Высоцкий ощущал вокруг себя поле недоброжелательности, зависти.
Вениамин Смехов
Из всего мужского состава Театра на Таганке я видела только двух Мужчин, Мужчин с большой буквы, — Филатова и Высоцкого.
Нина Шацкая
6 января Высоцкий играет Гамлета. В театре никто не знает о «делах» и следствиях по ним. Высоцкий уже очень далек от своих бывших друзей по театру. Достаточно сказать, что в последние два года никто из них ни разу не бывал у него дома даже тогда, когда он болел. За исключением Ивана Бортника... В театре «нормальные» отношения были с А.Демидовой, Л.Филатовым, Д.Боровским. Тесные дружеские отношения с Золотухиным закончились еще в 75-м году. С Дыховичным и Смеховым отношений никаких... Но были и «скрытые» недруги. Александр Стернин — фотограф театра — рассказывал, что Высоцкому регулярно расстраивали гитару: «Владимир говорил: "Ну вот, опять! И кому это надо?! "»
Г.Климов: «Заговорили о «Таганке», о знакомых актерах. Внезапно он погрустнел, замолчал и отвернулся к окну машины.
— Знаешь, — сказал он, — а ведь по-настоящему друзей у меня нет...»
П.Солдатенков: «Как-то любопытный молодой человек, довольно часто навещавший в последние три года Высоцкого в театре, спросил:
— Владимир Семенович, а кто вас здесь любит?
— Да все! — охотно отозвался Высоцкий, неподражаемо и мгновенно скосив глаза на собеседника. И после секундной, но выдержанной паузы добавил: — Кроме актеров...»
В.Туманов: «Будучи сам очень доброжелательным к людям, Высоцкий поражался и страдал, не получая ответного доброжелательства. В 1979 году, помню, он вернулся из театра поздно ночью после просмотра фильма, снятого на пятнадцатилетии театра... Растолкал меня со сна: "Представляешь картину? Актеры видят себя на экране, радостно узнают друг друга, появляюсь я — гробовое молчание. Ну что я им сделал? Луну у них украл? Или «мерседес» отнял?"»
Вспоминает А.Меньшиков: «В тот год я почувствовал... Да нет, увидел! — в труппе резкое похолодание к Высоцкому. Про него как-то не так шутили — шутили уже с нескрываемой завистью. Причем это делали люди, которые потом, после его смерти, будут охотно делиться воспоминаниями о том, как они любили Высоцкого и как он их любил. А тогда было столько язвительности».
В.Абдулов: «Беда Юрия Петровича — в театре было вечное «болото». И это «болото» не любило Володю... Шушукались, занимались сплетнями, и это больно ранило, когда доходило до него».
Это потом, после смерти, все станут «друзьями», а сейчас, и уже давно, многие в театре просто завидовали Высоцкому. Завидовали его таланту, его успеху и популярности, его поездкам по всему миру, его лихой езде на «мерседесе», не замечая его масштаб и совершенно другой путь. Очень трудно человеку с амбициями (а актеры все с амбициями — профессия такая) признать кого-то из находящихся рядом гением. Они все считали себя очень талантливыми и незаслуженно обделенными. А тут Высоцкий постоянно в лучах славы... Им хотелось, чтобы он оставался тем Высоцким, который в 64-м пришел наниматься в ИХ театр, — в «затертом буклированном пиджачке, в ботинках со стоптанными под 45 градусов каблуками».
В.Золотухин пишет в своем дневнике: «Володю, такого затянутого в черный французский вельвет, облегающий блузон, сухопарого и поджатого, такого Высоцкого я никак не могу всерьез воспринять, отнестись серьезно, привыкнуть. В этом виноват я. Я не хочу полюбить человека, поменявшего программу жизни. Я хочу видеть его по первому впечатлению. А так в жизни не бывает».
А то, что западная красавица, тем более кинозвезда, способна вот так, за здорово живешь, полюбить их коллегу, пусть даже сверхталантливого, им и в голову не могло прийти.
А.Васильев: «Для всех нас он был — Володька, Вовка Высоцкий... Ведь тогда мы пели его песни, совершенно не подозревая, что они гремят по всему Союзу. Они гремели, но этот гром до нас не доходил. И вдруг — Марина Влади! И в нашем театральном воздухе повисло:
— Марина Влади — звезда! И наш — Вовка Высоцкий! Ну, ведь «не по Сеньке шапка»! И куда же его занесло? В Париж!
Был такой шелест... Вообще люди завистливы, а актерская братия — тем более. И, что греха таить, во мне это тоже было».
Кроме зависти бытовой — к машине, к загранпоездкам, — была еще и зависть профессиональная. Многим актерам с завышенной самооценкой казалось, что Высоцкий такой же, как они, а может, где-то и похуже... А ему не было чуждо «ничто человеческое». Он был очень честолюбив, хотел играть интересные роли, стремился со сцены говорить от своего имени, делать каждую роль своей в собственном смысле слова. Он понимал, что в любой роли публика ждет появления Высоцкого, ждет подтверждения и углубления своего знания о нем.
Н.Дупак: «Актеры... Да они же угробили его завистью».
Конечно, Высоцкий знал об этом... Вначале взрывался, возмущался, а в последние годы отвечал почти полным равнодушием...
Был обижен В.Шаповалов за отобранную и уже подготовленную роль Лопахина, В.Золотухин, не допущенный Высоцким к Гамлету. Не подпустил Высоцкий ни И.Дыховичного, ни своего лучшего друга И.Бортника к роли Свидригайлова, а В.Смехов, подталкиваемый «шефом», просто отказался от этой роли, предвидя последствия. Однажды чуть не дошло до драки с А.Васильевым, когда тому пришлось подменять вышедшего из формы Высоцкого... Дружба дружбой, а роли врозь! К любимой роли Высоцкий относился как к любимой женщине — своего рода актерский максимализм.
Не последнюю роль в непростых отношениях Высоцкого с коллегами играли и его личные черты характера, о которых актер Александр Трофимов сказал: «Владимир в последние годы держал себя очень замкнуто... Он всегда проходил достаточно независимо, что могло показаться и высокомерным... И это, наверное, порождало в труппе — я не говорю про всех — какую-то неприязнь, даже злобу».
Никто не изобрел отдельного статуса общения с уникальными личностями. И даже у мудрого психолога Любимова порой не хватало терпения и такта в обращении с Высоцким. Очень сложно вписывалось явление Высоцкого в повседневные отношения постановщика спектакля и актера, на котором держится репертуар.
Вот картинка, описанная В.Смеховым в его воспоминаниях:
«Высоцкий опоздал на час на репетицию.
— Ну и где этот господин? Ага, ну спасибо, что посетили нас, почтили своим вниманием...
— Юрий Петрович, я вам все потом...
— Не надо мне ваших объяснений, Владимир Семенович! Знаю я вас всех насквозь! Ролью надо болеть, такие роли на дороге не валяются... Ну что вы там под нос себе бурчите?.. Это Шекспир, здесь дыхание должно быть крупное, здесь строка должна идти широко, а вы... что вы там бормочете? И в каком вы виде сюда пожаловали? Что за кокетка! Разве Гамлета можно в таком виде? Прилетел... опоздал... подкатил в «мерседесе»... и в бархатных штанах... о чем вы думаете? В облаках всемирной славы купаетесь? А ну, снимите к чертовой матери эти брюки, репетируйте в нормальной рабочей форме или вообще не надо ничего!».
Тактика отношений менялась в зависимости от обстоятельств. Еще из воспоминаний В.Смехова: «Помню, как Володя после «развязки» появлялся в дверях зала, где Юрий Петрович вел репетицию. И вот Хозяин видит: в проходе — чистенький, благоухающий Высоцкий. Режиссер кинул указания тем, кто на сцене, и начал тихо пятиться к дверям, а сравнявшись с бывшим нарушителем, по-приятельски прошептал: "Володь, сигаретка хорошая есть?"»
Наступил период, когда Высоцкому просто надоело актерство как таковое. Нараставшее чувство недовольства собой, беспокоя и угнетая, становилось невыносимым. Выступая 26 марта прошлого года в зале МВТУ им. Баумана, он сказал об этом так: «Я вообще предпочитаю в человеке... творца предпочитаю исполнителю. Поэтому в этом смысле я с меньшим уважением отношусь к своей как бы «основной профессии» — актерству; с меньшим уважением, чем к своему сочинительству, которое мне чаще дает минуты действительно... я не знаю, может быть, это громко сказано, но — минуты вдохновения. Потому что, в общем, стоит заниматься творчеством, только когда ты ощущаешь вот это происходящее помимо тебя, которое выливается на бумагу, потом — вот сюда, в аудиторию. Я это больше люблю».
Он не хотел быть чужим исполнителем, когда сам был переполнен неосуществленными замыслами. Ремесло актера для Высоцкого-поэта было лишь одной из потребностей души. Работу в театре он воспринимал как постылую службу, дававшую статус легальности, необходимый для получения служебных характеристик при получении виз. Если в 65-м году он говорил, что служба в театре помогает ему сочинять, то теперь он стал ощущать актерство как тормоз для поэтического творчества. Ему хотелось быть независимым, а независимых актеров не бывает. Еще в 71-м году, после того как он добился для себя главной роли мирового репертуара, он с грустью говорил Карапетяну:
— Я, вообще-то, обыкновенный совслужащий. Я же лямку тяну. Ну сколько я могу кривляться в роли Керенского. Надоело, а уйти не могу.
Ни одному, даже рядовому, актеру подобный парадокс не пришел бы и в голову. Тем более артисту Театра на Таганке. Но он сам ощущал и давно поняли зрители, что на сцену «Таганки» выходил не просто актер знаменитого театра, а самый влиятельный поэт своего времени, ставший «властителем дум» целой страны.
Д.Боровский: «Сложность положения Владимира в театре заключалась в том, что он вырастал в огромную величину, а оставался членом труппы... А в театре — репертуар, дисциплина... И у многих актеров жизнь — это только театр. А у Владимира жизнь вне театра была, и жизнь значительная и интересная... Ему нужна была свобода, как человеку, как вольному художнику... И дисциплина мешала... но и спасала его. Роль Гамлета не только стала его театральной судьбой, но и продлила ему жизнь...
Не все в театре понимали величину Владимира — близость всегда мешает осознанию истинных пропорций. А еще этому пониманию мешало то, что актеров объединяют подмостки, а там — свои амбиции и самолюбие... Мне было проще, я был не артист. Отношение в театре к Владимиру было и с любовью, и с ревностью, и со всем тем, что таит в себе театр.
А еще конфликтность была в том, что Высоцкого любил Любимов... Юрий Петрович прощал Владимиру те слабости, которые другим он никогда не прощал».
Еще в 68-м году Любимов говорил: «Когда он начинает пить — расшатывается весь организм театра, надо либо закрывать это заведение, либо освобождать Володю, потому что из-за него я не могу прижать других, и разваливается все по частям».
Не прельщала Высоцкого и достаточно высокая зарплата в театре. В последнее время Высоцкий получал 180 рублей — ставка актера высшей категории. Концертная ставка — 19 рублей — была назначена приказом министра культуры СССР П.Демичевым лишь в феврале 1978 года. С надбавками за мастерство и за гастрольный характер работы это составляло 32 рубля за сольный концерт. По нынешним меркам — деньги мизерные, в сравнении с доходами от продажи билетов на концерт. А для Высоцкого этого уже тогда было мало — он уже знал себе настоящую цену. Ему нужна была свобода и творческая, и человеческая.
И вот, 7 января на устное заявление Высоцкого об уходе из театра Любимов ответил:
— Вы не имеете права подставлять театр.
— Вы начали в сорок — и сделали. А я хочу в сорок два начать...
Затем он подает письменное заявление, в котором указывает, что по состоянию здоровья и нехватке времени он отказывается от участия в некоторых спектаклях. Видя его настойчивость, Любимов подписывает заявление со словами:
— Ну что же, Володя, решайте сами... Только я вас прошу: играйте Гамлета.
О том, чтобы играть Гамлета, Любимов мог и не просить. Эта роль была для Высоцкого не только театральной судьбой, но чем-то жизненно важным — Гамлет действительно продлил ему жизнь.
В.Смехов: «"Гамлет", видимо, был для него важнее благ и доводов. Он бы с края земли вырвался играть его — даже если б уже совсем ни с кем не общался в театре. Он и прилетал, приплывал, он и больным «приползал» к любимой роли. Он был отходчив, его не назовешь упрямцем. Многим прощал, кому и прощения нет. Он умел и повиноваться — пусть кратко, «через губу», но не был гордецом. Но за «Гамлета» Высоцкий мог даже впасть в грех злопамятства. И впадал».
«Гамлет» стал главным достижением его и театра, получившим подтверждение на международном уровне: «Гран-при» на Белградском интерфестивале в 1976 году, Специальное поощрение журналистов за лучшее гастрольное представление во Франции в 1977 году, Первая премия на предстоящем Варшавском смотре театров мира в 1980 году. Все эти успехи — благодаря «Гамлету», самой сложной пьесе мирового репертуара.
Но Высоцкий играл не только Гамлета, айв других спектаклях. Дело в том, что в связи с предстоящей Олимпиадой в Москву приезжало много различных иностранных делегаций, все хотели побывать на «Таганке», и Высоцкий не мог отказать просьбам Любимова.
13 января в театре на доске объявлений был вывешен приказ:
«Тов. Высоцкому B.C. — актеру, с 16 января 1980 года предоставить отпуск без содержания сроком на 1 г. в связи с просьбой Одесской киностудии, для постановки кинофильма, заключив с т. Высоцким B.C. договор на разовую оплату за участие в спекталях театра».
В.Шехтман: «Я спросил у него:
— Володя, ты не жалеешь, что ушел из театра?
— Нет. Здесь (он показал на сердце) ничего не осталось».
Это был скорее жест уставшего человека, чем осмысленный поступок. Со стороны было видно, что он находится в состоянии какого-то внутреннего кризиса, который не затрагивал его как актера, потому что он продолжал работать исключительно профессионально.
Высоцкий всегда знал и говорил о том, что именно театр, в котором он прослужил 16 лет, помог ему стать таким, каким он стал. Именно театр дал ему уверенность в сочинительстве стихов и песен. Именно после удачно сыгранной роли на сцене следовали предложения сняться в кино. Именно театр был для Высоцкого импульсом к остальным творческим действиям, страстью, болью, откровением, взлетом, возможностью предельно полно выразить себя. Высоцкого-поэта не могло быть без Высоцкого-актера. И наоборот. Только поэт мог сыграть так, как он сыграл и Гамлета, и Хлопушу. Но и только актер мог так «подать» свои песни, как это сделал он. Каждая его песня — это моноспектакль. И не будь он актером, а пиши и исполняй только песни, популярность его не была бы такой, как сейчас.
Но пришло время, когда все настойчивее хотелось освободиться от сковывающего ритма театральной работы, чтобы вести жизнь «свободного писателя». Его поэзия стала другой. Появились стихи, не предназначенные для пения, в которых все более ощутим тон прямого личностного самовыражения. Такая поэзия требовала времени и сил. Театр стал мешать...
Начиная с 72-го года, после успешно сыгранной Высоцким роли Гамлета, Любимов несколько раз «выдвигал» его на присвоение звания «Заслуженного артиста РСФСР». Обычно фамилию Высоцкого из списка вычеркивали первой.
Вспоминает кадровик театра Е.Авалдуева: «В январе 80-го из Управления культуры пришла бумага: готовьте документы на присвоение звания Высоцкому... В таких случаях листок по учету кадров заполнялся лично. Я подошла к Володе:
— Надо заполнить.
— Нет, Елизавета Иннокентьевна, я еще не заработал. Вот не дадут — вам будет больно, а мне — обидно...»
Из интервью корреспонденту Московского радио 8 января: «Но я ведь не очень люблю актерскую профессию и сейчас ухожу из нее потихоньку — из театра и из кино. Буду сам делать фильм. Я предпочитаю исполнительской работе — творческую, авторскую, когда сам делаешь и сам воплощаешь».
Это было его последнее интервью...
В январе Высоцкий отвлекается от всякого рода забот и болезни творчеством — периодически они встречаются с И.Шевцовым для работы над сценарием. Он пишет три песни для фильма «Зеленый фургон»: «Под деньгами на кону...», «Проскакали всю страну...» и «Где девочки? Маруся, Рая, Роза...». Решили вставить в картину «Балладу о борьбе», написанную для фильма «Стрелы Робин Гуда». Казалось, что она точно ложится в сценарий.
Практически к 20 января готов первый вариант сценария. Шевцов принес 150 страниц для читки Высоцкому. Тот прочитал и в крайнем раздражении объявил, что сценарий никуда не годится и требует переделки:
«Будем работать по-другому. Сядешь у меня, и будешь писать. Вместе будем. Сегодня. Машинка есть? Ты печатаешь? Вот и хорошо. Жду вечером...»
Кроме того, Высоцкий выполняет заказ Г.Полоки и пишет песню для фильма «Наше призвание» — «Из класса в класс мы вверх пойдем...».
Г.Полока предложил ему сыграть в фильме одну из главных ролей — секретаря комячейки Сыровегина — и даже сумел добиться утверждения. Но Высоцкий от роли отказался, предложив вместо себя Бортника.
10 января из Москвы в Париж улетает Марина Влади, чтобы вернуться сюда только поздно вечером 25 июля...
Отношения Марины и Владимира в последний год на грани разрыва... Она явно устала от его «прерванных полетов». И он к ней не спешил в Париж, и она уже не рвалась в Москву. Они еще встретятся в этом году в Венеции и два раза в Париже, но фактически Влади бросила Владимира за полгода до смерти...
В середине января из Первой Градской больницы выписываются Абдулов и Янклович. В знак благодарности для персонала больницы Высоцкий дает концерт: «...Вы знаете, как приятно в больнице петь, а не лежать! Когда смотрю на белые халаты, которые сидят в зале, у меня просто сердце радуется, потому что я неоднократно видел их наоборот — из положения лежа».