В сентябре 1959 года был создан Московский новый театр ми­ниатюр (МНТМ) под руководством Владимира Соломоновича По­лякова. Это была попытка восстановить традиции знаменитого «Кривого зеркала» — театра миниатюр, существовавшего в Петро­граде в период с 1908 по 1931 годы под руководством А.Кугеля, в труппе которого тогда состоял сам В.Поляков.

Самый простой, обыкновенный зритель долгое время не пред­полагал, что эстрадные артисты говорят чаще всего то, что написано для них другими людьми. Тогда самые остроумные тексты Райкина были написаны писателем-сатириком В.Поляковым. Это он ввел в русский язык знаменитую «авоську». А после рязановской «Карна­вальной ночи», автором сценария которой был В.Поляков, он при­обрел громкую славу ведущего сатирика страны. Это уж потом для А.Райкина будет писать Михаил Жванецкий.

14 февраля 1962 года театр Полякова отправлялся на гастроли в Свердловск со спектаклями «Путешествие вокруг смеха» и «О вре­мена, о нравы!». За три дня до этого Высоцкий явился для «показа» в Центральный клуб железнодорожников на Комсомольской пло­щади, где Поляков в то время арендовал помещение. Вспоминает член худсовета Театра миниатюр А.Кузнецов: «Помню, что он очень интересно читал монолог из «Бани», он показывал Победоносикова и Бельведонского, а потом еще присоединил кусочек Оптимистенко — потому что Поляков очень любил, чтобы человек представ­лялся в разных ипостасях. Читал он быстро, мобильно, с хорошей характерностью, убедительно и достаточно смешно». Владимир по­лучил работу, а в компании Большого Каретного временную клич­ку — «Вовчик-миниатюр».

Тем же приказом в труппу был зачислен Рудольф Рудин (Айзеншток). Он вспоминает: «Артистов в театре было мало: восемь ребят и семь девочек — вот и вся труппа. Я спросил у Полякова:

—  Вы, я слышал, еще какого-то артиста берете?

—  Да-да, еще одного берем — молодой артист из театра Пуш­кина. Высоцкий. Играл у Равенских до этого.

—  А он артист какого плана?

—  С гитарой».

После нескольких репетиций уже в Свердловске Высоцкий был задействован на выходах в спектакле А.Тутышкина «О времена, о нравы!». Сохранилось несколько писем к жене, по которым можно судить об этом периоде жизни Владимира.

20 февраля 1962 г. ...Сели в поезд. Все шло как обычно: пъянъ у мужиков (кроме меня), вязание у баб, гитара с песнями у меня. Все пленились блатными песнями, особенно «Татуировкой», звали вы­пить, но я придумал грандиозную версию: сказал, что у меня язва, печень, туберкулез, астения и перепетуум мобиле. Отстали.

23 февраля 1962 г. ...Уже сыграно несколько спектаклей. Я почти ничего не делаю и отбрыкиваюсь от вводов, потому что все-таки это не очень греет, и уйти уйду обязательно. А чтобы было безбо­лезненно, — надо меньше быть занятым.

...А вообще — грустно. За все это время ни разу не посмеялся, ничего не произошло, даже песни не пою и не пишу.

28 февраля 1962 г. ...Репетируем «Сильное чувство», «Гастро­ли Рычалова», а недавно дали мне Зощенко и «Корни капитализма». Это уже репетировал парень, ноу него не!!! выходит. Так что кому-то наступаю на мозоль. Уже есть ненавистники. Но мне глубоко и много плевать на все.

4 марта 1962 г. ...Относительно алкоголя!!! Нет его, и не пред­видится. Если так пойдет дальше — государство начнет терпеть убытки. Вот!

...Я считаюсь очень крупный специалист-песенник, во всех об­ластях этого жанра: блатной, обыкновенный и Окуджавы. Идут пачками, мешают мыслить, учатся, переписывают, перенимают. Уже один купил гитару. Хотят еще 3-е. Все взбесились. Я в расте­рянности. Платные уроки сделали бы меня миллионером. Но нет, — я наш человек. Я задаром. Я — такой...

...И еще: хотят инсценировать мою «Татуировку». Сделать па­родию на псевдолирику и псевдо же блатнягу. Я буду петь, а в это время будут играть то, что там есть: например, «Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху, и гляжу, гляжу часами на тебя!» Актер, иг­рающий Лешу, рвет на груди рубаху — там нарисована женщина-вампир, или русалка, или сфинкс, или вообще бог знает что. Другой становится на колени, плачет, раздирает лицо и глядит, а сзади часы — стрелки крутятся. Можно, чтобы он глядел 7, 8, 9, 10, И, 12 (больше нельзя) часов. Так всю песню можно сделать. Но это — проект. И потом — мне немного жаль Алешу, Валю и самого, у кого душа исколота снутри.

Каждый спектакль этого театра состоял из множества миниа­тюр, каждый актер играл по пять-шесть, а иногда и более ролей и эпизодов. Это была хорошая школа для перевоплощения.

В спектакле «Путешествие вокруг смеха» Высоцкий участво­вал в миниатюре «Ревность». Это был фарс — платяной шкаф ста­новился убежищем для мнимых поклонников дамы, пребывающей в доме отдыха. В сцене было занято много артистов, Высоцкий иг­рал одного из любовников — Леву Июльского. По сюжету, он дол­жен был пить воду из вазы для цветов... Это, скорее, было похоже на цирк, нежели на театр.

В другой миниатюре — «Благородный поступок» (автор А.Га­лич) — главную роль играл Марк Захаров, а Высоцкий участвовал в массовке, где был задействован чуть ли не весь актерский состав...

Исповедующий «абсолютную трезвость», в конце гастролей Вы­соцкий сорвался... Вспоминает Р. Рудин: «Мы все выпивали, а Во­лодя не пил ни капли. Как мы его ни уговаривали, он все равно не пил. Потом выяснилось, что человек он пьющий, но пить ему нель­зя. И однажды мы его все же уговорили, и он напился. Полякова в это время не было, т. к. он уехал в Москву. А нас уже ввели в ста­рые спектакли на маленькие роли. Мы шли всей толпой на спек­такль. Володя не мог идти, он просто падал в гостинице. Тогда мы его взяли на руки, вытащили на улицу, на мороз, сняли с него шап­ку и стали ему уши тереть снегом... Думали таким образом как-то довести его до «игровой» кондиции, чтобы он мог выйти на сцену. И головой его в сугроб окунали, и снова уши терли... Через несколь­ко дней приехал Поляков, и ему тут же доложили, что Высоцкий не явился на спектакль. Поскольку Володя для Полякова оставался чу­жим, он, никого не слушая, отчислил его».

12 марта В.Поляков написал приказ об увольнении артиста Вы­соцкого.

Историю его ухода рассказал З.Высоковский: «Поляков не пил. И верил, как ребенок, когда похмельное недомогание артисты объ­ясняли простудой. Но когда Полякову «добрые люди» нашептыва­ли истинную причину головной боли, худрук свирепел: «Домой от­правлю! По шпалам!» Издавал свои знаменитые приказы. Так он уволил Высоцкого... Володя подписал на бумаге кровью клятву — не пить. Завязал. Но на гастролях в Свердловске сильно развязал. Поляков кричал: «По шпалам в Москву! Бандитизм!» И в результа­те приказ № 113/66: "Уволить артиста Высоцкого в связи с полным отсутствием чувства юмора"».

Надо отдать должное Полякову — в самой формулировке при­каза был юмор в стиле писателя-сатирика. Фраза «Ничего не пони­маете в юморе!» была у Полякова дежурной при всех неудобных для него обстоятельствах. Да и Высоцкому этот театр не подходил — аб­солютная творческая несовместимость.

Впереди его ждали два с половиной года еще большей неопре­деленности.

Приехав с гастролей, Владимир как раз успевает на похоро­ны — 14 марта 1962 года умер дед Владимир Семенович. Сравни­вая фотографии обоих Владимиров, можно найти много общего, да и характерами они были во многом похожи.

В конце апреля Высоцкий пытается поступить в ефремовский «Современник». Этот театр был создан в 1956 году и стал первым театром после войны, который возник по инициативе снизу.

Показ, проводимый при приеме в театр, был делом чрезвычай­но трудным для поступающего. Абитуриент лишен обычной атмо­сферы спектакля, лишен беспристрастного зала и его реакции, иг­рая перед носом у главного режиссера и придирчивых главных ар­тистов, членов худсовета. Кроме того, «Современник» всегда был переполнен желающими в нем служить. Туда попадали самые луч­шие и способные молодые актеры.

Высоцкий был допущен сразу во второй тур, где нужно было играть что-нибудь из репертуара театра. Для показа он выбрал ко­мическую роль Маляра — пятидесятилетнего мещанина, отца тро­их детей — из комедии М.Блажека «Третье желание» и Глухаря из пьесы на уголовную тему «Два цвета» А. Зака и И. Кузнецова. В его положении это был шанс, которым нужно было воспользоваться. Он очень ответственно и тщательно готовился, досконально изучил роли, придумал жесты, походку... Волнения, которое обычно испы­тывает поступающий, у него не было. Роли чешского алкаша и оте­чественного хулигана им были старательно сыграны в трудных ус­ловиях показа.

Позволили сыграть и один спектакль. Это был настоящий де­бют: на сцене, при полном зале. На спектакле были Людмила Абра­мова и друзья с Большого Каретного: Левон Кочарян, Инна — его жена, Олег и Глеб Стриженовы, Анатолий Утевский... Высоцкий не удержался, чтобы и здесь не похулиганить. По ходу действия он ре­шил ввести в текст роли своих друзей: «Вся эта ростовская шпа­на — Васька Резаный, Левка Кочарян, Толька Утевский...»

Через два дня сообщили, что в театр «Современник» его не взя­ли. Причину отказа не объяснили. Мнения разделились...

Впечатление М. Козакова: «Высоцкий сыграл неплохо, но и не блистательно...»

Из воспоминаний О. Стриженова: «Он делал все с таким бле­ском, с таким искрометным юмором, присущим ему, что невозмож­но было себе представить, что это ввод или дебют... Закатанный ру­кав пиджака, надвинутая кепка-малокозырка, штаны «пузырем», сапоги-«прохоря» с вывернутыми голенищами, хрипловатый голос, блатные ухватки. Клянусь: сто из ста, встретив его на улице, ни се­кунды бы не засомневались в его социальной принадлежности. Пе­ревоплощение было настоящим. ...Никогда я не видел столь блиста­тельного дебюта. Мы были в полной уверенности, что он уже там, в театре, — уже принят в труппу. Поздравляли с тем, что он, нако­нец, нашел свой театр, свое место».

Можно предполагать, что ошибкой Высоцкого было то, что он выбрал для показа роли, которые играли два ведущих актера теат­ра — Олег Табаков и Евгений Евстигнеев. Вернее было бы наметить слабое звено в актерской цепи тогдашнего «Современника» и проде­монстрировать абсолютное превосходство. Так поступил бы кто-нибудь другой, но это уже был ВЫСОЦКИЙ.... Современниковцы это­го не разглядели. Для них он был всего лишь младшим товарищем по Школе-студии МХАТа, неудачник, ничем себя не проявивший.

В мае 62-го года Высоцкий, «прощенный за грехи», возвратился в театр Пушкина и начал репетировать сразу в нескольких спектак­лях. Театр в постановке Б. Равенских готовил «Поднятую целину». Высоцкому предложили роль секретаря райкома — роль, на кото­рую безуспешно пробовались несколько актеров. Роль получилась. Он делал ее сочно, органично и с явным удовольствием. Однако по мере репетиций спектакль превысил временные нормы, и режиссе­ру от этой роли пришлось отказаться.

Кроме того, он продолжал играть в массовках в «Свиных хво­стиках», в «Доброй ночи, Патриция», в «Романьоле». В «Аленьком цветочке» вернулся к удачно исполняемой им роли Лешего.

В то время театр подготовил новый спектакль по пьесе К.Финна «Дневник женщины». Высоцкий играл роль шофера Саши — про­стого, хорошего парня, который любит не менее хорошую девушку. Роль с игрой на гитаре, с песнями проходила через всю пьесу — Вы­соцкий появлялся в пяти картинах, так что у него был законченный образ. Фактически у него это была единственная приличная роль в этом театре, все остальное — вводы, эпизоды.

В июне 62-го, по окончании сезона, театр выехал на гастроли по Уралу — в Свердловск и Челябинск. Повезли туда несколько пре­мьер, в том числе «Дневник женщины» и «Свиные хвостики», в ко­торых был занят Высоцкий. Как в насмешку, Высоцкий попадает в ту же гостиницу «Большой Урал», где всего лишь три месяца назад жил с труппой Театра миниатюр.

Во время гастролей в Свердловске на телестудии состоялась рекламная встреча с актерами театра, которая транслировалась в прямом эфире. Там была сыграна сцена из «Дневника женщины» — вполне приличный большой эпизод, где Высоцкий исполнял пес­ню, к сожалению не свою — «Думы мои, думочки — дамочки и су­мочки...».

По его собственным словам, гастроли в Свердловске «прошли очень здорово», сам он за 10 дней сыграл в семнадцати спектаклях. Участвовал он и в сборных концертах артистов театра, где мог, во всяком случае, до некоторой степени, самовыразиться. А удоволь­ствия от жизни не было. Все-таки это был не его театр, а Б.Равенских — не его режиссер. Результатом обоюдной неудовлетворенно­сти актера и театра стало то, что в первые же дни приезда труппы в Челябинск Высоцкий «нарушил режим»... Опять нет работы, не на что содержать семью, вот-вот должен родиться ребенок... Как жить дальше?

И опять выручают друзья...

Левон Кочарян — второй режиссер фильма по роману К.Си­монова «Живые и мертвые» — приглашает Владимира без всяких проб на съемки.

Фильм, поставленный режиссером А.Столпером, снимался в ту пору, когда «окопной правде» (был такой осуждающий термин) начали явно предпочитать красивые макеты генштабовских карт. Окопом брезговали, его теснили глобально-вертолетные панорамы линии фронта, грандиозные лавины танковых атак, четкие ритуа­лы Военных советов. Человек с винтовкой и в обмотках должен был сделать свое скромное дело и занять свое скромное место. Крупный план человеку в обмотках в фильмах почти не доставался.

В противовес этому К.Симонов и А.Столпер решили показать великое равенство всех воевавших. Здесь не было разделения геро­ев на центральных и эпизодических. Поэтому фильм был многолю­ден и масштабен. Более ста действующих лиц в картине, где рядом с главными героями проходят люди, появляющиеся в двух-трех эпи­зодах, а то и вовсе безымянные. Но они запоминаются. Зрители уви­дели живых людей, их поступки и глубину переживаний...

Съемки на натуре проходили в конце сентября 1962 года под Истрой. Для Высоцкого это было очень кстати: и суточные плати­ли, и зарплата шла.

Он сыграл в фильме в трех эпизодах.

В одном из эпизодов группа солдат едет в грузовике, и Высоц­кий произносит там единственную свою фразу в фильме. Эпизод был снят точно по тексту романа:

—  Значит, совсем оторвались от мира, — рассмеялся шофер.

—  Вот это ты точно говоришь, — что отстали от мира, — хлопнув по колену шофера из танковой бригады, сказал Золотарев, — меня, на­пример, взять — я уже почти три месяца за баранку не держался.

— Мало кто за что по три месяца и более того не держался, — отозвался в углу кузова чей-то тонкий веселый голос, — и то пока не жалуемся. Едем да терпим. А он за свою баранку слезы льет...

В грузовике засмеялись...

Этот «тонкий» веселый голос и был голосом Высоцкого.

Во втором эпизоде Высоцкий с большой группой солдат, разби­рающих переправу. Разглядеть кого-то детально невозможно.

При съемках третьего эпизода, в котором был задействован Высоцкий, на съемочную площадку приехал К.Симонов. Это был эпизод, в котором два солдата тащат по брустверу пулемет «мак­сим». Сцена не получалась, а для Симонова она была очень важна. Он заметил, что актеры «играют в войну», приостановил съемку и стал рассказывать о настоящей войне...

—  Представьте себе, — говорил он актерам, — что два челове­ка сходятся не на жизнь, а на смерть в кровавом поединке. Вы бы в этом случае пошли на врага с какими-то высокими словами? Нет. Вот и солдаты кричали не «Да здравствует!», а нечто такое, что раз­рывало душу. И они не воевали уже, а дрались — кто как мог: рва­ли, резали, кусали... Превращались, скорее, в дикого зверя. Чтобы выжить, чтобы победить. Иначе победит враг. Третьего не дано: не ты, так тебя...

Все слушали как завороженные, и во многом эта беседа спо­собствовала удачной съемке этого эпизода. Может быть, что-то из рассказанного Симоновым, из впечатлений на съемках отложилось в памяти Высоцкого для будущих военных песен. Фильм вышел на экраны 22 февраля 1964 года.

В двадцатых числах ноября 62-го пришло время рожать Люсе.

«Я хорошо помню, — рассказывала Нина Максимовна, — как волновался Володя в ожидании своего первенца. Каждые 20—30 ми­нут он звонил в родильный дом, бегал по нашей большой квартире на проспекте Мира, 76, и своим беспокойным состоянием будора­жил и меня, и соседей — Мишу и Гисю Моисеевну Яковлевых. Отой­дя в очередной раз от телефона, еле переводя дыхание, воскликнул: «Ма-альчик!.. Сын у меня! Мамочка, тетя Гися... Сын!» Он стал от­цом в 24 года, а я в 50 стала бабушкой».

Это случилось 29 ноября 1962 года. Мальчика назвали Арка­дием.

«Когда родился Аркадий, помню, мы всей компанией ездили к Люсе в родильный дом. Притаскивали из «Арагви» какую-то еду: апельсины, различные деликатесы; умудрялись какими-то неверо­ятными способами это все передавать. Компания у нас в то время была такая, что преград для нее не существовало буквально ника­ких», — вспоминал М.Туманишвили.

Из родильного дома на Миуссах маленького Аркашу привез­ли на Беговую. У Абрамовых было тесно: за стеной бабушка и дед Людмилы, на кухне на сундуке тетя Алла — бабушкина сестра, а во второй комнате, посредине поделенной занавеской, — Людмила с Володей и ее родители. Маленький Аркадий рос беспокойно: если болел, то всегда тяжело, а если здоров — удержу нет. Спал маль­чик мало, а кричал громко, поднимая всю семью. Носили по оче­реди на руках.

Все было непросто: и никакого опыта у молодой матери, и мно­голюдье и теснота в доме, и безденежье... Людмила потихоньку от родителей таскала книги в букинистический магазин. Было очень жалко — хорошие были книги. Владимир страдал от этого еще силь­нее. Скрипел зубами, молчал, писал песни, запивал... Позже, вспо­миная этот период, Людмила говорила, что неудачи в Володиной ак­терской жизни тогда в большей степени становились стимулом для создания песен. Потребность в реализации была огромная, но она не находила выхода ни на сцене театра, ни в кино. В песнях же он выкладывался и как автор, и как актер.

Уже сложилась семья, родился первый ребенок, но юридиче­ски брак еще не был оформлен. Оформлению официальных от­ношений обоим — и Владимиру, и Людмиле — мешали штампы в паспортах. Первый шаг в этом направлении сделала Людмила: в этом году она развелась со своим первым мужем — начинающим поэтом с редкой фамилией Дуэль. Еще десятиклассницей она про­явила строптивую самостоятельность: ушла из дома, стала учиться в вечерней школе, в восемнадцать лет вышла замуж за сына хозяй­ки квартиры, у которой снимала комнату. Однако вместе прожи­ли они совсем мало... Владимир же оформит развод с Изой лишь через три года.

После работы в картине «Живые и мертвые» нужно было как-то зарабатывать деньги для семьи, и Высоцкий стал принимать уча­стие во «встречах со зрителями». Приходило много приглашений от различных организаций, НИИ, а чаще — от войсковых частей с просьбой выступить у них. Обычно он выступал вместе с И.Пушкаревым, с которым снимался в фильме «Живые и мертвые». На этих встречах Владимир рассказывал о своем участии в фильмах «Уволь­нение на берег», «Карьера Димы Горина», «713-й просит посадку». Роликов у него не было, зато была гитара. И он пел 3-4 песни. Чаще всего «Мечется стрелка спидометра» (слова Д.Маркиша), «Где твои 17 лет?», «Бабье лето» (слова И.Кохановского). Эти песни хорошо принимались, особенно в солдатских аудиториях.