Много во мне маминого,

Папино — сокрыто...

Владимир Высоцкий был коренным москвичом. Он был на­стоящий москвич — по биографии и по сердечной привязанности, по своему радушию, по своей безоглядности, по своей лиричности... «Он был с начала и до конца подлинным на двести процентов мо­сквичом... эдаким идеалом задавленной московской мужской воль­ницы», — говорил о Высоцком В.Аксенов.

Дед Высоцкого по материнской линии — Серегин Максим Ива­нович — четырнадцатилетним подростком приехал в Москву из села Огарево, затерявшегося между Тулой и Ефремовом. Начал он свою трудовую деятельность носильщиком, последние годы жизни работал швейцаром в различных гостиницах Москвы: в «Марселе» на углу Петровки и Столешникова переулка, в «Новомосковской», в «Фантазии» на Земляном валу. Последнее место работы — гости­ница «Наталис» на Первой Мещанской улице. В 1923 году трехэтаж­ная «Наталис» превращается в жилой дом. Жилье в этом доме пре­жде всего получают бывшие служащие гостиницы. Получил ком­нату на последнем этаже и Максим Серегин, где он и поселился со своей семьей.

Бабушка — Евдокия Андреевна Синотова — родилась в Под­московье в деревне Утицы, недалеко от станции Бородино. Девоч­кой приехала в Москву, где жила у старшей сестры. Совсем моло­денькой девушкой она вышла замуж и всю жизнь посвятила вос­питанию пятерых детей.

24 марта (6 апреля по новому стилю) 1912 года родилась в се­мье Серегиных девочка Нина — мать Владимира Высоцкого. Роди­тели умерли рано: Евдокия Андреевна в 1931 году, в 43 года, от ме­нингита. Максим Иванович ушел вскоре вслед за нею, в 1934 году в возрасте 56 лет от кровоизлияния в мозг.

С 20 лет Нина жила самостоятельно, воспитывая младшего брата — Владимира. В 1932 году она окончила немецкое отделение Московского комбината иностранных языков и работала переводчиком-референтом в Иностранном отделе ВЦСПС. Потом рабо­тала гидом в «Интуристе». В начале войны служила в Бюро транс­крипции при Главном управлении геодезии и картографии НКВД, где работала над составлением топографических карт для действую­щей армии. В первые послевоенные годы Нина Максимовна работа­ла корреспондентом в В/О «Технопромимпорт» Министерства внеш­ней торговли, а перед выходом на пенсию в феврале 80-го — в отделе технической информации НИИ химического машиностроения.

В 1935 году брат Нины — Владимир — познакомил ее со сво­им однокурсником Семеном Высоцким. Красивый и компаней­ский студент политехникума лихо исполнял песни А.Вертинского и П.Лещенко, аккомпанируя себе на пианино, и легко покорил серд­це Нины Максимовны. Вскоре выпускник политехникума получает назначение в Новосибирск на местный почтамт. Туда они едут вме­сте с Ниной как муж и жена. Совместная жизнь не получилась, и в июне 37-го Нина возвратилась в Москву.

Отец Семена, Вольф Шлиомович Высоцкий, родился в 1889 году в Брест-Литовске в семье рабочего-стеклодува. Начав трудовую дея­тельность в 1905 году учеником токаря, Вольф Высоцкий решил по­лучить настоящее образование. В 1911 году после окончания Люб­линского коммерческого училища он поступает на экономический факультет Киевского коммерческого института, по окончании ко­торого в 1917 году поступает в Киевский университет на юридиче­ский факультет. А в 1919 году молодой юрист продолжает образо­вание в Киевском институте народного хозяйства на промышлен­ном факультете, который заканчивает в 1922 году.

В Киеве Вольф Шлиомович женился. Бракосочетание состоя­лось 5 (18) августа 1915 года по еврейскому обряду. О новобрач­ном записано: «Слушатель Киевского коммерческого института из Селецких мещан Вольф Шлиомович Высоцкий, возраст — 26 лет». О новобрачной: «Девица фельдшерица Дора Евсеевна Бронштейн, возраст — 21 год».

Позднее имена деда и бабушки Высоцкого изменят — просто чтобы приблизить их произношение к более привычному для ок­ружающих: Вольфа Шлиомовича будут звать Владимир Семенович, а бабушку — Дарья (Ириада, Иродиада, Ирина) Алексеевна. Новые имена со временем будут документально оформлены.

В Киеве Высоцкие жили в трехэтажном доме на улице Воров­ского, 42. В семье родились два мальчика: в 1916 году — Семен, в 1919-м — Алексей.

После революции Вольф Высоцкий вместе со своим старшим братом Лионом открыл мастерскую театрального грима. С наступ­лением нэпа кустарная мастерская превратилась в преуспевающее косметическое предприятие. Кроме того, Вольф Шлиомович подра­батывал репетиторством.

В 1926 году Высоцкие вместе с детьми переезжают в Москву, где глава семьи совмещает работу юрисконсульта и коммерческого ди­ректора на предприятиях косметической промышленности.

Красивый, образованный и импозантный Вольф Высоцкий нра­вился женщинам, и они баловали его своим вниманием. Возможно, это и послужило тому, что брак Вольфа и Доры распался. Послед­няя жена Вольфа Высоцкого — Тамара — к восторженному удив­лению знакомых и близких была почти на сорок лет моложе мужа. В 1931 году Дора Евсеевна с сыновьями возвращается в Киев.

Вернемся, однако, к отцу поэта. Семен Владимирович Высоц­кий продолжал учиться в 67-й Киевской трудовой школе, в 1931 году поступил в политехникум связи, а в следующем году переехал в Мо­скву — к отцу. В Москве он продолжает учебу в политехникуме свя­зи им. Подбельского и одновременно проходит курс вневойсковой подготовки. В 1936 году ему присвоили звание младшего лейтенан­та, и с марта 1941 года Семен Высоцкий начинает военную карьеру в должности заместителя командира батальона связи. В то время быть военным было почетно и престижно. Его дальнейшая судьба сложилась удачно: с сентября 1942 по август 1943 года Семен Вы­соцкий служил в Москве в должности адъютанта начальника Глав­ного управления связи Красной Армии. В 43-м он — старший лей­тенант. Для штабного работника он достаточно быстро продвигал­ся по службе: в 30 лет стал майором, а в 33 — подполковником. Командарм Дмитрий Лелюшенко в своей книге мемуаров называ­ет майора Высоцкого «отважным и умелым воином». После войны Семен Владимирович окончил заочно Военную академию связи им. Буденного, служил в различных гарнизонах. В отставку ушел в зва­нии гвардии полковника. С 1971 по 1988 год работал на предпри­ятиях Министерства связи. Некоторое время отставной полковник Семен Высоцкий руководил почтово-телеграфной школой при Мо­сковском почтамте.

Из Новосибирска Семен Высоцкий вернулся в конце 37-го го­да, но не в семью, а стал жить вместе с отцом. Отношения между будущими родителями поэта оставались дружескими, и в январе 1938 года Семен, уезжая в командировку, попросил жену: «Назови сына Владимиром, в честь моего отца и твоего брата». В случае ро­ждения мальчика отец обещал матери дорогой по тем временам по­дарок — наручные часы...

Холодным утром 25 января, в Татьянин день, в 9 часов 40 ми­нут на свет появился мальчик весом 4 кг и ростом 52 см. Нина Мак­симовна вспоминала, смеясь, что, едва родившись, он закричал не тоненьким голоском, как все новорожденные, а сразу басом. Это и был Вова, Вовочка, Володя, Владимир, Владимир Семенович Высоц­кий. По версии двоюродной сестры Владимира Ирэны Высоцкой из родильного дома № 8 Дзержинского района, который находился ря­дом, на Третьей Мещанской улице, Нину Максимовну и маленько­го Володю забрал младший брат Семена Владимировича — Алексей. Тогда ему, курсанту Подольского артиллерийского училища, было 18 лет. С годами между дядей и племянником вырастет настоящая дружба, необыкновенное доверие и взаимопонимание. На протяже­нии всей жизни духовно Владимир был ближе к дяде, чем к отцу.

 

ПЕРВАЯ МЕЩАНСКАЯ

Но родился, и жил я, и выжил:

Дом на Первой Мещанской — в конце.

Старый трехэтажный кирпичный дом № 126 на улице Первая Мещанская — наискосок от Виндавского (ныне Рижского вокзала) — стал первым домом детства, который он никогда не забывал.

«Дом на Первой Мещанской, — вспоминает Нина Максимов­на, — в котором Володя провел свои детские годы, был замечатель­ным. Здесь до революции помещались номера гостиницы «Наталис», превратившиеся после Октября в большие коммунальные квартиры. На третьем этаже двери шестнадцати комнат, в каждой из которых жила отдельная семья, выходили в общий широкий и светлый коридор, большая кухня с газовыми плитами, где готови­ли обеды, общались друг с другом соседки, в коридоре играли дети. Народ в нашем доме был, в основном, хороший, отзывчивый, почти в каждой семье было несколько детей. Мы тесно общались семья­ми, устраивали совместные обеды и чаепития, в трудные моменты не оставляли человека без внимания, случалось и ночами дежури­ли у постели больного».

В праздничные дни тут же, в широкой части коридора, Нина Максимовна устраивала представления и концерты.

Вспоминает участник этих концертов Михаил Яковлев: «Пом­ню, как она с удовольствием устраивала в коридоре домашний театр для детей... Она сама прекрасно копировала Рину Зеленую... Иногда она заворачивалась в портьеру. Ножницы вместо монокля, а сверху могла надеть абажур — ив этом невероятном наряде что-то очень смешно говорила по-немецки... Заходила к соседям, что-то спра­шивала... И в эту игру невольно включались все — начинался ве­селый балаган...»

Впервые в театр Володя попал, когда ему было три года. Мама повела его в кукольный театр на улице 25-го Октября на веселый спектакль про зверушек — «Цветные хвостики». Сколько было вос­торга и радости в его глазах!.. А дома был подробный рассказ сво­им сверстникам. Немного позже еще больший восторг от мхатовской «Синей птицы». Возможно, эти детские впечатления повлия­ли на выбор профессии.

Да и петь он любил совсем маленьким. Не очень-то понимая смысл слов, подпевал отцу: «Любимый город может спать спокой­но...» или «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины бое­вой». Вместо «экипаж» он говорил «пекитаж». Любил Володя дек­ламировать стихи, стоя на высоком стуле. С особенным выражени­ем читал письмо Ворошилову:

Климу Ворошилову письмо я написал:

Товарищ Ворошилов, народный комиссар...

Но поскольку он не выговаривал ни «р», ни «л», получалось: «Товаищ Воешивов, наедный комисай»... Пройдут годы, и Высоцкий с лихвой компенсирует речевой недостаток детства, с поразитель­ной точностью интонируя согласные «р» и «л».

А другая его особенность удивляла всех знакомых, особенно когда они звонили Высоцким по телефону. Когда двухлетний маль­чик брал в руки трубку и начинал разговор, то его нередко прини­мали за взрослого — такой низкий, густой, недетский был у него голос. Может быть, как говорит мать, это случилось от перенесен­ных им ангин, может, это такая врожденная особенность — хрип­лый от природы голос, — которая могла сыграть решающую роль в жизни певца и навсегда отбить желание петь, однако, на счастье, не сыграла.

«Сеня приезжал редко, да и помошник он был неважный», — напишет в своих воспоминаниях Нина Максимовна. Потому, заня­тая на работе, для присмотра за маленьким Володей она вынужде­на была нанимать домработницу. Домработницы долго не служи­ли. Измучившись с наймом и увольнением нянек, Нина Максимовна пригласила пожить с ними некоторое время старшую сестру Наде­жду. Всем стало спокойнее...

В марте 41-го года Нина Максимовна с Володей и соседи по квартире провожали к месту службы Семена Владимировича. Ни­кто из них еще не знал, что через три месяца грянет война.

Боль той великой народной беды, принесенную войной, Вла­димир ощутит потом. А еще позже воплотит в песнях... Тогда, 22 июня 1941 года, ему было немногим больше трех лет. В самом нача­ле войны погиб дядя Володя, служивший в войсках связи на грани­це, умерла от туберкулеза тетя Надя — брат и сестра Нины Макси­мовны. В Москве начались воздушные тревоги, чаще по ночам. Мать поднимала сонного Володю и под тревожный вой сирен бежала в убежище — в доме на противоположной стороне улицы.

...Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу...

Из рассказа матери: «Володя не по годам стойко переносил все тяготы неустроенного военного быта. В первые месяцы войны мне приходилось брать его, трехлетнего, с собой на работу. Иной раз спал он там, прямо на столах. Когда бывали воздушные тревоги, мы спускались в бомбоубежище. Там всегда битком набито народу, душно и жарко. А он хоть бы раз захныкал. Напротив, со всеми пе­резнакомится, начнет разговаривать, читал стихи...»

В двадцатых числах июля началась эвакуация семей с детьми. Вместе с детским садом парфюмерной фабрики «Свобода», на ко­торой коммерческим директором в то время работал дед — Вла­димир Семенович, Нина Максимовна с сыном выезжают на Урал. Только через шесть утомительных суток в товарном вагоне добра­лись они до деревни Воронцовка, что в 15 километрах от города Бузулука Чкаловской области.

В Воронцовке они прожили два трудных года. Нина Максимов­на работала на местном спиртозаводе № 2 им. Чапаева учетчицей. Дети жили отдельно от матерей в бывшем клубе, который переобо­рудовали в детский сад. Мать и сын виделись не очень часто — ро­дители работали по двенадцать часов. Приходилось женщинам ра­ботать и на лесозаготовках, так как в суровую зиму 41-го года мо­розы доходили до 50 градусов, и не хватало дров.

В июле 43-го года пришел долгожданный вызов от Семена Вла­димировича. Из воспоминаний Нины Максимовны: «Я удивилась: до этого он нам почти не писал, так что я даже решилась написать на адрес части и спросить, где находится мой муж, жив ли он, здо­ров ли. Вскоре пришло письмо от его отца Владимира Семенови­ча, в котором он написал: «Ниночка! Не нужно писать начальству!» А следом пришло письмо от Семена. Я никогда не забуду этого дня и до сих пор дрожу от воспоминаний о тех строчках, которые меня ошарашили: «Нина! Мы давно с тобой решили, что речи о нашей со­вместной жизни быть не может... Я даю на ребенка довольно, сколь­ко считаю нужным, и ни один суд, ни один закон не может заста­вить меня платить больше того, что я даю добровольно...».

Четвертого августа на Казанском вокзале Володя впервые уви­дел отца в военной форме, но узнал его безошибочно среди встре­чающих: «Папа! Вон папа!» Мальчику было пять с половиной лет.

В первую же ночь в Москве мать и сын проснулись от грохо­та. Что, опять бомбят? Нет, это был салют в честь взятия нашими войсками городов Орла и Белгорода.

Новый 1944 год встречали на Первой Мещанской вместе с Шу­рой — женой дяди Алексея. После тяжелого ранения она долечива­лась в Москве. Красивая кубанская казачка, в ладно сидящей воен­ной форме, с орденом Отечественной Войны на груди. Племянник с восторгом смотрел на свою «военную тетю».

Москва жила предчувствием Победы. 17 июля 1944 года гнали пленных фашистов по Первой Мещанской, и Володя своим не по-детски грубоватым голосом кричал из окна: «Гитлер капут!» А по­том с радостью сдирал с окон бумажные кресты, наклеенные с на­чала войны.

Маскировку пытался срывать я:

Пленных гонят — чего ж мы дрожим?!

«Мы» — это было отождествление себя со страной. «Мы» по­бедили и «мы» сильнее всех в мире!

Отец вернулся в Москву в июне 45-го года вместе со сводным полком фронта, участвующим в Параде Победы. Вернулся он не в свой дом, который давно стал для него чужим.

Возвращались отцы наши, братья

По домам — по своим да чужим.

У Володи появилась мачеха — Евгения Степановна Лихалатова. Семен Высоцкий познакомился с ней в конце 42-го года, когда слу­жил в Главном управлении связи Красной Армии. Евгения была на два года моложе Семена и уже дважды побывала замужем. Ее пер­вый муж, инженер-строитель Ростислав Лихолатов, погиб в Баку в результате несчастного случая, а второй, летчик, погиб в самом на­чале войны.

Семен подарил сыну майорские погоны и уехал служить в Гер­манию.

В первом и во втором классе Володя учился в школе № 273 — на углу Первого Переяславкого и Банного переулков. Подвижный, неусидчивый, он любил поболтать на уроках, что-то сострить в ад­рес учителя. Способность защитить себя и не подчиняться обстоя­тельствам проявилась у мальчика уже в первом классе. Однажды строгая учительница наказала его. Володе наказание показалось не­справедливым, он молча собрал свои книжки и тетради и вышел из класса. Пришел в другой первый класс и попросил учительницу: «Можно я буду учиться у вас, мне там не нравится...» Учительни­ца разрешила остаться. Володе и в дальнейшем везло на людей, ко­торые его понимали. Эта учительница была одной из первых. Слу­чались и конфликты... Однажды на уроке учительница попросила второклассника Высоцкого громко спеть песенку. Он старательно начал. Но допеть до конца не смог, как и досидеть урок, — учитель­ница выставила мальчика за двери класса и поставила двойку, мо­жет быть посчитала, что он издевается над ней. Песня осталась недопетой, о чем Володя с горечью рассказал дома. Но из-за той не­справедливости не заплакал. Не плакал и когда его наказывали или когда падал.

Нина Максимовна в это время работала в Министерстве внеш­ней торговли, посещала очередные курсы повышения квалифика­ции по немецкому языку, часто задерживалась на работе до глубо­кой ночи. Иногда она брала сына к себе на работу, иногда остав­ляла сына на попечении соседских девчонок. Те помогали Володе разогреть обед на керосинке, вместе готовили уроки. Но чаще по­сле школы мальчик был предоставлен самому себе. Мальчик был пугающе одинок, и это чувствовали все.

Разруха, принесенная стране войной, безотцовщина и сирот­ство окружали детей послевоенной Москвы. Все это было и в дет­стве Владимира. Но была и еще одна причина, по которой это дет­ство нельзя было бы назвать счастливым. Сразу после окончания войны Нина Максимовна вышла замуж за преподавателя англий­ского языка Георгия Бантоша. «Папой» для Володи Георгий Михай­лович не стал. Дядя Жора будет называть его Владимир, и их отно­шения будут очень непростыми. Дядя Жора был пьющим челове­ком и пьяным становился очень агрессивным и к Нине Максимовне, и к ее сыну.

Через несколько лет Георгий Бантош расстанется с Ниной Мак­симовной, но первая жена Высоцкого — Иза — его еще застала. Она вспоминает: «Еще был Жора. Он никого не любил. Его любила Нина Максимовна. Высокий, смуглый, с небольшой узкой головой и глу­боко посаженными глазами. При нем все теряли домашнюю непри­нужденность».

Из воспоминаний Нины Максимовны: «Второй мой муж Ге­оргий Михайлович был своеобразным человеком, с ужасным эгои­стичным характером, из хорошей интеллигентной семьи, но сума­сбродный, неуравновешенный, злой. Очень скверно относился к мо­ему Володе, из-за этого разошлись в 1960 году».

Вспоминает сосед по квартире Михаил Яковлев: «Был у Нины Максимовны муж — Бантош такой... Человек очень ограниченный. У них с Володей отношения не получились, честно надо сказать. Од­нажды ночью мы проснулись от жуткого звона — Жора в Володю запустил графином!»

Вспоминает Семен Высоцкий: «А потом, пьяный, он бросил в Володьку какой-то мраморной штукой. Хорошо, что промахнулся, а попал бы — и не было бы Володьки!»

Обеспокоенный за будущее сына, Семен Владимирович пытал­ся убедить Нину Максимовну в том, что Володе лучше до окончания школы пожить в его семье. Мать не хотела расставаться с сыном, но народный суд Свердловского района Москвы встал на сторону отца. Осенью 46-го года дом и двор на Первой Мещанской проща­лись с маленьким и любимым всеми Володей. Семен Владимирович и «тетя Женечка», взяв мальчика за руки, уводили его в другую жизнь. Отец оставляет матери расписку такого содержания: «Обя­зательство. Я, Высоцкий Семен Владимирович, обязуюсь, несмот­ря на решение городского суда, присуждающее отдать сына Влади­мира 8-ми лет мне на воспитание, по требованию матери Высоцкой Нины Максимовны о возвращении ей ребенка не возражать, г. Мо­сква 25. XII. 1946 г. Высоцкий».

28 декабря этого же года родители оформили официальный развод, и Семен Владимирович смог узаконить свой брак с Евге­нией Степановной.

Евгения Степановна была второй мамой для Володи... Он при­кипел к ней сердцем. Она стала для него сокровенным человеком, надежным любящим другом, которому он мог довериться в труд­ную минуту и у которого всегда находил поддержку. Он называл ее сначала мамой, а повзрослев — тетей Женечкой...

2 января 1947 года Володя Высоцкий уезжает во второе в сво­ей жизни путешествие к месту службы отца — город Эберсвальде в Германии, в сорока километрах от Берлина. Накануне поездки он попрощался с обитателями дома на Первой Мещанской, и Нина Максимовна привела сына на Большой Каретный буквально за два часа до отхода поезда.

В Эберсвальде Высоцкие занимали особняк на улице, где жило все городское немецкое начальство, включая бургомистра. По пра­вой стороне жили немецкие чиновники, а по левой — семьи совет­ских офицеров. Улица была тупиковая, в лес упиралась. Рядом был канал Одер-хафель.

Учился Володя в школе при гарнизоне. Со временем отец добь­ется прилежания в учебе, но поначалу не все получалось. Отрывок из письма сына Нине Максимовне от 6 февраля 1947 года: «Здрав­ствуй дорогая мамочка. <...> В классной тетради по письму у меня 5 двоек, учительницу я не слушаю, пишу грязно и с ошибками. Таб­лицу умножения забыл. <...> Папа меня за двойки и невниматель­ность ругает...»

После школы мальчик вместе с приятелями бегал в лес, купал­ся в реке и часто возвращался с обожженными бровями и побиты­ми коленками.

Вспоминает друг детства Виталий Бывшев: «Самая любимая игра была такая: ходили по лесу и собирали оружие. Автоматы, гра­наты, пистолеты. Однажды мой отец обнаружил в нашем подвале двадцать четыре немецких «шмайсера», которые наша компания — Вова, мой брат Геннадий и я — туда притащили. Естественно, отец нас с братом за это выпорол. Но игры такого рода продолжались — оружие и патроны интересовали мальчишек больше всего».

Чтобы отвлечь мальчика от шалостей, решили попробовать учить его игре на фортепиано. Евгения Степановна тоже стала брать уроки музыки: вдвоем заниматься казалось веселее. Учительница, русская эмигрантка, говорила, что мальчик обладает абсолютным слухом, мгновенно запоминает мелодию, и ему легче воспроизве­сти ее по памяти, чем глядя в ноты. Потом Владимир будет вспо­минать:

«...Когда я был маленьким пацаном, меня заставляли родители из-под палки заниматься... музыкой. Спасибо им! — поэтому я не­много обучен музыкальной грамоте, хотя я, конечно, все забыл... Но это дало мне возможность все-таки хоть как-то худо-бедно овла­деть вот этим бесхитростным инструментом — гитарой...»

Жизнь в гарнизоне, стремление походить на отца, на окружав­ших его военных привели к мальчишеской мечте стать военным. В письме к матери 19 мая 1948 года Высоцкий писал: «24 мая я уез­жаю на курорт в Бадельф. Меня примут в Суворовское училище, если я сдам конкурс лучше всех». Судьба сложилась иначе...

В семейном альбоме сохранилась фотография глазастого маль­чугана в военной форме, в «костюме, как у папы».

В это же время в Германии, в городке Ратенов, служил брат Се­мена Владимировича Алексей. Семьи часто встречались, а дядя и племянник были очень дружны.

Летом 48-го майор Высоцкий получил отпуск, и семья проез­дом через Москву отдыхала у родственников Евгении Степановны в Баку.

Живя в Германии, Володя, конечно, скучал по маме, по своим московским приятелям, писал письма домой. Вот письмо, написан­ное за год до возвращения (орфография и пунктуация сохранены):

«28/Х-48.

Здравствуй, дорогая мамочка? Я получил твое письмо ты на­писала, что пришлешь книгу молодая гвардия. Я достал эту книгу так что не присылай. Я живу хорошо, учусь в 4м классе на хорошо. У меня такие оценки. Письмо 4, арифметика 4 чтение 4 развитие речи 3 история 5 естествознание 4 география 5 Школа у нас откры­лась 25/VII-48, а я приехал 30/VIII-48; Мамочка поздравляю тебя с праздником 30 лет В.Л.К.С.М. и 31я годовщиной октября. Как жи­вет дядя Жора? Передавай ему привет. Целую. Привет Вере Яков­левне, Шуре и другим.

Твой сын Вова».

В октябре 49-го старшего офицера отдела связи Семена Высоц­кого переводят служить в штаб Киевского военного округа. Из Гер­мании в Москву Евгения Степановна и одиннадцатилетний Володя ехали целую неделю в товарном эшелоне, в специально выделенном вагоне, со всем своим скарбом.

Из воспоминаний Н.М.Высоцкой: «Из Германии Володя вер­нулся в 1949 году повзрослевшим, я бы даже сказала холеным маль­чиком, порадовал нас игрой на фортепиано. У наших соседей Ари­стовых было пианино, на котором он впервые сыграл для нас дет­ские пьесы Чайковского».

На Большом Каретном у Евгении Степановны в четырехком­натной квартире была девятиметровая комната. Здесь до войны она жила со своим первым мужем. Соседи на Большом Каретном жили дружно. Северина Викторовна и Александр Александрович Петров­ские, знавшие Евгению Степановну с довоенных времен, любили ее, как родную дочку. Они отдали ей одну из двух своих комнат: «Вас трое, вам тесно теперь в одной комнате, а нам и одной будет доста­точно...» Подарок соседей оказался очень кстати, так как к Высоц­ким часто приезжали гости — либо из Закавказья, либо из Киева. Часто гостила мать Семена Владимировича — Дарья Алексеевна. В той же квартире жила и Лида Гукасова (в замужестве — Сарнова), племянница Евгении Степановны, студентка Института ино­странных языков. Лида вспоминает, что ее пронзила жалость, ко­гда она в первый раз увидела маленького Володю. Они подружи­лись, Володя ее нежно называл Лидиком, и Лида отвечала ему такой же любовью.

Семен Владимирович в командировки наезжал в Москву, а Ев­гения Степановна с Володей на каникулах бывали в Киеве. Вместе проводили отпуска: в Баку у родственников Евгении Степановны; в июле 52-го сняли дачу под Киевом на берегу Днепра в Триполье; почти все лето 1953 года провели в станице Бесскорбной Красно­дарского края; в 54-м — Черное море (Сочи, Адлер и Хоста)... Не­сколько раз свои летние каникулы Володя проводил в семье дяди Алексея в Гайсине и Мукачеве. Через много лет, уже перед смер­тью, он будет вспоминать отдых в Мукачеве: «Я туда пацаном ез­дил. К родичам. Отдыхали на Латорице. Красотища — не нарису­ешь! Замок на горе, в небесах, выше, — один Бог. И весь городиш­ко — как Таллин!».

6 октября 1949 года Володя был принят в пятый «Е» класс 186-й мужской средней школы. Школа находилась здесь же в Большом Ка­ретном, чуть наискосок от дома.

Первое появление в классе мальчика в рыжей замшевой кур­точке, в аккуратных ботиночках было контрастным по сравнению с другими ребятами, одетыми в перешитое, латаное-перелатаное от­цовское. Пришлось некоторое время терпеть кличку «Американец». Но позже, по школьной традиции давать кличку по фамилии, его звали «Высота».

Лишь в октябре 1953 года Семена Владимировича переведут на службу в Москву, поэтому Евгения Степановна часто уезжала в Киев к мужу и подолгу там жила; воспитание Володи поручалось Лидии, которая ходила в школу на родительские собрания, во дворе стара­лась за ним уследить, одежду штопала в срок и уроки проверяла.

Л.Сарнова: «Иногда я проверяла, как он выучил уроки. Я не верила, что за полчаса можно приготовить все домашние задания. А однажды даже разозлилась: «Безобразие какое! За тридцать минут ты успел сделать все уроки!» А Володя мне отвечает: "Лидик, дай мне все что угодно, я сейчас же выучу". Я дала ему Некрасова "Русские женщины", потому что знала, что это трудно учится. Да и текст до­вольно большой. Через двадцать минут он вышел из другой комна­ты и все рассказал наизусть. "Все, я больше тебя не проверяю"».

В 7-м классе Владимира освободили от занятий физкульту­рой —обнаружили шумы в сердце. Врачи посоветовали родителям следить за тем, чтобы сын вел себя более спокойно. Однако с его характером соблюдать режим было трудно. К счастью, к 16 годам шумы в сердце пропали, и Владимира сняли с кардиологического учета.

В апреле 1952-го, в день рождения Ленина, Владимир Высоц­кий в числе большой группы семиклассников был принят в комсо­мол. С 9-го класса он член комсомольского бюро.

В 8-м классе Володя стал дружить с Игорем Кохановским. С первого взгляда ребята понравились друг другу, сели за одну парту и не расставались в школе до конца учебы. Где-то в москов­ских дворах они подхватили реплику: «Зовите меня просто — Вася». С тех пор иначе как Вася, Васек, Васечек они друг к другу не обра­щались. Потом круг друзей расширился — присоединились Володя Акимов, Аркаша Свидерский. И все они были — «Васечки».

Дружба основывалась не только на совместных прогулах уро­ков и других мелких нарушениях дисциплины, но и на вещах весь­ма серьезных. Акимов и Высоцкий «пробуют перо» — пишут «ро­ман» по мотивам толстовского «Гиперболоида инженера Гарина». Предполагаемый «шедевр» назывался «Аппарат IL», то есть «испе­пеляющие лучи». Был закручен довольно лихой сюжет, но потом ин­терес к фантастике временно пропал...

5 марта 1953 года умер И.Сталин.

Ошеломленный народ услышал весть о смерти на следующий день. Слезы миллионов советских людей были совершенно искрен­ними. Большинство из них не скоро осознало трагедию сталинско­го периода...

7 марта гроб с телом Сталина выставляют в Колонном зале Дома Союзов. Вспоминает В. Акимов: «Умер Сталин. Три дня от­крыт доступ в Колонный зал. Весь центр города оцеплен войсками, конной милицией, перегорожен грузовиками с песком, остановлен­ными трамваями, чтобы избежать трагедии первого дня, когда в не­разберихе на Трубной площади неуправляемая многотысячная тол­па подавила многих, большей частью школьников.

Особой доблестью среди ребят считалось пройти в Колонный зал. Мы с Володей были там дважды — через все оцепления, где прося, где хитря; по крышам, чердакам, пожарным лестницам; чу­жими квартирами, выходившими черными ходами на другие улицы или в проходные дворы; опять вверх-вниз, выкручиваясь из разно­образных неприятностей, пробирались, пробегали, пролезали, ны­ряли, прыгали, проползали. Так и попрощались с Вождем».

8 марта восьмиклассник Высоцкий напишет наивное, но впол­не искреннее стихотворение «Моя клятва», а Нина Максимовна «опубликует» его в стенной газете у себя на работе.

Опоясана трауром лент,

Погрузилась в молчанье Москва,

Глубока ее скорбь о вожде,

Сердце болью сжимает тоска.

Я иду средь потока людей,

Горе сердце сковало мое,

Я иду, чтоб взглянуть поскорей

На вождя дорогого чело...

В эти скорбно-тяжелые дни

Поклянусь у могилы твоей

Не щадить молодых своих сил

Для великой Отчизны моей.

Потом будет XX съезд, рассказы вернувшихся из лагерей, рас­сказы матери о репрессированных родственниках. Его дядя Сергей Серегин в звании майора командовал эскадрильей на испытатель­ном полигоне и в 39-м году был арестован. Все это и собственное познание жизни изменит отношение Высоцкого к Сталину и всей эпохе, связанной с его именем. И как апофеоз прозрения — через пятнадцать лет он сочинит песню «Банька по-белому»:

Застучали мне мысли под темечком:

Получилось, я зря им клеймен.

И хлещу я березовым веничком

По наследию мрачных времен.

Учился Высоцкий ровно, без всякой натуги, легко, даже как-то весело. Энергия и веселье били через край, и, естественно, он стал заводилой в классе. Вспоминает бывший одноклассник Высоцкого Владимир Малюкин: «Учились на «хорошо». И хулиганили. Потому нас в последнем классе разъединили: Акимова бросили в один класс, а мы с Высоцким остались в другом. Юность свою прожили весе­ло. Ни в чем себе не отказывали. Занимались такими делами: шли в поликлинику, сами писали себе справки, сдавали в регистратуру, нам там печать ставили... Так законно пропускали уроки. У нас была нормальная детская дружба. А потом пути разомкнулись...»

Пропущенных уроков накапливалось много — в год набегало до месяца прогулов. Но это не очень влияло на качество учебы...

Любимым предметом был русская литература. Обладая фено­менальной памятью, Владимир легко запоминал наизусть целые по­эмы. Если по литературе и проскакивали порой четверки, то по французскому языку Высоцкий — круглый отличник. Тогда еще ни­кто не знал, как ему это пригодится...

 

НА БОЛЬШОМ КАРЕТНОМ

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал...

Дом № 15 в переулке Большой Каретный стал очень важной ча­стью жизни, как самого Высоцкого, так и большого круга его дру­зей, избравших главной ценностью жизни дружеское общение ме­жду людьми. Собственно, именно с этого адреса и началась настоя­щая биография Владимира Высоцкого.

Дом был когда-то ведомственным. В нем жили работники ГПУ — НКВД.

Володя застал дом уже совсем иным — заселенным разными, не обязательно принадлежавшими управлению людьми. Особенно часто он бывал в двух квартирах — № 11 и № 15.

В квартире № 11 жила огромная чистопородная овчарка Фрина — существо с непростым характером и большой друг Володи. Хозяевами Фрины были начальник управления Александр Крижевский, его жена и дочь Инна, студентка Щукинского театрального училища.

В квартире № 15, большой и уютной, жила семья Утевских. Борис Самойлович — известный специалист в области уголовного права, доктор наук, профессор; Элеонора Исааковна — в прошлом актриса немого кинематографа студии «Межрабпом-Русь».

В этих гостеприимных квартирах двенадцатилетнему Володе были всегда рады — его любили за скромность, за умение держать дистанцию со взрослыми...

Большой Каретный переулок находился в центре Москвы в пределах Садового кольца, рядом улица Садово-Самотечная, Ли­хов переулок с хулиганскими компаниями и так называемая «Малюшенка» — двор домов, некогда принадлежавших купцу Малюшину, Крапивинский переулок, Центральный рынок, старый цирк, панорамный кинотеатр, школа № 186... Все это вместе называлось «Самотекой».

Во дворах Самотеки кипела жизнь, тесная, скученная, горькая, полная надежд и страстей, откровенная и в радости, и в печали. Вла­димир был частью этой жизни. И окружение, и время формирова­ли характер. Острый глаз и врожденная исключительно цепкая на­блюдательность запечатлевали в памяти образы, эпизоды, ставшие темами будущих песен. Здесь можно было получить самое «разно­стороннее» воспитание: если рядом были центры культуры (сад и театр «Эрмитаж», недалеко — Большой и Малый театры), то и цен­тры обитания московской шпаны и блатного мира тоже располо­жились рядом.

«Эрмитаж» был в то время самой престижной сценической площадкой в Москве. Здесь выступали эстрадные звезды первой величины: К.Шульженко, Л.Утесов, А.Райкин, Э.Рознер... Здесь же проходили первые гастроли зарубежных «звезд» — «Голубой джаз» из Польши, джаз из Венгрии, перуанская певица Има Суммак... Ни одно из мероприятий в «Эрмитаже» не проходило мимо компании Большого Каретного. Сад «Эрмитаж» стал их вотчиной, их вторым домом. По выражению Аркадия Свидерского: «Сад с этим названи­ем находился в районе нашей 186-й школы, но был академией жиз­ни. Хочешь видеть друзей — иди в "Эрмитаж"».

Друзья Высоцкого вспоминают, как в то безденежное время они проходили туда бесплатно — не принято было тратить день­ги на входные билеты туда, куда и так можно попасть. Там всегда были билетеры, высокие заборы. Высоцкий, проходя мимо контро­лера, говорил всегда не «здравствуйте», а «датуйте», с дурацким выражением лица и странно перебирая пальцами при этом. Кон­тролер думал: «Ну, сумасшедший, больной... Черт с ним, пусть идет без денег».

Послевоенная Москва была переполнена малолетней шпаной, и естественно, в московских дворах и школах того времени стала модной «блатная тема». Дворовый кодекс чести Большого Каретного чем-то походил на жесткие правила, по которым жили герои улич­ных мальчишек — уголовники и политзаключенные, вернувшиеся из лагерей. Быть «блатным» или знаться с ними по тем временам считалось особым шиком. «Блатной» в кепке-малокозырке, сапогах в «гармошку» и зубом-фиксой во рту для многих был примером на­стоящего мужчины. Не из-за грабежей и убийств, а потому что по­стоянно рисковал своей жизнью и не терял чувства собственного достоинства. В жестоких законах двора далеко не все было правиль­но, но были и очень важные принципы: «лежачего не бьют», «семе­ро одного не бьют», «драться до первой кровянки», держать слово, не предавать своих ни при каких обстоятельствах.

Первым другом Володи по Большому Каретному стал Толя Утевский, юноша на четыре года старше. Когда они познакомились, Высоцкий учился в шестом, Утевский — в девятом классе. Друзья почти постоянно были вместе, и некоторые считали Владимира младшим братом Анатолия, другие принимали их за дядю и пле­мянника. Володя любил бывать в их доме. Его привлекал уют, до­машнее тепло и... огромная библиотека.

А.Утевский вспоминал: «Уже тогда Володя проявил большую любовь к книгам. Читал он все подряд — и Киплинга, и Майна Рида, и Вальтера Скотта. Особенно понравившихся ему героев любил изо­бражать в эпизодах: становился то Маугли, то Багирой, то прекрас­ным рыцарем, то вдруг показывал какие-то сценки из жизни Баку, где ему удалось побывать. Выходило правдоподобно и увлекатель­но. После одного из таких показов моя мама сказала: «Володя, из тебя когда-то получится великий актер». Она оказалась пророче­ски права!»

В библиотеке Утевских были книги по юриспруденции, детек­тивная классика с подвигами Ника Картера и Ната Пинкертона, ме­муары знаменитого правоведа А.Кони. И это тоже очень интере­совало мальчика. Ему разрешали брать с книжных полок все, что его душе заблагорассудится. Интересными были рассказы Толиного отца о знаменитых сыщиках, адвокатах и людях криминального мира. А рядом была действительность: «хрущевская оттепель» от­крыла ворота ГУЛАГа, и на свободу вышли сотни тысяч заключен­ных. Из лагерей, рассчитанных на скорое физическое уничтожение, вышли выжившие: те, кто сидел «без права переписки за антисовет­скую агитацию», и те, кто заслуженно отбывал срок за воровство и разбой. В жизнь городов и сел вливались люди, на которых лежа­ла печать лагерных лет.

А девочка из второй квартиры на Большом Каретном, Инна Крижевская, выйдет замуж за Левона Кочаряна, и тогда двери их гостеприимной квартиры будут открыты для всех. Перед взорами компании Большого Каретного прошли как представители репрес­сированной интеллигенции, так и бывшие уголовники. По воспоми­наниям друзей, Высоцкий мог ночами выслушивать рассказы «от­дыхавших в раю», живо интересовался лагерным языком и бытом. В стране, где каждый пятый сидел, а каждый десятый охранял, по­нимать и использовать элементы блатного языка («ботать по фене») не считалось необычным, и Владимир вбирал лагерный и уголов­ный фольклор и жаргон для будущих стилизаций:

А в лагерях — не жизнь, а темень-тьмущая:

Кругом майданщики, кругом домушники...

 

ЛЕВОН КОЧАРЯН

После окончания школы Анатолий Утевский по семейной тра­диции поступает в МГУ на юридический факультет.

Как-то в конце 1955 года Анатолий привел на Большой Карет­ный своего коллегу по факультету Левона Кочаряна, который к это­му времени уже заканчивал юрфак. Посидели, попили чайку и спус­тились этажом ниже, к Крижевским. Так Левон Кочарян познако­мился с Инной. Кочарян все чаще и чаще стал бывать в этом доме и в 1958 году поселился здесь навсегда. Инна Крижевская стала Инной Кочарян. А их трехкомнатная квартира № 11 стала главной кварти­рой в этом доме на Большом Каретном переулке.

Дом Кочарянов — гостеприимный, хлебосольный, душевный, открытый для всех — обладал удивительным притяжением. Кочарян был всем и отцом, и старшим братом, и другом. К нему тяну­лись нуждающиеся в помощи, тепле и поддержке.

Михаил Туманишвили: «Это был родной дом, куда мы могли прийти когда угодно и с кем угодно. И мне всегда было жалко жену Левы — Инну Кочарян. Ведь на ее плечах лежали заботы о всей на­шей банде. Дом был абсолютно открытым — с утра до вечера. Ей было, конечно, очень трудно — всех нас и накормить, и приютить, и со всеми справиться. Ведь были времена, когда мы встречались там почти ежедневно».

И даже после рождения у Кочарянов в 1963 году дочери Оли вся компания продолжала у них собираться. Там постоянно кружил поток самых разнообразных людей: актеры, милиционеры, начи­нающие писатели, юристы, художники, режиссеры, офицеры, врачи, спортсмены, космонавты, каскадеры, какие-то совсем иные люди, о роде занятий которых никто не спрашивал.

Через десять-пятнадцать лет большинство из посетителей квар­тиры Кочарянов потом станут незаурядными и выдающимися твор­ческими личностями, гордостью отечественной культуры. Вот са­мый краткий список «круга Кочаряна» из книги А.Утевского «На Большом Каретном»: «Лева подружил нас с режиссерами Иваном Пырьевым, Эдмондом Кеосаяном, Алексеем Салтыковым, Алексе­ем Габриловичем, Михаилом Туманишвили, Алексеем Сахаровым, поэтом Григорием Поженяном. Здесь бывали актеры Кирилл Лав­ров, Олег и Глеб Стриженовы, Анатолий Солоницын, Семен Соко­ловский, Владимир Лапин, Нонна Мордюкова, Людмила Гурченко, писатель Юлиан Семенов. В компанию вливались и друзья Артура Макарова: актер, режиссер и писатель Василий Шукшин, художник Илья Глазунов, режиссер Андрей Тарковский, актер Евгений Урбан­ский. Володя Высоцкий, в свою очередь, познакомил нас с Володей Акимовым, Игорем Кохановским, Георгием Епифанцевым, Всеволо­дом Абдуловым. В общем, «палитру» товарищества составляли раз­ные «краски» — от сыщиков и следователей (Аркадий Вайнер, Бо­рис Скорин, Юрий Гладков), моряков (Анатолий Гарагуля, Олег Халимонов) до спортсменов (Михаил Таль, чемпион по боксу Эдуард Борисов, известный баскетболист Аркадий Бочкарев).

Всех нас, несмотря на разные профессии, интересы, характеры и возраст, объединяло нечто общее. И лучше всего об этом говорил, а позже писал, сам Высоцкий».

Здесь ценилось не служебное или жизненное благополучие, ко­торого не было у большинства, но желание помочь, мужество, не­пременная порядочность между собой и в отношениях с женщи­нами, умение держать себя с достоинством при любых обстоятель­ствах и в любом окружении, умение дать отпор хаму или подлецу. Это была атмосфера, в которой формировался Высоцкий. Иногда он по нескольку дней жил у Кочарянов, когда Евгения Степанов­на уезжала к мужу.

Будучи старше Высоцкого на восемь лет, Кочарян был не про­сто примером для подражания, он опекал Володю и был его дру­гом. Сегодня это имя известно лишь тем, кто занимается изучени­ем биографии Высоцкого или, по крайней мере, знаком с соответ­ствующей литературой. Между тем, по единодушному признанию всех, кто его знал, Кочарян был необыкновенно талантливым чело­веком. По выражению М.Туманишвили, «Лева — человек громадной эрудиции и сильного концентрирующего начала». Он превосходно знал литературу, кинематограф, музыку, на съемках водил танки, показывал изумительные фокусы.

В.Акимов: «Кочарян мог и умел делать ВСЕ: промчаться на ло­шади, водить танк, впервые сев в него, вывести теплоход из порта, шить, играть на гитаре, петь, драться, если иного способа защитить кого-либо не было».

Компания Большого Каретного условно делилась на две воз­растные группы. В первую входили ребята повзрослее, вроде Левона Кочаряна, Артура Макарова, Анатолия Утевского, Юрия Гладкова... Самому старшему из них — Василию Шукшину — было в 54-м году 25 лет, Утевскому, Макарову, Тарковскому — по 22.

Во второй подобрался молодняк — шестнадцатилетние ребята, которых привел Высоцкий: Володя Акимов, Игорь Кохановский, Яша Безродный, Аркаша Свидерский, Лева Эгинбург, Миша Горховер...

Высоцкий был одним из самых младших в компании и носил кличку «Шванц» (по-немецки — «хвост»), поскольку всюду бегал за старшими. Это было обычное желание любого подростка — скорее стать взрослым. Кличка не унижала — с ним держались на равных, и он отвечал тем же. То, что мальчик, школьник восьмого класса, стал полноправным членом компании взрослых, определившихся в жизни людей, говорило о многом. В школе среди своих сверстни­ков он выделялся также тем, что мог что-то организовать, мог по­вести за собой...

У взрослых ребят тогда была мода ходить в ресторан «Спорт», что возле Белорусского вокзала. При ресторане был танцевальный зал, бильярдная, пивбар, и молодежи было где развлечься. Обита­ли там и «урки».

Вспоминает А.Макаров: «Мы были знакомы со знаменитой компанией «урки с Даниловской слободы», профессиональными «щипачами». Хотя Володя никогда в «блатных» делах «замазан» не был, он знал довольно серьезно и крепко людей из этого мира, хо­рошо знал. Некоторые из них очень любили его, и он их тоже, надо сказать».

Артур Макаров — приемный сын режиссера Сергея Герасимова и актрисы Тамары Макаровой — отличался даже во взрослой части компании довольно жестким характером. Для «пацанов» он был ав­торитетом, от него они учились незаурядности поведения — «умей достойно держать удар!»...

Был и еще один канал познания «той» жизни — Анатолий Утевский проходил студенческую практику на Петровке, 38, в МУРе, и иногда приглашал Высоцкого и других в качестве понятых. Тогда Владимир впервые увидел настоящий уголовный мир. Стал пони­мать неоднозначность психологии этих людей. Он своими глазами увидел, что человек, совершивший преступление, не всегда подонок, а способен на чувства и поступки, характерные для нормальных за­конопослушных людей. Через тридцать лет исследователи и толко­ватели творчества Высоцкого этим фактором будут объяснять «че­ловеколюбивую направленность» его «блатных» песен.

Находясь в компании взрослых ребят, Высоцкий и сам быст­ро взрослел. Обычно на его день рождения Нина Максимовна пек­ла вкусный пирог. 25 января 1953 года число свечей на пироге рав­нялось пятнадцати. После ритуала задувания свечей Владимир ска­зал: «Мамочка, не пеки мне больше пироги. Я уже взрослый и сам буду встречать день рождения».

К семнадцатилетию действительно уже взрослого сына мама купила ему самую популярную среди подростков вещь — гитару, присоединив к подарку самоучитель известного русского гитари­ста Михаила Тимофеевича Выготского.

Кохановский стал первым «гитарным учителем» Владимира. Ему купили гитару еще в седьмом классе, а к концу девятого Игорь счи­тался «виртуозом» в их компании. Он исполнял почти весь реперту­ар А.Вертинского, П.Лещенко, В.Козина и похоже подражал им.

Самоучитель, подаренный мамой, был отложен в сторону, и несколько аккордов, перенятых у Кохановского и ребят во дворе, превратили на некоторое время жизнь окружающих в сплошной кошмар. Первой песней, на которой отрабатывались примитивные аккорды, была «Ехал цыган на коне верхом...». Он часами терзал ги­тару и пел: «...ны-ны-ны, есть ведро — в нем нет воды, значит, нам не миновать беды». Но «беды» не случилось, а прирожденная музы­кальность позволила довольно скоро и более-менее сносно подра­жать Вертинскому... В то время очень популярным был ритм «буги-вуги», и Владимир пытался с помощью нескольких аккордов изобра­зить этот ритм и петь его на сленге. Особенно здорово он копировал хрипящий, бархатный голос Армстронга.

Он подражал и копировал... К нему еще не пришло осознание своего собственного редчайшего дара — абсолютного музыкально­го и поэтического слуха и неповторимого баритона уникального тембра.

В это время Володя Акимов из своей большой комнаты пере­селяется в меньшую в том же доме, и в компенсацию разницы пло­щадей ему дарят старенький магнитофон «Спалис» — один из пер­вых образцов.

Захотелось пропетое записать на пленку. Высоцкий стал запи­сывать сначала чужие, а позже и свои песни. Друзья, ставшие пер­выми слушателями, были и его первооткрывателями, и первыми критиками. Их мнение внимательно выслушивалось и появлялись новые пять-шесть вариантов.

Вспоминает А.Свидерский: «Нам не казалось тогда, что он ге­ниальный, — он был просто наш товарищ, из нашей компании, ко­торый играет на гитаре и поет. Ведь никто же не знал, что это разо­вьется в такую большую силу. Если бы знать и сохранить тот маг­нитофон и первые вещи...»

Почему Высоцкий назвал период Большого Каретного «самым запоминающимся временем» в своей жизни? Что постоянно влекло его туда, когда он выехал из этого дома и стал жить с матерью? Не­много позже он сам ответит на поставленные вопросы:

«Мне казалось, что я пишу для очень маленького круга — че­ловек пять-шесть — своих, близких друзей и так оно и будет всю жизнь. Это были люди весьма достойные, компания была прекрас­ная. Мы жили в одной квартире в Большом Каретном переулке у Левы Кочаряна, жили прямо-таки коммуной. И, как говорят, «иных уж нет, а те далече». Я потом об этом доме даже песню написал «Где твои семнадцать лет?». Тогда мы только начинали, а теперь, как выяснилось, это все были интересные люди, достаточно высо­кого уровня, кто бы чем ни занимался.

Мы собирались вечерами, каждый божий день, и жили так пол­тора года. Только время от времени кто-то уезжал на заработ­ки. Я тогда только что закончил Студию МХАТ и начинал рабо­тать. И тоже уезжал где-то подрабатывать. Мы как-то пита­лись; и главное — духовной пищей. Помню, я все время привозил для них свои новые песни и им первым показывал: я для них писал и ни­кого не стеснялся, это вошло у меня в плоть и кровь. Песни свои я пел им дома. За столом, с напитками или без — неважно. Мы гово­рили о будущем, еще о чем-то, была масса проектов. Я знал, что они меня будут слушать с интересом, потому что их интересует то же, что и меня, что им так же скребет по нервам все то, что и меня беспокоит.

Это было самое запомнившееся время моей жизни. Позже мы все разбрелись, растерялись и редко-редко видимся. Но я все равно убежден, что каждый из нас это время отметил, помнит его и из него черпает.

Можно было сказать только полфразы, и мы друг друга пони­мали в одну секунду, где бы мы ни были; понимали по жесту, по дви­жению глаз — вот такая была притирка друг к другу. И была ат­мосфера такой преданности — друг другу мы были преданы по-настоящему, — что я никогда и не думал, что за эти песни мне будут аплодировать. Сейчас уж нет таких компаний: или из-за того что все засуетились, или больше дел стало, может быть».

В 1956 году Большой Каретный переулок переименовали в ули­цу Ермоловой, но для обитателей дома № 15 адрес не изменился.

Оценивая период Большого Каретного, можно сказать, что Во­лоде Высоцкому просто повезло. Он мог оказаться в любой другой компании, для которой «коридоры кончаются стенкой». В изранен­ном войной и голодном мире никто не мог быть застрахован от того, что не перейдет черту закона. Было такое время, что если пацан вы­летел из школы, то дальнейшая его дорога была почти определена:

Сперва играли в фантики,

В пристенок с крохоборами,

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами...

Редко кто выравнивался, разве что после «ремеслухи» попадал на хороший завод, в хорошие руки. А чаще всего — блатная ком­пания, привод в милицию, суд, колония для несовершеннолетних или тюрьма.

Да, так могло бы случиться в те годы. Но им повезло дважды: влияние семьи оказалось сильнее влияния сомнительной дворовой компании, а компания разносторонне одаренных, близких по воз­расту молодых людей на Большом Каретном, людей с моралью, явно отличимой от дворовой, сеяло добрые зерна в их сердца. Юноши выросли и стали личностями. В этой компании все были личностя­ми, причем личностями самостоятельными, незаурядными.

И артисты, и юристы —

Тесно держим в жизни круг,

Есть средь нас жиды и коммунисты,

Только нет средь нас подлюг!

Именно благодаря старшим друзьям примером для подража­ния стали не «урки» с Малюшенки, а студенты ВГИКа и МГУ, буду­щие знаменитые писатели, кинодраматурги, режиссеры, юристы... Аркадий Свидерский стал врачом, Яков Безродный — зам. директо­ра Театра на Таганке, Владимир Баев — офицер милиции, Лев Эгинбург — художник, Владимир Малюкин — инженер, Михаил Горховер — музыкант, Григорий Хмара — работник дирекции на «Мос­фильме», Алексей Акимов — ученый, лауреат Госпремии, Владимир Акимов — киносценарист и писатель, Игорь Кохановский — поэт, публицист... Все твердо встали на ноги. «Все мы родом из детства», и, добавим, из юности.

А.Макаров был глубоко убежден в том, что именно на Большом Каретном Высоцкий сложился как самостоятельная личность: «Наш несколько прямолинейный девиз — «Жизнь имеет цену только то­гда, когда живешь и ничего не боишься» — он очень близко принял к сердцу. Потому что Володя, если не всегда мог делать то, что хо­тел, никогда не делал того, чего не хотел. Никогда!»

В летнее время семья Утевских обычно отдыхала в минюстов­ском поселке в подмосковном Подберезкове. Анатолий сдружился с соседом по даче Сашей Биненбоймом, который занимался в драма­тическом кружке при Доме учителя Свердловского района. Однаж­ды Анатолий попросил Сашу устроить протекцию: «У меня есть со­сед, замечательно способный парень Вовка Шванц, послушай его».

Вспоминает А.Биненбойм: «Володя был моложе нас всех, но страшно тянулся к старшим. Высоцкий стал читать мне всякие бас­ни: «Слон-живописец», «Волк на псарне». Читал смешно и интерес­но — он вообще от природы острохарактерный артист. А так как у него был идеальный слух, он еще умел всякие диалекты, нюансы пе­редавать. Он мне страшно понравился, и я привел Володю к Бого­молову, моему первому учителю».

Руководил кружком артист МХАТа Владимир Николаевич Бо­гомолов, впоследствии профессор Школы-студии МХАТа. Занятия кружка проводились на втором этаже дома № 46 по улице Горького, принадлежавшего когда-то купцу первой гильдии, почетному граж­данину Москвы Николаю Капырину. Главный зал — с высокими ок­нами и большими зеркалами, с мраморными колоннами и античной пластикой — становился и репетиционной комнатой, и сценой...

Из воспоминаний В.Богомолова: «Помню, как он пришел в наш театральный кружок при Доме учителя — очень юный, обаятель­ный. Почти сразу стало ясно, что это еще и необычно искренний и жизнерадостный человек. Он любил смеяться и смешить других — последнее ему нравилось особенно, и поэтому он хохотал, кажет­ся, громче и заразительнее тех, кого смешил. Первым моим вопро­сом к нему было:

—  Что ты умеешь?

—   Утесова могу изобразить, — отвечает.

—   Ну, давай!

—   «Раскинулось море широко...»

Это было похоже и очень смешно.

—  А еще что можешь?

—  Аркадия Райкина могу показать».

Богомолов был первым, кто заметил у Высоцкого актерское да­рование. Критерии у педагога были очень высокие и очень жесткие. Будущее показало, что на занятиях в этом самодеятельном кружке Высоцкий получил основательную базу для будущей специально­сти. Из драматического кружка Богомолова вышло немало настоя­щих профессионалов: народная артистка СССР Алла Борисова, за­служенные артисты РСФСР Виктор Павлов, Юрий Комиссаров...

А Саша Биненбойм впоследствии станет Александром Исаако­вичем Сабининым — актером Театра на Таганке, профессором Щукинского училища, и Высоцкий назовет его «крестным отцом на актерскую профессию».

Природный дар не спрячешь — талантливого молодого чело­века распирает от желания проявить себя, самоутвердиться. И Вла­димир беспрерывно разыгрывал всякого рода скетчи, фантазиро­вал. Он в это время находился в естественном состоянии юноше­ского эпатажа, когда хочется обратить на себя внимание, удивить окружающих.

И.Кохановский вспоминает: «В десятом классе мы вдруг взя­лись за ум, стали хорошо учиться, чтобы получить хороший атте­стат или даже медаль и попасть в институт. Первую четверть мы с ним окончили прекрасно, ну буквально только с 2 - 3 четверка­ми, но отметки нам еще не успели выставить, когда нас 5 ноября 1954 года пригласили в соседнюю, 37-ю женскую школу на празд­ничный вечер. Мы пришли на этот вечер, но было как-то скучно. И Володя говорит: «Надо что-то придумать, потому что девчата сидят скучные, носы повесили, какие-то стихи нам читают, кому все это нужно? Я сейчас расскажу...»

А тогда были очень популярны анекдоты, переделанные из ба­сен Крылова на современный лад. И вот Володя вышел на сцену и с кавказским акцентом рассказал басню Крылова, как медведь, ох­раняя сон охотника и желая согнать надоедливую муху, севшую на нос охотника, взял булыжник и осторожно опустил его на голову мухе, — правда, охотник при этом скончался. Басня имела громад­ный успех в зале, но Володе за нее поставили тройку по поведению в четверти. После этого мы поняли, что медаль Володе не дадут, мне тоже не нужно, и поэтому стали немножко по-другому учиться».

Несколько домов на Первой Мещанской реконструирова­ли, и жильцов переселяли во вновь отстроенные квартиры. Что­бы Нина Максимовна могла рассчитывать на большую площадь, вес­ной 55-го года Володя с Большого Каретного снова переехал к ма­тери. Изменилась нумерация домов — их дому был присвоен № 76. В 1957 году изменится и название улицы — Первая Мещанская ста­нет называться проспект Мира.

В обновленный дом вернулось много соседей из старого, с кото­рыми дружили Высоцкие. Нина Максимовна с Володей и Гися Мои­сеевна Гофман с сыном Мишей получили на две семьи трехкомнат­ную квартиру № 62 на четвертом этаже с окнами на Проспект Мира и жили в ней, по сути, как родственники.

В 1960 году Семен Владимирович и Евгения Степановна пере­езжают на улицу Кирова, 35а, но Владимир продолжал посещать друзей на Большом Каретном. Порой ни отец, ни мать не знали, где он ночует: мать думала — у отца на Кировской, отец — у мате­ри на Мещанской. А ему были рады и Кочаряны, и Акимов, и Ту­манишвили, и Утевские...

Инна Кочарян: «Бездомным он был тогда. У Нины Максимов­ны — Жора Бантош, у Жени — тесно, так что остаться ночевать он мог где угодно: в общежитии МХАТа, у Миши Туманишвили, а у нас иногда просто жил».

Много позже, рассказывая о себе на концертах, Владимир скажет:

«Я настоящий дворовой, безнадзорный мальчишка, выросший в послевоенных московских дворах... Мои родители были разведены, поэтому я жил то у отца, то у матери. Но вырос я, конечно, под валиянием не родителей, а друзей. Я редко бывал дома, всегда — на улице...»

Анатолий Утевский: «Для меня он всегда был тем Володькой, который звал меня Толяном и приходил в наш дом, когда забла­горассудится. Он мог позвонить в двери и рано утром, и поздно вечером, и ночью. Молча усесться в углу комнаты или завалить­ся спать, тем паче, что места в квартире было достаточно. Вспоми­ная то время, понимаю: он был одинок. Родители, бабушки, друзья, любимые женщины, работа — все это маленькие норки, в которые он все время прятался, а потом «вылезал» и стремительно мчался куда-то, словно хотел убежать от себя самого...»

В последние два года школьной учебы увлечение литературой стало еще более серьезным. У Семена Владимировича была собра­на неплохая библиотека. Относясь к своему собранию бережно и ревностно, он держал книги под замком. Сыну приходилось искать книги на стороне. Читал Владимир все, что попадется: «Тихий Дон», «Игроки», «Петр Первый», «Порт-Артур», «Емельян Пугачев» и мно­гое другое, предусмотренное и «неположенное» по школьной про­грамме. Однако некоторая избирательность все же была — у Пуш­кина он предпочитал эпиграммы, у Гоголя что-нибудь жуткое, на­пример «Вий», «Страшная месть»...

В десятом классе новая учительница литературы открыла для них мир поэзии 20-х годов. В школьной программе было белое пятно — как бы этот период не существовал. В воспоминаниях о школьных годах Высоцкого Игорь Кохановский пишет: «Литера­турой, в частности поэзией, мы увлеклись в десятом классе. При­чем увлеклись серьезно. Узнав от учительницы о существовании В.Хлебникова (помню, нас совершенно потрясла строчка "Русь, ты вся — поцелуй на морозе"), И.Северянина, Н.Гумилева, А.Ахмато­вой, М.Цветаевой, Б.Пастернака, Саши Черного, И.Бабеля, мы ходи­ли в читальный зал библиотеки имени Пушкина, брали там книги этих писателей, читали, что-то выписывали, потом заучивали».

Из тоненькой книжечки Н.Гумилева они выучили наизусть «Капитанов» и «Рабочего». Больше всего их интересовали неожи­данные образы, метафоры или сравнения. Такие строчки, как «шам­панское — в лилию, в шампанское — лилию!» или «так что сыплет­ся золото с кружев, с розоватых брабантских манжет», вызывали у них восторг и удивление.

А когда на целый месяц к ним попал сборник рассказов И.Ба­беля, они настолько были очарованы запоминающимся своими не­ожиданными деталями, сравнениями и лексикой одесским юмором, что стали говорить «языком» Бени Крика и Фроима Грача. В разго­ворах с одноклассниками они к месту и не к месту вставляли: «...по­тому что у вас на носу пенсне, а в душе осень», «пусть вас не волну­ет этих глупостей...» и т. п. А во взрослой жизни Высоцкий в своем шедевре «Кони привередливые» использует, чуть изменив, бабелевскую строчку — «Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!» из рассказа «Смерть Долгушова».

Увлечение словесностью подталкивало на робкие попытки со­чинить что-то самим. Сначала это были веселые эпиграммы друг на друга, на одноклассников, на друзей по Большому Каретному.

И.Кохановский: «Я однажды получил травму, и мне надо было вставлять зубы. Мне вставили — и, как тогда было модно, один зуб стал золотым, и Володя написал в связи с этим вот такую эпиграмму:

Напившись, ты умрешь под забором,

Не заплачет никто над тобой.

Подойдут к тебе гадкие воры,

Тырснут кепку и зуб золотой.

В день «последнего звонка» они за четыре урока написали что-то вроде «отчета» за десятилетку — о школьной жизни, об учите­лях... Получилась целая поэма в двадцать строф.

24 июня 1955 года на торжественном выпускном вечере Вы­соцкому Владимиру Семеновичу был вручен аттестат зрелости за № 942136. В аттестате были проставлены отметки по 14 предметам, из которых пять были пятерки, остальные — четверки.