Пьем за то, чтоб не осталось по России

больше тюрем,

Чтоб не стало по России лагерей!

В середине июня Высоцкий по приглашению Вадима Туманова летит в Иркутск. В аэропорту его встретили заместитель В.Тумано­ва — Анатолий Тюркин, журналист Леонид Мончинский, сын В.Ту­манова Вадим Туманов-младший и друг Туманова В.Церетели. Пря­мо из аэропорта поехали на Байкал.

Вспоминает главный инженер артели старателей «Лена» Сергей Зимин: «Первый день провели в Бодайбо, показали гостю город и его окрестности. Побродили по скверу перед зданием «Лензолото». Сильное впечатление на Высоцкого произвел местный базарчик на берегу Витима, где торгующих за прилавком было двое — бабуля и дедок. Они продавали семечки. Покупателей не было вовсе. Вот та­кие были тогда времена».

Из воспоминаний иркутского писателя Леонида Мончинского: «В ту поездку Высоцкий побывал на многих старательских уча­стках — Барчик, Перевоз, Хомолхо...

...Вертолет завис над крохотным поселком старателей Хомол­хо в Бодайбинском районе. Слева от гольца заходила чернобрюхая туча, под ней сплошная стена дождя.

—  Это надолго? — кричит Высоцкий пилоту.

—  Возможно, до конца недели. Поворачиваем на Бодайбо?

—  Прошу вас, садитесь. Я обещал.

Вечером его будут слушать пятьдесят усталых мужчин, боль­шинство из которых трудно чем-либо удивить, бывшие зэки, отбы­вавшие наказание на Колыме.

...К вечеру в поселке старателей набралось человек сто два­дцать. Мы ломали голову: как узнали, откуда им взяться? По хо­лодной северной распутице, через грязь, болота многие километры шли люди из лесных кордонов, геологических палаток, зимовий...

Разместить 120 человек в столовой оказалось делом невозмож­ным, и поначалу хозяева повели себя со всей определенностью.

—  Товарищ Высоцкий приехал до нас. Очень сожалеем, но...

Высоцкий попросил:

—  Ребята, давайте что-нибудь придумаем. Мокнут люди...

И минут через тридцать был готов навес. Открыли окна, две­ри настежь. Высоцкий тронул струны гитары... Мы слушали его под шум дождя.

Мы тогда молчали, все четыре часа, ни хлопочка он не полу­чил — время экономили. Володя стоял на сколоченном из нестру­ганых досок помосте, потный, с усталой улыбкой. Добрый такой, приятный человек, вид немного беспомощный — дескать, все, му­жики.

Бульдозеристы, сварщики вытирали о спецовки потные ладо­ни, жали ему руку, просили не забывать. Один сказал:

—   Фронтовик я, и такую благодарность от всех фронтовиков имею. Будто ты, вы, значит, со мной всю войну прошагали. Рядом будто. Дай обниму вас, Владимир Семенович!»

В Иркутск из поездки по приискам вернулись 17 июня.

Л.Мончинский: «Приехали ко мне домой. Была ночь. За сто­лом сидели Высоцкий, Туманов, наши друзья-старатели. Немного выпили. И Володя запел...

Во дворе тепло, двери открыты. Потихоньку начал собирать­ся народ. Володя вышел на балкон, в сквере перед домом — полно народу. Володя начал петь. В домах открылись окна. Включили фо­нарь, и стало светло в сквере, как в зрительном зале. Всю собрав­шуюся публику я знал. Там всякие были: и шершавые ребята, и ми­лиционеры, и интеллигентные люди, и рабочие, идущие со смены. Все мирно слушают. И ведь что интересно? Он долго пел, и было так тихо. Утром мы выходим — у нас в дверной ручке букеты цве­тов, только-только собранных. Володя был мужественным челове­ком. Он никогда себе не позволял никаких сантиментов. Но, когда он увидел эти цветы, очень растрогался».

В поездке по Сибири Высоцкий, Мончинский и Туманов ока­зались на станции Зима. Высоцкий предложил: «Слушай, давай сде­лаем приятное Женьке — снимемся на перроне под названием стан­ции». Он помнил, что именно на этом залузганном семечками зиминском перроне в 41-м году восьмилетний пацан Женя Евтушенко пел солдатам за кусок хлеба, за мятые рублевки, а то и просто «за так»: «Где-то в старом глухом городишке Коломбина с друзьями жила. До семнадцати лет никого не любила, но потом себе друга нашла».

Эту фотографию в 1987 году присовокупят к очередной «разо­блачительной» статье о Туманове в газете «Социалистическая ин­дустрия». А в результате того что в травле организатора новой сис­темы золотодобычи зацепили в этой статье и любимого всеми Вы­соцкого, полюбили в Зиме прежде неизвестного Туманова со всей его артелью.

Еще до этой поездки в Сибирь Высоцкий под впечатлением рас­сказов Туманова задумал сделать фильм о лагерной Колыме. Ему очень хотелось проехать с кинокамерой по Колыме от Магадана до Индигирки. Во время поездки в Бодайбо, в старательскую артель «Лена», по приискам Высоцкий увидел людей, которые, пройдя че­рез тяжелую лагерную жизнь, не растворились в ней, не сломились, сохранили себя. Выйдя на свободу, они не пошли туда, где можно украсть или отсидеться в тепле. Они пошли туда, где можно честно заработать. Он узнал истории удивительных судеб, почитал днев­ники Л.Мончинского, увидел воочию подтверждение историй, рас­сказанных В.Тумановым...

В поездке он предложил Мончинскому совместную работу над сценарием:

— Давай напишем фильм о Вадиме, о Колыме, о таких, как те, с кем ты работаешь?

Идея оказалась на редкость удачной. Мончинский, знаток ис­тории Сибири, ее уголовного мира, к тому же человек творческий, как нельзя лучше подходил для такого содружества. В дневнике, ко­торый он вел с того момента, как приехал в артель, было уже доста­точно материала для сценария, но Мончинский уговорил Высоцкого вначале написать роман. В домашнем архиве Высоцкого сохранился план глав будущего романа, написанный его рукой. Совместно рабо­тали урывками. Иногда неделю, иногда ночь. Многое согласовыва­ли по телефону. Первая часть книги — «Побег» — была практически закончена к августу 79-го года. Вторую часть — «Стреляйте, гражда­нин начальник!» — Мончинский дописывал самостоятельно.

Прототипом главного героя — Упорова — стал Вадим Туманов. Ирония судьбы: по рассказам самого Туманова, Упоров реально су­ществовал в лагерной жизни и был «омерзительной личностью, ко­торого заключенные ненавидели и зарезали в бане». Но фамилия ге­роя — от «упорство, настойчивость» — навеяна авторам безотноси­тельно к качествам ее реального хозяина.

В.Туманов: «Бесспорное достоинство «Черной свечи» я вижу в том, что это первая и вполне правдивая книга о Колыме уголовной, об особом, малоизвестном срезе советского общества 40 — 60-х го­дов. Для меня удивительно, как эти два городских человека вошли в особую атмосферу колымских зон, в психологию воровского мира, в языковую стихию лагерей. Жаль, Володя никогда не узнает, как се­годня зачитываются их романом в России и за рубежом».

Все увиденное в Сибири, рассказы Туманова и других золото­добытчиков станут сюжетом целого цикла стихотворений, написан­ных в следующем году. «Не раз нам кости перемыла драга — в нас, значит, было золото, братва!» («В младенчестве нас матери пуга­ли»), — напишет Высоцкий о страшной судьбе людей, по напрасли­не попавших в лагеря. Но они не теряли самообладания и там, оста­вались людьми и даже шутили. По мотивам одного из рассказов сочинилась шуточная песня «Про речку Вачу и попутчицу Валю».

По свидетельству Л.Мончинского, по «наводке КГБ» планиро­валось задержать Высоцкого, когда он возвращался из Сибири. Ка­гэбэшники подозревали, что он везет золотой песок — разумеется, нелегально. В последний момент «операцию» почему-то отменили.

На обратном пути Высоцкий дал единственный концерт в Пен­зенском драмтеатре. За час до выступления ему стало плохо. Серд­це... Сказалась хроническая усталость... Примчавшаяся бригада «скорой» сделала укол, концерт был на грани срыва. Но Высоцкий об этом не хотел даже слушать: «Никакой отмены, никаких перено­сов — встречи со мной ждут люди!» Договорились, что эскулапы ос­танутся дежурить за сценой.

Выступление продолжалось более двух часов. Не обошлось и без курьезов. Один подвыпивший мужик после очередной песни стал громко скандировать: «Баньку! Баньку!»

—  Тебе по-черному или по-белому? — поинтересовался Высоцкий.

—  Да эту, как мне ее, — произнес мужик заплетающимся язы­ком и вдруг неожиданно заорал, подражая интонации оригинала: «Вспоминаю, как утр-р-р-еч-ком р-р-р-аненько!»

— Это по-белому, — кивнул Высоцкий и, уже, в свою очередь, пародируя пьянчужку, скорчил гримасу: «Пр-р-отопи ты мне бань­ку, хозяюшка!»

Зал покатился со смеху.

Еще до своего весеннего вояжа 25 марта Высоцкий заполнил «заявление-анкету» в ОВИР с просьбой выдать визу: «На 40 суток, в период с 1 июля по 1 сентября 1976 года». Надежд на получение разрешения было мало. И действительно, вернувшись из Парижа в мае, Высоцкий прочитал «заключение» об отказе: «Учитывая нали­чие материалов, препятствующих выезду из СССР гр-ну Высоцко­му В. С., <...> в выезде из СССР во Францию ОТКАЗАТЬ в связи с тем, что в соответствии с Положением о въезде в СССР и выезде из СССР, утвержденном постановлением СМ СССР от 22.09.1970 г. №801, въезд в развивающиеся и капиталистические страны разре­шается один раз в год».

Обидно мне, досадно мне — ну ладно... И 31 мая Высоцкий пи­шет пространное заявление в Министерство внутренних дел СССР, в котором просит в виде исключения разрешить ему вторичный вы­езд во Францию в 1976 году. Изложение просьбы на уровне траге­дии: «...если я не выеду во Францию в июле — мы не сможем встре­титься с женой примерно полгода. <...> ...Мы построили планы от­носительно летних каникул детей моей жены, которые тоже могут рухнуть в случае моего неприезда».

Чиновника вникли в «изложенные обстоятельства» и откры­ли новую визу.

21 июня Высоцкий еще раз в этом году заплатил 271 рубль гос­пошлины «за визу», all июля вместе с М.Влади вылетел в Париж, а затем в Нью-Йорк и Монреаль.

В Нью-Йорке продюсер студии CBS И.Оганесов договорился с Высоцким о записи интервью для передачи «60 минут». В эфир это интервью попадет в феврале следующего года. «В воскресенье 20 февраля в 7 час. вечера по телевидению будет передано интер­вью с Владимиром Высоцким, известным в Советском Союзе бар­дом, песни которого часто носят сатирический характер и разобла­чают советскую действительность. Интервью будет передано теле­визионной станцией Си-би-эс», — сообщала нью-йоркская газета «Новое русское слово» в выпуске от 19 февраля 1977 года.

Уже по анонсу видно, что интервью носило провокационный характер, в котором комментарии и вопросы касались не творче­ства, а политики. Высоцкого пробовали «на излом», но он, остава­ясь самим собой, разговаривал жестко и однозначно. Уже давно до­тошные интервьюеры никак не могли взять в толк, как ему удается пользоваться льготами, немыслимыми для любого другого советско­го гражданина: диссидентствовать (как они полагали) и свободно разъезжать по белу свету, не обладая никаким официальным стату­сом. И действительно, Высоцкий был диссидентом в широком по­нимании этого слова, т. е. он был человеком, думающим самостоя­тельно — не на поводу у общественного мнения; человеком, не при­нимающим покорно ложь официальной пропаганды. Диссидентом в этом смысле слова (в отличие от профессиональных диссидентов) он был всегда, по определению, по своей человеческой сущности.

Ведущий — Дэн Раттер — ставит острые вопросы, пытаясь по­лучить от Высоцкого хоть сколько-нибудь антисоветские ответы. Высоцкий же отвечает так, что даже самый ретивый служака из КГБ не нашел бы, что поставить ему в вину. Вот несколько фраг­ментов из того интервью.

Д.Раттер: «Две недели назад в передаче «60 минут» известный советский диссидент Владимир Буковский назвал СССР огромным концентрационным лагерем. Как заявляют все советские диссиден­ты во главе с Нобелевским лауреатом Андреем Сахаровым, в Со­ветском Союзе регулярно нарушаются основные гражданские пра­ва человека. В этой связи неожиданностью для нас явилось то, что там есть человек, поющий песни, не соответствующие порядку ве­щей, установленному в коммунистическом государстве. Его имя — Владимир Высоцкий. Некоторые называют его советским Бобом Диланом. Высоцкий — известный актер театра и кино, это официаль­ная сторона его творчества. Но он также пишет и поет сатирические песни о жизни в СССР. Сам он говорит, что то, что он пишет и поет, не является антипатриотическим, и он не считает себя политиче­ским борцом. Не подлежит, однако, сомнению, что Высоцкий — не­примиримый критик советского общества. Советские власти, похо­же, не знают, как с ним поступить. Они не знали, что с ним делать, когда недавно он сел в самолет и прилетел в Нью-Йорк.

(Звучит песня «Я не люблю».)

Д.Р.: Вы называете себя протестующим поэтом, но не поэтом-революционером. В чем разница между этими понятиями?

Владимир Высоцкий: Видите ли, в чем дело... Я никогда не рас­сматривал свои песни как песни протеста или песни революции. Но если вы спрашиваете, какая разница... Может быть, это раз­ные типы песен — песни, написанные в разные времена. В револю­ционное время люди пишут революционные песни. В обычное, в нор­мальное время люди пишут песни протеста, они существуют по­всюду в мире. Люди просто хотят, чтобы жизнь стала лучше, чем сейчас, чтобы завтра стало лучше, чем сегодня.

Д. Р.: Что вас удовлетворяет и что не удовлетворяет в вашей работе?

В.В.: Ну, на это очень просто ответить. Какая-то часть моей работы меня полностью удовлетворяет, потому что я пишу то, что думаю, и то, что хочу. Но дальше возникают проблемы с испол­нением. Потому что я — автор-исполнитель, мне нужна аудитория.

А здесь начинаются трудности, у меня очень мало официальных концертов. Поэтому то, что я делаю, я делаю для моих друзей.

Д.Р.: Может быть, это не так, но мне кажется — кое-кто в СССР беспокоится, вернетесь ли вы обратно. Я не ошибаюсь?

В.В.: Ну почему?! Ну что вы! Я уезжаю уже четвертый или пя­тый раз и всегда возвращаюсь. Это смешно! Если бы я был челове­ком, которого боятся выпускать из страны, так это было бы совер­шенно другое интервью. Я спокойно сижу перед вами, спокойно от­вечаю на ваши вопросы. Я люблю свою страну и не хочу причинять ей вред. И не причиню никогда.

Д.Р.: Мы бы не хотели создавать впечатление, что Высоцкий пи­шет только о вещах, которые он не любит или, скажем, об обречен­ных подводных лодках. У него немало песен патриотических, кото­рые нравятся властям, много и веселых, шуточных, к примеру, «Ут­ренняя гимнастика».

(Звучит песня «Вдох глубокий, руки шире...».)

Вообще же трудно сказать какой системы придерживаются со­ветские власти в борьбе с критикой. Тысячи людей сидят в лагерях за выражение несогласия, но некоторым разрешено протестовать. Во всяком случае, Владимир Высоцкий — один из тех немногих, кто ходит по узкой тропке между официальной терпимостью и офици­альным забвением».

Больше ему подобных вопросов не задавали. Возможно, при­шло понимание того, что песни Высоцкого созданы не только под­линным поэтом, но и подлинным гражданином своей страны. Он любил свою страну и гордился тем хорошим, что в ней было.

Мысли о том, чтобы остаться здесь, никогда не приходили ему в голову. Была лишь мечта попробовать себя в этих условиях — по­работать в американском кино, создать русский артистический клуб на Бродвее... Его привлекали масштабы и ритм этой страны. Осо­бенно поразил Нью-Йорк: «Побывал в XXI веке. Нью-Йорк — это город для меня!» Но он отчетливо понимал, что ни писать, ни петь он здесь не сможет. Его настоящий зритель и слушатель — в России. По меткому выражению В.Аксенова, остаться Высоцкому на Запа­де — «это все равно как если бы Гагарин там остался... Или полков­ник Леонов перелез бы в американский корабль при стыковке и по­просил политического убежища».

В Нью-Йорке М.Барышников знакомит Высоцкого с Иосифом Бродским.

Присутствовавший при знакомстве фотограф Л.Лубяницкий вспоминает: «Это было на квартире у Михаила Барышникова, Во­лодя остановился у него. Марины Влади, приехавшей с Володей, с нами не было, мы были втроем. Деталей я, конечно, не помню, но запомнилось, что Володя и Иосиф очень горячо, азартно спорили о каких-то поэтических проблемах».

Через год они встретятся вновь, но уже как старые знакомые...

Монреаль с 17 июля по 1 августа — столица XXI Олимпий­ских игр.

Входивший в «группу поддержки» советской команды Лев Лещенко предложил Высоцкому выступить в Олимпийской деревне перед нашими спортсменами, но тот отказался, так как находился в Канаде без официального приглашения.

27 июля Высоцкий и Влади присутствовали на футбольном матче «ГДР — СССР». Немцы выиграли. На следующий день гру­стные наши знаменитые футболисты Л.Буряк, В.Звягинцев, М.Фо­менко, А.Коньков и О.Блохин отправились в универмаг отоварить сэкономленные суточные. Они совпали по времени в этом месте с Высоцким. Первым его заметил Олег Блохин: «Смотрите, как му­жик похож на Высоцкого!». Леонид Буряк сомнения развеял: «Да, ты что, не видишь, что это сам Высоцкий и есть! Вот же и Марина Влади рядом». Добрая, широкая улыбка Высоцкого прогнала плохое настроение унылых футболистов. Познакомился Высоцкий с ними в прошлом году, когда киевское «Динамо», по выражению Высоц­кого, «навело шорох в Европе» — команда завоевала Кубок кубков. Высоцкий приехал тогда к ним на сборы и познакомился со всей сборной Союза.

Посидели немного в ближайшем кафе, вспомнили общих мос­ковских знакомых... И чтобы окончательно развеять грусть проиг­равших спортсменов, Высоцкий пригласил их к себе: «Я остановил­ся здесь у друзей. Приезжайте вечером, посидим, пообщаемся в узком кругу, я новые песни спою». В тот же вечер в доме подруги Марины — Дианы Дюфрен Высоцкий напел им целую кассету в подарок...

Побывал Высоцкий и в Кингстоне (озеро Онтарио), где более успешно выступили советские спортсмены в парусной регате.

В отеле, где они проживали, остановился один из любимейших американских актеров Высоцкого — Чарлз Бронсон. И вот однаж­ды ночью...

В.Высоцкий: «Мне не спалось. Выхожу на балкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер. Я к нему, говорю по-французски: «Вы мой любимый артист...» И так далее... А тот мне в ответ: «Goaway!..» И тогда я вспомнил похожий случай, только в Москве. Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу, стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит, как на икону: «Дайте, пожалуйста, автограф». А я злой как черт. Иди ты, гово­рю... Все-таки Бог есть!»

В Монреале продюсер Жиль Тальбо организовал запись песен Высоцкого. Запись проводилась на студии мирового класса Андре Перри и Ника Благоны — «Le Studio Morin Heights», расположен­ной в городке Morin Heights, в шестидесяти километрах к северу от Монреаля. На студию поехали вместе с Бабеком Серушем. Пла­стинка «Vladimir Vissotsky: (Chansons)» была записана, но вышла в свет не в Канаде, а во Франции в сокращенном варианте в следую­щем году на студии RCA. На пластинке 11 песен, записанных в со­провождении студийного ансамбля Андре Перри со знаменитым звукорежиссером Ником Благоной.

Из этой поездки Высоцкий вернулся в Москву в первых чис­лах сентября.

На Ялтинском филиале студии им. Горького запущен в работу сценарий фильма для юношества «Ветер "Надежды"». Фильм о по­ходе будущих моряков на учебном паруснике «Товарищ».

Режиссер фильма С.Говорухин попросил друга написать песни для фильма. Высоцкий переделывает песни «Ну вот, исчезла дрожь в руках», «Не хватайтесь за чужие талии...» и пишет новые: «Этот день будет первым всегда и везде...», «Вы в огне, дай в море...», «Мы говорим не «штормы», а «шторма»...», «Заказана погода нам Уда­чею самой...», «Вот послал Господь...». На этот раз все песни, кроме последней, были использованы в фильме и записывались под ор­кестр на Ялтинской киностудии.