Их биографии были схожими: военные семьи, отцы — полков­ники, детство в Германии... Их объединяло чувство независимости и внутренней свободы, и самое важное совпадение — стиль жиз­ни и мировосприятие, необыкновенная одаренность и талант обо­их. Дружба включала трогательную заботу друг о друге; их разде­ляли тысячи километров, границы, идеологические войны, но были встречи, письма, звонки... И случались загулы в русских ресторанах Парижа, когда оба, как выражался Высоцкий, «входили в пике». Но не гульба была сутью их дружбы. Основой всего было совместное творчество и духовное взаимное обогащение. Один жил на Западе, и его русское имя, известное всему миру, усиленно вычеркивалось в нашей стране из всех списков: мало кто знал художника Михаи­ла Шемякина. Другой жил в России, и из распахнутых окон каждо­го дома неслись его песни, и не было человека, который не знал бы Высоцкого, но его имя тоже отовсюду вычеркивалось...

Михаил Шемякин один из самых признанных на Западе рус­ских художников. Работы его выставляют крупные галереи Нью-Йорка, Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Парижа, Токио... Он почет­ный доктор пяти университетов, пожизненный член Академии наук Нью-Йорка, шевалье изящных искусств (французское звание), лау­реат Государственной премии России... Его работы находятся в му­зейных и частных коллекциях многих стран мира, в том числе в музее «Метрополитен» (Нью-Йорк), Русском музее (Санкт-Петербург), Третьяковской галерее (Москва), Музее современного искус­ства (Париж), Яд Вашем и Музее современного искусства (Телль-Авив)... Удачник, счастливчик, которому завидуют многие, не за­думываясь о том, сколько он прошел унижений и вложил труда в свое счастье...

В его студии на самом видном месте висит портрет кабардин­ца в форме полковника Советской Армии с рядами орденов. Это отец художника — Михаил Петрович Шемякин. История его жиз­ни поразительна. Семья Миши Карданова была истреблена в пла­мени Гражданской войны, и сироту усыновил белый офицер, друг отца, Петр Шемякин. Затем трагические события оборвали жизнь приемного отца. Мальчик вновь остался один, и его где-то на рын­ке подобрал красный казак Пилипенко. Маленький кабардинец стал сыном кавалерийского полка.

В Гражданскую войну тринадцатилетний Шемякин-старший из рук будущего министра обороны СССР маршала Г.Жукова получил свой первый орден Боевого Красного Знамени. А спустя двадцать с лишним лет именно Жуков, начальник Генерального штаба Крас­ной Армии, назначил его командиром отдельного кавалерийского полка в корпусе генерала Льва Доватора — в самые крутые месяцы войны... Свою автобиографическую книгу Шемякин-младший на­звал не без вызова: «Я сын советского офицера».

Мать художника — Юлия Николаевна Предтеченская после окончания театрального училища работала в театре Н.П.Акимова. Началась война, и Юля ушла на фронт. Там она знакомится с буду­щим отцом художника и поступает служить в кавалерию. В апреле 1943 года Шемякин отправил жену рожать в Москву. Сразу же после родов он забирает жену и сына опять к себе. Так они следуют за его дивизией из города в город, которые брали советские войска.

После войны детство художника прошло в Германии, где отец был комендантом ряда немецких городов. Миша учился в закрытых интернатах Кенигсберга, Дрездена, Карл-Маркс-Штадта. В 57-м они возвращаются в СССР, живут в Ленинграде.

Так как у Михаила с детства были какие-то задатки и любовь к живописи, он поступил в художественную школу при Академии художеств имени И.Репина. За год до окончания Михаила исключи­ли из школы, ввиду того что «его художественное мировоззрение не соответствовало нормам социалистического реализма». Его обви­нили в увлечении «чуждыми нам идеями»: творчеством художни­ков позднего Возрождения — Босха, Брейгеля, Грюневальда, работа­ми представителей советского авангарда — Татлина, Малевича, Лисицкого. Это был тяжелый удар: к тому времени уже было ясно, что Миша не хочет и не может делать ничего другого, кроме как рисо­вать. Причем не может и не хочет рисовать как «положено».

Чтобы научиться рисовать, надо научиться копировать масте­ров. В Эрмитаже для людей со стороны это очень дорого. Поэтому он устраивается грузчиком в бригаду такелажников Эрмитажа и по­лучает доступ к бесплатному копированию Ван Гога, Дега, Сезанна... С утра он грузит помои, сгребает снег, скалывает лед на тротуарах вокруг Эрмитажа, а вечером копирует великих мастеров, потом но­чью можно отдаться собственным экспериментам и фантазиям.

Жил Шемякин в ту пору в полной нищете на зарплату грузчи­ка — 28 рублей 50 копеек, родители развелись, и отец навсегда уехал в Краснодар. Ему не нравилось, что сын мечтает о карьере художни­ка, а не военного, а жена не представляет себя вне театра.

В ту пору боролись с инакомыслием в искусстве не только в Ле­нинграде. 1 декабря 1962 года Н.Хрущев устроил неслыханный раз­нос художникам при просмотре выставки студии Элия Бенютина в Манеже. Экспозиция была сразу же закрыта для осмотра, и все ра­боты арестованы.

В 64-м году, на 200-летие Эрмитажа была организована выстав­ка молодых художников-неофициалов. Шемякин выставил иллюст­рации к Гофману и Достоевскому. На третий день выставку разо­гнали. Сотрудники, написавшие положительные отзывы, получили партийные взыскания, а директора Эрмитажа доктора исторических наук М.И.Артамонова уволили.

Директор картинной галереи в новосибирском Академгородке М.Макаренко, устроивший в 1967 году ретроспективную выставку молодых художников-нонконформистов Михаила Шемякина и Пав­ла Филонова, был даже осужден на восемь лет строгого режима.

С работы Шемякина выгнали, но он продолжает рисовать.

Однажды принесли повестку о немедленной явке в психодис­пансер якобы на беседу с профессором. Прямо оттуда его отпра­вили в специальную экспериментальную психиатрическую клини­ку им. Осипова с диагнозом — шизофрения. В клинике уколами и таблетками из Шемякина пытались выбить страсть к мистическим картинам. Только через полгода из психбольницы выручила мать, взяв сына на поруки. «Лечение» не прошло даром — через полто­ра месяца началась депрессия, появился страх, аллергия к масля­ной краске. Какое-то время Михаил скрывается в горах Сванетии, затем в Псковско-Печерском монастыре. Скитания продолжались около года. Страх прошел, краски уже не вызывали отвращения, и Шемякин вновь становится к мольберту.

Русский композитор Игорь Стравинский, проживающий в США, высоко оценил работы молодого художника и способство­вал тайному вывозу некоторых его работ на Запад. В 69-м году про­ходит персональная выставка работ Шемякина в Нью-Йорке, затем участие в выставках в Кельне и Париже.

Прослышав о молодом и талантливом художнике, в 70-м году в Ленинград приехала одна из наиболее успешных французских «галерейщиц» Дина Верни. В молодости она несколько лет прорабо­тала в Москве корреспондентом газеты «Le Monde», хорошо знала русский язык и фольклор, поддерживала отношения с диссидента­ми... Но основным занятием Верни было то, что принято называть «авангардным искусством». Она выставляла Энгра, Дега, Сезанна, Кандинского; в России была знакома с лучшими художниками-авангардистами: Кабаковым, Булатовым, Янкелевским, Рабиным... И, ко­нечно, была в курсе появления нового таланта. Она собрала карти­ны Шемякина — более 60 работ — и по дипломатическим каналам увезла в Париж, организовала выставку, которая имела большой ус­пех. Искушенная не только в искусстве, но и житейских делах, Вер­ни предложила Шемякину развестись с женой и вызвала ее вместе с дочерью во Францию по гостевой визе...

Терпение охранителей социалистической нравственности и та­кого же реализма по отношению к художнику-бунтарю закончилось.

М.Шемякин: «Помню, как меня выгнали из России. Я был со­всем мальчишкой — 27 всего-то! — и меня в первый раз назвали «Михал Михалычем». Вызвали в ОВИР, а там, в отдельном каби­нете, сидел полковник (я потом узнал его фамилию — Попов) ле­нинградского КГБ. Он сказал: "Жить вам в СССР не дадут. Преж­де всего — Союз художников. Сумасшедшие дома вы прошли. Принудработы — тоже... Второго суда над вами не будет, автоматически получаете два года. Из тюрьмы же вам не выйти, пойдет накручи­вание сроков. Тюрьма — психушка — зона. Есть предложение: по­кинуть пределы нашей державы, несмотря на то что вам придется за границей нелегко. Тем не менее, это для вас лучший выход. Ни­кто не должен знать, что вы уезжаете. Мы даже с родителями не можем вам дать попрощаться. Уезжайте срочно. Поймите: наш от­дел за то, чтобы вы уехали. Но у нас есть соседи, которые тоже за­нимаются вами. Так вот: им очень интересно наблюдать за вами и вашими друзьями... Главное, друзьям ничего не говорите: свои — хуже врагов"».

В ОВИРе Шемякину выдали паспорт с правом на постоянное ме­сто жительства и выбором страны, которая сразу предоставит это право. Французское посольство сразу же выдало визу. И вот 25 декаб­ря 1971 года Дина Верни со своим мужем в аэропорту Орли встре­чала Шемякина, прилетевшего без вещей, но с любимой собакой.

Богатейшая женщина Франции, Дина Верни предложила моло­дому и талантливому художнику все условия, о которых только мо­жет мечтать человек, плюс контракт на десять лет, но с одним пунк­том: художник работает только под ее контролем. На третий день Шемякин с семьей уходит от Верни — «не хотелось сидеть в клет­ке, даже золотой».

Предсказания кагэбиста сбылись... Семья жила два года без го­рячей воды, без туалета в заброшенном бильярдном клубе. Лишь в 74-м году, накануне знакомства с Высоцким, Шемякин выставляет свой акварельный цикл «Петербургский карнавал», принесший ему мировую известность и оглушительную славу. Образовались более-менее приличные условия для жизни и работы.

Их познакомил Михаил Барышников после спектакля, на кото­ром присутствовал Высоцкий вместе с Влади. Вспоминает жена Ми­хаила — Ребекка Модлен: «Нас познакомил Миша Барышников, он танцевал в тот вечер в Гран-Опера. Танцевал всего пять минут — ка­жется, отрывок из «Дон Кихота», — и еще было много всяких фран­цузов. Но когда вышел Барышников — ох, какие были аплодисмен­ты! После выступления он пригласил нас за кулисы — вот там мы и познакомились с Володей и Мариной».

С первой же встречи они поняли и приняли друг друга. Позд­нее Высоцкий с сожалением говорил: «Мишка, как мы с тобой похо­жи! В Германии в детстве были, отцы военные, и жили рядом, бок о бок, и в Питер я приезжал, ведь мы с тобой могли быть «вот так»! А получилось, что встретились только здесь на Западе...»

Это было притяжение и соединение талантов...

Уже на следующей встрече, в доме сестры Марины Одиль, Ше­мякин впервые слушал песни Высоцкого. Особенно его потрясла «Охота на волков»: «Одной этой песни было достаточно для меня, чтобы понять: Володя — гений! В этой песне было сочетание всего... Как говорят художники: есть композиция, рисунок, ритм, цвет — перед тобой шедевр. То же самое в этой песне — ни единой фаль­шивой интонации... Все было, как говорили древние греки, в клас­сической соразмерности. Полная гармония, да еще плюс к этому — на высочайшем духовном подъеме! Это гениальное произведение, а гениальные произведения никогда не создают мелкие люди.

Как же я мог, столкнувшись с такой громадной личностью, как Володя Высоцкий, упустить этот момент? Естественно, я сразу по­несся в магазин. Естественно, я купил самые лучшие магнитофоны. Естественно, я быстро натренировался записывать и сказал: «Воло­дя, давай начнем работать. Тебе нужно, чтобы у тебя все, что ты соз­дал, было записано. Хронологически, не хронологически, но ты обя­зан все это сделать на самом высоком уровне...» Поэтому были куп­лены лучшие микрофоны для гитары и для голоса отдельно, чтобы записывать как можно лучше. И я буквально его стал теребить, что­бы он начал работать. Пускай потом будут беседы. Потом мы мо­жем посидеть за столом, но сначала — работа.

И это у него после вошло уже в привычку. Он приезжал ко мне прямо из Орли, надевал очки, у него в последнее время зрение до­вольно скверное было, прямо на мольберте раскладывал свои но­вые вещи и пел... Вот так начинались эти записи. Он чувствовал, что получается действительно интересное, историческое. А когда в издательстве «YMCA-PRESS» вышел четырехтомник «Песни рус­ских бардов» — там было около ста текстов Высоцкого, — Володя мне сказал: «А ты знаешь, давай повторим все, что я написал, но восстановим в новой уже редакции». Он уже сам чувствовал, что душа его окрепла, голос окреп, окрепло даже понятие собственно­го творчества. Он чувствовал, что стал уже мастером, и хотел пе­репеть все свое старое иначе. Он начинал петь, и как по-новому он все исполнял!»

Так они работали пять с половиной лет в каждый приезд Вы­соцкого в Париж. Были записаны десятки катушек пленки. Тогда они не ставили какой-то конкретной цели, писали — и все. Для себя, для вечности... После смерти Высоцкого Шемякин издаст де­вять пластинок, альбом иллюстраций и три тома его стихов...

М.Шемякин: «Володя сыграл в моей жизни громадную роль. Прежде всего как человек, которого я любил и люблю... Человек не­обычайно утонченный, сложный и порой очень трудный, как все гениальные люди...»

В следующем году по рассказанной Шемякиным биографии Высоцкий напишет триптих: «Ошибка вышла», «Никакой ошибки», «История болезни».

М.Шемякин: «Эта песня «Я был слаб и уязвим...» написана им после моих рассказов о страшнейшей из психиатрических больниц, экспериментальной клинике Осипова... Это, действительно, самая страшная и трагическая песня...»

В.Высоцкий: «...самая серьезная из моих песен... Миша, это ты дал мне эту идею...»

В Москву Высоцкий возвратился 24 мая. 26 мая А.Демидова за­писала в дневнике: «Приехал Высоцкий... Рассказывал про Мекси­ку, Мадрид, «Прадо», Эль Греко. Объездил полмира».

Из Парижа Высоцкий вернулся с собственной бородой — го­товил «фактуру» для роли Пугачева в фильме Алексея Салтыкова «Емельян Пугачев» по сценарию Э.Володарского. Но это был оче­редной «пролет» мимо желанной цели...

Э.Володарский: «Написав сценарий о Емельяне Пугачеве, я, од­нако, хотел, чтобы его сыграл именно Высоцкий. Фотографии пре­тендентов в гриме наклеили на большой лист ватмана, и все же­лающие могли выбрать «своего» Пугачева. Консультант фильма, профессор МГУ Сергей Тимофеевич Преображенский, далекий от кинематографической среды человек, просмотрев фотографии, ска­зал: «Вообще больше всего подходит вот этот» — и указал на... Вы­соцкого (а до этого он его даже не знал в лицо). «Только вот не тот», — и указал пальцем на Матвеева. В результате Пугачева играл все-таки Матвеев. И никто ничего сделать уже не мог...»

Оценка ситуации, сформулированная А.Салтыковым, скорее всего, верна: «На главную роль был утвержден Высоцкий, а в коми­тете сказали: "Или будет играть Матвеев, или картину закрываем!" Они там, наверху, боялись, они знали, что если он сыграет Емельяна Пугачева, то вообще станет национальным героем!..»

Пришлось Высоцкому сбрить «пугачевскую» бороду — нужно было играть молодого Гамлета. Да и песня «Что за дом притих...», предназначавшаяся для этого фильма, осталась за кадром. Благо­даря монтажеру фильма Нине Петрыкиной сохранилась отличная проба Высоцкого в фильм. В роли Екатерины планировалась Мари­на Влади, но в фильме эту роль сыграла Вия Артмане.

Сыграть Екатерину Влади удалось лишь с третьего раза. На «Ленфильме» даже специально писали для нее сценарий «Роман им­ператрицы». Не получилось. В 1991 году она сыграла эпизод с Ека­териной II в российско-японском фильме режиссера Дзюнья Сато «Сны о России» («The Dream of Russia»). Японцы хотели занять в эпизоде Элизабет Тейлор, но та заболела. Так стечение обстоя­тельств помогло хотя бы частично осуществить мечту...

В этом году Высоцкий много сотрудничает с Э.Володарским. Еще в Париже он пишет песни для спектакля по пьесе Володарского «Звезды для лейтенанта»: «Всю войну под завязку...», «Я еще не в уга­ре...». К 30-летию Победы этот спектакль поставили Московский те­атр им. Ермоловой и Ленинградский Ленком. Песня «Всю войну под завязку...» посвящена другу семьи дважды Герою Советского Союза Николаю Скоморохову. В спектакль вошла песня «Их восемь — нас двое...», написанная 24 февраля 1968 года.

В конце июня Высоцкий встречает в Бресте Марину. Она вы­ехала из Парижа на машине, забитой домашней и кухонной утва­рью. На крыше — багажник, на котором привязан широченный мат­рас, а в салоне: посуда, специи, туалетная бумага, пластинки и кас­сеты, выключатели, штепселя, провода... Все это предназначено для новой квартиры в кооперативном доме от Министерства культуры, строительство которого началось еще в 71-м году.

Но квартира еще не готова — пока нет воды, не застеклены окна, и Высоцкого с Мариной на несколько месяцев приютил у себя Иван Дыховичный, недавно женившийся на Ольге Полянской — до­чери члена Политбюро.

И.Дыховичный: «Пока у Марины с Володей строился коопера­тив, мы прекрасно размещались в четырех комнатах, никто нико­го не раздражал, все веселились, иногда выпивали. Единственное, что действительно было, — это сигналы трудящихся. Однажды мой родственник сказал мне, что в высокие инстанции поступают пись­ма, будто в доме живет подозрительный человек с какой-то прости­туткой, они разъезжают на машине с иностранным номером и — о, ужас! — не здороваются с тетками, сидящими у подъезда. (Ка­ковые и состряпали жалобу.) Мы над этим письмом посмеялись, а на следующее утро Володя вышел, поклонился им, встал на колени: «Здравствуйте, тетки!» Что вызвало еще худшую реакцию».

И еще одно примечательное воспоминание об этом периоде А.Демидовой: «Когда у Высоцкого с Мариной еще не было в Моск­ве квартиры, они иногда жили у Дыховичных. Время от времени мы ездили все ужинать куда-нибудь в Архангельское. И вот Маринина откровенность: "Да, Володя — это не стена. Годы уходят, и надо выходить замуж за кого-то другого..."»

На летний период Марина обычно привозила в Москву детей.

Ей очень хотелось сблизиться с детьми Высоцкого и подружить своих детей с ними. Этого же очень хотела Нина Максимовна. Млад­ший сын Марины — Владимир — был на год младше Аркадия и на столько же старше Никиты.

Вспоминает Г.Полока: «Интересно, что, когда Марина приво­зила в Москву своих детей, Володя вел себя с ними, будто это его дети».

Однажды Высоцкий предпринял попытку свести мальчиков вместе. Он привез своих сыновей в гостиницу «Интурист», где ос­тановилась Марина с Володей. Дети немного порезвились, но друж­бы не получилось... Отец на этом не настаивал.

В этот раз Маринин Володя выразил желание заняться каратэ. Друг Высоцкого Алексей Штурмин был руководителем школы ка­ратэ и согласился потренировать маленького Володю.

Каратэ в Советском Союзе легализовалось совсем недавно, и то только при спортобществах силовых ведомств — ЦСКА и «Ди­намо». Прочие школы уйдут в подполье, и для них придумают спе­циальную статью УК 219-1 — «незаконное обучение каратэ». Шко­ла Штурмина была вполне законной. Чтобы как-то помочь сво­им друзьям в экипировке, Высоцкий привез из Парижа в подарок Штурмину судейский гонг, защитные приспособления, кимоно...

Владимиру-«маленькому» в спортзале понравилось, и он какое-то время посещал тренировки. Сам же Высоцкий увидел, что кара­тэ — это не только спорт, но и образ жизни: «Да, это интересно, но этому надо отдать все или не тратить время. Все я отдать не могу, поэтому и не буду просить потренироваться...»

Здесь же в спортзале Высоцкий знакомится с молодым скульп­тором, выпускником Художественного института имени В.И.Сури­кова Александром Рукавишниковым. Скульптор давно уже зани­мался в секции Штурмина и ко времени знакомства с Высоцким был обладателем «черного пояса» — знака совершенства во всех школах восточных единоборств. Увлекаясь спортом, Александр много ваял на спортивную тему. Уговорил позировать и Высоцкого, но ни од­ного сеанса так и не состоялось...

Через несколько лет А.Рукавишников — скульптор с мировым именем. Его работы украсят площади в городах США, Испании, Да­нии, Южной Кореи и будут представлены в крупнейших музеях раз­ных стран. Народный художник России, профессор Художественной академии имени Сурикова, академик Академии архитектуры Алек­сандр Иулианович Рукавишников станет известен и как автор над­гробного памятника Высоцкому.