1

Как и предугадала Полина, спать они отправились часа в три ночи. Мама Анатолия хотела знать все и сразу, а еще она хотела рассказать о своем, наболевшем. Когда в ходе разговора упоминался отец Толика, то непременно повисала пауза, слова застывали, словно капли росы, которые никак не могут скатиться вниз с зеленых листьев, хоть и должны. Все вздыхали, смотрели кто куда, а потом продолжали. Угощали их бешбармаком, салатами. От вина Полина отказалась, сказав, что беременна. В этом месте паузы не было, будущая бабушка обрадовалась, вскочила со своего места, принялась ходить туда-сюда по комнате вдоль стола, жестикулировать, потом сбегала на кухню, вернулась с горящей сигаретой в пальцах, потом опомнилась, убежала обратно, вернулась с открытой коробкой сока. Все это время Толя с Полиной улыбались, наблюдая за реакцией матери. Успокоившись, женщина разлила по рюмке водки себе и сыну, они выпили, и она принялась вспоминать, как узнала о том, что носит под сердцем ребенка, как вынашивала его, как поскользнулась и упала будучи на пятом месяце беременности, как врач, принимавший роды, сказал, что у них мальчик.

– Твой отец был так горд, – произнесла она, и повисла пауза…

Хозяйка постелила им вместе, во второй комнате, которую когда-то занимал Толя. В ней почти все было без изменений. Лакированный, темного дерева шкаф в углу около батареи, напротив которого стояла пружинная кровать, предназначенная для одного человека. Чтобы детям было удобно спать, хозяйка уговаривала занять ее ложе, которое после исчезновения отца стало одиноким и слишком большим, но Толик отказался, мотивируя свое решение тем, что питает к своей комнате нежные ностальгические чувства. Тогда к кровати придвинули раскладушку, постелили общий широкий матрац, в результате чего получилось просторное место для отдыха, пружины которого скрипели при каждом движении.

– А здесь я выполнял спортивный минимум, – сказал Толик, подтягиваясь на перекладине уголка здоровья, состоящего из колец, лестницы, трех перекладин, качелей, приспособления для боксерской груши. – Ты знаешь, что я ходил в бассейн несколько лет?

– Ты не говорил, – ответила она, сидя на краю кровати, смотря на него.

– Поэтому у него широкие плечи, как у атлета, – похвастала мать, стоящая в дверях в домашнем халате из хлопчато-бумажной бежевой ткани.

Толик был с голым торсом. У него хорошо были развиты дельты, грудные мышцы, предплечья. Сейчас он подтянулся, подбородок его был на уровне металлической перекладины, мышцы напряжены. Он выдохнул и опустился, мягко спрыгнул на пол.

– Не смущай меня, мама, – сказал он, убирая волосы со лба.

– Надо же, – вздохнула женщина, в глазах ее заблестели слезы, она подошла к сыну, обняла его. – Мой мальчик женится на такой красивой женщине, у него будет ребенок. Жаль, что…

Она заплакала. Толя обнял ее. Полина смотрела на покачивающиеся, как маятники, кольца в спортивном уголке. «Жизнь летит, и никогда не знаешь, что ждет тебя завтра. Ты можешь предугадывать, составлять планы и ставить цели, но наверняка не скажешь, все ли выйдет по-задуманному», – появилась в ее голове мысль.

– Я пойду, вы, верно, устали от дороги и от моей болтовни, – взглянув на настенные часы, показывающие половину третьего ночи, спохватилась мать Толика. – Хорошего сна.

– Спокойной ночи! – махнув левой рукой, пожелала Полина.

– До утра, – выключая свет, прикрывая дверь за выходящей матерью, сказал Толя.

В комнате воцарился сумрак. Толик, подходя к кровати, стянул трико, в которое переоделся по приезде. Полина тоже начала снимать одежду, в которой ходила в купе. Он помог ей снять трико и «олимпийку», расстегнул бюстгальтер, сказав:

– Я люблю тебя, Полиночка…

2

Несколько дней он занимался тем, что выискивал достопримечательности, которые мог бы показать будущей жене.

– Вот в этом доме останавливался Пушкин, когда приезжал к нам, – рассказывал он, указывая на дом, находящийся напротив нового торгового центра. – Он работал над «Капитанской дочкой». Знаешь, так смешно. Я ведь в школе не читал это произведение и всегда думал, что оно о моряках. В моей голове рисовались шторма, киты, гарпунеры, сети, доски корабля с засолами, киль. Все это больше напоминало не Пушкина, а Хемингуэя. И только на четвертом курсе университета я решил восполнить пробел и прочитать «Капитанскую дочку». Я так был поражен, что моряков там не было в помине.

– Смешно, – улыбнулась Полина, держа его под руку, переходя дорогу по истертой «зебре». – Я читала все, что задавали в школе, даже летние внеклассные чтения осиливала. Только на «Войне и мире» застряла, места, где описываются сражения, смерть, я пролистывала. Поэтому у меня получилось больше «Мир», чем «Война и мир».

Они гуляли по бульвару у набережной, по которому, несмотря на попытки городских властей сделать его полностью пешеходной зоной, иногда проносились машины.

– Раньше тут ходили троллейбусы, но теперь их упразднили, зато сделали автобусный маршрут, – объяснял Толик. – Теперь старые люди редко выбираются к Уралу, любимому месту прогулок всего Оренбурга, поэтому здесь одна молодежь.

На пляже, тянущемся от пешеходного моста до автодорожного, закрытого в это лето на ремонт, действительно было много молодых людей. Парни и девушки загорали на расстеленных покрывалах, полотенцах, прямо на землистом песке. Многие курили, пили пиво или водку, разлитую в бутылки из-под газированной воды.

– Мы тоже так делали с друзьями, чтобы в ментовку не загреметь, – вспоминал Толя, расстегивая верхние пуговицы рубашки, слишком дорого-броской на фоне одежды собравшихся у берегов Урала людей. – Видишь, бутылка из-под «Буратино», а пузырьков нет. Сразу понятно. Да и пьют залпом.

– А что на том берегу? – указала она на противоположный берег, заросший деревьями.

– «Зауралка», роща, – ответил он. – Там база отдыха, дискотека, кафе, тоже пляж, и опасное место для женского пола.

– Почему?

– Очень часто там обнаруживают тела… Давай не будем об этом, – наморщив лоб, попросил мужчина, совсем расстегнув рубашку.

Полина замечала, какие взгляды на него бросают девчонки, облаченные в купальники, поэтому прижалась к любимому сильнее. Они перешли на тот берег по мосту. При свете дня он выглядел не так уж страшно. Заасфальтированные, около бордюра искрошенные, выщербленные тропинки, вьющиеся меж высоких тополей, берез и других деревьев, которые Полина видела впервые. Почти все лавочки, с установленными с боку от них урнами, забитыми пустыми сигаретными пачками, одноразовыми стаканчиками, бутылками из-под напитков, были заняты. На качелях, выкрашенных в ядовито-зеленый цвет и раскачиваемых ветром, сидел котенок белого цвета с коричневыми крапинками. Он мыл хвостик, иногда поднимал мордочку к солнцу, щурился. Пара шла дальше. Они миновали кафе, дворик которого был заставлен столиками и сиденьями, сделанными из распиленных на чурбачки деревьев. Пахло жарящимся шашлыком, шаурмой. Толик купил две, завернутые в тончайший лаваш.

– Бери! – протянул он ароматную шаурму невесте. – Там весит объявление: «Требуются опытные шаурмены и бастурматоры».

– Кто? – не поняла Полина, наблюдая, как по небу летит птица.

– «Шаурмены и бастурматоры», – повторил Толик и рассмеялся. – Да это шутка такая, шутка.

– Я поняла, – улыбнулась Полина, проведя пальцами по голой груди любимого. Ветер колыхал края его рубашки.

Мужчина поцеловал ее, слизнув с ее губ кусочек поджаристой морковки, взял под руку. Они шли молча, поглощая шаурму. Навстречу попадались пары, некоторые с колясками. Толик с Полиной зашли в глубь рощи. Тропинка расширилась, превратилась в землистую дорогу, граничащую с полем, поросшим травой. Кое-где были расстелены покрывала. Люди отдыхали, угощаясь принесенной с собой едой, громко разговаривали. Некоторые парочки целовались, не стесняясь гладить друг друга, а потом, словно опомнившись, отстранялись, но снова набрасывались, сливаясь в поцелуе, не в силах совладать с либидо.

– Пойдем назад, – сказал Толик. – Как тебе шаурма?

– Вкусная, я наелась. Спасибо, – ответила Полина, прожевав последний кусочек шаурмы. – Я бы не подумала, что тут опасно. Роща кажется мирной, – произнесла она, обведя рукой поле у дороги.

– Но это не так. Не всегда то, что кажется хорошим, является таковым. Се-ля-ви, – возразил мужчина, ощущая, как ветерок лижет торс, треплет волосы, еще больше отросшие за эти дни.

Анатолий сам не понимал, насколько окажется прав относительно этого места, хранящего в себе тайны о многом и припасшем секрет специально для его семьи.

3

– Мам, – встретив на пороге женщину, вернувшуюся с работы, радостно произнес Толик. – У меня для тебя подарок.

– Какой? – скидывая с ног сланцы, спешно проходя в квартиру, спросила она. – Какой?

Она запыхалась, словно до этого занималась бегом.

– Мы купили вам новый телевизор! – стоя в дверях кухни, объявила Полина, сияя улыбкой.

Волосы ее были заколоты на макушке, лицо открыто. Она готовила на ужин макароны с семенем подсолнечника, сметаной и зеленью, поэтому была в фартуке. Этот рецепт она прочитала в одной из газет, которые покупала свекровь. Разбирая эти серые средства массовой информации, Полина заметила, что в каждом из них есть страница, посвященная розыску людей, пропавших без вести. Жениху об этом она не сказала.

– Да? – скорее удивилась, чем обрадовалась, мама. – А он уже показывает, его можно включить?

– Надо только настроить, – ответил Толик, следуя за матерью, зашедшей в комнату, где раньше стоял прежний ламповый телевизор, который в это утро был безжалостно вынесен к мусорным бакам.

– Сынок! Включи мне первый канал, там уже передача началась, а я и без того опоздала, – взмолилась она, увидев мертвый черный экран нового телевизора.

В данную секунду ее не волновала стоимость подарка, не беспокоило то, что надо произнести слова благодарности. Она хотела присоединиться к людям, несущим тот же крест, что и она. Хоть на час ей нужно было сплотиться с теми, кто ждет.

Толик воткнул вилку в розетку, в ручном режиме настроил первый канал. Шла программа, посредством которой разлученные по тем или иным обстоятельствам люди разыскивали друг друга. Ведущие представили очередных потерявшихся.

– Это Галина Ивановна из Керчи. Расскажите нам свою историю, – попросил мужчина в костюме, проникновенно глядя на морщинистую женщину в грязно-серой блузке.

– Зовут меня Галина Ивановна Беседина. Я родом из Керчи. – Тут женщина поднесла руку с платком ко рту, захныкала. – Десять лет назад моя дочь поехала сдавать документы в…

Толик не хотел смотреть это шоу. Он вышел на кухню, где у плиты стояла Полина, перемешивая томящиеся в сметане и зелени подсолнечные зерна.

– Какой же будет вкус у блюда? – прикасаясь губами к ее шее, обнимая правой рукой за живот, спросил он.

– Понятия не имею, готовлю такое в первый раз, – ответила она. – Что за передачу спешила посмотреть мама?

– О розыске людей, – сказал он, отходя от нее, присаживаясь на стул у окна. – А я не могу себя заставить смотреть такие программы.

Толик, глядя на маленького воробья, прыгающего по ветке березы, зеленевшей за стеклом, подумал: «Если у других людей происходит такое же горе, как у нас, значит, им тоже нелегко, следовательно, мы не одни. Возможно, в этом успокоение для тех, кто смотрит это шоу? Как говорила Жанна, людям хочется знать, что другим тоже плохо».

Полина не думала и не знала что сказать. Она следила, чтобы зерна не прилипли к раскаленному днищу сковороды. Вода под макароны уже закипала, поэтому она взяла спагетти, поломала их пополам, чтобы те полностью влезли в кастрюлю. Чуть позже, запустив их, женщина посолила забурлившую воду. И тут раздался крик! Полина удержала в одной руке крышку, готовую упасть вниз, на ноги, но другой рукой она задела кастрюлю, которая пошатнулась и поползла вбок, с газовой конфорки.

– Толик! Быстрее сюда! – истошно звала мама.

Он вскочил и ринулся на зов, задев Полину.

– Прости, – бросил он, выбегая из кухни в тот самый момент, когда Полина схватила пальцами горячий край кастрюли и поставила ее обратно на сине-желтый огонь.

– Черт! – выругалась она, погасила пламя под сковородой с подсолнечником и пошла в комнату, где шумела свекровь:

– Это же она! Только осунулась. Это точно она, Толь!

Полина вошла в комнату, наблюдая, как ее мужчина присаживается на корточки. В этот момент он напомнил ей ломающееся на сильном штормовом ветру дерево-сухостой, руки-ветви которого поднялись вверх, обхватывая крону-голову. Она не видела, как изменилось его лицо. Между тем его рот широко открылся и с шумом втягивал воздух, глаза округлились, кожа побледнела. Толя опустил руки, зажал пальцы правой руки в кулак левой. Его мать наклонилась ближе к экрану, с которого к миллионам зрителей обращалась рыдающая женщина в черном платке:

– Он уехал в Москву, периодически звонил, но несколько месяцев назад пропал. Я ничего о нем не знаю. А с парнем, с которым он уехал, тоже не могу связаться. Люди добрые, Господом Богом молю, помогите найти Геночку! – вытирая пот, выступивший на лбу, но не снимая траурный платок, проревела женщина.

– Это мать Гены, – прошептала Полина, прислонившись боком к косяку.

На экране появилась фотография Геннадия. Появилась всего на миг, и тут же другой человек стал обращаться с просьбой о помощи: «У меня пропала жена…»

– Толенька, как же так? Как она постарела, Толенька, – заревела свекровь, обхватив лицо, склонив голову к коленям.

– Я же сказал, что он подсел на наркотики, поэтому мы разошлись! – психанул «парень, с которым он уехал», выпрямившись, замахав руками. – Надо было ей сказать, что он наркоша?! Ты думаешь, она поверила бы?! Да она бы никогда не поверила, да и меня бы обвинила в чем угодно! Я ему не нянька!

– Толя, Толя! – подходя к нему, попыталась успокоить любимого Полина, но он отмахнулся, чуть не задев ее по лицу.

– Не травите мне душу! – сцепив пальцы в замок, произнес он и закусил нижнюю губу.

Мать плакала, иногда говоря: «Как же так? Вы ведь друзья были?» Толик сорвался с места, подошел к ней, взял пульт дистанционного управления, лежащий на диване, и выключил телевизор. Он сказал:

– Мне надо подышать, мне надо выйти подышать.

Подойдя к Полине, коснулся ее щеки, прошептав:

– Ты не волнуйся, это не приятно, но не волнуйся. Я сейчас приду, ладно?

– Может, мне пойти с тобой? – предложила Полина.

– Нет. Ты же на ужин какую-то вкуснятину готовила, – шептал он. – Я вернусь, и мы поедим. Мать к тому времени успокоится, я успокоюсь.

– Я в норме, – поднимая зареванное лицо, отозвалась женщина. – Пусть идет на воздух, Полиночка, а я тебе помогу со стряпней. Мы поступаем как эгоисты, упиваясь своими несчастьями, мы забыли, что ты носишь ребенка. Я сейчас тебе помогу, только покурю.

Она встала, прошла мимо них к выходу на балкон, закрыла за собой дверь. Через секунду они почувствовали слабый запах табака.

– Я приду, – повторил Толик, направляясь к выходу из квартиры.

– Как скоро? – ощущая пустоту в груди, спросила блондинка.

– Если хотите, то садитесь ужинать без меня, – ответил Толик, прежде чем захлопнуть дверь.

Он ушел. Полина пошла на кухню, включила огонь под сковородой с подсолнечником, попробовала спагетти, успевшие наполовину свариться. Она поперчила воду и запоздало налила туда ложку подсолнечного масла, чтобы макароны не слиплись между собой. «Он не говорил мне, что Гена наркоман. Что же он еще скрывал от меня? Конечно, в те дни мы не были близки настолько, что можно было бы сообщать такое. Я вполне могла подумать, что и Толя балуется наркотой… А вдруг? – помешивая деревянной лопаточкой семечки в сметане, рассуждала она. – Он не балуется этим. Я бы заметила. Конечно, он вел себя странно, но это было, кажется, так давно. Потом у него пропал отец, на нем висел большой проект рекламы, фирма давила на него по срокам. Он не наркоман. Нет. Не наркоман. И ему сейчас тяжело, ему стыдно за то, что он не совершал. Но он не мог ничего изменить. Или мог?»

– Мне нужно было поговорить с ней, – прервала рассуждения снохи мать Толика, войдя на кухню. Она уже переоделась в домашнее.

– С мамой Гены? – уточнила Полина, глядя на нее через плечо.

– Да, – кивнула та. – Нужно было все выложить. Хоть это и больно, но она должна была это знать. Ладно. Чем тебе помочь?

4

Словно мастерский художник разрисовал все вокруг. Толик шел по земле, разукрашенной темным капутом, переходящим в оранжевый марс, расщепляющийся на железно-окисную красно-коричневую рябь. Иногда приходилось наступать на траву, прорисованную зеленым кобальтом с переливами железной лазури. Небо, расстилавшееся над головой, было словно подсвеченный сзади холст, с нанесенными мазками виноградно-синей краски, марганцово-фиолетовой, вспышками церулеума, перьями темно-сиреневого краплака. С приближением сумерек, которые он не заметил, ловкий художник пролил на небосвод краску цвета индиго с полосами ультрамарина, а землю окрасил в темно-красную охру, траву покрыл темно-зеленым кобальтом.

Он очнулся, стоя на краю поля, огороженного со всех сторон бетонными темно-серыми с белыми вкраплениями блоками. Из них торчали, как наросты, ржаво-коричневые металлические скобы. По заросшему травой пространству пролегала теплотрасса. Трубы, завернутые в слой стекловолокна, ваты, неизвестного ему синтетического материала, словно гусеницы, слипшиеся боками жестких тел, пролегли от края до края этой заброшенной территории. Местами, запутавшись в полой сухой амброзии, шелестели на ветру пакеты от чипсов, кукурузных палочек, сухариков. Ветер подул сильнее, и одна из ненужных никому упаковок взлетела вверх, закружилась в замысловатых па, сделала переворот, умчалась прочь с его глаз.

Толик остановился рядом с лежащей на земле бетонной плитой, по поверхности которой пробежали морщины трещин, местами проросли растения, одуванчики тянулись вверх из забившейся в глубокие выбоины земли. Он осмотрелся. Он хорошо помнил это поле. С друзьями, среди которых был и Генка, они частенько наведывались сюда, устраивали пикники. В их компании был парень, его звали Сашей. Так вот он постоянно нахваливал эту, по его словам, «благословенную землю девственно первозданной красоты». Вспомнив манеру Санька разговаривать, Толик улыбнулся. Этот тип любил изъясняться витиевато. Его речь была, словно каллиграфия века Пушкина, такая же помпезная, с закорючками, штришками, галочками, вензелями. Так вот, Александр любил повторять: «Именно в это место вас принесут ноги, когда безжалостные когти ностальгии вопьются в мозг, заставляя переживать прожитые дни вновь и вновь, потому что нет лучше места для дум о высоком, чем этот забытый людьми и сбереженный Богом кусочек суши».

«Я пришел сюда не вспоминать. Я пришел, чтобы забыть, Санек», – подумал Толик и присел на плиту. В задницу впился острый осколок бетона. Толя привстал, стряхнул его, смел крошево с плиты ладонью, поцарапав кожу, присел снова.

«Сколько же сейчас времени? Надо бы позвонить Полине и сказать, что у меня все нормально», – ощупывая ремень, открывая кожух, в котором хранился телефон, думал Толик. Но сотового не было. Он забыл его, в спешке покинув дом. «Они поймут меня», – решил мужчина, глубоко вдыхая.

По небу летели птицы. Вначале он не заметил их из-за потемневшего к ночи неба. Но когда они приблизились, выделившись черными кляксами на полотне цвета индиго, он посмотрел вверх, прислушался к их крикам. «Поминальные песни», – вздохнув, подумал Толик, взяв камушек с земли. Он покатал его по раскрытой ладони указательным пальцем, отметив, что ногти отросли и их нужно подстричь.

«Если она так воспитала своего ребенка, то почему я должен страдать? Действительно! Ведь я не стал наркоманом, несмотря на весь этот мир со всеми его соблазнами, а значит, меня правильно воспитали. А его? Какое вообще мне дело до того, как кого воспитали? – размахнувшись и кинув камешек вперед, подумал Толик. – Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Успокойся». Он глубоко вдохнул, стал медленно выпускать воздух, слушая пробуждаемый им к жизни звук. Небо чернело, словно художник замазывал светлые блики синих оттенков газовой сажей.

Толик встал, раскинул руки в разные стороны и закричал громко-громко. Вместе с криком с углекислым газом из его горла вырывалась боль. Он орал, словно пьяный, которого накрыла белая горячка. Он шумел, заглушая голос совести, обвинявшей его во всем, что произошло с Геной. Толик начал хрипеть, когда поток воздуха почти весь вышел. Внутри горла словно потерли наждачной бумагой. Он затих и услышал знакомый голос:

– Твои ноги нашли путь к месту искупления, но лучше бы ты орал в другом месте.

Сказавший это, человек положил руку на плечо Анатолия, хмыкнул, приблизив губы к его уху, и прошептал:

– Ты мне такое божественное дрючево обломил, братан.

Обернувшись, Толик улыбнулся и раскрыл объятия, словно герой фильма о войне, вернувшийся с победой домой.

– Санек! Я тебя вспоминал только что, – пробормотал он, обнимая одногруппника, стоящего перед ним с голым торсом, в джинсах, застегнутых на одну верхнюю пуговицу, с болтающемся ремнем, и выглядывающим из-за пояса кончиком возбужденного члена.

– Осторожнее, Толян, я еще не эякулировал, – вымолвил тот, отстраняясь.

– Мне подождать? – усмехнулся дизайнер, заметив, как колышется сухостой около забора.

– Обяжешь, – ответил Александр, посмотрев через плечо назад, подтянув джинсы. – А ты не торопишься?

– Иди, пока не опал! – махнул рукой Толик, улыбнувшись.

Друг из времен университета, словно кенгуру, запрыгал в сторону сухостоя, крича:

– Готовься, неизвестная планета. К тебе летит огромный корабль с миллионом пришельцев на борту. Открыть врата, принять вторжение!

– Заткнись, дурак! – донесся женский голос до Толика, повернувшегося к полю.

«Кто-то живет как кролик, а кто-то женится», – подумал он, присаживаясь на плиту.

5

– Я злилась, а потом мама дала мне валерьянки, и я заснула, – прошептала Полина, прижимаясь к нему голой спиной.

– Прости, но позвонить я не мог, телефон забыл, – ответил он, обнимая ее, взяв ладонью ее правую грудь, зажав между пальцами сосок. – Я тебе сейчас расскажу, кого встретил.

Он прижался к ней сильнее. Эта поза называется «ложка». Мужчина сзади на боку, партнерша тоже на боку к нему спиной. Им так больше всего нравилось разговаривать по ночам. Он гладил ее, покусывал в плечи сзади, целовал шею, мочки ушей трогал, и они рассуждали на разные темы.

– Я встретил друга по университету. Я в полном безмыслии забрел на пустынное поле, которое обязательно покажу тебе. В этом месте мы часто устраивали группой пикники. Его показал нам Санек. Его я там и застукал с какой-то девкой. Ты прости, но она действительно девка, потаскуха…

– Откуда ты знаешь на все сто процентов, – насторожилась женщина, повернув голову назад.

– А как можно назвать бабу, которая ждет с раздвинутыми ногами, пока ее трахарь бегает разговаривать с другом, а потом снова занимается сексом? Потаскуха она и есть!

– Они при тебе…

– Нет! Я просто стоял смотрел на поле, потом закричал. Из меня вырвалось, словно боль с криком уйти собиралась. Столько всего накопилось…

– Ты не виноват, – перебила она, повернувшись к нему лицом, прикоснувшись губами к губам, но не целуя. – Ты не виноват в том, что он выбрал такой путь. Я долго думала, пока ждала. Ты скрыл от меня правду, и ты был прав. Ты ушел оттуда и снова был прав. Они не имеют права обвинять тебя в том, что Гена выбрал такой путь.

Он взял правой рукой ее подбородок, поцеловал в губы, в шею. Она вдавила ногти в кожу на его спине…

– Я тебя люблю, – хрипло прошептал он, после того, как, конвульсивно дернувшись, кончил.

– А я тебя, я тебя сильно люблю, – убирая челку с его лба, целуя его, ответила женщина, тяжело дыша. Ее тело было мокрым от пота, соленым.

– Стоит ли после такого продолжать рассказ о встрече на поле? – откидываясь на спину, произнес Толик, правой рукой погладив низ ее живота, выдохнув.

– Давай, все равно не уснем, – отозвалась она и громко сглотнула.

– Санек пришел через несколько минут после того, как пошел, извини за выражение, дотрахать свою девчонку. Ту я даже не видел, она осталась ждать его там, они выбрались с ночевкой и с несколькими бутылками разнообразной выпивки…

– Ты пил пиво, – сказала она, прикрыв груди согнутой в локте левой рукой.

– Да, он притащил с собой. Он так смешно шел, как я тогда, – он привстал на локтях, посмотрел на нее, – Ну, когда мы сделали это с утра, перед работой! Я тогда шел как медведь вперевалку, ноги не сгибались.

Она улыбнулась. Ее волосы, разметавшиеся по подушке, серебрил лунный свет, проникавший в окно сквозь раскрытые шторы. Толя продолжил:

– Мы поговорили о том, кто и чем сейчас занимается. Я сказал, что собираюсь пожениться и что у меня будет ребенок. Я не мог сдержаться. Так хотелось ему сказать, что у меня все отлично. Тогда он спросил: «Так чего же вы, сэр, подобно оголодавшему волку, воете на не проявившуюся еще луну?» Это был удар ниже пояса. Я уже выпил и все рассказал. И о том, как ночевал у тебя, а потом Генка обманул тебя, украл деньги и телефоны…

– Стой! – она пристально посмотрела на него, привстала. – Ты хочешь сказать, что он подстроил то воровство? И ты знал об этом?

– Я догадался, когда нашел свой телефон у нас на съемной квартире, – повинился Толя, потупив взор, подумав: «Нельзя пить, нельзя!»

– Почему ты мне не сказал! – возмутилась она, отворачиваясь, перейдя на шепот: – Ты слишком много от меня скрываешь, тебе не кажется? Я скоро перестану тебе доверять, а это равноценно прекращению всех отношений между нами…

– Перестань, я очень прошу, перестань, – прикоснувшись к ее спине губами, затараторил он. – Я не хотел говорить тебе об этом, мне было стыдно. Я боялся, что ты подумаешь, что мы все такие, все приезжие. Если бы я сказал, что он наркоман, что он ворует, то в наших отношениях все могло измениться…

– Все равно не нужно было врать, – сбросив с себя его руку, сказала женщина и убрала со лба светлые локоны.

– Полиночка, прости. Это последнее, что я могу сказать по данному вопросу, – отстраняясь от нее, отозвался мужчина.

Его горячее тело отодвинулось, по ее спине пробежал холодок, а вместе с ним появилось осознание того, что он может уйти, а она останется одна и никогда не простит себе разрыва, потому что сильно полюбила, потому что у них будет ребенок. Поняв это, она повернулась к нему, схватила его голову руками, привлекла к себе, прошептав:

– Я прощу, но только не лги мне больше, очень прошу, не лги.

– Ладно, – ответил он, целуя ее в левый висок. – Я продолжу?

Она кивнула, сползла ниже, прижавшись щекой к его груди, слушая биение сердца, пытаясь угадать, сколько в нем любви к ней.

– Я все рассказал Саньку, а он ответил, что Генка всегда выглядел как последний гопник. Я психанул. Странно, да? Я должен был бы обрадоваться, ведь эти слова равноценны поддержке, это все равно что услышать: «Толян, ты поступил единственно верным образом». Но я психанул на него, сказав, что не ему судить Генку. Они в универе не ладили никогда, поэтому я так сказал. А он рассмеялся, хлопнув меня по плечу, и произнес: «Ты словно больной, которого излечили, а он требует вернуть все на круги своя, потому что не знает, как жить без болячек в будущем». Так и сказал! Еще назвал меня мазохистом, потому что я переживаю по этому поводу. У меня прямо кулаки чесались поругаться с ним, поспорить, а он парой предложений заткнул все мои страдания и возражения. Это судьба. Судьба привела меня туда, чтобы успокоить.

– Ты смешно говоришь, – ответила она. – В смысле, как-то косноязычно, словно пьяный. Сколько, говоришь, пива ты выпил?

– Началось! Не успели пожениться, а меня контролируют! – наигранно возмутился Толик, погладив ее по шее большим пальцем.

– Потому что я люблю тебя, мой славный, – обняла его Полина. – О чем вы еще говорили?

– Было уже темно, я пошел домой. Договорились встретиться завтра, в кафе.

– Я согласна, – улыбнулась она. – А теперь давай спать, что-то в сон клонит.

Они обнялись и через пять минут уже спали.