20 января Алла Демидова пишет в своем дневнике: «... «Гам­лет» — видимо, последний в этом сезоне: Высоцкий уезжает на три месяца за границу».

Опять, как и в 73-м году, он едет вместе с Мариной в Париж через несколько стран. Было много интересных встреч, знакомств, дорожных приключений... Из Москвы выехали в канун дня рожде­ния — 24 января. Не доехав до Бреста 200 километров, останови­лись без света с заглохшим мотором — сломался генератор и полно­стью разрядился аккумулятор. К серьезной поломке как бесплатное приложение — дождь, грязь, слякоть. Выручили фамилия и попу­лярность (который раз!) — подцепили на буксир, дотащили до ав­тобазы, починить не смогли (в то время иномарки в Белоруссии еще не ремонтировали), но аккумулятор зарядили. Так и ехали до Бер­лина на аккумуляторе, периодически его подзаряжая.

В Варшаве, как и в прошлую поездку, гостили в семьях Д.Ольбрыхского и Е.Гофмана.

В эти «парижские каникулы» Высоцкий впервые пытается вес­ти дневник, в котором отмечает наиболее важные и интересные мо­менты путешествия и пребывания в Париже.

В день своего рождения, 25 января, Высоцкий был в варшав­ском театре «Повшехны» на премьере спектакля А.Вайды. «У Вай­ды на спектакле-премьере был я один. Это «Дело Дантона». Пьеса какой-то полячки, умершей уже. Рука у нее, как у драматурга, мужская. Все понял я, хоть и по-польски. Актер — Робеспьера играл. Здо­рово и расчетливо. Другие, похуже. Режиссура вся рассчитана на ак­теров и идею, без образного решения сценического. Но все ритмич­но и внятно. Хорошо бреют шеи приговоренным к гильотине. Уже и казнь показывать не надо, уже острие было на шее», — записал Высоцкий впечатления в дневник.

В богатом и американизированном Западном Берлине Высоц­кий почувствовал себя совсем чужим. Высокий ритм и такие же цены, богатые витрины, неон, рестораны на каждом шагу, обилие автомобилей — все это давило: «Вдруг ощутил себя зажатым, го­ворил тихо, ступал неуверенно, т. е. пожух совсем. Стеснялся гово­рить по-русски — это чувство гадкое, лучше, я думаю, быть в поло­жении оккупационного солдата, чем туристом одной из победивших держав в гостях у побежденной». Зато удивлял и восхищал немецкий порядок во всем — от оформления документов, автобанов и кончая тщательностью укладки мусора на тележке.

В Париже у Марины масса проблем: смертельно больна сестра Татьяна, старший сын Игорь и племянник Александр лежат в нар­кологической клинике, племянник перед этим украл у нее 200 ООО франков, потом кто-то из родни вытащил у Высоцкого из куртки 2000 франков...

Владимир в меру своих сил и этических возможностей старал­ся помочь Марине. У нее даже созрел план переезда с детьми в Мо­скву. Ей казалось, что там будет меньше плохих соблазнов для них. На этот раз Высоцкий к этой идее отнесся без энтузиазма. Да и у самой Влади через некоторое время планы поменяются: «Идея ото­рвать детей от привычной для них среды и поместить в совершен­но чуждую показалась мне рискованной».

Отправляясь в поездку, Высоцкий планировал писать — нужно было заканчивать баллады к фильму «Стрелы Робин Гуда» и браться за песни для спектакля по пьесе Э.Володарского. Но писалось труд­но — «ангел опускается неохотно, и ощущение, что поймал за хвост, не приходит». Скорее всего, что не хватало привычной обстановки «родных стен». Но все же послал С.Тарасову четыре баллады.

«...Веду полуживотное состояние, — напишет он в дневнике, — и думаю — зачем я здесь? Не пишется: или больше не могу, или разле­нился, или на чужой земле — чужое вдохновение для других, а ко мне не сходит? А приеду домой — там буду отговариваться тем, что суета заела... Я — бездельничаю, и сам не знаю, что хочу...»

Пребывание в Париже совпало с официальной церемонией вручения литературной премии имени Даля за лучшую иностран­ную книгу года, которой была признана книга бывшего педагога, а теперь диссидента А.Синявского «Голос из хора». Высоцкий про­сто не мог пропустить это мероприятие. На приеме в Сорбоннском университете 11 февраля в числе приглашенных гостей были и дру­гие диссиденты. Общение было интересным и приятным: «Пошел я с одним человеком... на вручение премии А.Синявскому и всех их там увидел, чуть поговорил, представляли меня всяким типам. Не знаю — может, напрасно я туда зашел, а с другой стороны — хо­рошо: хожу свободно и вовсе я их не чураюсь, да и дел у меня с ними нет, я сам по себе, они — тоже. А пообщаться — интересно. Они люди талантливые и не оголтелые».

О диссидентской тусовке тут же стало известно в Москве — уже 12 февраля русская служба радиостанции ВВС, оповестила на весь свет: «На церемонии вручения премии присутствовал извест­ный артист Театра на Таганке не любимый советскими властями Владимир Высоцкий».

Директору театра Н.Дупаку было сделано внушение за плохую воспитательную работу. Для самого Высоцкого никаких видимых последствий эта история не имела, запрещений или даже ограни­чений заграничных поездок не последовало.

В одном из театров Парижа Высоцкий с Влади смотрят «Тимона Афинского» в постановке Питера Брука. В этом театре когда-то был пожар. Все сгорело, остались голые стены... Восстанавливать те­атр не стали, лишь настелили новый пол, и все пространство пре­вратилось в огромную сцену, на которой актеры как бы смешива­ются с публикой.

Высоцкий был в восторге от постановки и игры актеров. По­сле спектакля и слов восхищения Питер Брук просит Высоцкого спеть. Тот бежит к машине за гитарой, а уставшие после трехчасо­вого спектакля актеры рассаживаются вдоль стен. И в опустевшем зале глухими раскатами зазвучали русские слова.

М.Влади: «Актеры все как один застыли в напряженных позах, подались вперед, стараясь не упустить ни слова, ни ноты из песни. Но кто меня буквально потрясает — это сам Питер: в течение все­го импровизированного концерта он не отрываясь смотрит на тебя полными слез глазами и восторженно улыбается. И когда час спустя мы выходим из театра, ты говоришь мне: "Я впервые пел на Западе. Вот видишь, это вполне возможно. Меня хорошо слушали"».

После этого выступления Высоцкий загорелся желанием сде­лать записи своих песен здесь, в Париже. Он знал о примитивно­сти своего собственного аккомпанемента, ему не очень нравилось оркестровое сопровождение, сделанное на «Мелодии» в Союзе. Хо­телось иметь яркое и оригинальное сопровождение. Вместе с Ма­риной они стали искать продюсера и аранжировщика, владеющего русским языком, и вскоре такой человек нашелся. Парижские зна­комые Влади, работавшие в шоу-бизнесе, Борис Бергман и Жак Уревич познакомили Высоцкого с эмигрантом из Болгарии Константи­ном Казанским.

Прежде чем приехать во Францию, Казанский, звезда болгар­ской эстрады, побывал с гастролями в Советском Союзе. В 70-м го­ду он переселяется в Париж, где сближается со знаменитыми рус­скими исполнителями цыганских песен — Володей Поляковым, Але­шей Димитриевичем, выступает вместе с ними как гитарист...

С песнями Высоцкого Казанский был уже знаком. Еще в 1971 году болгарин Олег Бранц-Поликаров привез в Париж несколь­ко кассет, на которых было около 100 песен Высоцкого. Казанский отобрал тогда несколько понравившихся ему песен и пел их в рус­ских кабаре...

Казанский выполняет аранжировку для двух гитар, и Высоц­кий отдает авторские права на двадцать пять своих песен фирме «Le chant du Monde», которая взяла на себя техническую и коммер­ческую организацию записи пластинок.

Эта первая пластинка была записана на студии «Resonances». Записывал режиссер Робер Прюдон, который уже имел опыт работы с Б.Окуджавой. Два гитариста — Клод Пави и Пьер Морейон — соз­дали прекрасный аккомпанемент: гитары подчеркивали особый ре­читатив Высоцкого, и проигрыши удачно сочетались со словами. Не зная ни слова по-русски, они играли так, будто сами пережили все то, о чем пел Высоцкий. Все, что и как делалось, Высоцкому очень нравилось. Эти три дня и три ночи записи он пребывал в крайнем возбуждении и воодушевлении, которое передалось всем осталь­ным. К.Казанский: «С Володей мы работали три дня и три ночи, как сумасшедшие. После этого я чувствовал, что родился вместе с ним и всю жизнь провел вместе. Такая была атмосфера».

Пластинки были записаны, но в продаже появились не сра­зу. В июне 1976 года в еженедельнике «L'Unite» («Единство») в № 210 была опубликована заметка под интригующим заголовком «VISSOTSKY BAILLONNE... EN FRANCE» («Высоцкому заткнули рот... во Франции»), Автор заметки — французский журналист — с удивлением констатировал, что Владимир Высоцкий записал во Франции двойной диск, но он так и не поступил в продажу. «Поче­му? — спрашивал автор публикации, завершив ее словами: — Qui baillonne Vissotsky en France?» («Кто затыкает Высоцкому рот во Франции?»)

Диски поступят в продажу в 1977 году, а после смерти Высоц­кого — в 1981 году — фирма «Le chant du Monde» выпустила альбом из двух пластинок (22 песни) с фотографией Высоцкого на обложке под общим названием «Le vol arrete» («Прерванный полет»). На ро­дине Высоцкого эти записи официально появятся только в 1990 году в двойном альбоме «Владимир Высоцкий. Охота на волков».

В огромном доме Марины в загородном поместье Мезон-Лаффит Владимир чувствовал себя неудобно. Ему там было скучно, он страдал от опеки жены, до города, где он работал над дисками, ез­дить было далеко. Казанский предлагает им снять квартиру у сво­его дяди на небольшой улочке Руссле на левом берегу Сены в рай­оне Латинских кварталов, в которой недавно жил он сам. Это была небольшая квартирка на втором этаже. Напротив дома — иранский ресторанчик, где Марина и Владимир часто обедали. Высоцкий об­радовался переезду: по сравнению с тихим и благопристойным Мезон-Лаффитом здесь Париж жил полной жизнью. Это близко от сту­дии звукозаписи и от дома Одиль Версуа, где ему были всегда рады. Это был «Большой Каретный в Париже»...

Желание увидеть все, попробовать на вкус и запах привело к познанию ощущения от выкуренной сигареты с марихуаной. Тогда баловство еще не стало привычкой, но, по мнению многих, могло явиться началом тяжелейшей болезни...

Старший сын Марины Игорь в это время лечился в нарколо­гической клинике. Высоцкий пишет в дневнике: «Увидели Игоря. Он сидел и что-то калякал, даже не встал. Под лекарствами он — блед­ный и безучастный. Глаз остановлен, все время на грани слез. Я да­же испугался, увидев. Говорили с ним... Спасать надо парня, а он не хочет, чтобы его спасали, — вот она и проблема, очень похоже на то, что и у меня. Хочу пить — и не мешайте. Сдохну — мое дело и т. д. Очень примитивно, дай у Игоря не сложнее».

О своих впечатлениях и ощущениях этих «парижских каникул» Высоцкий пишет в письме к И.Бортнику 25 февраля:

«Дорогой Ваня! Вот я здесь уже третью неделю. Живу. Пишу. Немного гляжу кино и постигаю тайны языка. Безуспешно. Подор­ванная алкоголем память моя с трудом удерживает услышанное. Отвык я без суеты, развлекаться по-ихнему не умею, да и сложно без языка. Хотя позднее, должно быть, буду все вспоминать с удо­вольствием и с удивлением выясню, что было много интересного. На всякий случай записываю кое-что, вроде как в дневник. Читаю. Словом — все хорошо. Только, кажется, не совсем это верно говорили уважаемые товарищи Чаадаев и Пушкин: «Где хорошо, там и оте­чество». Вернее, это полуправда. Скорее — где тебе хорошо, но где и от тебя хорошо. А от меня тут — никак. Хотя — пока только суета и дела — может быть, после раскручусь. Но пока:

Ах, милый Ваня, — мы в Париже

Нужны, как в бане — пассатижи!

Словом, иногда скучаю, иногда веселюсь, все то же, только без деловых звонков, беготни и без театральных наших разговоров.

Написал я несколько баллад для «Робин Гуда», но пишется здесь мне как-то с трудом, и с юмором хуже на французской земле. Ду­маю, что скоро попутешествую. Пока — больше дома сижу, гляжу телевизор на враждебном и недоступном пока языке.

Засим позвольте почтеннейше откланяться, Ваш искренний друг и давнишний почитатель Володя.

P.S. Не пей, Ванятка, я тебе гостинца привезу!»

В начале марта Высоцкий и Влади побывали в Лондоне, в гос­тях у Олега и Вероники Халимоновых. Олег после окончания Ака­демии Внешторга работал здесь в Межправительственной организа­ции по защите моря от загрязнения. Коллеги Халимонова уговорили Высоцкого выступить с концертом в посольстве. Советская колония в Лондоне была довольно солидная, а зал посольства по адресу 13 Kensington Palace Gardens — очень небольшой. Желающих попасть на концерт было столько, что люди бросали жребий — кому идти. Начало концерта было несколько настороженным, но после пяти-шести песен публика раскачалась.

Второй концерт был на квартире у Халимонова.

О.Халимонов: «Я не видел его два года, не слышал его новых песен. Володя спел «Купола» и еще несколько новых вещей... Они меня просто поразили: "Володя! Ты — гений!" Он перебирал стру­ны — положил на них ладонь, поднял голову: "Ну вот, наконец, и ты это признал..."»

И еще из воспоминаний О.Халимонова: «Они с Мариной были только три дня. Большую часть этого времени мы были вместе. Мы прошлись по, так сказать, обязательной программе — здание Пар­ламента, Вестминстерское аббатство, Трафальгарская площадь... За­тем как-то вечерком мы сделали такой экскурс по английским пабам. Правда, он был тогда в «периоде непьющем», а я вел машину, но шли-то не за пивом, а чтобы посмотреть интерьеры, атмосфе­ру. Некоторые лондонские пабы имеют историю, уходящую в глубь веков. Кроме того, мы были в лондонском Тауэре, Британском му­зее и галерее Тейт. Ланчевали и обедали раз-другой в районе Мэйфэр и Ланкастер Гэйт».

У Марины — кинодела в Мексике, и они в сопровождении ее подруги летят туда через Мадрид. Поломка самолета, смена рейса, и, как подарок, — два дня в Мадриде. Кроме впечатлений об испан­ской земле, посещение галереи Прадо — Веласкес, Босх, Гойя... Это вам не просмотр репродукций в альбоме!

Надо отметить, что при оформлении разрешений на выезд Вы­соцкого всегда предупреждали, что отпускают его только во Фран­цию, о чем инспектор ОВИРа делал отметку в документе под назва­нием «расписка», а иногда и сам Высоцкий дописывал на ней фразу-обязательство: «Кроме Франции, не выезжаю никуда». Однако он будет эти обязательства достаточно часто нарушать, и именно во время поездок по разрешениям «только во Францию» ему удалось побывать в США, Канаде, Мексике, Италии, Англии, во француз­ской Полинезии и ряде других стран.

Вспоминает В.Аксенов: «Однажды после возвращения в Моск­ву Высоцкого пригласили на беседу сотрудники КГБ, чтобы выяс­нить, как он оказался в Америке. «Так это мы путешествовали по Франции, ездили к детям (о. Таити — французская колония) и по пути заехали...» — ответил Высоцкий». И действительно, все поезд­ки на Таити были связаны прежде всего с детьми Марины, которые жили там по одному, а иногда и все вместе у второго мужа Мари­ны — Жан-Клода Бруйе.

В конце апреля Владимир и Марина отправляются в Геную, чтобы там сесть на теплоход «Белоруссия», следующий по маршру­ту: Генуя — Касабланка — Канарские острова — остров Мадейра — Барселона — и обратно до Генуи. Этот круиз продолжительностью две недели проводил капитан Феликс Дашков, с которым Высоц­кий был знаком еще с 1967 года, когда тот был капитаном тепло­хода «Литва».

Впервые Высоцкий оказался на Африканском континенте.

Вспоминает Ф.Дашков: «Мы ездили в Касабланку в ресторан вечером и кушали омаров. Высоцкий, видимо, впервые в жизни это пробовал и часто потом вспоминал, как мы кушали омаров в Ка­сабланке.

Ночью теплоход идет от порта к порту. Утром приходит рано. Люди завтракают — и на автобусы, сразу же поехали на экскурсии. Кто не хочет, тот может взять себе такси или просто пешком пойти...

Я всегда им организовывал поездки. Потому что у меня воз­можность такая была. Я брал у морского агента машину. И мы, как правило, ездили вместе. На Канарах мы заходили на три острова: Лансароте, там останавливались в порту Аресифе, на острове Гран-Канария были в Лас-Пальмасе и на острове Тенерифе были в Санта-Крус-де-Тенерифе».

В этот раз из Касабланки ездили на посольском автомобиле в столицу Марокко — Рабат.

26 апреля Высоцкий посылает матери открытку из города Лас-Пальмас, расположенного на острове Гран-Канария: «Мамочка! Это первая открытка, но уж больно здесь красиво — и телефона нет. Мы на пароходе поплыли из Генуи на Канарские острова. Отдыха­ем, глядим, восхищаемся, шастаем. 4-го будем в Париже, позвоним. Целую. Володя».