1

Он успел. Был вечер накануне похорон, когда он вошел в подъезд знакомого с детства дома.

Гроб стоял на двух табуретках посреди единственной комнаты в квартире, где покойница жила на протяжении нескольких лет. У изголовья обтянутого красной материей гроба стояли цветы в трехлитровых банках. Рядом с ними стоял еще табурет, на котором около иконы Святой Девы Марии горела лампадка. Потрескивание ее фитиля было, пожалуй, самым громким звуком в квартире. Окна были плотно зашторены, внутри стоял полумрак, отчего на входящих наваливалась грусть. Хотелось плакать, но не получалось, отчего становилось совсем плохо на душе. Несколько старушек сидело на расставленных вдоль гроба стульях. Та, что была знакома Толику, прижимала ко рту маленький белый платочек, нашептывая что-то. Он вошел без стука в открытую дверь, разуваться не стал. Сначала увидел скорбное место, уловил незнакомый запах лекарства, мяты, прогорклого масла. Никто из старушек на него не посмотрел. Все лица были обращены к лежащей в гробу старухе. В наползающем сумраке кожа ее казалась еще белее, чем Толик помнил. Морщины почти разгладились. Уголки губ чуть вниз, ладони сложены на груди, в них иконка, на голове платочек. Толя хотел подойти и поправить кружево, опоясывавшее гроб, но тут его тронули за плечо.

Он вздрогнул и обернулся. Холодные руки обвили его шею, а голова в черном платке уткнулась в плечо. Он обнял женщину.

– Привет, – шепнул он.

– Успел, – сказала мать и тихо заплакала.

Он посмотрел в сторону гроба. Пламя лампадки плясало, играя отсветами на стенах, лицах скорбящих и покойницы. Знакомая ему старуха убрала платочек ото рта, посмотрела на него, кивнула и заплакала. «Наверное, считает, сколько ей осталось», – подумал Толик, принявшись рассматривать портрет, висящий на одной из стен. Дед с холста смотрел, как казалось Толе, на подходящих ко гробу.

– Проголодался, наверное, – отняв голову от его плеча, сказала мать. – Я тебя покормлю. Пойдем.

– Не хочется, – ответил он, снимая через голову рюкзак, в котором лежали кое-какие вещи.

– Ну, тогда чай нагрею, ты же любишь. Пойдем, – потянув его за руку, настаивала женщина.

– Я немного побуду здесь и приду.

– Ладно, – ответила она, но не ушла. Толя посмотрел на лицо матери, и ему показалось, что она боится одна возвращаться на кухню.

– Иди, – попросил он, желая побыть в одиночестве. Старухи ему почему-то не мешали. Они словно слились со скорбной комнатой, с гробом и умершей в одно целое и больше напоминали мебель, чем живых людей. «Может, потому, что скоро их черед?» – подумал Толя, делая несколько шагов вперед, протягивая руку.

Пальцы его коснулись тонкой паутинки. Он поправил кружево, чуть сползшее вниз, обнажившее шляпку гвоздя. Взгляд скользнул по ногам бабушки, покрытым белой тканью. Потом ее руки, лицо, обрамленное платком. «Не красиво», – подумал он, захотев снять его, но лишь присел на свободный стул. Поймав на себе взгляд одной из скорбящих пенсионерок, незаметно скрестил указательный и средний пальцы на правой руке.

На него навалилось бездумье. Только слышно дыхание старух, редкие их перешептывания да как фитилек горит. Толик разглядывал комнату, шкаф и видневшиеся изнутри названия книг, крошечные статуэтки героев мультиков, фотографии, линялую коричневую окраску пола, тапочки в углу, комочек пыли там же, иконки, цветы, аромат которых он чувствовал… Время тут словно остановилось, превратившись в вязкое месиво, затягивающее его. Он поймал себя на том, что не хочет смотреть в гроб. А когда он это понял, то находиться здесь стало нестерпимо. Он встал и ушел на кухню.

Там, помимо матери, находилась еще тетя Ира с дочерью.

– Здравствуй, Толя, – кивнули они в унисон.

Он присел за стол, ему пододвинули кружку горячего чая, чашку с пряниками и дешевыми шоколадными конфетами. Взглянув на них, он кое-что вспомнил. Подняв принесенный с собой рюкзак, достал оттуда коробку с восточными сладостями.

– В аэропорту купил, думал, проголодаюсь, – прокомментировал он.

– На самолете летел?! – удивилась тетка, косо глянув на его мать.

– Да. Иначе не успел бы. Похороны завтра?

– Завтра.

– Угощайся, – пододвигая коробку к двоюродной сестре, предложил он. Та взяла рахат-лукум.

– Зубы вязнут, – прошепелявила она склеившимся от лакомства ртом.

– Билеты дорогие? – спросила тетя Ира.

– Не важно, в данном случае деньги значения не имеют, – ответил он и сделал глоток горячей жидкости. – А где отец, дядя Ваня?

– Дома сидят, технику караулят, – ответила тетка. Сестра взяла кружку с полки буфета, подпирающего стену. Набрав воды из-под крана, принялась полоскать рот.

– Перестань! Для этого есть ванная! – осадила ее мать Толика, в то время как тетя Ира даже бровью не повела.

– А что такого, все же свои!

– Иди в ванную! – настаивала женщина.

– Мам, успокойся, – попросил Толя, голова которого начала трещать.

– Вот и я говорю, – вмешалась тетка, – Тома, давай накапаю чего?

– Не надо, только в покое меня оставьте, очень прошу, – выходя из кухни, сказала женщина.

Толя допил чай и вышел. Он нашел мать на улице. В прохладной темноте она стояла у подъезда и курила. Увидев его, стряхнула пепел.

– Они решили меня с ума свести. Все из-за квартиры. Дележка началась.

– У нас есть где жить, – ответил парень, следя за тлеющим огоньком сигареты, чуть более тонкой, чем пальцы матери.

– А ты как?

– Не ругайся из-за квартиры ради меня. У меня есть деньги, и если все пойдет так, как я планирую, то мои доходы не станут меньше. Я думаю, что куплю что-нибудь в Подмосковье.

– Так хорошо платят? – удивилась мать.

– Не то слово, – ответил он, посмотрев в ночное небо, найдя созвездие Малой Медведицы. – В других фирмах в несколько раз меньше.

– Я с ними и не ругаюсь, – продолжила мать. – Но они не верят, что мне все равно. Еще боятся, что бабушка завещание на тебя написала.

– Я не хочу об этом говорить. Как она умерла?

– Я была у нее, когда она решила прилечь отдохнуть, – выпуская струйку ароматного дыма, ответила мать. – До того как закрыть веки, она сказала кое-что для тебя…

Толик напрягся, в груди зашевелилась змея нехорошего предчувствия.

– …Это звучит странно, но она сказала, чтобы ты был осторожнее в Москве. А потом ее глаза словно помутнели, голос как будто изменился. Тогда она сказала, что на твоем счету больше тысячи человек. Да-да, так и сказала. «На счету Толика больше тысячи человек, но место отступить есть…»

Он вспомнил нищенку у входа в метро, Генку, камень с запиской, разбивший окно. Все это промелькнуло перед его мысленным взором за секунду. Мать же докурила сигарету до фильтра, отбросила «бычок» в сторону мусорного вазона и сказала:

– Я очень удивилась и испугалась тогда, а сейчас понимаю, что у нее были предсмертные галлюцинации. Такое случается, я читала.

Мать задумалась, посмотрела на звезды. Толя обнял ее. Она заплакала:

– Почему она умерла? Ведь не было повода. Она была здорова… Для своих лет. Мне так тяжело сейчас. И ты где-то далеко. С тобой нельзя разговаривать каждый день, а отец… Ты же знаешь, – махнув рукой в сторону, всхлипнула она. – Он пьет. Сестра ополчилась на меня, и ее бескультурная дочь сводит меня с ума.

– Перестань. Я буду звонить каждый день, – попытался успокоить маму Толик.

– Куда?! У нас телефона нет!

– Я куплю тебе сотовый, – ответил он, прижав ее сильнее. «Опять началось. На моем счету больше тысячи человек? О чем это? Может, впрямь, предсмертные галлюцинации? Куда я могу отступить? Господи, что она имела в виду?» – подумал Толя.

2

Он бросил рюкзак около кровати.

– Ну, как?

А что еще спросить?

– Как в песне, закопали и забыли. Мать жалко, на нее там давят из-за квартиры, – ответил Толик.

– Наследство, – сказала Полина, присаживаясь на краешек кровати, наблюдая, как он снимает свитер, рубашку, расстегивает ремень джинсов.

– Давай, пожалуйста, не будем об этом говорить. Все жутко неприятно. А главное, что еще целых шесть месяцев ждать, пока откроется дело по наследованию. Шесть месяцев неясности. Я матери сказал, чтобы не конфликтовала, пусть все заберут. Я себе пару старых фотографий, еще прошлого века, взял.

– Покажешь? – попросила Полина, поднимаясь, подходя к нему.

– Позже, – стягивая джинсы, ответил он.

Она обняла его, оставшегося стоять в синих трусах-плавках и серых носках. Они поцеловались. Просеменили к кровати, рухнули на матрац. Лаская ее шею, Толя расстегивал пуговки, стягивал с нее рубашку. Он то закрывал глаза, то открывал, поэтому не сразу заметил, а обратив внимание, остановился и спросил:

– Что это?

Она открыла глаза, посмотрев на запястье правой руки, черневшее синяком.

– Не знаю. Я такая неуклюжая, а кожа у меня чувствительная, вот и хожу постоянно как побитая собака, – слишком быстро ответила она, встала с кровати и начала застегивать пуговицы.

– Ударилась? Ты куда? – спросил он.

– Чай поставлю. Ты ведь голоден, – торопливо причесав пятерней волосы, ответила женщина.

– Я голоден, но в другом понятии слова «голод», – вставая, подначивал Толик.

– Позже. Там все выкипит и подгорит. Я потом сковороду не ототру.

– Выключай огонь и возвращайся, – попросил он, глянув на синяк на ее запястье.

Она поймала его взгляд, чуть дернула плечами и пошла на кухню. Ей не хотелось его огорчать, не хотелось, чтобы он видел ее тело при ярком свете, тогда он заметит еще следы и в просто «ударилась» не поверит.

Толя откинулся на подушки. Ткань пахла ею. В это мгновение он понял, как сильно соскучился. Ее стремительному бегству из постели он значения не придал, потому что вспомнил, как стоял, обжигаемый солнцем, на кладбище посреди толпы приглашенных знакомых, друзей и родных, а четверо поддатых мужиков опускали гроб в свежевырытую яму. Тогда, наблюдая черные кляксы ворон в небе, он подумал: «На моем счету больше тысячи смертей». Эта мысль тут же ушла, но вот она снова всплыла в его голове. «На моем счету более тысячи смертей. Предсмертные слова только забивают мозг да нагоняют страха. А может! Черт! Точно! Возможно, бабушка имела в виду более тысячи рублей на счету в банке, открытом ею на мое имя? Но при чем здесь люди и возможность отступить? Что-то не клеится», – рассуждал Толя, глядя в потолок и слушая, как свистит закипевший чайник, как Полина снимает его с плиты, наливает кипяток в заварник.

Он позвал ее. Она ответила:

– Иди в ванную, прими душ – и кушать!

Он встал, подошел к рубашке, лежащей на столе. В нагрудном кармане он оставил бумажку с номером телефона матери. Перед отъездом он купил два телефона: себе и ей.

– По приезде позвоню, – пообещал парень и сейчас собирался выполнить данное слово.

Выпотрошив карман, он нашел еще какую-то бумагу. Толя развернул ее. Это были перерисованные им со столешницы знаки. «Совсем забыл», – подумал он и убрал их обратно. Из рюкзака Толя достал новенький телефон и неношеную майку. Одевшись, позвонил матери:

– Мам? Я приехал… Да, все в полном порядке… Да… Да… У меня здесь все отлично… Нет, не взрывали… Глупости, мамуль… Плюнь ты на них, пусть хоть горла друг другу перегрызут… Завтра на работу… Еще не спрашивал, не передавал… Обязательно передам… Всем тоже привет… Отцу пламенный… Пока. Я буду звонить, ты карточку обновляй… Пока… Пока.

Он отключился. Посмотрел на свое отражение в лакированной дверце шкафа, откуда на него смотрел высокий парень атлетического телосложения в трусах-плавках, чуть прикрытых майкой, и в носках.

– С кем ты разговаривал?! – крикнула Полина из кухни.

– С мамой, купил ей телефон, – ответил он, шаря в рюкзаке, вынимая оттуда сверток. – Я рассказал ей о тебе. Она передала подарок. Если честно, то я брать не хотел, но она настояла.

– Мне подарок! – поставив масленку на стол, обрадовалась Полина. Ей необходимо было поднять настроение, если она захандрит, то все расскажет ему, а это лишнее.

– Сейчас, – сказал Толик, входя на кухню. Он заметил, что не хватает одного цветка, стоявшего раньше на холодильнике.

– А где фиалка? – спросил он.

– Какая? – удивилась женщина.

Он указал кивком головы, пакет же прятал за спиной, сжимая его в левой руке.

– Когда я ударилась о холодильник, они упали и разбились, – ответила Полина, вспомнив, как отбивалась и умоляла. – Давай подарок!

– Стоп-стоп-стоп, – охладил он пыл женщины, выставив правую руку вперед. – Угадай, что это. Подсказка – для всей страны Оренбург именно с этим связан.

– Платок! – воскликнула она.

– Круто! – выпалил он, протягивая ей бумажный сверток. – Угадала.

Она раскрыла подарок. Настоящая паутинка, легкая, словно воздушная.

– Не знаю, зачем тебе он в столице…

– Спасибо, – прервала она его, обняла, крепко поцеловала.

– Он греет, если холодно, – сказал он, когда сел за стол. Полежать в ванне Толя решил после. Полина тоже присела.

– Тут бывает морозно, – ответила она, аккуратно сложив пуховый платок в несколько раз и положив его на колени.

– Тебе уже холодно, видимо, – намазывая горчицу на корочку «Монастырского» хлеба, бросил Толя. – В брюках по квартире ходишь.

– Под руку попали, вот и надела, – сказала Полина, вспомнив, как толстые пальцы сжимали ее ногу, как она вырвалась, била мужчину по его свисавшей оладьей щеке.

– Что с тобой? – протянув к ней руку, взволновался парень. Он заметил, какими печальными стали вмиг ее глаза.

– Ничего. Просто подумала о том, как тебе тяжело сейчас.

Она макнула печенье в сливки с сахаром. Он пережевал хлеб и проглотил.

– Стоя у могилы, я подумал, что абсолютно прав, считая, что смерть можно перебороть. Возьми хоть историю Иисуса. Он действительно воскрес и действительно вечен, потому что его помнят, во имя его строят храмы и сокрушают народы…

– Ты затрагиваешь очень тонкую и опасную материю, – остановила его Полина. – Нельзя вот так за кружкой чая рассуждать о вечности и Боге. Ко всему прочему нельзя нас равнять с Богом.

– Я не равняю, лапочка, но согласись, – намазывая масло на пряник, продолжал Толя, – человек умирает только тогда, когда имя его предано забвению.

– Умирает память о человеке, а сама душа его живет где-то, возможно перерождается, – отвечала она, размешивая сахар в кружке с вновь налитым чаем.

– Я не говорю сейчас о загробной жизни, я говорю о жизни на Земле именно того человека, той плоти. Вот я. Я умру…

– Перестань. – Она выронила ложечку, та звякнула и упала на стол. Губы Полины задрожали, она прижала пальцы к глазам и разрыдалась. Думать о смерти после случившегося, сдерживая все в себе, было тяжело.

– Прости, я сказал ерунду.

Толик подошел к ней, опустившись на колени. Он уткнулся лбом в ее ногу.

Он случайно надавил на синяк, отчего нерв на лице женщины дрогнул. Она попыталась взять себя в руки и забыть лицо, слова, наглые приставания того человека. Но секундными кадрами кинопленки продолжали вставать перед внутренним взором женщины лицо мужчины, его слова, щупанья, мокрые губы, толстые пальцы, оттопыренный гульфик брюк («Смотри, как ты меня заводишь, какой у меня!»), полированные ногти, разбивающийся горшок с фиалкой…

– Полиночка, – гладя ее ноги, позвал Толя. – Как ты жила без меня? Ничего не произошло?

– Все в порядке. Просто на работе с шефом поругалась, вот и реву как дура, – ответила она, вытирая тыльной стороной ладони слезы. – Давай поедим без разговоров о смерти. Лучше расскажи, видел ли ты своих друзей или еще что-нибудь интересное о поездке.

– Я никого не встретил, – соврал парень, возвращаясь на свое место у холодильника. – В поезде на обратном пути познакомился с парой. Они пили пиво, рекламу которого я придумал. Они даже слоган как девиз своей семейной жизни проговаривали пару раз: «Через жизнь с любовью». Жаль, что они смахивают на будущих алкоголиков. А в самолете…

Он рассказывал ей о том, как кормили в самолете. Удивился тому, что она никогда не летала. Расписал, как это здорово, смотреть в круглое окно-иллюминатор на облака и землю.

Единственное, о чем он промолчал, так это о произошедшей в Оренбурге встрече с матерью Генки. Та очень расстроилась, узнав, что Толя давно с Геной не виделся.

– Я живу в другом районе, работаю допоздна, да и он тоже, – врал дизайнер женщине в дурацкой синей кофте, уродливо подчеркивающей ее некрасивую грудь.

– И не созваниваетесь? У него телефон сотовый отключен, я позвонить не могу, – продолжала расспросы мать Гены.

– Вот и я не могу. Хотя на прошлой неделе мы виделись. Все у него было нормально. Зарплату получил.

– А сколько у него? Не повысили? – спросила женщина.

Он ответил ей, еще чего-то наврал, потом поспешил на вокзал за обратными билетами. Добираясь туда, купил слабоалкогольный напиток и выпил его. Он захмелел, но на душе легче не стало…

Толя с Полиной поговорили еще, избегая слов «смерть», «похороны», «гроб». Потом они пошли в спальню, где он овладел ею. Чувствуя его, она на время забыла того человека.

3

На «пятиминутке» Олег Викторович объявил, что впредь необходимо всем и каждому предлагать новые стратегии продвижения на рынок пива.

– Скоро рекламу пива на телевидении запретят или ограничат, а посему мы должны быть готовы предложить клиентам фирмы другие возможности для завоевания рынка сбыта. По имеющимся у нас данным, будет запрещено использование анимации, образов людей. Более точную информацию мы еще не получали. Подумайте над идеей внедрения сопутствующих товаров клиентов, как мы уже делаем для производителей водки и сигарет…

Началось бурное обсуждение, в ходе которого несколько человек предложили уже опробованный и имеющий хождение в практике способ выпуска и рекламы фисташек, соленого арахиса, рыбки к пиву под тем же наименованием и с логотипом, что и у напитка. Потом пошли предложения и дебаты по виду, содержанию, основным приемам подобной рекламы.

Олег Викторович рассеянно слушал выступления сотрудников, поглядывая на Толика, сидящего ближе к выходу из кабинета. Судя по всему, Толя даже не догадывался, значит, она ничего не сказала. «Боится. Его жалко, да и что он сделает?» От этой мысли на его толстых губах заиграла усмешка. Олег Викторович бросил взгляд на девчонку-дизайнера в короткой юбке, на ее коленки.

– Олег Викторович! – отвлекла вошедшая секретарша.

– Что, деточка? Что случилось?

– Шеф вызывает вас к себе через полчаса, – доложила девушка.

Он кивнул ей: мол, все понял, и она скрылась за дверью.

– Еще двадцать минут обсуждаем – и за практическую работу, – объявил он, нежась в обтянутом ароматной кожей, новом широком кресле. В нем его грузное тело покоилось, словно густой сливочный крем в бокале.

– Так вот, – продолжил прерванное высказывание один из сотрудников, отвечавший большей частью за продвижение гигиенических средств для женщин.

Олег Викторович слушал его вполуха. Он вспоминал, каким мягким было ее тело, как она, вырываясь, ударила его по щеке. Толстяк даже ощутил жжение. «Малыш точно ничего не знает», – улыбался мужчина, посмотрев на Толю, изучающего какую-то бумажку. Толстяк пригляделся. Ему показалось, что от бумажки лучится чистый свет. Олег Викторович поежился в кресле. Такой же свет был в ее словах, поэтому он и ушел, сгорая от желания и не имея силы перебороть эту женщину.

Толя тоже вспоминал Полину. Пытаясь понять смысл знаков, срисованных им со столешницы, он почему-то увидел ее лицо в центре звезды, зажмурился, открыл глаза, видение исчезло.

После совещания он подошел к секретарю-референту, в обязанности которой входило разыскивать в Интернете запрашиваемую сотрудниками информацию. Толя соврал, что хочет использовать эти знаки в новом проекте, но не совсем уверен в их смысле.

– Про звезду я и сама скажу, – посмотрев на листок, сказала девушка. – В книге читала, что звезда используется как защитный символ от темных сил. Путники рисовали у себя на куртках этот знак с внутренней стороны, жители Пенсильвании вырезали звезду на кроватях, ставнях, подоконниках и наличниках. Якобы тогда вампиры не посмеют войти в дом.

– Что это за книги ты читаешь? – поинтересовался парень.

– Брэма Стокера «Дракулу», – хихикнула она. – Ну, и еще кое-какую литературу. Я вообще вечерами одна, поэтому читаю. Симпатичных парней много, а нужного не найду.

– Кто ищет, тот найдет, – ответил Толя, понимая намек девушки. – Когда зайти за данными?

– К вечеру ближе, – разочарованно улыбаясь, сказала она и застучала точеными пальцами по клавиатуре.

Он оставил ей листок, пошел к себе в кабинку. Сегодня необходимо было разработать концепцию продвижения и нарисовать дизайн для химического завода. Рекламировать предстояло небезызвестный клей «Момент», за последнее время потерявший ведущие позиции на рынке. Почему-то в голову к Толику лезли идеи о токсикомании и навеянных ядовитым запахом галлюцинациях.

Слоган он придумал с лету: «МОМЕНТальный результат». Про себя Толя веселился: «Летальный результат». Но смех смехом, а необходимо было придумать что-то серьезное. Над этим он просидел без обеда до половины пятого. Потом поспешил к секретарю.

– Я уже два часа назад подготовила тебе список, – протягивая ему лист, сказала девушка. – Остальные пентаграммы тоже обеспечивают защиту от темных сил. Их изображают на нательных талисманах-оберегах или на стенах дома, на оружии. Если звезда общий знак, то остальные защищают от одной или двух-трех бед.

– Да, – произнес дизайнер.

– Вот смотри. – Секретарь положила лист перед собой, так и не вручив Толе. – Эта загогулина символизирует скандинавского бога, дарящего простым смертным защиту от хворей, а вот эта завитушка оберегает сразу от руки врага и от обмана.

– То есть все вместе защищает от всего сразу? – уточнил парень, сжав в левой руке пальцы правой.

– Да. Их расположение тоже не случайно. Хоть знаки и принадлежат разным культурам, но вместе составлены были в один символ, именуемый абсолютным щитом, неким ученым Ильисимусом в шестом веке до нашей эры. Он утверждал, что подобное их расположение сводит власть тьмы над человеком, носящим их, или над местом, где они изображены, на нет. А самое интересное, он писал, что дьявольские слуги даже не увидят эти знаки. Только продажный человек, согласившийся служить тьме, может заметить рисунки.

– Значит, если мы их видим, то с душой у нас все в порядке, – усмехнулся Толя.

– Значит, так, – улыбнулась девчонка.

– Давай, я сам изучу, – сказал он, забирая листок со стола и чуть коснувшись руки секретаря. На миг он представил девушку без одежды.

– А какой проект ты готовишь с этими знаками?

– Косметика молодежная. Защита от старости. – И он сделал жест, обозначающий «чур меня, чур».

Секретарь рассмеялась. Толя махнул ей на прощание рукой и пошел к себе. В коридоре он столкнулся с Олегом Викторовичем.

– Что это у тебя, новая работа? – спросил он, указав на листок толстым пальцем с заостренным ногтем.

– Хочу в рекламе для косметики использовать, знаки-обереги, – поднося к лицу толстяка отпечатанную на принтере страницу, ответил дизайнер.

– О! – выдохнул мужчина, отстранившись назад. – Интересная задумка.

– С «Моментом» я почти закончил. Занести вам показать?

– Нет, Анатоль, твой непосредственный начальник Людмила Геннадьевна. Я только чуть помог твоему карьерному росту, надеюсь, не забыл?

– Как можно? Я ни…

– Ладно, ладно, иди работать, – обходя Толика, перебил Олег Викторович. Лицо его было напряженным. Щеки напоминали залежалые зачерствевшие оладьи. «Жаль, что Полина не дала мне, – думал он, косясь на лист с пентаграммами, скривив жирные губы. – Тогда бы ты меня точно не забыл».

4

«Зачем этот Сергей начертил обереги на рабочем месте? Он чего-то боялся? А чего? Хорошо было бы узнать о нем больше. Может, зайти в отдел кадров или у кого из коллег поспрашивать?» – так рассуждал Толя после прочтения скачанной из Интернета информации о символе абсолютного щита. Он почувствовал себя детективом, которому предстоит расследовать важное дело.

В отдел кадров идти было поздно. Еще десять минут – и рабочее время закончится. А расспросить кого-то из коллег было вполне возможно. Толя выключил компьютер и поспешил к лифту, надеясь подкараулить кого-нибудь. У кабинки стоял парень, знакомый по «пятиминуткам». Производил он впечатление человека ухоженного: аккуратная модная прическа – каре, очки в тонкой оправе, глаженая рубашка с галстуком под цвет брюк, остроносые туфли.

– Не уезжай! – крикнул Толя, видя, как малознакомый коллега входит в открытые створки, в то время как ему еще оставалось пробежать метров пять до лифта, но…

Прямо перед его носом дверцы закрылись. «Вот придурок!» – стукнув кулаком по стене, подумал Толя. Он подождал минут десять, но никто из сотрудников креативного отдела не появился. Тогда парень, резко почувствовавший усталость, поехал вниз: «Пойду домой, Полина ждет». Но ей пришлось ждать его еще долго.

Она успела приготовить ужин: тушенная в сметане рыба, жареная картошка, гренки, фруктовый салат с йогуртом. Потом убралась, помыла посуду, закинула грязное белье в машинку. За это время у нее в животе образовалась неприятная пустота, захотелось есть. Она посмотрела на часы. Восемь вечера. Толя должен был вернуться к половине седьмого, ну в семь. Отправив в рот пару сухариков, лежащих в пакете на холодильнике, женщина решила протереть пыль в спальне. Как только она взяла в руки тряпку, в дверь позвонили.

– Наконец-то, – поспешила она, но, прежде чем открыть, посмотрела в глазок.

Полина увидела мужчину на лестничной площадке и беззвучно ойкнула, отстранившись от двери и прижавшись спиной к стене. Левую руку она запустила в волосы, правую прижала к груди. Тяжесть в коленях и ниже, в щиколотках, словно щекотка, будто лапки муравьев скребут то тут, то там. «Неужели он осмелился прийти вновь», – подумала женщина, хватая ртом воздух так, словно долгое время провела без кислорода под водой. Испугавший ее мужчина опять позвонил. Полина вздрогнула. Незримые муравьи побежали выше, к пояснице. Она с силой сжала волосы левой рукой. Перед глазами поплыли темные пятна. «Это не может быть он, я обозналась», – стало проясняться в ее голове. Правой рукой Полина надавила себе на грудную клетку, и дышать стало легче. Еще звонок. Женщина глубоко вдохнула и приблизилась к глазку, посмотрела. На лестничной площадке действительно стоял мужчина средних лет с широким лицом и тонкими белыми усиками. Это был не Олег Викторович.

– Вам кого?! – спросила она. Получилось очень тихо, сдавленно, и поэтому она повторила погромче.

– Мне Крюкова Романа, – ответил незнакомец.

– Вы ошиблись, Роман с женой живут на этаж ниже.

– Аааа, спасибо, – понял мужчина. Он развернулся и пошел прочь.

Полина постепенно успокаивалась, но жестокая память воскресила то, что произошло за время пребывания Толика в Оренбурге. Поняв, что не сможет думать о чем-либо другом, пока не вспомнит все, женщина пошла на кухню, налила чая…

Олег Викторович позвонил в ее дверь на следующий вечер после того, как Толик уехал на похороны. Не обрадованная визитом толстяка, женщина открыла дверь. «Это может быть важный разговор, вдруг что-нибудь по работе», – подумала она, туже затягивая узел пушистого пояса на запахнутом махровом розовом халате. Ее волосы еще сочились влагой после душа. Полотенцем, как многие женщины, она их не обматывала, считала, что на воздухе они сохнут быстрее и распрямляются лучше.

– Полина Борисовна, здравствуйте! – вкатывая свое круглое колобкообразное тело в прихожую, сказал Олег Викторович. Она вымученно улыбнулась и поприветствовала мужчину:

– Здравствуйте. А Толика нет дома. Он с другом пошел гулять, осматривать столицу, – соврала женщина.

– Вот и чудненько, – промолвил он, показывая черный с золотым рисунком пакет для пищевых продуктов.

– Вы по какому-то делу, по работе? – спросила она, поправляя свисающие мокрыми сосульками волосы.

– По делу, но не по работе. – Он, не нагибаясь, снял туфли, и она почувствовала запах дезодоранта для ног. – Это к чаю, – потрясая пакетом, говорил мужчина. – Вы же угостите меня чашечкой? Я ровно час стоял в пробке, пока добирался до вашего дома, Полина Борисовна.

– Проходите, – вынужденно согласилась она, повернувшись к кухне.

Они прошли к столу. Олег Викторович извлек из пакета дорогие конфеты, джем, торт «Трюфель», еще конфеты, вафли. Вынимая сладости, он маслеными глазками косо поглядывал то на не прикрытые халатом ноги Полины, то на ее запястья, то на шею.

– А вы только что из душа? – спросил он, сворачивая опустевший целлофан.

– Присаживайтесь. – Женщина указала на стул и пошла к плите ставить чайник. – Я собиралась отдохнуть: поесть, посмотреть мелодраму, выспаться. Толя должен прийти чуть позже. Молодой парень должен общаться с друзьями. Кажется, они все дизайнеры…

Она несла эту чушь, стоя у плиты, спиной к незваному гостю. Что делал тот, она не видела и не слышала. Поставив наполненный водой чайник на раскалившуюся конфорку, она повернулась к Олегу Викторовичу. Вскрикнув, подняла руки вверх, словно уронила что-то. На мгновение ей показалось, что она ударилась о стену. Будто комната незаметно стала узкой. Но стена при этом была мягкой. На самом деле Полина уперлась в податливое тело Олега Викторовича. Тот тихо подкрался к ней сзади, когда женщина занималась чаем.

– Зачем так пугаться, Полина Борисовна? Это всего лишь я, – сказал он, глядя в ее глаза с расстояния в три-четыре сантиметра, словно готовясь поцеловать.

– Вы тихо ходите, – ответила женщина, пытаясь опустить руки и понимая, что в таком случае они упрутся в толстяка.

– Я много чего умею делать тихо и хорошо, – зашептал он, облизав нижнюю губу языком, как будто состоящим из красных маленьких икринок.

Он был так близко, что она заметила трещины на его губах, поры на носу-картошке, каплю пота, выступившую у правого виска. Полина видела, как его круглое лицо приближается к ней. Снова из щели рта вылез язык и потянулся к ее губам. Она опустила руки и попыталась отпихнуть толстяка. Пальцы погрузились в рыхлую, плотную массу. Одна его рука сжала ее бедро, другая обхватила талию. Он прижимался к ней. Женщина повернула голову в сторону, и мокрый горячий язык Олега Викторовича скользнул по ее щеке к уху. Она обмякла и присела вниз, задергалась, словно птица в лапах кошки, потом закричала:

– Отпустите меня!

– Что тут такого, Полина Борисовна, мы взрослые люди, – зашептал Олег Викторович. – Ваш мальчик ничего не узнает, зато его карьера будет расти на дрожжах, вы ведь не против. А для этого ничего и не надо, только порадовать себя.

– Я радовалась до вашего прихода, отпустите! – упираясь ладонями в его мясистый живот, отбивалась она.

– Грубо, зачем так грубо, Полина Борисовна. Я отличный любовник, не мальчиш…

Он осекся. Звук пощечины звоном наполнил пространство кухни. Его тело чуть отодвинулось, но этого было достаточно. Она смогла вырваться и отойти к холодильнику. Вода с ее волос капала на линолеум. Олег Викторович, прижимая толстую ладонь к покрасневшей щеке, повернулся к ней.

– Вот это зря, это не по дружески, Полина Борисовна. Этот жест может только разрушить наши отношения: мои, ваши, Анатоля. А вдруг с ним произойдет что-то жуткое…

Услышав эти слова, Полина испугалась еще сильнее. Она ощутила, как дрожат кончики пальцев.

– Смотри, как ты меня заводишь, какой у меня! – приближаясь к ней, будто косолапый медведь, говорил Олег Викторович, тыча пальцем в оттопыренный гульфик брюк.

Она откинула голову назад. Капли с волос упали на линолеум слезами. Полина попятилась к холодильнику и поскользнулась. Ударилась спиной. Горшок с фиалкой покачнулся и рухнул вниз, едва не задев ее плечо. Рука мужчины с силой сжала ее запястье.

– Не падайте, не хватало еще, чтобы вы убились, – промурлыкал он, но голос его был жесток и холоден.

Он зажимал ее. Женщина ударилась локтем о холодильник, и на ее глазах выступили слезы.

– Господом Богом молю, уйдите! – прошептала она, выдергивая руку из его хватки.

Олег Викторович ушел, собрав все сладости в пакет. Ушел, не говоря ни слова, только зло скалился, поглядывая время от времени то на нее, то вниз, на все еще торчащий гульфик. Она не проводила его. Сползла вниз, прислонясь спиной к холодильнику, и села на корточки. Слышала, как он обувается, ощущала запах дезодоранта. Ее пальцы, пачкаясь, возились в земле, рассыпавшейся по полу. Фиалка погибла. Олег Викторович вышел из квартиры, хлопнув дверью. Ей были слышны удаляющиеся шаги в подъезде. Полина, не задумываясь, запустила грязные пальцы во влажные волосы. Поднявшись, она прошла в душ, чуть не проколов по пути ступню об осколок горшка. Вода из рассекателя смывала грязь с волос, с рук, из души…

Сидя на стуле, сжимая в руках кружку остывшего чая, Полина плакала. Она вспомнила, и ей стало легче. Женщина подошла к раковине, умылась. В дверь позвонили.

Это вернулся Толик. Он не заметил, что у Полины покрасневшие глаза. Он был взбудоражен. Его расследование продвинулось вперед, о чем он хотел рассказать сильнее, чем хотел есть.

5

– Сергей был веселым парнем. Он даже писал статьи в юмористические газеты и журналы. А придуманные им сразу после института рекламы были реальными гэгами, – рассказывал Толя, уплетая рыбу. – Он даже тему однополой любви использовал, а у нас это до сих пор плохо проходит. Несмотря на это, с его подачи женские колготки рекламировали, надев на мужика. А несколько лет назад фирмой была запущена рекламная кампания престижной марки женских духов и косметики. Банеры с рекламой висели во многих городах страны. Изображение на них было поделено на две части. В одном квадрате красотка, в другом – мужчина, из которого эту красавицу сделали при помощи продвигаемой косметики.

– Я, помню, даже купила себе их помаду. Не очень хорошего качества оказалась, – вставила Полина, с улыбкой внимавшая словам Толика.

– Это была его последняя работа мирного плана, – отправляя в рот золотистую картошку, продолжал Толя. – Потом пошла социалка против войны в Чечне, против агрессии США в Афганистане, против распространения оружия массового поражения. Он делал плакаты, нацеленные на снижение межнациональной розни. На одном из проектов было фото с вооруженным мужчиной, наставившим автомат на стоящего перед ним на коленях ребенка. Надпись: «Вы можете оказаться на его месте».

– На чьем месте? – уточнила Полина.

– Видимо, на месте ребенка, – ответил дизайнер, собирая корочкой поджаренного хлеба сметану с морковкой.

– А может, на месте убийцы?

– Действительно. Я тоже так подумал. Странное немногословие. Вообще, многие последние работы Сергея были странными и недосказанными. Их можно было трактовать по-разному. Может, он, как художник, хотел побудить людей сомневаться и выбирать путь самостоятельно?

– А разве реклама, направленная на побуждение к каким-либо действиям, не должна быть конкретной? – наливая себе и Толе чай, спросила женщина.

– Но ведь это социальная реклама. Она не товар продает, а идею.

– А что ты еще узнал о нем?

Толик задумался, посмотрев на потолок, потом в стену, на которой весели ящики с кухонной утварью и крупами. Его губы беззвучно шевелились. Потом взгляд прояснился, и Толя заговорил:

– Два-три месяца до нервного срыва он большую часть времени просиживал на работе. При этом у окружающих возникало ощущение, что делает это Сергей из-под палки. Он, вообще, возмущался, что социальная реклама не его конек, а потом вдруг раз, и, стало казаться, что кроме как ею, он никогда ничем не занимался. Еще у него появились деньги. Он и раньше не бедствовал, а тут вообще стал покупать всякие дорогостоящие безделушки, одеваться в бутиках, за границу все собирался, только работу оставлять не хотел…

– Трудоголик, – вздохнула Полина, сметая тряпкой крошки со стола в ладонь.

Ужин был окончен. Толе оставалось допить чай.

– На трудоголика не похож. Его друг сказал, что Сергей стал фанатиком. Он стремился создать макет такой силы внушения, какого еще не было. Одной работе он мог посвящать уйму времени. Днями просиживал, иногда с красками. Как художник, ищущий совершенства…

– В нашем несовершенном мире, – зевнула она. – Откуда ты все это узнал?

– Я рассказывал про одного из охранников нашей высотки? – спросил Толик, встав, подойдя к раковине, сполоснув чашку.

– Не помню, – ответила женщина, вставая со стула.

– Я познакомился с Петром Алексеевичем. Он охраняет высотку уже лет пять. Так вот сегодня его дежурство. Я уговорил рассказать мне побольше о Сергее, а он переадресовал меня к своему сыну. Я говорил, что Сергей гей?

– Нет, – удивилась Полина, подойдя к нему, стоящему около раковины. Она положила руки ему на плечи.

– Да, он гей. С сыном Петра Алексеевича они были, так сказать, друзья-подружки.

– Пойдем в зал, телевизор включим, и ты мне все расскажешь, – предложила она, взяв его за руку, потянув прочь из кухни.

– Пойдем, – шлепнув ее по попе, улыбнулся парень.

Она, игриво повиляв бедрами, спросила:

– Мальчик хочет пошалить?

Он обнял ее за плечи, поцеловал в шею. Они стояли в темном коридоре, соединяющем комнаты и прихожую. Слабый рассеянный свет с улицы проникал сюда через открытую дверь, ведущую в зал. Толя второй раз прикоснулся к ее шее, она вздрогнула, ощутив, как устала.

– Сделаешь мне массаж? – попросила она.

– Пойдем, – подталкивая ее вперед в комнату, согласился Толя.

Они вошли в зал, уселись на диван. Полина нашла пульт и включила телевизор. Потом она легла на живот, погрузившись в мягкость темно-синего, а в полумраке кажущегося черным дивана. Толя присел над ее поясницей, напряг ноги, оставаясь чуть на весу. Она поерзала. Парень растер ладони одна о другую, чтобы кожа стала теплой, потом потер ее плечи, стал нежно массировать. Подушечками пальцев он ощущал, как напряжены мышцы женщины.

– Расслабься, – прошептал он, наклонившись к ее уху.

Она поежилась, хихикнув:

– Щекотно до мурашек.

Он поцеловал ее в мочку уха. Полина рассмеялась, потом сказала:

– Я перебила твой рассказ, что там с Сергеем?

– Я созвонился и встретился с Ваней, сыном Петра Алексеевича. Он с радостью выложил мне все, что знал. Он считает себя виноватым в том, что не смог спасти друга от психушки, хотя и пытался. Один раз они подрались даже. Ваня обвинил Сергея в фанатизме, а тот чуть не задушил его за это.

– Ненормальный, – чувствуя, как тепло разливается по телу, вставила Полина.

– Ваня сказал, что Сергей помимо всего прочего увлекся чтением книг о магии, колдовстве, и порой казалось, будто он борется за свою жизнь, изучая всякие манускрипты, талмуды, заклинания, примеры и учения. Я говорил, что нашел под столом рисунки со знаками-оберегами?

– Нет! Когда?

– Недавно, – надавив сильнее в области ее шеи, ответил Толя.

– Ты от меня многое скрываешь? – скорее игриво, чем обиженно спросила она.

– Просто это было в день, когда я узнал о похоронах…

– Извини.

Полина перевернулась под ним на спину, протянула руки и обвила его шею.

– Не за что. Я сейчас тебе все рассказываю, – сказал он, наклоняясь к ней, целуя в лоб.

– А где ты этого Ваню встретил?

– В смысле где мы разговаривали? – ложась на нее, уточнил парень.

– Да, – выдохнула она, ощущая тяжесть его тела.

– У входа в ночной клуб. Внутрь я не пошел, потому что еще рано было, он был закрыт.

– Что за клуб? – запустив пальцы в его волосы, спросила она.

– Какой-то в центре, я не запомнил, честно. Меня больше интересовало прошлое Сергея. Зачем он рисовал обереги на рабочем столе? Что-то тут неладное.

– Давай сейчас забудем об этом, – гладя его плечи, прошептала она. – На время.

Он поцеловал ее, воскресив в памяти яркие огни вывески ночного клуба, зябнущего на ветру в легкой обтягивающей одежде Ваню и как он скоро шептал, словно опасаясь чего-то, словно избавляясь от груза. Иван будто стремился быстрее передать тяжесть своих воспоминаний постороннему человеку. Последние слова, которые он произнес, прежде чем попрощаться, были следующие: «Что-то свело Сергея с ума на этой работе. Что-то там не так, ты приглядись».