонию:

– Спартанцы в таких случаях говорили: «in scuto aut cum scuto».

Что ответит нам судьба?

Светоний даже здесь не удержался от шутки:

– Она скажет: «sub scuto».

– Ты неисправим, Транквилл!

В толпе сенаторов шептались:

– Он забирает с собой в поход две когорты преторианцев из трех. По мне лучше, если бы он вывел все три части.

– Ты не прав, Валерий. Кто оградит сенат от нападок в случае волнений плебса? Нет, одна когорта все-таки нужна в городе, хотим мы этого или не хотим.

– На коней! – властно скомандовал цезарь.

Перья на шлемах заколыхались высоко над землей. Цокот копыт, хруст зубов об удила. Всадники, крутясь на месте, разобрали ряды. По три.

Император поднял ладонь.

– Когорты! За мной! Вперед! Марш!

Сигнальные рожки, букцины и трубы заиграли триумфальный марш. Манипулы преторианцев четким парадным шагом замаршировали вслед за небольшим отрядом кавалерии. Легионеры шли по Широкой улице, по Фламиниевой дороге. Справа и слева толпы празднично одетого народа осыпали любимого императора и солдат цветами и зернами ячменя. Воздух полнился криками:

– Возвращайтесь с победой! Да помогут вам Юпитер Всеблагий Величайший, Марс и Беллона! Слава императору!

Через северные Фламиниевые ворота отряды вышли за городскую черту и повернули налево, к пристани Тибра. Здесь их дожидались убранные цветными штандартами грузовые барки. Без суеты и спешки когорты погрузились на суда, и флотилия отплыла вверх по Тибру. Спустя трое суток император и его гвардия сели на корабли эскадры Равенского флота в Анконе и пошли в порт Салоны, на Балканском побережье. По прибытии на землю Далмации и Иллирика Траян дал воинам сутки отдыха, а затем форсированным маршем повел кратчайшим путем в Верхнюю Мезию. В пути принцепс широким шагом шел впереди солдат, не зная усталости. На привалах выставлял караулы и сам заколачивал колья палатки. Адриан и его товарищи, ничему не удивляясь, натягивали веревки креплений.

Недалеко от Виминация встретили верховой патруль конной фракийской алы. Загорелые, в добротных начищенных катафрактах одрисы по всем правилам оцепили когорты с трех сторон и выслали двух дозорных.

Траян одобрительно следил за их действиями.

– Ну что ж, война уже началась, – загадочно сказал он.

Предводитель патруля был римлянин.

– Кто вы? – крикнул декурион, занося руку с дротиком.

– Император Траян с когортами преторианской гвардии! – сложив рупором ладони, отвечал трибун претория.

– Пароль!

– Беллона! Отзыв!

– Сильван! Можете идти!

Принцепс выступил вперед:

– Декурион! Приказываю приблизиться! Я – Траян!

Всадник хлестнул мохнатого сарматского коня.

– Слушаю, Величайший!

– Твое имя! Срок и место службы!

– Домиций Януарий! Родом из Капуи, Аквилиевой трибы. Место службы IV Флавиев легион. В настоящее время командир, вспомогательной фракийской конной алы при легионе.

– Говоришь по-фракийски?

– Да, Величайший!

– Как далеко до Виминация?

– Пять миль до поворота. Там вас остановит второй пост!

– Я спросил все расстояние, Домиций Януарий!

– На это ответит декурион второго поста, мой император!

– Ты не подчиняешься своему принцепсу?

– Я подчиняюсь войне и приказам легата IV Флавиева легиона. Прошу прощения, но император еще не во главе армии и не в Виминации!

Траян с неподдельным восхищением оглядел старого солдата.

– Ты достоин награды, Домиций! Благодарю за службу! Можешь идти!

– Слава! – ответил кавалерист и, развернув лошадь, помчался к своим.

В конной свите Светоний толкнул коленом Адриана.

– Публий! Мы выиграем войну. Я понял это, когда слушал ответы Януария.

Когорты сделали поворот направо и, утрамбовывая подсыхающую, по-весеннему еще сырую гладь грунтовой дороги, тронулись дальше. На высокой пике колыхался личный значок Траяна.