К читателю

Случайное прикосновение к антигравитационной машине забросило Питера и Кэйт в восемнадцатый век… В двадцать первый век вернулась только Кэйт. Вместо Питера в будущее отправился Дегтярник.

К счастью, рядом с Питером, попавшим в ловушку 1763 года, оказался Гидеон Сеймур. Когда-то он, как и Дегтярник, был слугой лорда Льюксона, но теперь, рискуя многим, подружился с детьми. Несмотря на короткую карьеру карманника, Гидеон остался честным и порядочным молодым человеком (о чем неоднократно говорил преподобный Ледбьюри) и обладал более ясным разумом, чем любой человек в ливрее из его знакомых.

Как и первая часть истории, это повествование основывается на уникальных свидетельствах Гидеона. Я иногда обращалась к его произведению — «Жизнь и времена Гидеона Сеймура, карманника и джентльмена, 1792 год».

В книге нет обнадеживающего начала и успокоительного конца; она о людях, которые попадают в суровые ситуации, не ведая, чем же все закончится, и осознавая, что только надежда и решительность стоят между ними и несчастьем. Маркиз де Монферон, которого всегда описывали как приверженца науки и истины, весьма любил, как вы увидите, и пофилософствовать. Кэйт усвоила некоторые его идеи, и они помогали ей, когда ее собственное представление о Времени потерпело крах. Кэйт спросила меня, могу ли я воспроизвести их здесь, что я с радостью и делаю.

Время нам не хозяин, несмотря на неумолимое раскачивание маятника.

Гражданин Монферон, в прошлом маркиз де Монферон. 1792 год

Обладая крепкой памятью и воображением, разве не плывем мы по реке времени, погружаясь и в прошлое, и в будущее? Точно так же и представление о том, что время неизменно, есть сущая иллюзия. Течение времени, что не касается наших снов, игнорируется при активных действиях и истинно ощущается только в состоянии чрезвычайной тоски. Поэтому не позволяйте времени быть вашим хозяином, скорее сами станьте его хозяином.

Я не спал той ночью, которая, как я боялся, могла бы стать моей последней ночью на земле. Вместо того чтобы спать, я мысленным взором обследовал знакомый пейзаж моего жизненного путешествия и пытался, насколько мог, найти в этом смысл. Мой лихорадочный разум качался между ужасом петли, которая выдавит из меня последний вздох, злостью на несправедливость состояния, в котором я оказался, и слепой, слабой надеждой на то, что моя история не должна прийти к концу — именно теперь.

Жизнь и времена Гидеона Сеймура, карманника и джентльмена, 1792 год

Я не спал. Как я мог потратить хоть одну секунду жизни, что оставалось мне прожить? Быть живым! Просто быть живым! Думать и чувствовать, видеть, и осязать! И все же я понимал, что к тому времени, когда над Ньюгейтской тюрьмой рассветет, я должен примириться с Богом, и молился не только за себя, но и за того, кто лживо обвинял меня, — за лорда Льюксона.

Неоднократно в последовавшие за тем годы я страстно желал вспоминать эти мучительные часы в камере — вспоминать не ужас, а умиротворение, которое наступило в моей душе. Поскольку нет ничего более драгоценного, чем жизнь сама по себе, — и нет ничего легче, чем получить ее в дар. Никогда не забуду, как я обязан моим спасителям, которые безумно рисковали, вырывая меня из челюстей смерти в Тибурне: покойному сэру Ричарду и преподобному Ледбъюри, но больше всего — Кэйт и Питеру.

В Питере все-таки живет проблеск надежды, и однажды, по милости Божьей, он сможет воссоединиться со своей подругой, но мы больше не говорим об этом. Впрочем, есть одно исключение. В годовщину того дня, когда мою жизнь спасли, а право Питера на его нормальную жизнь было потеряно, преподобный Ледбьюри приезжает в Хоторн-Коттедж с бутылками своего лучшего кларета. Мы сидим под раскидистыми ветвями дуба и, глядя на закат в долине, которая столько лет назад приветствовала появившегося здесь Питера, поднимаем наши стаканы за жизнь, за отсутствующие семьи, за здоровье и счастье мисс Кэйт Дайер.

Все началось с того дня, 1 августа 1763 года, когда Дегтярник, заняв место в волшебной машине, украл жизнь, по праву принадлежавшую Питеру. Мы обманули смерть на виселице, но нас связывает не только это. Меня и Синекожего. Теперь мне жаль его еще больше, поскольку я доподлинно понимаю, как горечь, живущая в нем, отняла у него какую бы то ни было возможность испытать счастье на земле. Множество раз я задумывался о том, что приготовил Дегтярнику век Питера и что он сделал с жизнью, которую украл.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Знакомство Дегтярника с XXI веком

Был поздний вечер 30 декабря, последнее воскресенье Рождественских праздников. Погода не радовала жителей Лондона. Холодная мгла, будто саваном, накрыла город. Не было еще и четырех часов пополудни, а на улице уже стемнело. В оранжевом свете уличных фонарей можно было увидеть капельки влаги, пляшущие в ледяном воздухе. На Трафальгарской площади на голове Нельсона громоздились чайки, заброшенные с побережья суровой непогодой. В Сент-Джеймс-парке пеликаны скользили по льду пруда. Харродс, чьи огромные контуры были очерчены миллионами мигающих лампочек, казалось, плывет к Найтсбриджу, подобно роскошному лайнеру. На востоке города гигантские небоскребы, превратившие собор Святого Павла в карлика, исчезали во мгле. Сигнальные огни небоскребов мерцали в тумане, как свет призрачных межпланетных кораблей.

Тем временем в сыром темном переулке у Оксфорд-стрит — дороги, которая многие века вела к Тибурну, месту казней, — улегся бездомный бродяга, он засунул под пиджак газеты и накрылся кучей одеял. Рядом с ним дрожала от холода черно-белая собака. Гул улицы и капли из водосточной трубы мягко убаюкивали человека. Он даже не пошевельнулся, когда его собака вскочила и зарычала. Если бы бродяга глянул наверх, то увидел бы в нескольких метрах от себя тень, темный силуэт на черном фоне. Неподвижная фигура в треуголке возвышалась на большом, сильном коне. Голова всадника склонилась к плечу, как будто он прислушивался. Черный человек, убедившись, что он здесь один, резко наклонился, приложил щеку к шее коня и глубоко вздохнул.

— Что за место, — пожаловался он на ухо коню, — где спускают с привязи всех зверей ада, чтобы напасть на одинокого всадника? По правде говоря, ты неплохо выглядел бы даже в конюшнях Темпест-Хауза. В тебе есть характер — если удастся, я сохраню тебя.

Дегтярник вытер пот со лба и потрепал коня по шее. Каждый его нерв, каждая жилка были в таком напряжении, что он готов был в любую секунду взлететь с места или вступить в бой. За годы службы лорду Льюксону он приобрел страшную репутацию. У него на крючке были все бродяги Лондона и его окрестностей. Что бы ни случилось в городе, Дегтярник узнавал об этом первым и в его власти было изменить ситуацию. Но здесь (а где это «здесь»?) он был одинок, неизвестен и ничего не понимал. Внезапно его поразила мысль, что это путешествие отняло у него все… — кроме самого себя. Он непроизвольно схватился за шрам, за то место, где много лет назад в его плоть впилась петля. Надо найти убежище и проводника по новому миру…

Дегтярник отчетливо понимал, где находится, но только почему-то заблудился. Дороги были как будто те же, но все-таки другие… Это был совсем иной Лондон, наполненный адскими каретами, которые двигались без лошадей с бешеной скоростью. Шумы, запахи и виды знакомого и все же чужого города надрывали душу. Он-то надеялся, что волшебная машина перенесет его в некую заколдованную землю, где мостовые будут устланы золотом. Но не сюда же…

Внезапно Дегтярника насторожил вкрадчивый скрип подошв по гравию. Вспышка фонаря осветила его глубокий шрам, который прорезал сине-черную щетину от челюстей до лба. Дегтярник обернулся.

Раздался окрик:

— Стой! Полиция!

Дегтярник молча ударил каблуками по бокам коня, украденного два часа назад у конного полицейского на Хемпстед-Хит. Не медля ни секунды, конь и всадник перепрыгнули бродягу с собакой и нырнули в толпу. Яростный лай потерялся в шуме самой оживленной улицы мира.

В изумлении Дегтярник таращился на то, что его окружало. Это было время рождественских распродаж, и половина Лондона вышла за выгодными покупками. Чтобы пройти хоть несколько метров по Оксфорд-стрит, плотно забитой покупателями, нужно было обладать немалым мужеством. Нескончаемый поток красных двухэтажных автобусов и черных такси невообразимо медленно двигался по широкой мостовой.

Дегтярник послал коня вперед, тщетно пытаясь прорваться через орущих пешеходов. Сердце его бешено колотилось. Он яростно ругал себя. По собственной воле оказаться в западне! Идиот! Где была голова? Надо было как следует подумать, прежде чем прыгать!

Будь у него такая возможность, Дегтярник скосил бы всех этих людей, как сделал бы кавалерийский офицер с конницей врагов. Но он не мог продвинуться ни на дюйм. Ловушка! Оглянувшись, Дегтярник увидел, как из переулка появилась группа людей в темно-синей форме. Продираясь сквозь толпу, они двигались прямо к нему. Это было такой же угрозой, какой была бы любая банда известных ему разбойников. Почему-то один человек из этой группы кричал что-то в маленький предмет, который держал у рта.

Вокруг толкались, давили на всадника и кричали, чтобы он дал им пройти. Все спасла маленькая девочка, которая потянулась погладить влажный нос коня. Мать отдернула ее ручку. Глаза Дегтярника сверкнули. «Сразу я не сдамся! Они меня не получат! Не получат!» И он устремился на сдавливающую его толпу. Выхватив у кого-то большой черный зонт, он, как мечом, бил по толпе, требуя дорогу. Пронзительные крики донеслись до полисменов, которые еще настойчивее стали пробираться к черному всаднику. Вскоре Дегтярник отвоевал маленький кружок пространства, развернул коня и что-то прошептал ему на ухо. Полисмены уже были всего в каких-то пяти метрах и теперь, разинув рты, созерцали невиданный показ искусства верховой езды.

Дегтярник на какой-то миг попридержал коня, а потом заставил его совершить величественный прыжок. Удар четырех лошадиных копыт по крыше черного такси прогремел подобно раскату грома. Звук был оглушительным. В толпе недоуменно озирались, пытаясь понять, где источник грохота. Ноги коня скользили по блестящему металлу, и Дегтярник, в развевающемся черном пальто, понудил его перескочить на другое такси, затем на следующее… Истерически вопившие пассажиры вылезали из машин. Прохожие замерли. А ошарашенные пассажиры верхних этажей автобусов с удивлением наблюдали спектакль, который давали Дегтярник и его конь. Вскоре крики оскорбленных таксистов сменились смехом, веселыми возгласами и приветствиями.

На лице Дегтярника мелькнуло подобие улыбки, он даже хотел сорвать с себя шляпу и поклониться, но его насторожили порыв ветра и ритмичное дрожание воздуха, заставившее вибрировать землю. Он посмотрел вверх.

На Оксфорд-стрит медленно спускался полицейский вертолет. Он колыхался точно над Дегтярником, его лопасти вертелись, создавая отвратительное, тошнотворное пятно. Когда сверху зарокотал голос, подобный гласу Божьему, Дегтярник поднял руки к лицу и побледнел, парализованный страхом.

— Слезть с лошади. Слезть с лошади и лечь на землю!

Слепящий, тонкий луч света упал на Дегтярника. Даже если бы гость из 1763 года нанял самого известного в Лондоне агента по рекламе, то и тогда не мог бы устроить более эффектного въезда в двадцать первый век.

Усиленный и искаженный голос пилота отскакивал от высоких домов в туманный воздух:

— Слезть с лошади! Немедленно!

Дегтярник не двинулся — просто не мог пошевельнуться. Вертолет спускался все ниже. Пытаясь удержать треуголку, Дегтярник прижал ее к голове, и каким-то образом это простое действие, казалось, сломало заклятие. Он отвел взгляд от летучего чудовища и быстро осмотрелся в поисках пути для бегства. Краем глаза он заметил знакомый переулок, ведущий из Оксфорд-стрит. Взмолившись, чтобы переулок не оказался тупиком, Дегтярник туго натянул поводья и послал коня вперед. Толпа здесь была не такой плотной, и Дегтярник вырвался из круга света и растворился в тени. Пилот вертолета, стараясь удержать жертву в поле зрения, поднялся выше и полетел к южному концу Оксфорд-стрит, направляя прожектор на полуосвещенную мостовую и выхватывая озадаченных прохожих могучим лучом, но беглец потерялся из виду.

Дегтярник вырвался из переулка и с головокружительной скоростью помчался по узким и более спокойным улицам к Пиккадилли. Конь несся галопом, не останавливаясь и не замедляя движения. Если встречалась диковинная карета, двигавшаяся без лошадей, Дегтярник тут же атаковал ее, яростно и дерзко размахивая зонтиком. Во всех случаях его стратегия срабатывала — кареты с визгом останавливались. Но как же низко сидели их пассажиры, съеживаясь позади этих странных, изогнутых окон! Подумать только, они ведут себя смиреннее доярок! Почему они не сопротивляются?

— Почему никто не ездит по городу на лошадях? — завопил он на молодого человека в черном «миникупере». — Где же ваши лошади? Куда делась грязь?

Изумленный молодой человек недоуменно смотрел на всадника.

Дегтярник снова вздыбил коня. Наездник мчался как ветер, но все время чувствовал, что сзади приближается летающее чудовище. Дегтярник спрятался под порталом входа, но его заметили. И он снова поскакал. Мимо проносились витрины невероятной изысканности — поразительные костюмы и сверкающие ювелирные украшения, освещенные огнями, яркими, как солнце. Со свечами или лампами вроде этих, подумал Дегтярник, городу вовсе не нужно ложиться спать. Ночные грабители и убийцы, наверное, страдают от того, что им теперь не найти темного местечка, где можно было бы обделывать свои делишки.

Вокруг все еще выли сирены, но, как и настойчивое жужжание вертолета, страшные звуки постепенно удалялись. Дегтярник позволил себе сбавить скорость и стал рассматривать небо над собой. Он разглядел на западе смутную белую линию, это прожектор вертолета все еще шарил в тумане. Дегтярник облегченно вздохнул.

Конь устал. Он прерывисто дышал, и от боков его поднимался пар. Дегтярник выехал на большую площадь и решил передохнуть. Он что-то прошептал на ухо коню, прищелкнул языком и помчался к железной ограде. Конь перескочил ограду и остановился под прикрытием деревьев. Площадь была пуста, прогуливалось лишь несколько пар. Дегтярник соскользнул с коня и потрепал его по шее.

— Хорошо поработал, мой друг, — сказал он.

Конь с шумом выдохнул сквозь бархатные ноздри и потянулся пощипать травку. Дегтярник направился к скамейкам у дорожки, посыпанной гравием. Плюхнувшись на ближайшую скамейку, он обхватил голову руками. Его знобило — то ли от холода, то ли от ощущения опасности.

Незаметно для Дегтярника на Беркли-сквер выскользнула полицейская машина. Шофер увидел лошадь и выключил мотор. Из патрульной машины тихо вышли двое полицейских и, перепрыгнув через железную ограду, бесшумно приземлились на влажную землю.

Серая белка, которая рылась в мусорном баке среди пластиковых оберток, насторожила Дегтярника. Он поднял голову и увидел на восточной стороне площади ряд красивых, высоких зданий. Несмотря на усталость, он все-таки вскочил со скамейки и посмотрел сначала на западную сторону площади, потом — на южную. Сердце тревожно заколотилось. Беркли-сквер? Неужели это огромное сооружение Лэндсдоун-Хауз? Он глянул на верхние ветви деревьев. Этим деревьям не меньше двухсот лет!

— Что за чудо, как такое возможно? — громко воскликнул он. — Это и правда Беркли-сквер!

Только в прошлом месяце он сопровождал сюда лорда Льюксона для встречи с мистером Адамсом, архитектором, который пытался уговорить его хозяина продать дом на Берд-Кейдж-Уолк и вместо него построить дом здесь, на Беркли-сквер. Но тогда тут не было ни единого дерева, и Лэндсдоун-Хауз только начинали строить! И тут Дегтярника осенило. Он с самого начала понял, почему этот Лондон был ему одновременно и другом и чужаком — но не хотел в это верить.

— Я погиб! — воскликнул Дегтярник. — Машина забросила меня в будущее! Как я вернусь домой?

Его удивило, что на него началась охота, в его время на такое никто не решился бы. Увидев двух человек в той же форме, что и на преследователях на Оксфорд-стрит, он нырнул прямо к их ногам и, схватив за коленки, повалил друг на друга. Они еще не поднялись, а Дегтярник уже вспрыгнул на коня и помчался прочь. Полисмены кинулись к патрульной машине и стали вызывать по радио подмогу.

У Дегтярника колотилось сердце. Эти коротко стриженные солдаты в безобразной синей форме явно не собирались прекращать погоню. Он был лисицей, и его преследовала куча гончих. Со всех сторон гудели сирены. Вертолет изменил курс и приближался к нему. Каким образом?! Как они это делают, как солдаты могут дать друг другу сигнал на таком большом расстоянии?..

Он должен найти дорогу назад к своему старому притону, найти убежище в соборе Святого Павла в Ковент-Гарден. Надо избегать главных дорог, где можно стать легкой добычей для летучего чудовища. Ему нужно двигаться на юг, к Грин-парк, а потом на восток к Лейстер-сквер, старательно избегая Пиккадилли.

Но когда Дегтярник повернул на Доувр-стрит, ему навстречу опять выехала карета без лошадей. На крыше кареты мигали синие огни, и сирена выла так громко, что было больно ушам. Карета на страшной скорости неслась прямо на него. Дегтярник сильно натянул вожжи, лошадь встала на дыбы. Обернувшись, всадник увидел еще две полицейские машины, которые двигались к нему со стороны Лейстер-сквер. Тогда он полетел к Албермэрл-стрит, но, испугавшись, что попадет в ловушку на Пиккадилли, где его будет хорошо видно, резко остановился и свернул на Бонд-стрит. Лондон был одет в другие, яркие одежды, но, однако, скелет его остался тем же. Дегтярник хорошо знал эти улицы. Он дерзко мчался вперед, но спустя мгновение, даже не оборачиваясь, понял, что преследователи уже рядом.

— Так, — закричал он лошади, — кажется, ты — последний скакун в Лондоне, а за мной охотятся люди, решившие оказать мне такое гостеприимство, от которого я готов отказаться… Ха! Будь прокляты их глаза, скажу я тебе! Если они намерены схватить нас, давай устроим им трудную погоню!

Дегтярник повернул прямо в Берлингтонскую Аркаду, в которой бывал не раз, но сейчас, увидев этот стеклянный туннель, полный роскошных магазинов с хрусталем, серебром, ювелирными украшениями и шелками, он оторопел от такой богатой добычи. Время подходило к закрытию магазинов, и здесь оставалось лишь полдюжины прохожих. Воздух звенел от оглушительного цоканья копыт по полированному каменному полу.

— Стоять! — крикнул Дегтярник и натянул удила. Конь взбрыкнул и тут же затормозил у витрины ювелирного магазина. Глаза Дегтярника пожирали королевское сокровище из драгоценных камней и золота, которое сверкало перед ним в сером бархате. Женщина в жемчужном ожерелье и кашемировом пальто стояла у соседней витрины. Если Дегтярника заворожил сверкающий под светом ламп сапфир размером с каштан, то женщину заворожил вид темной фигуры, возвышавшейся над ней. Взрывной рев полицейских мотоциклов, влетевших в Берлингтонскую Аркаду, разбил сапфировое колдовство, но Дегтярник не собирался покидать это место, не прихватив добычу. Он перевел взгляд с витрины на жемчужное ожерелье женщины и резко дернул нитку бус. Застежка сломалась, лицо женщины исказилось от ужаса. Рядом заскрежетали два мощных мотоцикла, но Дегтярника и след простыл.

Пиккадилли-Серкус находился совсем недалеко. В Лондоне начиналась вечерняя жизнь. Над суетой улицы мигали гигантские неоновые знаки, черные кэбы доставляли театралов на Шафтсбери-авеню, и у ресторанов, изучая меню, стояли рука об руку парочки. На краю фонтана, под статуей Эроса, сидела большая группа молодых туристов. Они пили из жестяных банок и, несмотря на холод, были одеты лишь в майки. Один из них фотографировал своих друзей, которые встали на ступеньках фонтана и, смеясь, принимали дурацкие позы. Внезапно они замерли, их внимание привлекло что-то, появившееся за фотографом, парень обернулся и направил аппарат на чудо, которого не обещали туристические проспекты.

К ним, прокладывая путь сквозь толпу на тротуарах и наперерез транспорту, скакал на коне одинокий всадник. От него врассыпную разбегались люди. Когда ошеломленный водитель затормозил прямо перед ним, конь всадника вспрыгнул на крышу машины, а затем продолжил свой путь к Пиккадилли-Серкус.

— Вот это да! — воскликнул фотограф и направил аппарат на преследователей всадника. Стена из полицейских машин и мотоциклов со слепящими огнями и воющими сиренами протянулась от одной стороны улицы до другой. Над ними, как оса, готовая ужалить, зло жужжал вертолет.

Парень перевел фотоаппарат на всадника в странной черной шляпе, с напряженным беспокойным взглядом. На лице всадника вспыхнуло выражение удовольствия. Похоже, он просто веселился! Фотограф одобрительно засмеялся. Что бы ни сделал этот человек, он явно досадил полиции — полицейские просто бесновались!

Когда всадник подъехал ко входу на станцию метро «Пиккадилли-Серкус» и увидел нескончаемый поток людей, спускавшихся под землю, он тут же замедлил движение. Оглянувшись на отряд полицейских машин, которые вот-вот настигнут его, он стал спускаться вниз по ступенькам в лондонское метро. Конь так доверял своему новому хозяину, что без принуждения пошел вниз, будто ездил в метро каждый день. Наверху завизжали тормоза полицейских машин и мотоциклов. Пассажиры в панике помчались вверх по лестнице, но их тут же прижали к стенам полицейские, сгрудившиеся в билетном зале в жаркой погоне за сорвиголовой на коне, за которым тянулся хвост нарушений через половину Лондона.

Через несколько минут после того, как конь спокойно взобрался вверх по ступеням другого выхода, оттуда вышел человек, одетый в твидовый пиджак, который был велик ему на несколько размеров. Его длинные черные волосы сзади были собраны в крысиный хвост, а спереди падали на лицо, пряча отвратительный шрам на щеке. Человек, опустив голову и засунув руки в карманы, двинулся к Ковент-Гарден.

* * *

Кэйт проснулась с криком:

— Питер!

Доктор Пирретти, которая вела в густом тумане по дороге M1 взятый напрокат автомобиль, от неожиданности вильнула в сторону.

— Оййй! — воскликнула она. — Вот это крик!

Лабрадор Молли заскулила из багажника, положила золотистую морду на спинку заднего сиденья и лизнула лицо Кэйт. Отец Кэйт, доктор Дайер, отодвинул собаку.

— Кэйт, все в порядке, — сказал он, успокаивая дочь. — Ты в безопасности. Я думал, ты вовсе не захочешь просыпаться — ты пропустила все самое веселое…

— Где я, папа? Что случилось?

— Ты едешь домой. Анита везет нас в Дербишир.

— Анита?

— Доктор Анита Пирретти — из НАСА. Я рассказывал тебе — она и Эд Джакоб приехали из Штатов, когда услышали, что вы с Питером исчезли из лаборатории. Она ведущий ученый антигравитационного проекта…

— Слишком много подробностей! — возмутилась доктор Пирретти. — Бедный ребенок! Она только-только пришла в сознание!

— Анита и Эд сделали все, чтобы забрать нас с Хемпстед-Хит, не привлекая слишком большого внимания.

— Если бы нас увидели, — засмеялась доктор Пирретти, — мы уже были бы в полицейском участке! Твой папа и я выглядели несколько подозрительно, когда в темноте запихивали в машину девочку без сознания и собаку…

— Эд выглядел не менее подозрительно, затаскивая в большущий фургон антигравитационную машину…

— Лучше слишком большой фургон, чем слишком маленький!.. Кэйт, ты даже не представляешь, как я рада видеть тебя…

Но Кэйт не слушала ее.

— Папа! — воскликнула она, не обращая внимания на доктора Пирретти. — Что случилось с Питером? Где он?

Наступило молчание.

— Питер остался там. Его место занял Дегтярник… Я ничего не смог сделать…

— Надо вернуться назад! Мы не можем оставить его там одного!

— Прежде чем мы решим, что делать дальше, я отвезу тебя к маме…

— Что тут решать? Мы должны вернуться и забрать его!

— Шшшш… Кэйт. Успокойся. Все будет хорошо…

— Мы едем назад, чтобы забрать его, да? Я обещала, что никогда не покину восемнадцатый век без него.

— Конечно, поедем, дорогая, но сейчас тебя ждет мама… Ей и так досталось. Уж не говоря о твоих братьях и сестрах. Сэм был рядом с мамой, когда она ответила на телефонный звонок. Он просто вышел из себя — не могу сказать, смеялся он или плакал.

— Бедняжка Сэм.

Кэйт глубоко вздохнула и закрыла глаза, но к ней тут же снова вернулось живое воспоминание о том, как Питера отбросило от антигравитационной машины, и на долю секунды она опять испытала ужас того момента. Испуг в темных глазах Питера, когда он отодвигался вдаль… Она вздрогнула и приложила руку ко лбу.

— У тебя болит голова?

Кэйт кивнула.

— У меня тоже. Я дам тебе таблетку от головной боли.

— Как ты думаешь, и у Молли болит голова?

— Вероятно.

Кэйт обернулась и погладила мягкие уши Молли.

— Хорошая девочка.

Доктор Дайер налил немного горячего чая из термоса и протянул Кэйт кружку и шоколадку. Кэйт проглотила таблетку и быстро слопала шоколад, чтобы заесть неприятный вкус таблетки.

— Мммм… Мне так не хватало шоколада.

Доктор Дайер рассмеялся.

— Так, может, ты все-таки поздороваешься с Анитой?

— Ой, извините. Здравствуйте, Анита.

— Я так рада видеть тебя, Кэйт, — сказала доктор Пирретти. Она говорила с приятным калифорнийским акцентом. — Ты была в потрясающем и уникальном путешествии, но я очень надеюсь, что больше никто не последует по твоим стопам!

— Нет, мы должны вернуться туда за Питером! — встревоженно воскликнула Кэйт.

— Разумеется, мы это сделаем, — быстро сказал доктор Дайер. — Хорошо, что он там с друзьями. До тех пор, пока мы не вернемся, Гидеон будет с ним…

— Но, папа, Гидеон в бегах!

— Что ж, раз Питер сейчас с Гидеоном, они просто некоторое время будут вместе в бегах, ведь так? И единственный человек, который знает, как все устроить, — это Гидеон. Если ему нужно затеряться на какое-то время в 1763 году, он так и сделает. Там же не так, как у нас, когда ты не можешь ступить и шагу без направленной на тебя камеры слежения.

— Я клялась Питеру, что не вернусь назад без него. Я чувствую себя такой виноватой… он все еще там, а я — здесь…

— Вряд ли ты в этом виновата! Кэйт, я и в самом деле считаю, что сначала ты должна немного отдохнуть. Мы доберемся до фермы часа через два.

— Но…

— Никаких «но». Побудешь просто пациенткой, пока мы со всем не разберемся… Хорошо?

Кэйт неохотно кивнула, прислонилась к плечу отца и закрыла глаза. Она чувствовала себя так ужасно, будто выздоравливала после тяжелой болезни. Она засыпала и просыпалась, смутно слыша шум мотора и разговоры взрослых. Неожиданно, в полусне, она услышала свой вопрос:

— А где Дегтярник?

— Не знаю, дорогая. Когда я очнулся, он уже сбежал.

Как только доктор Дайер убедился, что Кэйт спит, он стал обсуждать с доктором Пирретти, что следует говорить полиции и родителям Питера. В конце концов они решили: единственный правильный путь — настаивать на том, что Кэйт страдает амнезией. Она должна говорить, что не помнит ничего, что случилось после того, как побежала по коридору лаборатории за Молли.

— Как вы думаете, Кэйт все это выдержит?

— Она понимает, как это важно. Уверен, у нее все получится. И хотя с инспектором Уилером нечего ожидать легкой жизни, для Кэйт будет гораздо проще отрицать, что она что-то помнит, чем обсуждать придуманную историю, которую инспектор с большим удовольствием развеет в пух и прах. Если он уловит хотя бы смутный запах правды, он нас в покое не оставит. Нельзя сбиваться с намеченной линии.

Они замолчали, когда совсем стемнело. Чуть погодя доктор Дайер сказал:

— Мне так хотелось объяснить Питеру, что его отец пытался дозвониться ему, как раз когда они с Кэйт неслись сквозь время… Отец с сыном явно сильно поссорились. Раза два я пытался сказать Питеру о том звонке, но вокруг все время были люди, и я никак не мог найти подходящего момента. Не знаю, каковы последние воспоминания Питера об отце, но уж точно не очень хорошие… Ну… теперь поздно об этом говорить…

— Эндрю, не корите себя за это. Вам и в голову не могло прийти, что мальчик спрыгнет с машины, а негодяй из восемнадцатого века отправится в двадцать первый.

— И все равно мне не по себе… Так что вы собираетесь делать с антигравитационной машиной?

— Я попросила Эда Джакоба держать ее запертой в фургоне, пока он не подыщет более безопасное место. Затем я хочу отправить его в Штаты, чтобы он повидался с Рассом Мерриком из МИТ. Я рассказывала вам, что мы приехали повидаться с вами после исчезновения Питера и Кэйт потому, что антигравитационная машина Расса бесследно исчезла в ту же самую ночь, когда исчез и человек, убиравший офис…

Доктор Дайер кивнул.

— И вы обсуждали, что одно и то же произошло на противоположных сторонах Атлантического океана…

— Кроме того, оказалось, что все это был отвлекающий маневр. На самом деле уборщик не затерялся в тумане времени, в конце концов его нашли в Новой Каролине.

— А машина?

Доктор Пирретти пожала плечами:

— Не знаю. Только бы ее не украли. Иначе… Страшно даже подумать о последствиях. Прошлой ночью Расс звонил мне и сказал, что почти закончил работу над прототипом антигравитационной машины, в которую включены элементы, спроектированные вашим другом Тимом Уильямсоном.

— Вы сказали ему, почему попросили соорудить ее так быстро?

— Нет… и его не обрадует, когда Эд скажет, что теперь у нас есть машина Тима и я прошу приостановить работу. Вряд ли я скажу Рассу, что мы намереваемся ее разобрать…

— Разобрать?! Сначала надо забрать Питера сюда — вдруг машина Тима испорчена?

— Именно из-за Тима Уильямсона я так тороплюсь разобрать обе антигравитационные машины.

— Но почему? — встревожился доктор Дайер. — Что такого он сделал?

— Вопрос скорее в том, что он сделает. Пару дней назад он заходил ко мне и сказал, что если мы открыли возможность путешествия во времени, то вскоре кто-то еще сделает то же самое. Такое открытие не утаить. Тим настаивал, что абсурдно и нелогично замалчивать столь важное открытие. Говорил о патенте на «его» изобретение, по поводу которого обратится в Министерство Защиты — хочет быть уверенным, что оно не попадет не в те руки…

— Думаю, это не поможет. За такой секрет могут и убить, и Тим это понимает!

— Чувствую, добром это не кончится, — продолжала доктор Пирретти. — Мы обречены на поражение.

— Я повидаюсь с Тимом и попытаюсь вразумить его. Хотя не могу сказать, что удивлен. Представьте, вы сделали открытие, способное потрясти мир, а вам заявляют, что вы должны от него отказаться…

Доктор Пирретти лишь нахмурилась, она выглядела очень уставшей.

— Знаете, — наконец сказала она, — когда взорвали первую атомную бомбу, Оппенгеймер, увидев поднимающееся в небо смертоносное облако, сказал: «Я становлюсь Шивой, разрушителем миров».

— И вы именно так относитесь к путешествию во времени? — спросил доктор Дайер.

— А вы? Чем больше я об этом думаю, тем больше ужасаюсь тому, что мы сделали.

Кэйт застонала во сне, отец попытался уложить ее поудобнее, натянул на нее синее клетчатое одеяло и убрал с лица пряди рыжих волос.

— Она в порядке?

— Да. Она быстро приходит в себя. Кстати, — продолжил доктор Дайер, — как вы себя чувствуете? В госпитале разобрались с вашей головной болью?

— Нет. Плюс к тому у меня еще возникли проблемы со слухом. Не то чтобы я не слышу… скорее наоборот. Это трудно объяснить… Иногда я думаю, что я…

— Что?

— Нет… Не буду на этом зацикливаться. Мое сверхактивное воображение иногда устраивает со мной такие шутки. — И она быстро сменила тему: — Что же делать с нашим незваным гостем из прошлого? Полагаю, мы просто обязаны найти его и отправить назад. Правда, боюсь, что он исчезнет из виду, и мы больше никогда о нем не услышим. В конце концов кто поверит, что он из восемнадцатого века? Как вы его называли?

— Дегтярник. Он был повешен за преступление, которого, вероятно, не совершал. К несчастью для него, люди не знали, что он еще жив, когда его измазали дегтем, привязали к виселице, стоявшей на поле у деревни, и оставили воронам.

Доктор Пирретти содрогнулась.

— Отлично… значит, вы привезли сюда не просто человека из прошлого, а негодяя, обозленного на весь мир!

— Дегтярник меня не беспокоит, я волнуюсь о Питере. Вы… вы не особенно против того, чтобы попытаться спасти его, а?

Доктор Пирретти долго не отвечала и наконец сказала:

— Вы наверняка понимаете: еще одно путешествие во времени может повредить Вселенной таким катастрофическим образом, что трудно и вообразить… Правильно ли рисковать безопасностью человечества во имя спасения одного невинного мальчика? Вот какой вопрос я задаю себе — и ответа на него не знаю.

Вечерний воздух Ковент-Гарден был наполнен аплодисментами и смехом. Вокруг уличных артистов, готовившихся к представлению, толпились зрители. Артист, балансировавший на велосипеде, предлагал бросать разные предметы через колесо, высотой с автобус, обещая поймать их на голову. Кто-то бросил пустую банку из-под пива, и артист умудрился поймать ее и покачивать на лбу, напевая «О, моя дорогая Клементина». Чем заслужил долгие аплодисменты. Дегтярник дивился на хитроумное изобретение, на котором артист ездил с таким мастерством, вовсе не заботясь о пивной банке, которая выглядела металлической и все же казалась очень легкой.

Дегтярник стоял, укрывшись за колонной, под портиком собора Святого Павла, который, подобно римскому храму, возвышался на западной стороне Ковент-Гарден. Много раз за свою жизнь Дегтярник стоял на этом же самом месте — то прятался от дождя, то выискивал новые таланты, наблюдая за спектаклем, который разыгрывали лондонские плуты, обделывавшие свои делишки. Он любовался искусством карманника, который воровал табакерку или кружевной платок у джентльмена, идущего посмотреть мистера Гарика в его последней роли в театре Ковент-Гарден, — и если карманник был хорош, то его жертва ничего не замечала. В безлунную ночь Дегтярник следил за бандой разбойников, скрывавшихся у входа в переулок в ожидании запыхавшегося проводника. Проводнику платили за то, чтобы он с фонарем на высоком древке провел к неосвещенному проходу группу людей и бросил совершенно беспомощных в темноте. Тут-то бедолаги и становились жертвами грабителей…

Главный вход собора Святого Павла выходил не на площадь, а располагался на противоположной стороне здания, куда надо было пройти по приятному церковному двору, который выводил на Бедфорд-стрит. Дегтярник только что вернулся оттуда, там его недовольно встретил старший церковный служитель, не позволивший войти в церковь.

В этот вечер в церкви был концерт, и голос певицы-сопрано парил в ночном воздухе. Дегтярнику повезло, что полиция потеряла его след, потому что убежище, которое он рассчитывал найти в соборе, не сжалилось над ним. Старик служитель зашел так далеко, что попытался продать ему билет.

— Я прошу об убежище, а вы требуете десять фунтов!

— Или пять для льготных. Вы студент или безработный? — спросил старик, но его оскорбленный собеседник, разозлившись, уже ушел.

Итак, пока Дегтярник, получив отказ в убежище, стоял и разглядывал площадь Ковент-Гарден, он размышлял, как же жить в этом странном мире. Придется начинать все сначала. Хотя Дегтярник и был весьма могущественной персоной, ему надоело прислуживать лорду Льюксону. И в этом Лондоне он никому не обязан кланяться… Судьба привела его к волшебной машине в Дербишире, и теперь ничто не помешает ему добиться своей цели.

Толпа взорвалась смехом. Дегтярник поднял голову и понял причину веселья. Маленькую девочку лет пяти артист пригласил бросать пластиковые кольца, которые он должен был поймать зубами. Девочка догадалась, что ей сильнее аплодируют, если она не попадает, и стала беспорядочно бросать кольца в толпу. Почувствовав, что артист старается скрыть злость и досаду, толпа рассмеялась. Вскоре артисту надоело, что ребенок украл у него успех, и он прекратил представление. Он поклонился в последний раз и пошел по кругу с шляпой. Зрители полезли в карманы, и монеты дождем посыпались в шелковые внутренности шляпы. Тех, кто уходил, не заплатив, артист стыдил, да так громко, чтобы они его услышали. Многие виновато возвращались и бросали толстенькие фунтовые монетки в звонкую кучку. Когда артист протянул шляпу Дегтярнику, тот глянул на него и холодно покачал головой.

Уличный артист снова настойчиво потряс шляпой со звенящими монетами перед Дегтярником.

— Значит, вы считаете, что я вас бесплатно развлекаю, да?

Дегтярник так рассмеялся ему в лицо, что артист почувствовал холодок между лопаток и вынужден был рассмеяться в ответ.

— Право слово, сэр, вы здорово развеселили меня.

Дегтярник схватил руку артиста железной хваткой и с силой вырвал шляпу из его рук. Он перестал смеяться и уставился на артиста взглядом, от которого у того в жилах застыла кровь. Уже не глядя на него, Дегтярник швырнул шляпу вместе со всем ее содержимым, и монеты покатились по брусчатке площади.

— Ой!!! — пронзительно закричал артист и замахнулся на Дегтярника. Но Дегтярник, легко уклонившись от удара, схватил артиста за ухо и безжалостно крутил его, пока мужчина, взвыв от боли, не упал на колени.

— Там, откуда я прибыл, у нищих лучшие манеры, — сказал Дегтярник высокомерно. — Молись, чтобы наши дороги не пересеклись.

* * *

Дегтярника порадовало, что старые закоулки в городе сохранились. Правда, теперь они стали такими приличными, что вызывали у него смех — чего только он не видывал на этих улицах! Несомненно, со всеми прошлыми делишками расправились люди в темно-синей форме…

Удивительно, как быстро новизна перестает быть новизной. Прослонявшись полвечера по Ковент-Гарден, Дегтярник уже не поражался женщинам в брюках с короткими стрижками. В сущности, ему это даже понравилось. Но как из-за этих фасонов должны страдать торговцы одеждой, подумал он. Ведь из материала, который шел на одно платье его времени, можно сделать одежду для трех теперешних женщин. Его уже не ошеломляло, что девушки открывают лодыжки — и колени, и бедра, коли на то пошло. И он уже привыкал к виду большого количества иностранных обличий. Однако ему трудно было понять, куда пропали жалкие, голодные лица со всех уличных углов… Исчезла армия босоногих детей и нищих — кожа да кости в мешковине. Вместо них он видел пухлых людей с блестящими волосами и очень белыми зубами! И таких было множество. Дегтярник впитывал новые впечатления и радовался. Неужели весь Лондон такой же?

Ему нравились витрины магазинов, ярких, как солнечный день, и неоновые знаки, и оранжевые уличные огни. Он быстро научился ходить по тротуару и заметил, что если люди хотели перейти на другую сторону улицы, они шли по белым полоскам, нарисованным на твердой, темной мостовой. Дегтярник предпочитал наудачу проскочить через улицу, отчего лавина машин со скрежетом останавливалась и гудела в рожки. Он словно играл в салочки с потоком карет без лошадей и постепенно заинтересовался ими. Ему нравилось, как они скользят по дороге и какими беззаботными выглядят пассажиры внутри. Он боролся с нахальным желанием открыть дверь и покончить с этими людьми одним ударом. Когда одна карета ожила и начала с визгом подрагивать, оглушительно воя на него и вспыхивая огнями, Дегтярник побежал прочь со всей скоростью, на какую были способны его ноги. Но в конце улицы он оглянулся и увидел пожилого человека, совершенно спокойно прошедшего мимо возмутившейся кареты. Заинтригованный Дегтярник подошел к другой, большой, сверкающей зеленой карете и стал выжидать момент, чтобы на него никто не смотрел. В этот раз он не прыгнул так далеко, как тогда, когда его движение вызвало рев множества гудков. И снова никто, казалось, не обратил на него внимания. Дегтярник улыбнулся про себя. Если бы эти кареты могли разговаривать, подумал он, они должны были бы закричать: «Держи вора!»

Но все было бы впустую, поскольку добрым горожанам наплевать на такие мелочи…

Вернувшись на главную улицу, Дегтярник заметил, что стоит кому-то поднять руку, как большие черные кареты устремляются к тротуару, пассажиры забираются назад, откидываются на просторном сиденье, и карета их увозит. Скоро и он тоже будет приказывать карете остановиться, а потом точно так же ехать по улицам города — но пока еще время не пришло. Сначала нужно изучить правила игры… и, самое главное, найти проводника.

С приближением вечера Дегтярник почувствовал усталость, голод и жажду. Он остановился у французского ресторана и уставился на элегантно одетых людей, которые сидели за круглыми столами, купаясь в море нежного света. Услужливые официанты в черных жилетах предлагали им меню и смахивали со столов крошки белыми льняными салфетками. Дегтярник облизал губы. Потянуло соблазнительным запахом мяса.

Он отметил вход, откуда периодически появлялись официанты, нагруженные тарелками с дымящейся едой. Выждал подходящий момент, уверенно вошел в ресторан и, лавируя между столами, направился прямо в кухню. Лондонцы — народ невозмутимый, и необычная одежда Дегтярника — слишком большой пиджак, бриджи до колена, башмаки с пряжками — и ужасная копна волос не вызывали замечаний и даже заслужили по крайней мере один комплимент. Девушка, обратившая внимание на его бриджи, засмеялась и подняла вверх большой палец. Неуверенный в том, что означает ее жест, Дегтярник все же поклонился в знак благодарности и продолжил путь в освещенную белую кухню.

Молодой повар поливал бренди шипящий на сковороде стейк. Он на секунду замер, увидев Дегтярника.

— Туилет насправо, месье, — сказал он с сильным французским акцентом и указал деревянной ложкой направление.

Дегтярник кивнул, улыбнулся и оглядел шумное пространство. Около двери он заметил только что сервированные тарелки. Повар наклонил сковороду так, что газ поджег теплый бренди. Высоко в воздух взлетело пламя. Когда повар обернулся, Дегтярника уже не было.

Выйдя на Флорал-стрит, Дегтярник почувствовал, как две поджаренные утиные грудки жгут бедро через карман. Он вынул одну грудку, подул на нее, перекладывая из руки в руку, и вонзил зубы в горячее мясо. На дне кармана звякнула мелочь. Вытащив жирные монеты, он принялся изучать их. Хорошо бы сейчас славного эля! Интересно, существует ли еще та таверна поблизости, в которую он частенько заходил? И Дегтярник двинулся к Роуз-стрит. К его радости, таверна была на прежнем месте, почти такая же, как раньше, разве что более чистая и респектабельная.

— Какого черта! — воскликнул он. — «Бадья крови»! Хотя бьюсь об заклад, они перестали устраивать кулачные бои!

В дымном пабе с низким балочным потолком и большим камином у задней стены было много народу, но больше всего посетителей сидело за барной стойкой. Дегтярник немедленно почувствовал себя дома. Он занял место в конце полированной барной стойки и бросил на прилавок монетки.

— Кружку эля, если позволите, мисс.

Барменша, которая привыкла слышать заказы туристов на диалектах, перечислила сорта пива. Дегтярник смущенно показал на бокал бледно-янтарной жидкости, который покачивал в руках его пьяный сосед. Барменша вежливо кивнула и поставила перед ним пинту лагера. И только тогда он подвинул к ней свои монетки. Их было на девяносто пенсов меньше, чем нужно, и барменша начала выказывать признаки раздражения. Она уже собиралась позвать менеджера, но пьяный сосед шлепнул по барной стойке, заказывая Дегтярнику еще пинту.

— Вы уверены? — спросила барменша, не желая, чтобы этот тип воспользовался щедростью ее постоянного посетителя.

— Настоящие друзья познаются в беде, — пробормотал человек и вытащил из кошелька пятифунтовую бумажку.

Дегтярник наблюдал за ним с интересом.

— Вы этим платите?

Пьяница скосил на него глаза.

— Вы иностранец или как?

— Я издалека.

— Что ж, добро пожаловать в Лондон, парень. Твое здоровье!

— Спасибо, мой друг, — сказал Дегтярник, и они чокнулись.

Дегтярник глотнул пива и с отвращением выплюнул.

— Ох! — воскликнул он, затем осторожно сделал второй глоток и восхищенно покачал головой. Выпил еще и улыбнулся.

— В чем дело? Ты в порядке?

— Оно холодное, — выдохнул Дегтярник. — Холодное, как горный поток!

— А там, откуда ты прибыл, не подают холодного пива?

— Нет.

— И откуда же ты прибыл?

— Из 1763 года.

— Вот это да! У тебя, парень, славненький шрам. Красота, да и только. И как же ты его заработал?

Дегтярник решил позабавиться и рассказал ему всю историю, понимая, что наутро пьяница ничего не вспомнит. И в самом деле, вскоре его щедрый пьяный партнер рухнул на барную стойку.

Дегтярник посмотрел на него и потряс его голову.

— Люди не изменились к лучшему, — пробормотал он, глотнув еще пива, — но кое-что определенно изменилось!

Подошло время закрытия бара, и барменша прокричала:

— Время, джентльмены, пожалуйста!

Дегтярник шлепнул пьяного по лицу, чтобы разбудить. Это не произвело никакого эффекта, тогда Дегтярник поднял пьяницу и, поддерживая, вывел на улицу. Тут же прислонил его к ближайшей стене и вынул у него кошелек. Вытащив оттуда бумажные деньги, он сунул кошелек обратно в карман владельца.

— Никогда так не напивайся, мой друг, — прошептал Дегтярник на ухо пьянчужке. — И никогда не позволяй чувствам руководить твоими действиями.

В первую ночь, не ведая о королевском помиловании и испытывая ужасные предчувствия, мы с Питером спали под звездами. Мы мало разговаривали после бегства с Хемпстед-Хит, и Питер казался мне лунатиком, существующим одновременно и здесь, и где-то еще. Он не мог осознать произошедшее. Мы уже пожелали друг другу доброй ночи, когда я в темноте окликнул Питера и все-таки задал ему вопрос, который до сих пор не решался задать: ты сам решил остаться в 1763 году?

Жизнь и времена Гидеона Сеймура, карманника и джентльмена, 1792 год

— Нет! — воскликнул он и добавил: — Я ведь должен был попрощаться, верно?

В те первые дни я вовсе не сомневался, что мисстрис Кэйт и ее отец должны скоро вернуться за своим другом. Но когда прошло много недель, а затем и месяцев, надежда начала тускнеть. Я задумывался, а быть может, Питеру станет лучше, если он вовсе потеряет надежду на возвращение домой?

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Побег Кэйт и встреча с отцом Питера

Когда Кэйт, уставшая и измученная противоречивыми чувствами, вошла в кухню фермы, ее немедленно обхватил лес рук, и никто не хотел выпускать ее из своих объятий. Она так и стояла на пороге, а вокруг толпились братья и сестры. Только Сэм, второй за ней по возрасту, чуть отступил назад, у него глаза были на мокром месте, и ему не хотелось расплакаться при всех. Близнецы, Исси и Элис, зацеловали Кэйт, а младшие, Сиин и маленькая Милли, ползали у ее ног. Кэйт пыталась говорить, но не могла вымолвить ни слова. Она посмотрела на маму — в ее глазах еще не угасли боль и страх прошедших недель.

Но сегодня уже понедельник, прошло полтора дня как Кэйт вернулась, и она помогала маме доить. Терпеливое спокойствие коров и запах коровника — все такое знакомое, уютное, но слезы подступали к глазам. Где набраться смелости, чтобы покинуть маму, братьев и сестер и снова вернуться в 1763 год? А если все пойдет неправильно? Тогда она больше никогда их не увидит. Порой ей казалось, что было бы лучше, если бы папа не повез ее домой, если бы они сразу же вернулись назад искать Питера.

На широком носу коровы по имени Эразм Дарвин, ожидавшей своей очереди для дойки, поблескивали капельки влаги, отражающие мерцание люминесцентных ламп. Кэйт погладила мягкие черные уши коровы и полюбовалась, как делала всегда, ее длинными ресницами. Внезапно в голове пронеслось воспоминание о настоящем Эразме Дарвине, в честь которого была названа корова, — Кэйт встретилась с ним в Личфилде после того, как на них напали разбойники, и проговорилась, что его внук Чарльз создаст учение об эволюции видов. Питер так злился на нее за это!.. Она улыбнулась своим мыслям. Вспомнилась маленькая комната на чердаке, где они с Питером сидели в жаркий солнечный день — в день клятвы на крови. Вот она заставляет Питера повторять за ней: «Клянусь своей жизнью, что никогда не вернусь в двадцать первый век без тебя». И сама же нарушила клятву. Как же она виновата! Кэйт едва сдержала слезы.

— Ну вот, — сказала мама, поднимаясь и откидывая темный завиток с лица. — Все сделано. Пора и позавтракать. Мать Миган прислала камберлендских сосисок, она знает, как ты их любишь.

— А можно Миган потом прийти?

— Конечно, можно. Инспектор Уилер обещал, что закончит все дела с тобой к полудню.

У Кэйт вытянулось лицо.

— Ненавижу врать. Не думаю, что он мне поверит.

— Ох, Кэйт… Я бы так хотела, чтобы тебе не пришлось проходить через это.

— Я знаю.

Кэйт обняла маму за талию и уткнулась головой в ее плечо.

Пока миссис Дайер все убирала, Кэйт открыла дверь амбара и встала рядом, наблюдая, как выходят наружу животные. Коровы потрусили по слякоти двора, двигаясь по своей обычной тропке. Когда животные вышли в поле, Кэйт закрыла за ними ворота.

Рассвело, и пышные снежинки плавно опускались со свинцово-серого неба. Ветер утих, и долина казалась невероятно спокойной. У Кэйт немного поднялось настроение, она любила снег. Если снег не растает, то они с Сэмом сделают снежную бабу, хотя бы после того, как инспектор Уилер и его подчиненные перестанут задавать ей бесконечные вопросы. А если повезет, то полицейская машина вообще завязнет в снегу! Кэйт кружилась и кружилась, откинув голову и ловя ртом снежинки. Она посмотрела вверх, и у нее возникло очень странное ощущение, будто законы притяжения временно приостановили свое действие и будто снежинки неподвижной колонной повисли над ней в холодном воздухе. Она подумала, что это шуточки освещения.

— Посмотри, мам! — крикнула она. — Снег идет!

Мама не двигалась и ничего не говорила, и тогда Кэйт услышала позади неземной звук, ужасно громкий и глубокий, жестокий, пульсирующий шум, который отдавался в желудке. В страхе Кэйт прижала пальцы к ушам и быстро повернулась. Но ничего необычного она не увидела, кроме, пожалуй, поведения коров. Они должны были уже перейти поле, но все еще толпились около ворот, и каждая смотрела прямо на Кэйт. Коровы замерли — ни одна даже хвостом не помахивала. Стадо черных и белых коров уставилось немигающими глазами на нее, а ужасный, пронзительный звук все ввинчивался в голову.

Кэйт взглянула на миссис Дайер. Мама, будто замороженная, как и коровы, стояла не шелохнувшись.

— Мам!!!

Девочка в ужасе побежала к миссис Дайер. Что-то и в самом деле случилось… Но что?

— Мам, что произошло?

Кэйт схватила маму за руку и потрясла, но как только она дотронулась до мамы, все переменилось. Кэйт испытала такое ощущение, будто открыла дверь из спокойного вагона с кондиционером и ступила на суетливую платформу вокзала: только что ты был в коконе безопасности, и тут же тебя ударила волна шума и оживления. Мир сразу ожил: коровы мычали, мама говорила, холодный ветер дул и снег падал. Кэйт снова была частью мира и отмахнулась от тонюсенького голоска подсознания, который спрашивал, почему, если ничего плохого не произошло с мамой, она сама внезапно стала все ощущать по-другому?

Кэйт пристально рассматривала маму. Похоже, мама совершенно здорова.

— Ты в порядке? Что с тобой случилось? — спросила Кэйт. — Ты так странно себя вела!

— И правда! — воскликнула миссис Дайер. Она провела руками по глазам, потрясла головой, будто хотела прогнать дурные мысли, и добавила: — Я в порядке, наверное, понизился сахар… или что-то в этом роде… На секунду я подумала… Ой, не обращай внимания, пойдем завтракать.

Кэйт поцеловала маму в щеку.

— Ты слишком много работала, когда нас с папой не было. Я думала, ты вот-вот потеряешь сознание. Это на самом деле было странно — будто ты движешься с каким-то замедлением.

Коровы все еще мычали и толкали друг друга, их копыта забрызгивали грязью ворота.

— Посмотри, — сказала Кэйт, — ты напугала даже коров.

Когда они шли к дому, приехал мальчик, развозящий газеты. Он учился в школе на два класса старше Кэйт.

— Привет! — улыбнулся он. — Мы думали, ты навсегда исчезла!

— Вот здорово! — рассмеялась Кэйт.

— Смотри. — Мальчик открыл первую страницу местной газеты и указал на фотографию. — Ты знаменитость! Эту можешь взять себе, у меня еще есть в запасе. Пока! Не пропадай снова!

Кэйт и мама разложили газеты на столе. Сначала посмотрели первую. Новости о возвращении Кэйт были не на первой странице, ее занимала статья о разводе английской футбольной звезды, но на второй странице красовалась старая школьная фотография Кэйт.

— Ой нет! Вы позволили использовать это фото? — ужаснулась Кэйт.

На глаза ей попался загадочный и странный заголовок, и она быстро прочитала статью. Репортер спросил инспектора Уилера, не хотел бы тот поразмышлять над тем, что случилось с Кэйт Дайер, отчего она потеряла память. Какая-то травма? Попытка утаить правду?.. Инспектор ответил, что расследование не прекращается ни на минуту, но выводы делать еще рано. Однако он не допустит, чтобы хоть один камень остался неперевернутым. Репортер поверил его словам.

— О нет, — сказала мама, когда увидела заголовок. — Твой отец и доктор Пирретти сойдут с ума, когда это увидят…

Заголовок гласил:

ПОЛИЦИЯ ПОСТАВЛЕНА В ТУПИК:

БЫЛА ЛИ ИСЧЕЗНУВШАЯ ДЕВОЧКА ПОХИЩЕНА ИНОПЛАНЕТЯНАМИ?

Было начало дня, зимнее солнце на безоблачном небе освещало просыпающийся Лондон.

Ночью был сильный мороз, лужи еще стянуты льдом, ветер кусается. Дегтярник, непринужденно вытянув ноги, сидел в тепле за столом у окна «Джордж Инн», бывшего постоялого двора для пассажиров почтовых карет, что совсем рядом с Лондон-Бридж. Он грел руки на очаровательном черном радиаторе под подоконником и время от времени, когда становилось слишком горячо, поднимал их.

Дегтярник понял, что ему приятнее пить пиво в таверне, которую он часто посещал в своей предыдущей жизни. Таверна «Постоялый двор Джорджа» как раз такой и была, и она на удивление мало изменилась. Почтовые кареты, ходившие между Лондоном и Кантербери, обычно останавливались в этом месте, здесь легко было обстряпать воровские делишки, поскольку любой разбойник готов был схватиться с охранником, вооруженным мушкетом. Все те же симпатичные балконы смотрели на булыжный двор, но теперь тут не было шума, суматохи, пассажиров, шумно требующих еду, и кучеров, которые кричали мальчикам-конюхам, чтобы те напоили их лошадей. Именно здесь Дегтярник любил встречаться с разбойником по имени Доктор Адамс, которого прозвали так за привычку вывихнуть плечо своей жертве, если она отказывалась подчиниться. Однако Доктор Адамс мог великодушно вставить руку обратно в сустав, прежде чем уйти; раз уж он освободил свою жертву от ценностей.

— Приятного аппетита, сэр.

Официант поставил перед ним тарелку с золотисто-коричневой рыбой и хрустящими чипсами. У другого края тарелки дымилась горка зеленого горошка. Сначала Дегтярник пожирал это глазами. В это время дня низкое зимнее солнце било по окнам современного офисного здания напротив, и отраженные лучи пробирались сквозь оконные переплеты в темную, с деревянными панелями комнату. Узкий луч солнца прошел сквозь стакан с ледяным пивом и бросил приятный янтарный отсвет на сочную пищу. Дегтярник облизнулся. Еще и свежий зеленый горошек! Что за черт, как они ухитряются выращивать горошек посреди зимы! Он начал уважительнее относиться к двадцать первому веку.

Дегтярник ел и попутно осматривал чисто выметенный двор с рядами деревянных столов и скамеек и диковинными наружными обогревателями, похожими на гигантские грибы. Его поражало, что все эти люди выбрали место для еды под открытым небом, когда могли бы сидеть здесь, в баре. Что-то заставило его дважды посмотреть на девушку лет пятнадцати-шестнадцати, которая прошла за окном. Она уселась на скамью около обогревателя и открыла пакет с сухариками. Кстати, сухарики он сегодня утром попробовал — не понравились. Они царапали десны. Девушка глотнула из бутылки с красной наклейкой. Что можно сказать о девушке? Она очень хорошенькая — кожа оливкового цвета, большие, выразительные темные глаза, шелковистые волосы пострижены коротко, как у мальчика. Но вот одежда… Как и большинство модных туалетов на улицах Лондона, одежду Дегтярник находил крайне безобразной. Она была умышленно порвана, мешковата и скучна, но это одеяние не могло замаскировать естественную грацию девушки. Но больше всего внимание Дегтярника привлек профессионализм, с которым девушка осмотрела двор, прежде чем уселась, будто внимательно отметила всех, кто здесь сидел, не упустив, где находится ближайший выход. Дегтярник узнал родственную душу. Они принадлежали к одному племени, он и эта девушка, это точно.

Дегтярник съел последний кусок рыбы и, довольный, отодвинул тарелку, взгляд его все время рыскал по двору. Прошли четверо молодых людей, каждый нес по пинте пива, и они выбрали место за столом, соседним со столом девушки. Она вытащила из кармана книжку в бумажной обложке и стала читать, машинально отправляя сухарики в рот. Шумные молодые люди собирались хорошо провести время, но один из них, вожак этой маленькой банды, все время поглядывал на девушку. Чуть погодя, чтобы привлечь ее внимание, он начал ее передразнивать: изобразил, будто сгорбился над книгой. Парни хохотали, но девушка не реагировала. Тогда юнец подошел к ней и попытался выхватить книгу. Но он не успел дотронуться до книги — девушка, не поднимая головы, резко взмахнула рукой, ударив его руку. Парень вскрикнул — на девушке был массивный металлический браслет, который поранил парня. Девушка продолжала читать. Приятели парня, увидев грозное выражение его лица, тут же перестали хохотать. Парень что-то крикнул девушке. Дегтярник не разобрал слов, но, судя по реакции людей сидевших вокруг, слова были безобразными. Сначала девушка не пошевельнулась, но потом подняла голову, посмотрела на парня и сказала ему что-то такое, отчего его приятели, разбрызгивая в стороны пиво, грохнули от смеха. Парень с такой силой ударил по столу девушки, что бутылка кока-колы закачалась из стороны в сторону. Девушка протянула руку, остановила бутылку и спокойно принялась читать дальше. Дегтярник одобрительно улыбнулся. У нее есть воля, и она знает, как себя вести. А может, эта девушка и будет тем самым проводником, которого он ищет?

Спустя несколько минут девушка собрала свои вещи и пошла ко входу в гостиницу, протискиваясь между рядами скамеек. На последней сидел крепкий мужчина, его могучий зад выдавался над скамьей. Он уставился на привлекательную женщину, сидящую напротив, ничего не замечая вокруг. Дегтярник был уверен: девушка вытащила что-то из заднего кармана этого мужчины. Хороший выбор — мужчина был самой легкой добычей из всех, сидящих в этом дворе. Девушка дотронулась до плеча мужчины, прошептала что-то ему на ухо и указала на стол с парнями. Большой мужчина немедленно поднялся, пощупал свой задний карман, обнаружил, что тот пуст, и двинулся по двору с видом приготовившегося к атаке боевого слона.

Девушка улыбнулась и вошла в бар, где сидел Дегтярник. Она заказала чашку кофе без кофеина и, когда бармен повернулся спиной, вытащила из кошелька мужчины несколько бумажек по десять фунтов, сунув пустой кошелек в цветочный горшок. Дегтярник крикнул ей:

— Ловко проделано.

Девушка обернулась. Она разозлилась на себя, поскольку не заметила сидящего в зале свидетеля.

— О чем это вы? Я ничего не делала!

Дегтярник улыбнулся:

— Никогда не пытайся обмануть обманщика. Я по достоинству оценил то, что видел.

Девушка сверху вниз оглядела незнакомца, отметив шрам и необычную одежду.

— Что ж, вижу, вы не законник…

Она двинулась к столу мимо Дегтярника. Увидев, что творится снаружи, она ухмыльнулась. Большой мужчина с криками лупил высокого парня и выпихивал со двора на Бороу-Хай-стрит.

Бармен подошел к столу с кофе для девушки, думая, что они вместе.

— Нет… — начала она.

— Да, — перебил ее Дегтярник, — дайте нам вместе попить.

— Вы смешно говорите…

— Я вижу, вы любите читать.

Девушка искоса посмотрела на него.

— Ага, и…

— Не будете ли так добры, не прочтете ли мне это?

Дегтярник указал на стихи в рамке, висящие на стене около окна. Это была удивительная просьба. Девушка начала читать, не найдя причину для отказа.

«Плачь, плачь, мое сердитое вино!

Провидение не сулит нам никаких слез, кроме слез вина!»

Она хорошо читает, подумал Дегтярник, даже лучше…

— Забыли свои очочки?

— Очочки? Не понимаю.

— Очки! Знаете…

— Ааа. Нет. Не по этой причине я не могу читать.

— Значит, вы дислексик?

— Право слово, вас трудно понять!

— У вас путаются буквы?

— Поскольку я не знаю букв, им трудно спутаться. В мое время обычного разума было более чем достаточно, и я никогда не терпел неудач. Боюсь, что теперь все изменилось.

Девушка внимательно смотрела на Дегтярника. В ее взгляде подозрительность боролась с любопытством.

— Мне представляется, мы могли бы использовать друг друга, вы и я.

Последними словами он озадачил девушку. Она хорошо разбиралась в людях, но этот человек был ей непонятен.

— Мне нужно идти.

— Сначала назовите свое имя.

— Незачем.

Дегтярник встал и поклонился.

— Тогда до встречи…

— Сомневаюсь.

Девушка допила кофе и пошла к двери. Дегтярник упорно не смотрел на нее, но точно знал, что она обернется.

Это был первый день весенней четверти в школе, где учились младшие Дайеры. Обычно Сэм не нежничал с сестрой. Сегодня же он вернулся от «лендровера» и обнял ее. Кэйт взлохматила ему волосы и сказала, что пока ее здесь не было, он стал как-то мягче, и Сэм понял, что ей это приятно. Кэйт хотела тоже поехать в школу, поскольку мама всегда очень строго следила, чтобы дети не пропускали уроков. Но мама посоветовала Кэйт особенно не усердствовать и еще поспать, если хочется. Мало того, к удивлению Кэйт, миссис Дайер позвонила инспектору Уилеру и весьма настойчиво объявила, что ее дочь устала и нуждается в отдыхе и покое, поэтому сегодня нельзя мучить ее вопросами. Так что Кэйт могла полениться. Она поела, погуляла с Молли и прочитала малышам две короткие сказки перед их дневным сном. Потом решила посмотреть телевизор. Сиин и Милли спали чутко, поэтому Кэйт спускалась по скрипучей лестнице очень осторожно. Кухонная дверь была закрыта, но оттуда слышались голоса. Папа уехал еще утром, и Кэйт подумала было, что это радио, но когда взялась за ручку двери, узнала голоса родителей. Прислушавшись, Кэйт уловила в их тоне отчаяние. Она испугалась, но не ушла. Через пару минут она прислонилась щекой к тяжелой дубовой двери и решила, что ей лучше не входить в кухню. Голос мамы был очень взволнован.

— Не может доктор Пирретти серьезно говорить, что этой ночью надо уничтожить антигравитационную машину! Даже если Тим Уильямсон и вправду намеревается получить ее назад, из этого вовсе не следует, что он собирается проговориться НАСА или прессе.

— Думаю, он все-таки это сделает, — ответил папа. — Я считаю, он хочет войти в историю, как изобретатель машины для путешествия во времени. Он врал мне, объясняя, куда поехал. У его соседа я выяснил, что Тим уехал на два дня, потому что «взял с собой много всяких вещей».

— Кстати, а где сейчас антигравитационная машина? — спросила миссис Дайер.

— В запертом гараже за деревенской почтой в Хертфордшире. Деревня называется Миддл-Харпенден или как-то в этом роде.

— Просто не верится, что Анита вообще может думать о том, чтобы ее сейчас уничтожить! — сказала миссис Дайер. — Это чудовищно!

Доктор Дайер не отвечал.

— Только не говори, что готов оставить Питера бродяжничать в 1763 году! — крикнула миссис Дайер.

Кэйт закусила губу. Это ужасно. Ей казалось, что мама вот-вот расплачется. Конечно, подслушивать нельзя, но…

— Знаешь, — сказал доктор Дайер, — я очень хочу поступить правильно. Конечно, мне жаль, что Питер остался в восемнадцатом веке! Но разве ты не видишь, что Анита беспокоится о непредсказуемых последствиях этой истории? И она опасается, как бы инспектор Уилер не выудил у Кэйт всей правды, как бы Тим Уильямсон не предал огласке существование антигравитационной машины… Если бульварная пресса пронюхает про эту историю, у нас будет куча неприятностей.

— Но на кону стоит жизнь мальчика!

— Не нужно мне об этом говорить! — зарычал доктор Дайер. — И кто знает, сколько жизней окажется на кону, если мы отправимся за ним!

— Тише… — сказала миссис Дайер. — Кэйт может услышать.

Мистер Дайер с трудом заставил себя говорить медленно и спокойно:

— Разве ты не понимаешь, каким кошмаром может стать путешествие во времени? Как изменится будущее, история… Только вообрази, что случится, например, такое — человек, с которым ты сейчас разговариваешь, внезапно исчезнет, потому что некто вернулся в прошлое и что-то там изменил. Вот и пропали предки другого человека. Мы же понимаем, что жизнь — это как игра в «Змеи и лестницы». Но я все-таки не хочу жить в мире, где тебя заставляют играть в нескольких измерениях.

— И Анита Пирретти считает, что вполне можно пожертвовать Питером во имя ее теории Страшного Суда? — возмутилась миссис Дайер.

— Разумеется, она не считает, что это хорошо! Но она думает, что это наиболее ответственное отношение к делу…

Миссис Дайер от отчаяния даже вскрикнула.

— И ты тоже так думаешь? Ты позволишь ей так поступить?!

— Я… пока не знаю. Мое сердце спорит с разумом.

— Этим вечером приедет отец Питера! — закричала миссис Дайер. — И что мы ему скажем?

— Как можно меньше…

Кэйт сжала кулаки. От злости она даже побледнела.

— И помни, — продолжал мистер Дайер, — у нас нет гарантии, что мы в третий раз попадем в 1763 год или, если нам это удастся, потом вернемся в настоящее.

— Но мы должны попробовать! Питер — невинная жертва всех этих событий. Он не просился в то время.

— Да, но сколько будет невинных жертв, если мы сообщим миру о возможности путешествия во времени?

Кэйт наслушалась достаточно — неужели все это говорит ее папа? В какое чудовище он превратился? Она глубоко вздохнула, изобразила на лице улыбку и ворвалась в кухню. Родители стояли в разных концах комнаты, мамино лицо было в красных пятнах. Оба немедленно умолкли, они явно испытывали чувство неловкости.

— Так мне можно пригласить Миган? — весело спросила Кэйт.

— Да, конечно, конечно, дорогая, если ты хорошо себя чувствуешь, — ответила мама. — Но ты… будь осторожна, разговаривая с ней, хорошо?

— Разумеется, — ответила Кэйт. — Сначала я ей позвоню. Наверное, она уже вернулась из школы. Ей можно будет остаться у нас ночевать?

Спустя час миссис Дайер стояла у окна с Милли на руках. Они следили за тем, как Кэйт выбежала во двор встречать Миган. На долину уже спускалась темнота, хотя вершины холмов, припорошенные снегом, еще поблескивали красным. На севере нависли зловещие серые облака.

— Не хотелось бы оказаться на улице этой ночью, — проговорила миссис Дайер. — В такие вечера хорошо быть дома…

Милли не отвечала, она была занята тем, что прижимала губы к стеклу окна, как рыбка в аквариуме. Со двора доносились радостные визги подружек. Они так долго не виделись, что не могли оторваться друг от друга. Кэйт и Миган все это время подолгу разговаривали по телефону, но увиделись впервые. Дыхание девочек вырывалось облачками пара. Они обнимались и болтали и снова обнимались. Потом они исчезли, уединились в коровнике, как часто делали и прежде. Миссис Дайер, глядя на них, улыбалась.

— А ты знаешь, — сказала она Милли, — что твоя сестра и Миган подружились, когда были чуть старше тебя? Кажется, только вчера я видела, как они, взявшись за руки, идут первый раз в детский сад. Они смотрели на мир удивленными глазами. И у тебя так будет, моя дорогая…

Милли выдула пузырь на стекло.

— Твоя старшая сестра собирается отправиться обратно, чтобы спасти Питера. Знаешь, она…

— Пи-та, — повторила Милли.

— Но я не могу ее отпустить — сейчас не могу… Я даже надеюсь, что этой ночью антигравитационная машина будет уничтожена! Зачем нашей семье еще раз переживать эти страдания? Это не наша вина! Возможно, и правильно, что счастье одного мальчика будет принесено в жертву во имя лучшего будущего… По словам Маргарит, у него были очень напряженные отношения с отцом. А может, он даже предпочитает остаться в восемнадцатом веке?..

Малышка начала вертеться, и миссис Дайер спустила ее на пол.

— Ты стала такой тяжелой, моя любовь.

Когда миссис Дайер выпрямилась, она потерла поясницу и вдруг почувствовала укол стыда. Она подумала о матери Питера, о ее переживаниях, и мысли ее вернулись к тому, что она будет говорить отцу Питера, когда через пару часов он сюда приедет.

Кэйт рассказывала Миган о ссоре родителей.

— Будто у них внутри все переменилось! Просто не могу в это поверить!

Девочки сидели рядышком на куче сена, прислонившись спинами к холодной кирпичной стене. На фоне длинных рыжих волос Кэйт светлый «конский хвост» Миган казался еще бледнее. Миган слишком хорошо знала подругу, поэтому не хотела спорить.

— Стресс — невеселая штука для взрослых.

— Миган, ведь ты мне поможешь, правда?

— Да, конечно, помогу… Но я не хочу, чтобы ты снова отправлялась в прошлое.

— У меня нет выбора! Если я не попытаюсь спасти его, я до конца жизни буду чувствовать себя виноватой. Мы дали клятву на крови.

— И ты скажешь об этом Сэму, да? Ты не представляешь себе, в каком ужасном состоянии он был. Не знаю, как он переживет, если ты снова исчезнешь.

— А не лучше ли будет уйти, ничего ему не говоря? Он все равно расстроится, а если будет заранее знать, то может меня выдать.

— Кэйт, это нечестно — мы ведь не знали, живая ты или мертвая. Это так мучительно — ничего не знать… Если ты ему все как следует объяснишь, по крайней мере он поймет, почему ты так поступаешь…

— Хорошо. Я скажу ему.

На Рождество Миган получила чудесный подарок — красивый мобильный телефон, который все время выскакивал из рук, пока она, волнуясь, вынимала его из коробки. Сейчас Миган решила позвонить по этому телефону в офис мистера Скокка. Она уговорила секретаря назвать ей номер мобильного ее «дяди». Прижав телефон к уху, Миган ждала ответа.

— Не отвечает — вне зоны доступности, — сказал она. — И что нам теперь делать?

— Ну разумеется, оставить ему послание! Дай-ка мне! — воскликнула Кэйт.

Внезапно растерявшись, она глубоко вздохнула.

— Здравствуйте, мистер Скокк. Вы меня не знаете, но я очень хорошо знаю вашего сына. Меня зовут Кэйт Дайер. Будьте любезны, срочно позвоните по этому номеру. Мне нужно поговорить с вами прежде, чем вы приедете на ферму. Прежде, чем вы поговорите с моими родителями. Пожалуйста. Дело касается жизни и смерти вашего сына.

— Ну, если он не ответит, у нас ничего не получится! — сказала Миган.

В дверь амбара постучали. Это был Сэм.

— Входи, Сэм, — позвала Миган. И, быстро глянув на Кэйт, добавила: — Нам нужна твоя помощь. Кэйт хочет что-то рассказать тебе. А ты Кэйт, все-таки держи телефон на случай, если папа Питера позвонит.

Бедный мальчик в испуге смотрел, как Кэйт похлопала по сену, приглашая его сесть. Он сел около старшей сестры, и Миган тихонько ушла.

— Начинай собираться! — крикнула ей вслед Кэйт. — Посмотри под моей подушкой…

Сэм еще больше испугался.

В комнате Кэйт Миган подняла подушку и увидела приготовленное белье и вещи, которые, как сочла Кэйт, окажутся необходимыми в восемнадцатом веке. Миган все собрала и запихнула в холщовый рюкзачок Кэйт. Странно было укладывать вещи, будто для отъезда на каникулы. Там были расческа и шампунь; зубная щетка и паста; душистое мыло; пластырь и антисептик, маленькая коричневая баночка из домашней аптечки с надписью «Пенициллин: по одной капсуле три раза в день. Завершите курс»; большая плитка шоколада (Кэйт получила ее в подарок от близнецов); три банки кока-колы; маленький фонарик с запасными батарейками; две пары золотых часов (наверное, для продажи); кружевные салфетки; запасные трикотажные брюки; белье на неделю и любимый швейцарский армейский перочинный ножик.

Через двадцать минут появились Кэйт и Сэм. У обоих были красные носы, и Кэйт всхлипывала между фразами.

— Папа Питера позвонил. Мы встретимся на дороге в восемь часов. И я все рассказала Сэму. Сэм, ты ведь нам поможешь?

Сэму почти десять лет, он худенький и похож на маму, с такими же густыми темными волосами, которые завивались, когда были мокрые. Сэм кивнул, но казалось, он вот-вот расплачется.

Миган обняла его.

— Она вернется. Ты же знаешь свою сестру — никто лучше тебя не знает Кэйт Дайер…

— Ты знаешь ее лучше, чем я, — буркнул Сэм.

* * *

Без десяти восемь Кэйт стояла у кухонной двери. Мама готовила ужин для взрослых, ожидая приезда мистера Скокка. Исси и Элис сидели на полу и гладили дремавшую Молли, убаюканную теплом и лаской. Кэйт подошла, присела рядом с малышней и на мгновение положила голову на толстое пузо Молли.

— Я замерзла, пойду полежу в горячей ванне, — заявила она: — Потом, думаю, почитаю в кровати, я действительно устала.

— Хорошо, дорогая, я попозже поднимусь и поцелую тебя на ночь, — сказала мама, встревоженно глянув на нее. — Папы нет, а мне хотелось бы, чтобы он был здесь. С минуты на минуту приедет мистер Скокк… Если ты так устала, что не поздороваешься с ним перед сном, то я, пожалуй, скажу, что ты поговоришь с ним утром? Знаю, это будет нелегко, но…

— Да. Не думай об этом…

Кэйт подошла и обняла маму.

— Мам, я тебя люблю.

Мама отложила кухонное полотенце, взяла в руки лицо Кэйт и поцеловала ее в лоб.

— И я тоже тебя люблю.

И Кэйт, пока решимость не покинула ее, двинулась к выходу из кухни.

— Спокойной ночи, Исси, Спокойной ночи, Элис…

Сэм сдержал слово, он стоял в ванной и включал и выключал воду, плескался и даже напевал любимую песенку сестры. Кэйт выключила музыку у себя в комнате и вместе с Миган пробралась по лестнице, ведущей вниз из папиного кабинета. Доктор Дайер скрепя сердце позволял жене складывать яблоки для готовки, завернутые в газету, на его угловых книжных полках — и от знакомого запаха книг, яблок и кожаной мебели у Кэйт образовался комок в горле. Именно в этой комнате, сидя у папы на коленях, она научилась читать, и здесь папа рассказывал ей столько удивительных историй… Внезапно, ее переполнило острое желание бросить все на волю взрослых — но она заставила себя подбежать к окну и открыть его. Порыв ледяного ветра ударил в лицо, и это привело ее в чувство. Вдруг ветер так сильно рванул створку окна, что Кэйт едва удержала ее. В комнату влетел снег и тут же растаял на турецком ковре. Кэйт выбралась наружу, и на покрытом снегом газоне остались следы — свидетельство ее побега. Миган тоже вылезла, чтобы передать ей рюкзак.

— Вот, лови! — сказала Миган, бросая какой-то предмет подруге.

— Только не твой мобильный! Я не могу! Ты ждала его целый год!

— Если ты будешь в основном держать его выключенным, он будет работать пару недель. Я уже загрузила его моими любимыми песнями.

— О, Мегги… Я не могу. А вдруг я его потеряю?

— Перестань! Сделай мне несколько фотографий в 1763 году и заткнись!

— Спасибо, Мегги… Ты — как Питер.

— Он заслужил лучшего. Скоро увидимся. Хорошо?

— Ага. Очень скоро.

Когда мистер Скокк увидел бегущую к нему Кэйт, он включил зажигание и фары своего длинного серебристого автомобиля. Бело-голубые лучи освещали плотную завесу снега. Мистер Скокк потянулся и открыл дверь машины. Кэйт забралась внутрь и откинула пряди волос, упавшие на лицо. Мистер Скокк взял у нее рюкзак и бросил на кремовую кожу заднего сиденья. Затем повернулся и посмотрел на Кэйт. Его голубые глаза сверкали.

— Ты и есть Кэйт Дайер? — Да.

— Тогда лучше будет, если ты перестанешь играть в какие-то игры и расскажешь мне, что происходит! Где мой сын?

— Хочу сделать кое-что получше. Я не просто расскажу вам о нем, а отвезу вас к нему.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Спасение Энджели

Назад — за Питером

Дегтярник остановился и опустил пониже на лоб черную шляпу с широкими полями. Он ни на минуту не сводил глаз с четырех юнцов. Они увязались за девушкой, выйдя за ней из гостиницы «Джордж». Предводитель банды, прислонившись к окну бара, с угрожающим выражением лица показывал всем свежую царапину на щеке, когда девушка вышла из мощенного булыжником двора на Бороу-Хай-стрит. Сейчас парни, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, стояли у замусоренного входа в химчистку и наблюдали за девушкой, которая медленно спускалась по узкой лестнице в метро. Мужчина за стойкой химчистки с удивлением смотрел на ребят, будто бы проявлявших интерес к его расценкам. День был тихим, посетителей не было, и мужчина подошел к дверям спросить, чем он может помочь, но в этот момент девушка исчезла из виду, юнцы помчались за ней к метро, а мужчина снова печально уселся на высокий стул за прилавком.

На Дегтярника не произвели впечатления не только жалкая попытка ребят пробраться в метро, но и то, что девушка ничего не поняла. Она ни разу не оглянулась с тех пор, как Дегтярник пошел за ней, и вообще похожа на человека, который просто нарывается на неприятности. Уж слишком беззаботно и глупо она себя вела. Дегтярник почувствовал разочарование. Он раздумывал, как поступить. Его колебания частично можно было объяснить воспоминаниями о том, как он стоял на платформе метро «Пиккадилли-Серкус», когда из пасти туннеля задул жаркий ветер и, будто неистовый дракон, вырвалась огнедышащая змееподобная карета немыслимой длины, с огнями и воющими дверями. Тогда Дегтярник взлетел обратно на поверхность, сомневаясь, что сможет еще раз такое вынести. Еще там внизу был какой-то особый, невыносимый запах. Кроме того, пока было неясно, заслуживала ли девушка его усилий? И все же ему нравился ее характер. Когда он учил трюкам профессии нескольких не очень толковых бродяг, он понял одно — или у вас есть характер от рождения, или его нет. Характер — это не то качество, которым можно со временем обзавестись. Ну хорошо, решил Дегтярник, надо дать девушке шанс. Он наклонился, набрал полную пригоршню декоративной гальки из-под вечнозеленых кустов и ссыпал гальку в карман. Затем прошел к лестнице, поставил ногу на ступеньку и внимательно огляделся, прежде чем исчез в кишке под землей.

Середина дня в этом районе Лондона — время не очень деловое, и потому в этот холодный январский день станция метро была почти пустынной. Девушка энергично шла по бесконечному туннелю, чтобы сесть в поезд, идущий к ее дому. Голые желтые лампочки освещали закругляющиеся стены, покрашенные в яркий, тошнотворный зеленый цвет. Эхо шагов неумолчно возвещало о ее местонахождении, и это действовало ей на нервы. Внезапно она поняла, что позади раздаются чьи-то шаги. Девушка успокоилась: безопаснее, если рядом есть кто-то еще. Быть одной на платформе, где компанию могло составить единственное живое существо — черноватая мышка, которая всегда бегала между рельсами, — кому такое понравится? Девушка, однако, обратила внимание, что шаги в туннеле за ней не сопровождаются разговором. И ускоряются. Расстояние между ней и незнакомцами сокращалось.

Девушка дошла до поворота в туннеле. Высоко на стене висело выпуклое зеркало для осмотра, которое позволяло видеть то, что впереди и позади. Туннель впереди пуст. А сзади ее быстро нагоняли тот блондин, с которым она проделала свой трюк, и трое его друзей. Она выругалась про себя. Сердце заколотилось, и она с трудом удержалась, чтобы не побежать. Лучше как следует подумать…

Девушка завернула за угол. Ее глаза обыскивали туннель в поисках камер слежения, и в конце концов она заметила одну прямо над своей головой. Девушка стала прыгать, размахивая руками перед камерой, отчаянно, молча, призывая на помощь. Если повезет, то скоро здесь появится охрана. Девушка слегка успокоилась, теперь главное — выиграть время, и она умеет это делать. Она не знала, что высоко наверху, в темном маленьком офисе охраны, охранник благополучно растянулся на диванчике, спиной к мониторам, забыв о своих обязанностях.

Девушка пошла дальше и была на трети пути в туннеле, когда зловещее цоканье каблуков подало сигнал о том, что ее преследователи прибыли. Она оглянулась, указала на камеру слежения и крикнула:

— Ой! Следите за пташками!

Черноволосый парень с татуировкой на шее сплюнул жевательную резинку и потянулся закрыть глазок камеры, а предводитель банды кинулся к девушке, пытаясь схватить ее за руки. Девушка совершила в баре непростительную ошибку — оскорбила его перед приятелями и должна поплатиться.

— Я тебя проучу! — закричал он.

Девушка бросилась бежать и неслась с неимоверной скоростью. Между лопаток похолодело — с этими отморозками шутки плохи, они точно изобьют ее. Интуиция подсказывала, что надо вести себя вызывающе и ни в коем случае не сдаваться…

— Ты! — крикнула она через плечо. — И такое ничтожество, как ты, будет учить меня?

Через секунду блондин схватил девушку и прижал к стене. Девушка плюнула на него. Он тыльной стороной кисти вытер плевок, посмотрел прямо ей в глаза и изо всей силы ударил ее по голове. Она не доставила ему удовольствия — он не услышал крика от боли.

— Жалкий хулиган, — сказала девушка.

Она осмотрела свежий синяк у него на щеке и оторванный на плече рукав джинсового пиджака.

— Вижу, ты не доставил неприятностей тому парню, — насмешливо сказала она, при этом пытаясь пенять, есть ли шанс убежать. — Он-то раза в два побольше тебя, а живот у него, как у бегемота.

Дружки парня ухмыльнулись, но блондин зло глянул на них, его кожа блеснула в свете ламп. Он схватил руки девушки и стал заламывать их за спину, пока она не захныкала.

Тем временем Дегтярник добрался до поворота туннеля. С любопытством он посмотрел на зеркало осмотра. Полезное устройство для человека его профессии! И тут он услышал плач девушки и увидел в зеркале отражение предводителя банды, который заламывал ей руки. Дегтярник вытащил из кармана пару камней. Он вышел из-за поворота и, точно прицелившись, попал камнем главарю по верхушке черепа, а черноволосому — по затылку. Оба завизжали от боли, схватились за головы и обернулись. Дегтярник молча стоял в центре туннеля.

Он поднял шляпу и опустил голову в легком поклоне. Серебристо-белый шрам, глубоко врезавшийся в кожу щеки, приковывал взгляды. Дегтярник снова надел шляпу.

— Что ж, джентльмены, я понимаю, у вас дела с этой леди. Только здесь неподходящее место для рандеву.

У девушки загорелись глаза. Она не понимала, что происходит, но решила воспользоваться ситуацией. Она повернула лицо к своему мучителю.

— А ты и не знал, что обо мне есть кому позаботиться, да?

Резкий звук привлек всеобщее внимание к черноволосому. Он вытащил нож и, тяжело дыша, двинулся к Дегтярнику. Предводитель банды расслабился, и девушке удалось вырваться и отбежать от него. Предводитель что-то крикнул ей вслед. Двое других парней стояли в сторонке, ожидая, что будет дальше. Черноволосый юнец занервничал. Обычно ему было достаточно лишь вынуть нож, и его жертва немедленно отступала. Но этот парень! Он ничем не показал своего страха. То ли сумасшедший или вовсе дурак, то ли он хорошо владеет собой. По его виду можно подумать, что это у него нож!

Предводитель банды тут же снова поймал девушку и потащил назад. Она все время наступала ему на ноги, но он не ослаблял хватки.

Дрожа от переизбытка адреналина, черноволосый юнец с силой ударил по Дегтярнику. Но тот нырнул, легко избежав лезвия ножа, и снова выпрямился.

— Неудача, право слово! Когда у тебя, парнишка, в руках лезвие, нужно быть легким на ногу. Давай-ка попытай счастья еще разок, поскольку всему миру ясно, что ты не первый, кто хочет меня порезать.

Юнец, разинув рот, уставился на Дегтярника. Вся его смелость потихоньку испарялась, поскольку во взгляде этого странного человека было что-то такое, что приводило в ужас. Словно этот человек охотник, который охотится на него! Незнакомец играет с ним, как кот играет с мышью.

— Чего ты ждешь? — крикнул предводитель банды. — Да посмотри на него! Это же старик!

Дегтярник поднял брови. Он позже подумает об этом оскорблении. А сейчас он наигранно зевнул и топнул ногой. Этого оказалось достаточно, чтобы спровоцировать противника. Парень кинулся на него. Ловким движением Дегтярник обезоружил парня, отшвырнул подальше нож и схватил юнца за руку. Он вывернул ему руку за спину, одновременно плечом надавив на шею. Юнец захрипел так, будто его душат.

— Отпусти девчонку, — спокойно приказал блондину Дегтярник.

— Да чтоб ты повесился! — ответил предводитель банды.

Дегтярник злобно сверкнул глазами.

— Ты, наглец, сейчас же отпусти ее, если не хочешь, чтобы я сломал твоему другу шею.

— Не смеши меня! Кто ты такой?

— Тот, у кого есть дела поважнее, чем возиться с такой мразью, как вы. Я жду…

Не услышав ответа, Дегтярник поднял черноволосого вверх. Ноги парня жалко болтались над полом. Содрогаясь от усилий, Дегтярник медленно сжимал парня, ни на секунду не ослабляя страшного объятия. И вот ступни юнца безжизненно повисли. КРАК! — эхом отозвалось в туннеле. Дегтярник с шумом выдохнул, разжал руки, и тело парнишки рухнуло на пол.

Девушка пронзительно завизжала и прижала руки к лицу. Трое ребят стояли неподвижно, разинув рты. Дегтярник переступил через тело и неторопливо двинулся к ним.

— Кто следующий? — громко и ласково спросил он.

Побледневший предводитель банды повернулся к девушке и прошипел:

— Ты еще поплатишься…

И трое парней на большой скорости исчезли в тоннеле, ни разу не оглянувшись. Девушка будто вросла в пол, от потрясения она не могла шевельнуться. Она озадаченно следила за тем, как Дегтярник подвинул тело парня, присел рядом и взял за руку. Во всем этом было что-то ужасно неправильное. Мужчина делал что-то такое, будто хотел вставить руку обратно в сустав плеча. Над бровями у него появились капли пота, и внезапно парнишка, воя и плача, завертел головой.

— Доктор Адамс всегда говорит, что вывихнуть руку легко, а вот вставить ее обратно… — пыхтел Дегтярник.

— Я думала, вы его убили! — воскликнула девушка с облегчением.

— Нет… Убийство по большей части приводит к таким последствиям, будто ты разворошил змеиное гнездо. Я стараюсь этого избегать… всегда, кроме уж самых необходимых случаев.

Девушка нервно сглотнула. Дегтярник настороженно посмотрел через плечо на зеркало обзора. Рядом никого не было, но он услышал шаги вдалеке. Он отскочил от парня и пошел прочь. Девушка следовала за ним, стараясь не отставать.

— Спасибо, — неуклюже сказала она. — Ммм… Почему вы…

Дегтярник наклонил голову в знак благодарности.

— Я здесь чужак. Мне нужен проводник.

— Вы хотите, чтобы я была вашим гидом?

— Да. Я достойно вас отблагодарю — как пожелаете…

— Я…

— Ждите меня завтра на ступеньках собора Святого Павла на заходе солнца, и мы обсудим условия.

— Но я не уверена, хочу ли я…

Дегтярник не обратил внимания на ее слова.

— Но знайте: обретя мое доверие, вы, если пойдете против меня… вы пожалеете об этом… Ну а теперь-то вы скажете, как вас зовут?

— Энджели. Меня зовут Энджели.

* * *

— У вас красивая машина, — сказала Кэйт, похлопывая по бледно-бежевым кожаным сиденьям и вспоминая, как Питер говорил о своем необыкновенном отце. — Извините, я накапала растаявшим снегом на сиденье.

— Не важно! — воскликнул мистер Скокк. — Я хочу знать одно — почему вы вернулись обратно, а не Питер? И почему инспектор Уилер говорит, что вы потеряли память? А вы посылаете сообщение о том, что хотите поговорить о деле, которое касается жизни и смерти Питера? Ради бога, скажите, что происходит?

Мистер Скокк уже кричал.

— Нечего так злиться! Правда, Питер говорил, что у вас плохой характер!

Мистер Скокк тяжело вздохнул и изо всех сил сжал руль.

— Я… извините… но мы чуть не сошли с ума от ужаса. И подозреваю, что ваш отец знает больше, чем рассказывает. В сущности, я уверен, что…

— Да, так и есть, — просто ответила Кэйт. — Но он хранит молчание по очень уважительной причине. По крайней мере он так думает. Слушайте, что вам я расскажу. Нам нельзя терять времени. Будьте любезны, просто ведите машину, а я по дороге все объясню.

Мистер Скокк открыл рот, чтобы возразить, но промолчал и внимательно посмотрел на Кэйт, что-то выискивая в ее лице, — она не понимала, что он высматривает. Наконец он включил зажигание.

— Куда?

— Миддл-Харпенден в Хертфордшире. Запертый гараж за почтой.

Кэйт отказывалась что бы то ни было говорить, пока они не выедут на шоссе. Поскольку, сказала она, ее рассказ может быть потрясением для него, а обледеневшие дороги, да еще в снегопад требуют осторожности. Так что по долине они ехали в молчании. Фары, горевшие на полную мощность, освещали вихри крупных снежинок, которые прилипали к веткам отдельно стоящих деревьев и сливались в сплошной поток внизу, у камней. До Бэйкуэлла добирались в два раза дольше, чем обычно. Снегопад начал ослабевать, и там, где дороги, ведущие в город, хорошо посыпали, шины уже разбрызгивали грязь и слякоть. Не говоря ни слова, Кэйт нырнула вниз и, прикрыв голову руками, спряталась за приборным щитком.

— В чем дело? — удивился мистер Скокк.

— Это «лендровер» моего папы — как вы думаете, он видел меня?

Мистер Скокк посмотрел в зеркало заднего вида на грязный белый «лендровер», который проехал мимо них. Его огни мелькнули в темноте, машина не замедлила движения.

— Нет. Не мог. Иначе он бы остановился. По-моему, в машине еще была женщина.

— Это доктор Пирретти.

— Кто?

— Через минуту все расскажу.

Снег перестал идти как раз тогда, когда они добрались до шоссе, где снегоуборочная машина уже почти расчистила дорогу. Машина мистера Скокка выехала на скоростную линию, легко обогнав несколько других машин. «Папа никогда не ездит здесь так быстро, — подумала Кэйт, — но наша машина немножко другая, чем эта…»

— Вы точная копия вашего отца, — сказал мистер Скокк, посмотрев на Кэйт долгим взглядом.

— Знаю. Все это говорят. Ну а Питер не похож на вас — я думала, вы такой же темноволосый, как он.

— Нет. Я унаследовал внешность от бабушки и дедушки, они приехали из Ульма, это в Германии. А Питер похож на мать… Итак, мисс Кэйт Дайер, сейчас уже легко вести машину. Вы готовы все рассказать?

За окном мелькал темный, бесформенный пейзаж, и Кэйт рассказала отцу Питера всю их историю. Рассказ просто изливался из нее, и она не могла остановиться, пока не сказала все. Рот пересох, горло щипало, а голос охрип. Она ничего не пропустила. Об инциденте с Молли, о генераторе Ван дер Граафа и антигравитационной машине; о встрече Питера с Дегтярником; о доброте семейства Бингов и преподобного Ледбьюри; о Гидеоне Сеймуре, который был какое-то время карманником на службе у лорда Льюксона, пока не решил отказаться от прежней жизни — спас их от разбойника и банды бродяг. Она рассказала, как, приложив все силы, чтобы выиграть антигравитационную машину в скачках наперегонки с Дегтярником, Гидеон оказался в Ньюгейтской тюрьме и только чудом избежал виселицы. Кэйт объяснила, что в самую последнюю секунду, когда они должны были возвращаться домой, Дегтярник занял место Питера у антигравитационной машины, и не было никого, кто мог бы остановить Дегтярника. И в конце Кэйт описала, в каком ужасе находятся ее папа и ученые из НАСА из-за того, что о путешествии во времени узнают все люди и будущее и история подвергнутся страшному риску.

У мистера Скокка кружилась голова. Трудно было поверить во все это.

— Значит, секретарша из офиса в Линкольн-Инн-Филдс не шутила, когда сказала, что вы застряли в 1763 году?

— Нет.

— Значит, Питер все еще в 1763 году, а бандит из восемнадцатого века затерялся в Лондоне?

— Да.

Мистер Скокк недоверчиво покачал головой:

— Это слишком неправдоподобно.

— Неправдоподобно, но это правда. И если вы сегодня ночью не доберетесь до антигравитационной машины, я не смогу вернуться назад и спасти Питера, потому что или Тим Уильямсон утащит эту машину, или доктор Пирретти уничтожит ее.

— Неужели ты думаешь, что можешь спасти Питера?! Ты еще ребенок! А я — его отец! Это я должен отправиться за ним!

Кэйт знала, что мистер Скокк захочет поехать, но она решила не думать об этом, пока не увидит антигравитационную машину.

— Я хочу вернуться назад! — закричала она. — Мы дали обещание не покидать то время друг без друга. Я должна вернуться обратно… И в любом случае вы не знаете ничего об антигравитационной машине, вы не знаете, как выглядит Гидеон, где находится дом сэра Ричарда и вообще ничего там не знаете! Так что я отправлюсь тоже, хотите вы этого или нет!

Мистер Скокк задумался и вдруг рассмеялся.

— Для двенадцатилетней девочки ты слишком раскомандовалась. Бьюсь об заклад, ты построила Питера.

У Кэйт вытянулось лицо.

— Не смейте мне этого говорить! Мой папа считает, что я себе на уме и никому не подчиняюсь и что в этом нет ничего плохого. И если бы я не «командовала», то вы не были бы здесь на пути к спасению Питера.

— Извини, Кэйт, — удивленно и с раскаянием сказал мистер Скокк. — Ты совершенно права. Я слегка не в себе…

Они немножко помолчали, и Кэйт успокаивала себя, занявшись картой и пытаясь понять, с какой стороны они должны въехать в Миддл-Харпенден.

Мистер Скокк решил разбить лед:

— Я бы очень гордился, если бы у меня был отец, который изобрел машину времени…

— Это не папа изобрел. Это сделал его коллега, Тим Уильямсон. И это антигравитационная машина.

— Буду знать.

— Все, что касается времени, — это неожиданная сторона эффекта. Мой папа считает, что нечто ускорило возникновение этого эффекта — как кислород усиливает огонь. Только папа не знает, что это было — пока не знает…

— Понятно… Думаю… Я не силен в науке, но если ты хочешь узнать что-то о французских романах, я к твоим услугам!

Кэйт подумала про себя — кому какая от этого польза, но все равно вежливо улыбнулась.

Мистер Скокк с некоторым сомнением спросил:

— А Питер поладил с этим… карманником?

— Да, он на самом деле Питеру понравился. Ну, он же спас нас. И он жертвовал своей жизнью, чтобы вернуть нас назад… Он учил Питера ездить на лошади и всякой всячине.

— Знаешь, у нас с Питером была ужасная ссора в тот день, когда вы оба исчезли…

— Он что-то говорил об этом… — тактично ответила Кэйт.

— Последнее, что он мне сказал: «Я тебя ненавижу». Ты не считаешь, что Питер решил остаться в 1763 году, а?

— О, вы не должны об этом думать, — быстро сказала Кэйт. — Так или иначе, скоро вы сами спросите его об этом… — И она переменила тему: — Как миссис Скокк? Она вернулась в Калифорнию? Питер говорил, что она делала фильм.

— Нет, разумеется, она не поехала в Штаты, раз Питер пропал! Ее заменили. Я не сказал ей, что поехал сюда. Инспектор Уилер звонил нам и сказал, что у тебя потеря памяти и ты не можешь сообщить никакой полезной информации. Моя жена поняла, что тебе нужно какое-то время, чтобы ты пришла в себя. Она сказала, что тебе и так слишком досталось, чтобы еще и мы надоедали тебе.

Кэйт удержалась от улыбки.

— Но вы все-таки приехали…

— Как можно было не приехать? Я не очень покладистый человек, но мне необходимо знать…

Казалось, мистер Скокк после этих слов расхотел разговаривать. Он поставил какую-то классическую музыку, с виолончелью и клавесином. Кэйт клевала носом, иногда постанывая во сне, ей снились родители, и почему-то она с ними всегда была где-то на перекрестках. Они хотели идти одним путем, но она тянула их в противоположном направлении и все время падала, падала, падала… в никуда…

— Возьми трубку! Возьми трубку! — раздраженно бубнил мистер Скокк.

Кэйт проснулась от его бормотания.

— Все в порядке? — спросила она.

— Наверное, жена отключила телефон, попытаюсь позже дозвониться. Извини, что разбудил…

Мистер Скокк потер глаза.

— Мне хотелось бы отделаться от этого фургона. Клянусь, он едет за нами от самого Дербишира. Некоторые по ночам предпочитают ехать за кем-то в хвосте, чем в темноте. Его фары нужно отрегулировать, они слепят.

— Фургон? — Кэйт обернулась и тут же нырнула вниз. — Это Тим Уильямсон! — закричала она.

— Уверена?

— Точно. Надо заполучить антигравитационную машину, прежде чем он до нее доберется!

— Задачка разрешима, — сказал мистер Скокк.

Он надавил на газ, и они помчались с такой скоростью, что Кэйт вцепилась в сиденье и крепко зажмурилась. Вскоре фургон остался далеко позади, но отец Питера не сбавлял скорости.

Машина пролетела под мостом с камерой слежения.

— Уверен, полиция поймет, когда я объясню… — сказал он с усмешкой.

Кэйт снова почувствовала ужасную усталость. Мистер Скокк потянулся и нажал кнопку со стороны ее сиденья. Сиденье опустилось в лежачее положение. Эта машина такая комфортабельная…

Что-то подтолкнуло Кэйт. Она выпрямилась и села ровно, почувствовав, что кресло сдвинулось в сидячее положение. Они уже ехали не по шоссе, а по узкой проселочной дороге с высокой живой изгородью по обеим сторонам. Здесь не было снега. Свет фар высветил старый черно-белый указатель.

— Смотри, — сказал мистер Скокк.

— Миддл-Харпенден. Две мили! — с удивлением прочитала Кэйт.

Скоро они добрались до деревни. Ряд небольших кирпичных домов, полузакрытых шишковатыми ветвями древней глицинии, а вот и почта. Мистер Скокк объехал иву на краю пруда и остановился, потому что не видел дороги для проезда. Над прудом стоял туман. Половина одиннадцатого, на верхнем этаже светились окна за красными занавесками.

— Это, должно быть, здесь. — Мистер Скокк выключил мотор и прихватил поклажу Кэйт. — Поторопись — не думаю, что между нами и тем фургоном разница больше чем в десять минут.

Они перебежали дорогу к стене дома. Охранная лампа вспыхнула, освещая запущенный двор, покрытый грязью, и бетонный гараж. Мистер Скокк схватил Кэйт за руку и потащил ее из круга света в тень около гаража. Когда Кэйт увидела, что стоит на упавшей надписи «Гараж сдается», она потянула мистера Скокка за рукав и указала на нее — он кивнул, но прижал палец к губам.

В морозном и влажном воздухе было видно дыхание изо рта. Они тихонько стояли, пока охранная лампа еще раз не щелкнула, и тогда подобрались к гаражной двери. Мистер Скокк потянул за ручку. Дверь, конечно, была заперта. Они услышали звук приближающейся машины и взволнованно посмотрели на дорогу. Но машина уплыла в темноту. Мистер Скокк отчаянно дергал за ручку гаражной двери, а Кэйт все оглядывалась — не идет ли кто-нибудь?

— Боюсь, у нашей задачи есть только одно решение — придется протаранить эту дверь.

— Что-о? — испугалась Кэйт.

Но мистер Скокк уже бежал к своей машине, и спустя мгновение Кэйт ослепили ее фары. Окно машины опустилось, и оттуда высунулась голова мистера Скокка.

— Ээ… Кэйт, отойди в сторонку.

— Но ваша машина!

Мистер Скокк включил зажигание, и Кэйт отпрыгнула в сторону. Сейчас отец Питера был похож на спортсмена, приготовившегося к прыжку. Нажав на акселератор, он направил машину прямо на дверь. От удара металла о металл наверняка задрожала половина окон в Миддл-Харпендене. Кэйт зажала уши руками. В двери гаража образовалось отверстие. Мистер Скокк, улыбаясь, вышел из машины.

— Это было весело…

Кэйт уставилась на изуродованный гараж. На окнах зашевелились занавески, и в доме зажегся свет. Задняя дверь почты открылась, оттуда высунулось испуганное лицо и тут же спряталось обратно. Слышно было, как ключи запирали замок и задвигалась задвижка. Кэйт смотрела на отца Питера. Для взрослого он был удивительно беспечным.

— Интересно, сколько времени понадобится полиции, чтобы доехать сюда? — сказала Кэйт.

— Только не говори, что это не тот гараж, — усмехнулся мистер Скокк.

Кэйт проскользнула в отверстие. Свет добирался внутрь гаража, и вскоре мистер Скокк услышал крик Кэйт:

— Она здесь!

Мистер Скокк нырнул в гараж вслед за Кэйт.

— О нет! — воскликнула Кэйт, услышав звук подъезжающего автомобиля. — Неужели Тим Уильямсон?!

Хлопнула дверца машины, послышались звуки приближающихся шагов. Скокк кинулся к двери, чтобы прикрыть отверстие, дверь прикрылась, но ее невозможно было запереть. В дыре появился глаз.

— Кэйт! Это ты! Что ты там делаешь? Открой!

Тим Уильямсон стал стучать по двери кулаком.

— Спокойно, спокойно! — крикнул из гаража мистер Скокк.

— А вы кто такой? — крикнул Тим.

— О, просто отец мальчика, которого ваша машина закинула в другой век, вот и все. Мы собираемся привезти его обратно, если позволите.

— А-а… Простите за сына, но, видите ли, я не могу разрешить вам забрать ее…

— Вы можете создать другую машину, но не сможете создать для меня другого сына!

— Только подумайте, что вы сейчас делаете! Если с машиной что-то случится, вы больше никогда не увидите своего сына.

— Решать мне, мистер Уильямсон… я собираюсь доставить Питера назад, с вашей помощью или без оной!

Тим Уильямсон ударил по гаражной двери.

— Что ж, вы сами напросились на это…

Последовал шквал ударов, это ученый стал бросаться на дверь всем телом. Мистер Скокк изо всех сил прижался спиной к холодному металлу, согнул колени и сильно толкнул ногой дверь, чтобы сузить расстояние между дырой в двери и притолокой.

БАМ!

Кэйт стояла на четвереньках перед антигравитационной машиной, уставившись на цифровые обозначения.

— Ты собираешься сама запустить машину… Кэйт, я не могу тебе помочь, даже если бы мне не надо было удерживать нашего друга…

БАМ! БАМ!

Мистер Скокк рассмотрел антигравитационную машину. Высотой она была чуть меньше двух метров и состояла из гигантского металлического шара, упрятанного в плексигласовый футляр, который опирался на простой металлический ящик. Странно, там не было ни сверкающих ламп, ни блестящей хромовой отделки.

— Так вот она какая, — вздохнул мистер Скокк. — По ее виду не скажешь, что она может приготовить хоть чашку чая, не то что отправить нас в прошлое…

— Все главное — там, внутри, — сказала Кэйт.

БАМ! БАМ!

У Кэйт от этих ударов разболелась голова. Она с отчаянием смотрела на антигравитационную машину. Только сейчас она сообразила, что была недостаточно внимательна, когда отец запускал машину на Хемпстед-Хит. «Что случится, если я приведу это устройство в движение? — подумала она. — Или просто включу его? А если мы не попадем обратно в 1763 год?.. Что, если?..» Она смутно помнила, как отец менял цифры в лаборатории перед тем, когда все и случилось. Нужно ли сделать то же самое, чтобы машина заработала? И Кэйт охватила паника — теперь ничего не получится! Из-за того что она была так невнимательна, Питер может навсегда остаться в другом времени!

— Простите! Не могу вспомнить, как это делается… — заплакала она.

БАМ!

Мистер Скокк, прижавшийся к гаражной двери, сотрясаемой жестокими ударами, заметил отчаянный взгляд Кэйт и ободряюще улыбнулся.

Внезапно Кэйт пронзила мысль, что счастливое будущее ее семьи сейчас балансирует на острие ножа — и все из-за нее. БАМ!

«Я вспомню, — убеждала она себя. — Надо сообразить, как она работает».

— Все будет хорошо, Кэйт! — крикнул мистер Скокк. — Уверен, ты все вспомнишь…

Кэйт прислонилась головой к холодному металлу, и машина слегка сдвинулась.

— Осторожно! — предупредил мистер Скокк. — Посмотри, она опирается сзади на полкирпича — это ненадежный упор.

Кэйт наклонила голову, чтобы посмотреть. Удары по двери прекратились, и они услышали звуки драки. Мистер Скокк посмотрел в дыру.

— Это твой отец! И с ним — женщина.

У Кэйт подпрыгнуло сердце. Ей захотелось позвать отца, но она вовремя прикусила губу.

— Дайте мне поговорить с моей дочерью!

— Почему я должен позволить вам говорить с дочерью, когда вы оставили моего сына в 1763 году?

— Все не так… — забормотал доктор Дайер, но прежде, чем он закончил фразу, Кэйт подошла к двери.

— Папа, не пытайся нас остановить. Ты не намерен ехать за Питером, а мы намерены. Не думай, что вселенная исчезнет, как облачко дыма, оттого, что несколько человек поездят туда и обратно по времени.

— Кэйт, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого. Ты разобьешь маме сердце! Не говорю уж о Сэме. Я просто не знаю, как он это переживет.

— Сэму все известно. Он мне даже помогал.

— Сэм знает?

— Слушай, ведь я же вернусь назад! Мама поймет. Думаю, и ты тоже… К тому же, если тебя тревожит, что Тим сообщит всем о путешествии во времени, то машина окажется в большей безопасности в восемнадцатом веке, уж так-то никто не приберет ее к рукам.

Доктор Дайер невольно улыбнулся: у Кэйт всегда на все есть ответ.

Кэйт ушла в глубь гаража, а Тим отодвинул доктора Дайера в сторону, решив с разбега кинуться на дверь.

— Они не уедут с моей машиной!

— Строго говоря, это машина НАСА, — заметила доктор Пирретти.

— Каждый из нас останется при своем мнении, — сказал Тим и яростно бросился на дверь. Мистер Скокк дрогнул, чуть ослабил упор, и это позволило Тиму просунуть голову в щель. Мистер Скокк тут же собрался с силами, кинулся на своего противника и так отпихнул рукой его лицо, что нос ученого скривился на сторону. Закричав от боли, Тим отступил, и мистер Скокк тут же занял свою позицию.

— Кирпич! — вдруг воскликнула Кэйт. — Она сама отключается — антигравитационная машина не работает, пока стоит ровно. Нужно просто отбросить кирпич!

БАМ! БАМ!

— Что бы ты ни надумала, это надо делать быстро! — крикнул мистер Скокк.

— Папа! — закричала Кэйт. — Я запускаю машину. Если хочешь, чтобы все прошло хорошо, лучше скажи сейчас, не то будет слишком поздно…

— Нет! Кэйт!.. Не делай этого!

Секунд пять Кэйт молча выжидала.

— Хорошо, я все равно поеду, — сказала она и откинула кирпич в сторону. — Папа, до свидания!

Раздался низкий, протяжный шум, похожий на гудение холодильника.

— Подожди! — крикнул мистер Скокк, прыгнул к ней и обхватил основание машины.

Ударив в очередной раз по двери, Тим ворвался в гараж. Доктор Дайер, поддавшись отцовскому инстинкту, бросился к ногам коллеги, повалил его на пол и посмотрел на дочь. Теперь он не мог ее остановить, машина уже оплывала по краям. Глаза его наполнились слезами. Тим от изумления потерял дар речи.

— О господи… — пробормотала доктор Пирретти.

— Кэйт, — крикнул доктор Дайер, едва справившись с волнением, — ничего не меняй. Внизу на красном должно читаться «шесть, точка, семь, семь», пусть никто к этому не прикасается…

Мистер Скокк повернулся к доктору Дайеру:

— Скажите моей жене!

— Скажу.

— Уверен, что скажете!

— А вы охраняйте мою дочь!

— Папа, я должна это сделать! Скажи, что ты меня понимаешь…

Но прежде чем ее отец ответил, непреодолимая сила начала отталкивать троих ученых, и они наклонились, словно на них подул сильный ветер. Кэйт, будто издалека, смотрела на них. Все вокруг затянуло черной пеленой, и наверху появились спирали, которые поднимались в бесконечное пространство и время. Сознание отключились, и Кэйт погрузилась в небытие.

Доктор Пирретти, Уильямсон и Дайер стояли в холодном сыром гараже. Их накрыла оглушительная тишина. Доктор Пирретти дрожала.

— Вы почувствовали? — наконец проговорила она. — Почувствовали, что во вселенной раздался бесконечно малый, еле слышный треск? Что мы наделали? Что мы наделали?

Никто не отвечал.

Затем Тим очень по-деловому спросил:

— Теперь ты захочешь отделаться от меня, Эндрю?

— Ох, извини, Тим. — Доктор Дайер поднялся на ноги. — В этом не было ничего личного.

— Как и у меня.

— Подозреваю, — сказал доктор Дайер, — у нас нет настроения разговаривать с инспектором Уилером, поэтому лучше побыстрее уехать отсюда.

И они быстро пошли к своим автомобилям. Из приоткрытой задней двери почты за происходящим подглядывала парочка людей среднего возраста в ночных рубашках и тапочках. Когда машины уехали, они потопали в гараж, чтобы осмотреть повреждения.

— Машины нет! — воскликнула женщина, когда уже совсем близко завыла полицейская сирена.

— Говорил тебе, что не надо сдавать гараж незнакомцам!

— Ничего себе, смотри, как разбита эта прекрасная машина! Что же, по-твоему, стояло в гараже?

— Сначала я думал, это музыкальный автомат или что-то подобное, но когда нажал несколько кнопочек, то ничего не произошло…

— А может это террористы, а? Там ничего не тикало?

— Не смеши меня! Террористы в Миддл-Харпендене? Кто в здравом уме притащит сюда бомбу?

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Старый новый знакомый

Он был гораздо выше большинства людей, идущих вдоль Чипсайд. Он шел, неся под мышкой кипу бумаг и помахивая тросточкой черного дерева с серебряным набалдашником. Ясный взгляд, розовые щеки. Желтый жилет и поверх хорошо скроенный синий камзол с высокими обшлагами и пуговицами из золотой тесьмы. Он держал спину прямо, голову высоко. Он был ни молод, ни стар; короче говоря — английский джентльмен в расцвете лет.

Джентльмен этот шел из меняльной конторы «Балтик» в Сити, где у него были дела. Когда он стал приближаться к собору Святого Павла, порывистый юго-западный ветер донес до его ноздрей зловоние реки. Он любил Темзу, но больше радовался лету, когда можно было жить подальше от берега.

Сейчас Чипсайд не такой оживленный, как обычно, но все равно здесь очень шумно и людно. Все спешили по своим делам. Звонили церковные колокола, шотландец в килте играл на печальной волынке. Из порта Лондона непрерывно двигались, грохоча по гранитной мостовой, повозки с товарами. Впрочем, на тротуарах было довольно свободно, и ничто не мешало подойти и полюбоваться на витрины магазинов. Поблизости виднелась только пара уличных разносчиков: девушка, торгующая цветами, и старик, продающий устрицы. До джентльмена доносились слухи о вспышке кори на востоке города, и он подумал, что, может быть, по этой причине улицы сравнительно пусты.

День был теплым и влажным, и приятное солнце позднего лета убедило дородного малого, идущего перед джентльменом, снять парик и запихнуть его в карман. На место парика человек водрузил большой носовой платок. Но ветер сдул платок с головы, и тот приземлился у ног джентльмена. Джентльмен нагнулся, поднял платок и вернул хозяину. Дородный человек, который пыхтел и отдувался от жары, немедленно утер платком пот на лице и весьма вежливо поблагодарил джентльмена.

Джентльмен в ответ наклонил голову и сказал:

— Попомните мои слова, сэр, скоро наступит день, когда люди смогут ходить по городу вовсе без парика.

— Боюсь, только очень молодые могут не думать о прическе и не казаться при этом смешными, — ответил дородный человек. — Новая мода на естественные волосы мне уже не подходит. Лишь только несусветная жара и отсутствие тщеславия позволяют мне показывать миру свой череп!

Джентльмен пожелал ему доброго дня и двинулся дальше. Джентльмен платил двадцать пять шиллингов в год своему цирюльнику за прическу, что того стоило, думал он, потому и избегал летом мучительного потения под вонючим париком. Его темные волосы всегда были хорошо причесаны — четыре плотно свернутые букли с каждой стороны головы, а сзади волосы связаны в аккуратный конский хвост, который придерживает лента из черной тафты. Ему никогда и в голову не приходило надеть парик, поскольку у него были очень густые волосы. Он надевал парик в единственном случае — когда помещал под него котенка, которого потом вытаскивал в освещенном свечами кабинете своего старого наставника в Кембридже. Как миниатюрная, волосатая черепашка, котенок, разбежавшись, скользил по деревянному полу, вздымая клубы белой пудры. Джентльмен рассмеялся, вспомнив, как его наставник визжал, будто старуха, которая увидела привидение… но это было так давно…

Вскоре джентльмен дошел до кофейни «Чаптер» на Аллее Павла. Кофейни вокруг Английского Банка и Гилдхолла — отличное место для того, чтобы узнать новости о торговле и кораблях или послушать разговоры о политике. И лучше всего, конечно же, кофейня «Чаптер». Здесь день и ночь толпились торговцы книгами и издатели, писатели и мыслители, и частенько какой-нибудь остряк заставлял до упаду смеяться посетителей, а серьезные споры превращались в горячие потасовки — что развлекало больше, чем философия. Кофе, правда, оставлял желать лучшего, но именно здесь, в этом простеньком здании на спокойной, узкой улице около собора Святого Павла, собирались достойные компании джентльменов, которые беседовали о том, что происходит в мире, и здесь, если беседа замирала, всегда можно было воспользоваться хорошо подобранной библиотекой.

Джентльмен толкнул дверь кофейни и вошел в комнату с низким потолком, в которой всегда собирались определенные посетители. Воздух был пропитан табачным дымом. Джентльмен прошел в уютную комнату за темной лестницей в центре помещения и направился к большому окну с ромбовидными переплетами.

Он откинул полы камзола и сел, выпрямив спину, на деревянное сиденье. На стол он положил свои бумаги и вытащил снизу, из-под кипы, сегодняшний выпуск «Обсервер». На газете стояла дата — понедельник, 3 сентября 1792 года. Он также вынул красивую курительную трубку, сделанную из моржового клыка, которая была оставлена ему в завещании полковника Бинга — как воспоминание о путешествии того в Америку лет двадцать назад, когда эта страна еще была британской колонией.

Джентльмен наполнил костяную трубку табаком из маленького кожаного мешочка и зажег ее тонкой свечой. Затем он взял «Обсервер» и начал читать, попыхивая трубкой и получая удовольствие от колечек дыма, которые взлетали к потолку. Это была привычка, к которой он пристрастился вовсе не потому, что действо напоминало ему о колдуне из книги, которую он любил в детстве и которую так хотел бы подержать в руках еще раз. Пока он читал, его лицо приняло более серьезное выражение, и он отложил трубку в сторону. Официант принес дымящуюся чашку крепкого кофе. Веселый старый джентльмен, книжный торговец, наклонился к нему и спросил, не окажет ли он ему чести сообщить последние новости. Старый джентльмен только что вернулся из месячной поездки по стране и чувствовал себя совершенно неосведомленным.

— Что, все по-прежнему говорят о Франции, сэр? — спросил он.

Уже три года длилась Французская революция, и новости, пробиравшиеся через канал, делали чтение мрачным, независимо от того, на чьей вы были стороне. Многие аристократы уже уехали из страны, а с весны Франция воевала с Австрией и Пруссией. Похоже было, что вскоре и Англию втянут в эту войну.

— Разговоры и в самом деле все еще о Франции, — ответил джентльмен. — Выходит, революция продолжает занимать все наше внимание, разве не так? Значит, вы не слышали об августовских ужасах?

Его собеседник покачал головой:

— Нет, сэр, не слышал.

— Пруссаки не помогли королю Людовику, хотя клялись разрушить Париж, если на короля нападут. Его народ теперь считает короля своим врагом. Две или три недели назад неистовая толпа штурмовала Тюильрийский дворец. Это ни больше ни меньше, как резня. Королевская швейцарская гвардия была изрублена на куски.

— Нет! Швейцарская гвардия?

— Похоже, гвардейцы были плохо вооружены. Сотни людей из толпы тоже погибли. Говорят, водосточные канавы были переполнены кровью. Король Людовик, королева Мария Антуанетта и их дети арестованы.

— Что же станет с французским королем и его семьей? Их освободят?

— Остается лишь ждать. Они, может быть, и не убьют короля, но убьют монархию.

Джентльмен пролистал страницы «Обсервер», выискивая новости.

Он помолчал, и у него вытянулось лицо.

— Из парижской тюрьмы сбежал священник, но когда он, веря, что оказался в безопасности, попытался добраться до Англии, его в Буа де Булонь съели волки.

— Бедный парень! Как раз когда он думал, что уже спасен…

— Да! — воскликнул джентльмен, подумав, что ему известно, каково испытывать подобное чувство. Он снова пыхнул трубкой.

Фатоватый молодой человек плюхнулся на другой конец деревянной скамьи.

— Доброе утро, джентльмены! — сказал он и взял немного табака у джентльмена. — Не возражаете, мой дорогой друг? Ваш табачок гораздо лучшего вкуса, чем моя жалкая дрянь.

— Доброе утро, мистер Фитцпатрик. Повторюсь: вы можете пользоваться этим сортом табака, как только пожелаете купить его у Фрайбурга и Трейера в Хаймаркете…

И джентльмен продолжал просматривать газету. Внезапно он замер — взгляд остановился на маленькой заметке в конце страницы. Собеседников озадачило выражение его лица.

— Вас что-то поразило, мистер Скокк?! — Молодой человек заглянул через плечо джентльмена в статью о крикете на газетной странице. — Молю вас, не оставляйте нас в неведении! Что за пикантные новости вы обнаружили? Что потрясло мистера Скокка?

Даже не подумав ответить или хотя бы попрощаться, Питер Скокк, — а это был именно он — вскочил, собрал свои бумаги и кинулся на улицу. Окликнув наемную карету, он велел кучеру отвезти его в «Синего медведя», постоялый двор в Холборне, где сел в первый же почтовый дилижанс, идущий в Сант-Аллбанс.

Питер никогда больше не растворялся, а я так боялся, что это с ним случится. Словно без мисс Кэйт у него не было необходимой силы. Только после того как мы поселились в Хоторн-Коттедже и жизнь вошла в спокойный ритм, на него начала нападать внезапная острая тоска по дому. И ему так не хватало мисс Кэйт! Все, что напоминало о прошлой жизни, уводило его в отдельный мир, куда я не мог последовать за ним. Питер приходил в отчаяние, не имея возможности общаться с семьей и друзьями, и многие недели довольствовался лишь своей собственной компанией. Бывало, несколько дней подряд он не прикасался к еде. Преподобный Ледбьюри и молодой мистер Джек в те дни оказывали ему большую поддержку и делали многое для того, чтобы поднять его дух, уговаривая веселее смотреть на мир. Следующей весной, ко времени цветения нарциссов, худшее осталось позади. Питер снова стал получать удовольствие от жизни, и я был этому рад.

Жизнь и времена Гидеона Сеймура, карманника и джентльмена. 1792 год

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Несвоевременная встреча

Открытие Дегтярника

Почтовый дилижанс прибыл к пункту назначения в половине восьмого вечера. Питер Скокк нанял лошадь и проскакал восемь миль по грязной дороге между Сант-Аллбанс и крошечной деревушкой Миддл-Харпенден. Лучи заходящего солнца коснулись деревьев, и длинные тени ложились на поля с урожаем. Яркими пятнами на полях полыхали маки, пробившиеся сквозь потрескавшуюся от жары землю. Питер, блестящий наездник, чего и следовало ожидать от джентльмена, столь основательно выученного в юности Гидеоном Сеймуром, легко и ровно сидел на лошади, из-под копыт которой вырывались клубы пыли. Глаза Питера были устремлены на горизонт, они выискивали первые признаки того места, где его жизнь, как он полагал, могла бы навсегда измениться…

Его колотило от нетерпения, он едва осмеливался надеяться на то, что после двадцати девяти лет ожидания может осуществиться его заветная мечта. Он представлял себе тысячу причин, по которым здесь не появился ни один человек из его века, чтобы его спасти. Но больше всего он боялся, что его товарищи не выжили в обратном пути домой, или что антигравитационная машина поломалась либо была уничтожена. Иногда Питер печалился, представляя себе, что Кэйт и ее отец, как и он, потерялись во времени и бродят по чужому веку. Впрочем, он никогда не сомневался, что если бы они могли, то обязательно пришли бы за ним. Но теперь они умудрились совершить путешествие во времени, и скоро он поймет, почему они не сделали этого раньше. Ему казалось, что он ждал этого момента всю жизнь. По воле Божьей приближается день, когда изгнанный в другое время Питер Скокк, ребенок двадцать первого века, вернется домой взрослым человеком. Сердце его отчаянно колотилось, во рту пересохло. Прошли десятилетия с тех пор, когда он знал, что такое шоссе M1, но сейчас он все вспомнил — и как негодовал на то, что пришлось провести долгие часы, преодолевая расстояние в жалкие тридцать пять миль. Когда наконец-то он добрался до Миддл-Харпендена, он спросил дорогу к дому священника, где, судя по репортажу в «Обсервер», до сих пор находились два иностранца: ведь еще не было решено, как лучше с ними поступить.

Длинная дорожка, усыпанная гравием, вела к дому священника. Вдоль дорожки яблони склонили ветви под тяжестью урожая.

Питер Скокк натянул удила и неподвижно застыл в седле. Он смотрел на дом из красного кирпича, в котором, как он надеялся, получили кров его отец и давно потерянная подруга детства. Искали ли они его все эти годы? Узнает ли он их? Его отцу теперь должно быть лет семьдесят, да и Кэйт тоже уже в среднем возрасте. Она никогда не была замужем, поскольку «Обсервер» назвал ее мисс Дайер… Интересно почему? Она была такой яркой и хорошенькой, и наверняка у нее не было недостатка в претендентах на руку и сердце…

Когда Питер с усилием попытался представить себе отца, смутный образ возник перед ним и исчез так же быстро, как появился. Память — непослушный слуга, подумал он. А они, узнают ли они его? Остался ли он сам прежним? Тот мальчик, которого они помнят, еще должен угадываться в нем. Когда вы смотрите на ребенка, легко ли представить, каким он станет? Они узнают, узнают его… или не узнают? Он-то выдержит, если покажется им незнакомцем, — хуже будет, если им не понравится то, что они увидят… Питер нахмурился и откинул волосы назад. Впрочем, он уже вырос и живет своей собственной взрослой жизнью вдали от них — в другом времени, в другом мире.

Лошадь заржала, ей надоело стоять, она шагнула к саду, наклонила длинную шею над приоткрытыми воротами к цветочной клумбе и стала жевать бархатцы. А Питер все размышлял — если бы он был другим человеком, если бы Дегтярник не занял его место на Хемпстед-Хит, то тогда он рос бы в двадцать первом веке. Интересно, спросил он себя, человек формируется на основе того, что в нем заложено, или так, как складывается его жизнь? И с удивлением понял, что огорчился от мысли о том, что в других обстоятельствах он стал бы другим человеком.

Питер рассеянно погладил лошадь по шее, слишком погруженный в свои мысли, чтобы заметить, как она шумно жует, разоряя красивую клумбу летних цветов. Он осознавал, что с годами все меньше и меньше думал о своем собственном времени — на расстоянии двадцать первый век стал казаться ему сном или почти чужой страной, в которой он когда-то, давным-давно, побывал. А существование двухэтажных автобусов и спутников казалось ему теперь таким же возможным, как существование драконов и единорогов. Теперь он выглядел, вел себя и разговаривал, как джентльмен восемнадцатого века. Примут ли отец и Кэйт того, кем он стал? Внезапно Питер потерял всю свою смелость, и его переполнило отчаянное желание повернуть назад, возвратиться в Лондон и убедить себя, что он даже не заглядывал в сегодняшнюю газету.

Как раз когда он натянул удила и ударил по бокам лошади коленями, звук шагов по хрустящему гравию заставил его взять себя в руки. И хотя он чувствовал все так же остро, как и минуту назад, прошедшие двадцать девять лет кое-чему все-таки научили Питера Скокка — не то чтобы властвовать над своими чувствами, но по крайней мере при необходимости скрывать их. Он спрыгнул с лошади и с улыбкой уверенно направился к человеку, идущему навстречу.

— Добрый вечер, — сказал человек с тонкими, легкими волосами, на фут ниже ростом Питера Скокка. На нем был высокий, жесткий белый воротник и «гессенский» фартук, завязанный посередине. В одной руке он держал пару садовых секаторов, в другой — простую корзинку, наполненную срезанными сухими розами. — Как видите, сэр, я обрабатываю свой сад… и что может быть более приятной работой в такой вечер, чем эта? Похоже, ваша лошадь тоже радуется плодам моих трудов…

Питер оглянулся и с ужасом увидел, что его лошадь уже разрушила половину чудесной клумбы викария.

— Простите! — воскликнул Питер, оттягивая голову лошади от цветов. — Как я могу поправить?..

Преподобный поднял руку и улыбнулся:

— Не тревожьтесь, мой дорогой сэр. Господь дает, и Господь забирает. Я же видел, что вы приехали… Вы, кажется, весьма заняты размышлениями, остаться вам здесь или уехать. Могу я вам чем-нибудь помочь? Я — мистер Остин, викарий этого прихода.

— Как поживаете, мистер Остин? — ответил Питер Скокк. — По правде говоря, надеюсь, что это я могу вам помочь. Мне известно, что некие мистер Скокк и мисс Дайер появились у вас при несколько необычных обстоятельствах. Думаю, я мог бы пролить свет на это дело.

— В таком случае вы наш самый желанный гость, сэр!

* * *

Питера Скокка провели в уютную, просторную гостиную, покрашенную в деликатный оттенок цвета голубых утиных яиц. Большое окно смотрело в сад. Розы викария в вазе, стоявшей на подоконнике, роняли лепестки на диван из Дамаска кремового цвета. Питер смахнул лепестки, уселся на краешке пышного дивана и стал слушать рассказ преподобного Остина. Нервы Питера сдавали, когда он думал, что пол наверху прямо над ним, возможно, поскрипывает под шагами его отца. Это все, о чем он мог думать, сделав несколько глотков чая и не притронувшись к кексу «Мадейра», который принесла дочка викария на фарфоровой тарелочке.

В прошлый четверг, рассказывал преподобный Остин, был матч по крикету между Мидцл-Харпенден и соседней деревней. Это ежегодное событие и извечное соперничество между соседями. Почти вся деревня вышла на поле, чтобы посмотреть матч. В критический момент лучший игрок Миддл-Харпендена послал шест над головой зрителей на поле на другой стороне главной улицы. Когда парень прыгнул, чтобы поднять мяч, из воздуха материализовался удивительный механизм. Механизм упал в высокую траву, и по крайней мере две дюжины свидетелей клянутся, что видели это своими глазами. Игра в крикет была немедленно забыта, и все кинулись разглядывать, что произошло. Однако люди не осмеливались подойти поближе, поскольку машина мерцала так, будто была сделана из какой-то текучей массы, и, что еще хуже, к ней самым нелепым образом прилипли две человеческие фигуры.

— О, если бы вы видели! — воскликнула дочка преподобного. — Ужасней этого я ничего в жизни не видела. Они просвечивали, как стекло, и нога мужчины застряла там, внутри. У меня по коже мурашки пошли!

— Спасибо, Огаста, — сказал преподобный и махнул салфеткой, чтобы дочь ушла из комнаты, дабы он мог окончить рассказ. — Тут как раз я и подошел и могу вас заверить — то, что случилось потом, я буду видеть в своих снах еще долгие годы. Тела мисс Дайер и мистера Скокка, которые были прилеплены к этому механизму, как мухи прилипают к паутине, внезапно отлетели прочь и приземлились — к счастью, на мягкую траву — в нескольких ярдах от механизма. Словно невидимый гигант поднял и с силой отбросил их прочь.

— Они не поранились? — взволнованно спросил Питер Скокк и схватился за лоб, вспомнив, как он ударился там, в Дербишире.

— Мисс Дайер была без сознания, но она не получила никаких повреждений. А вот мистер Скокк, чья нога застряла где-то там, пока ее не отпустила неведомая сила, был поранен и, печально говорить, до сих пор еще испытывает боль. Нога его раздулась и вся в синяках. Спасибо, что не сломана.

— Рад это слышать!

— Мистер Скокк, — вмешалась Огаста, — потребовал анти… анти… инсипид… О, я не могу запомнить это слово — чтобы положить на ногу.

— Антисептик?

— Да! Вы знаете, что это такое?

— Ааа… Я узнал слово, вот и все. Но не могу сказать, что это такое, — ответил Питер Скокк.

Антисептик. Он вытащил слово из глубины памяти и тут же ощутил запах антисептика, которым мазала его мама, когда он расшибал коленки. Понятно, что антисептика не будет еще несколько десятилетий. Неожиданно сердце его растаяло. Он представил мамины глаза. Питер сидел на кухне, а она наклеивала ему пластырь. Он видел ее так ясно! Питер быстро наклонился, якобы поправить застежку на ботинке, чтобы скрыть волнение.

— Так или иначе, — продолжала Огаста, — я предложила ему настойку из полыни, но он в результате потратил полбутылки папиного виски, чтобы промыть ногу. Весьма странно, согласитесь, мис… тер…

— Ах да, сэр, — сказал викарий. — Будьте любезны, скажите нам, с кем мы имеем удовольствие разговаривать?

— Извините… я веду себя так невежливо, я не представился… Мое имя… Сеймур. Джошуа Сеймур. — Питер Скокк слегка покраснел, что не прошло незамеченным, но викарий был вежлив и деликатен и не стал задавать вопросов. — Возможно, вы мне объясните, — продолжал Питер, — почему мисс Дайер и мистер Скокк остановились у вас? Полагаю, они просто ваши гости? Их ведь не держат здесь силой?

— Честное слово, нет! Доктор Уолси, который осматривал ранение мистера Скокка, полковник Броунли, недавно вернувшийся из Индии, и я собрались здесь вечером того дня, как раз в этой гостиной. Наши посетители лежали без сознания наверху, и мы решили, что они не нарушили никакого закона. Но в наши опасные времена лучше проявить излишнюю осторожность, пока мы не убедимся, что они не шпионы и не безумцы. По деревне ходят слухи о колдовстве, но мы, как люди рациональные, естественно, игнорируем их. Однако мы просили этих людей остаться здесь до тех пор, пока не выясним, как они прибыли и чего хотят.

— И вы пришли к какому-нибудь заключению?

— Наши гости ведут себя как образованные, благородные люди, несмотря на невиданные — чтобы не сказать экзотические — наряды, в которых они явились. Спасибо жене полковника Броунли, она предоставила им подобающую одежду. Мисс Дайер очаровательна, как и мистер Скокк, хотя он очень решителен и не сдерживает своих настроений…

Питер едва не рассмеялся.

Викарий улыбнулся:

— Вижу, что вы знакомы с нашими гостями…

«Все в порядке, это мой папа!» — подумал Питер, и его внезапно пронзила мысль: ведь никто, рожденный в восемнадцатом веке, не употребил бы такого выражения. В этой фразе ритм языка другого столетия. Как странно, часть прошлого глубоко погребена в памяти, а теперь вот явилась в настоящем… Питер улыбнулся и вдруг понял, что викарий весьма внимательно разглядывает его.

— Именно по предложению мистера Скокка и по его настоянию сообщение об этом неслыханном происшествии было отправлено в газеты. Все вместе мы решили, что он и мисс Дайер должны оставаться здесь, пока люди не узнают о них… «Обсервер» опубликовал не все, что было нужно, — я еще не видел статьи, но доктор Уолси говорит, что автор опустил причину прибытия сюда мистера Скокка…

— Которая состоит в…

— Он разыскивает своего пропавшего сына.

Сердце Питера замерло. Своего сына. Спустя все эти долгие годы он наконец снова чей-то сын. Он плоть и кровь этого человека. Викарий изучал, как эмоции, одна за другой, будто облака по открытому всем ветрам небу, пробегали по лицу Питера.

— Не сочтите за дерзость, мистер Сеймур, — продолжал викарий, — но хотелось бы спросить, каковы же отношения, если они существуют, между вами и моими гостями?

— Все это объяснимо, — ответил Питер, — они, по-видимому, мои давние знакомые, хотя пока я не могу сказать этого определенно.

— Что ж, мой дорогой сэр, есть только один путь узнать правду об этом деле — позвольте мне от вашего имени узнать, готовы ли они встретиться с вами.

У Питера заколотилось сердце. Этот момент больше нельзя было откладывать.

— Вы правы, — тихо ответил он.

— Надеюсь, вы простите меня за мои слова, мистер Сеймур, — задумчиво сказал добрый викарий, — но вы слегка побледнели. Может, вам дать стакан воды или чего-нибудь покрепче, чтобы взбодрить кровь? Быть может, стакан портвейна? У нас есть мадера, которую принес полковник Броунли. Огаста?

— Да, папа.

— Благодарю вас, преподобный. Стакан мадеры был бы очень кстати.

Викарий послал дочь в кухню и, извинившись, стал подниматься по скрипучей лестнице, чтобы сообщить мистеру Скокку и мисс Дайер о прибытии к ним мистера Джошуа Сеймура. Ступив ногой на нижнюю ступеньку, он оглянулся на Питера.

— Странное дело, но много лет назад, когда я еще был молод и только приступил к своим обязанностям здесь, в деревню приехали три незнакомца, они искали джентльмена и рыжеволосую девочку, которые были бы одеты в необычные одеяния. Если бы они прибыли сегодня, то я смог бы им помочь.

— То, что вы говорите, чрезвычайно любопытно…

Вскоре вернулась Огаста и поднесла Питеру небольшой хрустальный стакан и графин с янтарной мадерой. Питер налил мадеры в стакан и проглотил вино одним глотком. Он прикрыл глаза и почувствовал, как в желудке разлилось тепло. До его ушей донеслись звуки приглушенного разговора на верхнем этаже. Когда он открыл глаза, Огаста смотрела на стакан в его трясущейся руке. Он тут же поставил стакан на маленький столик и спрятал руку за спину. Девушка была почти так же взволнована, как и он сам. Внезапно она шагнула к Питеру.

— Я вовсе ничего не хотела говорить, — прошептала она, — но остерегайтесь этой девочки, мистер Сеймур. Она странная. Я точно чувствую, что она, может, и колдунья. Я не смею сказать этого отцу: он гордится своей ученостью. Вы не проговоритесь?

— Можете рассчитывать на мою осмотрительность, но что заставило вас подумать, что мисс Дайер колдунья?

— Вчера в сумерках я видела ее в саду. Она летала, как летучая мышь! Слишком быстро, чтобы глаз мог за ней уследить… Клянусь! И я буду очень рада, если они поскорее уедут из нашего дома.

Питер, встревоженный и смущенный, уставился на девушку. Тут викарий стал спускаться по лестнице и с подозрением посмотрел на дочь.

— Надеюсь, ты не побеспокоила мистера Сеймура, моя дорогая?

— Нет, папа.

Викарий обернулся к Питеру.

— Мистер Скокк и мисс Дайер рады будут увидеть вас и просят — по причине, известной только им, — чтобы вы присоединились к ним один, без сопровождения. Дверь — в дальнем конце холла.

Похоже, викарий был раздражен. Питер глубоко вздохнул и начал взбираться наверх, сердце колотилось у него ушах. Вот громадный холл. Деревянный пол покрыт дорожками королевского синего цвета. На лестничную площадку выходит несколько дверей, все они закрыты, лишь дальняя слегка приоткрыта. Мягкий вечерний свет льется на синий ковер, высвечивая сложный, красно-золотой узор. Сквозь открытое окно доносится перекличка птиц. Слышно, как кто-то нетерпеливо шагает по комнате.

Задержав дыхание, Питер ступил на ковровую дорожку. На полдороге он остановился и оперся рукой о консольный столик, почувствовал слабость в ногах. Глянув на пол, он еле слышно вскрикнул. На полированном полу лежали холщовый мешок, две банки кока-колы и кольцо с ключами, сделанное из полированной стали. Он сразу узнал это кольцо — колечко подарила папе мама после его первого успеха на кинофестивале, — на нем были выгравированы камера на треножнике и слова: «ФЕСТИВАЛЬ В КАННАХ»… Питер потянулся погладить рюкзак Кэйт и потом прикоснулся рукой к кольцу с ключами, как если бы это было нечто священное. Два века эти ключи открывали входную дверь семейного дома Скокков в Ричмонд-Грин. Дрожь пробежала у него по спине. Он поднял банки кока-колы и приложил к щеке. Они были прохладными, хотя и не такими холодными, как он ожидал…

— Отчего он задерживается? — сказал мужской голос. Внезапно мистер Скокк, ярко освещенный золотым солнечным сиянием, появился в дверях. Он прищурился, поскольку Питер стоял в глубокой тени.

— Здравствуйте, — неуверенно сказал мистер Скокк.

Питер был так ошеломлен, что не мог ступить ни шагу. Он задыхался, будто кто-то ударил его под дых. Его отец был точно таким, каким он его помнил. Точно. Он не постарел ни на один день. Загорелый и сухопарый, хорошо подстриженные светлые волосы падают на лоб. Почему он в том же возрасте? Как такое возможно? Вслед за отцом в дверях появилась девочка с длинными ярко-рыжими волосами.

— В чем дело? — сказала девочка, вглядываясь в темноту лестничной площадки.

Кэйт! Это Кэйт, но двенадцатилетняя! У Питера закружилась голова. Он онемел. «Я постарел, а они остались такими же! Это невозможно!»

— Простите! — невнятно пробормотал он. — Я не могу стоять… я должен немедленно уйти… простите…

Питер полетел вниз по лестнице. Его, стоя, ждали викарий и Огаста.

— Сколько лет сыну, которого они ищут? — задыхаясь, проговорил Питер, хотя уже и сам знал ответ.

— А что такое? Думаю, лет двенадцать.

— Тогда я не смогу вам помочь. Извините…

И с этими словами Питер выбежал из дома и вскочил на лошадь, которая пила из бочки около входной двери.

Два озадаченных лица смотрели на него из верхнего окна, когда он помчался по дорожке, усыпанной гравием.

— Ты узнала его? — спросил мистер Скокк.

— Нет. Я никогда прежде не видела его… И кто он такой, чтобы прижимать к щеке мою банку с кока-колой?!

Вызванная боссом обратно в НАСА, доктор Пирретти решила провести хотя бы один приятный день в Лондоне перед отлетом в Штаты. Она старалась не думать о фиаско с антигравитационной машиной, все больше ее беспокоили постоянные головные боли и тревожные звуки, которые часто звучали в сознании и прекращались так же внезапно, как и возникали. Доктора говорили, что звон в ушах, вероятно, возник из-за какой-то инфекции и это со временем пройдет. Такое объяснение ее не убедило.

Подъехав на такси к галерее современного искусства, она пошла по мосту Миллениума, сделала несколько красивых снимков Лондона и двинулась к зданию, которое хотела посетить еще в первый визит в Англию, когда была подростком. Она неважно разбиралась в архитектуре, но любила большие сооружения, такие большие, что если поднимаешь голову, чтобы рассмотреть их, то чувствуешь головокружение. Если здания старинные, то это даже лучше. Небоскребы, конечно, хороши, но она больше любила купола. Они завораживали. Ее всегда тянуло побыть под куполами всего мира. Этот купол собора Святого Павла долгое время стоит в ее списке первым. И хотя доктор Пирретти ученый, она чувствовала потребность встать точно под центром купола, будто там некая благодатная сила непременно омоет ее. Подобно тому как собаки слышат более высокие, чем люди, звуковые частоты, она чувствовала, что если бы смогла издать в сознании некий звук, то открыла бы секрет мироздания… Конечно, такими мыслями она не собиралась делиться с коллегами, но для нее самой эти размышления были подобны исследованию темной энергии.

Доктор Пирретти обошла собор Святого Павла по периметру, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть знаменитый купол, и стала рассматривать западный фасад, восхищаяся резьбой по камню и симметрией его форм. Скоро шея затекла, пришлось подняться по ступеням ко входу. Остановившись перед массивными дверями почти десятиметровой высоты, она обернулась и попыталась представить щебечущие толпы, протянувшиеся вниз по Ладгейт-Хилл, и подумала о длинной череде королей и королев, на чьих следах она стояла сейчас. От этой мысли стало покалывать позвоночник.

Доктор Пирретти вошла в собор. Дыхание перехватывало от внушительных размеров грандиозного творения человека. Скольким жизням обязан собор Святого Павла? Сколько денег было вложено в это сооружение? Этот проект нельзя было осуществить только за жизнь одного человека — храм строился теми, кто пришел потом… Что за судьба!

Она медленно шла по боковому нефу, ощущая вздымающуюся волну наэлектризованного возбуждения. Подойдя к центру купола, она остановилась. Только тогда она позволила себе глянуть наверх и непроизвольно вздохнула. Купол, украшенный мозаикой и фресками, поддерживали восемь колонн. Лучи бледного солнца струились с высоты. Свод купола был так высоко, что расплывался в дымке. Как мал человек — и как велик, коли сумел построить такое чудо! Доктор Пирретти невольно испытала чувство гордости.

Возродившись из пепла после Великого лондонского пожара, собор Святого Павла был свидетелем национальной истории: свадеб и похорон великих людей, празднований по поводу окончания войн и возвращения мира. Здесь остро ощущается движение времени, истории, медленное, трудное развитие человечества. Она взмолилась, чтобы все это не стерлось в пыль. Будущее может быть построено только на прошлом, подумалось ей, — и она обязана всеми силами сопротивляться путешествиям во времени.

Когда доктор Пирретти смотрела на купол Святого Павла, Дегтярник уже дошел до собора, пробившись сквозь толпу на Ладгейт-Хилл. Его мысли сосредоточились не на таких высоких материях. В джинсах и замшевом пиджаке, с волосами, забранными в хвост, он не выделялся из толпы. Разве что обувь могла бы удивить прохожих — черные, с пряжками ботинки восемнадцатого века. Дегтярник пришел на встречу с Энджели раньше не потому, что думал, будто она пунктуальна, — напротив, он мог поспорить, что она опоздает. Просто у него кончались деньги, и нужно было их раздобыть, да побольше.

То, что надо платить за посещение собора Святого Павла, нарушало представления Дегтярника о морали, особенно потому, что целью его визита был не осмотр, а воровство. Он быстро прошел мимо кассы с группой голландских школьников, изображая на лице серьезность и респектабельность и притворяясь учителем. Маленький мальчик в хвосте группы уставился на Дегтярника, его глаза просто прилипли к шраму, сбегавшему по щеке к шее. Видя, что мальчик собирается потянуть своего учителя за рукав, Дегтярник прижал палец к губам, подмигнул и сунул в горячую ручку мальчика однопенсовую монетку. С улыбкой Дегтярник изобразил, будто душит кого-то за горло. Испугавшись, бедный мальчик опустил наполненные слезами глаза, и, когда снова поднял их, страшный человек исчез.

Дегтярник шел по нефу, и его внимание привлекла белая мраморная статуя. Он точно знал этого человека, но никак не мог вспомнить, кто это такой. Дегтярник глянул на надпись внизу, но поскольку читать почти не умел, а надпись была на латыни, он так ничего и не понял. Это была статуя пожилого человека в тоге, сделанная в классической манере. Широкий благородный лоб, четко вылепленные мускулы лица, это явно знатный человек… Мимо проходила американская пара, листающая путеводитель.

— Эй, смотри-ка! — воскликнула женщина. — Это же Сэмюэль Джонсон!

— Тога хороша! — ответил мужчина, и они прошли дальше.

Дегтярник рассмеялся.

— Ну и ну, с трудом признал вас, добрый доктор Джонсон! Когда я последний раз видел, как вы выкатывались из «Чешир Чииз» на Флит-стрит, у вас была не такая красивая фигура! Ха! Знали бы они ваши манеры — не стали бы выставлять вас в такой прекрасной компании!

И Дегтярник пошел дальше. Его внимание привлекали богатые туристы, которые толпились в соборе, а не мастерство архитектора сэра Кристофера Врена. Перед лестницей, ведущей на верхнюю обзорную галерею, выстроилась очередь. В конце очереди стояла пожилая леди, в красивом пальто и элегантных туфлях. Когда она сняла кожаные перчатки, чтобы вынуть билет из сумочки, что-то блеснуло. Дегтярник подтянулся ближе и встал в очереди за ней. Он увидел два кольца — одно с изумрудом, второе с бриллиантом. Оба в золоте. Когда леди заправила прядь волос за ухо, взгляду явилась жемчужная сережка, и ноздри Дегтярника уловили запах дорогих духов. Он нашел жертву и, удовлетворенный, отступил, дожидаясь, когда леди ступит на лестницу и начнет долгое карабканье внутри купола…

Доктор Пирретти тоже взбиралась по широкой винтовой лестнице. Лестница была деревянной, а ступени на удивление неглубокими. Люди, поднимающиеся наверх, шли со стороны центра спирали; те, кто спускался вниз, держались противоположной стороны. Доктор Пирретти поднималась быстрым шагом, но уже скоро сердце начало колотиться и пришлось идти медленнее. Голова у нее слегка кружилась, и когда мимо пронеслись вниз дети, перепрыгивая через четыре ступеньки, с криком: «Вниз спускаться быстрее!», доктор Пирретти остановилась и оперлась о внутреннюю стену, чтобы обрести равновесие. Через несколько ступеней она добралась до ниши с каменной скамьей в углублении. На одном конце скамьи сидела пожилая леди и растирала колени. Леди жестом пригласила бездыханную Аниту присоединиться к ней.

— Это надо заслужить! — с одышкой промолвила доктор Пирретти.

Пожилая леди говорила с сильным итальянским акцентом:

— Так и есть, поверьте мне! Я всегда хожу сюда. Здесь так прекрасно. Прислушайтесь к шепотам — поразительно!

— Прислушаюсь, — ответила доктор Пирретти, — если только выдержит сердце.

— Да вы еще дитя! Радуйтесь!

Доктор Пирретти снова стала подниматься по лестнице и через несколько минут вошла через узкую дверь в Галерею Шепотов. Она прошла по узкой, еле заметной дорожке, проложенной посетителями за много веков, и оперлась о каменную балюстраду. В ста футах внизу — пол собора, в семидесяти вверху начинался изгиб огромного, как небо, купола.

Доктор Пирретти села на каменную скамью, которая огибала Галерею Шепотов, и стала наблюдать за посетителями, прохаживающимися по кругу. Она прислонила голову к стене, закрыла глаза и вдруг услышала прозвучавшие в сознании странные, неземные звуки.

— Ты меня не слышишь? — донесся до нее глубокий, гулкий мужской голос.

Перекрывая этот голос, возник другой, голос усталой матери:

— Почему вы всегда так поступаете? — Голос звучал издалека, но звук его был даже слишком громким — как будто женщина плачет.

Затем прозвучал голос с австралийским акцентом:

— Что ж, это многое объясняет! Ее отец владел авиалинией!

Это из-за конструкции купола, догадалась доктор Пирретти. Шепоты, призывы, обрывки фраз вздымались и опадали в вибрирующем воздухе. Загадочный, но успокаивающий водопад звуков. «Джойс! Посмотри на меня!». Голос был рядом и в то же время далеко. «Я машу рукой! Ты меня слышишь?»

— Да! Да, я слышу, — ответил женский голос рядом с ней. Доктор Пирретти открыла глаза — на противоположной стороне галереи мужчина махал рукой ее соседке.

«Ну и ну! Поразительно!» — сказала себе доктор Пирретти. Голос мужчины пролетел через все пространство собора и все-таки звучал чисто, как колокол!

Внезапно доктор Пирретти резко выпрямилась. «Звуки, которые раздаются в моей голове, — подумала она, — это голоса. У меня нет никакого заболевания уха! Кто-то пытается разговаривать со мной! А я их не слушаю!» Через секунду улыбка сошла с ее лица. А если это первый признак сумасшествия?..

Вдруг до Галереи Шепотов донесся крик, эхо от него пролетало по пространству и отдавалось от стен, как расходятся круги от камешков, которые бросают в пруд. Доктор Пирретти, как и все остальные посетители, стала оглядываться, выискивая причину какого-то несчастья.

Все взгляды направились на Дегтярника, когда он с равнодушным видом вошел в Галерею Шепотов и стал обходить купол у балюстрады, любуясь полом собора. Он казался совершенно спокойным, и спустя секунду никто уже не обращал на него внимания. Однако доктор Пирретти продолжала внимательно смотреть на него, испытывая при этом необъяснимую тревогу. В этом человеке было что-то такое, что заставляло… обращать на него внимание. Ей показалось, что он сознательно дышит медленно и глубоко, будто пытается справиться с учащенным дыханием. По щекам его катились капельки пота. В этом не было ничего необычного, учитывая долгий подъем. Затем она заметила его запыленные башмаки с пряжками, из мягкой кожи, ручной работы. Такие странные, будто старинные. Доктор Пирретти подняла глаза, и их взгляды встретились. Дегтярник улыбнулся. У него был уверенный, прямой взгляд. Забыв, что он больше не носит треуголку — на самом деле без нее он чувствовал себя голым, — он поднял руку, чтобы приподнять шляпу. Но тут же поняв свою ошибку, просто поклонился. Выбитая из колеи, доктор Пирретти опустила глаза, не зная толком, как себя вести, но успела заметить змеевидный шрам на его лице.

Незнакомец исчез через дверь, ведущую в Каменную галерею, а затем — в Золотую галерею на верхушке купола. Между ними ничего не произошло, и все-таки воспоминание об этой встрече еще долго оставалось в памяти доктора Пирретти.

Снизу доносились участливые голоса, и доктор Пирретти поспешила вниз, частично из любопытства, частично, чтобы предложить свою помощь. Вскоре она дошла до группы людей, собравшихся вокруг каменной скамьи, на которой она сама недавно отдыхала. Взволнованный охранник что-то быстро говорил в переговорное устройство. Смотрительница собора успокаивала пожилую итальянскую леди, с которой доктор Пирретти разговаривала десять минут назад. Бедная женщина с растрепанными волосами была в истерике. Она неотрывно смотрела на свои руки, теперь лишенные всех украшений. Суставы пальцев, с которых грубо сорвали кольца, кровоточили. Смотрительница промокала пораненные пальцы дамы бумажными платочками.

— Мои кольца! Мои кольца! — стонала леди. — Даже обручальное кольцо!

— Вы хоть запомнили его? — спросил охранник.

— Нет… Это произошло так быстро… он меня толкнул.

— Он пошел наверх или вниз?

— Думаю, наверх… да, наверх… Дио мио! Это чудовищно — совершить подобное в святом месте!

Доктор Пирретти провела рукой по лицу. Ей было очень жаль итальянскую леди, но она при этом не могла не думать, что случайно избежала того же самого. Она сама могла оказаться на месте этой дамы. Интересно, подумала она, а не мог бы это сделать тот странный человек в Галерее Шепотов, но решила, что шрам и странные ботинки не причина для обвинения человека в грабеже.

Дегтярник бежал по ступенькам узкой спиральной лестницы к Каменной галерее. Уже совсем близко! Легкие готовы взорваться — даже при его необыкновенной выносливости он больше не мог бежать. Он направлялся к секретной комнатке, едва ли вмещающей двух человек. Несколько раз он пользовался этим помещением. В качестве оплаты за услугу ее показал внук масона, на которого он работал. Дегтярник остановился, привалился к холодной стене, положив лоб на скрещенные руки, грудная клетка поднималась и опускалась, а он хватал ртом воздух. Сквозь полуприкрытые веки он увидел глубоко выбитое в каменной стене имя: Т. МОУХАН.

— Привет, господин Моухан, — громко сказал Дегтярник. — Уверен, вы были не в таком состоянии, как я, когда развлекались, выцарапывая имя и объявляя будущему о своем существовании…

Внизу стояла дата: 1724. Дегтярник улыбнулся:

— Я, должно быть, самый старый человек в Лондоне, но вы родились до меня, и теперь вас уже давным-давно нет на свете.

Снизу поднимались люди. Их голоса, как удар, будто вернули Дегтярника в настоящее. Страх быть пойманным, придал сил ногам, все еще дрожавшим от усталости. Он взлетел вверх через несколько последних ступенек и нырнул вправо, где, как он знал, расположена та самая комнатка. К его ужасу, перед ним был какой-то офис, с окнами и безобразной современной дверью. Правда, здесь никого не было, но и тайной комнаты не существовало. Страх вцепился в сердце. Попасть в тюрьму?! В его жизни такое случилось лишь раз — в четырнадцать лет, когда ему не было оказано снисхождения. Он ненавидел людей, которые несправедливо отправили его на виселицу. Воспоминания все еще терзали его, не уходили из памяти, и это придавало сил. Невиновность не служит защитой — и можно быть настолько плохим, насколько отважишься…

Дегтярник промчался по коридору за лестницей и шмыгнул в маленькую дверь, ведущую в Каменную галерею. Галерея эта располагалась под открытым небом, она обходила купол снаружи. Именно здесь посетители просовывали головы сквозь каменную балюстраду и любовались великолепными видами столицы. Галерея была почти пуста. Приближались сумерки, и ледяной порыв ветра ударил Дегтярника, когда он быстро пошел по галерее в поисках лестниц на нижний уровень. Найдя такую, он понесся вниз, перепрыгивая несколько ступенек сразу, пока не услышал приближающиеся снизу голоса и топот. Он замер. Как это они умудрились спуститься, перебраться на другую сторону собора и снова так быстро подняться? Все это разговорное устройство, подумал он. Ловушка! Оставалось одно — подниматься вверх, к Золотой галерее на вершине купола. Это было нехорошо…

Дегтярник толкнул дверь, ведущую к нескольким крутым винтовым металлическим лестницам. Крепко схватив тонкие перила, он подтягивался и одним махом преодолевал несколько ступеней. Лестница гремела и дрожала — наверняка преследователи скоро поймут, где он. Но лучше громыхать, чем двигаться медленно. Кружилась голова, в глазах плыли круги, ноги едва слушались. А вот и узкий каменный коридор. Он протиснулся сквозь него и через маленькую дверь вошел в Золотую галерею.

Один! Ледяной порывистый ветер хлестнул по щекам, из глаз сразу же потекли слезы. Не тратя времени, Дегтярник расстегнул ремень, крепко привязал его к металлической стойке ограждения галереи, перевалил через него и повис, ухватившись одной рукой за ограждение, а другой за пояс. Ступни застряли между стойками. Собравшись с мужеством, он выдернул ступни и рухнул вниз, едва удержавшись за ремень и ограждение. Он раскачивался из стороны в сторону, как туша на крюке у мясника, и старался прижаться к стене. Голоса приближались. Руки онемели от холода, еще чуть-чуть и… Дегтярник закрыл глаза и сжал зубы. В голове все поплыло, перед глазами мелькали странные силуэты. Ветер внезапно утих, стало значительно светлее. Дегтярник открыл глаза и сощурился. Светило горячее солнце. Это другой Лондон! Что за чудо перенесло его сюда?! Собрав все силы, он поднялся на ограждение и перенес через него ногу, теперь он балансировал на ограждении на высоте трехсот пятидесяти футов над землей. Он посмотрел, нет ли кого-нибудь рядом, и увидел, что по краям поля его зрения существует своего рода темная граница, там он может разглядеть фигуры нескольких охранников, которые ходят по Золотой галерее и скоро, не найдя его, прекратят поиски. Издалека доносились их слова:

— Тут, дружище, его нет!

Потом охранники исчезли.

Дегтярник спрыгнул с ограждения, прислонился к стене собора и в порыве благодарности пал на колени. Он огляделся. Было лето. Вдалеке зеленые холмы, река, с плывущими кораблями, церковные шпили, дымок, поднимающийся из труб. Ему не нужно было говорить, какое нынче число. Это август 1763 года! Он откинул назад голову и рассмеялся.

— Я сбежал! — закричал он. — У меня есть секрет!

И так же внезапно, как вернулся в свой собственный век, он катапультировался в век двадцать первый. Он в одиночестве стоял над темным, открытым всем ветрам зимним городом. Дегтярник глянул вниз на Флит-стрит. Нырнув взглядом в ущелье с отвесными склонами зданий по сторонам улицы, он посмотрел на запад и увидел Колесо Миллениума и Парламент; на востоке прямо перед ним поднимался небоскреб, а дальше — башни Кэнэри Уорф, помигивающие в сумерках огнями.

Он закричал ветру:

— Меня никогда больше не приведут в суд! Теперь я сам буду ставить свою метку в мире, и ни один человек не будет знать, как меня остановить!

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дегтярник учится

Полеты Кэйт

«Они вернулись не из-за меня. Они вернулись за мной двенадцатилетним».

Одна и та же мысль крутилась и крутилась в измученной голове Питера Скокка. Этим утром в кофейне ему хотелось только одного — поскорее, как только позволят человеческие силы, оказаться в Миддл-Харпендене. Теперь же его единственным желанием было оказаться дома, в Линкольн-Инн-Филдс, зарыться головой в простыни, отключить разум, умереть для всего мира.

Было еще довольно светло. Тем не менее Питер погонял коня, и тот галопом несся в тишине теплой ночи. Питер остановился, когда показался Сант-Аллбанс. Луна была в трех четвертях, ее свет отражался на сланцевых плитках крыш. Питер решил спешиться и пройти последнюю сотню ярдов до постоялого двора, ведя коня под уздцы. Хотелось пить, и то, что в седельном мешке была банка кока-колы, действовало на его сознание, как чесотка, от которой трудно избавиться. Этот драгоценный предмет — единственное свидетельство, подтверждавшее его существование в будущем — или для него это прошлое? Он остановился и достал из мешка банку. Банка была холодной на ощупь, гладкой и тяжелой. «Буду хранить ее вечно», — подумал он, и стал рассматривать банку в лунном свете. Как странно, что шипучее питье, которое мама выдавала ограниченными порциями, чтобы не портились зубы, вдруг превратилось в символ целой, утерянной для него цивилизации. «Не могу это пить! Не должен!»

Конь нетерпеливо перебирал ногами, и Питер, подумав, что сказала бы мама о здоровых зубах, натянул поводья сильнее, чем намеревался. Конь ударил здоровенным копытом, и Питер взвыл, запрыгав на одной ноге. И тогда, будто не соображая, что делает, он дернул за колечко на банке — пенистая сладкая жидкость выплеснулась на жилет. Отступать поздно. Давно забытый вкус взорвался во рту. И вдруг ночь, одиночество, печаль — все исчезло, и он оказался в Ричмонде, в доме своего детства, в окружении друзей, поющих «Happy birthday». Потом картина переменилась: он солнечным днем сидел на улице у паба на Ричмонд-Грин, а папа наблюдал за игрой в крикет. А вот уже Питер сидит рядом с родителями в кино, ест попкорн, смотрит мультик на большом экране и смеется до слез… Обычно, когда Питер вспоминал прежнюю жизнь, образы, всплывавшие в сознании, бывали неуловимыми и двухмерными, и чаще всего вспоминалось грустное — тоска по маме и ссоры с отцом. Но сейчас он вспомнил давно потерянное детство, живое и замечательное, словно век, в котором он родился, как джинн, поднялся из алюминиевой банки… Выросший Питер Скокк сидел посреди грязной дороги и утирал слезы печали и радости…

* * *

Рано утром следующего дня Ханна, домоправительница Питера, бушевала у себя в кухне в нижнем этаже Линкольн-Инн-Филдс.

— Мне сказал бакалейщик, который по роду своих дел знает о таких вещах, — сказала Ханна, — что герцог Сефтон нанял шеф-повара Луи XIV за триста гиней в год! Он и не подумал предложить такой суммы простому английскому повару. Право слово, у меня просто кровь кипит!

Ханна пришла работать к Гидеону и Питеру, когда они переехали из Дербишира жить в Лондон. Когда же Гидеон решил вернуться обратно в Хоторн-Коттедж, чтобы заниматься поместьем Бинтов и заканчивать свою книгу, он попросил ее остаться с мастером Питером. Сейчас полные щеки Ханны пылали румянцем, из-под чепчика выбивались светлые завитки. Она уже была женщиной среднего возраста, но все еще выглядела очень хорошо, приветливый нрав сохранял ее молодой.

— О, я знаю, вам нравится Франция, сэр, но меня сводит с ума, что хорошему английскому повару отказано от места из-за модного мастера континентальной кухни. Лондон нынче просто лопается от французских шефов! Один тут всунулся в лавке передо мной и купил десять фунтов масла! Десять! Во всем Холборне не нашлось ни кусочка масла, пришлось готовить ужин, когда у меня осталось не больше полфунта масла.

Питер с отрешенным видом сидел за кухонным столом, пил чай и почти не обращал внимания на Ханну. Он часто сиживал в кухне, даже когда уже стал джентльменом.

— Жуть, как жаль этих бедняжек, пришлось им, спасая жизнь, в чем были улепетывать через канал… Но экстравагантность их кухни! — И Ханна изобразила французский акцент: «Ма шер мадам, — говорит он, — у менья три дьюжины яиц готовить — как я могу приготовьить, если меньше? Это невозможно!» «Месье, — говорю я ему, — я могла бы приготовить ваши яйца в таком количестве». «Да, мадам, — говорит он, — но это будут совсем не тье яйца».

— Что ж, моя дорогая Ханна, ты всегда не выносила французский соус. — Питер рассмеялся, но вскоре снова стал серьезным.

Ханна посматривала на хозяина, собирая сумку для выхода из дома. Мастер Питер не побрился, под глазами темные круги, а еще он во вчерашней одежде. И явно не спал.

— Не заботься об ужине, — сказал он чуть погодя. — У меня срочные дела в городе.

— Простите мою дерзость, но я хотела бы спросить — что-то неладно?

Питер посмотрел на нее.

— Из будущего прибыли мой отец и мисс Кэйт, они разыскивают меня.

Ханна плюхнулась на табуретку.

— Ох, мастер Питер! — Она не могла отучиться от этого обращения, хотя оно было неуместно уже по крайней мере лет двадцать. В растерянности она не знала, что и сказать. — Мои наисердечнейшие поздравления, сэр! Ваши мечты стали явью!

Питер смотрел на нее и кивал. Но Ханна не понимала, почему он такой грустный.

— Удивительные новости, верно? — сказал он. — После стольких лет…

По лицу Ханны пробежало облачко.

— Когда вы отбудете, сэр? Вы написали мистеру Сеймуру?

Ханна была уверена, что видит в глазах Питера слезы.

— Я не уеду, Ханна. Слишком поздно. Они приехали искать двенадцатилетнего мальчика, а не взрослого человека, который прожил целую жизнь в другом веке…

— Двенадцатилетнего мальчика? Не понимаю…

— И я тоже.

— Но вы ведь всю жизнь ожидали, что вас спасут! — взорвалась Ханна. — Вы женились бы, имели бы собственных детей, если бы не хотели быть готовым в любой момент отправиться обратно!

— Знаю… знаю… — печально сказал Питер. — Но теперь, когда они приехали, я вижу, что это невозможно. Отец прибыл искать своего ребенка, Кэйт — своего юного друга. Они появились здесь на двадцать девять лет позже. Значит, их поиски еще не закончены.

Ханна расплакалась, и Питер нашел в себе силы утешать свою служанку. Он рассказал ей обо всем, что случилось в Миддл-Харпендене — обо всем, кроме того, что Огаста описывала, как Кэйт летала над садом, будто летучая мышь. Питер сказал, что решил притвориться пропавшим братом Гидеона.

— Правда выйдет наружу, — возразила Ханна. — Так всегда бывает. Бедный мистер Джошуа — он поехал в Америку с такой надеждой в сердце, и только Господь знает, что с ним случилось.

Когда Питер сказал, что он и его отец сейчас в одном возрасте, а мисс Кэйт по-прежнему двенадцать лет, Ханна ахнула от изумления.

— Это тайна, которую мне не понять! Как это время могло остановиться для них, но не для нас? Но вы наверняка намереваетесь сообщить своему отцу, что, по правде, вы его сын?

— Лучше этого не делать.

— Ох, мастер Питер, никогда не слышала ничего более ужасного!

— Будет еще ужаснее, Ханна, если я скажу, что я его сын, и откажусь возвращаться. Лучше уж я заставлю его вернуться в 1763 год, чтобы найти ребенка, которого он помнит.

— С трудом могу поверить тому, что слышу!

— Я намереваюсь привезти их в этот дом, и, надеюсь, ты будешь обращаться ко мне, как к мистеру Джошуа Сеймуру. Я скажу им, что именно Питер Скокк, а не Джошуа Сеймур пропал и уже двадцать лет считается мертвым.

Ханна молчала.

— Ханна, мне нужна твоя помощь…

— Хорошо, мастер Питер, но думаю, вы заблуждаетесь, и это очень печально.

— Дай мне честное слово, Ханна…

— Честное слово, сэр, но мне хотелось бы понять, что произойдет, если ваш отец спасет вас двенадцатилетнего. Я заботилась о вас — мужчине и о вас — мальчике, и если выходит, что вы не жили с нами, то что будет с моей жизнью?

Питер с удивлением уставился на Ханну, об этом он как-то не подумал…

Дегтярник вышел из тени, чтобы увидеть Энджели, которая, засунув руки в карманы, стояла невдалеке на ступеньках собора Святого Павла. Он не знал, как поступить, когда увидел, что происходит, поэтому снова отступил в тень. Казалось, девушке угрожали три человека. Дегтярника удивило, что они так рисковали в этом оживленном месте. Они, должно быть, хорошо вооружены. Дегтярник решил понаблюдать.

Он видел только часть лица Энджели. Она пыталась казаться невозмутимой перед микрофоном и направленной на нее камерой с надписью «ВВС Лондон». Трудно было отказаться от короткого интервью, Энджели понравилось, что ее покажут по телевизору.

Звукорежиссер, который держал микрофон, снял наушники и сказал:

— Сейчас все хорошо, уровень звука в порядке.

— Можем начать? — спросила женщина-репортер.

Оператор кивнул.

— Хорошо. «Лондон молодых»… Работаем.

Не только Дегтярник уставился на Энджели, к которой пристали три негодяя, он заметил, что и все люди вокруг тоже остановились и глазеют на эту сцену. Но ни один человек даже не попытался ей помочь! Выходит, лондонцы двадцать первого века тоже не на высоте! Энджели вела себя вызывающе — но почему она не попробовала убежать? Дегтярник пришел к выводу, что палка, которую так агрессивно приставили к ее лицу, была вовсе не безобидной, а очень опасной… а вот устройство, которое крупный мужчина поддерживал плечом, несомненно, наполнено порохом. Эта девчонка просто притягивает неприятности! Дегтярник стал придвигаться ближе.

— В предвыборных речах мэр Лондона обещает сделать больше для молодежи Лондона. Можно задать вам несколько вопросов, если вы жительница Лондона?

— Да, можете спрашивать.

Вспышка раздражения на лице Энджели отразилась и на лице репортера, но та попыталась благодарно улыбнуться.

— Значит, вы все-таки жительница Лондона?

— Ага.

Дегтярник протиснулся совсем близко, и команда телевизионщиков, давно привыкшая к любопытным, не остановила его. Дегтярник был озадачен — все вели себя не так, как должны были бы, по его представлению. Он не спускал глаз с неизвестного вооружения.

— Как вы думаете, что полезного мог бы сделать мэр для молодежи столицы?

Энджели будто задумалась над вопросом.

— Объявить взрослых вне закона?

Журналистка подняла глаза к небу и крикнула:

— Вырезать!

Дегтярник прыгнул в центр группы с криком:

— Вы никого не порежете или будете иметь дело со мной!

Он выхватил микрофон из рук звукорежиссера, кинулся на оператора и повалил его на землю. Остолбеневшая журналистка ухитрилась подхватить камеру, иначе та разбилась бы о каменные ступени.

— Прекрати, идиот! — завизжала Энджели. — Я все равно не хотела попасть в фильм!

Дегтярник остановился, стоя коленом на груди оператора. Он увидел выражение лица Энджели и сообразил, что не понял ситуации.

— Уберите от меня этого психа! — закричал оператор.

Дегтярник, который больше всего на свете ненавидел выглядеть дураком, вскочил и пошел, не сказав ни слова.

— Это мой дядя, — объяснила Энджели. — Ему очень досталось, и он слегка… — Она покрутила пальцем у виска. — Душевно… Это стресс современной жизни — мэр должен сделать что-то для людей, подобных ему… Я должна идти… Пока…

Группа телевизионщиков успокоилась и следила, как Энджели, подпрыгивая, кинулась за темной фигурой, шагающей по Ладгейт-Хилл.

— Эй! — крикнула Энджели. — Помедленнее!

Дегтярник от ярости продолжал идти так быстро, что Энджели пришлось бежать за ним трусцой. В конце концов он, конечно, остановился и повернулся к ней.

— У тебя есть какие-то претензии к телевизионщикам? — запыхавшись, спросила Энджели и, видя непонимающий взгляд Дегтярника, взорвалась смехом. Лицо Дегтярника исказилось от злости, и он поднял руку, чтобы ударить девушку. В последний момент он передумал, но его рука повисла в воздухе так близко к щеке Энджели, что она почувствовала тепло, исходящее от его кожи. И Энджели расхотелось смеяться.

— Проявляй уважение, девчонка. Второй раз просить не буду. Как видишь, мне многому надо выучиться, и я нуждаюсь в проводнике.

Энджели выдержала его взгляд.

— Кто вы такой?

— Идем, мне нужно поесть. Отведи меня туда, где подают бифштексы хорошего качества.

Спустя четверть часа Энджели и Дегтярник сидели за угловым столом в кафе, куда ее, случалось, приводили, когда она была маленькой. На столах клетчатые скатерти, красные бумажные салфетки и свечи, вставленные в старые винные бутылки. Энджели дважды прочитала меню, но ни одно название не показалось Дегтярнику знакомым.

— Возьмите «Болоньезе» — это мясной соус… не поверю, что вы никогда этого не ели. Это вкусно. А вы откуда приехали?

— Лондон был моим домом с тех пор, как мне стукнуло четырнадцать лет.

— Тогда вы, должно быть, долго жили в каком-то другом месте!

Дегтярник бросил на нее предупреждающий взгляд.

— Извините…

— Я родился в 1729 году.

Энджели хотела было рассмеяться, но не решилась. Он говорил вполне серьезно!

— Я не сумасшедший, Энджели. Мир гораздо загадочное и сложнее, чем ты думаешь. Многие люди всю жизнь проводят словно во сне, но если держать глаза открытыми, можно многому научиться. Рассказ о моей жизни — это долгая история. Тебе нужно знать только то, что из твоего времени в 1763 год прибыло некое устройство, и потом оно перенесло меня сюда. Я не знаю, вернусь ли домой. Думаю, что, пожалуй, останусь. Предвижу, что жизнь здесь богата всяческими возможностями.

Энджели онемела. Она оглядывалась в поисках скрытой камеры.

— Вы что, разыгрываете меня, а?

— Если ты думаешь, что я стал бы тратить время на глупые шутки, то ты просто нахалка.

Энджели с недоверием рассматривала его. Подошел официант с двумя дымящимися блюдами пасты и наполнил стакан Дегтярника красным вином. Дегтярник ткнул в пасту вилкой.

— Что это?! И этим кормят мужчин? А где мясо?

Официант встревожился.

— Мясо в соусе, сэр.

Дегтярник большим и указательным пальцами вытащил крошку мясного фарша из томатного соуса и поднес ее прямо к глазам официанта с таким выражением лица, будто этот кусочек мяса нанес оскорбление всему человечеству.

— Это мясо?! — зарычал он. — Будь прокляты ваши глаза, вы принимаете меня за дурака? Принесите мне настоящего мяса.

— Быть может, вы принесете моему другу парочку бараньих котлет? — весело спросила Энджели.

Официант убежал.

— Это приличное место, — спокойно сказала Энджели. — Не стоит грубить официантам в ресторане, если вы не ресторанный критик, что…

— Ресторанный критик?

— Ладно, проехали… просто… знаете… будьте вежливы. В противном случае вы привлечете к себе внимание. Разве вы этого хотите?

И Дегтярник впервые улыбнулся:

— Спасибо. Вот почему мне нужен проводник. Я должен проскользнуть в ваше время, как воришка яиц в птичье гнездо. Скажите, а это что такое?

Дегтярник вытащил из кармана пачку кредитных карточек и с грохотом высыпал их на стол. Пара за соседним столом обернулась. Энджели быстро набросила на карточки свою салфетку.

Затем Дегтярник вложил в руку Энджели два кольца, одно с бриллиантом, другое с изумрудом.

— Мне нужно найти скупщика, ясно?

— Это лучше убрать, а то неприятностей не оберешься. — Энджели собирала под салфеткой кредитные карты в кучку. — Вы были заняты с тех пор, как получили их, да?

Он, может, и псих, подумала Энджели, но его определенно не пороли ремнем за наличные. Стоит посмотреть, какую выгоду можно извлечь из этого знакомства. Она вытащила из сумки шариковую ручку и принялась писать на обороте своего меню: кредитные карточки, ломбард… Взглянув на ботинки Дегтярника, добавила: одежда.

— Что ты пишешь? — спросил Дегтярник.

— Если — пока я ничего не говорю наверняка, — но если я соглашусь стать вашим проводником, то мне нужно наметить для вас темы уроков по двадцать первому веку. Телевизионщиков я лучше поставлю в конец списка, если вы не захотите от избытка чувств убить оператора…

Дегтярник внимательно смотрел на девушку. Она его не дурачит, но уж точно и не верит. Не важно — со временем поверит… к тому же кольца с лихвой оплатят ее услуги.

Официант принес две бараньи котлеты, зажаренные на гриле. С презрением взглянув на эти жалкие кусочки мяса, Дегтярник отодвинул в сторону веточки кресс-салата, искусно уложенные вокруг, и милостиво улыбнулся Энджели.

— Сердечно вас благодарю. Более вкусной крошки плоти я не мог себе представить.

Энджели фыркнула. Дегтярник полез в карман пиджака и сунул несколько монет в руку официанта.

Официант с презрением обследовал подачку.

— Семь пенсов! Как мне благодарить вас, сэр! Развлекусь вечерком!

— И притащите мне еще бутылку вина.

Официант ушел, а Энджели добавила в список: ценность денег.

— Как вас зовут? — спросила она. — Нужно сделать вам ИД.

— ИД?

— Идентификацию! Понимаете… Уж поверьте мне, вам нужна ИД. В двадцать первом веке вы ничего не получите без ИД. Так как вас зовут?

— Я оставил свое имя там, в прошлом. Здесь мне нужно новое имя.

— Хорошо. Так какое имя вы себе выбрали?

Пришел официант и поставил на стол бутылку вина.

— Одна бутылка «Вига Риазза». Что-нибудь еще, сэр?

Дегтярник нетерпеливым жестом отослал его прочь.

— Вига Риазза, — повторил Дегтярник, перекатывая во рту «р». — Хорошо звучит. Вига Риазза… Я не хочу английского имени. До меня уже дошло, что Лондон полон людьми, приплывшими с чужеземных берегов.

— Но что за имя для человека по названию вина!

— А почему бы и нет? Оно приятно звенит — Вига Риазза.

Дегтярник взял баранью котлету, почти не жуя, проглотил ее.

— Если так едят богатые, то на какой же малости выживают бедняки?

— Есть другая точка зрения — богатые едят дизайнерский салат и остаются худыми, а бедняки едят нездоровую пищу и толстеют.

Дегтярник откинулся на стуле и долго-долго смотрел на Энджели. Девушка хотела отвести глаза, но заставила себя выдержать его взгляд.

— За два столетия мир переменился настолько, что это бросается в глаза, и меня это часто ставит в тупик. Энджели, ну как, будешь моим проводником, пока я не разберусь, что к чему?

Энджели глубоко вздохнула. Что ее здесь держит? Она может прямо сейчас встать и уйти. Только сказать «нет»… Но он спас ее от бандитов. Пожалуй, она в долгу перед ним.

— Хорошо. «Пока ветер не переменится»…

— Не понимаю.

— Извините, видно, в восемнадцатом веке еще не было Мэри Поппинс… А как расцениваются уроки по двадцать первому веку?

— Расцениваются?

— Ну, что мне будет за это?

— Все, что захочешь.

— Все?

— Да. Это знак того, что у меня добрые намерения.

Энджели уставилась на кольцо с изумрудом, которое он протянул ей под столом. Удостоверившись, что никто за ними не следит, Энджели взяла кольцо, засунула его в кошелек и защелкнула замок.

Дегтярник следил, как сильно колотится жилка на шее девушки. «Правда, многое изменилось с моего времени, — подумал он, — но человеческой натуры эти перемены не коснулись».

Ночью дул сильный юго-западный ветер, и ветки старого персикового дерева стучали в окно Кэйт в доме викария в Миддл-Харпендене. Уставшей девочке снился треск костра под большим дубом около Шенстоуна, где на них напала банда Каррика. Джо Каррик крепко держал ее, и она спиной чувствовала биение его сердца, до нее доносился его мерзкий запах… Она металась, крутилась во сне, тщетно пытаясь вырваться. Внезапно Джо отпустил ее, и она упала спиной на твердую, безжалостную землю, а когда посмотрела наверх, увидела над собой, на ветвях дуба, Тома, самого младшего и самого незаметного члена банды Каррика. На его лице было выражение глубокой тревоги, и он прижимал к щеке свою любимую белую мышку. Затем прозвучал выстрел, Кэйт проснулась.

— Это Нед Портер! — закричала она. — Они убили Неда Портера! — У нее взмок лоб, и она тяжело дышала, но постепенно ночной кошмар рассеялся, и она поняла, что находится в прохладной и спокойной комнате, первые лучи рассвета пробиваются сквозь темноту, и первый дрозд приветствует день радостной песней.

Кэйт оделась и выбралась в сад. Она шла босиком по росистой траве в облаке белых и розовых лепестков роз, сдуваемых с цветов ветром. Солнце светило, птицы пели, и все в мире казалось прекрасным. Но тревога не оставляла ее. Поскорее бы начать разыскивать Питера и Гидеона! Но это невозможно, пока не заживет нога мистера Скокка. И еще этот загадочный посетитель, который почему-то вдруг умчался… Джошуа Сеймур… У Гидеона был единоутробный брат по имени Джошуа, почти подросток, так что это не может быть он. Простое совпадение? Но интуитивно Кэйт понимала: здесь что-то не так. В этом веке все так запутано и бессмысленно! Нелепость какая-то: имея мобильник Миган, она может лишь слушать музыку и фотографировать (чего до сих пор еще не делала). В двадцать первом веке они наверняка бы выследили Питера, уж через Интернет нашли бы точно! Но в этом веке… если Гидеон и Питер все еще скрываются, то вычислить, где они, труднее, чем разыскать иголку в стоге сена. Кстати, а что делать с антигравитационной машиной? Вряд ли можно рассчитывать, что викарий Миддл-Харпендена до нее не дотронется.

Измученная невеселыми мыслями, Кэйт решила проверить, все ли в порядке с антигравитационной установкой. Драгоценная машина была поставлена в одном из отдельно стоящих домиков владений викария. Кэйт знала, что викарий прятал ключ под завесой плюща, который спадал над маленьким, высоко расположенным окном домика. Кэйт и мистер Скокк не могли ни вспомнить, ни объяснить, как они прибыли, что было с пониманием воспринято викарием и другими деревенскими. Но загадочное устройство разожгло их любопытство. А если они захотят исследовать машину и испортят ее?

Кэйт просунула руку за плющ, нащупала ключ и отперла дверь.

В сарае было темно и пыльно. В длинном солнечном луче, пробивавшемся сквозь мрак, танцевали пылинки. Увидев машину, Кэйт невольно вспомнила испуганное лицо отца, когда он всунул голову через отверстие в гаражной двери. Она прикусила губу. И внезапно ей вспомнились последние слова. Когда антигравитационная машина начала расплываться и уже было поздно что-либо делать, папа сказал: «Ничего не изменяй. Внизу читается „шесть точка семь семь“, но к этому никто не должен прикасаться…» Кэйт, скрючившись у основания машины, решила рассмотреть малюсенькие цифры. И прочитала: «семь точка шесть семь мегаватт». Боже! Это неправильные цифры! А может, папа сказал «семь точка шесть семь», а не «шесть точка семь семь»? Или это дело рук преподобного Остина? Кэйт ничего не могла понять. Она в десятый раз всматривалась в надпись, но прочла то же самое — «семь точка шесть семь». Может, это и не важно. Ведь они наверняка вернулись в 1763 год… А так ли это? Вскоре после прибытия она спросила у викария, какое сегодня число, но он только сказал, что сейчас первое сентября, и она не рискнула спросить, какого года. Она не слишком-то об этом задумывалась, поскольку в разговорах все время возникали имена короля Чарльза и королевы Шарлоты, поскольку в Миддл-Харпендене никто не обязан был носить придворных нарядов, а фасоны одежды были похожи на прежние — хотя женские юбки не такие широкие, как прежде, и линия талии чуть выше, да еще, возможно, мужчины реже носили парики… Но Кэйт решила, что это деревенские обычаи. Во всяком случае, еда была такой же невкусной, как и прежде. Она с трудом заставляла себя смотреть на свою порцию бычьего языка в желе, который с такой гордостью прошлым вечером водрузили на стол. И все же Кэйт стали мучить мрачные мысли об их неправильном старте. Надо поскорее узнать, какой идет год.

Слабый, тоненький писк где-то поблизости отвлек Кэйт от размышлений, и она пошла на этот звук. В темном углу сарая, на пучке соломы лежали пестрая кошка и семеро только что родившихся котят. У них еще не открылись глаза, и они ползали друг по другу, сражаясь за единственную цель их жизни — за мамино молоко. Кэйт довольно долго с улыбкой смотрела на котят и потом вышла в солнечное утро.

В дверях главного входа появилась Огаста, в руках у нее было что-то, похожее на газету. «Доброе утро!» — крикнула Кэйт. Огаста стояла неподвижно, даже не пошевельнулась. Странная девушка, подумала Кэйт и пошла к дому. В ушах неприятно зажужжало, Кэйт закрыла уши руками — жужжание тут же прекратилось. Она в тревоге огляделась. Утренний хор птиц смолк. Огаста не шевелилась, лицо испуганное… Лепестки роз будто кто-то подвесил в воздухе. Кэйт судорожно вздохнула, холодной волной накатил страх.

— Нет, нет, нет! Это невозможно! — закричала она.

Кэйт побежала к розовому кусту и подбросила в воздух лепестки роз. Лепестки не упали, а остались там, где лежали бы на ладони невидимой руки. Или законы тяготения отказывались работать, или она сама двигалась сквозь время так быстро, что движение земли стало для нее слишком замедленным. Кэйт кинулась к Огасте и завизжала прямо перед ее лицом, что было вовсе бессмысленно.

— Что происходит? Останови это! Ну хоть кто-нибудь, прекратите это!

Глаза Огасты все еще смотрели на то место в саду, где появилась Кэйт. У Огасты было такое выражение лица, что в другой ситуации Кэйт рассмеялась бы, но сейчас ей не до смеха. По щекам полились слезы, Кэйт схватила Огасту за плечо, пытаясь потрясти бедную девушку. Но плечо не ответило Кэйт тем, чего она от него ожидала, — плоть Огасты была твердой как камень, и тело оставалось неподвижным.

Вся в слезах, Кэйт побежала обратно в сарай и бросилась на сено. Она тихонько лежала, крепко закрыв глаза. Как странно! Будто она потеряла ощущение времени, и время ускользало от нее. Она быстро неслась вперед и вовсе этого не замечала! Если бы папа был рядом! Он объяснил бы, что происходит. Мысль о папе немного ее успокоила. Надо успокоить дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох, выдох… Жужжание прекратилось, и Кэйт услышала слабое мяуканье котят. Девочка медленно поднялась, все еще побаиваясь взглянуть на котят, но они были на месте и по-прежнему отчаянно искали маминого молока. Кошка открыла один глаз, глянула на Кэйт и снова прикрыла его. Кэйт почесала кошку за ушами, та выгнула шею и замурлыкала.

— Тебя не беспокоит, что я несусь вперед слишком быстро, а, милая кошечка?

Кэйт пошла в дом. Птицы снова пели, сила тяжести, как обычно, потянула лепестки роз на землю, Огаста зашевелилась. Увидев Кэйт, она взвизгнула и полетела в дом. «Что за пугливая девушка, — подумала Кэйт, — она ведь года на три, на четыре старше меня, а ведет себя как маленькая!»

Подойдя к дому, Кэйт услышала громкие голоса и звук тяжелых шагов по лестнице. В дверном проеме появился мистер Скокк. Он хромал, но уже мог идти самостоятельно. Он заморгал от яркого солнечного света.

— Скажи на милость, что ты натворила с бедной Огастой? — спросил мистер Скокк с улыбкой. — Я знаю, у тебя есть недостатки, но не такие же… Все шуточки! — добавил он быстро, но тут обратил внимание на выражение лица Кэйт. — Тебя что-то расстроило?

Кэйт, внезапно потеряв дар речи, просто уставилась на него. Как рассказать ему о том, что с ней происходит? Она не готова обсуждать с ним то, что с ней случилось, — пока не готова.

— Почему ты не зайдешь в дом и не позавтракаешь… и кстати… заметила? Я наконец на своих двоих! Без палочки!

— Вот здорово, — равнодушно сказала Кэйт.

Мистер Скокк взглянул на нее. Он был уверен: произошло что-то нехорошее и надо бы все узнать, но почему-то он решил этого не делать.

— Смотри, — сказал он, глядя в газету, принесенную Огастой, — доктор Уолси прислал свою копию «Обсервер». За завтраком почитаем статью о нас.

Повариха принесла блюдо с яичницей, свежий хлеб и масло и сказала, что мисс Огаста почувствовала недомогание и просит прощения, что не выйдет к завтраку, хотя очень хотела бы присоединиться к гостям.

— Бедняжка, — невинно сказала Кэйт. — Пожалуйста, передайте ей: я от всего сердца надеюсь, что вскоре она будет чувствовать себя лучше.

Поскольку преподобный Остин уже давно ушел по делам прихода, мистер Скокк и Кэйт оказались в столовой в одиночестве. Кэйт клевала свою еду, а мистер Скокк положил себе всего по второй порции.

— В восемнадцатом веке они точно умеют готовить яйца! Ну, Кэйт, возьми себе, пока я все не съел.

— Нет, спасибо.

— Что-то неладно?

— Нет…

— Я знаю, ты стремишься уехать отсюда, — настаивал мистер Скокк, — моей ноге стало значительно лучше, возможно, именно сегодня мы и решим, как поступать дальше. Как думаешь?

Кэйт кивнула. Она не могла говорить, потому что едва сдерживала слезы. Ей и хотелось поделиться своими страхами, но что-то ей мешало, она не желала, чтобы кто-то об этом узнал. Раньше, когда она растворялась, ей было плохо, но теперь было еще хуже. Тогда она по крайней мере могла себя немного контролировать. А теперь все было действительно жутко. Словно она, одна-одинешенька, находится совсем в другом мире. А ведь так было не только сегодня. Пару дней назад с ней произошло то же самое, она и тогда понеслась вперед, но сумела остановиться. А вдруг это будет постоянно?

Мистер Скокк вздохнул, встал и, отодвинув в сторону столовый прибор Огасты, положил газету на полированный деревянный стол. Он решил переменить тему разговора:

— Не понимаю, почему чтение заголовков в газете восемнадцатого века должно больше волновать, чем то, что в овсяных лепешках можно обнаружить настоящих долгоносиков восемнадцатого века, но это… Да меня просто пробирает дрожь от того, что я держу в руках «Обзервер»… Держу и думаю о том, что я все еще покупаю ту же газету каждое воскресенье…

Кэйт заставила себя отключиться от своих переживаний, как сказала бы ее мама.

— И что там пишут? — спросила она, искоса поглядывая на газету. — Печать такая, что трудно читать.

— Как раз о… Все новости о Франции! Как странно… Тут рассказ о том, что аристократов, которые бежали из Парижа, съели волки!

— Уух… Я не знала, что во Франции есть волки… Надеюсь, в Англии волки уже не водятся… — И, услышав прерывистое дыхание мистера Скокка, с тревогой спросила: — Что там такое?

Мистер Скокк не ответил, он стал лихорадочно листать страницы вперед и назад, проглядывая все статьи, а затем, вернувшись снова на первую страницу, наклонил голову и закрыл лицо руками.

— Газета полна рассказами о Французской революции, — проговорил он сквозь пальцы. — Сейчас не 1763 год!

Кэйт вскочила, схватила газету и прочитала на первой странице: понедельник, 3 сентября, 1792 года. Она застонала, как от боли.

— Это моя вина! Надо было проверить набор цифр прежде, чем выбивать из-под нее кирпич!

— Что ты имеешь в виду?

— Цифры — там должно было быть написано: «шесть точка семь семь». Я идиотка!

— Значит, набор цифр означает, насколько далеко во времени мы движемся?

— Так считают папа и доктор Пирретти — у них не было времени, чтобы это доказать… Ох, я все перепутала! Я так виновата!

Мистер Скокк положил руку на руку Кэйт. Они молчали, потрясенные ужасным открытием.

— Что же нам делать? — наконец спросила Кэйт.

— Ну и куда машина отправит нас, если мы ее включим? Домой?

— Думаю, да. Надеюсь, что так. Ведь уже дважды это получалось.

— Тогда давай так и сделаем. Ненавижу себя за эти слова, но нам не обойтись без помощи твоего папы… Не вижу другого выхода. Надо рискнуть и совершить еще одно путешествие сквозь время.

Через четверть часа Кэйт с рюкзаком за плечами была в сарае.

— Готова? — спросил мистер Скокк, прежде чем вытащить бревно, подложенное под машину.

— Может, попрощаться с Огастой?

— Нет, — усмехнулся мистер Скокк, — можешь послать ей открытку с благодарностью, когда окажешься дома!

Рука об руку они встали к машине и приложили к ней свободные руки. Мистер Скокк ногой выпихнул бревно. Ничего не произошло. Подумав об одном и том же, они начали поворачивать машину на соломе, чтобы та стояла ровно. Лица обоих помрачнели. С машиной ничего не происходило. Они еще раз попытались подвигать ее, но оба уже понимали… Мистер Скокк в ярости стукнул машину, о чем тут же пожалел.

Кэйт испуганно крикнула:

— Не надо!

— Что ж, так-то вот! — горько воскликнул мистер Скокк. — Мы сели на мель и ничего не можем с этим поделать.

Кэйт просто онемела. Сначала этот полет по саду на бешеной скорости, потом открытие, что они попали в 1792 год, и теперь это! Они заблудились в другом веке и на этот раз — навсегда! Она не могла с этим смириться. И тут, как удар молнии, ее пронзила мысль:

— Но ведь Питер все еще может быть здесь, а? И все эти годы он ждет, что его спасут…

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Обман во благо

У короля Георга и королевы Шарлоты на большом участке земли около реки, в Кью, вдали от пышности и церемонности дворцовой жизни, была их личная резиденция. Семья стала такой большой, что все пятнадцать принцев и принцесс и их слуги перебрались из Уайт-Хауза в красивый дом с округлыми белыми фронтонами напротив, в Датч-Хауз, который был построен из особого красного кирпича.

В получасе ходьбы от красно-белых домов, смотревших друг на друга, в другом конце сада, за деревьями и кустами, собранными со всех четырех сторон света, позади пагоды в китайском стиле в сто шестьдесят футов высотой, находился симпатичный коттедж с соломенной крышей. Он был подарен королеве Шарлоте, и она использовала его как летний дом. Коттедж стоял в тихом месте, среди деревьев, тишину нарушало лишь птичье пение. Именно здесь королева Шарлота часто устраивала пикники, наслаждаясь напитками, охлажденными привезенным с озера зимой льдом, который много месяцев хранился под соломой в вырытом в земле погребе.

Множество раз за прошедшие годы королева Шарлота приглашала Питера Скокка в коттедж, но сегодня он приехал сюда по своей собственной просьбе. Дверь открыла виконтесса Креморн, близкая подруга и фрейлина королевы. Стройная виконтесса была в черном платье, из-под белого кружевного чепчика чуть выбивались белые завитки. На лице доброжелательная улыбка. Питер низко поклонился.

— Добрый день, леди Креморн.

— Добрый день и вам, мистер Скокк! Чем мы обязаны такому безотлагательному визиту в Кью?

Питер заколебался.

— У меня новости для ее величества… личного свойства.

Виконтесса тактично не стала расспрашивать и продолжила:

— Ее величество сейчас принимает сэра Джозефа Бэнкса наверху, в Комнате Пикников. Я сейчас же доложу о вашем прибытии. Королева обрадуется вашему визиту, и хотя она чрезвычайно любит дорогого сэра Джозефа, надеюсь, ее интерес ко всему, что касается ботаники, теперь удовлетворен.

Виконтесса предложила Питеру подождать и исчезла, поднявшись по винтовой лестнице. Он сел на стул из бамбука и стал наслаждаться висящими на стенах гравюрами Уильяма Хогарта. Питер вспоминал, что когда он впервые увидел Джошуа Сеймура, тот был учеником мистера Хогарта в Ковент-Гарден. Джошуа стал хорошим мастером гравюры и художником. Питер вспоминал торжественный ужин, который Гидеон устроил в вечер перед отъездом Джошуа в Америку, где тот так надеялся начать свое граверное дело. Питер почувствовал укол совести за то, что присвоил себе имя исчезнувшего брата Гидеона, но другого выхода не было — если повезет, то все закончится до того, как Гидеон об этом узнает. Джошуа был последним оставшимся в живых членом семьи, и Гидеон тяжело переживал известие о его исчезновении.

«Из всех моих братьев и сестер остался я один. Почему?» — твердил он. И как-то сказал Питеру со смехом, в своей обычной манере: «И все же мы с тобой братья во всем, кроме имени, разве не так, мой друг? И братья и сироты одновременно».

Похоже, призвание Гидеона — помогать жить тому, кого он любил. И исчезновение Джошуа в Америке было, увы, не последней утратой, выпавшей на долю Гидеона. Но сейчас Питеру не хотелось вспоминать о таких печальных событиях. Послышались голоса — кто-то спускался по лестнице. Он встал и поспешил к входу в зал.

Первой появилась королева Шарлота, хорошо сохранившаяся, теперь уже пятидесятилетняя женщина в платье цвета серого голубя с кремовым кружевным корсажем. Волосы ее поседели. Шелка шуршали, когда она спускалась по лестнице, официальная, строгая. Увидев Питера, королева просветлела лицом и поспешила навстречу, протянув к нему руки.

— Питер! — воскликнула она. — Приятно снова увидеть вас.

Питер низко поклонился, взял ее руку и поцеловал. Сначала они говорили по-немецки, это издавна вошло в привычку, еще с тех пор, как королева учила Питера своему родному языку.

— Доброе утро, ваше величество! Я благодарен вам за то, что вы приняли меня, как только я попросил об этом.

— Я за завтраком прочитала ваше письмо, Питер, и немедленно послала наше ландо и нескольких человек охраны забрать вашего отца, мисс Дайер и машину. Думаю, они прибудут сюда уже через час.

Питер улыбнулся, представив, как королевская карета появится в маленькой, сонной деревушке.

— Спасибо, мэм. Миддл-Харпенден будет жужжать от таких новостей по крайней мере еще десять лет!

Королева рассмеялась и, пожалев присутствующих, которые плохо говорили по-немецки или не говорили совсем, перешла на английский:

— Питер, не думаю, что вы встречались с сэром Джозефом Бэнксом, знаменитым ученым и президентом Королевского общества, он постоянно добавляет в нашу растительную коллекцию растения и деревья. Сэр Джозеф, позвольте представить вам Питера Скокка, нашего доброго друга, за его судьбой и приключениями я следила с неослабным интересом последние тридцать лет.

Мужчины радушно пожали друг другу руки. Сэр Джозеф, в темном кудрявом парике, прижимал к бутылочно-зеленому камзолу глиняный горшок. В нем было высокое растение с пурпурными листьями и большими шарообразными цветами, которые состояли из множества крохотных зонтиков.

— Я с большим интересом читал отчет о вашем путешествии, сэр Джозеф… Как я завидовал тому, что вы видели на «Эндеворе» капитана Кука!

— Спасибо, мистер Скокк. Это правда, что одной жизни недостаточно, чтобы воспринять всю безграничную щедрость природы. Надеюсь, те, кто придет после меня, продолжат мою работу, ведь еще столь многое нужно сделать!

— Я в этом уверен, — ответил Питер.

— И я действительно очень рад знакомству с вами, мистер Скокк, — заметил сэр Джозеф. — Я давно слышал о некоем фаворите королевы, чести познакомиться с которым удостоены немногие.

Королева Шарлота рассмеялась.

— Мистер Скокк давний друг семьи. Боюсь, он находит придворную жизнь чрезвычайно скучной. Мне было приятно немного учить его немецкому языку, исходя из моих собственных интересов, и в ответ он поражал меня историями из своего, скажем так, необычного прошлого. Но, сэр Джозеф, мы не смеем больше вас задерживать, у вас такой тяжелый горшок!

— Ах да! — обрадованно заторопился сэр Джозеф. Он поднял растение, чтобы все им полюбовались. — Angelica Atropurpurea — она прекрасна, не правда ли, сэр?

— И в самом деле. — Питер энергично кивнул, хотя растение, которое выглядело весьма странно, особых эмоций у него не вызывало. — Это… великолепный… образец.

— Я посажу его в болотистую почву около озера, если это порадует вас, ваше величество.

— Несомненно, сэр Джозеф, несомненно. И я уверена, что следует показать мистеру Скокку тот последний подарок, который вы сделали нам. Рангаку — это прекрасное дополнение к зверинцу его величества.

— Извините меня, мэм, — сказал сэр Джозеф, — но это кенгуру.

— Кенгуру, — повторила королева Шарлота. — Кенгуру!

Питер чуть не рассмеялся. Кенгуру в коттедже королевы Шарлоты! Как замечательно! Последний раз он видел кенгуру в Лондонском зоопарке, куда повела его мама в день рождения.

— Впервые я попробовал мясо кенгуру в Австралии в 1770 году, — стал объяснять сэр Джозеф Питеру, — и после этого вознамерился показать кенгуру в нашей стране. Я привез их величествам парочку этих животных и надеюсь, что они дадут потомство.

— И если эти звери сделают нам одолжение, — сухо заметила королева Шарлота, — это наверняка развлечет нас на наших семейных пикниках…

Сэр Джозеф и виконтесса Креморн удалились. Питер справился о здоровье короля Георга.

— Король по-прежнему чувствует себя хорошо. Чем больше времени проходит, тем более я верю, что его безумие не вернется. Однако я научилась не заглядывать дальше завтрашнего дня.

Королева Шарлота предложила прогуляться перед дневным чаем. Когда они отошли подальше от коттеджа, она взяла Питера под руку и сказала:

— Я получила ваше послание вчера вечером, Питер, и мне было очень больно его читать. Ждать спасения так долго и все же решить, что уезжать отсюда не следует!

— Долгое время я думал, что Кэйт и ее отец не добрались до двадцать первого века. Я представлял себе, что машина сломалась, они погибли или — еще хуже — попали в западню в каком-нибудь жутком месте и навеки останутся между прошлым и будущим. Меньше всего я ожидал, что они снова появятся двадцать девять лет спустя и… совершенно не изменившимися.

— Я долго не могла заснуть, обдумывая вашу дилемму. Я не стану давать вам советов, но поддержу вас всем, чем смогу.

Некоторое время они шли молча. Сквозь деревья доносился призыв какой-то экзотической птицы из зверинца короля Георга.

— Вы правы, Питер, — продолжала королева, — если вы теперь вернетесь, то после столь долгого отсутствия обнаружите, что оказались иностранцем в своей стране. Когда мы встретились в первый раз, я помню, мы оба так хотели снова увидеть свой родной дом. И все же теперь, если бы мне предложили жить в стране моей юности, но уже взрослым человеком и без какой-либо гарантии, что я буду счастлива, сомневаюсь, что я приняла бы это предложение. Быть исторгнутым из той жизни, к которой привык, — да, это трудно выдержать.

— Мое решение пока еще не столь твердо. Но ведь мой отец ищет своего двенадцатилетнего сына, мэм. Всем лучше считать, что он продолжает свое путешествие во времени в поисках того мальчика. Вернись я с отцом, мои родители потеряли бы своего сына навсегда. Сейчас я в том же возрасте, что и мой отец, и на год старше своей матери! Природа перевернулась вверх ногами. Все не так, как должно быть. И я не уверен, что мое сердце позволит мне покинуть Гидеона Сеймура, перед которым я в неоплатном долгу. Мы — семья. Не по крови, но все же семья. Мое место здесь, в этом мире. У меня есть друзья. Кем я был бы в двадцать первом веке? «Право слово, — говорили бы там, — не тот ли это человек, который старше своей матери? Он затерялся во времени. Что бы он ни рассказывал о восемнадцатом веке, все это не имеет никакого смысла. Очень странный парень!»

— Да, — сказала королева Шарлота, — правда, вас разглядывали бы из любопытства. Вы должны были бы ездить по стране и произносить речи. О вас стали бы писать книги. О ваших приключениях, наверное, сделали бы фильм. Разве вам не было бы приятно оказаться в центре внимания?

— Возможно, на неделю, на две… Но не на всю жизнь.

— Вы умница. Большинство тех, кто жаждет известности, живут, сожалея о том, что им этого не дано.

— Возвращение домой всегда было моим сердечным желанием. Но какова ирония судьбы — теперь, когда это доступно, я нахожу, что плата слишком высока.

Королева остановилась и посмотрела в лицо Питеру.

— Слова — вещь легковесная. Питер, вы уверены, что искренне так думаете? Не будете ли вы сожалеть об этом решении до конца жизни? Разве вы не стремитесь снова увидеть свою мать? Ведь подобный шанс наверняка больше не представится.

Как только королева напомнила ему о матери, в Питере внезапно забурлили противоречивые чувства, и королева Шарлота, понимающе отведя глаза в сторону, стала рассматривать стаю гусей, шумно летящих клином. Она не оборачивалась, пока Питер не взял себя в руки, а гуси не скрылись из виду.

— Остаться или ехать, мэм, — я буду глубоко сожалеть и в том, и в другом случае, — но я вынужден принять решение.

— Как вы думаете, что посоветовал бы вам Гидеон?

— Вернуться к отцу — и вот почему я не буду спрашивать его совета.

Королева Шарлота нахмурилась.

— И все же если вы отправите назад своего отца, чтобы он продолжал искать своего мальчика, и если его поиски окажутся успешными, то будет ли существовать тот Питер, которого я вижу перед собой? Вырастет ли он в мужчину этого века, найдет ли защитника и друга в Гидеоне Сеймуре и навестит ли когда-нибудь свою королеву? А если нет, то как его существование будет вплетено в наши жизни? Простите меня, Питер, но все это — за пределами моего понимания.

— У Ханны те же страхи. Она сказала, что если мой отец достигнет успеха в своей цели, то в ее жизни образуется огромная дыра.

— И что вы ответили ей?

— Я сказал, что не представляю себе, как человек, которым я стал, как жизнь, которую я прожил — и заслужил, — могли бы быть сметены с лица земли. Я не могу принять того, что следы моего существования могли бы исчезнуть из мира, как исчезает пятнышко тумана, если подуть на зеркало. Это противоречит здравому смыслу. Я не могу в это поверить.

— И правда, мое сознание не может этого постичь. Возможно ли, чтобы все признаки вашего существования на земле вдруг были бы стерты? Вырвать из почвы растение — это я могу себе представить. Но стереть все следы человеческой жизни — его поступки, его отношения, следы, которые он оставил в этом мире, — как такое может случиться?

— Я вспоминаю, что за несколько дней до того, как я оказался в этом веке, доктор Дайер говорил о путешествии во времени, которое может стать причиной существования параллельных миров. Эту логику допустимо принять лишь теоретически, хотя любопытно представить себе дубликат кого-то, кто проигрывает другую версию моей, например, жизни. Но могу ли я знать это точно? Сомневаюсь, что есть живой человек, который мог бы уведомить меня о такой возможности. Поэтому я должен на что-то решиться и согласиться со всеми последствиями принятого решения. Одно я знаю наверняка — я не желаю покидать этот век и тех, кого полюбил, прожив здесь почти тридцать лет, и я не желаю занять место двенадцатилетнего мальчика, которого ищут мои родители. История уже переменилась — чему я являюсь доказательством, — и все же земля еще вертится.

Королева Шарлота кивнула.

— Так чего бы вы хотели от меня, Питер?

— Как я просил в моем письме, мэм, могли бы вы найти в своем сердце возможность посодействовать мне в моем обмане? Я хочу помочь своему отцу и Кэйт, но не хочу, чтобы они знали, кто я такой.

— С тяжелым сердцем, Питер, я вам помогу. Напомните мне смысл вашего обмана.

— Я на короткое время стану братом моего друга и защитника. Я приму имя Джошуа Сеймура, мэм.

— Джошуа Сеймур, — повторила королева. — Что ж, мистер Джошуа Сеймур, поскольку я искренне надеюсь, что вы не намерены совершить величайшую ошибку, я не хочу отказывать себе в удовольствии, не хочу лишаться вашего общества.

— Я приношу вам мою нижайшую благодарность, мэм. Я перед вами в долгу, который постараюсь отплатить. Благодаря вашей щедрости я стал образованным человеком и обладаю неким положением в мире. И все эти годы вы, сдерживая свои обещания, данные мне, никогда не отсылали меня прочь.

Королева Шарлота улыбнулась и покачала головой.

— Я была так тронута вашим положением. И мне было даже выгодно, что вы оказались в этом веке. Все эти годы вы так живо описывали чудеса вашего времени, что я почти видела все своими глазами…

Внезапно откуда-то к ним выпрыгнул кенгуру. Питер непроизвольно встал между ним и королевой. Королева выглянула из-за его плеча и расхохоталась.

— Не знаю, кто больше напугался — вы, Питер, или этот… кенгуру!

Второй кенгуру высунул взволнованную морду из лавровых кустов и неуверенно, подергивая ушами, запрыгал ко всей компании. Удерживая равновесие на длинных задних ногах с помощью толстых хвостов, оба кенгуру нахмурились и разглядывали Питера и королеву большими темными глазами, окаймленными длинными ресницами. Передние лапы животных неловко свисали перед грудью. Теперь наступила очередь Питера рассмеяться. Кенгуру, который стоял ближе к нему, внезапно потерял к ним интерес и медленно поскакал прочь.

— Я желаю просить Георга пожаловать их дворянством. Они составили бы приятное дополнение при дворе в Сент-Джеймсе, — рассмеялась королева Шарлота. — Хотя это вряд ли восстановило бы репутацию его величества.

Кенгуру удалились, и королева обернулась к Питеру.

— Думаю, вам слишком тяжело было бы говорить отцу о вашей собственной смерти. Если таково ваше истинное желание, я одна приму вашего отца и мисс Дайер. Они не смогут подвергнуть сомнению слова королевы Англии. Если вы не возвратитесь с ними, этот обман облегчит состояние вашего отца. Впоследствии, возможно, вы, в облике друга семьи, могли бы рассказать некоторые веселые воспоминания вашего детства, что было бы приятно вашему отцу. Хорошо, если он наконец узнает, что вы были счастливы в другом времени и даже вдали от своей семьи. Уверена, тогда он решит как можно скорее прекратить поиски.

Поздним утром возле дома викария в Миддл-Харпендене остановилась королевская карета в сопровождении гвардейской охраны. Это событие вызвало бурный восторг жителей деревни, они размахивали руками и подбрасывали вверх шляпы. Все восхищались четырьмя великолепными, прекрасно ухоженными черными конями и королевскими крестами, которые поблескивали золотом на дверцах кареты. Аккуратно завернутую антигравитационную машину обложили сеном и осторожно погрузили в карету. Смущенные Кэйт и мистер Скокк официально поблагодарили викария и Огасту и попрощались с ними перед небольшой, но возбужденной толпой. Они покидали деревню под крики «Ура! Ура!», и потом за ними несколько миль бежали босоногие мальчики и девочки, которые пытались подержаться за королевскую карету. Кэйт чувствовала, что и она должна помахать им. Мистер Скокк был занят исследованием роскошного интерьера ландо с кожаными сиденьями цвета ореха и обивкой из Дамаска цвета слоновой кости.

— Скажите на милость, что происходит? — спросил мистер Скокк. — Я ничего не понимаю!

— Королева Шарлота пригласила нас на чай!

— Но почему? Почему нас и так срочно?

— Подозреваю, что скоро все станет понятно. Мы с королевой Шарлотой уже знакомы… — гордо сказала Кэйт. — К тому же, путешествуя с этим эскортом, мы можем не беспокоиться о нападении разбойников или бродяг-грабителей.

— Бродяг-грабителей?

— Это разбойники минус лошади. Даже банда Каррика не посмеет напасть на королевскую карету.

— Ты что-то очень веселишься, говоря о бродягах восемнадцатого века.

— Мы выберемся. Надежда умирает последней. Главное — верить, что выход есть, — в противном случае у вас нет шанса.

Мистер Скокк смотрел на нее со сдержанным восхищением. «Удивительно жизнерадостная девочка, — думал он, — более стойкая, чем я, — и пара Питеру».

Путешествие по весьма неровным дорогам, как уже было известно Кэйт, должно было показаться бесконечным.

Первые два часа мистер Скокк был в восторге от сельской идиллии, он, высунувшись в окно, впитывал пейзажи деревенской Англии восемнадцатого века, что миля за милей проносились перед его глазами. Коттеджи под соломенными крышами, могучие вязы и живые изгороди, усыпанные взрывами цветов и ягод. Мистер Скокк безостановочно говорил и о плохом покрытии дороги, и о дорожных знаках, и о вынесенных за город рынках, и об изобилии насекомых, и, как следствие, о птицах… А бабочки! Ох, и эти столь милые глазу стада овец и коров!

В следующие два часа мистер Скокк высунулся в окно по другой причине. Езда в хорошо пружинящей карете по плохим дорогам оказалась удивительно схожей с плаванием на корабле. Радостное разглядывание видов деревни потеряло свою привлекательность, и мистер Скокк почувствовал тошноту и головокружение. Слыша стук копыт дюжины лошадей, бьющий прямо по ушам, мистер Скокк больше всего мечтал об абсолютной тишине.

— Вы привыкнете, — равнодушно заметила Кэйт. — Мы с Питером привыкли.

Кэйт представляла себе, что их привезут в Букингемский дворец, так что когда ландо остановилось перед симпатичным небольшим коттеджем, который, казалось, находится в середине небытия, и когда не дальше чем в двадцати футах от них перед их глазами проскакали два кенгуру, она была весьма смущена.

Они последовали за лакеем в коттедж и поднялись по винтовой лестнице. Худощавый лакей был одет в униформу, отделанную золотой тесьмой, белый парик заканчивался конским хвостом, перевязанным лентой из тафты. На белых чулках, которые обтягивали непропорционально мускулистые ноги лакея, ни единого пятнышка; впрочем, весь эффект портили темные завитки волос, которые пробивались сквозь белый шелк. Кэйт чуть приотстала от лакея и сморщила нос. Ее заинтересовало, сколько еще дней без душа понадобится ей для того, чтобы так же плохо пахнуть… Взбираясь по лестнице, она расправила платье и попыталась пригладить волосы, которые — хотя этим утром она их аккуратно заколола — теперь взлохматились и падали прядями на лоб. Мистер Скокк, чье бледно-серое лицо так и не вернулось к естественной окраске, все еще ощущал, что его покачивает, поэтому, чтобы удержаться на ногах, он крепко ухватился за поручень перил. Его одежда была измята, но он чувствовал себя так ужасно, что его вовсе не волновало, как он выглядит, даже несмотря на то, что предстояла встреча с королевой Англии.

На верху лестницы лакей в белых перчатках открыл дверь, низко поклонился и пригласил Кэйт и мистера Скокка войти. Закрыв за ними дверь, лакей остался стоять около нее. Кэйт и мистер Скокк оказались в комнате скромных размеров, выкрашенной бледно-зеленой краской, с голым дубовым полом и высоким сводчатым потолком. Из огромного окна лился дневной свет, он дотягивался до столика в восточном стиле в центре комнаты, накрытого для чая. В бамбуковом кресле сидела дама с серебристыми волосами в сером шелковом платье. Она встала, улыбнулась, представив себе, сколь учтивы будут реверансы ее гостей, и поклонилась. Кэйт уставилась на нее. Она, конечно, не должна была так таращиться на королеву, но ничего не могла с собой поделать. Неужели это та молодая королева Англии, которую она видела в Букингемском дворце две или три недели тому назад? Королева стала старой! У нее поседели волосы! Овал лица изменился, лоб весь в морщинах. Кэйт с трудом узнала ее. Кэйт, разумеется, понимала, что для королевы прошло двадцать девять лет, но все равно ей было трудно принять эту перемену.

Глаза королевы устремились на Кэйт, и она оперлась рукой о стул.

— Это вы… Трудно поверить… Вы точно та же! Я помню тот день так, будто это было вчера… вы держали ручку моего маленького Георга… он еще с трудом ходил. Мы прогуливались в садах… Это был день, когда Питер Скокк вошел в мою жизнь.

Услышав имя сына, мистер Скокк немедленно забыл о дорожной слабости и с тревогой стал смотреть то на королеву, то на Кэйт. Кэйт в конце концов вспомнила о манерах и реверансах.

— Кланяйтесь! — прошептала она мистеру Скокку.

Королева тоже взяла себя в руки и пригласила гостей присоединиться к ней за столом. Лакей налил из изысканного чайника чай «Эрл Грей», и королева приказала ему удалиться. К чаю никто не притронулся.

— Мистер Скокк, какая честь принимать посетителей из будущего. Мисс Дайер, приятно, хотя, впрочем, и странно возобновить наше знакомство по прошествии столь долгого времени. Я понимаю, мистер Скокк, что вы прибыли сюда в поисках вашего двенадцатилетнего сына.

— Да, именно так, но мы попали в 1792 год вместо 1763, куда направлялись… ваше величество.

— Итак, если я правильно вас понимаю, вас сюда забросило по ошибке?

— Да.

— И вы намереваетесь вернуться в 1763 год?

— В принципе да, но…

— Я рада это слышать, поскольку у меня есть важные новости, которые я должна вам сообщить.

Королева наклонила голову, а Кэйт и мистер Скокк обменялись встревоженными взглядами.

— Питер Скокк около двадцати лет назад отплыл в Америку с намерением начать новую жизнь в новой стране. Я, исполняя печальный долг, должна сообщить вам, что с тех пор о нем никто ничего не слышал. Если вы желаете воссоединиться с вашим сыном, вы должны снова пролететь сквозь время в 1763 год.

— О нет, — охнула Кэйт. — Питер… нет…

Мистер Скокк тупо смотрел перед собой, лицо его исказилось гримасой боли.

— Извините меня, ваше величество, — сказал он и неуверенным шагом пошел к двери. Он открыл дверь, оглянулся на Кэйт и побежал вниз по лестнице так быстро, как позволяла ему раненая нога. Кэйт расплакалась. Значит, ее друг, которого она обещала не бросать, никогда больше не увидит ни своего дома, ни своей семьи, ни своего времени. А без машины она сама и отец Питера тоже закончат свои дни здесь. Королева в отчаянии смотрела на Кэйт.

— Что за ужасную новость я должна была рассказать вам! — горько воскликнула королева. — Но вы можете отправиться обратно в то время, когда Питер Скокк был в безопасности, разве не так? В то время, когда он был ребенком и возможность поездки в Америку даже не приходила ему в голову… Затем вы вернетесь домой с мальчиком Питером Скокком, и все будет так, как и должно быть.

Кэйт вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Антигравитационная машина сломалась, мэм. Мы не можем вернуться в 1763 год и даже не можем вернуться домой.

— Сломалась! — ужаснулась королева. — Да.

— Но нельзя ли ее исправить? Наверняка ее можно исправить!

— Не знаю… Это очень сложный механизм. Кто может понять, как ее починить?

— Мы должны ее починить! — воскликнула королева Шарлота. — Мы починим ее! Мы спросим совета у сэра Джозефа. Он ученый, президент Королевского общества, ни больше ни меньше! Пойдемте, давайте немедленно разыщем его!

Вера королевы в сэра Джозефа зажгла искру надежды в сердце Кэйт, и она подумала: «Вот и хорошо, ведь если мы не попытаемся починить машину, то наверняка не вернемся обратно». Мистер Скокк тоже шел к озеру. У воды он остановился и припал лбом к грубой коре шотландской сосны.

Кэйт старалась не отставать от стремительного шага королевы и все время пыталась представить себе, что должен чувствовать отец Питера. Сегодня утром он был таким радостным. Его нога зажила, и можно было начать поиски Питера и Гидеона. И вот всего через десять часов вихрем завертелись события, одно хуже другого. Они прибыли на двадцать девять лет позже; антигравитационная машина, их единственная возможность вернуться в двадцать первый век, сломана. Но самым ужасным было то, что Питер пропал, скорее всего умер лет двадцать назад… Бедный мистер Скокк, подумала Кэйт. И бедная Кэйт тоже. Будто шла какая-то ужасная игра в шахматы, где фигуры падают одна за другой, и теперь, похоже, им поставлен мат.

Тем временем, не слыша пения птиц, сраженный новостью, мистер Скокк упал на колени перед стволом дерева. Если бы он знал, что сын, по которому он горюет, находится совсем рядом, что, держа в руках испачканную грязью лопату, сын занят беседой с сэром Джозефом! Они вдвоем выкапывали корни растений у края озера, чтобы освободить место для Angelica Atropurpurea. Сэр Джозеф рассказывал Питеру об ужасных проблемах, с которыми неожиданно встретился капитан Блай и его команда на «Баунти», плывя на Таити для сбора плодов хлебного дерева. Питер обожал рассказы сэра Джозефа, но сейчас он слушал его в пол-уха. Питер слышал, как подъехала карета, и понимал, что королева именно теперь рассказывает отцу о его исчезновении и предполагаемой смерти. Голова Питера было занята этими мыслями, и он не сразу осознал, что больше не слышит голоса сэра Джозефа, который уже шагал к большой сосне. И тогда Питер заметил фигуру светловолосого человека, скорчившегося у основания могучего дерева. Сэр Джозеф положил широкую руку на плечо этого человека, оставив на нем грязный отпечаток.

— Что с вами, сэр?

Мистер Скокк в испуге вскочил и обернулся к сэру Джозефу.

— Папа! — воскликнул Питер.

Его крик долетел до королевы Шарлоты.

— Сэр Джозеф! Мистер Скокк! — крикнула она. — Где вы?

Подошли раскрасневшиеся и запыхавшиеся королева Шарлота и Кэйт.

— Ах, — сказала королева отцу Питера, — мистер Скокк. Я счастлива, что нашла вас. Мисс Дайер объяснила мне, что ваша машина сломана, и я пришла сказать, чтобы вы не отчаивались. Сэр Джозеф — он перед вами — это человек великих знаний и президент Королевского общества. Вы можете рассчитывать на его помощь.

— Машина сломана?! — воскликнул Питер, который как раз подошел к ним, выражение его лица выдало охвативший его ужас.

Кэйт подозрительно оглядела Питера. Какое ему дело до их беды, этому незнакомцу?

— Да, она сломана, — ответила Кэйт. — А это вы приезжали в дом пастора пару дней назад? Думаю, именно вы и взяли мою банку кока-колы…

Питер не ответил, поскольку в этот момент его отец обернулся и стал его разглядывать. Во рту у Питера пересохло, и тут же заболел живот. Он сжал кулаки, пытаясь унять дрожь. Узнает ли его отец? Ему хотелось, чтобы не узнал. Но в глубине души он страстно надеялся, что отец все-таки узнает его. Питер ждал. Сердце его бешено колотилось. На какой-то момент глаза мистера Скокка впились в его глаза, и Питер усмотрел в них проблеск сомнения, движение памяти в глубинах сознания. Но потом, ни с того ни с сего, будто выключили свет, взгляд отца стал менее напряженным, контакт был нарушен, и Питер с горечью понял, что первое его желание было исполнено: отец принял его за незнакомца.

— Вы тот самый мистер Сеймур, который приезжал разыскивать нас в Миддл-Харпенден?

Питер готов был заплакать, но он не мог себе этого позволить. И он всего лишь не произнес ни звука. Королева Шарлота пристально посмотрела на сэра Джозефа, внушая ему, что он должен хранить молчание. Кэйт и мистер Скокк обменялись взглядами — кто этот человек? А взрослый Питер Скокк в отчаянии посмотрел на свою королеву, которая тут же поняла, что у него не хватает смелости и она должна прийти к нему на помощь.

— Это действительно Джошуа Сеймур, брат Гидеона Сеймура, который всегда с такой добротой относился к Питеру.

Мистер Скокк выступил вперед и крепко пожал руку Питера.

— Так, значит, вы знали моего сына?

Питер сглотнул комок в горле и как-то выдавил из себя:

— Да, знал, сэр, и очень хорошо.

Кэйт тоже шагнула вперед и протянула руку. Она мельком видела Джошуа в Тибурне, когда должны были повесить Гидеона, но теперь она его не узнавала. И все же было что-то знакомое в этом красивом человеке, хотя она никак не могла сообразить, что именно.

— Вы помните меня, мистер Джошуа? Правда, мы виделись лишь мельком…

Когда Питер увидел, какая она юная, и подумал, как долго он ждал, что она его спасет, он сморгнул слезу.

— Я помню, помню вас, — сказал он. — Как я мог вас забыть?

Они пожали друг другу руки. Ее рука мягкая и беленькая, его — сильная и уже с признаками возраста. Но когда они в рукопожатии прикоснулись друг к другу, то оба в потрясении отступили назад. Будто сильный электрический разряд проскочил между ними. Как странно, подумала Кэйт. Откуда здесь это статическое электричество?

— Мой дорогой сэр Джоз, — шептала королева Шарлота сэру Джозефу на обратном пути в коттедж, — я должна просить вас, чтобы вы не дознавались ни до причины нашего общего обмана, частью которого вы невольно стали, ни до происхождения этого механизма. Вам нужно лишь понять, что механизм сломан и что жизненно важно — уверяю вас, жизненно важно! — чтобы он был исправлен. Я рассчитываю на вас как на ученого, который может найти решение этой проблемы, и верю, что могу положиться на вашу осторожность.

Машину установили за китайской ширмой в Комнате Пикников. Озадаченный сэр Джозеф скрылся за ширмой минут на десять, в то время как остальные, будто взволнованные родственники, ожидающие диагноза доктора, прохаживались внизу.

— Ваш сын рассказывал мне такие потрясающие подробности о двадцать первом веке, — сказала королева Шарлота мистеру Скокку, стараясь разрядить атмосферу. — У меня в голове сложились живые картины с самолетами, больницами, телефонами… и с полицейскими машинами. Часто мне бывало трудно хранить в себе эти познания. Питер даже учил меня имитировать полицейскую…

— Сирену, — перебил ее Питер. — Полицейскую сирену.

Кэйт метнула взгляд в его сторону.

— Меня Питер… тоже учил, — быстро добавил Питер. — «Нии-нуу, нии-нуу…»

Услышав, что его сын учил королеву Англии звукам, которые издает полицейская сирена, мистер Скокк от души рассмеялся.

— Но больше всего мы любили слушать, — продолжала королева Шарлота, — о кинофильмах. Он часто рассказывал о кино и часто упоминал один кинотеатр около Ричмонд-Бридж, как я помню…

— Да, — со смехом подтвердил мистер Скокк. — Вот-вот. Мы, бывало, спорили о цене за поп-корн!

— Да, я знаю о поп-корне. Как забавно. В темноте он бросал его на головы зрителей.

— А я этого не знал!

— Ах, — продолжала королева Шарлота, — мне бы так понравилось смотреть на большой экран и слушать музыку. Видеть лица такие большие, как дом! Он рассказывал мне обо всех своих любимых фильмах и даже представлял некоторые роли. Помню, один был о создании из… — она неуверенно показала рукой на небо, — из неба?.. Которое странствовало по земле…

Королева Шарлота не замечала, что Питер отчаянно пытается выражением лица показать ей, чтобы она больше не продолжала эту тему.

— Да, это создание хотело воссоединиться с себе подобными. Оно было внеземное. Что это было? Ах да… — Королева Шарлота изобразила, будто прикладывает к уху телефон. — ИТ звонит домой… ИТ звонит до-о-мо-ой…

Королева Шарлота рассмеялась, но Кэйт отвернулась, а на глазах отца Питера показались слезы. Его сын не ИТ и никогда этого не сделает.

Встревоженная их реакцией, королева Шарлота печально сказала:

— Ах, я понимаю, что вы это знаете… — Она посмотрела на Питера. — Простите, я как-то сразу не подумала о том, что это все так связано…

Наконец появился сэр Джозеф, вытирающий руки большим носовым платком.

— Никогда не видел ничего подобного этой машине! Поистине поразительный механизм! Невероятно! Я очень хотел бы понять, как он работает, но все-таки не решаюсь разобрать машину, чтобы еще больше не навредить. Я — эксперт по ботанике и зоологии, а этот механизм — вне пределов моего разумения. Как вы полагаете, в какой области знаний должен быть знатоком человек, который сможет разобраться в устройстве этой машины?

Кэйт и мистер Скокк грустно покачали головами.

— В области антигравитации, — сказала Кэйт.

— Циркуляции электричества? — спросил мистер Скокк, глядя на Кэйт.

Она пожала плечами.

— Меня угнетает то, что я так несведущ в науках, — расстроился мистер Скокк. — Теперь я сожалею, что в свое время прогуливал физику…

— Однако, мой дорогой сэр, мы сделаем все, что сможем… Печально, что дорогого Бенджамина Франклина больше нет с нами! С его изобретательными мозгами, с его познаниями в электричестве и интересом ко всему механическому, я уверен, он протянул бы вам руку помощи. Конечно, есть Вольта. Недавно он опубликовал работу о сохранении электричества. Но он далеко, в Италии, и, кроме того, я думаю, нам нужен человек и с обширными знаниями, и с практическими наклонностями. И самое главное — тот, кто готов рискнуть и легко не сдастся.

Появилась виконтесса Креморн, чтобы справиться, нужны ли ее услуги, прежде чем королева уйдет готовиться к вечеру.

— Ха! Я догадался! — воскликнул сэр Джозеф. — Маркиз де Монферон! Истинный ученый и философ. Я приглашал его выступить в нашем обществе два или, возможно, три года назад — очень талантливый человек, настолько богат идеями и обладает таким мощным интеллектом, с каким я еще не сталкивался. Он прекрасный математик и публиковал работы по электричеству и гравитации. Более того, у него есть практический интерес ко всему механическому, и он в курсе всех последних изобретений. Уверен, во всей Европе вам не найти человека, лучше маркиза де Монферона.

Улыбка тронула губы сэра Джозефа.

— Хотя должен предупредить вас, его вера в лечебную силу чеснока заставит вас предпочесть, чтобы беседа с ним велась в хорошо проветриваемой комнате…

И тут же у сэра Джозефа вытянулось лицо.

— Увы, но и здесь все не так просто. Монферон владеет большим поместьем во Франции, и бог знает, какова его судьба, что он пережил с того времени, как началась эта революция.

— Я полагаю, вы ошибаетесь, — вступила в разговор виконтесса Креморн, — Монфероны живут на Голден-Сквер. Только на прошлой неделе я неожиданно столкнулась с его женой, маркизой де Монферон, женщиной ужасной, но весьма изысканной…

— Ах, это приятные новости! — сказал Питер, шагнув к Кэйт и отцу. — Надеюсь, вы позволите мне, — серьезно сказал он, — предложить вам кров в доме на Линкольн-Инн-Филдс, который уже известен мисс Дайер. Буду рад сопроводить вас завтра на Голден-Сквер как можно раньше, как только позволяет вежливость. Могу заверить вас, сэр, что во имя отца и сына я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам возвратиться в 1763 год. Мы разыщем маркиза де Монферона и починим машину.

Тронутый и пораженный одновременно, мистер Скокк пожал руку Питера.

— Спасибо, Джошуа, нам повезло, что мы нашли друга.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Несостоявшийся обед инспектора Уилера

Инспектор Уилер решил заказать себе обед в китайском ресторане. Он диктовал заказ на свои любимые блюда, зажав телефонную трубку между ухом и плечом и прохаживаясь по комнате. Из его старомодного проигрывателя доносился вальс «Голубой Дунай».

— Цыпленок в соевом соусе, острые королевские креветки, хрустящая говядина и рис с яйцами. Да, вот так. И почему бы в придачу не заказать еще парочку спринг-роллс? Нет, нет, заберу сам. Я скоро приеду.

Улыбаясь, инспектор открыл дверь в сад и под моросящим дождем вышел в темноту. Он уже давно так не веселился. Сегодня с него слетели десять лет. Он пружинящим шагом подошел к машине и захлопнул за собой дверцу. Стряхнул с пассажирского сиденья на пол обертки от конфет и крошки, включил отопление на максимум и удовлетворенно потер руки. В девяноста девяти случаях из ста нужно набраться терпения и ждать, чтобы ваши предчувствия оправдались, но сегодня, сказал он себе, все приняло весьма незаурядную форму, и результат оказался просто поразительным! По-ра-зи-тель-ным! Даже сержант Чадвик забыл, что надо сохранять невозмутимость.

И все это произошло благодаря удивительному совпадению. Он был в Новом Скотланд-Ярде как раз в тот момент, когда его коллега показывал своей команде видеозапись дерзкого ограбления одного из самых роскошных лондонских ювелирных магазинов. Инспектор Уилер стоял в дверях, прихлебывая крепкий кофе и наблюдая за повторяющейся картинкой на экране.

Грабитель с кувалдой в руках спокойно вошел в магазин и, показав нож, заставил всех продавцов выйти на улицу и запер за ними дверь. Потом все, разинув рты, стояли на улице и следили за тем, как грабитель, который надел маску и вязаную шапку, разбивает витрины и швыряет бесчисленные и бесценные украшения в большую сумку. Наконец в магазине включились все сигналы тревоги, и в ответ на телефонный звонок испуганного продавца прибыла первая полицейская машина. Только что вор совершенно невозмутимо стоял посреди магазина и — другого слова для этого не найти — внезапно исчез на глазах у всех.

В ход пошли самые разные предположения, начиная с массовой галлюцинации и кончая применением нанотехнологии (один полисмен читал статью о новом материале, который, как хамелеон, меняет цвет). Инспектора Уилера интересовало не столько «как», сколько «кто». Он был удивлен, хотя и приятно удивлен, что никто не указал на сходство между необъяснимым исчезновением грабителя и появлением привидения в деле о пропаже детей Скокк — Дайер. Правда, грабитель не был одет в костюм восемнадцатого века, как те дети, но способ его исчезновения был точно таким же. Возможно, дело в том, что большинство людей относили предыдущие инциденты к явлениям сверхъестественным — с чем инспектор Уилер никогда не был согласен. Исчезновение грабителя произошло не мгновенно, оно продолжалось в течение нескольких секунд, при этом человек местами становился прозрачным и как бы не в фокусе. Инспектор никогда не забудет привидение Кэйт Дайер, лежащее между стойками футбольных ворот школы около Бэйкуэлла. Девочка исчезла незадолго до того, как он успел к ней подойти. Теперь инспектор убедился, что именно он был свидетелем первого случая таинственного исчезновения. И куда мисс Дайер пропала теперь? Может, ее второе исчезновение каким-то образом связано с этим грабителем? Во время расследования семья Дайеров и эта женщина, доктор Пирретти, вели себя как-то подозрительно. Наверняка доктор Пирретти обманывала его, он допрашивал ее о пропавших детях. Притворялась больной, лежала в больнице. А выглядела — здоровее некуда. Он знал такой тип людей. Пророщенное зерно и бег трусцой. Такие в китайских ресторанах не едят. Инспектор пожал плечами. Почему он позволил этой женщине так обращаться с собой? Да разве в этом дело? Теперь первая зацепка найдена.

Инспектора заинтересовало еще кое-что, возможно, связанное с этим вором. Он видел кадры, сделанные камерой слежения, в которых безумный всадник наделал вмятин на крышах двадцати черных кэбов на Оксфорд-стрит накануне Нового года. Там этот тип был одет в странный костюм. Когда инспектор Уилер увидел, как движется грабитель в ювелирном магазине, до него дошло, что два этих человека могут быть одной и той же персоной. Этот человек вел себя как-то особенно. У него были весьма экономные, даже скованные движения, будто что-то не в порядке с шеей. Прохожие на Оксфорд-стрит вспоминали, что у всадника был длинный, до самой шеи, шрам на лице. Человек был темноволосым, на лицо падала тень от большой шляпы, и все же три свидетеля независимо друг от друга утверждали, что видели шрам.

Инспектор, разумеется, не должен был заниматься этим грабежом и с неохотой отозвался на просьбу начальства поучаствовать в деле хотя бы несколько ближайших дней. Он попросил отрядить шестерых офицеров, одетых в штатское, которые будут тайно патрулировать полдюжины ювелирных магазинов в центре Лондона. Заметив человека со шрамом и странным повреждением шеи, они должны арестовать его по подозрению в грабеже и сразу же информировать об этом инспектора.

Сегодня в пять часов дня, спустя менее двадцати четырех часов после начала операции, один из этих офицеров задержал человека со шрамом у ювелирного в Найтсбридже и позвонил инспектору из полицейского фургона, по дороге в Кенсингтонский полицейский участок.

— Вы должны увидеть его, сэр, — сказал офицер. — Он или безумный, или дурак. Он подошел прямо к камере и постучал по ней ногтем. Черным ногтем…

Инспектор Уилер распорядился на ночь поместить подозреваемого в камеру и сказал, что утром приедет допросить его.

Инспектор Уилер забрал свой обед из ресторана и по пути домой купил пару бутылок пива. Когда он уже стоял у двери в дом, покачивая пакетом с обедом, бутылками и ключами, его так испугал мужской голос, что он чуть не выронил пиво.

— Могу я что-нибудь подержать, сэр?

— Сержант Чадвик! Вы хотите довести меня до сердечного приступа?

— Извините, сэр. Я хотел лично сообщить вам новости.

— Какие новости?

— Парень со шрамом. Он снова исчез. Дверцы фургончика были заперты. Они застряли в пробке у Гайд-Парк-Корнер, и вот только что он был там, а в следующую минуту испарился… Они не понимают, как он вышел.

— Они его потеряли?!

— Боюсь, что так, сэр. Они называют его Новый Гудини.

Инспектор сунул пакет с китайской пищей сержанту Чадвику:

— Возьмите. У меня пропал аппетит.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Питер заново узнает отца

Метания доктора Пирретти

Всю ночь, впервые за двадцать девять лет проведенную под одной крышей с отцом, Питер не мог заснуть. Он принял решение не открываться отцу и Кэйт, но антигравитационная машина сломана. И это обстоятельство посеяло в его воспаленном мозгу новые зерна сомнения. Надо ли теперь сказать отцу и Кэйт, кто он такой? Питер слышал каждый час, который отбивали часы. На рассвете так и не заснувший Питер сбросил одеяло и встал. Отодвинув тяжелую занавеску, он стал наблюдать за полоской рассвета над Линкольн-Инн-Филдс. За многие годы он полюбил этот вид. За тщательно ухоженным зеленым квадратом сквера с кустарниками и усыпанными гравием прямыми дорожками стояла широкая полоса старых деревьев. За ними вздымались шпили церквей, пятнадцать или двадцать, и все они казались карликами по сравнению с величественным собором Святого Павла. Внезапно в облаках образовался прорыв, и солнечный свет из-за громадного купола пронзил утреннее небо. Питер почувствовал непреодолимое желание разбудить отца и поделиться с ним этой красотой. Питер гордился веком, который его принял, он рассказал бы отцу о поразительных вещах, которые он видел. Теперь он был человеком этого мира, уважаемым, хорошо образованным, самостоятельным и богатым; ему хотелось, чтобы отец одобрил того человека, которым он стал… Питер изо всех сил затряс головой.

— Нет, хватит! — громко сказал он и потом более нежно, будто это говорит маленький ребенок: — Хва-атит!

Питер теперь был одного возраста с отцом. В глазах окружающих они — ровесники. Он должен сопротивляться желанию получить признание отца. Это недостойно джентльмена его уровня и при его положении в жизни.

Питер быстро оделся, на минуту задержался в холле, чтобы снять с крючка тяжелый железный ключ с надписью «Попечительство Линкольн-Инн-Филдс» и выскользнул из дома в холодный утренний воздух.

Старый сторож на пути домой после долгой и небогатой событиями ночи прикоснулся к шляпе, приветствуя Питера, и завернул за сквер, двигаясь, как уставшее ночное животное. Питер отпер железные ворота, ведущие в его личный сад в центре сквера. Самим сквером могли пользоваться лишь жители Линкольн-Инн-Филдс, это была их привилегия. Ворота со скрипом отворились и закрылись, и в тишине рассвета этот скрип прозвучал преувеличенно громко. Питер направился к лавочке, где он всегда сидел, когда чувствовал потребность поразмышлять.

Если бы Питер посмотрел наверх, то увидел бы Кэйт, которая наблюдала за ним из своей комнаты на верхнем этаже дома. Именно в этой комнате они с Питером дали клятву на крови не возвращаться домой друг без друга. Именно из этого окна они видели, как Том сдает Гидеона банде Каррика. Это происходило то ли несколько недель, то ли около тридцати лет назад — в зависимости от того, как посмотреть. Как много здесь изменилось с ее прошлого посещения. Сэр Ричард Пикард, тогдашний владелец дома, который так им помогал, скончался несколько лет назад. Сидни Бинг наследовал лондонскую резиденцию своего дядюшки, хотя, по-видимому, редко останавливался в ней, предпочитая жить в Дербишире вместе с матерью, братьями и сестрами. Кэйт представила себе живое, красиво очерченное лицо сэра Ричарда, вспомнила его джентльменское отношение к ним и расстроилась до слез оттого, что он умер. Помнится, она тогда так поразила Сидни, а Питера это почему-то возмутило… Интересно, каким теперь стал Сидни? Кэйт посмотрела вниз на Джошуа Сеймура. Какой он одинокий и печальный… Почему?

А там, внизу, Питер вынул мешочек с табаком и трубку и заправил в нее большим пальцем золотистые крошки. Неожиданно ему пришло в голову, что от курения лучше бы воздержаться. Питер прекрасно понимал, что современное утверждение медицины о пользе курения — полная чушь, но, раз ему нравилось курить трубку, удобнее забыть правду. К тому же он считал делом чести никогда не распространять свои познания из будущего. Хотя в своем доме он завел собственные порядки. Там не пили воду из реки (он знал, что в ней водится), не ели ничего с проросшей плесенью (несмотря на обвинения в расточительности). А еще ему не подавали ужин слуги с невымытыми руками и с грязью под ногтями. Не один год он добивался всего этого, но никогда никому не объяснял, что такое микробы.

Питер высыпал табак обратно в мешочек. Как его родители ненавидели запах курева! И как они ужаснулись бы, если бы увидели едкие облака табачного дыма, в которых он привык сидеть в кофейне! У него остались смутные воспоминания из детства о пачках сигарет с надписью «Курение вредит вашему здоровью» — но теперь это казалось ему таким смешным, он даже подумывал, а не игра ли это воображения…

Мысли Питера снова вернулись к сломанной антигравитационной машине. Что, если, спрашивал он себя, маркиз де Монферон не сможет починить ее? Что, если никто не сможет этого сделать? Тогда придется признаться, кто он такой, — но как объяснить свой обман? Он покачал головой, будто пытался рассеять сомнения. Пока еще рано об этом думать. Он перейдет мост только тогда, когда должен будет это сделать. «Как только я открою отцу, кто я есть, — сказал он себе, — он прекратит поиски. В этом я уверен. Ведь отец найдет мужчину, которого потерял, когда тот был ребенком. Сейчас я должен быть сильным. Слишком многие пострадают, если я раньше времени проявлю слабость. Я буду помогать отцу найти меня маленького. И если Монферон не сможет починить машину, мы будем искать и искать, пока не найдем такого человека, который с этим справится…»

Кэйт следила, как уверенно пошел назад Джошуа Сеймур, он не обратил внимания ни на кота, который терся у его ног, ни на угольщика, согнувшегося под тяжестью большого мешка за плечами. Что-то странное и… знакомое… было в Джошуа Сеймуре. Непонятно только, что именно… Кэйт попыталась третий раз за утро раствориться и попасть в свое время. И в третий раз ей это не удалось. На миг ей показалось, что она видит движущиеся блестящие спирали, но они тут же исчезли. «Возможно, — подумала она, — я слишком стараюсь». Но она чувствовала — что-то изменилось. Изменилось в ней. Она не испытывала тех ощущений, которые были в прошлый раз. Удастся ли ей — и когда — снова помчаться во времени?..

За завтраком ощущалось некоторое напряжение. Кэйт заметила, что Джошуа не сводит глаз с мистера Скокка. Ел он мало, а говорил еще меньше. Ханна выходила и возвращалась со свежезаваренным чаем, маслом и свежими французскими рогаликами, только что доставленными из пекарни на Хай-Холборн. Встреча с Кэйт взволновала Ханну. Она постоянно утирала глаза и позволяла себе погладить Кэйт по волосам.

— Какие же у вас красивые волосы, мисс Кэйт. Подумать только, как много всего произошло в моей жизни, а для вас время остановилось! Ах, если бы мне снова стать молодой, чего, конечно, никогда не случится!

— Но для меня время тоже не стоит, Ханна! Произошла ошибка! Кто-то прикасался к машине, до того как мы до нее добрались. Мы должны были вернуться на двадцать девять лет раньше нынешнего времени — и если бы нам это удалось, ты все еще была бы молодой…

При этих словах Ханна заплакала еще сильнее.

— Я не хотела сказать, что теперь ты старая, Ханна… Ох, миленькая моя…

Кэйт не знала, что еще сказать, когда увидела слезы на пухлых щеках Ханны, и просто обняла ее. Ханна, конечно, постарела, но Кэйт ее сразу узнала, не то что королеву Шарлоту. Выражение лица, жесты — все напоминало прежнюю молодую Ханну, будто Кэйт смотрела на нее через какую-то омолаживающую линзу. Кэйт задумалась: наверное, ее родители так же видели в своих друзьях не просто людей среднего возраста, с морщинами и обвисшими щеками. В их лицах отражалась история, с ними родители провели детство, вместе стали подростками, вместе повзрослели…

Теперь Кэйт уже знала, что Ханна, выйдя замуж, покинула службу у Бингов. У нее два взрослых сына, которые арендуют фермы в Дэйлс. Двенадцать лет назад она, увы, стала вдовой и вернулась на работу к миссис Бинг в Бэслоу-Холл. Гидеон Сеймур по-прежнему ведет там все хозяйство. Его наниматель никогда не повышает на него голоса и в графстве Гидеон пользуется большим уважением. Миссис Бинг живет в вечном страхе, что какое-нибудь из больших поместий Дербишира переманит Гидеона. По словам Ханны, Гидеон получал выгодные предложения, но он слишком предан миссис Бинг, чтобы принять их. Обычно Гидеон частенько наведывается в Линкольн-Инн-Филдс, но сейчас он торопится закончить свою книгу воспоминаний и последние месяцы редко покидал Хоторн-Коттедж.

— О, мы должны поехать в Дербишир и повидаться с Гидеоном! — воскликнула Кэйт. При мысли, что она увидит старого друга и сможет расспросить его о жизни Питера, у нее засияли глаза.

Питер проглотил комок в горле. Он достаточно хорошо знал Гидеона и понимал, что тот никогда не согласится участвовать в обмане, даже из самых благородных побуждений. Если Кэйт встретится с Гидеоном, он тут же всех разоблачит, — следовало предвидеть, что Кэйт захочет его навестить.

— Это долгое, трудное путешествие, и дороги опасны, — быстро сказал Питер.

— Но, Джошуа, я не могу не увидеть Гидеона!

— Поездка туда и обратно займет неделю или даже больше. Разве наша главная задача не починка антигравитационной машины?

— Я согласен с Джошуа, — сказал мистер Скокк. — Машина — это самое важное, да и моя нога еще не совсем в порядке. Кэйт, я не хочу тратить неделю даже ради встречи со старым другом — даже если это Гидеон. В конце концов мы не на каникулах.

— Кроме того, — продолжал Питер, — письма Гидеона полны описаниями грабежей и убийств. Дербишир стал опасным графством…

Заметив, что Кэйт расстроилась, Ханна обняла ее, бросила на Питера испепеляющий взгляд и шмыгнула носом.

— Почему кто-то считает, что мы не хотим, чтобы Кэйт увидела Гидеона?.. — Питер сердито посмотрел на свою домоправительницу.

— Возможно, и к лучшему, — быстро сказала Ханна, встретив взгляд Питера, — что вы помните Гидеона не таким «старым», какой видите меня, помните его блондином, героем, без единой морщинки на лбу! Не забыли, как он проучил разбойника, мисс Кэйт?

— Неда Портера?

— Да. Красивый был парень. Жалко, что разбойники его застрелили… Мне все еще снится та ночь. Конечно, Нед был плохим человеком. — Она вдруг рассмеялась. — Помните, какой нагоняй вы мне устроили, когда я сказала, что мне нравится внешность лорда Льюксона? «Мне все равно, как он выглядит, — сказали вы, — ведь он похитил Гидеона!» Мне тогда было очень стыдно, особенно когда Гидеона чуть не повесили по ложному обвинению…

— Ха! — воскликнул мистер Скокк, улыбнувшись. — Значит, я не единственный, кому попадает от мисс Кэйт Дайер?

Кэйт обиделась, но мистер Скокк в отличие от Питера ничего не заметил и продолжал:

— Она сделала мне выговор за неправильные речи в Кью. Я только сказал королеве Шарлоте, что Кью-Гарден будет местом величайшей в мире коллекции растений. И что во время Второй мировой войны проделают дыры на всех этажах пагоды, чтобы ученые могли бросать вниз бомбы и изучать, как они падают. Что в этом ужасного?

Кэйт поколебалась, потом сказала, стараясь не обидеть:

— Вряд ли стоило рассказывать ей, что историки считают, будто безумие короля Георга усугубили лекарства, которые давали ему доктора… Что, если королева Шарлота примет это к сведению и король Георг не сойдет с ума?.. Кто знает, как это скажется на ходе истории…

Сначала лицо мистера Скокка приняло виноватое выражение, но потом он разозлился.

— Естественно, я исправлюсь, Кэйт! За нами, за взрослыми, конечно, надо присматривать!

Питер улыбнулся про себя. Его отец никогда не признавал своих ошибок. И он так же неправильно вел себя с Кэйт, как вел себя и с ним, Питер хорошо это помнил… Бедная Кэйт, подумал он. Ее спутнику вовсе не легко извиняться и уступать. Питер прекрасно это осознавал, во-первых, потому что уже сравнялся по возрасту с отцом и прожитая жизнь многому научила, во-вторых, скрываясь под маской Джошуа, он мог впервые в жизни отчетливо видеть, что за человек его отец. Теперь Питер гораздо лучше понимал отца. Да, случалось, отец был очень злым — но может ли кто-то сказать о себе, что никогда не злится? Питер с некоторым удивлением и радостью отметил, что отец ему нравится. Питер восхищался его энергией и прямотой, даже не осуждал его упрямство. Он на самом деле любил отца! Словно гора с плеч свалилась…

А у Кэйт все еще пылали щеки от бестактности мистера Скокка. Питер с симпатией глянул на нее, а она упорно смотрела на вид, открывающийся из окна Линкольн-Инн-Филдс.

Питер отодвинул стул и встал.

— Предлагаю отправиться на Голден-Сквер в одиннадцать часов. Ханна, будь добра, помоги собраться мисс Дайер. У нее может не оказаться каких-то мелочей.

Он поклонился Кэйт и обернулся к отцу.

— Мой гардероб в вашем распоряжении, сэр. Мне кажется, мы одного роста и сложения.

— Спасибо, Джошуа. Подозреваю, маркиза не оценит моего переодевания, — ответил отец. — Могу я называть вас просто по имени, Джошуа?

— Несомненно, — сказал Питер.

— А вы можете называть меня Ник.

— Как пожелаете. Да, благодарю вас… Ник…

Питер вышел из комнаты и прикрыл за собой двустворчатые двери. Он на мгновение прислонился к стене, закрыл глаза и медленно выдохнул. «Я не должен позволять себе быть его сыном, — думал он, — но я могу быть его другом. Надо ценить короткое время, которое нам суждено провести вместе до расставания». И Питер помчался, перепрыгивая сразу через три ступеньки, по винтовой лестнице в свою гардеробную.

Ханна убирала со стола чашки и блюдца и позвала Джона, лакея, чтобы он помог ей. Кэйт и мистер Скокк остались в столовой в одиночестве, и некоторое время там царило неловкое молчание, которое нарушила Кэйт:

— Джошуа понравился вам, правда? Он очень… как правильнее выразиться… Он очень почтителен с вами.

— Что ж, почему бы ему не быть со мной почтительным? Я ведь славный парень! — пошутил мистер Скокк. — Нет, дело, должно быть, в Питере. Возможно, он видит наше сходство. В любом случае нам повезло, что мы встретились с ним. А тебе он нравится?

— Нравится. Но есть что-то… ох, я не могу толком понять. Есть в нем что-то… немного забавное.

— Не будучи одарен женской интуицией, я не понимаю, что ты имеешь в виду, — саркастически сказал мистер Скокк. — Мне он нравится.

Кэйт нахмурилась. Она хотела сказать, что дело не в том, нравится ей Джошуа Сеймур или не нравится. Но решила попридержать язык.

— Вы попали на автоответчик доктора Аниты Пирретти. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала, и я при первой же возможности позвоню вам.

Раздались долгие гудки.

— Анита, это Эндрю Дайер. Ради бога, свяжитесь с нами, если вы на месте!.. Мне только что позвонил Эд Джакоб из МИТ и сказал, что у Расса Меррика пропал прототип антигравитационной машины. Это вы взяли машину, да? Кажется, я знаю, что вы намереваетесь с ней сделать… Анита, прошу вас, пожалуйста, подумайте о последствиях, прежде чем предпримете решительные действия…

На линии раздался щелчок. Доктор Пирретти приложила трубку к уху и посмотрела на задний двор. Золотой бамбук качался под сухим ветром, калифорнийское солнце пробивалось сквозь перистую траву.

— Я здесь, — спокойно сказала она.

— Анита!

— Есть какие-нибудь новости от Кэйт?

— Ничего.

— Мне так жаль, Эндрю… Я жалкая лгунья. НАСА звонит каждые пять минут, чтобы выяснить, что происходит. Ваш инспектор Уилер продолжает будоражить всех в конторе, от привратника и выше. Он как та черепаха, которая, однажды вцепившись челюстями, не выпустит вас, даже если помрет…

— Анита, — перебил доктор Дайер, — я собираюсь вести себя точно так же. Ведь Эд Джакоб не мог сам испортить прототип машины Расса. А вы?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

Доктор Пирретти не отвечала.

— Вы знаете, что Эд Джакоб не собирается все это долго скрывать — НАСА неспроста давит на вас! А что касается Тима Уильямсона, то он чрезвычайно озабочен тем, чтобы его имя было высечено в анналах научных открытий. Разумеется, они понимают, что мы играем с огнем, но…

— Играем с огнем! — перебила доктор Пирретти. — Ведь это то же самое, что позволить разбушеваться костру на вашем заднем дворе с такой силой, что весь мир загорится ярким пламенем.

— Мы все понимаем вашу точку зрения. Понимаем. Вполне естественно бояться неизведанного, и я не утверждаю, что путешествия во времени не могут иметь катастрофических последствий. Но, как вы знаете, машина перемещается по времени уже в третий раз, а мы все еще здесь, правда же? Вселенная не рухнула. Наполеон не выиграл битву при Ватерлоо, и Америка внезапно не стала снова британской колонией… Иногда полезно рискнуть!

— В этой истории меня оставили в одиночестве, так? — закричала доктор Пирретти. — Вы, Эндрю, изменили свое мнение, отступили. Сейчас вы говорите: да, сохраним тайну, но не разрушим машину. А потом скажете: давайте сообщим об открытии публике, оно слишком важно, чтобы хранить эту тайну от мира; мы как-нибудь найдем возможность удержать все под контролем, сделать эти путешествия безопасными… Нет, дорогой, прошлое священно. Уберите руки от истории. Если бы вы могли путешествовать в прошлое и не изменять сути материи, тогда… Но это у вас не получится!

— И куда ваши высокие принципы заведут меня и мою семью? — воскликнул доктор Дайер. — Да, научные принципы важны, но главное для меня — моя семья! Я хочу только одного — получить обратно мою дочь Кэйт. Ее матери плохо. Я не видел улыбок на лицах братьев и сестер Кэйт, не слышал их смеха, с тех пор как она покинула дом. Нам уже и так сильно досталось. Вы отдадите мне машину Расса Меррика, или я должен молить Тима, чтобы он помог мне построить новую?

— Прототип антигравитационной машины уже упакован и готов к отправке. Я прошу об одном: после возвращения Кэйт, мистера Скокка и, надеюсь, Питера — уничтожьте машину.

— Анита! Значит, вы согласны?

— Я не чудовище, Эндрю, и видела вас с Кэйт. Я надеялась, без всяких на то оснований, что она сама вернется. Конечно, я понимаю — уничтожение второй машины не остановит исследований, но замедлит их. Эта передышка даст мне возможность организовать кампанию под названием «Мы-против-путешествий-во-времени». И поверьте, большинство будет на моей стороне. Очень надеюсь, что мы сможем отправить вас на прототипе в 1763 год. Пространство истории слишком велико, в нем можно и затеряться.

В эту ночь доктор Пирретти спала плохо. Она просыпалась множество раз с ощущением, что зловещий перст судьбы указывает ей поднять тревогу, пока еще не слишком поздно. На рассвете она окончательно проснулась. Спустила ноги на пол и села на краешке кровати, вцепившись в матрас. Голова наполнилась суматохой мимолетных звуков, которые дразнили ее и отказывались утихомириться. Прижав руки к ушам, она покачала головой из стороны в сторону, отчаянно желая, чтобы ее оставили в покое. И вдруг замерла, глаза широко открылись от удивления и внезапно пришедшего понимания. Она зажгла лампочку около кровати и открыла ящик, где хранились карандаши и блокнот. Нацарапав в блокноте пару предложений, доктор Пирретти снова легла, на лице промелькнула загадочная улыбка, будто она испытала какое-то облегчение. «Откуда я знаю все это? И все же теперь я знаю…»

Наутро она решила поехать за антигравитационной машиной и заказала билет на самолет в Манчестер.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Знакомство с маркизой де Монферон и ее сыном Луи-Филиппом

Маркиза де Монферон нанимала в лучшей части Голден-Сквера узкий, из красного кирпича дом в шесть этажей, с голландским фронтоном. Это был весьма привлекательный район Лондона, хотя не столь модный, как в прошлые годы. Сквер был достаточно удален от суматохи главных улиц и мог считаться мирным и спокойным местом, однако таковым не был. Дети играли с обручами, бегали собачонки, а непрерывная череда карет и переносных кресел доставляла или увозила состоятельных горожан.

Наемная карета уехала, оставив компанию перед высокой черной лакированной дверью, которая напомнила Кэйт дверь дома номер десять на Даунинг-стрит. Молоточек у двери был необычен для лондонских домов: это была рука леди в браслете, который выглядывал из-под оборки манжеты. Питер энергично постучал, и все стали ждать ответа. Кэйт немного нервничала: предстоит встреча с семьей французских аристократов, а ведь известно, что сейчас происходит по другую сторону Английского канала. Что нужно сказать? «Я ужасно сожалею о том, что произошла Французская революция, но, возможно, вы могли бы быть несколько добрее к крестьянам?»

Входная дверь открылась, и крохотный лакей взял записку, которую Питер адресовал маркизу де Монферон. Вскоре лакей вернулся и пригласил всех в холл.

— Пожалуйста, входите, — сказал он и повел их по винтовой лестнице в комнату на втором этаже, большие окна которой смотрели на Голден-Сквер, — мадам немедленно выйдет к вам.

По сравнению с простой меблировкой дома на Линкольн-Инн-Филдс резиденция Монферонов была нарядной, разукрашенной в самом пышном стиле. Хотя, подумала Кэйт, любопытно, почему в доме так сильно пахнет рыбой? Кэйт сидела в золоченом кресле, обитом роскошным шелком, розовым, как цветы вишни, и чувствовала себя как-то неловко, чуть ли не больной. Конечно, тут и вести себя надо подобающе этой чопорной роскоши, а Кэйт всегда раздражала любая манерность. Ей показалось, что Джошуа, как и она, чувствует себя неуютно. Он все время нервничает, подумала она. И правда, Питер постоянно то скрещивал, то расставлял ноги и крутил пуговицы на жилете, как будто в присутствии отца забыл, что должен вести себя сдержанно, по-взрослому. Зато мистер Скокк, откинувшийся в шезлонге перед арочным окном, выглядел истинным джентльменом. Одежда, которую он позаимствовал у Питера, сидела на нем замечательно. Джошуа даже сказал, что эта одежда словно сшита специально для мистера Скокка. Кэйт с радостью приняла предложение Ханны отправиться на Стрэнд и купить там шелковую шаль, которая приукрасила бы ее старомодное платье. Впрочем, Кэйт не особенно беспокоилась о том, что не так-то уж хорошо одета.

Всем хватило времени, чтобы детально изучить комнату, поскольку хозяева дома заставили их ждать полных три четверти часа. Этот маркиз де Монферон должен был бы по заслугам оценить их поведение, подумала Кэйт. Хотя сэр Джозеф и Джошуа полагали, что машину можно починить, она сомневалась, что в восемнадцатом веке кто-нибудь в состоянии отремонтировать такое сложное устройство. С другой стороны, они с отцом Питера из двадцать первого века. И что? Кэйт тяжело вздохнула и стала слегка постукивать ногой по полированному деревянному полу. Она лениво поглядывала на массивное зеркало в позолоченной раме, которое отражало голубое небо и стремительно несущиеся облака; рассматривала картины в глубоких резных рамах, написанные маслом и изображающие нарядных пастушек. Вот бы удивились соседи в Дербишире, которые разводили овец, увидев такие смешные костюмы! Этим надутым пастушкам порхать на балу, а не топать по грязным полям. В комнате была и китайская мебель, покрытая красным и черным лаком. Особенно Кэйт поразил высокий шкаф. Наверняка в нем множество тайничков! Он весь был расписан золотыми пагодами, гористыми пейзажами, свисающими над ручьем деревьями. Так хотелось заглянуть внутрь! Но Кэйт не посмела.

Устав от лицезрения прохожих на Голден-Сквер, мистер Скокк поднялся и стал прохаживаться по комнате. Он остановился и потянулся под великолепной люстрой. У люстры было шесть рожков из стекла и шесть шпилей, хрустальными сталагмитами взмывающих к потолку, все это перемежалось с каскадом грушеобразных хрустальных капель, посылающих лучики радуги по комнате. Руки мистера Скокка столкнулись с люстрой, которая начала раскачиваться, как маятник, и хрустальные капельки затрезвонили, как колокольчики.

Питер вскочил, чтобы помочь, но мистер Скокк жестом остановил его. Он рассмеялся и стал тихо напевать в такт раскачиванию люстры. Впрочем, Питер вовсе не находил ситуацию смешной. Он хорошо помнил, как упала люстра в Бэслоу-Холл и преподобный Ледбьюри стал похож на привидение от осыпавшейся на него штукатурки. Преподобный с палкой в руке гнался за ним через сад, намереваясь преподать незабываемый урок. Питер и в самом деле все это до сих пор помнил. Хрустальная люстра вроде этой стоила огромных денег, и Питер вовсе не желал получить счет. Он поймал взгляд смеющейся Кэйт, она от души веселилась, и ценность этого предмета ее совсем не интересовала. Боже, он стал более рассудительным, чем отец! Питер глянул на люстру и больше уже не пытался ее остановить.

— Будьте осторожны, джентльмены, люстра — одна из пары люстр, сделанных Уильямом Паркером. Вторая висит в нашем шато в Аррасе, и я надеюсь когда-нибудь их воссоединить, — раздался глубокий, звучный женский голос с легким французским акцентом.

Кэйт и мистер Скокк перестали смеяться и посмотрели на женщину, стоящую в дверях. Виконтесса Креморн не преувеличивала: маркиза де Монферон действительно была красавица. Высокая блондинка с темными, сине-фиолетовыми глазами, с изящной фигурой, — все вызывало в сознании образ спелого персика. Тяжелые волосы искусно уложены так, чтобы во всем совершенстве была видна ее лебединая шея.

Дама в шелковом платье цвета лаванды и слоновой кости улыбалась, прекрасно осознавая эффект, который произвело ее появление на гостей.

— И кому я имею честь представиться? — Она глянула на записку, которую Питер передал ей с лакеем. — Кто из джентльменов мистер Сеймур?

Питер вышел вперед и низко поклонился.

— Мадам, — сказал он, — благодарю за то, что вы согласились принять нас, лишь прочитав эту маленькую записку. Позвольте мне представить вам мистера Николаса Скокка.

— Как поживаете? — сказал отец Питера, протягивая руку маркизе.

Питер громко закашлял, чтобы показать, что так делать нельзя, но маркиза, рассмеявшись, взяла руку мистера Скокка своей рукой в перчатке и пожала ее.

— Я поживаю очень хорошо, мистер Скокк, несмотря на убожество дома, которое мы вынуждены терпеть с тех пор, как покинули Францию.

Мистер Скокк скептически оглядел комнату.

— Но у вас красивый дом. Я восхищен видом из вашего окна на Голден-Сквер.

Кэйт ждала своей очереди быть представленной и выжидающе смотрела на Джошуа и мистера Скокка, которые, казалось, вовсе не обращали на нее внимания, пораженные явлением маркизы де Монферон. Маркиза оценивающе рассматривала прическу мистера Скокка и его одежду: кремовые шерстяные бриджи, черные жилет и камзол поверх ослепительно белых рубашки и галстука.

— Мой дорогой сэр, каждый, кто мог быть свидетелем великолепия двора Версаля, не мог бы назвать это, — и она грациозным взмахом руки указала на комнату или, возможно, на Голден-Сквер, или даже на весь Лондон, — красивым. Стоит мне закрыть глаза, я все еще представляю, как прогуливаюсь по широкой аллее сада Ле Нотр, ведущей к музыкальным фонтанам. Я вижу королеву Марию Антуанетту и ее фрейлин, плавно скользящих в Зале Зеркал, и страусовые перья покачиваются над их головами, а маленькая армия придворных склоняется при их приближении. Красивыми можно назвать образы, подобные этим. Использовать то же самое слово для того, чтобы описать Голден-Сквер, вряд ли уместно: это принизит значение другого.

— У вас совершенный английский, — сказал мистер Скокк, явно преклоняющийся перед женщиной, которая была знакома с Марией-Антуанеттой. Кэйт со значением покашляла, но никто не обратил на нее внимания.

— Мне не трудно говорить по-английски — мой отец, когда мне было двенадцать, нанял английскую гувернантку. Французский мисс Ганн был отвратителен, и, как следствие, я стала бегло говорить по-английски. Латынь у нее тоже была плоха, а ее познания в классике — немногим лучше, однако тогда она учила меня жизни больше, чем кто бы то ни было другой. Уверена, отец пришел бы в ужас, если бы узнал о характере наших занятий. Но мы провели вместе несколько развеселых лет… а потом я вышла замуж.

Маркиза смотрела в глаза мистера Скокка, вытягивая из них ожидаемый ею отклик, и мистер Скокк опустился на колени перед ней. Его взрослый сын ощутил при этом странную досаду. Кэйт уже начинала испытывать нетерпение, и тут сама маркиза обратила на нее внимание. Пронизывающий голубой взгляд изучал Кэйт с головы до ног, задерживаясь на наскоро причесанных волосах, на не слишком чистых ногтях, на убогом провинциальном ситцевом платье, и отметил в ней недостаток выдержки. Если бы Кэйт была объектом неких испытаний, то маркиза де Монферон, даже не пытаясь скрывать своего презрения, поставила бы ей самую низкую оценку. И тут Кэйт обиделась. Поднимаясь после поклона, она задела каблуком маленький полированный столик. Столик перевернулся, и стоящая на нем фарфоровая чаша разбилась на кусочки.

— Ох, простите!

В смущении Кэйт встала на четвереньки и принялась подбирать куски вазы. Нечаянно она засадила в палец занозу из мелких осколков фарфора, капли крови испачкали юбку и, что еще хуже, попали на розовый шелк обивки кресла, за ручку которого она схватилась, чтобы подняться с пола.

— Все уберет лакей, мадемуазель! — воскликнула маркиза, больше пришедшая в ужас от неуклюжести Кэйт и ее готовности поработать руками, чем от незначительных повреждений, нанесенных ее собственности. — Эмиль! — позвала она через открытую дверь.

Питер старался поймать взгляд Кэйт, чтобы поддержать ее, но она от расстройства уставилась в пол. Питер подал ей носовой платок, она молча взяла его и обвязала им палец.

— Позвольте представить вам мисс Кэйт Дайер, мадам, — сказал Питер.

Маркиза слегка наклонила голову.

— Enchantee, — произнесла она, почти не глядя на Кэйт.

— Приятно познакомиться с вами, — промямлила Кэйт.

Перевернутый столик раздражал маркизу, но она не собиралась ни поднимать его сама, ни разрешать делать это гостям. Она вышла в холл.

— Эмиль! — нетерпеливо крикнула маркиза, но, похоже, у лакея были дела поважнее. — И носит же земля таких олухов! — воскликнула она. — Я заметила, что в некоторых известных семействах Лондона нанимают лакеев китайцев — думаю, пришло время и мне найти такого! Эмиль!.. Луи-Филипп!

Кэйт уловила взгляд, которым обменялись мистер Скокк и Питер. Маркиза вернулась в комнату с недовольным выражением лица. Наконец стук каблуков по деревянной лестнице возвестил о шумном прибытии чрезвычайно привлекательного молодого человека. Ему было, возможно, лет шестнадцать-семнадцать, внешне он был так похож на маркизу, что ни у кого не возникло бы сомнений, что это ее сын.

— Хочу представить вам моего сына, Луи-Филиппа де Монферона, — сказала маркиза. Но прежде чем мальчик поздоровался с гостями, мать привлекла его к себе и сказала, да так громко, чтобы все это расслышали: — Если ты спишь в одежде, то по крайней мере меняй ее, когда появляешься перед гостями. И скажи на милость, что это за ужасный запах?

Молодой человек отвесил легкие поклоны каждому гостю. Его яркое шелковое одеяние было мятым и не слишком чистым, а голова повязана мокрым полотенцем. Под большими голубыми глазами расплылись багровые круги, и он выглядел так, будто наглотался аспирина.

— Я поспорил, что смогу выпить больше бокалов вина, чем сын лорда Честерфилда сможет съесть маринованной селедки. Он сжульничал, я уверен…

Маркизу это вовсе не позабавило.

— И сколько же ты проиграл?

Луи-Филипп постучал пальцем по носу.

— Меньше десятой части того, дорогая матушка, — прошептал он, — что, как я слышал, вы проиграли прошлой ночью…

Кэйт прижала ко рту руку, пытаясь скрыть усмешку, и Луи-Филипп блеснул ей улыбкой. От досады и раздражения у маркизы даже глаза сузились.

— Где Эмиль?

— Скорее всего читает книги, которые я достал по папиной просьбе.

— Что за интересы у нашего лакея, почему он читает книги твоего отца? Скажи ему, чтобы он немедленно явился сюда…

— Да, мама. — И Луи-Филипп, придерживая тюрбан, покинул комнату, раскланявшись с гостями. Маркиза взяла себя в руки.

— Простите меня, в Лондоне я эмигрантка, здесь нет мужа, который поддержал бы меня, поэтому мой быт устроен вовсе не так, как мне хотелось бы.

— Эмиль! Ma mere demande ta presence! — это Луи-Филипп крикнул из окна наверху лестницы и с грохотом закрыл окно. Он вернулся в сопровождении двух миниатюрных болонок с шелковыми черными ушами и большими сияющими глазами, собачки возбужденно лаяли у его ног. Маркиза прогнала болонок прочь, и их крошечные коготки застучали по ступенькам лестницы. Луи-Филипп стоял рядом с маркизой — радушные, приветливые хозяева. Однако гости внезапно почувствовали, что мысли хозяев заняты чем-то другим. Кэйт, Питер и мистер Скокк в тревоге переглянулись.

— И у вашего мужа нет планов вернуться в Лондон?

— Мой муж ждет, когда французский народ поймет, что пора кончать с этой революцией, и порядок будет восстановлен. Он — оптимист, не так ли, Луи-Филипп?

— Папа оптимист и по принципам, и по характеру.

— И вообще он предпочитает деревню — общество наскучило ему. Моему мужу нравится жить отшельником, делать свои опыты и бесконечно переписываться с учеными и философами всей Европы. А мы, — маркиза де Монферон положила руку на плечо сына и храбро улыбнулась, — должны пытаться жить как можно лучше…

— Мне грустно слышать это, мадам, — сказал Питер, — находиться вдали от семьи тяжело и в лучшие времена, а при теперешней ситуации во Франции…

— Да — это мука, — печально согласилась маркиза.

«Мне она не кажется очень измученной», — подумала Кэйт, уже настроенная против маркизы.

— Вы не сказали, мистер Сеймур, почему просили о встрече с моим мужем.

Питер глубоко вздохнул и попытался объяснить:

— У нас есть некий механизм… ээ, некий комплекс, устройство которого можно понять, только зная законы естественных наук… и это находится за пределами наших возможностей…

— Наша машина сломана, — перебила Кэйт. — Нам нужна помощь вашего мужа.

Питер искоса посмотрел на свою юную подругу и улыбнулся — это та Кэйт, которую он помнил.

В дверях появился пропавший лакей. Маленькие очки в проволочной оправе едва держались на кончике носа.

— Наконец! — зашипела маркиза и указала на опрокинутый столик.

Невозмутимый, щеголеватый лакей, который открывал им дверь, поднял столик и встал на колени, чтобы руками в белых перчатках собрать осколки чаши. Кэйт подняла курочек, который он не заметил, и протянула ему, спокойно встретив взгляд маркизы и заметив искорку смеха в глазах Луи-Филиппа. Забавный, подумала она. Не то, что его мама.

— Не сомневаюсь, — продолжала маркиза, — что мой муж с радостью помог бы вам. Но вам надо найти путь к его сердцу. Уверяю вас, сам он в Лондон не приедет.

— Вы говорили, что ваше поместье в Аррасе, мадам? — спросил мистер Скокк.

— Да, немного севернее города. Оно называется шато де Хьюмиэйр. Но если дело не срочное, не советую вам наносить ему визит именно теперь, в эти трудные времена. Кто-то называет нынешнее время веком света, но то, что вижу я — это тьма… — Маркиза сжала руки, на шее забилась жилка. — Вы слышали, что в прошлом месяце случилось в Париже с королевской семьей? Там был мой кузен. Он своими глазами видел… что сделала толпа со швейцарскими гвардейцами… Эта толпа — стая зверей! Они звери! Мой муж по-прежнему надеется, что все будет хорошо, но все его надежды немилосердно растерзают именно те люди, которым он служил всю жизнь!

Кэйт вздрогнула от ледяной ненависти в аристократическом голосе, от страха в глазах маркизы. Но маркиза мгновенно овладела собой, спрятавшись за привычной маской дамы из высшего общества.

— Так что вынуждена огорчить вас, ми… — Маркиза заглянула в записку Питера, — мистер Сеймур, вы проделали напрасное путешествие…

Визит был закончен. Питер, Кэйт и мистер Скокк снова оказались у дверей, выходящих на Голден-Сквер.

— И что теперь? — спросила Кэйт.

— Сэр Джозеф сказал, что после Бенджамина Франклина и Аллессандро Вольта следующим идет маркиз де Монферон, — сказал мистер Скокк.

— А где найти мистера Вольта? — спросила Кэйт.

— В Италии, — ответил Питер.

— Мы не можем поехать в Италию — на это уйдет несколько недель!.. А что насчет Бенджамина Франклина?

— Он умер два года назад.

— Ах…

— Аррас всего лишь в часе езды на машине от Кале, — задумчиво произнес мистер Скокк.

— Но он же не на другой стороне планеты! — воскликнула Кэйт.

— Франция воюет с Пруссией, — возразил Питер. — Страна пребывает в муках революции!

— И нам нужно пересечь канал, — добавил мистер Скокк, — а на кораблях пока еще нет парового котла. Ведь так?

Питер кивнул.

— Но если сэр Джозеф сказал, что нам лучше всего подойдет Монферон, то, возможно, стоит рискнуть, — сказала Кэйт. — В конце концов революционеры не наши враги. Мы же не французские аристократы!

— Представляю, что подумали бы обо мне твои родители, узнав, что я отправился с тобой в однодневное путешествие во Французскую революцию, — покачал головой мистер Скокк.

— Одного дня не хватит, — сказал Питер. — Даже при попутном ветре путешествие от Лондона до Арраса займет три дня.

— К несчастью, — сказал мистер Скокк, — если мы этого не сделаем, то никогда не вернемся домой.

Разговор был прерван отчаянными криками о помощи. Питер огляделся, не сразу сообразив, откуда доносятся крики, и быстро направился в глубь сквера. Кэйт и мистер Скокк поспешили за ним.

Под большим деревом стояла кучка мальчишек, лет тринадцати-четырнадцати, они смотрели вниз на что-то кричащее и размахивающее руками. Кэйт понадобилось лишь несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Двух маленьких мальчиков, судя по одежде — уличных, повалили на землю. Ноги и руки мальчиков были привязаны веревкой к двум метлам — будто распяты. Их жестоко избивали ногами, и оба жалобно кричали от боли.

За всем этим наблюдали пятеро ребят постарше, они, уперев руки в бока, кричали и насмехались над младшими, заставляя их бить сильнее, и при этом заключали пари, кто первым из распятых умрет. Один из больших, со светлыми кудрями и пухлым ангельским лицом, ткнул острым, мыском ботинка самого маленького по ребрам, отчего тот завыл еще громче.

— Если из-за тебя, ноющая крыса, я потеряю мой шиллинг, я отвезу тебя на Брюер-стрит и посмотрю, как вороны подберут то, что от тебя останется, когда повозка размозжит твою голову.

Неожиданно кудрявый мучитель обнаружил, что кто-то поднял его за воротник в воздух, а потом ботинок Питера Скокка подтолкнул его, как биллиардный шар, к другим мальчишкам.

— Я никогда не участвовал в петушиных боях и не хулиганил, — сказал Питер. — Но если не хочешь почувствовать мою трость у себя на спине, убирайся прочь отсюда!

Двое других мальчишек кинулись отомстить за товарища. Тогда мистер Скокк схватил и столкнул их так, что головы стукнулись друг об друга, и мальчишки поползли в сторону по булыжной мостовой. Остальные предпочли не испытывать судьбу и не связываться с высокими, крепкими джентльменами. Мальчишки попятились, злобно ругаясь, и помчались на Брюер-стрит. Мистер Скокк улыбнулся Питеру и поднял руку вверх. Питер ударил по ней пятерней. Улыбка сползла с лица мистера Скокка.

— Джошуа, откуда вы знаете…

— Питер обычно так делал, — нашелся он.

— Не бойтесь, мы вас сейчас освободим, — сказала Кэйт и, присев около ребят, стала развязывать веревки. Мальчики не проронили ни слова, просто настороженно уставились на нее. — Мерзкие свиньи! Как они посмели?

Питер и мистер Скокк тоже присели, чтобы помочь Кэйт, и скоро мальчики, освобожденные от пут, поплелись прочь, ни разу не оглянувшись.

Питер засунул руку в карман и вытащил пару монет.

— Вернитесь! — крикнул он. — У меня для вас что-то есть!

Но мальчишки шли, не останавливаясь, будто их кто-то подгонял.

— Бедняги, — сказал Питер. — У них ноги в синяках и даже почернели…

— Смотрите! — вдруг закричала Кэйт. — У него камень!

Она показала на мальчика ангельского вида, стоящего на краю сквера, с явным намерением отомстить. Питер и его отец проследили за ее взглядом и тут же пригнулись: над головами просвистел большой булыжник.

Кэйт пришла в ужас.

— Он же мог убить! — воскликнула она.

А мальчишка, не оставляя своих намерений, поднял еще один булыжник. Он уже разбежался, но откуда ни возьмись возник человек, который стрелой подлетел к мальчишке, повалил и прижал его к земле.

— Это же сын маркизы! — воскликнул мистер Скокк.

— Точно! — просияла Кэйт. — Это Луи-Филипп!

Луи-Филипп отнял у мальчишки булыжник, перевернул на живот, поставил ногу ему на спину и с улыбкой оглянулся.

— И что мне с ним сделать, как вы полагаете? — крикнул он. — Скормить его нашим собакам? — И он угрожающе зарычал, обнажив крепкие белые зубы.

Все побежали к нему на помощь, поскольку мальчишка отчаянно боролся, пытаясь вырваться, и веса Луи-Филиппа было недостаточно, чтобы долго удерживать хулигана на земле. Негодяй все-таки вывернулся и помчался прочь. Луи-Филипп крикнул ему вслед что-то малопонятное, и мальчишка ответил ему нечто в том же роде.

— Спасибо! — задыхаясь, сказала Кэйт.

— Да, в самом деле, большое спасибо, месье, — сказал Питер.

— Да ничего, — самодовольно ответил Луи-Филипп.

Он низко поклонился, и влажный тюрбан свалился с его головы на землю, освободив гриву золотых волос. Луи-Филипп вздрогнул и прижал руки к голове.

— В следующий раз, я на вашем месте лучше бы ел селедку, — сказал мистер Скокк.

Луи-Филипп покачал головой:

— Нет, нет, уверяю вас, сэр, от селедки последствия для желудка бывают даже хуже, чем для головы от избытка вина. Надеюсь, никто из вас не ранен?

— Все в порядке, — ответил Питер.

Кэйт заметила небольшой сверток на земле:

— Это ваш?

— Да, спасибо. — Луи-Филипп поднял его. — Я бы хотел попросить вас об одолжении, мистер Сеймур. В сущности, о двух одолжениях.

— Буду рад услужить вам, месье. — Питеру стало любопытно.

— Вы намерены найти моего отца?

— Возможно…

— Думаю, у нас нет выбора, — перебил его мистер Скокк.

— И вы не пожалеете об этом, — сказал Луи-Филипп. — Мой отец чрезвычайно талантливый ученый. Думаю, только он сможет вам помочь.

— О каком одолжении вы желали меня попросить?

Луи-Филипп указал на сверток.

— Я не получил от отца ни строчки с начала августа, поскольку уже много месяцев почта ненадежна. Можете передать ему эти книги? Он будет вам так благодарен, уверяю вас.

— А второе одолжение?

— Просто умоляйте моего отца оставить наше поместье и присоединиться к нам в Лондоне. Мы очень волнуемся за него, там так небезопасно, — смущенно сказал Луи-Филипп. — Он не послушает меня — но, может, прислушается к словам иностранца…

— Мой дорогой сэр, — ответил Питер, — разумеется, я буду счастлив исполнить вашу просьбу — если мы все-таки решимся поехать во Францию.

Трудно было не поддаться обаянию Луи-Филиппа. Его большие голубые глаза и сверкающая улыбка были неотразимы. Уходя, он вручил Питеру пакет с книгами.

Если же они не поедут в Аррас, сказал он, возможно, мистер Сеймур будет так добр и доставит книги обратно на Голден-Сквер. Тогда уж придется послать книги с почтовой каретой.

Кэйт, мистер Скокк и Питер пошли мимо рядов высоких домов из красного кирпича по направлению в Брюер-стрит, где намеревались взять наемную карету, чтобы вернуться в Линкольн-Инн-Филдс. По дороге мистер Скокк рассмотрел книги. Их было три: «Права Человека, ГЛАВА I» и «Права Человека, ГЛАВА II», обе были написаны Томасом Пэйном, о котором мистер Скокк что-то читал, автором третьей книги был сам Аллессандро Вольта, «Memorie sull Electricita Animale». Ни мистер Скокк, ни Питер не говорили по-итальянски, но стали обсуждать смысл названия и тут заметили, что Кэйт рядом с ними нет. Оглядевшись, они увидели, что Кэйт стоит в водосточном желобе, по ее лицу пробегают гримасы боли, а сама она становится то мерцающей, прозрачной, то снова непрозрачной. Нищий, оказавшийся рядом, отпрыгнул от нее на несколько ярдов и завизжал, указывая на Кэйт пальцем:

— Смотрите, привидение! Призрак, который бродит средь ясного дня!

Мистер Скокк и Питер подбежали к Кэйт. Мистер Скокк протянул к ней руку.

— Не прикасайтесь! — закричал Питер, вспомнив, что случилось с ним много лет назад, когда с Кэйт произошло нечто подобное. — Она растворяется — вы можете поранить ее! Но нет… здесь что-то не так!..

Питер уставился на Кэйт, пытаясь понять, в чем же разница. Она явно страдала. Она крутилась и крутилась на одном месте, будто попала в стеклянный сосуд, а руки судорожно прижимались к его стенкам. Питер не слышал ни звука. Непонятно было, видит ли она его. Но одно очевидно — она беззвучно кричала, и по тому, как двигались губы, можно было безошибочно разобрать: «Помогите мне!»

Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Кэйт вернулась к нормальному, непрозрачному состоянию и смертельно бледная, без чувств рухнула на булыжную мостовую. Питер отогнал нищего и взял Кэйт на руки. Озадаченный мистер Скокк еле поспевал за ним и перешел на бег трусцой.

— Что случилось с ребенком? — спросила леди с двумя маленькими детишками. — Могу я вам помочь, сэр?

— Она упала в обморок! — рявкнул Питер. — Я должен отвезти ее домой!

Через несколько минут, сидя в наемной карете, мужчины старались справиться с нарастающей тревогой. Оба не спускали встревоженных глаз с Кэйт. Ее закрытые веки затрепетали, руки и ноги вздрагивали. Кожа лица была восковой, почти бескровной, а дыхание — прерывистым и быстрым. Питер держал ее руку. Постепенно лицо Кэйт стало приобретать натуральные краски, дыхание восстанавливалось. Она зашевелилась, но все еще была без сознания.

— Джошуа, вы понимаете, что происходит? Это тот самый феномен «растворения», о котором Кэйт мне рассказывала? Если это так, надеюсь, это не войдет у нее в привычку…

— Когда Питер был мальчиком, я видел как он неоднократно растворялся, — сказал Питер. — Он говорил, что в этот момент тело будто оказывается связанным какими-то нитями с другим временем и пытается в него вернуться. Это происходит быстро, и окружающим кажется, что они видят привидение. Возможно, это случается только с детьми, ведь Кэйт и Питер растворялись, а доктор Дайер — никогда. Хотя много лет назад, вспоминаю, мы слышали о лакее, который видел «призрак» Дегтярника. Неужели он действительно добрался до двадцать первого века и научился растворяться?.. Думаю, вы такого не испытывали?

Отец покачал головой:

— Нет, никогда. Сомневаюсь, что хотел бы испытать это…

— Не уверен, но похоже, что Кэйт попала в ловушку между этим временем и своим собственным… где процесс движения приостановился… Это опасно для нее. Нельзя откладывать — нужно как можно скорее починить антигравитационную машину. Кэйт должна вернуться в свое время. В этом я уверен.

— Видимо, нам все-таки придется отправиться во Францию…

Питер кивнул:

— Увы, несмотря на революцию. У нас нет выбора…

Когда Кэйт пришла в себя, они почти уже доехали до Линкольн-Инн-Филдс. Она открыла глаза, увидела склонившихся над ней мистера Скокка и Питера и заплакала.

— Что со мной случилось?

— Все в порядке, — ласково сказал мистер Скокк. — Мы с тобой и везем тебя в Линкольн-Инн-Филдс. Не волнуйся…

— Не волноваться! — всхлипнула Кэйт. — Не понимаю, что со мной произошло… Там, где я оказалась, никто не мог мне помочь. Я думала, что растворилась и вернулась домой, но домой я не попала. Меня что-то останавливало. Думала, что останусь там навсегда…

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Непредвиденная встреча ученика и учителя

Жизнь не была к нему добра. Под капюшоном, прикрывающим лицо, можно было разглядеть старческое морщинистое лицо. Мальчику было всего лет пятнадцать, но вряд ли он мог сказать, сколько ему лет на самом деле. Он был очень худым. Бледная, полупрозрачная кожа туго обтягивала скулы. Он пробирался сквозь бурлящую праздную толпу на Ковент-Гарден, в одиночестве, не замечаемый никем, опустив голову и засунув руки в карманы мешковатых джинсов, но он очень часто поднимал голову и быстро оглядывал море лиц, которое волнами накатывало со всех сторон. Он уже три раза прошел Друри-Лейн из конца в конец и начал уставать от поисков. Как и тысячи других лондонцев, его завораживали суетливая площадь и рынок с его прилавками, галереями магазинов и соблазнительными кафе.

Мальчик шел к рынку сквозь шумную толпу. Внезапно он услышал взрыв смеха и аплодисменты — парочка уличных артистов начала свою работу в толпе. Послышались электрические аккорды блюза — девушка с гитарой брала высокие трепещущие ноты. Но вот уже ее песня тонула в звуках шарманки, приглашавшей посетителей на старомодную карусель. Перед каруселью мальчик остановился. Прежде он никогда не видел такого удивительного, хитроумного сооружения и теперь стоял, завороженный этим зрелищем. Он наблюдал за взлетающими и падающими конями, за сияющими детьми, которые крепко держались за полосатые столбики и неслись круг за кругом, а все вокруг переливалось золотым и красным. Но ему и в голову не пришло, что он и сам мог бы поскакать на этих конях. Это не для него. Вскоре мальчик отошел от карусели, он устал и проголодался, и в отличие от окружающих его людей ему было не до развлечений, он здесь совсем с другой целью. Так что он продолжал свой путь, шел и шел, будто это было единственное, что он мог делать. Расталкивая людей, уходящих с рынка, он с горечью ощутил, что ему никогда не стать частью этого мира. В этом веке, так же, как и в его собственном, его удел — подбирать на обочине жизни объедки от удачливых людей со счастливой судьбой. А всему виной его любопытство! Если бы он не подошел к волшебной машине в склепе Темпест-Хауза в тот день, когда Синекожий и Гидеон Сеймур устроили гонки! Он вспомнил луч света, пронзивший тьму, когда кто-то сдвинул пару плит на крыше и спрыгнул в склеп прямо на него. Вспомнил, как очнулся, — кто знает, через сколько часов, — а на нем лежали браконьер и три хорошие рыбины. Слизь от рыбы испортила его лакейскую униформу, и вонь эта прилипла к нему на несколько дней. Но когда он толкнул дверь, она открылась в новый мир… в этот мир. Долго еще он мечтал, что проснется от этого сна. Но не проснулся. На несколько дней он залег на дно, присматривался, разведывал, выползая после наступления темноты и кидаясь назад в укрытие, как только кто-то обращал на него внимание. В 1763 году повсюду были бедные и голодные, но в этом неизвестном будущем, как Том догадался, он часть той маленькой, никем не замечаемой армии людей, которые спят у дверей магазинов и на грязных матрасах в подземных переходах, через которых прохожие переступают, делая вид, что не замечают их. Том чувствовал себя таким несчастным и беспомощным, что, ему казалось, лучше было бы встретить банду Каррика — только не Джо Каррика. Нет, не его. Слишком часто в той жизни Джо Каррик избивал его.

От запаха поджаренного на гриле стейка у Тома заурчало в животе. Он подошел к вафельному киоску и прижался носом к стеклянной витрине. Вид дымящихся пончиков, пирожков и вафель, обсыпанных ванильно-сахарным порошком, разозлил его. Он вытащил из кармана белую мышку, посадил ее на прилавок и стал разыскивать в глубине кармана монетку.

— Убери отсюда грызуна, сынок, — добродушно попросил продавец, разглядывая мышку с подергивающимися усиками и нежными маленькими розовыми ушами. — Ты хочешь, чтобы меня закрыли?

Том схватил мышку и молча поплелся прочь. Еще несколько секунд — и он исчез в толпе, направляющейся к Южной галерее Ковент-Гарден. Ему нужны деньги. Хватило бы пяти фунтов. Он направился туда, где люди, образовавшие большой полукруг, наблюдали за канатоходцем на канате, висящем между двумя каменными колоннами портика церкви Святого Павла. Канатоходец раскинул руки, а в зубах у него была зажата сабля. Том особенно и не смотрел на артиста. Он боялся воровать, поскольку не был настоящим карманником. Сердце колотилось, руки вспотели, когда он встал за предполагаемой жертвой. Обычно ему не хватало храбрости, и он отступал, неготовый рисковать ради неопределенной наживы.

Том был слишком маленького роста и не видел ничего, кроме рядов спин. Прямо перед ним стояла, обняв друг друга за талии, парочка в тесных джинсах. Из заднего кармана мужчины на полдюйма торчал краешек бумажника. Тащить бумажник лучше, когда зрители хлопают канатоходцу за его трюки, и Том крутился рядом, выжидая точного, правильного момента. Все должно было пройти легко. Он вытянул дрожащую руку, встав как можно ближе, прикоснулся к бумажнику кончиками пальцев, и тут начались аплодисменты. Но от страха Том замер, отдернул руку, сжал зубы и стал ждать следующих аплодисментов… После трех попыток он отступил с пустыми руками и с отвращением к себе сел на землю около ресторана, где подавали пасту и пиццу. Он опустил голову на колени и украдкой выпустил белую мышку, которая живо выбралась из темноты кармана, полного крошек. Том ласково положил ее в капюшон. Мышка немедленно обежала его шею и спустилась вниз по спине, щекоча его коготками. Том улыбнулся и выпрямился, чтобы вытащить зверька. Когда он поднял голову, его сердце подпрыгнуло — семья из четырех человек выходила из-за углового стола, великодушно оставив там половину недоеденной большой пиццы. Том вскочил, схватил остатки с тарелки и помчался прочь. Присев около стены, он посадил мышку на колени и предложил ей кусочек. Оба сидели и ели. Насытившись, мышка лапками вымыла мордочку, а Том вытер остатки томатного соуса тыльной стороной руки. День приобрел более радужную окраску.

Не в первый раз Том выудил из заднего кармана аккуратно сложенный лист газеты и посмотрел на нечеткую фотографию, пытаясь решить, кто там изображен, не Дегтярник ли это едет верхом на лошади. Лицо было затемнено, но то, как парень держал шею, не говоря уж о посадке всадника, подтверждало, что это был… И если это и правда Синекожий, Том знает, что делать. Тогда не стоит бояться двадцать первого века. Синекожий — умнейший человек, и у него наверняка есть какой-то план. Раньше или позже он появится в Ковент-Гарден. Главное, не пропустить этот момент. Том должен оказаться там же.

Сидя в кафе на первом этаже рынка Ковент-Гарден, Дегтярник наблюдал за последним претендентом из списка кандидатов, составленного Энджели, который взбирался по лестнице.

— Глянь-ка, какой гордой поступью он вышагивает, будто думает, что на него смотрит весь мир! — заметил с усмешкой Дегтярник. — Он слишком высокого мнения о себе, чтобы стать всего лишь учеником, сомневаюсь, что он мне годится.

Парень в щеголеватом костюме помахал рукой Энджели и дерзко улыбнулся.

— Чао, Тони! — крикнула Энджели и, повернувшись к Дегтярнику, сказала: — Он знает, как себя вести. И он хороший танцор. Мне он нравится…

— Тогда ты глупее, чем я думал. Дай Боже, чтобы мошенники, которых ты мне привела, были не такими, как ты — упрямыми и самоуверенными, да еще со склонностью делать как раз не то, о чем их просят. Последний из них перестарался, и теперь нужно вытаскивать его из дыры, в которую он сам же и угодил.

— Вы считаете, что и я такая же? Я ведь не доставляю вам никаких неприятностей! Видели бы вы, какой я была в школе с учителями, — решили бы, что теперь я ангел…

— Верю, верю! — сказал Дегтярник. — Гарантирую, будет больше дней, когда я буду тебя пороть, чем дней без порки.

— Пороть?! Думаете, учителям позволено пороть детей? Знаете, сейчас другие законы. Многое переменилось.

Дегтярник фыркнул.

— Тогда мне жаль учителей. Без сомнения, учителя должны бить учеников. Как иначе заставить учеников уважать старших? Кстати, страх быть выпоротым очень помогает сосредоточиться.

— И это говорит человек, который всю жизнь нарушает законы! Не думаю, что вы очень уважали старших, когда были ребенком! — воскликнула Энджели.

За соседним столиком стали оглядываться на них, но, встретив злобный взгляд Дегтярника, посетители быстро отворачивались.

— Следи за своим языком, чтобы никому не подставить подножку! — прорычал он.

Дегтярник уже понимал, что эту девчонку приручить невозможно. Но она доказала, что может быть полезной, и он позволял ей быть наглой — до определенного уровня. Энджели сообразила, что сейчас переступила черту.

— Так или иначе, — продолжала она, — не понимаю, почему я не могу быть вашей ученицей. Я все делаю правильно, ведь так? Я добыла вам паспорт, банковский счет и жилье. И улыбку, которая вполне годится для Голливуда.

Дегтярник сосредоточенно смотрел на Энджели долгим, бесстрастно оценивающим взглядом. Энджели вызывающе уставилась на него, хотя на самом деле ей хотелось бы спрятаться от его испытующих глаз. Она понимала, что это его трюк, но удачный трюк. Он заставлял ее чувствовать, будто бы догадывается обо всех ее маленьких, привычных для нее обманах. С ним надо быть настороже, подумала она.

Наконец Дегтярник заговорил:

— Характера у тебя хватает, Энджели, и ума тоже, и ты показала, чего стоишь. Но мой ученик должен быть моей запасной рукой, когда мне нужно отступить. Ни на секунду я не должен сомневаться в нем, даже если ему придется давать ложные показания в самом высоком суде страны. Мой ученик должен подтвердить, что корова — это лошадь, если я его об этом попрошу. Он должен быть упорным и неутомимым, считать за честь следовать за мной по пятам и не ждать слишком быстро слишком многого. Жизнь — можешь быть в этом уверена — не раз нанесет ему жестокие удары, поскольку невозможно выучиться мастерству и стойкости, которые он приобретет благодаря мне, без некоторых страданий.

— Значит ли это, что вы обдумываете, взять меня или не брать?

— Что ж, если коротко сказать, Энджели, радуйся, что у меня нет желания брать тебя в ученики. Это значит, что жизнь дает тебе возможность идти своим собственным путем.

Энджели отвела взгляд и тяжело вздохнула. Конечно, он прав. Она всегда была бунтаркой и вовсе не собирается вдруг начать жить по чьим-то приказам. И все же она чувствовала, что ее тонко раскритиковали, и ей это не понравилось. Она сначала надулась, потом лукаво улыбнулась Дегтярнику. Чтобы развлечь, он подвинул ей через стол журнал об автомобилях, который они только что купили.

— Вот, — сказал он, — выбери то, что тебя порадует.

Энджели просветлела и начала листать журнал, старательно изображая равнодушие. Она остановилась на разделе роскошных спортивных машин. Машина должна быть красной, подумала Энджели, или черной? Перевернув страницу, она позабыла, что надо сохранять равнодушное лицо.

— Вот это да! — вздохнула она. — Забивайте на эту! Только эту! Я на ней появлюсь в клубе!

Дегтярник глянул на фотографию блестящей серебристой машины.

— Нет на свете человека, который лучше меня судил бы о лошадях, но я пока не разбираюсь в машинах. По мне они все одинаковые.

— Поверьте, это породистая лошадка. Она выиграет дерби. Три раза.

— Очень хорошо, Энджели. Найди торговца, который предложит мне разумную цену, и мы посмотрим.

— И нам, конечно, нужен шофер. Держу пари, Тони хорош за рулем…

Дегтярник заказал себе еще кофе — напиток, который он никогда не пил в своем веке. Что бы они ни делали в эти дни, все удавалось. Энджели напомнила Дегтярнику, что эта девушка официантка, а не девка, и он не должен орать о своем заказе на всю комнату. Сначала следует привлечь внимание официантки, затем дождаться, когда она подойдет к столику, и только тогда можно вежливо сделать заказ. Что же до кофе, который он так полюбил, то он произносит его название неправильно. Надо говорить «кап-у-чиин-о».

В ответ на критику Энджели Дегтярник изобразил, что он — само терпение. Он притворялся, что получает удовольствие от своего правильного поведения, а Энджели притворялась, что ей не доставляет радости указывать на его ошибки. И все же Дегтярник был удовлетворен уроками Энджели. Люди уже не так изумленно реагировали на его поступки. Постепенно он научился смешиваться с теперешней толпой. А Энджели все равно было интересно, почему же Вига Риазза, как он настойчиво называл себя, по-прежнему упорствует в том, что появился из 1763 года. Временами она и правда начинала в это верить. Но в душе понимала, что это совершенно невозможно. Пока не увидит своими глазами какое-то явное свидетельство, она не поверит этим россказням. Хорошо хоть Энджели убедилась, что Вига Риазза не сумасшедший. Хотя зачем все-таки он продолжает такую безумную игру? Это не укладывалось в голове. То ли он слишком щедр, то ли просто не понимает цены денег. Впрочем, какая разница, ведь в маленькой копилке Энджели с каждым днем что-то прибавлялось… а что еще ей было надо? Она снова начала листать журнал, а Дегтярник с удовольствием разглядывал свои поблескивающие передние зубы в обратной стороне кофейной ложечки.

Не глядя на него, Энджели сказала:

— Вон там стоит худющий, настороженный ребенок и не сводит с вас глаз. Выше, выше, около лестницы, прислонился к перилам.

Когда Дегтярник увидел сутулую мальчишескую фигуру и беспокойные темные глаза под копной волос, он встал, уронив ложку на пол, и вскрикнул от неожиданности. Взлетев через три ступеньки по лестнице, он схватил мальчика за плечи и стал недоверчиво рассматривать его лицо.

— Мои глаза меня не обманывают? Возможно ли… это Том?

Мальчик энергично кивнул, тело его напряглось, глаза расширились и потемнели. Дегтярник все держал его за плечи.

— Том? Какого дьявола ты оказался здесь? Мне сказали, что ты сбежал из того места в Темпест-Хаузе, где я тебя запер! Я думал, ты снова задолжал Джо Каррику.

— Не ему! Я не убегал — это была случайность. Меня сюда принесла волшебная машина…

— И тебя тоже!

— Я пробрался в склеп Темпест-Хауза, чтобы посмотреть на нее… но я, по правде, не знаю, как я оказался здесь…

— Кто это? — запыхавшись, спросила подоспевшая Энджели.

— Это, Энджели, парень, который тоже прибыл из 1763 года, мы с ним знакомы еще с моих добрых старых дней.

— Ох, — сказала Энджели, пытаясь сохранить невозмутимость. — Он просто «появился», да?

— Как видишь. Более своевременного появления я не мог себе и представить. Он должен был стать моим учеником. Это просто чудо.

— Да-а-а… Очень своевременно, как вы выразились. — Энджели не понимала, что задумал Дегтярник. — Будто вы затерялись в пустыне Сахаре и вдруг стукнулись лбом о соседскую дверь…

Обрадованный встречей с Томом, Дегтярник пропустил мимо ушей издевку Энджели, к тому же он никогда и не слышал о пустыне Сахара. Дегтярник и Том видели этот мир одинаково. Как хорошо, что теперь можно с кем-то поделиться своими ощущениями.

— Ну так вы собираетесь представить нас друг другу? — спросила Энджели.

— С величайшим удовольствием. Энджели, это — Том, более многообещающего паренька трудно было бы найти, — сказал Дегтярник, правильно поняв выражение лица Энджели. — Тебе есть чему у него поучиться…

— Привет, — произнесла потрясенная Энджели и протянула Тому руку.

Том уставился на самое соблазнительное создание, которое только мог представать. Когда Энджели обратилась к нему, он сильно покраснел, румянец залил бледные щеки, и, чтобы не расплакаться, он отвел глаза. Какая бойкая! Какая красивая! И именно в эту секунду Купидон, не моргнув глазом, отметил его своей стрелой. Верное сердце Тома почувствовало какой-то удар, почти боль. Он пожал холодную руку девушки и поклонился.

— Я ваш покорный слуга, мисс Энджели.

Все трое, в приподнятом настроении, пошли в квартиру Дегтярника на Флорал-стрит. Печаль и одиночество, которые так давили на Тома, отступили, их место заняла бьющаяся в груди радость. Как быстро изменилась его жизнь! Теперь в этом мире есть не только могущественный и грозный защитник, но и сияющая, как солнце, Энджели.

Они прошли мимо группы артистов-мимов, одетых в золотые наряды, их кожа тоже была окрашена золотом. Артисты изображали классические статуи: гречанку с урной в руках, раба, несущего корзину с хлебом, и римского солдата. Они изумительно это делали, даже не верилось, что это люди из плоти и крови. Восхищенная зрелищем, Энджели громко сказала, как интересно было бы увидеть, что может заставить их изменить позы. Том, страстно желающий угодить ей, высоко подпрыгнул, изображая дурачка, потом вплотную приблизился к лицу римского солдата, даже стукнулся носом об его нос. Но ни одна из статуй и не моргнула.

Энджели поразилась.

— Ужас! — проговорила она, бросая по монетке в чаши для сбора денег каждого артиста.

Дегтярник, с тротуара наблюдавший за дурачеством Тома, подошел, спокойно поднял все три чаши и быстрым шагом направился прочь.

— Эй! — крикнула статуя римского солдата, размахивая копьем. — Куда это вы направились с нашими деньгами?

И все три статуи кинулись в погоню за Дегтярником. Энджели сложилась пополам от хохота, как и остальные зрители. У Тома вытянулось лицо. А Дегтярник остановился и протянул разъяренным мимам их чаши.

— Примите мои извинения, леди и джентльмены, это был всего лишь урок для моего юного друга.

Артисты смотрели на Дегтярника так, будто хотели убить его взглядом, но, схватив чаши, со злыми лицами вернулись на свои пьедесталы. Дегтярник обернулся к Тому.

— Всегда бей туда, где будет больно. Жизнь редко дает второй шанс.

Они пришли на Флорал-стрит, и Энджели, прежде чем уйти, тактично дождалась, пока ее наниматель наберет секретный номер замка, чтобы открыть дверь.

— Даю вам время поболтать, — сказала она. — Вернусь позже.

Том смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду, жалея, что она так быстро ушла.

Огромный вклад в банк и некоторые фальшивые рекомендации обеспечили Дегтярнику просторную квартиру-пентхауз над мужским бутиком. Дом был построен во времена Дегтярника, но внутри после перестройки образовались три чердачных помещения, в которых были все современные удобства. Дегтярника поражало, что дом, где в 1763 году он, бывало, нанимал комнату, находился всего лишь в нескольких минутах ходьбы отсюда, однако как все вокруг изменилось! Ушли бродяги, которые жили на улицах, ушли убийцы, ушли воришки, которые именно на этой улице стаскивали крюками парики, богатые пальто и багаж с крыш карет. Теперь воры обитали только на Ковент-Гарден. Когда Энджели назвала Дегтярнику сумму месячной арендной платы, он смеялся до слез. Но разобравшись, в чем дело, решил добавить еще один пункт во все растущий список своих притязаний — приобретение собственности.

Дегтярник получал удовольствие, показывая свой новый дом Тому. С Энджели он был осторожен: она видела в нем только то, что он позволял видеть. Но Тома он знал давно и доверял ему. Мальчик, конечно, довольно робкий, думал Дегтярник, но все-таки изо всех сил цепляется за жизнь. Выжить в банде Каррика — это подвиг. Джо Каррик, даже по меркам Дегтярника, — существо отвратительное, порочное и непредсказуемое. Том проявил упорство, а эта черта характера отличала и Дегтярника, и он знал ей цену. Увидев Тома на балконе Ковент-Гарден, серьезного, злого, печального и одинокого, Дегтярник, к своему удивлению, растрогался. Наблюдая за Томом теперь, он понял: Том напоминает его самого в том же нежном возрасте. Им обоим, живущим без поддержки друзей и семьи, не по их вине отвергнутым миром, была незнакома человеческая доброта.

И вот Дегтярник и Том сначала бросились на громадные диваны в прохладной просторной гостиной, потом погрузили лица в мягкие полотенца, вымыв руки горячей водой над мойкой для посуды в кухне, потом стали пить холодное пиво из холодильника размером с гардероб и пять раз включали электрический чайник, от души смеясь, когда он сам выключался. А затем, в благоговении перед чудом современной сантехники, они включали душ и спускали воду в туалете. Дегтярник дал Тому свой мобильник и отослал в переднюю. Когда телефон зазвонил, Том нажал на кнопку, которую показал ему Дегтярник, и быстро приложил телефон к уху.

— Скажи что-нибудь, ты, тупица! — заорал Дегтярник в трубку. — Он тебя не укусит!

— Я видел людей на улицах с такими штуками, Синекожий! — взволнованно прошептал Том в мобильник. — Я думал, они прижимают их к голове, потому что у них болят уши… Это в самом деле чудесно! У всех есть такая вещь? У Энджели есть?

— Энджели! Ха! Трудно уловить момент, когда она не разговаривает по мобильнику с каким-нибудь парнем…

В гостиной был и телевизор, но Дегтярник избегал им пользоваться. Он не прикасался к нему, с тех пор как Энджели рассказала, что звук и картинки путешествуют по невидимым воздушным волнам, а затем их принимают телевизор или радио.

Когда Дегтярник и Том устали от игр в эти игрушки, они стали рассказывать друг другу о своих приключениях с момента прибытия в будущее. Том просто не мог поверить в перемену своей судьбы: Синекожий обращался с ним, как со старым другом! Том был уверен, что самому ему нельзя так фамильярничать с Синекожим. Потому он старательно выказывал крайнее уважение и ничего не требовал взамен. «Меня пригласили в логово льва, — думал он. — Разумнее быть осторожным и помалкивать…»

Они еще выпили холодного пива. Том описал, как он спал у реки, под железнодорожным мостом, где над головой грохотали поезда, а в мусоре рылись крысы.

— Ну так скажи мне, юный Том, как тебе это будущее?

— Мне нравится это будущее. Оно мне не нравилось, когда я был один…

— Мне оно очень нравится, — сказал Дегтярник. — Этот век более щедрый, чем мой собственный. Право слово, Том, такой шанс мне больше не подвернется, и я его не упущу! Ни за какие деньги я не вернусь в 1763 год…

Дегтярник стал объяснять, как он планирует жить в этом новом мире. В свое время, точно так, как делал это лорд Льюксон, он сыщет расположение не только богатых и знатных, но также плутов и мерзавцев, и создаст сеть из людей, которые будут с радостью исполнять его приказания — или будут слишком бояться его, чтобы противиться им.

— Я должен стать богатым! Эх, да и могущественным тоже, в этом я нисколько не сомневаюсь! Видишь ли, Том, у меня есть один секрет…

Том с замиранием сердца слушал Дегтярника и восхищался широтой его устремлений. Но как Синекожий собирается приобрести такой вес? И в чем его секрет? Том не решался впрямую задать Синекожему этот вопрос. И когда Дегтярник спросил, согласен ли Том стать его учеником в этом новом веке, Том ни минуты не колебался. Как ему выжить тут в одиночку? С таким учителем не пропадешь.

Они взяли еще пива и вышли на узкий балкон над Флорал-стрит, подышать воздухом.

— В Лондоне не везде такой запах, — заметил Дегтярник. — Но здесь воздух вонючий. Какой Лондон кажется более смрадным — наш, с его лошадьми и забитыми водосточными канавами, или этот с его автомобилями?

Том посопел.

— Я ничего не чую, Синекожий.

Дегтярник грубо шлепнул Тома по спине. Он был в великолепном настроении и начал что-то напевать. Том присоединился к нему, постукивая ногой в такт знакомому ритму. Вскоре они оба пели старую балладу разбойников, да с таким увлечением, что прохожие задирали головы.

Когда Энджели вошла и услышала не слишком мелодичное пение, она решила не перебивать их и направилась в кухню, чтобы сделать себе несколько тостов. Спустя какое-то время Дегтярник услышал шум на кухне и вместе с последовавшим за ним Томом пошел туда. Энджели собиралась пойти вечерком потанцевать и уже надела шелковую юбку. Она только открыла рот, чтобы сказать «привет», как тосты с шумом выскочили из хромированного тостера. Дегтярник и Том в испуге подпрыгнули и стали оглядывать комнату, пытаясь найти причину страшного звука. Энджели увидела, что ее новый хозяин размахивает ножом. Он и правда приготовился отразить нападение. Пожалуй, раз эти двое никогда прежде не сталкивались с тостером, вполне возможно, что они прибыли из другого века.

— Эй, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие. — Кто-нибудь хочет тостов?

Дегтярник покачал головой, медленно отвел нож и ушел из кухни. Энджели ничего не сказала, поскольку уже хорошо знала, что ее хозяин не любит выглядеть дураком. Она намазала тост маслом, пошла в гостиную, включила телевизор и поскакала по каналам, нажимая кнопки на пульте. Том стоял в дверях и робко следил за ней. Он не заметил, как белая мышка высунула мордочку из-под рукава футболки, но Энджели это увидела и завизжала, указывая пальцем на мышку. Дегтярник вошел в комнату с балкона, но не решался пройти между телевизором и пультом управления, опасаясь, что невидимые волны сделают с ним что-то нехорошее.

— Простите, мисс Энджели, я не хотел вас напугать, — смущенно сказал Том.

— И не напугал, — фыркнула Энджели, махнув рукой так, будто прогоняла его прочь. — Я сегодня немножко нервная. Ты же не думаешь, что я боюсь мышей, правда? Просто держи ее подальше от меня, я этих зверей не люблю…

Том положил мышку в карман. Дегтярник поманил Тома на балкон и плотно закрыл за ним двери.

— Я должен кое о чем тебя спросить, — спокойно сказал он, — ты можешь растворяться?

— Не понимаю…

— Ты возвращался в свое собственное время, хотя бы на несколько секунд, будто во сне?

— Нет.

— Помнишь, как мастер Скокк и мисс Дайер сбежали от нас во время ливня?

— И вы умеете это делать? — воскликнул Том.

— Эй, и даже больше. Это не для слабонервных, к тому же и я совершал ошибки, но я могу заставить себя это сделать. Я владею таким искусством, которому позавидует любой воришка в Кристендоме…

— А куда вы при этом направляетесь?

— Ха! И вправду, хороший вопрос! Я направляюсь в наше собственное время. Не в моей воле оставаться там очень долго, поскольку невидимые силы всегда вытягивают меня обратно. Но пока я там, я могу видеть и слышать, и говорить, и двигаться. Даже научился переносить из одного века в другой то, что могу удержать в руках. И если я остаюсь в прошлом пять минут, здесь, когда я возвращаюсь, тоже проходит пять минут. Если я делаю дюжину шагов, то потом оказываюсь на том же самом месте. Правда, это чудо! С тобой такого не случалось?

— Никогда, Синекожий.

— Ну почему так? Наверное, у кого-то есть к этому склонность, а у кого-то — нет… Не важно, ты увидишь это своими собственными глазами. Смотри и удивляйся!

Дегтярник выпрямился, закрыл глаза и сосредоточенно нахмурил брови. И ничего не случилось. Он открыл глаза, шагнул вперед, назад, попытался еще раз. Том сжался в углу балкона, ожидая того, что произойдет. Ничего.

— Проклятие! Почему я не могу этого сделать? — зарычал Дегтярник и, обернувшись к Тому, рявкнул: — Убирайся!

Том кинулся в гостиную и закрыл за собой шторы. Энджели молча наблюдала за ним, подбирая крошки от тоста.

Дегтярник положил руки на холодное ограждение балкона, глубоко вдохнув, прикрыл глаза и попытался достичь того состояния спокойствия, которое, похоже, помогало раствориться. Потом крепко прижал ладони к глазам. Он недавно обнаружил эту хитрость, она помогала увидеть радужные тени, плывущие сквозь бесконечную черноту и похожие на те фигуры, которые появлялись перед внутренним взором, когда он растворялся. Он снова напрягся, но потом в расстройстве затряс головой. Ничего не получалось! Пусть мне выбьют мозги, если я позволю одной неудаче остановить меня!

Прошлой ночью в Саутуорке он растворился прямо около собора. Когда тело снова стало плотным, он обнаружил, что правым боком застрял в стволе дерева. Дегтярник, конечно, не знал, что немедленно начался процесс, посредством которого атомы тела в его измененном состоянии стали отталкивать предмет, в котором он застрял. Тогда Дегтярник начал медленно, как капли, капающие с ложки, выбираться из дерева. От сильной боли перехватило дыхание, и он потерял сознание. На него зашипел черный кот с зелеными глазами. Измученный Дегтярник был не в состоянии противостоять силам, которые всегда вытягивали его назад, он мог лишь просто стоять и ожидать неизбежного. Он понимал, что должен немедленно снова раствориться, чтобы в следующий раз хватило на это смелости. Он дал себе десять минут, чтобы прийти в себя, удостовериться, что на пути не стоит дерево, еще раз раствориться и нанести визит в 1763 год, к окаменевшему коту. И все прошло без помех.

Сейчас, стоя в двадцать первом веке на продуваемом всеми ветрами балконе, Дегтярник снова выпрямился и сосредоточился. «Я растворюсь, — сказал он себе, — именно этого я так страстно желаю!»

Том, замерев, продолжал подглядывать за хозяином в щелку между шторами. Ему показалось, что ждал он очень долго, но терпение было вознаграждено. Синекожий постепенно стал прозрачным и в конце концов совсем исчез. Том выскочил на крошечный балкон и, почесывая голову, растерянно принялся ходить там взад-вперед. Энджели украдкой поглядывала на него из-за штор. Она ведь не слышала их разговора и, когда ее плечо неожиданно сжала рука хозяина, пронзительно закричала. Том влетел с балкона в комнату и в недоумении уставился на Дегтярника.

— Успокойся, Энджели, не стоит подкрадываться, как шпион. У меня нет от тебя секретов…

Энджели ничего не могла понять, а Дегтярник протягивал Тому оловянную пивную кружку, наполовину наполненную элем.

— Пей, — приказал он.

Том начал пить. Он глотнул, скорчил гримасу, и потом у него просветлело лицо.

— Оно теплое! — сказал он. — Оно из нашего времени!

— Кто же вы такие? — воскликнула Энджели. — Вы что — мертвецы? Вы привидения?

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Привидение из будущего для лорда Льюксона

После того как парикмахер, следуя наставлениям Энджели, подстриг Тома, она повела Тома по магазинам. Из магазина одежды Тому хотелось удрать, как хочется удрать из загона с дикими конями. Он отказывался мерить одежду, и даже Энджели стоило больших трудов заставить его стоять столько, сколько нужно, чтобы приложить к нему вещи. Том испуганно смотрел на себя в зеркало и вздрагивал, встречая свой собственный взгляд. Но в конце концов истязания закончились, и они, нагруженные пакетами, вернулись в квартиру. Энджели втолкнула Тома в его комнату, кинула одежду, чтобы он примерил, и закрыла дверь.

— Лучше я буду ходить по битому стеклу, чем снова пройду через это, — сказала Энджели Дегтярнику, плюхнувшись на диван и скинув туфли.

Дегтярник рассмеялся. Он засмеялся еще громче, когда появился Том с новой прической, в узких черных джинсах и обтягивающей майке в черную и розовую полоску. От хохота на глазах у Дегтярника выступили слезы.

— Если в твоем веке так должен выглядеть хорошо одетый джентльмен, то должен сказать тебе, Энджели, что я лучше нарядил бы в это болонку!

После замечания Дегтярника Энджели в раздражении ушла, но перед уходом все-таки ответила:

— Что ж, по крайней мере в нашем веке собаки пахнут лучше, чем люди вашего века!

По правде говоря, беглецы из 1763 года видели душ в современной ванной. Но воспользоваться им они не решились. Дегтярник так и не послушался совета мыться каждый день. Уже не в первый раз Энджели делала замечания по поводу его отношения к личной гигиене, но это не очень-то его занимало.

— Я мужчина, — ответил Дегтярник, — а не цветок.

Уходя, Энджели для пущего эффекта с силой хлопнула дверью, но на лице у нее была улыбка. Она достаточно хорошо осознавала, насколько далеко можно заходить с Вига Риаззой, или, как называл его Том, с Синекожим, в обсуждении его темной щетины или выяснении причины того, что его зовут Дегтярник. Однако не следует забывать, что перед ней человек, которому очень не нравится, когда его подлавливают. Да, ее наглость он воспринимает с юмором. Это хорошо, поскольку Дегтярник относится к категории людей, с которыми лучше не ссориться… Когда они однажды пошли во время ланча в Бетал-Грин, чтобы встретиться с худющим парнем в длинном кожаном пальто, она наблюдала, как Дегтярник продемонстрировал темную сторону своей личности. Это была та черта его характера, проявление которой Энджели уже видела на станции метро. На эти свойства Дегтярника часто намекал Том, никогда не позволяющий себе переступить некую границу.

Встреча в Бетал-Грин была устроена потому, что Дегтярник хотел поговорить о размещении некого добра, полученного таким способом, который требовал весьма значительной осмотрительности. Скупщик краденого, к несчастью для него, повел себя с Дегтярником несколько грубовато. Он вкратце рассказал о своем предложении, и суть его предложения произвела на Дегтярника еще худшее впечатление, чем манеры скупщика. Не говоря ни слова, Дегтярник встал, поднял собеседника за плечо и, надавив на какой-то нерв большим пальцем, будто щипцами, вывел парня из ресторана. Том и Энджели наблюдали через окно, как Дегтярник что-то спокойно говорил скупщику на ухо. Когда они вернулись к столу, лицо скупщика было цвета грибного супа, а сам он с трудом удерживал вилку трясущейся рукой. Энджели заметила, что Том отвернулся в сторону и опустил руку в карман в поисках своей драгоценной мышки. Но она с некоторым удовлетворением отметила, что после ее лекции о камерах слежения Дегтярник по крайней мере сообразил выйти наружу, чтобы указать невезучему скупщику на его ошибки.

Жизнь с этой парочкой была определенно нескучной.

Дегтярник вышел на ночную прогулку вдоль Темзы. Том сопровождал его, но тащился сзади, погруженный в собственные мысли. Дегтярник вдыхал холодный речной воздух. Остались в прошлом лодочники и парусные корабли, в прошлом осталась и вонь. Они пошли по мосту Ватерлоо и остановились на его середине. Под мостом проплыла освещенная баржа, разбив неоновые и бирюзовые полосы, которые, отражая свет Саут-Бэнка, мерцали на поверхности воды. На палубе танцевали и выпивали люди, на мгновение, перед тем как раствориться в ветре и шуме автомобильного движения, с баржи долетели звуки музыки. Дегтярник никогда не уставал любоваться этим ночным Лондоном. В его время ночь означала нечто другое. Тогда город обволакивала темнота, под покровом которой он занимался своим промыслом и делал все, что ему было нужно. Теперь ушли и бархатная чернота, и тишина. Их место заняло яркое освещение улиц и жужжание города, который никогда не спит. На западе поднимались колесо Миллениума и Парламент, на востоке — Святой Павел и Огурец. Все эти здания заливал невероятно сильный свет. Дегтярник кожей ощущал очертания этого города, обозначенные миллионом мигающих огоньков. Он чувствовал почти отцовскую гордость, видя, каким стал Лондон. Он восхищался архитектурой города, чье основание покоилось на веках богатства и могущества, которых так жаждал Дегтярник.

В лицо подул холодный ветер, и стало покалывать шрам. Дегтярнику казалось, что он находится в центре мира. Он впитывал пульсацию энергии, которая исходила от города. Здесь было возможно все, что угодно.

Когда они спускались по лестнице, ведущей на Саут-Бэнк, их шаги потревожили бездомного юношу, который зашевелился под грязными одеялами и по привычке высунул руку, надеясь получить денежку. Он невнятно произнес:

— Уделите немножко мелочишки на чашку чая.

Дегтярник остановился, презрительно посмотрел вниз и пнул ногой банку пива, которая высунулась из-под одеял. Появилась голова юноши, внезапно обеспокоенного таким вниманием. Мальчишке было лет четырнадцать. Неожиданно Дегтярник наклонился, поднял мальчишку вместе с одеялами и протащил его без особых усилий на мост. Том подумал было, что Дегтярник хочет бросить парня в реку. Сам мальчишка ничего не понимал и даже не сопротивлялся. Но Дегтярник поднял его выше, почти над головой, и стал поворачивать на триста шестьдесят градусов, показывая ему всю панораму города.

— Ты что, слепой? — закричал Дегтярник. — Есть ли где-нибудь на земле место, более богатое возможностями, чем этот город? Открой глаза и посмотри! Ты сам у себя в плену!

И он бросил вонючий куль на холодный бетон.

Испуганный бродяжка поднялся с мостовой и суетливо, будто крыса, юркнувшая в водосточный желоб, сбежал вниз по лестнице. Дегтярник шел вперед, не оглядываясь.

Когда они проходили мимо театра «Глоб», Дегтярник остановился и, показав на Сити на противоположном берегу, сказал:

— Я в своем воображении живу наверху, в одном из этих зданий, которые дотягиваются до неба. Что скажешь, Том? Мы могли бы приобрести громадную летающую птицу, и нашим ногам никогда не пришлось бы ступать по земле…

Том не отвечал, поскольку его внимание привлекла девушка с короткими черными волосами в шелковой юбке, которая только что прошла мимо них.

— Энджели! — позвал он.

Девушка повернулась. Не она. Том расстроился, а девушка с досадливой гримасой пошла своим путем. Дегтярник наблюдал за Томом.

— Однажды у меня была лошадь-задавака, черная, как ночь, — сказал он Тому. — Стоило чуть сильнее натянуть удила, как она тут же взбрыкивала и сбрасывала меня в канаву. Но она была самой быстрой моей лошадью, и я уважал ее характер. А теперь я предупреждаю тебя, Том: она сделает с тобой что-нибудь похуже, чем лошадь… Ты же парень. Не позволяй Энджели отвлекать тебя от поисков своего места в этом новом мире.

Том опустил голову и ничего не ответил, а немного погодя спросил:

— На этой черной лошади вы скакали в тот день, когда лорд Льюксон велел вам обогнать Гидеона Сеймура?

— Нет, парень! Ты что, не отличаешь жеребца от кобылы? Лорд Льюксон, будь прокляты его глаза выбрал для этой скачки лучших коней из пяти графств. Двух коней арабских кровей. Надо обладать особым талантом, чтобы выбрать лошадь, и признаюсь, у моего прежнего хозяина было чутье по этой части…

Это был первый день, — сказал Том, — когда я стал лакеем лорда Льюксона, и мой последний день в нашем времени. Мы поехали раньше вас, чтобы оказаться в Темпест-Хаузе к финишу, но мне так хотелось посмотреть на эти скачки, вы ведь были равными соперниками, как… — Том замолчал, сообразив, что чуть было не обидел Дегтярника.

— Ну, закончи свою речь, парень! Поскольку мы были такими же равными, как и кони? Несомненно, именно так думал и лорд Льюксон. Гидеон лучше смотрелся в седле, но я был сильнее.

— Точно, — быстро согласился Том.

Дегтярник кивнул.

— И если бы этот вредный Преподобный не отравил моего коня, я доказал бы свою силу, хотя, право слово, теперь это не имеет никакого значения… Но хочу сказать нечто, что удивит тебя, юный Том.

Том внимательно посмотрел на Дегтярника. На лице Синекожего было какое-то непонятное выражение. Он задумчиво смотрел на протекающую перед ними реку и внезапно заговорил:

— Это из-за Гидеона я порвал со своим хозяином в день, когда отправился в будущее.

— Вы порвали с лордом Льюксоном?

— Да, по крайней мере после того, что я сделал в тот день, лорд Льюксон вряд ли захочет, чтобы я вернулся к нему. Кое-кто сообщил мне, что не стоит доверять тому, что мистер Сеймур… — Дегтярник вдруг занервничал и быстро проговорил: — Возможно, Гидеон Сеймур — мой брат. Более того, судя по всему, именно благодаря моим родственным отношениям с Гидеоном лорд Льюксон приблизил меня к себе.

— Гидеон Сеймур ваш брат! И лорд Льюксон знал! Но это же лорд Льюксон послал его на виселицу!

Том опустился на лавку, он был так потрясен, что Дегтярник чуть не расхохотался. Он уселся рядом и стал рассказывать о деле, которое донимало его, как комариный зуд.

Дегтярник рассказал, как перед казнью Гидеона Сеймура, опасаясь лорда Льюксона, новый лесник дал понять Дегтярнику, что он и осужденный — братья. Отец лесника, житель деревни Эбингер в Суррее, припомнил, что парень по имени Сеймур женился на вдове из Сомерсета. Вдова покинула свое графство, чтобы вместе с детьми начать новую жизнь. Потом ее старшего сына-подростка повесили за воровство. В то время ходили слухи, будто повешенному парню слишком рано перерезали петлю, он сбежал и все, кто его знал, отвернулись от него, когда он ворвался в деревенский зал во время танцев. Другие считали, что это явился его призрак, чтобы умолять о помощи. Так или иначе, но вдова всегда отказывалась признавать, что она мать того мальчика.

Дегтярник замолчал, собираясь с мыслями, и Том украдкой глянул на своего хозяина. На его лице не было выражения горечи, а в голосе — обиды. Том задумался: что хуже — никогда не знать матери и отца, как он, или чтобы от тебя отреклась твоя собственная семья, как в случае с Синекожим? Скорее, последнее, решил Том, и ему так захотелось помочь Синекожему, вытащить его из глубокой тесной ямы, куда в юности того зарыла жизнь. А Дегтярник продолжил рассказ.

Через несколько лет после того, как вдова переехала в Эбингер, деревню опустошила эпидемия скарлатины. Умерли и все члены семьи Сеймуров. У них было несколько ребятишек, лесник не знал, сколько точно, но выжили только один мальчик от первого брака вдовы и один — от второго. Старшего из них звали Гидеон…

Когда Дегтярник в Тибурне впрямую спросил об этом лорда Льюксона, тот не стал ни подтверждать, ни отрицать того, что ему что-либо известно об этом деле.

— То, что мой лорд Льюксон припрятывает секреты так, как другие люди припрятывают золото, я знал давно, — сказал Дегтярник. — Ему приятно было дергать людей за веревочки, и особое удовольствие он получал оттого, что объект его внимания считал, будто двигается по своей воле.

— А верите вы всей душой, что Гидеон ваш брат?

— Это возможно. У меня был младший брат по имени Гидеон, и именно ему я должен быть благодарен за шрам, но тогда он был еще слишком мал, чтобы понимать, что натворил. Впрочем, у нашей семьи была другая фамилия, и я не очень-то верю словам того человека. Конечно, моя мать могла вторично выйти замуж… Но я не привык доверять слухам. Теперь, когда судьба перенесла меня в будущее, я могу никогда и не узнать правды. В любом случае какой прок оттого, что у меня есть брат? И все же, клянусь тебе, если я узнаю, что Гидеон Сеймур одной со мной крови и что лорд Льюксон обманул меня, он заплатит мне за ложь. Не хочу быть игрушкой в руках этого человека…

— Возможно, Гидеон знает.

— Нет! Если бы Гидеон знал, будь уверен, он пытался бы заставить меня свернуть с моего грешного пути… — Дегтярник засмеялся. — Или держался бы подальше от негодяя с черной душой, каким я ему кажусь! Меня бы он не захотел видеть своим братом — и это обоюдное желание…

— Я видел, как он выкрал бриллиантовое ожерелье у банды Каррика, прямо из-под носа, — сказал Том. — Никогда в жизни не видел большего искусника в воровстве.

— Эх, если бы не его совестливость, я бы нашел ему хорошее применение.

— Когда вы возвращаетесь в наше время, вы можете говорить? Могли бы вы впрямую спросить лорда Льюксона, есть ли у вас брат?

Дегтярник в сильнейшем изумлении уставился на мальчика.

— Том, парнишка! Кажется, я не ошибся, выбрав тебя своим учеником! У меня появилось внезапное желание немедленно попасть в Берд-Кейдж-Уолк.

Дегтярник рассмеялся, и это поощрило Тома высказать все, что у него на уме:

— Я не так уж удивился, узнав, что вы и мастер Гидеон можете быть братьями. Хотя лица ваши разнятся, как день и ночь, вы оба сильные и проворные и… и в вас обоих есть что-то… что заставляет людей обращать на вас внимание. Можно сказать, прошу меня извинить, что вы и Гидеон Сеймур — две стороны одной монеты.

Дегтярник сидел в кресле у открытого окна спальни лорда Льюксона. Была глубокая ночь, и в Берд-Кейдж-Уолк стояла тишина, нарушаемая лишь изредка уханьем совы, которое эхом откликалось в Сент-Джеймс-Парке. Тусклый свет луны не мог разогнать чернильную темноту комнаты. Глаза Дегтярника постепенно привыкли к темноте, и он разглядел спящего лорда Льюксона. Дегтярник прислушался к спокойному посапыванию.

— Лорд Льюксон, — прошептал он.

Лорд Льюксон простонал во сне и скинул с себя льняные простыни. На нем была белая ночная рубаха, и лежал он на высокой кровати с балдахином, на такой, как известно, спал Луи XIV. Кровать была задрапирована тяжелой, узорчатой тканью, украшенной в нескольких местах пыльными страусиными перьями.

— Лорд Льюксон!

Лорд Льюксон сел и выпрямился, по плечам рассыпались длинные светлые волосы. Он нахмурился, задержал дыхание, прислушался и тут увидел — или ему показалось, что увидел — фигуру в кресле около окна. Лорд засунул руку под подушку и что-то оттуда вытащил.

— Добрый вечер, милорд. Или, скорее, доброе утро.

— Кто здесь? — Голос лорда дрогнул в испуге.

Лорд Льюксон соскользнул с кровати и, подслеповато вглядываясь в темноту, направился к Дегтярнику.

— Кто посмел войти в мою спальню?

Но Дегтярник не успел ответить на вопрос, он почувствовал, как длинное холодное лезвие вонзается в его сердце, и, схватившись за грудь, протяжно закричал:

— Ааааааааа!

Шатаясь, он двинулся к кровати и рухнул на матрас, ощущая, как лезвие проникает все глубже в его грудь.

Лорд Льюксон бросился к двери, вставил ключ в замок и повернул медную ручку, которую всегда заедало. В конце концов он выскочил из комнаты и побежал по коридору. На маленьком столике, стоящем под портретом его матери в юном возрасте, горел ночник. Лорд Льюксон, тяжело дыша, качнулся и вцепился в него руками, как моряк, потерпевший кораблекрушение, цепляется за обломки судна. Постепенно пробираясь сквозь суматоху смешавшихся в голове мыслей, он сообразил, что обладатель того противного голоса ему знаком. Внезапно его будто что-то ударило.

— Синекожий! Во имя всех святых, я убил Синекожего!

Лорд Льюксон зажег свечу от ночника и, покачиваясь, вернулся на место преступления. Собравшись с духом, он вошел в спальню, запер за собой дверь и дрожащей рукой поднял выше свечу. Пламя заколебалось в воздухе, проникшем в душную комнату из парка. Когда он наклонился, чтобы повернуть тело и рассмотреть лицо, труп пошевелился и перевернулся на спину. У лорда Льюксона волосы встали дыбом. Дегтярник застонал, лицо искривилось от боли. Руки его безжизненно лежали по бокам, голова поворачивалась из стороны в сторону. Что это? Синекожий и вправду кажется прозрачным? И тут лорд Льюксон заметил, что вокруг нет крови. Ни капельки! Может, это бред? Или сон? Или он созерцает привидение? Его взгляд отметил движения грудной клетки Дегтярника. Лорд Льюксон придвинул свечу ближе. Кинжал, совершенно чистый, без помощи человеческих рук, дюйм за дюймом выдавливался из прозрачной плоти Дегтярника. Лорд Льюксон в ужасе попятился от страшного привидения.

— Я сплю? — закричал он.

Внезапно кто-то повернул ручку двери и, обнаружив, что дверь заперта, стал с силой стучать.

— Милорд, я слышал крик, вам нужна помощь? — громко сказал слуга.

Лорд Льюксон с трудом выдавил в ответ:

— Нет, нет… Все в порядке. Просто приснился плохой сон… Отправляйтесь спать.

— Спокойной ночи, милорд.

Кинжал со стуком упал на пол, а остолбеневший лорд Льюксон смотрел, как Дегтярник поднялся и сел на край кровати. На его рубашке, как раз над сердцем был виден небольшой разрез. Дегтярник вцепился руками в живот, похлопал себя по лицу, рукам и ногам, будто желая убедиться, что все на месте.

— Я все еще жив? Меня будто вывернули наизнанку и стали взбивать, как масло в маслобойке, — застонал Дегтярник. — Честное слово, меня тошнит.

Его тело сводила судорога. Наконец он пришел в себя и посмотрел прямо в глаза лорду Льюксону. Заметив выражение ужаса на лице своего старого хозяина, Дегтярник усмехнулся и решил исчезнуть в воздухе, но очень медленно, как исчезает пятнышко от теплого дыхания на холодном зеркале. Он не сводил глаз с лорда Льюксона до самого конца. Лорд Льюксон покачнулся и рухнул в кресло, где до рассвета размышлял об ужасном и загадочном происшествии.

* * *

Оправившись после физического потрясения, нанесенного его телу после нападения существа из другого времени, Дегтярник порадовался открывшимся возможностям. Его кинжалом ударили в сердце, а он нисколько не пострадал! Выходит, попадая в свое собственное время, он совершенно непобедим? Нет, решил он, не стоит торопиться и повторять подобный эксперимент. Впрочем, больше всего Дегтярнику принесло удовлетворение то, что лорд Льюксон явно принял его за призрак. Чем, можно сказать, он и был. Призрак из будущего. Теперь лорд Льюксон дважды подумает, прежде чем решит скрыть правду от посетителя из потустороннего мира…

Опыт растворения Дегтярника отличался от опыта Кэйт. Растворившись первый раз в Золотой галерее Святого Павла случайно, Дегтярник стал упорно тренироваться и практиковаться.

Точно так же, как ныряльщики за жемчугом постепенно приучаются все дольше и дольше находиться под водой, Дегтярник в своих путешествиях в 1763 год всегда, сжав зубы, сопротивлялся притяжению будущего, сопротивлялся до тех пор, пока не появлялись блестящие спирали, от которых начинала болеть голова. Вскоре он смог без всякого ущерба для себя проводить в прошлом целых полчаса — то есть почти в три раза больше, чем это получалось у Кэйт. Но в отличие от Кэйт Дегтярник строил планы на всю свою будущую жизнь, опираясь лишь на эту способность растворяться по собственному желанию.

В течение нескольких следующих дней он три раза возвращался в Берд-Кейдж-Уолк. Дегтярник рассчитывал, что, запугав лорда Льюксона, он сможет выжать из него правду. Обычно, причиняя боль людям ради достижения собственных целей, Дегтярник не получал особенного удовольствия от страданий людей. Впрочем, ему приятно было видеть, как корчится лорд Льюксон. Поэтому на вторую ночь Дегтярник только на мгновение появился в ногах кровати лорда, а следующим вечером внезапно вырос перед лордом Льюксоном, когда тот подходил к входной двери. Потом он возник во время ужина, когда лорд Льюксон, сидя в зале в одиночестве, прихлебывал куриный суп. Когда лорд Льюксон опять увидел призрак, который являлся ему уже несколько дней подряд, он уронил в суп серебряную ложку, испачкав при этом шелковый жилет и чистейшую льняную скатерть. Дегтярник уже хотел было сесть и начать беседу, но в коридоре послышались шаги слуги. Дегтярник отошел к окну и спрятался за красной бархатной портьерой. Лорд Льюксон в ужасе не отводил взгляд от окна, пока слуга забирал тарелку с недоеденным супом и ставил на ее место блюдо с жаренной на углях рыбой. Заметив испуг в глазах хозяина, слуга спросил, нужна ли помощь.

— Боюсь, что нет, — ответил лорд Льюксон, который думал, что, как в случае с Макбетом и призраком Банко, только он один может видеть мстительный дух своего старого слуги. Дегтярник, чувствуя, что сейчас расхохочется, немедленно вернулся в будущее, побоявшись разрушить эффект своих страшных появлений. Он решил немного переждать и дня через два приступить к выуживанию правды от лорда Льюксона.

Синекожий постоянно думал о возможном родстве с Гидеоном, но пока ему важнее было наладить отношения с главными фигурами лондонского преступного мира в двадцать первом веке. А в восемнадцатом веке лорд Льюксон не мог думать ни о чем, кроме следующего визита призрака. От любого неожиданного движения, уловленного боковым зрением, душа его уходила в пятки. У него расстроился сон, он потерял аппетит и стал все чаще потреблять вино. Обычно тщательно одетый для посещения «Уайт-клуба», теперь он бывал одет весьма небрежно. Это вызывало пересуды среди его друзей, азартных игроков, и когда один из них предположил, что темные круги под глазами лорда являются результатом его прошлой бурной жизни, лорда пришлось удерживать от вызова наглого парня на дуэль.

Наконец Дегтярник решил снова навестить своего бывшего хозяина в Берд-Кейдж-Уолк. Разумеется, главной причиной визита было желание раз и навсегда выяснить то, что так его тревожило — каковы его родственные отношения с Гидеоном Сеймуром? Но появилась и еще одна причина. От Энджели он узнал, что картины и гравюры определенных художников восемнадцатого века, как она говорила, «дорогого стоят» в больших лондонских аукционных домах. Энджели проделала домашнюю работу и назвала Дегтярнику три имени, которые он должен был запомнить: Томас Гейнсборо, Джошуа Рейнолдс и Джордж Стаббс. Дегтярник не слышал ни об одном из этих джентльменов, но ему был известен другой художник, которого она упомянула, Уильям Хогарт. Они с лордом Льюксоном часто посещали один магазин в Ковент-Гарден, где лорд Льюксон — Дегтярник точно это знал — приобрел несколько гравюр Хогарта, чтобы украсить холл в Берд-Кейдж-Уолк.

И так случилось, что когда однажды вечером лорд Льюксон вернулся из своего клуба, он обнаружил Синекожего за портьерой, висящей у лестницы из итальянского мрамора, а рядом с ним лежала стопка гравюр Хогарта. Посерев от ужаса и понимая, что больше не выдержит этих преследований, лорд в отчаянии пал на колени.

— Сколь долго мне еще это терпеть, о, Дух? — воскликнул он.

И тогда Дегтярник решил, что пришло наконец время задать лорду Льюксону вопрос, который он так долго откладывал.

— Хорошо ли было с вашей стороны, милорд, свести обоих братьев только для того, чтобы обмануть их, не сказав об их родстве, а потом приговорить одного из них к смерти?

Лорд Льюксон закрыл лицо руками. Когда он отнял руки от лица, его щеки блестели от слез.

— Я плохо поступил, Синекожий, и искренне раскаиваюсь в этом. Уверяю, я собирался рассказать тебе… при удобном случае.

— Раньше или позже, но Гидеон Сеймур мог быть повешен! — взорвался Дегтярник. — Так, значит, ЭТО ПРАВДА?!

Лорд Льюксон опустил голову.

— А ты не знал? Мертвые так же ничего не знают, как и живые?

— Ты, дурак, я не мертвец! Меня перенесла в будущее волшебная машина. Я могу возвращаться в свое время только в таком виде. Ха! Ты довел меня, милорд! Я заслуживал лучшего!

— Машина перенесла тебя в будущее?

— Ага, милорд. На сотни лет вперед. Я видел такое, от чего у тебя волосы встали бы дыбом… И теперь я уже богач!

Лорд Льюксон онемел и в изумлении смотрел на Дегтярника. Если бы Дегтярник не был так зол, он заметил бы вспышку страстного желания и хитрости, внезапно промелькнувшую на лице лорда Льюксона.

— Сразу должен сказать тебе, Синекожий, что я не могу поклясться, что вы с Гидеоном братья. Это всего лишь предположение.

— Так брат мне Гидеон или нет?

— Без тщательного расследования я не могу ни утверждать этого, ни отрицать. И увы, лесник, который об этом рассказывал, — мертв.

— Мертв!

— Несчастный случай. Насколько мне известно — неожиданная встреча с браконьером.

— Не играй со мной, милорд!

— Право слово, зачем я стал бы с тобой играть?

— И все же в тот день, когда ты нанимал меня, тебе было известно, что, возможно, Гидеон Сеймур и я — братья!

Лорд Льюксон не отвечал.

— Не отрицаешь этого?

— Ах, как же прошлое держит нас у себя в рабстве! — ответил лорд Льюксон. — Даже если бы ты и Гидеон БЫЛИ братьями — это хоть на йоту изменило бы твою жизнь?

— Но почему ты мне не рассказал о такой возможности, будь прокляты твои глаза! — зашипел Дегтярник. — Правду, милорд!

Лорд Льюксон открыл было рот, но тут же закрыл его. Губы его стали подергиваться.

— Меня это забавляло…

Дегтярник хрипло засмеялся.

— Я тебе верю! Какое ты должен был получать удовольствие от этого секрета в день скачек… натравить брата на брата… Я ведь мог его убить!

— Говорю же тебе! Это всего лишь предположение! — И лорд Льюксон нагло добавил: — Но какое удовольствие было бы видеть самоуверенное лицо Гидеона при известии о том, что в его венах течет твоя черная кровь.

Дегтярник отскочил со словами:

— Кровь есть кровь, милорд, и скоро мы увидим цвет твоей крови!

Дегтярник сильно, со злостью ударил лорда Льюксона, но его бывший хозяин не помчался вверх по лестнице, как должен был бы сделать. Дегтярник почувствовал, что кулак провалился в подбородок его жертвы, как в желе. Он тут же с отвращением выдернул кулак обратно. Лорд Льюксон непроизвольно рыгнул. Его слуга задел корни зубов и оцарапал когтями десну. Лорд еще больше побледнел и начал ощупывать подбородок, проверяя, все ли в порядке. Дегтярник потрогал свою правую руку, но не почувствовал никакой боли. «Значит, — подумал он, — в этом виде меня невозможно победить, но зато и я не могу нанести никакого ущерба противнику…» Он с отвращением посмотрел на лорда Льюксона.

— Я часто слышал, что Гидеон Сеймур — это твоя совесть. Неудивительно, что ты хотел его убить.

Продолжая почесывать подбородок, лорд Льюксон обдумывал слова Дегтярника. Мужчины молча смотрели в глаза друг другу.

— Слушай, Синекожий, давай не будем ссориться. Гидеон обладал редким талантом карманника. Но его переход к праведной жизни был совсем некстати, и я потерял значительную сумму — и, более того, я просто не мог допустить, чтобы он отказался заниматься своим делом. Но все хорошо, что хорошо кончается, и с твоим возвращением закончились и мои беды. У тебя такая хорошая репутация. По правде говоря, без тебя я не мог как следует управлять своими делами…

Дегтярнику было наплевать на эти похвалы — он не доверял бывшему хозяину. Интересно, что теперь у него на уме? Милорд такой же ненадежный, как и всегда…

— У меня не было известий о Гидеоне с тех пор, как он спасся из Тибурна, — продолжал лорд Льюксон. — Может, волшебная машина и его перенесла в другое время?

— Нет, он остался здесь с мастером Питером Скокком. Это я отправился в будущее вместе с мисс Дайер и ее отцом.

— Значит, мальчик все еще здесь! Занятно!.. И машина у тебя?

— Нет…

— Тогда как…

— Я могу, растворившись, вернуться сюда, но только на короткое время. Я все равно должен возвращаться в будущее.

— Так же, как это проделывали мисс Дайер и мистер Скокк! Но машина позволяет тебе путешествовать из одного века в другой по твоему желанию?

— Выходит так…

— Тогда ты должен тщательно исследовать это искусное устройство!

— Я ничего в этом не понимаю! — разозлился Дегтярник. Он начал ощущать, как его что-то тянет. В него вцепились невидимые силы. — А теперь, милорд, я должен попрощаться. Думаю, ты не поскупишься, отдашь мне эти ничего не стоящие гравюрки как компенсацию… Ты был не прав, скрывая от меня эту тайну…

Лорд Льюксон засмеялся.

— Хочешь сказать, что в будущем ценятся картины мистера Хогарта? Возьми их, Синекожий! Я хочу как следует расплатиться за то плохое, что сделал тебе. Я всегда восхищался тобой, и, думаю, ты заслуживаешь лучшего…

Дегтярник почувствовал боль, скривился и вцепился в картины, успев прошептать:

— За это я смогу купить дом в два раза больше, чем Темпест-Хауз.

Он прикрыл веки, и блестящие спирали закрутились перед глазами. Он начинал растворяться. Лорд Льюксон, вытянув руки, кинулся к бывшему слуге, который становился все более прозрачным. Дегтярник слышал, как лорд зовет его, но будто бы издалека:

— Обещай, что еще вернешься, Синекожий! Я тоже жажду увидеть будущее! Если ты согласишься мне помочь, я сделаю заказы всем художникам Лондона! И я горы сверну, чтобы выяснить, каковы истинные отношения между тобой и Гидеоном Сеймуром. Только скажи слово, и все будет сделано!

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Тайная подготовка

Признание доктора Пирретти

Доктор Дайер сдержал обещание, данное мистеру Скокку в Миддл-Харпендене. Он немедленно связался с миссис Скокк и объяснил, что ее муж находится вместе с Кэйт в середине восемнадцатого века, где разыскивает Питера. Миссис Скокк бросила трубку и залилась слезами. Но когда в течение двенадцати часов ее муж так и не позвонил, она все-таки позвонила Дайерам. Мать Кэйт подтвердила слова мужа и устроила миссис Скокк разговор с доктором Пирретти в Штатах. Разговор состоялся не сразу, поскольку доктор Пирретти должна была переключиться на тайную телефонную линию, чтобы избежать прослушивания.

И теперь мать Питера стояла у окна гостиной, сжимая телефонную трубку и уставившись на солнечный Ричмонд-Грин, а доктор Пирретти повторяла то же самое, что рассказывал доктор Дайер. Миссис Скокк не сомневалась ни в ее искренности, ни в раскаянии профессионала, высказанном доктором Пирретти, и, несмотря ни на что, даже испытывала теплые чувства к ней.

Доктор Пирретти была весьма честным человеком и потому объяснила, что она была против того, чтобы говорить миссис Скокк всю правду. Она также сказала о своей тревоге по поводу непредсказуемости эффекта эксперимента с антигравитационной машиной и о своей решимости так или иначе покончить с этой машиной.

— Я так сожалею, что пришлось рассказать вам все об этом, у вас и так хватает поводов для беспокойства, но, пожалуйста, — настаивала доктор Пирретти умоляю, проявите максимальную осторожность. Если эта история выйдет наружу, последствия могут быть катастрофические.

Когда миссис Скокк положила трубку, она с удивлением почувствовала себя совершенно отделенной от всего мира. Ее взгляд следил за группой детей с маленькой собачкой. Компания шла к красному почтовому ящику по дорожке, пересекающей Ричмонд-Грин. Никогда еще она не ощущала себя такой одинокой.

Миган обещала Кэйт следить за Сэмом. На следующий день после школы она как раз зашла к нему. Неожиданно на ферме появилась миссис Скокк. Она приехала в Дербишир, чтобы лично поговорить с доктором Пирретти и миссис Дайер. Миган и Сэм сидели за столом на кухне и ели бисквит с арахисовым маслом, когда мама Кэйт привела в кухню красивую женщину с черными коротко стриженными волосами, чтобы познакомить ее с детьми.

— Это мама Питера, — сказала миссис Дайер.

Взрослые закрылись в столовой и проговорили целых три часа. Миган осторожно приоткрыла дверь в столовую, чтобы попрощаться перед уходом домой. Миссис Скокк сразу же встала и попросила Миган прийти еще, да поскорее, потому что ей хочется все узнать о Кэйт и о том, что та рассказывала, если рассказывала, о времени, проведенном с Питером в восемнадцатом веке.

— Кэйт такая же, как ее папа, — сказала Миган. — Они оба невероятно решительные.

— И упрямые! — заметила миссис Дайер.

— Спасибо! — улыбнулся ее муж.

— Уверена, Кэйт и папа Питера найдут вашего сына, — сказала Миган.

Миссис Скокк благодарно улыбнулась ей и обняла.

— Думаешь, все-таки есть надежда?

— Уверена.

Миссис Скокк хотела поселиться в ближайшем отеле, но ее уговорили остаться на ферме. Гораздо легче быть рядом с людьми, которые хорошо понимают твои чувства. Миган часто приходила к Сэму, и, по негласному договору хранить тайну и поддерживать друг друга, все пятеро — двое детей и трое взрослых — старались отгонять плохие мысли, которые неизбежно и постоянно ими овладевали.

Когда доктор Пирретти сообщила Дайерам, что едет в Манчестер с антигравитационной машиной Расса Меррика, папа Кэйт предложил забрать ее из аэропорта. За завтраком что-то в воскресной газете привлекло его внимание.

— Вы только посмотрите на это! — крикнул он из столовой, пролив кофе на блюдце.

Он вошел в кухню с газетой в руках.

— Это же наш беглец из восемнадцатого века!

— Дайте, дайте мне посмотреть, — сказал Сэм, ныряя под руки доктора Дайера и просовывая голову между папой и газетой.

— Оох! Это Дегтярник, посмотрите! Он растворяется!

Миссис Дайер глянула на газету из-за плеча мужа.

— Откуда ты знаешь, что это Дегтярник? Он же стоит спиной.

— Я узнал его по вывернутой шее.

— Что, скажите на милость, он делает с какой-то картиной, на которой изображена лошадь?

— Это не какая-то картина с лошадью — это же Джордж Стаббс. Национальная галерея однажды заплатила много денег, чтобы оставить эту картину в стране…

— И Дегтярник ее украл? — спросила миссис Скокк.

— Странно… но нет…

— Что же он тогда делает?

— Из того, что тут говорится, понятно, что он всего лишь наклеил красный кружок в нижний правый угол картины.

— И это означает, что картина продана? — спросила миссис Дайер.

— Именно так!

Миссис Скокк засмеялась.

— А что об этом думает полиция?

— Они относятся к этому как к какому-то трюку — не понимают, как и зачем он это проделал. Но поскольку ничего не было украдено, сомневаюсь, чтобы они потратили много денег налогоплательщиков на расследование этого дела…

— Однажды своровал — всегда будешь вором… Как вы думаете, нам нужно связаться с полицией? — спросила миссис Дайер.

— Мам, нельзя! — сказал Сэм. — Нельзя же рассказать им о путешествии во времени.

— Если он начнет убивать людей, а не только наклеивать красные кружки на картины с конями, — сказал доктор Дайер, — тогда нам придется еще раз об этом подумать. Но сейчас у нас есть дела поважнее…

Прибытие доктора Пирретти с антигравитационной машиной Расса Меррика воодушевило обитателей фермы. Доктор Дайер вывез машину из аэропорта Манчестера под видом холодильника. Машина не была полностью закончена. Доктор Дайер тайком вынес из лаборатории вместе с большой сумкой деталей записи Тима Уильямсона. И двое ученых трудились без отдыха, пока не добились нужного результата. К тому времени, когда они закончили работу, эта машина отличалась от машины Тима лишь устройством, которое обеспечивало безопасность. С помощью этого устройства доктор Дайер намеревался вводить код перед запуском машины.

— А что случится, если ты забудешь код? — спросил Сэм в день окончания работы.

— Тогда я просто вернусь обратно, ясно?

Доктор Дайер хотел было рассказать коллегам о том, что они собираются сделать, но доктор Пирретти отсоветовала.

— К тому времени, когда они этим заинтересуются, я уже уничтожу машину вместе со всей документацией. Я это сделаю, несмотря ни на что. Но если мы потерпим неудачу… тогда, возможно, я передумаю.

Доктор Дайер по своему горькому опыту знал, как долго в 1763 году длятся путешествия даже в несколько миль. Он хотел оказаться как можно ближе к Гидеону и Питеру, поэтому принял решение перевезти машину к Хоторн-Коттеджу, поскольку подозревал, что Гидеон скорее всего взял Питера в Дербишир, не рискнув оставить в Лондоне. Правда, неизвестно, где именно находится Хоторн-Коттедж и сохранился ли он вообще. Миссис Дайер и миссис Скокк вместе с Сэмом и Миган отправились в местное управление, чтобы изучить старые записи и карты. К концу второго дня они нашли официальный документ, датированный началом девятнадцатого века, который ясно обозначал местонахождение Хоторн-Коттеджа. Он располагался приблизительно в миле от школы Кэйт.

— Наверняка это то, что мы ищем! — воскликнула Миган.

Миссис Дайер и миссис Скокк согласились с ней, все нырнули в «лендровер», намереваясь до темноты посмотреть на коттедж. Миссис Дайер обнаружила, что ей известен стоящий в симпатичном садике коттедж, чьи каменные стены сохранились лучше, чем его название. Она часто проезжала мимо него, но не была знакома с владельцами. У нее перехватило горло, когда она связала это место с Гидеоном Сеймуром, который теперь уже представлялся ей совершенно реальным человеком.

Наступил канун отправления доктора Дайера. Доктор Пирретти и доктор Дайер прохаживались по двору фермы. Ученые договорились, что доктор Пирретти будет присутствовать при отправлении. Если отец Кэйт не вернется, то доктор Пирретти решит, строить или не строить другую машину.

Когда они вошли в столовую, все уже сидели за длинным обеденным столом. Малыши давно были в кроватях, а шестеро конспираторов — этот титул присвоила им Миган — накладывали себе еду, которую доктор Дайер упорно называл своей последней едой, что раздражало его жену. Каждый раз, когда он это говорил, миссис Дайер шлепала его кухонным полотенцем.

Все старались быть спокойными и веселыми. Миссис Дайер накрыла стол лучшей скатертью и зажгла свечи. Сэм дал отцу свой счастливый камешек — кусочек от Синего Джона из подземных пещер Кэстлетона. А доктор Пирретти принесла две бутылки розового шампанского — одну, чтобы поднять тост за мистера Дайера в преддверии его спасательной экспедиции, а другую, как она объяснила, они выпьют, когда он вернется. Миссис Дайер спросила доктора Дайера, не смог бы он взять маленькую фотографию, чтобы отдать ее Питеру. Фотография была сделана его дедом пару лет назад на берегу Девона. На ней Питер лежит на гавайском полотенце между мамой и папой. Они тогда дружно уснули втроем, одна рука Питера оказалась под шеей мамы, а другая — под шеей папы.

— Скажите ему, что я хочу получить эту фотографию назад, — сказала она. — Это одна из моих любимых…

Доктор Дайер опустил глаза и кивнул. А жена крепко сжала его руку под столом.

Они доедали принесенные Миган шоколадные трюфели, когда доктор Пирретти заговорила.

— Я должна сделать одно признание, — резко сказала она.

Все выжидающе смотрели на нее.

— Я разговариваю сама с собой.

Все рассмеялись.

— Не обращай внимания, Анита, — сказал доктор Дайер. — Такое со всеми бывает…

— Я хочу сказать, что разговариваю с собой в том месте, которое я принимаю за параллельный мир.

В столовой повисло неловкое молчание. В камине развалилось прогоревшее полено, и мистер Дайер щипцами запихнул его поглубже.

— Не понимаю, Анита, — сказала миссис Дайер.

— Я тоже не понимаю. Хотелось бы понять. Рискуя навсегда остаться в ваших глазах чудачкой, я вынуждена кое-что рассказать… Видите ли, у меня возникает отчетливое ощущение, что в голосе, который я слышу, звучит чрезвычайная обеспокоенность чем-то мне непонятным…

— Голос? О чем ты говоришь, Анита? — встревожился доктор Дайер.

— Полагаю, вам известно, что я страдаю головными болями с тех пор, как приехала в Дербишир. Некоторое время назад я была в соборе Святого Павла. В Галерее Шепотов, где раздается эхо и слышны все эти искаженные голоса. Это эффект тамошней архитектуры — звуковые волны отражаются от стен таким образом, что если кто-то шепчет на одной стороне собора, на другой стороне его замечательно слышно. Так вот, в этих шепотах слышно то, что напоминает мне о шумах, иногда возникающих в моей голове.

— Вы имеете в виду, что слышите такие же голоса? — спросила миссис Дайер.

— Не совсем. Я бы сказала, что вижу голоса. На самом деле, теперь я осознала, что это один голос. Просто кажется, будто я слышу шумы, пока я… не вслушиваюсь в них… и тогда это скорее зримо… Простите, трудно объяснить. Если не испытал сам, не поймешь. И еще… кажется, что ты пережил это прежде и знаешь, что случится потом…

— И кто, по-твоему, говорит с тобой? — осторожно спросил доктор Дайер. Он внезапно вспомнил, как доктор Пирретти разговаривала с ним во сне, когда была в больнице. Возможно, его уважаемая коллега повредилась в рассудке?

— Легче было бы начать с того, что, как я думаю, она говорит…

— Она? Хорошо. Начинай с этого. И что же она говорит?

— Она снова и снова, пока я всего не усвою, повторяет одно и то же. Немножко похоже на то, как слушаешь радио, которому невозможно ответить. Это сложный и мучительно медленный процесс… и существует опасность услышать или интерпретировать услышанное неправильно… О господи, когда я это говорю вслух, звучит как бред сумасшедшего…

— Анита! Ради бога, продолжай! — перебил доктор Дайер. — Мы не считаем тебя сумасшедшей!

— Хорошо, — глубоко вздохнула доктор Пирретти. — Когда мы узнали о путешествии во времени, больше всего меня пугало, что, думая о прошлом, мы почти на сто процентов были уверены, что оно, в сущности, может быть переписано. Голос, похоже, говорит мне, что это не единственная проблема. Путешествия взад-вперед во времени создают множество параллельных миров. Думаю, голос говорит об одном из фундаментальных законов природы, который заключается в том, что однажды случившееся не может быть уничтожено… Следовательно, вы имеете два мира — один, где все переделано, и другой, где все остается без изменений. Если это так, то, я полагаю, должен существовать параллельный мир, в котором Питер и Кэйт никогда не отправлялись в 1763 год, а просто вернулись домой пообедать…

— А это подразумевает, — сказал доктор Дайер, — что если ты права, то может существовать неопределенно большое число параллельных миров…

И мы ответственны за создание этих миров, — закончила доктор Пирретти.

— Вы всерьез предполагаете, — спросила миссис Скокк, — что может быть множество миров с дубликатами Дербиширов и Ричмонд-Грин, Атлантических океанов… Сэмов и Миган?

Доктор Пирретти кивнула.

— Это невозможно представить, правда? И потому, отвечаю на твой вопрос, Эндрю, — персона, которая, как я считаю, разговаривает со мной, есть я сама в параллельном мире.

Доктор Дайер вздохнул и даже присвистнул.

— Анита, уверен, ты понимаешь, как трудно все это сразу осознать…

— Понимаю. Но я не могла больше носить это в себе. Тревога, что я, может быть, права, в конце концов пересилила замешательство, которое я испытывала как ученый. Возможно, я не права.

— А если это своего рода продвинутая телепатия или что-то в этом роде? — спросил доктор Дайер.

Внезапно он почувствовал, что очень устал и испытывает сильнейшее раздражение от своей коллеги. Голоса! Дубликат мира!

— Анита, уж не хочешь ли ты убедить меня, что завтра я не должен ехать? В любом случае я намерен вернуться в то время, чтобы найти Кэйт, Питера и его отца, и я намерен привезти их обратно, что бы ни говорили твои голоса. Или ты считаешь, это плохая идея?

— Не знаю! Может, голос и прав, но как узнать об эффекте сосуществования множества миров во Вселенной?

— Что ж, хотелось бы мне, чтобы мой дубликат в параллельной Вселенной попытался связаться и со мной тоже, и тогда, возможно, я нашел бы выход из этого затруднительного положения… — лукаво сказал доктор Дайер.

— Он явно пытается, — ответила доктор Пирретти. — Он просто орет в твои уши, но ты его не слышишь.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Путешествие во Францию начинается

Подозрения Кэйт усиливаются

Утром 11 сентября 1792 года Питер Скокк пребывал в сильнейшем возбуждении. Он начал испытывать удовольствие от общения с отцом, даже осмелился надеяться, что они могли бы стать друзьями на то короткое время, что проведут вместе. Так что, с одной стороны, ему очень хотелось насколько возможно отложить отъезд отца, с другой — случай с Кэйт на Голден-Сквер подстегивал в нем желание скорее починить антигравитационную машину. В его сознании запечатлелся образ испуганной и одинокой Кэйт. Он не мог от него избавиться. Питер ощутил нечто такое, в чем не мог бы признаться ни Кэйт, ни отцу. В нем пробудилось то, что долго дремало в бездействии, и он скорее почувствовал, чем увидел, блестящие спирали, которые когда-то возникали в пространстве перед тем, как он растворялся. И все же что-то переменилось: Кэйт не то чтобы двигалась между двумя противоположными полюсами, она скорее была зажата между ними. Быть может, крючки, которые затягивали Кэйт в ее собственное время, каким-то образом оказались поврежденными? Питера преследовало воспоминание об ужасе в глазах Кэйт. Ему так хотелось помочь ей! И его огорчало, что, даже прожив такую долгую жизнь, невозможно найти решение, которое вывело бы из этого затруднительного положения. Ребенком он как должное принимал, что взрослые всегда знают, что делать. Теперь же понимал, что происходит на самом деле: взрослые часто испытывают такие же затруднения перед решением задачи, как и дети, но, поскольку им не к кому обращаться, они все решают сами.

Неожиданно Питер вспомнил, что сказала Огаста, дочь преподобного Остина, о Кэйт, которая «летала, как летучая мышь». Что бы это значило? Надо отправляться во Францию прямо сегодня, подумал Питер. Будем надеяться, что этот маркиз де Монферон действительно такой изобретательный, каким представляет его себе сэр Джозеф.

Кто-то осторожно постучал в дверь.

— Входи, Джон!

Лакей нес умывальник с большим кувшином, два свежих льняных полотенца и разрисованную птицами и цветами миску с горячей водой, от которой шел пар. Лакей едва удерживался от зевоты, потому что ночью ему пришлось открывать задние ворота для ночных мусорщиков. Они приходили опустошать вонючую помойную яму, чтобы запахи не мешали благородным людям. Джон уже часа два как поднялся. В специально отведенной комнате подвала он чистил туфли и ботинки для всего дома. Затем при помощи насоса накачал воды, наполнив бак наверху дома, откуда через простую систему свинцовых труб она поступала на каждый этаж. Теперь, после того как он вычистил и разложил одежду Питера в гардеробной комнате, пришло время помочь хозяину подготовиться к наступающему дню.

Джон, человек со строгим лицом, которого более тридцати лет назад сэр Ричард переманил от лорда Честерфилда, всегда был фаворитом хозяев. Он расхаживал с видом пресыщенного жизнью человека, обладающего едким чувством юмора и любовью к непозволительным шуточкам. Ханна, например, после случая с перьями и большим домашним пауком отказывалась подниматься по лестнице перед ним. И хотя хозяин его уже давно стал абсолютно безупречным джентльменом, Джон все еще относился к Питеру Скокку как к неловкому беспокойному молодому человеку, который разбил больше фаянсовой посуды в свой первый визит в Линкольн-Инн-Филдс, чем все семейство Пикардов за целый век. Постепенно Джон привык к эксцентричному поведению хозяина. Например, у Питера была мания — чистить зубы, что он делал после каждой еды, поскольку боялся дантистов и называл способ их лечения варварским. Этот страх всегда казался Джону абсурдным. В конце концов, если вам не нравится дантист, никто не заставляет вас обращаться к нему (что дурного в том, что для удаления зуба применяют веревку, а потом тихонько закрывают дверь?). И все-таки мистер Питер посещал дантиста хотя бы дважды в год, а дантист, получив от него золотые монетки, бывал весьма счастлив. И еще, на ежегодный праздник дня рождения требовалось поджарить небольшие кусочки говядины, которые мистер Питер ел, положив между двумя кусками хлеба, с куском растопленного сыра и жареным луком, к этому следовало подавать жареную картошку, нарезанную длинными палочками. Повар часто соблазнял его такими деликатесами, как свежие устрицы, пирог с телячьей головой или рубец в уксусе, но хозяин, непонятно почему, всегда отказывался. Джону нравился Питер Скокк. Он был хорошим хозяином — таких хозяев совсем немного: он даже заплатил доктору, когда у Джона в прошлом январе был бронхит.

Хозяин и слуга немного поговорили и в тысячный раз приступили к привычным утренним процедурам. Питер снял ночной колпак, распустил завязки на вороте широкой ночной рубахи и сел в кресло красного дерева перед умывальником, где Джон разложил туалетные принадлежности и бритвенный прибор. Когда Питер только начинал знакомиться с обычаями этого века, отношения с домашней прислугой вызывали в нем большие сомнения. Он все время старался помочь слугам. Его благие намерения часто вызывали сопротивление, поскольку это смущало слуг, которые думали, что плохо исполняют свою работу. Впрочем, через несколько лет Питер так привык к своему социальному положению, что уже редко задавался вопросами по этому поводу и, сказать по правде, теперь уже находил, что жизнь без постоянной помощи и участия Ханны и Джона была бы весьма затруднительна.

Лакей взбил приятно пахнущую мыльную пену для бритья и аккуратно нанес ее мягкой кисточкой на лицо Питера. Его хозяин всегда закрывал глаза, чтобы не попала пена, и, бывало, снова погружался в сон. Джон забавлялся тем, что во время процедуры дотрагивался до кончика носа хозяина и натягивал кожу на его щеках, всегда готовый сделать смиренное лицо, если бы хозяин открыл глаза — но Джон еще ни разу не попадался.

Затем Джон брал ремень для правки бритв, которые он обычно затачивал до такой остроты, что они становились смертельно опасными. Сосредоточившись так, что его желтые зубы прикусывали нижнюю губу, Джон нападал на щетину хозяина и брил его до тех пор, пока лицо Питера не становилось мягким и розовым, каким и должно быть лицо ухоженного английского джентльмена. Джон подавал Питеру полотенце, поскольку знал, что хозяин предпочитает вытирать лицо сам.

— Вы хотите, чтобы я сопровождал вас во Францию, сэр?

— Нет, Джон, — сказал Питер, поднимаясь с кресла и возвращая полотенце слуге. — Вряд ли я буду отсутствовать больше четырех или пяти ночей, я предпочел бы, чтобы в мое отсутствие ты ухаживал за мисс Дайер.

— Хорошо, сэр, я немедленно упакую ваш чемодан.

В дверь снова постучали. Джон открыл дверь и увидел мистера Скокка в ночной рубахе, который прижимал к щеке носовой платок в пятнах крови.

— Готов принять ваше предложение, Джон. Попытался справиться сам, но мне это не удалось. У меня уже отросла борода, а здесь я ни разу не видел ни одного мужчины, который не был бы хорошо выбрит. Но при одном только взгляде на эту острую бритву, мне сразу представился фонтан крови, бьющий из моего горла…

Хозяин и слуга обменялись понимающими взглядами, но оба сохраняли невозмутимый вид.

— Я брею мужчин этого дома уже тридцать лет, и большинство из них, говорят, живы, ведь так, сэр?

— Это правда, — сказал Питер. — В сущности, я не припомню, чтобы за последнее время мы видели фонтаны крови, не видели даже и ручейка. Может быть… пару капелек…

— Да, да, да. Шутите, шутите, — ответил мистер Скокк. — Но без некоторой помощи я или испугаюсь на всю жизнь, или опозорю за границей образ английского джентльмена…

— Совершенно верно, сэр, — сказал Джон, указал мистеру Скокку на кресло около умывальника и стал намыливать его лицо, — но этого не случится.

Питер наблюдал, как его лакей начал затачивать блестящую бритву всего лишь в паре дюймов от лица мистера Скокка. Испуганный взгляд гостя следил за быстрыми движениями лезвия, которое с легкостью могло бы перерезать горло, потому мистер Скокк отклонил шею как можно дальше. Лакей выдернул седой волос из-под своего напудренного парика и дал ему упасть на лезвие бритвы. Отец Питера судорожно сглотнул, увидев, что волосок упал, рассеченный надвое. И вот уже лезвие приблизилось к его шее.

— Приятно видеть, Джон, что твои руки не дрожат так, как это было совсем недавно, — заметил Питер.

Джон вытянул руку с бритвой — его рука подрагивала.

— Да, мой недуг несколько утих, сэр.

Несчастная жертва, почти не дыша, вцепилась в ручки кресла. Лакей точными движениями стал удалять заросли щетины. На лбу мистера Скокка выступили капельки пота. Наконец он, почувствовав прикосновение прохладного льна к коже, вздохнул с облегчением. Джон поднес к нему зеркало.

— Достаточно ли хорошо я побрил вас, сэр?

— Да, спасибо, Джон, очень хорошо!

И только тогда Питер позволил себе рассмеяться, а Джон, вытянув руки, которые были неподвижными, как скала, заверил мистера Скокка, что тот не подвергался никакой опасности.

Джон ушел помогать Ханне с завтраком, а мистер Скокк поднялся и весьма непринужденно шлепнул Питера по спине.

— Я не собираюсь обижаться на шуточки в мой адрес, но предупреждаю, могу и ответить. То, что мы, люди двадцать первого века, не можем исправить антигравитационную машину, вовсе не значит, что мы абсолютно беспомощны…

— Когда мы прибудем во Францию, я научу вас пользоваться опасной бритвой. Это проще, чем кажется.

— Я обязательно покажу Питеру, чему его старый папочка научился в восемнадцатом веке, хотя вряд ли это произведет на него впечатление.

Питер удивился и огорчился, поняв по голосу отца, что он беспокоится о том, как к нему отнесется сын. Мистер Скокк задумался, сомневаясь, можно ли быть откровенным с Джошуа, затем, решив, что можно, продолжал:

— Знаете ли вы, какими были последние слова, сказанные мне Питером?

Питер покачал головой, но, разумеется, он это хорошо помнил. С той ссоры началась череда всех этих бедственных событий. К этой ссоре Питер за прошедшие тридцать лет возвращался тысячу раз, и сейчас воспоминания нахлынули на него с новой силой. Он даже услышал металлический звук крышки бака для мусора, куда отец выбросил подгоревшую яичницу, назвав его перед этим гадким ребенком. Он вспомнил, как взлетел по лестнице, жутко разозлившись на отца за то, что тот в третий раз не сдержал обещания по поводу дня рождения. Питер тогда обернулся, стоя на лестнице, и крикнул так громко, что заболело горло. И эти ужасные слова, сорвавшиеся с губ, все еще разъедали сознание, как уксусная кислота…

— «Я тебя ненавижу!» — вот что крикнул он мне, перед тем как хлопнул дверью своей комнаты. «Я тебя ненавижу!» Я до сих пор слышу его крик… и вижу выражение его лица.

— Он так не думал… Наверняка это было сказано в пылу ссоры.

— Питер сказал так, потому что разозлился, но я не сомневаюсь, что именно это он и имел в виду. Слишком часто я ставил на первое место работу, а не сына. Я должен был уделять ему больше внимания…

— Нет, нет, я… По правде говоря… Знаете ли, Питер доверял мне и многое рассказывал. Он в то время был еще таким маленьким. Поверьте, Ник, с годами Питер стал жестоко раскаиваться в том, что сказал, и я знаю, он хотел бы вернуть время вспять и стереть эти слова.

— Нет, Джошуа. Спасибо вам, вы стараетесь облегчить мое состояние. Но я знаю своего сына.

Питер посмотрел в сторону. Конечно, ему не хотелось, чтобы отец узнал, кто он такой, и все же очень трудно было удержаться и не сказать. Как же хотелось отбросить назад прожитые годы и крикнуть отцу: «Неужели ты не понимаешь, кто я такой?!»

— Джошуа?

— Да, Ник?

Мистер Скокк положил руку на руку Питера.

— Вы, должно быть, были очень близки с моим сыном. Пожалуйста, расскажите о нем. Каким он был мужчиной… Чего достиг… Был ли счастлив?

Питер с трудом сдерживал свои чувства и, сжав зубы, молчал. Молчал так долго, что отец начал терять терпение.

— Я что, не должен расспрашивать вас, Джошуа?

— Право слово, дело не в этом… Я расскажу вам все о вашем сыне и его жизни в незнакомой стране, Ник. Расскажу вам все, что знаю о нем. Но не сейчас. Давайте поговорим по дороге во Францию. Нужно собираться в дорогу, мы должны торопиться, если хотим попасть в Дувр до темноты… И возможно… возможно, вы могли бы рассказать мне о его матери. Питер так часто о ней говорил… Мне бы хотелось побольше узнать о ней.

Столовая была залита утренним солнцем. Кэйт, наморщив веснушчатое лицо, оттолкнула тарелку с хлебом и маслом и встала.

— Пожалуйста, не оставляйте меня здесь! Я хочу поехать.

— Кэйт, это опасно, там же революция, поверь мне, кровавая революция. Не говоря уже о том, что Франция воюет с Пруссией…

— А вы сами хотели бы остаться здесь? Кроме того, я могу быть полезной, я начала учить французский…

— Я жил там несколько лет, — возразил мистер Скокк, — и вполне бегло говорю по-французски.

— Но я могу растворяться!

— Вот-вот! И вспомни, что случилось с тобой вчера. Тебе от этого становится так плохо — будет лучше, если ты останешься.

— Я не больна! Со мной случилось что-то странное, но я не больна. Неужели вы и в самом деле думаете, что мне лучше сидеть здесь в одиночестве и беспокоиться, что там у вас происходит? Питер и Гидеон тоже уезжали без меня. Я это ненавижу. Все потому, что я девочка?

Выведенный из терпения мистер Скокк воздел руки.

— Я всего лишь пытаюсь сделать верный выбор! Стараюсь думать о том, как на моем месте поступили бы твои родители…

— Я считаю, что мы должны прислушаться к Кэйт, — спокойно сказал Питер. — Я понимаю ее страх перед одиночеством в сотнях лет от близких…

— Спасибо, Джошуа! — сказала Кэйт.

Мистер Скокк сосредоточенно посмотрел на нее и вздохнул:

— Хорошо. Это против здравого смысла, но если ты этого хочешь… Только не ввязывайся сама в неприятности, ладно?

— Если мисс Кэйт собирается во Францию, — воскликнула Ханна, — тогда уж и мне надо поехать, несмотря на революцию и на их жирные соусы! Вы, джентльмены, защитите ее от смерти, в этом я уверена, но мисс Кэйт такая бледненькая и так плохо выглядит, а вы можете просто не заметить, что она устала, или что нужно подкормить ее, или спеть ей веселую песенку.

— Вы недооцениваете мужчин, моя дорогая Ханна! — возразил Питер. — Вы думаете, мы можем быть столь бесчувственными к своим друзьям?

Ханна и Кэйт промолчали, а Питер, казалось, даже обиделся.

— Поверьте, Джошуа, — сказал мистер Скокк, — в двадцать первом веке мужчинам не легче — а в чем-то даже и труднее. Вы по крайней мере не чувствуете необходимости развивать в себе женские черты характера, чтобы потом вас высмеивали за недостаточную мужественность…

— Скажите на милость! — разочарованно воскликнула Кэйт, и Питер рассмеялся, увидев, как отец смог справиться с Кэйт. «Я и не подозревал, — подумал Питер, — что у него есть такие таланты».

— Пусть они верят в свое превосходство, Джошуа, — продолжал мистер Скокк. — Каждому человеку необходимо поощрение.

Кэйт бросила в него хлебным катышком, и мистер Скокк пригнул голову, подмигнув Питеру.

— Это же шутка, Кэйт! Ты умненькая девочка, но тебе следует научиться понимать шутки.

Кэйт от бессилия зло топнула ногой.

Можно понять, почему Питер был сыт по горло своим папочкой, подумала она.

— Что ж, решено, — быстро сказал Питер улыбаясь. — Нас будет четверо. Две персоны прекрасного пола и две…

— …не такого уж прекрасного, — закончила Кэйт.

Они должны были попасть на первый же корабль, отходящий из Дувра в Кале. Если удастся поймать ранний дилижанс, который отходит от Джордж-Инн в Саутуорке, то к вечеру они доберутся до порта. Они уже опаздывали, поскольку Ханна долго упаковывала чемодан для Кэйт и для себя, при этом пришлось ей напомнить, что путешествие займет несколько дней, а не несколько месяцев. Питер, который пообещал кучеру наемной кареты лишний шиллинг, если он доставит их вовремя, постоянно поглядывал на свои карманные часы. Увы, их путешествие через Темзу оказалось не столь спокойным, как он надеялся.

Выезжая из Линкольн-Инн-Филдс, они попали в облако пыли: рабочие разрушали стены дома двенадцать. Кучер и Джон (который сопровождал их до станции дилижансов, чтобы помочь там с багажом) сидели наверху и едва не задохнулись и не ослепли от разъедающей глаза пыли. Пришлось дожидаться, пока кучер оправится от приступа кашля.

Ханна от досады ворчала:

— Не понимаю, зачем джентльмену нужно все разрушить, чтобы потом снова все построить. Его повар рассказывает, что хозяин, путешествуя за границу, как безумный собирает статуи и всякие древности и что у слуг уходит целая вечность на то, чтобы стряхнуть с них пыль.

— Поскольку Джон Соуэйн заказал строительство Английского Банка, Ханна, я думаю, мы должны наконец позволить ему переделать свой дом, — сказал Питер. — Он был весьма любезен и не так давно показал мне свою коллекцию — статуи из Греции и Рима и множество разных очаровательных древностей. Впрочем, когда я увижу его в следующий раз, я напомню ему, что стоит дважды подумать, прежде чем добавлять что-то к коллекции, ведь пыль представляет собой нешуточную опасность…

Ханна пренебрежительно фыркнула, Кэйт захихикала и сразу же стала похожа на ту девочку, которую Питер когда-то знал. Ханна была права: Кэйт плохо выглядела и была очень бледной. Внезапно, хотя вовсе не было холодно, Питера пробрал озноб — будто пронзило предчувствие какой-то опасности.

Они говорили о маркизе де Монфероне, который, как уверял сэр Джозеф, был почти гением.

— Как забавно, что некто из восемнадцатого века — скажите на милость! — больше понимает в электричестве, чем я! — заметил мистер Скокк.

— Мы в этом веке не так уж невежественны, мистер Скокк, уж простите меня за такие слова, — сказала Ханна, оскорбленная его замечанием. — А что, вот у меня есть тетя, которую вылечили электричеством в больнице Миддлсекса, а ведь она неподвижно лежала из-за апоплексического удара. Это было чуть ли не двадцать лет назад!

Питер громко рассмеялся. У отца и правда был особый талант, не желая того, обижать людей. Интересно, почему он сам в детстве не понимал, что отец делает это не со зла?

— Ханна, я уверен, мистер Скокк не имел в виду, что люди этого века в чем-то ниже их.

— Нет, конечно, я не имел этого в виду, Ханна, и не хотел никого оскорбить…

— Так и не начинайте, мистер Скокк…

Питер высунул голову в окно и потом сказал:

— Это путешествие длится целую вечность. Ничего не понимаю.

Они действительно двигались очень медленно. Проехать было трудно, очень много карет направлялось именно к Флит-стрит. Кэйт тоже выглянула в окно и стала разглядывать город.

Оживленные толпы лондонцев нескончаемой рекой струились по обе стороны кареты. Богатые и бедные, толстые и тонкие, молодые и старые. Вон компания молодых щеголей, бросивших одного из своих приятелей в лошадиную поилку. Как ни странно, несчастного это, похоже, не слишком огорчило. Он поднялся, весь мокрый, и отвесил поклон окружающим зевакам. Потом, там, где Шу-Лэйн встречается с Флит-стрит, им пришлось остановиться, чтобы дать дорогу широкой телеге, и Кэйт увидела одинокую молодую женщину в шелковом платье цвета осенних листьев. Женщина стояла на углу, как статуя, вцепившись в веер, ее большие темные глаза были полны печали. Спустя секунду карета тронулась, и прекрасная женщина с веером пропала из виду.

В это утро вовсю работали уличные торговцы.

— Кто купит мои сладкие апельсины? — крикнул продавец апельсинов в окошко Кэйт. Торговец горячими оладьями позвонил колокольчиком, а торговец пирогами протянул им пышущий паром пирог с говядиной и устрицами. Ханна весело оттолкнула его руку, но от вкусного запаха, надолго оставшегося в карете, у всех побежали слюнки. Кэйт показалось, что на полпути к Флит-стрит она узнала дешевый ресторан, где она с Питером и преподобным Ледбьюри обедала в 1763 году.

Интересно все-таки узнать, что же случилось за эти годы с ее другом! Он пропал без вести или умер? И если умер, то как встретил свой конец? Кэйт тяжело было думать об этом, и она уставилась на свои колени, пока в горле не пропал комок.

Карета снова остановилась, и кучер спросил носильщика портшеза, идущего в противоположном направлении, что там впереди случилось. Питер, чтобы лучше услышать ответ, даже вышел из кареты. Ханна толкнула Кэйт локтем, показывая на того, кто сидел в портшезе: старый джентльмен с красным носом и съехавшим набок париком, свесившись из окошка, похрапывал, забыв обо всем на свете. Когда носильщик с залитым потом лицом увидел смеющихся Ханну и Кэйт, он крикнул им, даже и не подумав опустить на землю свою тяжелую ношу:

— Не будете ли вы, леди, так любезны, не подтолкнете ли его назад ко мне? Джентльмен — морской капитан. Старик хватанул слишком много рома, после того как увидел повешенными в доке для экзекуций пиратов, которые потопили его корабль. Боюсь, что его башка попадет в колеса тележки, и тогда мне ничего не заплатят.

Ханна, которая сидела ближе к портшезу, пихнула голову джентльмена, отчего тот проснулся. Носильщик поблагодарил и на бешеной скорости помчался по Флит-стрит, выкрикивая в толпу: «Посторонись!»

Теперь стало ясно, что тяжелая телега, груженная бочками с пивом, столкнулась с каретой шведского посла в Лондоне. Оба экипажа перевернулись, раскатившиеся бочки стали причиной множества несчастных случаев, при этом еще испугали осла. Все это вызвало такой хаос, что образовался затор.

— Кучер! — крикнул Питер. — Не знаешь ли объезда, чтобы доставить нас к лодочникам? Боюсь, теперь мы только так и сможем переправиться через реку.

Кучер стал выводить карету из пробки, и, расталкивая других, они выехали на илистые, зеленые берега Темзы, где их встретил весьма характерный запах.

— Ну и гадость! — сказала Кэйт, зажав нос. — Не хочу плыть на лодке по этой отвратительной воде. А если вдруг туда упадешь?

И все вдруг увидели мертвого кота, который как раз проплывал мимо. Питер сказал, что им надо всего лишь встать на берегу и закричать «Гребцы!», и тут же посыплются предложения дюжины лодочников в особых красных куртках, которые доставят вас куда угодно. Но именно сегодня, как заметила Ханна, нельзя было достать лодку ни за какие деньги. Все лодки были заняты, и река до Лондон-Бридж была покрыта флотилией лодок с яростно работающими лодочниками, которые и не ожидали такой удачи.

Питера охватило отчаяние — они не успеют вовремя добраться до Джордж-Инн. Однако кучер предложил доехать по Темз-стрит до Биллинсгейт или Тауэра, где они уж точно найдут лодку. Никому не хотелось возвращаться в Линкольн-Инн-Филдс, чтобы ждать отплытия еще сутки, поэтому они приняли предложение кучера. Вскоре путешественники добрались до Биллинсгейт, но оказалось, что и там не было лодок. В этом месте уже много веков существовал рыбный рынок, и вся земля словно пропиталась запахом тухлой рыбы.

Показался Тауэр — такой же, каким Кэйт его запомнила, когда они всей семьей ездили посмотреть на королевские драгоценности — правда, тогда во рву вроде бы не было воды. Откуда-то доносилось рычание котов и крики обезьян. Оказалось, что внутри Тауэра устроен зверинец, куда за небольшую плату пускают народ. Ханна посещала этот зверинец с тетей и дядей, который пожертвовал старую больную собаку для кормления львов, чтобы не платить за вход — это было вполне обычным делом.

Наконец на другой стороне Тауэра, как раз за Воротами Предателей, они увидели двух лодочников в красных куртках, Питер крикнул им, и они погребли к берегу.

Джон помог погрузить багаж и ждал, пока разместятся пассажиры. На самом деле, повезло, что он не ушел. Лодка качалась из стороны в сторону, и Ханна, держа одной рукой сумку, а другой — придерживая развевающиеся юбки, едва держалась на ногах и упала бы, если бы Джон не подоспел вовремя. Кэйт справилась с посадкой лучше, поскольку сразу подняла юбки выше колен и, перекинув их через одну руку, другой взялась за руку Джона. Ханна ни за что не открыла бы ноги и поэтому недовольно поджала губы. Впрочем, вскоре, увидев, как Джон передразнивает неуклюжесть дам, показывая, как не может сохранить равновесие, она даже заулыбалась.

Лодка длиной в двадцать футов с четырьмя пассажирами, багажом и двумя лодочниками очень низко осела в воде. В этом месте Темза была бурной, и волны захлестывали борта. От сильного удара нос лодки поднялся вверх, а затем снова шлепнулся в воду. Путешественники на удивление быстро привыкли к вони, и ветерок, который взлохматил волосы Кэйт, напомнил ей, что вскоре предстоит морское путешествие.

Джон пожелал всем счастливого пути и посоветовал Ханне не привыкать к жирной пище, которую ей вскоре придется есть, и взмолился, чтобы она не офранцузилась, не то у них утроится счет за масло…

Лодочники хорошо знали свое дело. Передвигаясь по лодке, они ни на минуту не теряли равновесия, а когда начали грести, то делали это слаженно, сильными, могучими движениями. Лодка прорезала неспокойную водную гладь, и вскоре Джон, махавший им на прощание, остался далеко позади. То, что он им кричал, относило ветром, и ни Ханна, ни мистер Скокк не слышали его. Но Кэйт слышала. Как и Питер.

— Удачи, мистер Питер! — кричал Джон.

Кэйт резко обернулась, будто ее ударили по лицу, и вопросительно уставилась на Джошуа. Может, она ослышалась? Питер невинно улыбался, делая вид, что не заметил оговорки Джона, а затем отвернулся и стал неотрывно смотреть на противоположный берег, на то место, куда они плыли. Отец его смотрел туда же. Кэйт увидела эти два профиля. У Джошуа и мистера Скокка одинаковое телосложение, только цвет волос разный и черты лица. У мистера Скокка больше подбородок, а уши меньше, чем у Джошуа. Но носы… У Кэйт перехватило дыхание. У них совершенно одинаковые носы! Мог бы этот человек — того же возраста, что и мистер Скокк, — быть Питером? Когда Кэйт поняла, что это вполне возможно, у нее даже закружилась голова и дико заколотилось сердце. Питер чувствовал прожигающий взгляд Кэйт, но старался не встречаться с ней глазами.

На середине Темзы лодке пришлось остановиться, чтобы пропустить небольшой корабль с надутыми парусами темного цвета, который сгрузил макрель в Биллинсгейт и возвращался к берегу моря. Ханна схватила руку Кэйт.

— Смотрите, мисс Кэйт! Вы когда-нибудь видели что-нибудь более прекрасное, чем этот город?

Кэйт рассеянно кивнула. Она думала о другом, ей было не до любования панорамой куполов и башен, мостов и колоколен, которые вздымались к западу от них. Она должна решить, что же ей делать. Когда они подплывали к берегу, Кэйт приняла решение. Она прямо спросит Джошуа, кто он на самом деле… но только нужно дождаться, чтобы они оказались одни… Она все посматривала то на один нос, то на другой и сравнивала. Все-таки у нее были какие-то сомнения. Действительно ли в этих носах есть фамильное сходство? Она вертела головой из стороны в сторону, будто смотрела теннисный матч. Ханна с тревогой наблюдала за поведением Кэйт — неужели у нее начался нервный тик? А они ведь не добрались еще до станции дилижансов, не говоря уже о Франции…

Кэйт уставилась на Джошуа, не заботясь о том, что это невежливо. Она изучала этого джентльмена восемнадцатого века в его красивой одежде, рассматривала быстрые, темные глаза, ноги, которые не могли стоять на месте, и в конце концов обнаружила что-то знакомое в очертаниях рта, который он сжимал так же, как делал это мальчик Питер Скокк. Да, было что-то знакомое в том, как джентльмен чуть кривил рот при улыбке, если был чем-то смущен. Это ПИТЕР! Да, Питер! Теперь она была в этом уверена. Как же она сразу не догадалась? Но почему Питер скрывает это?

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Дуврский пакетбот

Новые встречи

С наступлением ночи подул северо-восточный ветер, что предвещало удачный проход дуврского пакетбота через Английский пролив. Ветер принес скользящие по небу облака. Высоко на утесе, поднимающемся над серебряным морем, в лунном свете купался Дуврский замок. Внизу, где гигантские ржавые цепи обвивали каменную пристань, где скрипели мачты и волны плескались о борта парусников, стоял выбеленный известкой постоялый двор.

Внутри, сидя в столовой с низким потолком, Ханна, Кэйт, Питер и мистер Скокк мечтали о кроватях. Ревущий в камине огонь, животы, набитые пирогом с голубями, морской воздух и долгое путешествие — от всего этого кого угодно клонило бы в сон, но усталость на лице Кэйт была вызвана чем-то еще. Ханну огорчало то, что Кэйт едва поклевала еду, хотя говорила, что проголодалась. Сытые, в тепле, путешественники уютно устроились у большого камина, и только Ханна была настороже и все осматривалась вокруг.

В столовой было много народу и так шумно, что из-за веселого гомона трудно было расслышать соседа. Впрочем, за угловым столом сидела молчаливая компания, явно пребывавшая в плохом настроении. Там был мальчик, чуть постарше Кэйт, он пристально смотрел прямо перед собой, в больших темных глазах застыло бездонное отчаяние. Ханна подтолкнула Кэйт локтем.

— Они приехали из Франции. Посмотрите на этого несчастного мальчика, ему пора уже быть в постели, как и вам, мисс Кэйт.

Кэйт была уверена, что мальчику плохо не потому, что он хочет спать. Мальчик был одет в рубашку с длинными рукавами и шелковый, вышитый дорогой жилет, но жилет, будто закопченный, был сильно испачкан грязью или, быть может, красным вином.

Хозяин ресторана, широкоплечий, краснощекий мужчина, пытался протиснуться между столами, чтобы подбросить дров в огонь. Он нес связку поленьев и пыхтел от усилия, поднимая дрова вверх. Но ни Кэйт, ни Ханна его не замечали.

— С вашего позволения, миледи, — сказал он.

— О, простите, — сказала Кэйт, и они с Ханной подвинули стулья.

Хозяин бросил поленья в огонь — брызнул залп огненных искр. На обратном пути он заметил связку книг, предназначенных для маркиза де Монферона, которые Питер положил перед собой, чтобы просмотреть, перед тем как отправится спать.

Хозяин кивнул на книгу Томаса Пэйна «Права человека», которая лежала наверху стопки.

— Горжусь тем, что автор этой книги сегодня ночует под моей крышей. Вы направляетесь в Кале, сэр?

— Да, мы двинемся утром, с приливом.

— В таком случае вы поплывете вместе с мистером Томасом Пэйном, — сказал хозяин перед тем, как исчезнуть в кухне. — Во Франции его встретят теплее, чем встречали раньше, уж наверняка!

— Право слово, — сказал Питер, — мы будем путешествовать в интересной компании.

— Кто такой Томас Пэйн? — спросила Кэйт.

— Мистер Пэйн англичанин и, по общему мнению, мыслитель… Он играл немалую роль в подстрекательстве людей, живущих в американских колониях, которые желали выйти из-под правления Британии…

— Ох! — воскликнула Кэйт. — Разве Америка больше не английская колония?

— А вы не знаете, мисс Кэйт? — удивилась Ханна. — Уже десять лет, как война закончилась.

— Держу пари, преподобный Ледбьюри без удовольствия услышал эти новости!

— Не говоря уже о короле Георге, — сказал Питер. — И нынче мистер Пэйн обратил свое внимание на Французскую революцию — которую он, в сомнительных выражениях, защищает в своей прославленной книге. Эта книга завоевала ему и друзей, и врагов — в равной мере…

— «Прославленная» — это не то слово, которое употребила бы я, говоря об этой книге, сэр, — сказала Ханна. — Я слышала, как о ней разговаривали Джон и его закадычный друг…

— Так Джон прочитал ее? — удивился Питер.

— Ну нет. Но мистер Соунс, лакей, прочитал… Они с Джоном на прошлой неделе просидели за кухонным столом почти все утро, когда хозяина не было дома, а Джон наводил глянец на его ботинки. И книга мистера Пэйна вызвала разговор о правах и свободе обычного человека… А потом пришел парень от мясника, он принес ветчину и немного задержался, чтобы послушать беседу. Так вот, он сказал, что, по его мнению, очень хорошо, что французы скинули оковы, которые так долго давили на них! А ему всего-то лет пятнадцать! Тут я спросила его, — продолжала Ханна, — не думает ли он, что и мы должны выступить против своих хозяев? И он ответил, что если бы он перестал работать на побегушках у мясника и нашел бы что-то получше, то точно был бы за это!

Ханна выглядела до того оскорбленной, что Кэйт рассмеялась.

— Вам надо быть поосторожней, Джошуа! — сказал мистер Скокк. — Похоже, что в подвале ропщут…

Впервые за многие годы Питер посмотрел на себя глазами из двадцать первого века — подлый джентльмен, который привык пользоваться слугами по первому своему требованию. Он почувствовал себя очень неуютно.

— Понимаю, я женщина необразованная, — продолжала Ханна, — но считаю, что хорошо философствовать в кофейне, однако если у кого-то есть хоть чуточка здравого смысла, он не пожелает, чтобы здесь произошло то же, что во Франции! Боже, у нас уже была одна революция, и куда она нас завела?

— На самом деле, в словах Ханны есть смысл, — сказал мистер Скокк, — в конце концов пройдет совсем немного лет и французы…

Кэйт многозначительно посмотрела на мистера Скокка и приложила палец к губам, будто запирая их. Мистер Скокк улыбнулся и замолчал, не закончив фразы. «Она умеет справляться с моим отцом лучше, чем когда-то это удавалось мне», — подумал Питер.

Пламя внезапно вспыхнуло — это загорелось новое полено, и языки оранжевого огня полетели вверх в трубу камина.

— Почему бы нашему хозяину не поджарить своих гостей, слегка полив их гусиным жиром? — сказала Ханна.

Кэйт рассмеялась и стала обмахивать алые щеки Ханны своей салфеткой.

— Знаешь, — сказала Кэйт, — можешь почувствовать, как ноги обдувает ветерком, если станешь поднимать вверх-вниз свою юбку. Вот так.

Кэйт приподняла юбки до колен и опустила. Ханна изобразила сердитое выражение лица, шлепнула Кэйт по юбкам, но все же улыбнулась:

— Всякое можно вытворять с длинными юбками, но в определенное время и в определенном месте.

По пути в свои комнаты постояльцы прошли мимо ниши, где располагался стол. Там, у стола, валялся какой-то молодой человек с пивной кружкой в руке, в свете свечей поблескивали его золотые волосы. Рядом с ним судачили две служанки.

— Видела ли ты хоть раз в жизни такого распрекрасного парня? — спросила одна.

— Никогда, — ответила другая, пытаясь вынуть из руки кружку.

— И у него такие прекрасные манеры…

— Когда он начал петь и попросил меня подпевать, и положил руку мне на плечи, я чуть не упала в обморок!

Кэйт обернулась, но ей не удалось рассмотреть молодого человека, он все так же похрапывал и не шевелился.

Только они улеглись в кровати, как Кэйт немедленно погрузилась в глубокий сон и, не пошевельнувшись, спала до тех пор, пока Ханна не разбудила ее. Ей снились Джошуа, мальчик Питер и мистер Скокк. Кэйт попыталась вспомнить подробности, но обрывки сна растаяли, как лед в воде.

Ночь прошла спокойно, и теперь вся компания горела желанием продолжить путешествие, так что завтракали наскоро, без аппетита. Уже собравшись выходить, они стали свидетелями неприятного инцидента. Хозяин гостиницы и его сын пристраивали половину туши быка на вертел над огнем в столовой. Когда мужчины возвращались в кухню с длинными ножами для разделки мяса, они прошли перед столом, занятым гостями, недавно прибывшими из Франции. Мальчик смотрел в пространство, не проявляя интереса к хлебу с маслом на тарелке, но когда увидел измазанные кровью ножи, истерически закричал и замахал руками, словно сражаясь с невидимым врагом. Не сразу и с трудом мальчика удалось успокоить. Но его тело вздрагивало, будто разум блуждал где-то вдалеке, по-прежнему в ловушке чего-то темного и ужасного. Огорченный хозяин быстро отправил сына с ножами на кухню и предложил помочь женщине, которая все еще успокаивала мальчика. Они обменялись несколькими словами на плохом английском, и Кэйт увидела, как добрый хозяин закрыл лицо руками. Ей показалось, что он вот-вот расплачется. Затем он положил в руку женщины несколько золотых монет, которые она не хотела принимать, но он настоял.

Уходя, Ханна спросила хозяина, что так взволновало мальчика.

— За свободу надо платить, мадам. Бедный парень оказался в гуще парижских событий и видел такое, чего не должен видеть ребенок. Я не могу сказать большего в присутствии леди и девочки, особенно если они отплывают во Францию. Но должен предупредить — будьте осторожны, время сейчас опасное. Не знаю, как вы относитесь к политике, но советую вам носить трехцветные кокарды, чтобы показать верность революции. После беспорядков на прошлой неделе в Париже вся страна пребывает в волнении.

В восемь часов все были на пристани, и Ханна с Кэйт грелись на утреннем солнышке, пока моряки в белых рубахах переносили груз на дуврский пакетбот. Отплытие задерживалось, потому что капитан ждал почтовую карету, чтобы принять почту. Собралось всего несколько пассажиров, но капитан сказал, что, зная последние новости о событиях в Париже, он был бы удивлен, если бы на пути домой его корабль оказался бы заполненным пассажирами.

Высокий парусный корабль скрипел и стонал, когда поднимался и падал на волнах, море было неспокойным даже в заливе. Кэйт смотрела на мачты и на молодого матроса, который, как обезьяна, взбирался по ним, и ей так захотелось оказаться в каком-то другом месте. Ханна прихватила с завтрака ломоть хлеба, и они с Кэйт стали развлекаться, подбрасывая хлебные крошки высоко вверх. Остроклювые чайки камнем падали сверху и хватали хлеб с безошибочной точностью и с захватывающими дух акробатическими трюками.

Кэйт наблюдала за Питером и мистером Скокком, которые склонились над сегодняшним выпуском газеты «Таймс». Страницы газеты раздувало сильным ветром. Мистер Скокк, обнаружив в газете знакомое имя, громко выкрикивал: «Дантон!», «Робеспьер!», «Марат!». Эти имена ничего не говорили Кэйт, но она предположила, что они, должно быть, очень знамениты, раз о них слышал даже мистер Скокк. Он выглядел встревоженным и возбужденным, а Кэйт интересовало только одно — она хотела найти своего друга. Если, конечно, она уже не нашла его. «При первом удобном случае я прямо задам ему вопрос. И если он и есть Питер, я выскажу этому лжецу все, что я о нем думаю!»

Мистер Скокк сложил газету.

— Об этой резне даже читать тяжело, — заметил он. — Джошуа, друг мой, мы не могли выбрать лучшего момента для нашего путешествия во Францию.

— Аррас — это не Париж, — сказал Питер. — Если будем осторожны и постараемся не привлекать внимания, гарантирую, нам не грозят неприятности.

Грохот копыт по булыжнику возвестил, что на пристань прибыл желтый дилижанс с грузом почты, отправляемой во Францию. Несколько матросов начали переносить почту на корабль. В этой сумятице появился последний пассажир. Крепкий темноволосый мужчина в скромной одежде, измятой во время путешествия. С ним был компаньон, который прикрепил на поля большой черной шляпы красно-бело-синюю ленточку. Наши путешественники услышали, как капитан приказал двум матросам проводить мистера Томаса Пэйна и его компаньона на борт.

— Так это он! — воскликнул мистер Скокк.

За мистером Пэйном следовало несколько его приверженцев. Их толкали, им угрожали местные хулиганы, которые выкрикивали оскорбления. Однако как только матросы доставили мистера Пэйна на борт, буяны тут же исчезли. Когда корабль покидал Дуврский залив, приверженцы мистера Пэйна прокричали ему вслед:

— Боже, храни великого Томаса Пэйна!

Капитан предложил мистеру Пэйну воспользоваться его каютой, и двое джентльменов исчезли внизу. И их не было видно до тех пор, пока пакетбот не вошел в Кале.

Наши путешественники, наоборот, пожелали остаться на палубе. Ветер дул в сторону Франции. Над головами вздымались гигантские паруса. Солнце светило на высокие белые утесы, искрилась поверхность Английского пролива, и чистый морской воздух, казалось, наполнял сердца надеждой.

К полудню все устали и замерзли и уже больше времени проводили, сидя на деревянных лавках, поставленных для пассажиров, а меньше смотрели на море. Кэйт мобильником Миган тайком сфотографировала Джошуа, затенившего глаза рукой и глядящего в сторону Франции. Он красиво смотрелся на фоне моря и корабельных парусов. Потом она прильнула к Ханне, чтобы согреться, и поплотнее завернулась в шаль. Она продумывала свой разговор с Джошуа и все повторяла про себя нужные слова. Чем больше она думала о том, как он их обманывает, тем больше злилась — и удивлялась. Зачем он так поступил? Разве он не хочет вернуться домой? Но как раз тогда, когда она набралась смелости, чтобы встать, она увидела, что к Джошуа подошел мистер Скокк. Мистер Скокк похлопал Джошуа по плечу, они тут же погрузились в разговор, и, судя по выражению лиц, лучше было их не перебивать.

— Я хотел бы узнать о жизни моего сына в этом веке, — сказал мистер Скокк. — Если бы вы пожелали…

Мистер Скокк напряженно смотрел в лицо Питеру. Для Питера это было неожиданностью. Несколько минут он не мог произнести ни слова. Мистер Скокк терпеливо ждал, пока Джошуа собирался с мыслями. «С чего же начать? — думал Питер. — Ох, как трудно. Слишком трудно».

Глубоко вздохнув, он начал рассказывать отцу о своей жизни с Гидеоном в Хоторн-Коттедже. Те по большей части счастливые годы казались такими далекими, что Питеру представлялось, будто он говорит о ком-то другом. Он старательно вспоминал только о хорошем.

Тогда он был подростком в Дербишире, скакал на лошади, охотился, учился вместе с Сидни в Бэслоу-Холле. Добрая миссис Бинг… Преподобный Ледбьюри… Неделя, проведенная в Лондоне с сэром Ричардом Пикардом. Еще занятия танцами с девочками Бингов и изучение хороших манер поведения в обществе. Но самыми яркими были воспоминания о длинных летних днях, проведенных в странствиях по крутым холмам и долинам округи вместе с Гидеоном Сеймуром. Питер описывал, как Гидеон научил его освежевать зайца, выследить оленя и защищаться от разбойника в темном лесу, как давал советы по поводу любви, чести и учил верить в себя. Питер не рассказывал о трудных временах, когда он плакал по ночам, потому что никак не мог вспомнить лица мамы и отца и потому что в этом чужом веке чувствовал себя изгнанником. Он не упоминал о том, как в это время Гидеон снова и снова доказывал ему свою дружбу, оставаясь невозмутимым, даже когда Питер кричал и прогонял его прочь, потому что хотел видеть своего папу, а не Гидеона. И дружба эта была бесценной, ведь Гидеон сам хорошо знал, что такое печаль, раскаяние и отчаяние. Он всегда был терпелив с Питером, всегда дожидался, когда его юный друг успокоится. Но разве расскажешь отцу всю правду? К чему это приведет?

Питер, тщательно выбирая слова, внимательно следил за реакцией отца. Мистер Скокк пытался представить себе, как жил его сын без родителей, как он учился столь многому новому и при этом отвыкал от всего, что было привычно в двадцать первом веке. Питер видел, что его рассказ временами причиняет отцу боль и лишь изредка радует.

Питер замолчал. Мистер Скокк сжал его руку.

— Как я могу отблагодарить вас, Джошуа? И до какой же степени я обязан Гидеону! Надеюсь, я все-таки встречусь с ним. Если нам повезет и я найду сына и если нам удастся вернуться домой, клянусь, я буду проводить с ним так же много времени, как ваш брат. Детство — короткая пора, и упущенное время не вернуть. Я не повторю своей ошибки.

Мистер Скокк отошел и стоял в одиночестве, задумчиво глядя на море. К Питеру тут же подошла Ханна, тем самым нарушив планы Кэйт — она сидела на лавке, выжидая удобный момент.

— Простите, сэр, — прошептала Ханна, — но я редко видела, чтобы двум джентльменам было так хорошо в обществе друг друга, как было вам и мистеру Скокку. Если вы не скажете ему, что вы его сын, то разобьете мое сердце. Пожалуйста, сэр, умоляю вас передумать.

Питеру и так было несладко, а услышав просьбу Ханны, он вышел из себя, свирепо глянул на нее и прошипел:

— Буду тебе очень благодарен, если ты оставишь свои советы при себе, Ханна! Ты дала слово помогать мне, и надеюсь, ты его сдержишь.

— Да, сэр, — кротко ответила Ханна, — как скажете. — И она грустно пошла прочь.

Увидев, что Джошуа наконец остался один, Кэйт поднялась с лавки. Теперь или никогда, сказала она себе.

Питер смотрел на утесы, которые в этом месте казались еще больше. Он сначала не заметил Кэйт. Она тронула его за плечо. Питер обернулся. Кэйт глубоко вздохнула и заговорила:

— Джошуа, думаю, вы нам лжете. Полагаю, вы и есть Питер Скокк.

У Питера екнуло сердце, его взгляд тревожно скользнул по отцу — не услышал ли? Что же ответить Кэйт? Ему нужна была хоть минутка, чтобы собраться с мыслями.

— Кэйт, извини, я задумался. Что ты сказала?

Кэйт повторила свои слова, но в этот раз ей не удалось сделать это с прежней убедительностью. Питер заставил себя рассмеяться, и это прозвучало довольно убедительно.

— Да, мы с Питером были похожи, Гидеон часто говорил об этом, но обвинять меня в том, что я лгу о себе! Зачем? Ты серьезно?

Кэйт внимательно посмотрела на него. Она была уверена, что он признается… Может, она не права? И сходство формы носов Питера и мистера Скока вовсе не является убедительным свидетельством?

— Право слово, Кэйт, вижу ты говоришь это серьезно… Уверяю, ты заблуждаешься. Думаешь, мой собственный отец не узнал бы меня даже по прошествии столь долгого времени?

На лице Кэйт промелькнуло сомнение, и Питер решил тут же упрочить свою маленькую победу.

— Очень надеюсь, что ты больше не будешь к этому возвращаться — мистер Скокк сильно огорчился бы, услышав подобное предположение. И, я уверен, ты должна понимать, что подобное обвинение глубоко оскорбительно для меня.

Один взгляд в огорченные, пронзающие его серые глаза Кэйт на бледном, веснушчатом лице — и он все понял. Этот раунд он выиграл. Она поверила. Кэйт промямлила извинения и вернулась на лавку. От смущения щеки ее пылали. Ей хотелось куда-нибудь убежать и спрятаться. Какая она дура! И внезапно до нее дошло — если Джошуа все-таки и есть Питер, то и Ханна и сама королева Шарлота должны быть вовлечены в этот обман. Но разве такое возможно? Кэйт взяла «Таймс» и уткнулась в страницы газеты.

«Какой же я искусный лжец», — не без угрызений совести подумал Питер. Он посмотрел на грустное лицо отца. Как же ему хочется сказать отцу, что он его сын… «Нет, я не должен сомневаться в том, что мое решение — благо для всех».

К середине дня стали собираться облака, небо и море приобрели мрачный серый цвет. Корабль теперь двигался вдоль северного побережья Франции, он только что прошел мимо Виссанта и мыса Гри-Нез. Если все будет хорошо, через полчаса они будут в Кале. Слегка штормило, Ханну укачало, и она дремала. Мистера Скокка тошнило, и он свесился над бортом корабля. Кэйт пришла в себя и решила исправить отношения с Джошуа. Если этого не сделать, рассуждала она, то путешествие будет не из приятных. Она осторожно высвободила плечо из-под головы Ханны и пошла к Питеру.

— Вы пожмете мне руку, Джошуа? — спросила она, протягивая руку. — Простите меня, пожалуйста, за то, что я вас огорчила…

Питер не отвечал. Он был неподвижен, на лице улыбка. Кэйт присмотрелась к нему — и у нее кровь застыла в жилах. Она взмахнула рукой, но уже понимала, какую картину увидит. Она опять понеслась вперед. Корабль был наполнен статуями. Ханна спала, голова склонилась вперед, рот приоткрыт. Мистер Скокк стоял, прижав ко рту платок, взлохмаченные ветром волосы словно вырезаны из картона. Корабельный кок выбрасывал в волны очистки из корзины, и у чаек, налетевших на мусор, крылья выгнулись назад в виде буквы «у», а желтые клювы были раскрыты в немом крике. Кэйт прижала руки к ушам, поскольку рев ветра и шум волн превратились в невыносимый низкий звук. Застывший мир одиночества… Как долго она продержится в этот раз? Питер все еще улыбался и протягивал к ней руки. Она храбро попыталась ответить ему.

— Вы же не думаете, что я прилипла здесь навсегда, а, Джошуа?.. Я только хочу сказать, что прошу извинения, но, кажется, с этим надо подождать. И все-таки извините…

Она потянулась к руке Питера, но не успела дотронуться до него, как внутри все сжалось и, будто скатившись по склону обрыва, она вернулась в нормальное состояние. Рев волн оглушил ее, а морской ветер словно влепил пощечину.

— Кэйт, тебе нехорошо? — спросил Питер.

Он ничего не заметил! Это, должно быть, длилось лишь мгновение! Что же так быстро вернуло ее назад? Может, прикосновение Джошуа?

— Нет, нет, все хорошо… я просто… я просто хотела сказать, что очень сожалею…

Кэйт, Ханна, Питер и его отец первыми высадились в Кале. На пристани перед дуврским пакетботом на них никто не обращал внимания, но они, конечно, волновались. Вокруг стояли группы официально одетых, оживленно беседующих людей. Около корабля расхаживали солдаты, посмеиваясь и перебрасываясь шутками. Кэйт не понимала, что тут происходит. Если такова Французская революция, то она больше похожа на праздник… Заморосил дождь, они надеялись, что без труда наймут карету, но ни одной свободной не увидели. Питер заявил, что пойдет в город и там наймет карету, а мистер Скокк настоял на том, что будет сопровождать Питера, поскольку хорошо владеет французским.

— Вряд ли вся эта суматоха из-за Томаса Пэйна, как вы думаете, а? — спросила Кэйт.

— Наверняка нет! Он ведь всего лишь писатель, — сказала Ханна.

Кэйт смотрела вслед уходящим бок о бок Питеру и мистеру Скокку и не могла не отметить, что у них одинаковая ширина спины, квадратные плечи и они одинаково размахивают руками при ходьбе. «Стоп! У тебя навязчивая идея», — сказала она себе.

— Как вы себя чувствуете, мисс Кэйт? — участливо спросила Ханна. — Очень устали?

— Нет, все в порядке, спасибо… А как вы?

— Я, мисс Кэйт? Ох, что со мной может случиться, спасибо, что вы поинтересовались. Я сильная, как бык.

У Ханны были способности врача-диагноста. Она всегда знала, когда мастер Питер должен заболеть, еще до того, как он заболевал, и была убеждена, что с Кэйт не все в порядке. Ханну волновала бледность девочки. Похоже на то, думала она, как выгорают на солнце обои или ткани. Со временем цвета становятся чуть бледнее, рисунок — менее четким. Ханна выругала себя за свои фантазии. Но внимательно вглядевшись в лицо Кэйт, подумала, что не ошибается. Можно сказать, что мисс Кэйт растворялась, не растворяясь.

— Почему ты так внимательно разглядываешь меня, Ханна?

— Простите меня, мисс Кэйт, я не хотела… Но если и разглядываю, то это делаю не только я одна. Посмотрите.

Кэйт проследила за взглядом Ханны и заметила, какая суета происходила у залива. Солдаты в сине-белой форме, отделанной красным, устанавливали на пристани мушкеты, рыбаки чинили сети, старуха в черном сидела у дверей и плела кружева или пряла, молодой худющий парень подметал брусчатку. На каждом жителе Кале, насколько могла судить Кэйт, были надеты революционные кокарды. Ханна была права: люди приглядывались к ним. Если Кэйт встречала их взгляды, они быстро отводили глаза, но вскоре снова прожигали ее своими взглядами. У нее на затылке зашевелились волосы.

— Почему они так смотрят на нас? — прошептала Кэйт.

— Они наверняка принимают нас за шпионов или аристократов.

— Мне это не нравится… — пробормотала Кэйт и чуть не задохнулась от страха, когда кто-то взял ее за руку.

— Вам не нравится Кале, мадемуазель?

Кэйт обернулась, решив, что ее сейчас арестуют.

— Как вы здесь оказались? — удивленно воскликнула она.

— Вы знакомы с этим молодым джентльменом, мисс Кэйт? — спросила Ханна, разглядывая блестящие волосы незнакомца, его орлиный нос и прозрачные сине-лиловые глаза.

— Да, знакома! Это… — Кэйт приглушила голос почти до шепота. — Это Луи-Филипп де Монферон, сын маркиза де Монферона.

Ханну молодой человек просто поразил. Сказать «красивый молодой человек» — значит ничего не сказать. Но Луи-Филипп привык видеть в глазах окружающих восхищение и уже не обращал на это внимания. Кэйт представила Ханну. Луи-Филипп поклонился.

— Добро пожаловать во Францию, мадам!

— Вы были на дуврском пакетботе? — спросила Кэйт. — Я вас там не видела.

— Знай я, что вы на борту, я поднялся бы на палубу — хотя вид такого количества воды вызывает во мне меланхолию. Я внизу играл в карты с корабельным коком и голландским фермером, которые распивали бутылку мадеры. И путешествие прошло приемлемо.

— Так это вас я видела прошлой ночью в гостинице? Когда вы заснули за столом? — Кэйт постаралась не улыбнуться.

— Очень возможно — путешествие так утомляет.

— Но почему вы здесь?

— Когда вы покинули Голден-Сквер, я понял, что, несмотря на страхи моей матери, не должен просто посылать сообщение отцу. А должен поехать сам и убедить его покинуть наше поместье. И, поскольку вы не вернули книги, я понадеялся, что могу встретить вас по пути. Теперь у вас есть гид, который покажет вам путь в шато де Хьюмиэйр, и у меня в путешествии будут компаньоны. Естественно, маман придет в ярость, когда обнаружит, что я уехал, но если все пойдет хорошо, мы вскорости вернемся в Лондон…

— Ваша мать не знает, где вы?!

Луи-Филипп пожал плечами.

— Она не позволила бы мне…

— Меня это не удивляет! Вы же… — Кэйт перешла на шепот: —…аристократ.

— Да ну? — Луи-Филипп снял шляпу с трехцветной кокардой. — И как хоть кто-то может меня в этом заподозрить?

Кэйт и Ханна обменялись взглядами.

Луи-Филипп рассказал, как сын шведского посла украл отцовскую карету, чтобы отвезти его в Дувр, и тут как раз появилась большая, заляпанная грязью карета, которую тянули четыре тощих лошади. В карете сидели Питер и мистер Скокк.

— Сын шведского посла! — быстро сказала Кэйт, пока мужчины вылезали из кареты. — А вы, случайно, не были участником инцидента с телегой и ослом на Лондон-Бридж?

— Как вы об этом узнали? — удивился Луи-Филипп. — Мне потом пришлось ехать в почтовом дилижансе…

Когда Питер и мистер Скокк увидели, кто так неожиданно появился в Кале, и узнали причину, по которой Луи-Филипп оказался во Франции, оба крепко пожали ему руку и предложили взять его с собой в гостиницу.

— Я очень рад возобновить наше знакомство, — сказал Питер. — Надеюсь, мы сможем чем-то вам помочь, поскольку в эти опасные времена неблагоразумно путешествовать в одиночку.

— Уверяю вас, сэр, я вовсе не беспокоюсь по этому поводу, — сказал Луи-Филипп, постучав по своему камзолу и распахнув его, чтобы Кэйт увидела пистолет, засунутый в карман жилета. — Я приехал хорошо подготовленным.

Кэйт и Ханна, не тратя времени, забрались в душную карету, которая, к радости Кэйт, была обита овчиной. Кэйт устроилась в углу, потерлась о белое мягкое руно и стала следить, как кучер проворно расправляется с их тяжелым багажом. У кучера были выразительные усы, а обут он был в черные кожаные ботфорты. Луи-Филлип втиснулся между Ханной и Кэйт. Кэйт прикидывала, сколько ему лет. Шестнадцать? Ну, самое большее семнадцать, подумала она.

— Важно не привлекать к себе внимания, — прошептал Питеру мистер Скокк. — Вы заметили, как на него уставились люди?

Но в этот день даже Луи-Филипп не вызывал особого интереса у толпы. Карета только собиралась тронуться, как из толпы раздались шумные приветствия. Кучер натянул поводья, и его пассажиры высунулись из окон, чтобы посмотреть, в чем дело. Приветствия, разумеется, раздавались в честь мистера Томаса Пэйна. Как только он ступил на французскую землю, какой-то офицер обнял его и подарил трехцветную кокарду. Затем выстрелили выстроенные в ровную линию артиллерийские орудия.

— Да уж, — сказала Ханна, — хозяин гостиницы был прав — этого человека почитают здесь больше, чем в его собственной стране.

Карета наконец тронулась сквозь толпу. Питер наблюдал, как Кэйт, чуть порозовевшая, с горящими глазами смотрит на Луи-Филиппа, который смешил ее, изображая корабельного кока. Питер ощутил нечто такое болезненное, чему не хотел бы давать названия. Когда он был мальчиком, смотрела ли Кэйт на него с таким же выражением глаз?

Кучер порекомендовал гостиницу, которая находилась всего в пяти минутах езды от залива. Комнаты были чистыми и удобными. Ханна помогала Кэйт распаковать ее вещи, когда раздался стук в дверь. Кэйт открыла дверь и увидела в коридоре Луи-Филиппа.

— Вы видели толпу? Хочу разузнать, что происходит. Присоединитесь ко мне? Это будет забавнее, чем сидеть в наших комнатах.

Он протянул руку и, когда Кэйт приняла ее, потянул ее за дверь к окну, которое выходило на улицу. И правда, вдоль улиц выстроились сотни людей.

— Что скажете?

— Я бы хотела… но сначала я должна проверить, все ли в порядке у Ханны и Джошуа…

Луи-Филипп наклонил к плечу голову и улыбнулся:

— Вы действительно должны получить разрешение, чтобы выйти на улицу? Мы же не надолго…

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Экскурсия по Кале

Ужасные факты революции

Крепко схватив Кэйт за руку, Луи-Филипп тащил ее к городской площади сквозь толпу вымокших горожан. Дождь был сильным, а на Кэйт было только платье, подол которого быстро стал грязным.

— Пожалуйста, не так быстро! — задыхаясь, сказала Кэйт, но Луи-Филиппу все равно пришлось остановиться, поскольку толпа, приветствующая карету с Томасом Пэйном, заполонила всю улицу. — Что они выкрикивают? — тоже крикнула Кэйт.

— Да здравствует Томас Пэйн! Да здравствуют французы! — прокричал Луи-Филипп.

Толпа двинулась вперед, и их потащило за каретой, которая громыхала, проваливаясь в выбоинах дороги. Кэйт совершенно промокла и ничего не видела, кроме моря голов. Тут карета остановилась, и толпа тоже остановилась. Было слышно, как капли дождя стучат по крыше кареты.

Даже поднявшись на цыпочки, Кэйт мало что увидела, но она слышала сильный голос, эхом отдающийся на площади, и не понимала ни слова.

— Это мэр города Кале, — объяснил Луи-Филипп. — Он говорит приветственную речь…

Кэйт прикоснулась к руке Луи-Филиппа:

— Думаю, мне нужно идти — меня будет искать Ханна…

Внезапно толпа заревела, и слова Кэйт потонули в этом шуме. Вокруг бурно хлопали и кричали: «Да здравствует Томас Пэйн!»

— Его выбрали представителем Кале в Конвенте! — сказал Луи-Филипп. — Англичанина! А парень даже не умеет говорить по-французски!

Дождь струйками стекал по шее Кэйт. Она вдруг сообразила, что стоит рядом с аристократом — пусть и с кокардой на шляпе — в толпе людей, которые поддерживают революцию. Ей становилось все хуже и хуже. Похоже, Луи-Филипп получает удовольствие от рискованных ситуаций…

— Мне на самом деле нужно возвращаться, пожалуйста, — сказала Кэйт.

Вняв ее просьбе, Луи-Филипп через несколько секунд вывел Кэйт из толпы, и они двинулись к гостинице, оставив позади городскую площадь.

— А если бы кто-то узнал вас? — спросила Кэйт.

— Но я же замаскировался! — Луи-Филипп указал на свою одежду. — Кто узнает меня в таком наряде? Кроме того, у меня в Кале нет знакомых.

— И вам не страшно находиться в толпе?

— Я — Луи-Филипп де Монферон и не желаю их бояться. Если я буду их бояться, значит, они победили.

Кэйт внимательно посмотрела на Луи-Филиппа и внезапно почувствовала, что за его бравадой скрывается страх. Может, он стоял посреди толпы, просто чтобы доказать, что ничего не боится? Она не думала о том, как ей было страшно, но ведь она не принадлежала к знати, которая вот-вот все потеряет, и ей в отличие от Луи-Филиппа не нужно было ничего доказывать.

Когда они завернули за угол, Луи-Филипп, не говоря ни слова, шмыгнул в подъезд дома, присел на корточки и быстро прошептал:

— Спрячьте меня!

Кэйт стала перед дверью, изображая, будто в глаз попала соринка, и при этом смотрела, из-за чего — или кого — так напугался ее спутник.

Они находились на узкой, мощенной булыжником, спускающейся вниз улице с высокими домами. Улица была пустынна, если не считать грязного кота у лужи и старухи, сидящей на ступеньках у входа в дом. Вонючая канава. К ним быстрым шагом приближался мужчина. В нем чувствовалась какая-то агрессия, он кого-то искал. Пшеничные пышные усы, длинные в красную и белую полоску штаны за колено, мягкая красная шапка и безрукавка. Какая-то форма одежды, подумала Кэйт, хотя мужчина определенно не был солдатом. Мужчина приближался, заглядывая в каждый переулок, в каждую подворотню. Она почувствовала, что Луи-Филипп натянул на себя подол ее платья, чтобы его совсем не было видно. Когда мужчина подошел к Кэйт, она стояла неподвижно и упорно терла глаз. От испуга она едва дышала. Мужчина на секунду остановился и нахмурился, но тут же пошел дальше, посмотрев на нее белесыми глазами так, будто хотел запомнить ее лицо.

— Ушел, — сказала Кэйт, когда мужчина в конце концов скрылся из виду.

— Тысяча благодарностей! — сказал Луи-Филипп, поднимаясь. — Я знаю этого мерзкого парня, но еще важнее, что он знает меня. Его зовут Сорель. Он женат на женщине, которая работает в нашем поместье. Когда начались волнения, он примкнул к санкюлотам — революционерам — в Париже. Они разрушили старую тюрьму, Бастилию, не оставив камня на камне, и я помню, что он привез обломок кирпича и продавал его как сувенир.

Луи-Филипп замолчал, задумавшись.

— Пойдемте, — сказала Кэйт, взяв его за руку. — Здесь небезопасно — давайте вернемся в гостиницу.

Только они двинулись, как впереди заскрипела, открываясь, дверь, и из нее робко выглянула женщина. Увидев их, она тут же нырнула обратно, будто зверек в свою норку. Затем дверь снова приоткрылась, и на улицу уверенно шагнула хрупкая темноволосая фигурка.

— Де Монферон? — услышала Кэйт.

Когда Луи-Филипп кивнул, женщина заплакала слезами облегчения и быстро, не останавливаясь, не переводя дыхания, заговорила, энергично жестикулируя.

— Что она говорит? — спросила Кэйт.

— Что она личная горничная в королевском доме. До революции она часто видела мою мать при дворе в Версале и узнала меня. Она говорит, что всякий, видевший маркизу де Монферон, без сомнений, поймет, что я ее сын…

— А почему она так расстроена?

Большие темные глаза женщины перебегали с Кэйт на Луи-Филиппа, пока он переводил:

— Она прячется с тех пор, как в августе король и королева сдались Ассамблее. Она намеревалась бежать в Англию, но ее как антиреволюционерку разоблачила женщина, ехавшая вместе с ней в карете. Этот человек — Сорель — идет за ней по следу. Поможете мне доставить ее к дуврскому пакетботу? Боюсь, она в истерике. Лучше пойти сейчас, пока толпа еще занята событиями на площади.

Кэйт хотела сказать, что им следует вернуться в гостиницу и объяснить остальным, что они собираются сделать. Но как это возможно? Ведь они могут упустить удачную возможность перевести несчастную женщину на корабль. Ханна, должно быть, так встревожена… Неожиданно Луи-Филипп обернулся к ней:

— Вы не такая, как все девушки. Все мои знакомые молодые леди уже сбежали бы в гостиницу, оплакивая испачканные подолы юбок.

Разумеется, теперь Кэйт уже не могла попросить вернуться в гостиницу и поэтому ответила:

— Я рада, что вы обо мне такого мнения, — и покраснела.

И они, подхватив женщину под руки, помчались по улицам Кале к заливу. Женщина без умолку рассказывала о том, чему была свидетельницей, будто пыталась вскрыть нарыв и освободиться от яда, которым была отравлена. Сначала Луи-Филипп переводил Кэйт ее речи, но потом перестал. Кэйт только порадовалась, потому что образы, которые возникали в рассказе женщины, были сродни ночным кошмарами и так поражали воображение, что мокрые, серые улицы Кале начали казаться нереальными.

Из рассказа Кэйт поняла, что женщина была во дворце Тюильри в тот роковой день августа, когда королевская семья решила сдаться революционному правительству. Боясь идти вместе с ними, испуганная женщина спряталась во дворце, на высоком гардеробе, в одной из детских комнат. Из этого укрытия, через щель в ставнях, ей было видно, как швейцарская гвардия защищала дворец. Она видела буйную толпу из сотен людей, скошенную залпом артиллерийских орудий. Их изувеченные, окровавленные тела валялись перед дворцом. Но худшее было впереди. Патроны кончались, выстрелы слышались все реже и реже. Солдаты начали строить баррикады внутри дворца. Это было бесполезно. Вскоре нападавшие смели баррикады. Во дворец хлынула толпа людей, которые прошли по трупам своих друзей и теперь в ярости напали на их убийц. Горничная зажала уши руками, но все равно ей были слышны предсмертные крики швейцарских гвардейцев, которых немилосердно рубили на куски. Потом все стихло. Победители комната за комнатой обследовали дворец, выискивая новые жертвы. Женщина вздрагивала от каждого скрипа, от звука шагов. Услышав, что поворачивается ручка двери детской комнаты и завизжали петли открывшейся двери, она потеряла сознание. Первое, что она увидела в щель ставен, когда очнулась, была отрубленная голова человека, наколотая на пику. Именно она вызывала восторженные крики тех, кто сражался за права и свободы человека.

Больше всего ей запомнился запах крови, он пропитал ее одежду, кожу, волосы. Сколько бы она ни мылась, запах этот ее не покидал… Она понюхала свои руки и протянула их Кэйт, предлагая и ей понюхать.

— Она хочет узнать, чувствуется ли запах крови, — перевел Луи-Филипп.

Кэйт с ужасом посмотрела на женщину и покачала головой.

— Пожалуйста, больше не переводите, — сказала Кэйт. — Я просто не выдержу этого.

Показался дуврский пакетбот. По сравнению с тем временем, когда они причалили, теперь залив Кале был пустынен. На открытом пространстве, не защищенном городскими стенами, и в мокрой одежде Кэйт очень замерзла. А женщина все говорила, все что-то бормотала. Луи-Филипп воскликнул:

— Принцесса де Ламбалль! — Он приложил руку ко рту и, покачиваясь, остановился на краю пристани. Кэйт решила, что его тошнит. — Она была нашим другом… Ее ли вина, что она родилась с таким высоким титулом?

— Что с ней случилось?

— Ее волокли по улицам и… — Тут Луи-Филипп замотал головой и замолчал. Потом продолжил: — Однажды, когда я был маленьким, она поставила меня под фонтан в Версале, чтобы охладить. Казалось, что меня окружает тысяча радуг…

Далекий цокот копыт внезапно стал настолько громким, что Кэйт обернулась. К ним неслась карета. Женщина в ужасе вскрикнула, когда карета остановилась и из нее выпрыгнул высокий мужчина с трехцветной кокардой на шляпе. Кэйт крикнула: «Джошуа!» — а женщина, обезумев от страха, побежала к пристани и прыгнула в бурную воду.

Какую-то долю секунды Кэйт, Питер и Луи-Филипп смотрели друг на друга, а потом, не говоря ни слова, Питер, обрывая пуговицы на камзоле, на ходу сбрасывая туфли… прыгнул за женщиной.

— Я не умею плавать! — крикнул Луи-Филипп.

— Не важно, — сказала Кэйт. — Скажите ей, чтобы не сопротивлялась, а то она утопит Джошуа!

Луи-Филипп что-то крикнул, но женщина, видимо, не услышала. Она металась в волнах, толкала голову Питера под воду. Было непонятно, зачем она это делает. Кэйт с криком побежала к дуврскому пакетботу, указывая на них какому-то матросу. Он бросился в воду и с помощью других матросов вытащил промокшую парочку на землю. Кэйт держала руку женщины, когда матрос нес ее, похожую на тряпичную куклу, на дуврский пакетбот. Затем Кэйт помчалась назад, к Джошуа.

Джошуа лежал на булыжной мостовой, откашливался, выплевывая морскую воду, и старался восстановить дыхание. Когда он несколько оправился, его глаза встретились с глазами Луи-Филиппа. Питер поднялся, опершись на локоть. Даже купание в ледяной воде не остудило его гнева.

— Если вы желаете рисковать своей жизнью, сэр, это ваше дело, но не вовлекайте невинную девушку в свои безрассудные приключения! Вы безответственный и легкомысленный человек, и я запрещаю вам вообще видеться с мисс Кэйт!

— Джошуа! — испуганно воскликнула Кэйт, не зная, что еще сказать. Она посмотрела на Луи-Филиппа, в выражении лица которого быстро сменялись удивление, горечь, злость.

— Вы мне не отец, сэр! Вы не отец и мисс Кэйт! — С этими словами Луи-Филипп повернулся на каблуках и быстро пошел от пристани к городу.

— Луи-Филипп! — крикнула Кэйт. — Вернитесь! Это опасно!

— Не волнуйтесь за него, — сказал Питер, который непроизвольно начинал дрожать, когда на него дул сильный ветер. — Молодой человек сумеет о себе позаботиться. Я огорчен, что вы, мисс Кэйт, были настолько безрассудны, что отправились сопровождать Луи-Филиппа, не сказав никому ни слова. Мы уже предполагали самое худшее…

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Дегтярник использует свои способности

Инспектор Уилер находит след

Приятный мелкий дождичек тихо падал на лондонский Пэлл-Мэлл — сцену бесчисленных королевских процессий. Пэлл-Мэлл завершается кругом, в центре которого, довольно неуместно, расположен внушительный памятник королеве Виктории. По этому кругу постоянно скользят черные кэбы и дипломатические машины, это место долгое время было популярным во времена народных праздников, когда люди забирались на статую и так на ней и висели. Однако сейчас был обычный рабочий день середины зимы. Победа, представленная золотым ангелом на вершине памятника, указывала, как обычно, на небеса, и великолепные крылья ангела блестели на фоне свинцового неба. Королева Виктория, вырезанная из белого мрамора, с королевской державой и скипетром на коленях, обозревала пришедших посмотреть на нее вымокших туристов. На ступеньках стоял крепкий мужчина и смотрел вверх на королеву. Его кашемировое пальто сверкало каплями влаги, как сверкает трава от утренней росы.

— Старушка выглядит сердитой, правда? — сказал он.

Мужчина говорил это долговязому юнцу, который боролся с дождем при помощи зонта, слишком маленького для этой цели. Крепкий мужчина направил бинокль на странно пустой фасад Букингемского дворца, а затем сделал укрупнение кадра и увидел гвардейцев в алых мундирах, стоявших на страже у караульных будок.

— Обрати внимание, какова дисциплина. Однажды я видел, что один из гвардейцев упал. От жары.

Его бинокль прошелся по беспорядочной толпе туристов и остановился на группе из трех человек, которые не таращились на Букингемский дворец через высокое черно-золотое ограждение.

— Вот он, наш человек, если не ошибаюсь…

Он осматривал атлетическую фигуру Дегтярника, который ему был известен под именем Вига Риазза. Хотя человек этот был в шерстяной шапке, и шарф укрывал все, кроме носа и глаз, его можно было узнать по наклону шеи. Дегтярник произвел впечатление на наблюдателя — редкий случай, потому что большинство представителей человеческой расы его разочаровывало. Наблюдатель не мог понять, откуда взялся этот Вига Риазза, оставивший с носом всех сыщиков. Никто не мог получить о нем какую-либо информацию. Крупный мужчина, сам с великим трудом взобравшийся на вершину криминальной профессии, знал, что только опыт может научить той самоуверенности, которой у этого таинственного человека было в избытке. У Виги Риазза наверняка позади интересная история — уж в этом-то наблюдатель был уверен.

Дегтярника сопровождала хорошенькая девушка, чья одежда по стилю была похожа на одежду из магазинов секонд-хэнд. С ним был и невысокий парнишка, который явно вырос на мусорной куче. В его лице было нечто, напоминающее выцветшие коричневые фотографии голодающих из Ист-Энда перед Второй мировой войной.

— Что за погода! Если я напрасно трачу из-за него время, то потом просто выдерну из него руки. У меня есть занятия получше, чем общение с королевой Викторией под дождем.

И у Тома, и у Энджели были большие зонты. Внезапно движением, напоминающим движение фокусника, они сдвинули зонты и скрыли из виду Дегтярника.

— Что случилось, босс? — спросил его долговязый спутник. — Я ничего не вижу.

Том и Энджели раздвинули зонты. Дегтярник исчез.

— Черт возьми! Как он это сделал?

Энджели повернулась лицом к памятнику Виктории и вытащила мобильник. Через секунду крупный мужчина ответил на ее звонок.

— Направьте свой бинокль на балкон, — сказала Энджели. — Что бы ни случилось — я повторяю, что бы ни случилось, — если вам все еще это интересно, встречайте нас, как и планировалось, в Мэйфэар. Считайте, что это еще одно испытание. Если вы не придете — нет проблем, мы в этом не так уж заинтересованы…

Энджели не стала дожидаться ответа, а остановила черный кэб, и они с Томом двинулись по Пэлл-Мэлл к Хорс-Гардс-Пэрейд.

Крупный мужчина, нахмурившись, смотрел им вслед. У него было неприятное ощущение, что его, как быка, ведут за кольцо в носу. Эта мелюзга не должна была так себя вести с ним. Его спутник ненароком ткнул ему в лицо зонтом. Крупный мужчина выругался и сердито отпихнул зонт, но юноша этого и не заметил. Он в этот момент указывал на дворец.

По лицу крупного мужчины, будто тающее масло, расплывалась усмешка. Последний раз он видел на этом балконе членов королевского дома Виндзоров, который махали руками толпе подданных. Но теперь в центре балкона спокойно стоял мистер Вига Риазза и помахивал памятнику Виктории.

— Этого, — сказал крупный мужчина, — я от него не ожидал.

Вскоре люди стали показывать на балкон, повсюду засверкали вспышки фотоаппаратов, двое гвардейцев кинулись во двор перед дворцом, чтобы понять, отчего такая суматоха. Крупный мужчина встревожился и заорал на своего тощего спутника:

— Убирайся отсюда, идиот!

Затем он навел бинокль на Дегтярника, который просто стоял и спокойно оглядывал беснующуюся толпу, причиной возбуждения которой был он сам. Крупный мужчина был в недоумении.

— Что за игру он ведет?

Спустя несколько минут на балконе появились гвардейцы в форме и охранники. Они повели Дегтярника вниз, и он не оказывал им видимого сопротивления. Вскоре над Пэлл-Мэлл раздались звуки полицейских сирен.

— Накрылся наш чай с пирожными на Мэйфэар, — сказал неуклюжий парень. — Стыд и позор. А я слегка проголодался.

— Напряги головку, — сказал крупный мужчина. — Он дал себя увести. Наш мистер Риазза рисковый человек. Пойдем послушаем, что скажут его посыльные…

Когда через четверть часа они, прибыв в Браун отель, пригладили волосы и быстро почистили ботинки о свои собственные брюки, гостиничный слуга в форме провел их в элегантную отдельную комнату, украшенную цветами, где их уже ждали Энджели и Том. Крупный человек сдержанно поклонился Энджели и уселся на роскошный диван с мягкой обивкой. Его друг колебался, не зная наверняка, можно ли и ему сесть.

— Почему бы вам не расслабиться? — сказала Энджели, похлопав по дивану. — Я уже сделала заказ. Через минуту принесут чай.

Почти сразу же открылась дверь, и вошел официант с большим подносом, где были чай, сандвичи с огурцом — очищенным — и птифуры. Он аккуратно расставил все на низкий столик красного дерева и начал наливать чай из серебряного чайника в фарфоровые чашки. Потом официант сел рядом с Энджели и положил себе розовое пирожное, которое целиком отправил в рот и тут же проглотил.

Царило всеобщее молчание, все собравшиеся наблюдали за тем, как Дегтярник глотнул чай. Крупный мужчина зааплодировал сначала тихо, потом громче. А потом захохотал. К нему присоединились и остальные. Энджели сложилась пополам и вцепилась в Тома, стараясь отдышаться. Том чувствовал сквозь рубашку тепло ее рук и желал, чтобы этот момент длился как можно дольше.

— Ловкий трюк, мистер Риазза, — усмехнулся крупный мужчина и внезапно перешел на серьезный тон. — Как вы это сделали? И самое главное, как вам удалось уйти?

— Это больше, чем ловкий трюк, мой друг. Этому нет цены — и, поверьте мне, боюсь, что это вообще невозможно оценить. Я обладаю искусством, которое совершенно уникально в этом мире. Я могу попасть всюду, куда захочу — могу оказаться в спальне леди или в Английском Банке, — и ни один человек не сможет остановить меня. Захватите меня, и я выскользну из ваших пальцев, как вода проливается сквозь решето. Вы начинаете постигать, какие открываются возможности? По выражению вашего лица я вижу, что да…

— Чего вы хотите, мистер Риазза? Вы мне что-то предлагаете или о чем-то просите?

Дегтярник улыбался, показывая новые белейшие зубы. Ему нравились ребята, которые сразу приступали к сути дела.

— И то и другое.

— Вам не кажется, что вы несколько… зациклились… на этом типе, на новом Гудини, а, сэр? Нельзя же вешать на него каждое нераскрытое преступление. Ведь нет доказательств, что их совершил один и тот же человек. — Сержант Чадвик изобразил задумчивое, но уважительное выражение лица.

— Не притворяйтесь тактичным, сержант. Одержимость — вот слово, которое вы ищете. Сегодня ко мне уже применили это определение.

Инспектор Уилер заговорил довольно громко. Сержант Чадвик закрыл дверь кабинета.

— Мы говорим лишь о намеках и слухах. И это уже само по себе тревожит. Не могу понять, почему только один я считаю, что эта сочащаяся струйкой информация постоянно указывает на одного человека. И бесполезно говорить вам — если я прав, — что никто никогда не видел никого, кто с такой скоростью передвигался бы в разных направлениях. Или этот человек очень страшен, или у него есть то, чего хотят люди…

— Или то и другое вместе, — предположил сержант Чадвик.

— Несомненно. Мы же говорим не только об Ист-Энде, этот парень уже отправился к югу по реке, он в районе пакгаузов, у аэропорта Хитроу, он проник в Сити. Будто раскинул паутину по всему Лондону…

— А вы по-прежнему думаете, что есть связь между этим Гудини и делом Скокк — Дайер?

— Разумеется, так и есть! — рявкнул инспектор Уилер. — Ученые лгут, но они, конечно, не преступники. Уверен, ключ к этой связи лежит в эксперименте с антигравитацией. Самая последняя глупость, совершенная семейством Дайеров, — это идея каникул! Кэйт Дайер где-то спрятали. Но от кого? А теперь и с мистером Скокком невозможно связаться…

— Его жена говорит, что он уехал, чтобы побыть в одиночестве, — и кажется, это ее слегка задевает.

— Ага, что ж, я принимаю это объяснение, но с натяжкой.

Сержант Чадвик нахмурился.

— Знаете, больше всего меня ставит в тупик их одежда. Почему в Бэйкуэлле на Кэйт Дайер было длинное зеленое платье? А на стоянке супермаркета и в Ковент-Гарден на ней и на мальчике Скокке была такая забавная одежда. А всадник на Оксфорд-стрит в треуголке… Вы не думаете, что это могло бы быть каким-то странным тайным обществом, которое устроило фантастическое путешествие, а?

Инспектор удивленно поднял брови.

— Ничего подобного этому делу у меня не было. Оно делает из меня дурака. Я спать не могу! В этом пазле должен быть недостающий кусочек, простой, как нос на моем лице. Я просто взорвусь, когда найду его…

— Хотите чашку чая, сэр?

— Ага, хочу. Спасибо, сержант.

Сержант Чадвик взял кружку инспектора и стал открывать дверь, но на полпути, когда зазвонил телефон, остановился. Он поднял трубку и после короткого разговора положил ее.

— Это может вас заинтересовать… Только что звонил парень, ведущий наблюдение за доктором Дайером, парень говорит, что доктор находится в аэропорте Манчестера, забирает большой багаж, и что доктор Пирретти летела на этом же самолете.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Доктор Дайер отправляется в прошлое

Дегтярник в настоящем диктует свои правила инспектору Уилеру

— Это удивительно, что он согласился лечить вас после того, что вы сделали с ним в первый раз, — сказала Энджели, проводив костоправа. — У него до сих пор опухший глаз.

Дегтярник вытирал шею и плечи толстым белым полотенцем. Все трое стояли в огромной, купавшейся в лучах вечернего солнца комнате новой квартиры с видом на Лондон. Внизу, в реке отражались стеклянные небоскребы и гигантские подъемные краны, которые, казалось, как динозавры, шествовали по этой части города. Том держал наготове свежую рубашку для Дегтярника, стараясь не встретиться глазами с Энджели. Дегтярник уже заметил, что его ученик сегодня не в себе.

— Ну и удивительно, что он столько лет продержался с этой профессией! — сказал Дегтярник. — Повалить меня, пришпилить к столу и ходить по моей спине ногами! Когда он потянул меня за плечи, раздался треск, как при выстреле из пистолета. Я думал, он сломает мне шею!

— Но он это делал для вашей же пользы… Ведь теперь ваша шея движется лучше?

— Ага, так и есть. Спасибо тебе, Энджели. Думал, расстанусь с этой болью только в могиле… Смотрите, как я могу ворочать шеей, какая она у меня прямая. Уверен, этот доктор вылечит меня до конца месяца. Моя шея будет крутиться, как у совы. Вот уж никогда не думал, что доживу до этого.

Энджели было приятно, что ее так милостиво поблагодарили.

— Я с трудом удержался от смеха, — сказал Том, — когда этот доктор делал свои дерзкие замечания…

— Какие замечания? — спросила Энджели.

— Представь себе, — усмехнулся Дегтярник, — этот джентльмен имел наглость предположить, будто моя шея повреждена так, что если бы он не знал, как на самом деле все произошло, то подумал бы, что я был повешен!

Дегтярник и Том рассмеялись. Энджели не поняла, в чем смысл этой шутки.

— Так в чем же дело? — спросила она, но они так сильно смеялись, что не смогли ответить.

— Лучше я пойду. — Энджели бросила на низкий стеклянный стол перед кожаным диваном две тонкие брошюры. — Домашняя работа, — сказала она. — Нужно практиковаться… Ох, чуть не забыла. Вы были в газете…

Энджели выудила из-за дивана газету, открыла ее и ткнула в страницы пальцем.

— Смотрите. Какая знаменитость! Сначала Букингемский дворец, а теперь еще и это.

Дегтярник схватил газету и вгляделся в нечеткое изображение самого себя в Национальной галерее, растворяющегося перед великолепной картиной маслом Стаббса, на которой изображена гнедая лошадь.

— Право слово, они не торопились доложить о моем отважном подвиге!

— Они не хотели предавать ваш подвиг огласке — ну, этот красный кружок и всю эту неопределенность. Они не понимают, то ли это какой-то фокус с высокими технологиями, то ли что-то еще! Будто все это сделано с применением зеркал! — засмеялась Энджели. — Я могла бы сорвать приличный куш, если бы пришла в газету и рассказала все, что знаю. Все эти бесценные вещи исчезают из галерей и банковских сейфов, и никто ничего не может понять. Не говоря уж о нескончаемом поступлении предметов искусства из восемнадцатого века…

— Ага, могла бы, — сказал Дегтярник, — но не дожила бы до завтрашнего рассвета.

— Да я же просто пошутила! — возразила Энджели, почувствовав себя очень неуютно.

— Как и я, Энджели, как и я. У нас есть особое наказание для доносчиков, а, Том? Если мы проявим милосердие…

— Что? — спросила Энджели.

Дегтярник высунул язык и сделал такой жест, будто он отрезает кончик языка.

— Прелестно! — сказала Энджели и глянула на Тома, ища у него поддержки.

Однако Том, зная, что Дегтярник вовсе не шутит, поглаживал свою мышку и не поднимал глаз.

Дегтярник улыбнулся понимающей улыбкой и вернул газету Энджели. Затем он подошел к черному лакированному буфету, открыл выдвижной ящик и вернулся обратно с маленькой карточкой в руке.

— Я хочу, чтобы ты доставила газету этому джентльмену.

Энджели посмотрела на карточку.

— Вы стали вращаться в высших кругах? Это мистер Красный Кружок?

— Положи газету в красивую коробку и перевяжи ее шелковой ленточкой…

— Как упаковывают подарки?

— Да. И доставь это как можно быстрее.

— Прямо сейчас? Но я должна…

— Сейчас, Энджели.

Энджели сердито фыркнула.

— Написать, от кого этот подарок?

— Он поймет.

— Мне позволено узнать, в чем дело, Вига?

— Я намереваюсь вступить в один джентльменский клуб в Мэйфэар.

— В джентльменский клуб?

— Вот-вот. Деньги найдутся. Мне не хватает более ценной валюты — влияния. Пока я живу в этом веке, мне нужно стать своим в гнездышке богатства и знатности… Этот джентльмен — председатель комитета по приему в члены клуба. Хочу, чтобы он знал, что у меня есть сильное желание быть членом этого клуба. Я спрашивал его, есть ли что-то в мире, что могло бы убедить его пропихнуть меня на самый верх списка желающих. Список, как говорят, настолько длинный, что многие претенденты умирают, так и не дождавшись приема.

— И что он вам сказал?

— Джентльмен — любитель искусства. Он сказал, что у него есть слабость к определенным картинам маслом… с лошадьми. Написанным мистером Джорджем Стаббсом.

Энджели, стуча высокими каблуками по керамическим плиткам пола, отправилась относить газету новому могущественному знакомому Дегтярника. Том закрыл глаза, пытаясь уловить запах ее духов, когда она проходила мимо него. И тут он почувствовал, как что-то мягко пощекотало его ухо. Сначала он подумал, что это мышка, но это была Энджели.

— Не давай ему открывать балконные окна, как он уже это делал, — прошептала она. Том ощутил ее дыхание. — Электрик сказал, что он чуть не поджег проводку. И… не думай ничего плохого о прошлой ночи, идет?

Дегтярник видел, как вспыхнули щеки его ученика, когда Энджели исчезла в холле. Том прислушивался к звуку закрывающихся дверей лифта и движущейся кабины, которая увозила драгоценный груз вниз, и непроизвольно вздрогнул, будто ему стало холодно.

— Право слово, ты должен или перебороть свой страх перед лифтом, Том, или вообще не выходить на улицу — а тогда какая от тебя польза?

— Ничего не могу с собой поделать, Синекожий… — хрипло сказал Том. — Клянусь, я старался. Стоит войти в лифт, как на меня нападает жуткий страх. Стены сжимают меня, и я боюсь, что когда эта хитроумная машина рухнет вниз, я разобьюсь на тысячу кусочков… Зато я могу быстро-быстро сбегать вниз!

Дегтярник засмеялся.

— Что с тобой, Том? Ты два года прожил бок о бок с бандой Каррика и мирился со всеми убийствами, которые совершал Джо от рассвета до заката, — а теперь тебя победил лифт! Перестань дрожать и блеять, как овца, не то заставишь меня искать другого ученика!

Том уперся взглядом в пол. Он надеялся, что в самом деле Дегтярник так не думал. Тому здесь нравилось. С Дегтярником он чувствовал себя в безопасности — по крайней мере большую часть времени.

Дегтярник взял одну из тех тонких книжечек, которые оставила Энджели, и швырнул Тому. Себе он тоже взял книжку, и хозяин с учеником уселись рядышком на кожаный диван и стали читать, как они это делали каждый день. Иногда они учились читать текст по мобильнику, но сегодня Энджели хотела, чтобы они сосредоточились на книгах. Дегтярник уступал, поскольку уже понял, что в двадцать первом веке нельзя быть необразованным. Они читали по строчке, причем Дегтярник водил по строчкам пальцем. Том уже читал гораздо лучше, чем Дегтярник, но он понимал, что это неприятно хозяину, и поэтому старался читать медленнее.

— Мама была сер-ди-та, и па-па был сер-дит, но Бил-ли не об-ра-щал на это вни-ма-ния, — читал Дегтярник.

Теперь была очередь Тома.

— Ты не должен таскать сестру за волосы. Это нехорошо, сказал папа.

— Ты за-ста-вишь ее пла-кать, Бил-ли… Что ты со-би-рался ей сказать?

— Прости, мама. Прости, папа, — читал Том. — Я скажу Эмми, что буду…

— Что сброшу ее с крыши, и она сразу перестанет ныть, — саркастически заметил Дегтярник. — Детский лепет! Где интрига? Где остроумие? Где толстые девки?

Дегтярник схватил пульт управления, и балконные окна начали открываться. Как только отверстие оказалось достаточно широким, он изо всех сил швырнул в окно книжку. Том высунулся в окно и проследил, как книжка, пролетев двадцать один этаж, упала в реку. Лучи уходящего солнца осветили зеленые глаза Тома и густые ресницы. Он уже не был таким болезненно худым, как раньше, и это его радовало. Дегтярник вышел на балкон, и они вместе стали следить за книгой, за белым пятнышком, которое уплывало по реке.

— А что тебе не понравилось прошлой ночью? — неожиданно спросил Дегтярник.

Том покраснел.

— Да ничего!

— Все Энджели?

Том ничего не ответил и весь сжался от неловкости.

— Не ври мне, парень! У тебя до сих пор видна отметина. Кто-то дал тебе пощечину — и крепкую, — это могла сделать только девушка.

Дегтярник схватил Тома за ухо и крутил его, пока Том не закричал.

— Говори! Я должен знать, можно ли ей доверять!

— Да ничего, Синекожий. Клянусь тебе…

Дегтярник еще держал его за ухо.

— Я шел за ней в танцевальный клуб. Там парни — дьяволы, а на улице темно. Она хотела, чтобы Тони танцевал с ней, но он был с другой девушкой. Энджели расплакалась, и я решил увести ее оттуда, а она не захотела.

— Так что, она наподдала тебе?..

— Да. Слегка.

Дегтярник отпустил ухо.

— Надо было дать ей сдачи.

На Тома нахлынули воспоминания о прошлой ночи. Он впился ногтями в ладони. В клубе было темно и жарко. Как в змеином гнезде, на танцполе извивались под музыку, колотившую по ушам, потные тела. Сильные лампы вспыхивали там и тут, словно создавая бело-голубые фотографии этих тел. У Тома кружилась голова, было не по себе. Он не мог этого выдержать, хотелось убежать в холод и спокойствие ночи. Он видел Энджели на другой стороне задымленной комнаты. Он не слышал ни слова, и все же было ясно, что она ведет себя глупо. Нужно ее остановить. Толпа танцующих загораживала Энджели. Он пробрался через толпу и увидел, что Энджели кричит и плачет, и ее длинные металлические серьги, раскачиваясь, отражают вспышки света, подобно маленьким маякам. Энджели уперлась руками в бедра и трясла головой. За ней бесстрастно наблюдал Тони со своей новой подружкой и кучкой приятелей. Они даже перестали танцевать, чтобы посмотреть представление, которое давала Энджели.

Том подошел ближе и услышал, как Тони кричит:

— Какое мне дело до того, что Вига Риазза может проходить сквозь стены? Это делает и бульдозер. — Дружки Тони прыснули со смеху. — Ты, Энджели, думаешь, что ты крутая, но это не так. И вообще… пошла ты…

Том выскочил перед Тони и его подружкой и схватил Энджели за горячую руку.

— Пойдемте, мисс Энджели. Лучше уйти со мной.

Энджели в ярости взглянула на Тома и попыталась выдернуть руку, но Том ее не отпускал. Компания хохотала. Энджели смотрела на него с презрением — он стал свидетелем ее унижения.

— Пошел прочь, таракашка! — закричала она.

— Пожалуйста, мисс Энджели! Они вам не друзья…

Энджели выдернула руку и влепила ему пощечину, да такую сильную, что он покачнулся и отступил назад. Он медленно поднял голову и встретил ее взгляд.

— Так вы пойдете? — спросил он.

Энджели шагнула и ударила его по другой щеке.

Том не обращал внимания на новый взрыв хохота, он знал только одно — надо спасти ее от этого унижения. И он протянул к ней руку. Она снова ударила его по щеке. Шлеп! Челюсти Тома сдвинулись сначала в одну, потом в другую сторону. Шлеп! Шлеп! Шлеп!

— Ты — псих, — сказал Тони. Он повернулся к Энджели спиной и ушел вместе со своими дружками.

И тут побежденная и пристыженная Энджели замерла.

— Катись отсюда! — закричала она Тому. — Почему ты мне не ответил? Что с тобой?

Том вылетел под холодный дождь и побежал по темным улицам, ни на минуту не останавливаясь. Потом он упал на тротуар под оранжевым светом уличных ламп. Его сердце было избито и онемело, как и его несчастное лицо, и он позволил своей мышке выбраться из рукава, пробраться по взлохмаченным волосам и спуститься вниз на щеки, залитые слезами.

— Она что, распускает язык, когда разговаривает со своими друзьями? — спросил Дегтярник.

— Нет! Она умеет попридержать язык. На этот счет можете не беспокоиться!

Дегтярник критически изучал лицо Тома.

— Наверное, ты думаешь, что, доверяя ей, я поступаю неправильно. Но она не доносчик, в этом я уверен, хотя всякое может случиться. Это меня и настораживает. Но не могу отрицать, что она хороший гид. Она старается, и я доволен.

Дегтярник расхаживал по балкону. Черноголовая чайка села на поручень ограждения и тут же взлетела, заметив людей. Громко крича, чайка полетела к солнцу. Хозяин и ученик следили за взмахами сильных крыльев птицы. Их заставил поднять головы звук винта вертолета. Это был полицейский вертолет. Дегтярник вспомнил свое появление в будущем и удовлетворенно улыбнулся.

— Надеюсь, ты будешь меня сопровождать, когда мне доставят эту машину.

Том сглотнул.

— Мы на этом полетим?

— А зачем же еще я это купил, дурачок! Мы увидим мир так, как его видят птицы! Что скажешь, если мы последуем за Темзой к морю?

— Да, Синекожий, — сказал с некоторым сомнением Том. — Думаю, хорошо бы посмотреть на океаны…

Дегтярник неожиданно рассмеялся и шлепнул Тома по спине.

— Смотри, как скоро мы так далеко продвинулись! Вид с этого места очень меня радует… Жизнь в будущем хороша, а, Том?

— Да, Синекожий, очень хороша.

— Хорошая собака, — сказал сержант Чадвик.

Молли сидела очень тихо. Сержант наклонился и потрепал ее по золотистой голове, и она посмотрела на него темными, выразительными глазами, радуясь вниманию. Сержант Чадвик стал сгибать пальцы. Они очень быстро затекали. Он потопал ногами по замерзшему газону и потер руки. Ему было видно собственное дыхание. Если бы он знал, что ему придется стоять на страже у весьма большого «холодильника», он взял бы перчатки и шапку, не говоря уже о термосе со сладким чаем. Прошло около часа, как они задержали отца Кэйт Дайер и доктора Пирретти, которые выгружали «холодильник» из «лендровера» в саду этого коттеджа, похожего на коробку с шоколадом, на окраине Бэйкуэлла.

При допросе ученые ничего толком не рассказали. Впрочем, когда инспектор Уилер припугнул их арестом за препятствия, чинимые полиции в расследованиях, доктор Дайер обернулся к своей американской коллеге и сказал:

— Анита, если ради спасения детей придется все рассказать, я готов…

Доктор Пирретти попыталась переубедить коллегу. Ошеломленному инспектору Уилеру не удавалось вставить ни слова. Наконец он напомнил им, где они находятся, в сущности, нарушая границу частных владений. Несмотря на официальное письмо из НАСА, он сомневается, будто доктор Пирретти обладает документами, которые разрешают ей доставить это оборудование в Дербишир.

Наступило долгое молчание, а сержант в это время пытался уяснить смысл взглядов, которыми обменивались ученые. Первой заговорила доктор Пирретти:

— Инспектор, вопреки моим убеждениям мы собираемся открыть вам нашу маленькую тайну, которая взорвет все ваши теории об исчезновении детей. — Тут она глянула на сержанта Чадвика. — Это информация только для ваших ушей, инспектор. Сейчас я расскажу вам все, но при одном жестком условии — на официальном допросе мы будем все отрицать…

Сержанта Чадвика бесцеремонно выставили, чтобы он стоял на страже. Сержант глаз не сводил с запотевших окон «лендровера». Инспектор сидел в машине на водительском месте и все крутил головой, переводя взгляд с доктора Дайера на доктора Пирретти. Инспектор в основном слушал, его кустистые брови то и дело поднимались от изумления и недоверия. В какой-то момент он даже изумленно усмехнулся.

Молли тихонько заскулила.

— Я тебя понимаю, — сказал сержант.

Наконец инспектор Уилер вышел из машины и, застегивая твидовое пальто, направился к сержанту.

— Сержант, мне нужно, чтобы вы пошли со мной.

Когда инспектор бывал взволнован, у него усиливался шотландский акцент.

— Вы выглядите таким веселым, инспектор.

— Ага, сержант, так и есть. Мне действительно весело.

Они открыли железные ворота коттеджа и пошли по дорожке. Когда их не стало видно с дороги, инспектор Уилер слегка подпрыгнул и торжествующе вскинул руку.

— Я знал, что в паззле был недостающий кусочек! Но никогда и ни за что я не догадался бы, в чем разгадка!

Сержанту Чадвику даже показалось, что инспектор готов его обнять.

— Но я так понимаю, что вам нельзя рассказать мне…

Инспектор постучал себя по носу.

— Не беспокойтесь, сержант, я потом облегчу ваше горе…

Спустя некоторое время в дверях показались заспанные хозяева коттеджа. Они не очень-то обрадовались, когда им сказали, что их дом на пару часов нужен для срочной полицейской операции и что сержант Чадвик проследит, чтобы имущество не было повреждено. Как только сержант и огорченные хозяева уехали, инспектор Уилер помог доктору Дайеру и доктору Пирретти перенести антигравитационную машину в дом, который триста лет назад назывался Хоторн-Коттедж. Перенос машины — это, в сущности, была идея инспектора Уилера. Ведь судя по прошлому опыту, доктор Дайер некоторое время будет без сознания, поэтому лучше уж ему приходить в себя внутри дома, чем лежать в саду.

Доктор Дайер потребовал, чтобы два его помощника вышли из коттеджа перед тем, как он запустит антигравитационную машину. Поэтому доктор Пирретти и инспектор Уилер стояли снаружи у окна гостиной. Доктор Дайер посчитал это расстояние безопасным, чтобы он спокойно ввел тайный код и в двадцатый раз все проверил. Прошлым вечером доктор Дайер попрощался с детьми и попросил их хорошо себя вести, сказав, что скоро они увидятся. Когда он на прощание махал рукой жене, которая стояла у кухонной двери, удерживая слезы, он увидел, как Сэм, Исси, Эллис, Сиин и даже маленькая Милли выглядывали из-за занавесок. «Почему, — подумал он, — все это произошло именно с нами?»

Он дотронулся до кнопки и беззвучно произнес молитву. Молли лежала у его ног, и он погладил ее мягкие уши.

— Хорошая собака, — сказал он. — Ты нашла ее в прошлый раз, посмотрим, сможешь ли ты снова это сделать.

Страшно взволнованный инспектор смотрел в окно на антигравитационную машину, столь несовместимую с кирпичными стенами коттеджа и сланцевыми плитками на полу у камина. Доктор Дайер улыбнулся доктору Пирретти. Она улыбнулась в ответ и подняла большой палец. И тогда он нажал кнопку. Несколько секунд инспектор наблюдал, как что-то происходит с поверхностью машины — казалось, она растворяется, растекается, меняется…

На затылке инспектора вздыбились волосы. Потом доктор Дайер тоже начал становиться прозрачным, и вскоре в комнате не осталось и следа от человека, машины и золотистого лабрадора. Доктор Пирретти прижалась лицом к стеклу и с облегчением вздохнула.

— Слава богу, — сказала она.

Инспектора Уилера била дрожь. Доктор Пирретти медленно повернулась к нему:

— Вот теперь вы знаете все.

В этот вечер, усевшись в тихий уголок деревенского паба, инспектор Уилер пил пиво и слово за словом рассказывал сержанту Чадвику невероятную историю, которую услышал от доктора Дайера и доктора Пирретти, а также о том, что случилось с антигравитационной машиной.

— Вы уверены, что следовало рассказывать мне это, сэр?

— А я вам ничего и не говорил, сержант. Вы теперь, как те три обезьяны — слепой, глухой и немой. Вроде бы я разговаривал сам с собой, а вы просто сидели рядом.

Инспектор Уилер явно расслабился. Во время разговора с доктором Дайером и доктором Пирретти все недостающие фрагменты дела, которые так долго его мучили, предстали пред ним во всей полноте, будто по мановению волшебной палочки они скользнули на свои места, и перед ним предстала вся картина. Его повествование перебивалось возгласами сержанта Чадвика: «Вы наступили мне на ногу!», «Путешествие во времени!», «Просто не верю тому, что слышу…»

Когда инспектор закончил, они некоторое время посидели в молчании, прихлебывая пиво. Шипели в камине поленья, посетители вели неспешные разговоры. Уютный паб каким-то образом усилил чувство нереальности, которое они оба испытывали. Чуть погодя сержант Чадвик захихикал и произнес:

— Меня просто достало это чудное платье… Кто бы мог подумать, что есть гораздо более логичное объяснение, чем все теории, с которыми мы носились.

— С которыми вы носились!

— А появление дочери доктора Дайера между штангами ворот на школьном поле… А случай в фотомагазине в Линкольн-Инн-Филдс…

— И как они бесследно исчезли из лаборатории, — сказал инспектор Уилер. — Не говоря уж об удобной потере памяти Кэйт Дайер и так называемых каникулах мистера Скокка. Вы помните, сколько сил мы потратили, чтобы найти причину появления граффити в школе девочки Дайер, сержант? Оказывается, это она оставила то послание: «Кэйт Дайер хочет домой — июль 1763 года». Это было первым свидетельством того, что дети попали в прошлое.

— Неудивительно, что ученые из НАСА опасались огласки. Им не удастся это сделать. Если они попытаются все утаить, кто-то другой догадается, как сделать то же самое. И все же я не верю, что доктор Дайер найдет детей и мистера Скокка. Все равно что искать иголку в стоге сена.

— И правда.

— Он храбрый человек, к тому же когда дело касается твоего собственного ребенка, я полагаю, пойдешь на все что угодно…

Неожиданно инспектор Уилер выпрямился и схватил руку сержанта Чадвика.

— Но я же забыл — я еще кое-что не рассказал вам! Когда Питер Скокк остался в 1763 году, его место занял некий преступник восемнадцатого века по имени Дегтярник. Весьма жуткий тип…

Лицо сержанта Чадвика просветлело.

— У которого, случайно, не вывихнутая ли шея и шрам на лице и которого последний раз видели на лошади на Оксфорд-стрит?

— Именно он.

Сержант Чадвик застучал пальцами по столу и закашлялся. А инспектор Уилер положил на стол пятифунтовую бумажку.

— И если вы принесете мне еще выпить, сержант, то убедите меня, что я должен рассказать вам, почему у него вывихнута шея…

Инспектор Уилер, возвращаясь домой, слушал по радио какого-то комика. В одиннадцать часов передавали новости, но у него не было настроения их слушать. Может, и приятно все переменить, попасть в восемнадцатый век? Сбежать от этой суеты ежедневного поглощения новостей о войне и политических махинациях, о кризисах экономики, о неприятных прогнозах погоды. Ведь на самом деле он не хочет знать, что над Британскими островами движутся плотные облака и солнце их пробьет только через несколько дней. Неведение, подумал он, становится все более редким и желанным удобством.

Проезжая по пустынной деревенской дороге после столь памятного и волнующего дня, инспектор Уилер хотел послушать какую-нибудь музыку. Что-нибудь запоминающееся и прекрасное, чтобы музыка эта успокоила и заставила возбужденные мозги больше не думать о путешествии во времени, о растворении и о Дегтярнике. Он сбавил скорость, пошарил в бардачке, вытащил СД и пустые футляры и бросил их на заднее сиденье, решив позже разобрать, хотя уже знал, что не найдет для этого времени. Благие намерения!.. Вот если бы разобраться с антигравитационной машиной… Приятно думать, что такое возможно…

Инспектор поставил классическую музыку, усилил звук, и мелодия «Собора под морем» Дебюсси отнесла его в более приятное и таинственное место, нежели неряшливое нутро автомобиля. Но вскоре до него донесся ритмичный механический шум, который заглушал громкие звуки музыки, хотя инспектор не видел ничего движущегося поблизости. Терновые кусты пролетали мимо, их обнаженные колючие ветки на мгновение освещались фарами и исчезали в темноте. Сначала дождик только накрапывал, но теперь хлынул настоящий ливень. Капли скатывались по ветровому стеклу. Дворники скребли не в такт с музыкой, а фары освещали сверкающие веревки дождя. Инспектор Уилер наклонился вперед и стал всматриваться в черноту деревенской дороги. Внезапно в зеркале заднего вида сверкнул свет, такой сильный, что сразу ослепил инспектора. Он посмотрел на дорогу сзади, но ничего не увидел. Вспышка повторилась снова. И он понял, что механический шум раздается громче — или ближе. Он выключил музыку и нажал на все четыре кнопки, чтобы открылись окна. Шины шуршали по мокрому асфальту. Скребли дворники по ветровому стеклу. И тут он наконец догадался — вертолет. Он высунул голову из окна и посмотрел вверх. Вертолет следовал по курсу его машины, вероятно, метрах в тридцати над ним. Маленький сигнальный огонек горел на его хвосте. Инспектор Уилер вовремя посмотрел на дорогу, которая сворачивала налево, — он ехал по встречной полосе и чуть не свалился в кювет. Он вывернул руль, шины завизжали.

Внезапно машина попала в правильный круг ослепительного света, и сверху прогремел голос. Это был голос мужчины, говорящего с американским акцентом:

— Сэр, вы едете по зоне военных учений, пожалуйста, съезжайте с этой дороги.

Инспектор нажал на тормоз. Это же абсурд! Какие учения в этой глуши? Ведь не было ни одного знака… Да и его наверняка должны были проинформировать.

Вертолет поднялся вертикально вверх, мгновение покружил и приземлился в двадцати метрах перед ним. Сразу стало темно, инспектор Уилер вышел из машины в дождливую ночь, порыв ветра чуть не сбил его с ног. Инспектор был в ярости — надо поговорить со старшим офицером. Он сделал лишь несколько шагов, и его снова ослепил луч света, направленный прямо на него. Прикрыв глаза рукой, он крикнул:

— Что за шутки?

Стеклянная дверь вертолета сдвинулась. Инспектор полагал, что увидит человека в военной форме, но на землю легко спрыгнул атлетически сложенный, худой человек в черном кожаном пиджаке. Его темные волосы были собраны в хвост, и когда он вышел на свет, инспектор Уилер увидел то, отчего невольно вздрогнул, — бледный, почти белый шрам, идущий от брови вниз и загибающийся под челюстью.

Дегтярник! Инспектор Уилер, не колеблясь, повернулся и побежал к машине. Дегтярник бросился за ним, и к машине они подбежали одновременно. Инспектор кинулся на водительское место и захлопнул дверцу. Дегтярник потянул за ручку, и дверца приоткрылась. Полисмен двумя руками удерживал дверь и сумел-таки захлопнуть ее и заблокировать. Дегтярник ударил ногой в окно, но эти стекла нельзя было разбить. Инспектор включил зажигание и дал задний ход. Дегтярник запрыгнул на капот. Инспектор лавировал машиной, но Дегтярник крепко держался за дворники. Их взгляды встретились. В долю секунды, что глаза Дегтярника сверлили его глаза, полисмен испытал такое чувство, будто в нем разрастается холодный страх и, к своему стыду, он не может этого скрыть.

Проворный, как акробат, Дегтярник подпрыгнул и, уперев руки в бока, стал балансировать на капоте, не сводя глаз с инспектора Уилера.

— Я бы хотел поговорить с вами, полисмен! — крикнул он. — Вас уговаривать или вы примете мое приглашение?

Инспектор Уилер надавил на педаль акселератора. Дегтярник шустро спрыгнул на землю и побежал к вертолету. Инспектор Уилер развернулся и помчался в темноту на самой высокой скорости. Надо скорее найти укрытие, чтобы вертолет не добрался до машины. Кажется, мили через две был небольшой лес, скорее рощица. Инспектор Уилер вел машину так, как никогда еще не водил. Мимо пролетали деревенские пейзажи, стрелка спидометра качалась около максимума. И все же очень скоро он услышал позади вибрирующий шум вертолета — и шум все приближался и приближался.

Вертолет несся как ястреб, тихий и смертельно опасный, выжидающий момент, чтобы напасть. Инспектор Уилер покрылся холодным потом. Когда же он наконец доберется до леса? Вдруг вертолет снизился прямо перед машиной, преградив дорогу. Чтобы избежать столкновения, инспектор подал назад и тут же понял, что совершил ошибку. Надо было двигаться вперед: пилот наверняка уступил бы дорогу. Поздно! Кислотный запах гари повис в воздухе, машина медленно затормозила, остановившись только в нескольких метрах от вертолета. Инспектор Уилер наклонился над рулем и глянул наверх. Дегтярник и пилот, бывший моряк, довольно улыбаясь, смотрели на него сверху. Злость победила страх — инспектор Уилер зарычал от ярости. Дегтярник потянулся к микрофону.

— Может, хватит заниматься спортом, инспектор Уилер, или еще поиграем? Меня редко что так забавляло, но я вижу, что для вас пора цветущей молодости уже позади…

Поджав губы, инспектор Уилер дал газ, неистово крутанул руль, одним движением развернув машину. Он помчался по дороге, все глубже погружаясь в темноту сельской местности. Вертолет немедленно взлетел и двигался всего лишь на несколько метров выше крыши автомобиля. Пытаясь избавиться от него, инспектор резко тормозил, сворачивал и снова мчался в направлении леса. Он ничего не видел: дождь лил как из ведра. Однако вертолет сразу же настигал его. К радости инспектора, когда луч прожектора в очередной раз осветил машину, он различил невдалеке голые ветки зимних деревьев. Уилер вдавил педаль газа до отказа — бесполезно, большего из машины уже не выжать.

Наконец машина въехала в лес, а вертолет взмыл вверх. Мобильный телефон в кармане пальто в багажнике. Выйти из машины и попросить подмогу?.. Надо выключить фары…

БАМ!!!

В темноте что-то ударило машину, и она резко дернулась вперед, назад — инспектор ударился о руль. Боль пронзила голову, и безумное смешение красок затмило глаза. Прежде чем потерять сознание, он выругал себя за глупость…

Довольно скоро он очнулся и с трудом сел ровно. Голова гудела, от удара болела грудь, шею свело. Лес освещали прожекторы вертолета. К машине шел высокий мужчина могучего телосложения. На плечах он нес тушу молодого оленя, голова которого болталась из стороны в сторону. Инспектор потер лоб, глаза и застонал.

— Обожаю жареную оленину, — спокойно сказал мужской голос.

Инспектор Уилер вскрикнул — рядом с ним стоял Дегтярник! Инспектор попытался дотянуться до ручки дверцы, но Дегтярник накинул ему на шею шнурок. Инспектор сопротивлялся, оттягивал шнурок. Бесполезно — шнурок впился в кожу и давил на горло.

— Утихомирьтесь — и я стану нежным и добрым. Понятно?

Инспектор кивнул. Дегтярник слегка ослабил шнурок.

— Чего вы хотите? — прошептал инспектор.

— Мне нужны некоторые сведения. Я ищу антигравитационную машину… Думаю, вы понимаете, о чем я говорю.

Инспектор Уилер лихорадочно соображал. Дегтярник хочет завладеть антигравитационной машиной! Обладая способностью растворяться, он уже много чего натворил в двадцать первом веке. А если он получит машину времени… Инспектор был потрясен, когда доктор Пирретти сказала, что намеревается уничтожить все доказательства путешествия во времени. Но сейчас он хорошо понимал ее доводы.

— Почему вы меня спрашиваете? Если хотите узнать об экспериментальной машине, спросите НАСА…

Шнурок затянулся чуть туже.

— Инспектор Уилер, я ценю время свое и чужое, но если вы не расскажете о том, что меня интересует, вам придется задержаться, и я выдавлю из вашего тела последний вздох. Я все равно это узнаю. Интересно, как в вашем веке обращаются со шпионами?..

— В моем веке?

— Умоляю, не притворяйтесь, инспектор. Вы знаете, кто я такой и откуда появился. Обрывки подслушанного разговора уже через час были пересказаны мне. Так вот. По-моему, у вас есть две антигравитационные машины. Где они?

И шнурок снова затянулся. Инспектор молчал.

— Жаль, что вы выказываете так мало здравого смысла и мне придется быть жестоким, — произнес Дегтярник. — Но я — человек слова.

И он туго затянул шнурок. Полисмен начал задыхаться и вскоре вообще потерял силы к сопротивлению. Сознание затуманилось, ему показалось, что потолок машины стал серым морем, в котором он тонет…

— Хорошо!.. — прохрипел он.

Дегтярник тут же ослабил шнурок.

— Вы и подобные вам с радостью стерли бы меня с лица земли, разве не так, инспектор? Мир от этого не изменится. Но я окажу вам милость, большую, чем когда-либо оказывали мне. Даю вам последний шанс.

Инспектор с трудом заговорил осипшим голосом:

— Я скажу, где они, но вы все равно не сможете их заполучить… Вскоре после вашего прибытия сюда первую машину украли Кэйт Дайер и отец Питера Скокка. Они отправились в 1763 год искать мальчика. С тех пор от них нет известий. На прошлой неделе доктор Пирретти привезла вторую машину из Штатов.

— Из Штатов?

— Из Америки. И сегодня утром доктор Дайер вернулся в прошлое. Он рассчитывает спасти всех троих. Но я не верю, что у него это выйдет.

— А есть еще другие машины?

— Нет.

— И… а как зовут красивую женщину, которая была с вами в машине этим утром? Наши с ней дороги пересекаются не первый раз.

Инспектор Уилер поколебался, но сообразил, что эту информацию легко добыть — и его горло достаточно настрадалось…

— Доктор Анита Пирретти из НАСА.

— Пирретти, — повторил Дегтярник, перекатывая во рту звуки «р». — Спасибо, инспектор.

Дегтярник стащил шнурок с шеи инспектора и вышел из машины. Инспектор Уилер, прижимая руки к горлу, наблюдал за отбытием «Немезиды» в зеркальце заднего вида. Он не решался тронуться с места, пока не увидел, как вертолет поднялся и полетел над безлюдной местностью в сторону Лондона.

Инспектор Уилер добрался до багажника и нащупал мобильник в кармане твидового пальто.

— Никто, — прохрипел он, — не смеет так поступать с Дэном Уилером и уйти безнаказанным…

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Гроза

Луи-Филипп не спустился к ужину, и хозяин гостиницы сказал, что он попросил прислать еду в комнату. Перед сном Питер постучал в дверь Луи-Филиппа, но не получил ответа. Рано утром, только поднявшись, Питер снова постучался к нему. Однако хозяин гостиницы сказал, что постоялец нанял лошадь и уже уехал.

Атмосфера за завтраком была напряженной.

— Если с ним что-нибудь случится, — сказала Кэйт, оглядевшись, не подслушивают ли ее, — это будет наша вина! Аристократ посреди Французской революции!

— До Арраса день пути, и он знаком с дорогой, — возразил Питер. — Не уверен, что ему необходима наша защита… В любом случае он не должен был так бездумно себя вести.

Мистер Скокк и Ханна хранили спокойствие, хотя оба были сильно напуганы и половину прошлого вечера провели, сражаясь с мокрой одеждой француженки и занимаясь устройством на дуврском пакетботе. Кэйт сразу поняла, что Джошуа все еще злится на нее, но и она злилась на него. Жена хозяина гостиницы вспомнила, что красивый молодой человек попросил передать им извинения — он не смог проститься лично, поскольку вынужден путешествовать в одиночестве, — и пожелать приятного пути.

— Как мило с его стороны пожелать нам приятного пути, — сказала Ханна.

— Да, разумеется, — с досадой буркнула Кэйт.

* * *

Открытая карета, которую они наняли, оказалась неудобной: путешественники ощущали каждый камень на дороге. Хотя дорога была широкой, мощенной посредине, да и рытвин, опасных для костей путешествующих, было не так много, как в Англии. Вокруг раскинулись зеленые долины, но вскоре они сменились выжженными солнцем полями; на холмах паслись стада свиней и тощих коров. На полях работали отощавшие от голода крестьяне.

Аррас показался на горизонте только в начале вечера — путешественники разразились возгласами радости, отчего стая малюсеньких птиц взлетела с пересохшей земли. Все устали от тряски. Руки Питера — несмотря на то что Ханна обвязала их платком — кровоточили оттого, что ему постоянно приходилось направлять лошадиную упряжь и что-то чинить в разваливающейся на ходу карете.

Солнце спряталось за тяжелыми облаками, воздух был плотным и влажным. В поисках мошек низко проносились ласточки, пейзаж стал более мрачным. С запада дул ветер, по небу неслись большие багровые облака с желтой каймой. Вскоре на горизонте мелькнула молния и раздался раскат грома. По направлению к путешественникам двигалась серая завеса дождя. Зигзаги молний непрерывно пронзали небо, и грохотало так громко, что Кэйт зажала уши руками. Питер и мистер Скокк обменялись взглядами. Вот-вот начнется очень сильная гроза. Вдруг ветер стих, и воздух стал удивительно теплым. Птицы замолкли. Все вокруг было окутано пугающей тишиной.

— Мы в центре грозы! — пробормотала Кэйт.

Лошади, прижав уши, сами остановились, будто ожидая чего-то… Питер бросил вожжи. Все молчали. Через секунду сверкнули несколько голубых разрядов. И тут же последовал взрывной удар грома. Кэйт даже подпрыгнула. Полил дождь. Из-за поднявшегося ветра он был горизонтальным, ледяные пласты безжалостно били по людям и лошадям, лошади понесли карету, направляясь к деревьям.

— Давайте укроемся под деревьями! — крикнул мистер Скокк.

— Нет! — воскликнула Кэйт. — В грозу нельзя прятаться под деревьями!

Но ее голос потонул в реве ветра, дождя и раскатах грома, в стуке копыт лошадей и скрипе старой кареты. Наконец Питер справился с лошадьми, и они остановились у въезда в длинную аллею столетних каштанов.

— Поедемте дальше, мистер Пи… мистер Джошуа! — сказала Ханна. — Посмотрите, земля под деревьями чуть влажная. Мисс Кэйт вся вымокла, я не хочу, чтобы она ко всему прочему еще и простудилась…

— Ты хотела сказать Питер! — в изумлении закричала Кэйт. — Да?

Питер посмотрел на Ханну, которая растерянно уставилась на Кэйт и открыла было рот, чтобы заговорить. Но прежде чем она произнесла хоть слово, ярдах в пятидесяти от них раздался оглушительный взрыв — это молния ударила в каштан. Задрожала земля, и сотни испуганных, пронзительно кричащих птиц взлетели с деревьев. Запахло паленой корой, и с жутким треском дерево стало клониться к земле.

— Ой, нет! — воскликнула Кэйт.

Все посмотрели туда, куда она показывала рукой: мужчина и женщина, которые выглядели карликами рядом с гигантским падающим деревом, бежали от него прочь.

— Быстрей! Быстрей! — испуганно кричала Кэйт.

От дерева поднимался пар, и струйка дыма взвилась в небо. Мелькнуло несколько ярких оранжевых языков пламени, но они быстро опали. С тихим шипением дождевые капли испарялись с раскаленного ствола. Женщина замедлила шаг, оглянулась, но, увидев накренившееся гигантское дерево, которое вот-вот придавит ее, как заяц помчалась прочь.

— Не останавливайтесь! — кричала Кэйт. — Джошуа! Нет!

Питер кинулся навстречу женщине, схватил ее за руку и потянул изо всех сил, но почти тут же мокрая от дождя рука женщины выскользнула из его руки. Они упали и откатились в сторону — дерево со страшным треском рухнуло на землю. Питера и женщину засыпало листвой и накрыло ветвями. Мужчине удалось убежать раньше, и теперь он стоял перед упавшим деревом рядом с Кэйт, Ханной и мистером Скокком. В какую-то долю секунды у Кэйт мелькнула мысль, что она где-то уже видела этого человека… Все бросились к дереву.

— Мари!

— Джошуа! Ответьте, вы слышите нас?

Спасатели так шумели, что трудно было услышать, отвечают им или нет. Внезапно мистер Скокк выпрямился и прижал палец к губам.

— Шшш! Я что-то слышу.

Раздался еле слышный, хриплый звук, и из-под завесы ветвей высунулась загорелая рабочая рука.

— Au secours! — послышался тихий голос, умоляющий о помощи.

— Мари! — крикнул мужчина и вытащил из-под ветвей женщину. Волосы и платье женщины были усыпаны листьями, лицо исцарапано и измазано грязью, под глазом синяк. Женщина нашаривала на шее цепочку с серебряным крестом, взяла крест в руку, стала креститься и, упав на колени, благодарила Бога за спасение.

— Джошуа! — позвал мистер Скокк. — Вы слышите меня?

Ответа не было.

Кэйт опустилась на землю и поползла под ветвями. Ветки цеплялись за юбку и рвали ее, пока Кэйт продвигалась к тому месту, где видела Джошуа.

— Вот он! Помогите мне!

Мистер Скокк нырнул за Кэйт. Питер был прижат к земле ветвью толщиной в мужскую руку, которая упала ему на талию. Если бы Питер оказался чуть левее, его придавило бы главным стволом. Но и сейчас он не двигался. Он лежал на животе, пораженный сильнейшим ударом.

— Джошуа! — закричала Кэйт. Ох, он не должен умереть! Он все еще злится на нее! А что, если он — Питер?

Медленно Питер поднял голову. Глаза его встретились с глазами Кэйт.

— Ой! — сказал он и, улыбнувшись, снова уронил голову на землю.

— Вы можете двигать ногами? — крикнул мистер Скокк.

— Не знаю… да.

— А руками?

Питер сжал руки в кулаки.

— Мне просто трудно дышать, вот и все, насколько я могу судить…

— Слава богу! — воскликнул мистер Скокк.

— Но что-то меня колет…

Когда мистер Скокк пытался приподнять ветвь, придавившую Питера, раздался еще один удар грома. На помощь мистеру Скокку подоспел француз, в руках он держал поблескивающий во мраке топор. Вместе они вскоре освободили Питера. Питер пытался встать, но лицо его исказилось от боли. Кэйт тут же кинулась к нему. Питер упал, плоды каштана в зеленой кожуре прокололи рубаху и впились в тело, как множество маленьких ежей.

— Аах! — застонал Питер, когда Кэйт начала один за другим вынимать каштаны из его кожи.

— Похоже, у вас вошло в обычай спасать девиц от неприятностей! — сказал мистер Скокк, отряхивая листья со спины камзола Джошуа. — Слишком часто за эти два дня!

— Вы такой храбрый, сэр, — сказала Ханна. — Мистер Гидеон должен вами гордиться.

Кэйт согласно кивнула и улыбнулась Питеру, надеясь, что он простил ей вчерашнее.

Ханна старательно осмотрела Питера и женщину и заявила, что они отделались лишь царапинами и синяками. Кэйт в это время наблюдала за незнакомцами. И вдруг догадалась, где видела этого мужчину. Из-за него Луи-Филипп прятался за дверью! Она даже вспомнила его имя — Сорель. Ханна услышала, как резко вздохнула Кэйт, и вопросительно посмотрела на нее. Кэйт покачала головой, будто говоря: «Не сейчас».

У жены Сореля были добрые испуганные глаза. Она была еще молодой, но, как и все в этой сельской местности, болезненно худой, с ввалившимися щеками. Синяк под глазом явно не результат встречи с упавшим деревом. Хотя гроза продолжалась, а жена непрерывно дрожала, мужчина вовсе не собирался уходить. Он стряхивал с себя листья, а Кэйт по подозрительному взгляду, которым он посмотрел на нее, поняла, что он узнал ее. Мари благодарила английских леди и джентльменов. Ее поведение вызвало неодобрение мужа.

Наконец муж с женой пошли прочь под проливным дождем, причем муж шел на три ярда впереди. Промокшие и взволнованные путешественники наблюдали за ними, стоя в укрытии под деревьями и считая, что молния дважды не ударяет в одно место. Гроза начала стихать.

— Мистер Скокк, может быть, вы спросите у них, куда нам ехать? — предложила Ханна.

— Спасибо, Ханна! — И мистер Скокк быстро пошел за удаляющейся парой.

— Monsier! Madame! S il vous plait! Nous cherchons le Chateau It I Humiare!

Парочка обернулась, по лицам их катились дождевые капли. Мари некоторое время выглядела озадаченной, затем коротко ответила и указала на что-то, видневшееся в просвет между деревьями.

— Она сказала, что мы уже здесь! — сказал мистер Скокк.

Оказалось, что аллея каштанов не что иное, как длинная дорога к шато.

— Наконец-то! — воскликнула Кэйт.

Шато де Хьюмиэйр напоминало небольшой средневековый замок, построенный из разноцветного камня, с двумя круглыми островерхими башнями и рвом. Вокруг дома был разбит сад, на газонах паслось стадо овец.

— Неудивительно, что маркиз отказывается покидать это место, — заметил Питер. — Редко встретишь такую красоту.

Пока путешественники восторгались окрестностями, яростная пика молнии пробила темные плотные облака и, как управляемая ракета, ударила в кровлю ближайшей башни. Удар сопровождался странным электрическим звуком — что-то среднее между продолжительным шипением и треском. Раскат грома разнесся на многие мили. Кэйт вздохнула, ожидая, что появится пламя или крыша башни свалится — но ничего такого не случилось. Чудо, но, похоже, шато вовсе не повреждено. Мари засмеялась и что-то сказала мистеру Скокку, но на середине фразы Сорель перебил ее и потащил прочь. Поклонившись на прощание, они ушли.

— Что у них за проблемы? — спросила Кэйт. — Хочу сказать вам, что Луи-Филипп знает этого человека. Я видела его вчера. Он — революционер.

— Он и миллионы других! — воскликнул мистер Скокк. — Мы находимся в сердцевине Французской революции! И, честно говоря, мне трудно сказать, за я или против.

— Он же мне помог… — сказал Питер.

— Но именно он преследовал ту французскую служанку! — возразила Кэйт. — Ох… Не важно, конечно, но я ему не доверяю.

— А что сказала его жена? — спросила Ханна.

— Она сказала, что за последние три года во время грозы маркиз всегда выходил из замка, проверяя свой приемник молний, и теперь он убедился, что тот работает! Ее муж предупредил, что маркиз абсолютно сумасшедший. И если вы присмотритесь, то увидите этого лунатика или, как назвал его Сорель, — гражданина Монферона, бывшего маркиза де Монферона. Видите? Вон он, на газоне перед шато.

Мистер Скокк вытянул руку. И все только сейчас увидели, что невдалеке от них высокий худой мужчина в белой рубашке танцевал джигу под дождем, среди овец.

— Пришло время, мои друзья, — сказал Питер, — представиться человеку, который, надеюсь, поможет решить нашу проблему.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Маркиз де Монферон

Кэйт видит будущее

Гроза ушла так же быстро, как и пришла. Ветер утих, а сильный дождь превратился в морось. Среди туч появились крошечные просветы голубого неба, и снова запели птицы. Потом просвет в облаках стал довольно большим, проглянуло солнце, и над шато де Хьюмиэйр раскинулась радуга.

— Господи благослови, это точно доброе предзнаменование, — сказала Ханна, от чьей промокшей одежды, как и от одежды всех остальных, начал подниматься легкий парок.

Путешественники оставили лошадей пастись под деревьями и пошли по красиво изгибающейся дорожке, усыпанной гравием. Вскоре аллея расширилась и стала двором перед шато, по которому на квадратных известняковых плитах были расставлены отлитые из свинца скульптуры лесных нимф и сатиров. Из-за Питера, который еще недостаточно оправился после столкновения с деревом, все шли медленно. Когда они подошли к саду, который издали казался таким аккуратным, стали заметны признаки того, что за ним никто не ухаживает.

— Сомневаюсь, чтобы миссис Монферон обрадовалась бы, увидев это, — сказал мистер Скокк.

— Интересно, приехал ли уже Луи-Филипп? — заметила Кэйт.

Травку на обширных газонах щипали овцы, сорняки пробивались сквозь гравий на дороге, а двор был испещрен рытвинами и лужами. Многие статуи были повреждены морозом, и из швов каменной кладки кое-где пророс папоротник. За кустами, когда-то тщательно подстриженными в форме пирамид и шаров, теперь никто не следил. Растения хаотически бежали от форм, которые им когда-то придали. По сторонам дорожек росли фруктовые деревья. Множество яблонь, слив и груш роняли свой урожай на землю. Под деревьями валялись кучи гнилых фруктов. Мистер Скокк наступил на грушу и отпрыгнул на траву, попав в овечий помет.

— И не говори, — сказал он, увидев выражение лица Кэйт. — Чего бы я только не отдал сейчас за славный, горячий душ…

Мысль о горячем душе удивила Ханну, которой трудно было представить себе нечто подобное, но она подумала, что лучше промолчать, поскольку мистер Скокк склонен к резкостям.

Когда подошли к подъемному мосту, все, не решаясь его перейти, одновременно остановились. Мост был перекинут через небольшой ров, ярко-зеленый из-за водорослей. По воде плавали маленькие белые утки, оставляя на ее поверхности черный след. Путешественники интуитивно понимали, что нельзя нарушить границу шато, не получив на это разрешения его хозяина.

Кэйт посмотрела наверх и увидела плющ, разросшийся по стенам, а кое-где пробравшийся и внутрь через разбитые окна.

— Будто замок Спящей Красавицы, — прошептала она.

Все двинулись по скользким древним планкам подъемного моста. За мостом гордо расхаживали измазанные грязью, взволнованные появлением гостей павлин и дюжина пятнистых курочек, которые негодующе покрикивали «ко-ко-ко-о-о-о-о». Двери, украшенные резьбой, были широко раскрыты, и из дома доносилась прелестная музыка.

Путешественники остановились на пороге, заглядывая внутрь. В большом холле с галереей пол был выложен плитами. Из высоко расположенных окон лился свет. Комната такая большая, что дальние углы трудно было разглядеть, словно их скрывал туман. В холле возвышалась гора мебели, серебра и фарфора, частично прикрытая простынями. Все это находилось под защитой одинокой сгорбившейся фигуры, сидящей за клавесином. Ловкие руки уверенно двигались по черным и белым клавишам.

Несильный огонь теплился в гигантском камине, перед ним стояли стол и кресло, заваленные книгами и бумагами. Грязные тарелки, бокалы и кружки опасно балансировали на куче писем, перевязанных лентой. Прекрасная хрустальная люстра, без всяких сомнений, была близнецом той, которую они видели в доме на Голден-Сквер.

Из-под проворных пальцев маркиза де Монферона струился каскад звонких звуков. От этой музыки по спине Кэйт пробегала дрожь, а на глазах Ханны появились слезы. Чувства, которые вызывала музыка, были одновременно и печальными, и возвышенными.

— Это прекрасно! — сказала Кэйт.

Звук ее голоса разбил колдовство, и элегантная фигура в белой рубашке, сидящая у клавесина, обернулась. Испуганные темные глаза уставились на незваных гостей. Прежде чем гости сообразили, что происходит, рука маркиза быстро поднялась вверх и потянула за веревку, свисающую с потолка.

И сразу все вокруг стало желтым. Цвета желтого лютика. Сверху, ярд за ярдом, летел желтый шелк. И этот шелк окутывал их. На них обвалилась ткань, в которой они барахтались, пытаясь выбраться.

— Господи, спаси и помилуй! — закричала Ханна.

— Бегите! Это ловушка! — крикнул Питер, и тут какие-то красные провода опустились на их головы и плечи. Все задрожали и упали на пол…

Кэйт шла по незнакомому месту. Прошлое, настоящее и будущее слились в одно. Она всегда была только здесь. Идти и идти. Единственная выжившая человеческая душа. Ни травинки. Остовы деревьев тянули свои костлявые руки к опустевшим небесам. Вонь от трупов. Наполненные грязью ямы, как раны когда-то плодородной земли. Кэйт еле могла дышать, горло обжигал кислотный воздух. Она искала что-то или кого-то, но никак не могла вспомнить, что или кого…

— Кэйт! Кэйт! Вернись назад!

Внезапно она ощутила тепло человеческой руки, и, когда сжала эту руку, адский пейзаж стало медленно заволакивать дымкой. Возникло мерцающее пламя камина, и перед ней оказалось лицо Питера. Кэйт с облегчением вздохнула.

— Питер!

У Питера екнуло сердце. Какое это счастье — быть названным своим собственным именем. Прошло столько времени, а она все равно узнала…

— Нет, это я, Джошуа, — сказал он. — Мы испугались, что теряем тебя.

— Вы уже дважды спасли меня — вы мой ангел-хранитель.

— Дважды? Как это?

— А на корабле. Я уходила…

— Уходила?

— Ох… я… Я иногда двигаюсь сквозь время быстрее, чем все остальные, — но тогда я прикоснулась к вашей руке, и все остановилось.

— На корабле? Я даже не подумал об этом… Девочка в доме священника говорила мне, что ты летала кругами над садом, как летучая мышь. Ох и напугала же ты это бедное создание!

— Я и сама перепугалась! Когда это происходит, я не ощущаю скорости своего движения. Мне кажется, что как раз все остальные движутся очень, очень медленно. Я это ненавижу.

Подошла Ханна.

— Хвала Господу! — воскликнула она.

— Что случилось? Сколько времени это продолжалось?

— Целый час или даже больше, — ответил Питер.

Кэйт приподнялась на локте и огляделась. Она обнаружила, что лежит на диванных подушках перед камином в большом холле шато де Хьюмиэйр. Было темно. От огня за ними возникали огромные тени, а гора мебели рядом казалась такой высокой, что было страшно подумать, а вдруг она обрушится вниз. Из темноты выплыла блестящая серебряная столовая ложка.

— Съешьте немного бульона, мисс Кэйт. Это придаст вам сил.

Кэйт отхлебнула горячей жидкости. Вкусно! Выпила все, и Ханна дала ей еще.

— Бульон приготовила Мари, — сказал Питер. — Маркиз сказал нам, что она тайно готовит ему еду с тех пор, как шесть месяцев назад ушел последний слуга…

— И я, конечно, не вправе судить, но, наверное, за это ее муж и поставил ей синяк, — вставила Ханна.

Вскоре Кэйт прикончила всю миску. Ханна добавила бульона. Питер и Ханна не сводили с нее глаз. Кэйт видела на их лицах и облегчение, и озабоченность.

— Спасибо тебе, Ханна… Я чувствую себя намного лучше. А где мистер Скокк?

— Он ушел с маркизом де Монфероном забрать карету и наши чемоданы. Из-за всех этих волнений мы забыли о лошадях. Да и кормить их нечем, кроме как этими гнилыми фруктами.

Кэйт вдруг вспомнила о желтом шелке и опаляющей боли:

— Что он сделал с нами?

— Маркиз де Монферон ударил нас током! — сказала Ханна. — Он принял нас за грабителей или революционеров, пришедших забрать его в тюрьму. Он рассказал, что его покойный друг, мистер Бенджамин Франклин, бывало, убивал индейку тем же способом, которым маркиз приветствовал нас, когда мы вошли в дом! Как только мистер Джошуа дал ему письмо с рекомендацией от сэра Джозефа, маркиз тут же понял свою ошибку и, начав извиняться, никак не мог остановиться… Какая жуткая штука это электричество! Я за всю жизнь не испытывала подобной боли, хотя она продолжалась не больше секунды…

Питер приоткрыл дверь во двор.

— Видишь эти большие стеклянные сосуды? Они наполнены водой и каким-то образом — чего я понять не могу — запасают поток электричества, которое передается медным проводам, продернутым через шелк, упавший на нас.

— И когда маркиз поднял шелк, — сказала Ханна, — мы с трудом встали на ноги, все, кроме вас, мисс Кэйт. Я не знаю, какими словами описать то, что случилось с вами…

Кэйт в тревоге переводила взгляд с Питера на Ханну.

— Что со мной случилось? Я не понимаю…

— Ты растворялась, Кэйт, — ласково сказал Питер. — Только прерывисто. Словно ты находилась между разными состояниями: ты была то плотная, то прозрачная. Не знаю, где ты путешествовала, но иногда ты затыкала уши руками, и все тело твое дрожало, будто рядом произошел какой-то взрыв. Ты побрела во двор и стала оглядываться вокруг, испуганная, печальная… Где бы ты ни была — но место то было кошмарным. Однажды ты остановилась, будто срывая цветок. И ты двигалась то очень быстро, то слишком медленно…

Кэйт мрачно слушала.

— Я видела длинные траншеи в земле, как на пустынном поле битвы. Там не было признаков жизни, птицы не пели… Я подняла чьи-то разбитые очки. Видела ружье, утонувшее в грязи. Я думала о людях, погибших там, и чувствовала этот запах… Если бы только я раньше вернулась в свое время… Не знаю, в прошлом я была или в будущем! Что происходит со мной? Всякий раз, когда это случается, я опасаюсь, удастся ли мне вернуться нормальной.

Ханна села рядом и прижала ее к себе.

— Ханна пыталась тебя уложить, — сказал Питер, — но когда она касалась тебя, ее будто что-то отталкивало…

— Может, в следующий раз я… — Лицо Кэйт сморщилось. — Я просто уплыву прочь — и не вернусь обратно…

Ханна погладила Кэйт по волосам и утерла слезу, скатившуюся по щеке.

— Не волнуйтесь, мисс Кэйт. Мы нашли маркиза де Монферона, он починит машину, мы скоро отправим вас домой, и все будет хорошо.

— Маркиз все это видел, — сказал Питер. — От него нельзя было этого скрыть. Он считает, что это побочный эффект от удара током.

Пламя вспыхнуло, когда тяжелая дверь со скрипом отворилась, и порыв ветра, казалось, втолкнул маркиза де Монферона и мистера Скокка в холл. С ними влетели и запахи влажной ночи и лошадей. Озабоченный маркиз де Монферон подошел к Кэйт.

— Как дела у вашей хозяйки? — спросил он у Ханны. Его английский — сэр Джозеф оказался прав — был безупречен, хотя он говорил с южным акцентом, перекатывая звук «р» на кончике языка и произнося каждый слог с одинаковыми ударениями.

— Она выпила две мисочки бульона, сэр, думаю, ей уже лучше.

— Да, теперь я чувствую себя намного лучше, спасибо, — сказала Кэйт.

— Мадемуазель, — низко поклонившись, сказал маркиз, — нет слов, чтобы выразить мое сожаление по поводу того, что я так навредил вам. Вы ехали из Англии, пережили сильную грозу, привезли мне книги и новости о моей семье — и чем я отплатил? Я ударил вас током, как индюшку мистера Франклина! Хотя, пожалуй, я никогда не видел более драматической реакции на электричество. Это удивительно, уверяю вас!

Кэйт уловила симпатию в больших глазах улыбающегося маркиза. Он был на полголовы выше мистера Скокка — слишком высоким для мужчины, рожденного в его веке, — но не был ни сутулым, ни костлявым. Крупный орлиный нос и сильный мужественный подбородок. Хотя Кэйт заметила на горе мебели не меньше трех париков, на Монфероне парика не было — волосы были завязаны сзади в хвост. Волосы черные, но с проседью. В молодости, подумала Кэйт, он, вероятно, был поразительно красив. Она заметила ямочку у него на подбородке. Загорелое, морщинистое лицо говорило о человеке, склонном и к тому, чтобы посмеяться, и к тому, чтобы нахмуриться в задумчивости. Было ясно, что этот человек умеет радоваться жизни.

— Мы не желали тихонько подкрадываться к вам, сэр, хотя так и могло показаться.

— Нет, это я виноват. Я поторопился и надеюсь, вы примете мои смиренные извинения.

— Конечно, сэр. Спасибо вам, — сказала Кэйт. Он гораздо симпатичнее своей жены, подумала она.

— Мистер Скокк рассказал мне, что в Кале вы встретили моего сына и что он едет сюда, дабы убедить меня удрать в Лондон.

— Ох! — встревожилась Кэйт. — А разве он еще не приехал? Может, нужно пойти поискать его?

— Не сомневаюсь, Луи-Филиппа что-то отвлекло по дороге. Боюсь, однако, что я его огорчу. У меня нет желания покидать этот дом. Я глубоко верю в здравый смысл французского народа. Раньше или позже ситуация исправится.

— Как вы выдерживаете страшные новости, сэр, живя в осаде? — спросил Питер.

— Благодаря Мари — потихоньку. Когда она рассказывала мне об ужасах в Париже, появился ее драчун муж и увел ее…

— Похоже, он заставит ее расплатиться, сэр, — сказала Ханна.

Монферон вздохнул и кивнул.

— Я сделаю все, что могу, для этой несчастной девушки. Несколько поколений ее семьи работало в этом доме… Аррас сейчас переполнен возбужденными молодыми людьми, желающими что-то доказать, и муж Мари среди них. Бывший священник, человек по имени Лебон, сейчас на подъеме, и молодые люди соперничают между собой, чтобы произвести на него впечатление… И разумеется, эффектный успех нашего месье Робеспьера в Париже поддерживает их мораль…

— Робеспьер! — еле слышно пробормотал мистер Скокк. — Ты, должно быть, слышала о нем! Он — ключевая фигура в этой революции, он начинает с высоких идеалов, но в конце пошлет тысячи и тысячи людей на гильотину. Его называли Неподкупным.

— Вы, вероятно, живете в постоянном страхе за свою жизнь, сэр, — сказал Питер. — Почему вы не склонны присоединиться к своей семье в Лондоне?

— И чтобы мою землю и всю собственность конфисковали? Нет! Пока остается надежда, остаюсь и я. Кроме того, я добился успехов в своих исследованиях о природе электрического тока. Сейчас я не могу прекратить свои эксперименты!

Питер и его отец обменялись встревоженными взглядами.

— Я здесь не без друзей, — продолжал Монферон, — и вас может удивить, что я даже испытываю некоторые симпатии к целям революции. Впрочем, я согласен, что нынешнее безумие в Париже делает мое положение опасным. Разумеется, я буду защищаться, если придется, — по причине того, что я экспериментирую с электрическим оборудованием, чья эффективность была, к несчастью, вам доказана…

— О да! — с чувством сказал мистер Скокк. — Сомневаюсь, что я когда-нибудь еще смогу спокойно относиться к этому особому желтому цвету…

Монферон засмеялся.

— Ха! Мне повезло, что я добыл материал такого качества, сейчас так трудно что-нибудь достать… Я забрал его с воздушного шара. Шар упал в деревенский пруд, крестьяне, нашедшие его, подумали, что это луна упала на землю! И что, позвольте вас спросить, они сделали? Осмотрели ли они его, позвали ли ученого, чтобы тот исследовал находку? Нет! Они пытались убить его вилами! Ах, но я плохой хозяин. Еду трудно достать, увы, но могу по крайней мере предложить вам вина, пока вы будете объяснять мне смысл послания сэра Джозефа и опишете таинственную машину, о которой говорили.

Вскоре Монферон вернулся из подвала.

— Это от моего кузена из Бордо: «Сан Эмилион», розлива 1783 года. Это был великолепный год.

Мистер Скокк сделал первый глоток.

— О господи…

Питер, улыбался, наблюдая, как отец держит свой бокал перед пламенем свечи, чтобы лучше прочувствовать цвет вина, как смакует каждую каплю с выражением восторга на лице. Монферон, так долго лишенный компании цивилизованных людей, был рад принимать гостя, который столь высоко оценил содержимое его подвала. Он в восторге похлопал мистера Скокка по спине.

— Я счастлив, что мое вино вам понравилось!

— А у меня есть шоколад, — сказала Кэйт. — Кто-нибудь видел мой рюкзак?

Питер передал ей матерчатый рюкзачок. Кэйт развязала шнурок и стала шарить в нем. Шоколад не находился, и она принялась вещь за вещью выкладывать на пол: фонарик, швейцарский армейский ножик, мобильник Миган, маленькую коричневую бутылочку с пенициллином и в конце концов плитку шоколада. Монферон с любопытством смотрел на все эти предметы. Кэйт разорвала обертку, разломила плитку на дольки и пустила шоколад по кругу.

— Шоколад! Какая умница! — обрадовался мистер Скокк. — И ты удержалась и до сих пор его не съела! Потрясающе!

Питер тоже взял кусочек. Последний раз он пробовал шоколад «Кэдбэрри» двадцать девять лет назад. Он положил шоколад на язык, чтобы тот медленно растаял, закрыл глаза и вздохнул.

Монферон предложил всем по дольке чеснока, чьи медицинские свойства слишком недооцениваются. Это так поразило Ханну, что Питер почувствовал необходимость ответить за нее:

— Думаю, шоколад и чеснок не очень-то сочетаются друг с другом. Возможно, в другом случае…

— Как желаете, — сказал Монферон.

Маркиз закинул в рот дольку чеснока и пошел подложить дров в камин. Как только он отошел, Питер тихо сказал остальным:

— Мы должны сказать ему правду. Иначе нам будет трудно убедить его поехать с нами.

— Думаю, вы правы, — согласилась Кэйт.

Мистер Скокк кивнул:

— Согласен.

Монферон вернулся, в камине уютно потрескивали горящие поленья. Кэйт обрадовалась, поскольку в шато было холодно.

— Итак, — сказал Монферон, — кто расскажет мне об этом любопытном устройстве?

И Питер начал. Он решил говорить совсем просто.

— Кэйт и мистер Скокк прибыли из будущего, отстоящего на сотни лет от нашего времени, благодаря машине, которая, хотя и была создана вовсе не для этого, пронесла людей через века.

Кэйт изучала выражение лица Монферона. Он чуть приподнял бровь, но в целом лицо его оставалось бесстрастным.

— Побочным эффектом путешествия во времени явилось то, что человек может на короткий промежуток вернуться в свое время — но все это непросто. Мисс Дайер особенно склонна «растворяться», и вы сами были свидетелем этого, возможно, сегодня это вызвано ударом электрического тока.

Питер остановился, на случай если Монферон захочет что-то сказать, но тот просто кивнул, будто говоря «продолжайте».

— Мы вас искали вот по какой причине: машина при приземлении поломалась и теперь спрятана в надежном месте во дворце Кью. Мы надеялись найти человека, который способен ее починить. Сам президент Королевского общества, сэр Джозеф Бэнкс, обследовал машину, и, по его мнению, вы как раз один из немногих людей в Европе, которому он доверил бы это дело. Если машину нельзя исправить, мисс Дайер и мистер Скокк должны будут вечно скитаться в нашем веке.

Монферон уставился на Питера, затем поправил кочергой поленья в камине и вдруг взорвался хохотом. Хохотал и никак не мог остановиться. Слезы текли по щекам, он даже выронил кочергу. Смеялся он очень заразительно, и вскоре захихикали Кэйт и Ханна. Питер держался дольше, но когда увидел, как Монферон, содрогаясь от хохота, схватился за живот и утирает глаза рукавом, рассмеялся и сам.

— Это вовсе не смешно! Это — правда! — обиженно произнес мистер Скокк. Это вызвало еще более сильный приступ смеха.

— Я всегда обожал, — задыхаясь, проговорил Монферон, — английское чувство абсурда…

— Но я правда из будущего! — пролепетала Кэйт. — Видите вот это? Это фонарик, который питают батарейки. Он дает луч света, который вы можете направить в любую сторону.

Она взяла фонарик и включила.

Ничего не произошло.

— Ой, надо же… — Кэйт снова захихикала. — У меня где-то есть запасные батарейки.

Монферон вытер глаза и высморкался.

— Честное слово, меня уже несколько месяцев ничто так не забавляло. Как мне не хватает хорошего общества. Но скажу вам прямо, даже если ваша машина существует, я не могу бросить вот это все…

Монферон обвел рукой холл, и бурное веселье немедленно испарилось. Однако Монферон, казалось, все еще забавлялся ситуацией.

— Опишите, как вы путешествуете назад во времени. Вы видите убегающие назад предметы? Вы видите, как старики становятся все моложе, пока не превращаются в детей?

— Нет, — ответила Кэйт. — Вы влетаете в длинный, темный туннель, вас окружают световые спирали. Вы теряете сознание и, когда приходите в себя, уже находитесь в ином времени.

Монферон критически рассматривал Кэйт. Ее искренность была совершенно очевидной. С лица маркиза постепенно сошла улыбка.

— Ваш туннель — это своего рода коридор, который ведет во много комнат… Вы не обязаны пройти мимо каждой комнаты, чтобы достичь пункта назначения, поскольку коридор дает вам возможность выбрать нужную комнату… Подразумевается, что каждый может оказаться одновременно в разных временах… а значит, все времена можно увидеть развертывающимися в бесконечности… Очаровательно!

— Вы слышали о гильотине? — резко спросил мистер Скокк.

Монферон удивился.

— Да. В Париже есть гильотина, по-моему, ее впервые использовали этой весной. Доктор Гильотен предложил ее в качестве гуманного способа, позволяющего быстро расправляться с преступниками. Ему аплодировали. Смерть наступает мгновенно — это лучше, чем быть сожженным… или повешенным, или колесованным… А почему вы спрашиваете об этом, мистер Скокк?

— Будучи студентом, я изучал историю Франции. По большей части — в одно ухо входило, в другое выходило, но что-то все-таки осталось, несмотря на все мои усилия, — сказал мистер Скокк. — Если я наскребу в памяти несколько исторических фактов, то, думаю, смогу сделать некоторые предсказания по поводу вашего будущего.

— Готов вас выслушать, мой дорогой сэр…

— Всего лишь через несколько месяцев в революции наступит другой период — террор. И символом его станет гильотина. Даже король этого не избежит…

Монферон, задыхаясь, выкрикнул:

— Нет!

— Движущей силой этого будет Робеспьер. Всех, кого заподозрят в антиреволюционных настроениях, убьют. По всей Франции уничтожат десятки тысяч людей. Это будет кровавая бойня. Что же касается бывшего священника Лебона, то о нем я тоже помню. Его назовут Мясник из Арраса. Городская площадь вскоре будет залита кровью горожан, которых он пошлет на гильотину…

— Невесело, — сказал Монферон и принялся шагать по темной комнате.

Наступило молчание, все только переглядывались.

— Это все правда? — прошептала Кэйт мистеру Скокку.

— Думаешь, подобное я мог выдумать?

Кэйт пожала плечами и стала искать в рюкзаке запасные батарейки.

Тут Монферон нарушил молчание:

— Робеспьер родился всего в нескольких милях отсюда. Из-за него у меня возник интерес к приемникам молнии. Парень из Сан-Омера соорудил один такой, его соседи опасались, что его сооружение является причиной молнии, а не спасает от нее… Ему приказали сломать приемник, но упрямый парень отказался. Некий адвокат по имени Робеспьер очень красноречиво защищал права этого парня, чтобы тот мог сохранить свое сооружение. Суть красноречия — говорить то, что необходимо, и ничего больше. Робеспьер обладал этим даром. Этот случай сделал известным его имя. Припоминаю, что мы оба были гостями на ужине у мэра незадолго до революции.

— Значит, вы встречались с ним? — спросил мистер Скокк.

— Встречался. Он был очень тщательно одет и очень красиво говорил. Помню, нам обоим понравился вишневый пирог, но он не позволил себе взять вторую порцию. Не представляю его в качестве убийцы такого количества народа… Не могу поверить в такие ужасы.

— Но даже если вы не верите мне, — сказал мистер Скокк, — то неужели желание вашей жены и вашего сына для вас ничего не значат?

Монферон глянул на него.

— Вы хорошо объяснили мне, что хотели бы вернуть меня в Лондон, сэр. Думаю, я уже вам ответил.

Питер положил руку на руку отца и прошептал:

— Лучше больше ничего не говорить.

— Да будет свет! — неожиданно вскричала Кэйт.

Она включила фонарик и направила свет на галерею. Монферон изумленно следил за лучом. Осветилась паутина по углам, заплясали длинные тени. В луче света видно было, как летают пылинки. Монферон подошел к Кэйт и протянул руку.

— Вы мне позволите?

Кэйт протянула фонарик, и маркиз осветил балку, пересекающую комнату, осветил вещи поблизости, невдалеке и в конце холла. Кэйт быстро взяла у него фонарик и открыла крышечку, чтобы показать батарейки.

— Видите? Здесь хранится электричество, думаю… Это называется батарейки. Это, конечно, дешевый фонарик — можно купить и получше.

— Если бы я только мог показать его Вольта! — воскликнул Монферон.

Кэйт улыбалась. Она радовалась, что предмет из двадцать первого века пригодился.

— А это мобильный телефон. С его помощью можно разговаривать с людьми на другом конце света… Конечно, тут им нельзя воспользоваться. Но я могу настроить его, чтобы он играл музыку.

Кэйт протянула Монферону мобильный телефон. Звуки любимой музыки Миган разнеслись в холле. Маркиз онемел. Он рассматривал два чудесных предмета, потом, взяв рюкзачок Кэйт, стал застегивать и расстегивать молнии.

— Вы задали работу моей голове, есть о чем подумать, — сказал Монферон. — Предлагаю продолжить нашу дискуссию утром. Впрочем, мой ответ останется тем же. Я не могу покинуть шато де Хьюмиэйр. Я бы с огромным удовольствием изучил бы ваше устройство, но, знаете, величайшая мудрость заключается в том, чтобы понимать истинную цену вещей. В этом случае цена слишком высока.

Кэйт, Питер и мистер Скокк в отчаянии переглянулись. Неужели их путешествие было напрасным? Мистер Скокк открыл рот, чтобы поспорить, но Питер положил руку ему на плечо и покачал головой.

Спать было не очень удобно. Чтобы как-то согреться, взяли пыльные простыни. Кэйт слышала, как маркиз вертелся с боку на бок, несомненно, пытаясь найти смысл во всем, что услышал и увидел в этот вечер. Два или три раза она видела, как под простыней Монферона зажигался фонарик — он взял фонарик с собой в кровать! Кэйт про себя посмеялась. Может, подарить ему?

Заснуть Кэйт не могла. Ей вдруг вспомнилось, что днем Ханна однажды обратилась к Джошуа, как к «мистеру Питеру». Это случилось перед ударом молнии. «От Джошуа ничего не добьешься, попробую добиться правды от Ханны», — решила она.

Кэйт спала урывками, ей снилось, что она вернулась домой. Она видела ферму в Дербишире в конце туманного зимнего дня. Последние лучи солнца поблескивали на плитках крыши и на голых ветвях деревьев. В кустах раздавалось сладкое пение малиновки, еще был слышен звук бегущего ручья. Захрустел гравий на дороге, и она увидела папу и Питера в большом полицейском фургоне. Из фургона вышли инспектор Уилер и сержант Чадвик… Выскочила Молли, радостно залаяла и помчалась к дому. Питер, изумленно оглядевшись, остановился на дороге, будто не знал, что ему делать. У двери дома стояла темноволосая женщина, которая была незнакома Кэйт. Когда женщина увидела Питера, она вскрикнула и побежала к нему, раскинув руки. «Мам!» — крикнул Питер. И они вцепились друг в друга, всхлипывая, смеясь и что-то выкрикивая от радости. А потом Кэйт увидела собственную маму, и папа пошел к ней. «Кэйт?» — проговорила мама. Папа медленно покачал головой. Мама прижала руку к губам, и ее глаза наполнились слезами. Молли, лая, как безумная, бегала от одного человека к другому…

Кэйт проснулась. «Не плачь, мама, — сказала она про себя. — У меня все в порядке. Пожалуйста, не теряй надежды. Мы найдем возможность вернуться домой!»

Ей еще никогда не снились такие сны. Этот сон казался более реальным, чем жизнь… Образы были живые и кристально ясные, цвета — яркие и сочные. По сравнению с обычными снами, которые оставляют такой слабый след, что малейшее дуновение сознательной мысли сдувает их прочь, память об этом сне была прочной.

Кэйт лежала и прислушивалась к ритмичному дыханию своих спутников. Огонь почти потух. На каминной решетке догорали последние красные угольки. Сквозь высокие окна лился лунный свет, окрашивая гору мебели в серебристо-голубой цвет… Вдруг Кэйт поняла, с той уверенностью, которую ощущаешь, когда окончательно складываешь паззл, поняла каждой частичкой своего существа — это не сон. Она может видеть будущее!

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Том спасает Энджели

Дегтярник получает отказ

В эту ночь Том был в квартире один. Он лежал в углу огромного дивана, задрав колени, а белая мышка быстро бегала вверх-вниз по его ногам. Время от времени Том набирал пригоршню жареных орешков кешью — его недавнее открытие. Он предложил мышке орех, и она немедленно стала его грызть, поворачивая в тоненьких лапках. Том не мог понять, почему люди обращают такое внимание на его мышку. Энджели жаловалась, что мышка пахнет. Том поднял мышку за хвост и понюхал ее животик — он не чувствовал никакого запаха. Гораздо хуже, что из-за мышки возникли неприятности с Синекожим. Тот хранил связку двадцатифунтовых банкнот в картонной коробке в буфете, и когда полез в коробку, чтобы заплатить бывшему моряку — пилоту вертолета, обнаружил, что банкноты усыпаны какашками мыши, а деньги по краям обгрызены. Не сказать, чтобы Синекожий очень аккуратно обращался с бумажными деньгами, их могло сдуть ветром или они могли сгореть. Золото, которое можно надкусить, проверить, чистое ли оно, чей вес ощущаешь на ладони и которое греет карман, было лучше. Но разве мышка виновата? Откуда ей знать все это?

Том в конце концов перестал бояться пульта управления ТВ и сейчас держал его в вытянутой руке и перескакивал с канала на канал, но не очень-то понимал, что смотрит. Просто волшебный ящик не давал ему чувствовать себя одиноким. Когда персонаж ТВ указывал пальцем на что-то вне экрана, Тому трудно было не оглянуться, чтобы посмотреть, на что ему показывают. Если Энджели видела это, она разражалась смехом. Она обожала то, что называла «ситком». Иногда Том стоял в дверях и наблюдал, как Энджели смотрит телевизор. Его удивляло, что она может, глядя в одиночестве на плоский стеклянный экран, громко смеяться. Том воспринимал это как сигнал к тому, что и он должен найти нечто очень смешное в телевизоре. Но чаще всего он не понимал тамошних шуток. И сомневался, сможет ли когда-нибудь понять.

Кое-что в двадцать первом веке смущало и тревожило Тома, например: общественный транспорт, супермаркеты и кофейни, где люди обязательно выстраивались в очередь за ним, пока он соображал, как ему заказать кофе. С другой стороны, никогда, даже в самых диких своих мечтах, Том не представлял, что будет жить с такими удобствами. У Энджели была комната в небольшой квартире деда. Окна комнаты выходили на железнодорожную станцию. Энджели говорила, что Том живет в роскоши. Синекожий богател, думал Том, от продажи картин, которые доставал ему лорд Льюксон, мог бы и Энджели купить квартиру. Такую, как эта. Ей бы это понравилось. Хотя бы в соседнем доме…

Время от времени Том вспоминал, как он жил в грязном полуразрушенном доме на Друри-Лейн вместе с бандой Каррика. Спал на холодном, сыром полу на кучке соломы, а постоянными его компаньонами были вши, мухи и голод. За исключением редких случаев, когда братья Каррики позволяли ему посидеть в таверне «Черный лев», он мерз с октября по апрель. А здесь было уютно, тепло, чисто и светло. Он понюхал свой рукав — пахнет мылом! Том ущипнул себя за талию и ощутил в пальцах мясо, а не только кожу! Кто бы мог подумать? Он благословлял день, когда встретился с Синекожим. Том громко рассмеялся. Сколько еще он пробудет тут? И придется ли однажды вернуться в старую жизнь?

Обычно на звонок телефона отвечали Энджели или Синекожий, так что, когда телефон зазвонил, Том вскочил с дивана и беспомощно встал около телефона. Рука его накрыла трубку, но он не решался ее поднять. Телефон прозвонил четыре, пять, шесть раз и замолчал. Том с облегчением вздохнул, но автоответчик щелкнул, и раздался голос Энджели:

— Том! Том!!! Подними трубку. Пожалуйста!

Голос был испуганный, задыхающийся. Том поднял трубку.

— Энджели, — сказал он.

— Ты должен мне помочь, Том! Тут за мной кто-то…

Она говорила на бегу, и у нее то и дело перехватывало дыхание.

— Где ты? — закричал Том. — Я сейчас же приду.

— Шшш! Пока помолчи…

Некоторое время Том слышал только неясные звуки — отдаленный шум автомобильного движения, звук захлопнувшейся двери, шагов, отдающийся эхом на пустынной улице, — но он не очень-то понимал, что все это значит. Он стал быстро одеваться и снова услышал голос Энджели. Похоже, она успокоилась.

— Все в порядке. Ложная тревога — он ушел. Я его не вижу.

— Кто?

— Тот подонок, который тогда напал на меня в метро. Помнишь, я тебе рассказывала, как Вига Риазза вывихнул плечо одному из этой банды?

— Да, помню.

— Это был он. Должно быть, преследует меня.

— Скажи мне, где ты сейчас! — закричал Том. — Если он тебя обидит, я…

— Не волнуйся! Говорю тебе, я его не вижу. Я уже в двух минутах от дома. Если поставишь чайник, я приду, когда он закипит.

— Нет! Позволь мне встретить тебя! — попросил Том, но Энджели отключила телефон.

Том, как робот, подошел к раковине и налил воду в чайник. Затем он, будто безумный, пару минут метался по кухне. Достал кружку Энджели и положил туда пакетик с чаем. Минуты тянулись как часы. Откуда ей знать, ушел ли тот парень? А если он поджидает ее в темном закоулке? Так всегда делала банда Каррика… Том больше не мог выносить муки ожидания. Он кинулся к лестнице, но притормозил перед лифтом. Если Энджели в беде, он не может тратить время на то, чтобы спускаться с двадцать второго этажа по лестнице. Лифт пришел. Нужно только нажать на кнопку, чтобы двери открылись. Он видел, как это делали Синекожий и Энджели… У него выступил пот. Нет! И он побежал по лестнице. Снизу, отдаваясь эхом по пожарной лестнице, долетели звуки драки. Он остановился и прислушался… Показалось? Выбора нет. Том повернулся на каблуках, проскочил марш лестницы и нажал кнопку. Двери с шипением открылись, и он зашел в лифт.

Когда двери закрылись, сердце Тома подпрыгнуло к губам. В ловушке! И один. Он глубоко вздохнул и стал ждать. Ничего не происходило! А что теперь делать? Его охватила паника. Он увидел длинный ряд освещенных лампочек и понял, что нужно нажать на одну из них. Чайники, телефоны, ТВ, душ — все имело кнопки, которые заставляли их работать. Но какую же нажимать? И что случится, если он нажмет не ту? А ведь Энджели в смертельной опасности! Так, цифры означают номер этажа. Один? А что значит буква «3»? Все-таки, наверное, нужно нажать 1… Том нажал кнопку номер 1 и, закрыв глаза, сжал кулаки. Заработали механизмы, и лифт двинулся. Началось! Том раскинул руки, уперся в стены, на случай если лифт ударится о землю… Но через несколько секунд он уже не чувствовал никакого движения. Двери медленно разъехались, и он выскочил из лифта в узкий коридор с лестницей в конце.

Том помчался вниз по лестнице через три ступеньки, но услышал глухие звуки, раздающиеся сверху. Он резко повернулся и побежал наверх. На площадке перед следующим пролетом Том увидел светловолосого парня, который повалил Энджели на ступеньки лестницы. Энджели кричала, схватившись за затылок, парень тащил ее за волосы, потом прижал к стене и уперся рукой ей в ключицу. Из носа Энджели капала кровь. Парень отвел правую руку для удара. Энджели извивалась, пытаясь отвернуть лицо к стене.

— Говорил тебе, что проучу…

Том перелетел последние шесть ступенек, вспрыгнул на спину парню и схватил его правую руку прежде, чем тот ударил Энджели. На мгновение Том глянул в бездонные глаза Энджели, наполненные ужасом.

Парень потерял равновесие и покачнулся, Энджели выскользнула и отбежала по лестнице на один пролет. Парень был не меньше чем на фут выше Тома и по крайней мере вдвое тяжелее. Он стряхнул с себя Тома и, не встретив сопротивления, схватил его за запястье и с силой оттолкнул. Том упал на спину и покатился вниз, пересчитав все ступеньки и в конце концов ударившись головой об угол стены. Отвратительный звук удара взлетел вверх по лестничной клетке. Энджели кинулась к Тому и, опустившись на колени, прижалась щекой к его груди. Кровь Тома испачкала ее майку. Энджели попыталась нащупать пульс на запястье, на шее… И в диком отчаянии уставилась на парня.

— Ты убил его! — завопила она.

Парень начал медленно спускаться по лестнице, неотрывно глядя на белое лицо Тома.

— Я не виноват! Я не хотел!

Энджели вскочила и ударила парня кулаком в грудь.

— Убийца!

Он грубо оттолкнул ее.

— Когда увидела тебя первый раз, сразу подумала, что ты — беда. Ты приносишь несчастье…

Парень помчался вниз и исчез. Энджели тяжело опустилась на пол. Сидя на корточках, она держала руки Тома в своих. По ее бледному лицу текли кровь и слезы, губы дрожали. Неизвестно, сколько времени она так просидела. Она пошевельнулась, когда раздался звук лифта. Кто-то вызвал лифт и может вот-вот оказаться здесь. Энджели испугалась: ведь ее могут посчитать виновной. Рисковать нельзя, нельзя, чтобы ее здесь обнаружили. Она уже ничего не может сделать для него. Энджели встала, но глаза ее уловили какое-то быстрое движение. В вырезе свитера Тома появилась его белая мышка, подергивающая усиками. Энджели поколебалась, но все же наклонилась и схватила крошечное создание. Затем очень нежно поцеловала холодный лоб Тома.

— Прости меня, Том… Прости за все…

И никем не замеченная, вся в слезах, Энджели вылетела из дома.

Это было воскресенье, и большинство лондонцев спали под толстым одеялом свинцово-серого облака, которое, как и прогноз погоды, не изменялось. Гайд-парк был пустынен, если не считать нескольких человек, бегающих трусцой. Дегтярник, с горьким выражением на лице, зло поджав губы, шагал вокруг Серпентайна. На другой стороне озера одинокий пловец с плеском нырял в ледяную воду. Резко кричала шотландская куропатка, крик ее разносился по всему парку.

Прошлым вечером Дегтярник был приглашен в Мэйфэар отобедать с антрепренером, который выразил интерес к картинам Джорджа Стаббса. Дегтярник надеялся, что уйдет оттуда с заказом для главного вора искусства и приглашением стать членом самого недоступного клуба в Лондоне. Однако лицемерный, надменный господин смотрел на свой выдающийся нос и произносил длинные речи, пока терпение Дегтярника не лопнуло. Ему по крайней мере удалось обидеть этого господина, прежде чем четверо ливрейных головорезов выпроводили его из клуба и выбросили на мостовую. Дегтярник попытался остановить кэб, но кивок швейцара означал, что ни одно такси здесь для него не остановится. Пришлось идти по улице, ловя косые взгляды. Отзвуки оскорбления все еще звенели в ушах.

— Вы — подонок, — сказал Дегтярнику антрепренер. В его лице было нечто, напоминающее Дегтярнику тощего орла. Величие, жестокость, презрение. Как и лорд Льюксон, он был денежным мешком. И в том и в этом веке Дегтярника выводили из себя незаслуженные привилегии.

— Вы накипь на земле и останетесь ею. Как только вы могли подумать, что я говорил всерьез? Никого не одурачат ни ваша наличность, ни часы «Ролекс», ни ваши модные апартаменты и дизайнерские лейблы, которые, как вы думаете, принесут вам успех. Вы что, действительно думаете, что мы потерпим вас в клубе? Воображаете, что испугаете меня грязным шантажом? В наш клуб в разное время были вхожи величайшие политические умы, ученые, юристы с прекрасной родословной… Но вы-то кто такой? Я скажу вам, кто вы — вы мошка, ничтожество, комическая нелепость, и мы не дадим вам дышать воздухом, которым дышим сами…

Дегтярник шагал вокруг Серпентайна. После того маленького инцидента он посетил лорда Льюксона и рассказал ему о том, что случилось. Лорд Льюксон лишь предложил Дегтярнику попробовать вступить в другой клуб. Дегтярник собирался сказать, что хотя доходы и влияние, конечно, сами по себе важны, он предпочитает все-таки добыть антигравитационную машину. Разве, обладая подобным устройством, невозможно изменить ход истории? Все эти слова прозвучали у него в голове, но только сейчас эта мысль взошла, как на дрожжах, — сейчас, когда Дегтярник подумал о том, кем он был и кем стал.

Слова антрепренера так сильно ужалили его потому, что тот был недалек от правды. Все деньги мира не могли бы изменить его прошлого: он был вором, талантливым негодяем, который манипулировал людьми. Он был мошенником с черным сердцем, убийцей. Некий человек может вызывать уважение, восхищение, любовь — а он, что внушает он? Страх? Ужас? Отвращение? И почему это должно его заботить? Кем бы он стал, если бы был кротким, уважаемым и тихим, как остальное человечество? Стал бы трудиться и трудиться до могилы? Голодать, живя в хлеву? Умер бы в канаве? Да, он совершал дурное, но мир обошелся с ним еще хуже. Дегтярник задумался — с чего же началась черная полоса? В тот момент, когда его арестовали за преступление, которое он не совершал? Или раньше? После смерти отца, когда он впервые украл ломоть хлеба? Внезапно он вспомнил лицо Гидеона Сеймура, с честными голубыми глазами и спокойным взглядом на мир. Стоило лишь подумать о брате, как он чувствовал прилив злости — вот этого он никак не мог себе объяснить. Почему брат выбрал другую дорогу, а он… Дегтярник старался прогнать эти мысли, но ему не удавалось. А что, если антигравитационная машина могла бы изменить ход истории, изменить ход его истории… Если бы он мог нажать кнопку и изменить тот самый момент своей жизни, то нажал бы он ее?

Дегтярник наконец услышал давно надрывающийся мобильник. Должно быть, Энджели. Кто еще? Но почему она звонит ему утром, в такое время? Интересно, могла бы она связываться с ним, когда он находится в 1763 году?

— Вига?

— Боже правый, Энджели, а кто еще это может быть?

— Некоторое время я не должна возвращаться в квартиру. У дома ползают полицейские машины и машина «скорой помощи». Произошел несчастный случай…

— Почему у тебя дрожит голос?

Дегтярник молча слушал то, что рассказывала Энджели, и смотрел на воду — на облака и деревья, отражающиеся в ней.

— Вига? Ты меня слышишь?

Дегтярник стоял неподвижно, прижав телефон к уху.

— Вига?

— Видеть тебя не желаю, Энджели…

Наступило долгое молчание, затем Энджели сказала:

— У меня… у меня мышка Тома. Хочешь, чтобы я…

— Его мышка! — заорал Дегтярник. — И его мышка может служить утешением?

Дегтярник швырнул мобильник в середину Серпентайна и кинулся бежать. Он пробежал вокруг половины озера, по маленькому мосту и вдоль Роттен-Роу, по той ее грязной части, где и теперь лондонцы выезжали своих лошадей. За ним на блестящем черном жеребце рысью ехала девушка. Дегтярнику захотелось вернуться в свой век, почувствовать лошадиную плоть между коленями и ветер, дующий в лицо. Он схватил удила и столкнул девушку из седла. Она упала спиной на мягкую землю и лежала неподвижно в грязи, пока Дегтярник взбирался на лошадь. Он стянул с запястья золотые часы «Картье» и швырнул их девушке. Они приземлились у нее на животе. Девушка подняла их и стала смотреть то на часы, то на Дегтярника.

— За вашего коня, — сказал Дегтярник и помчался галопом из парка в Найтсбридж.

Он бездумно скакал много миль по тихим улицам Белгрэвии, Челси и Вестминстера. Он скакал и скакал, но как бы быстро ни двигался, пьянящий запах двадцать первого века потерял свою привлекательность, его осквернил дымок отчаяния, которое всю жизнь преследовало Дегтярника и превратило его в то, чем он стал.

Дегтярник позволил взмыленному коню остановиться на северной части Вестминстерского моста. Лондон не изменился, но все в нем имело вкус пыли и пепла.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Заточение в рудники Арраса

Кэйт спасает путешественников

Тайна Питера раскрыта

В спокойствии ночи Кэйт сначала не сообразила, что она растворялась. Это был вовсе не сон. Мальчик Питер и ее отец, прибывшие на ферму, огорченное лицо мамы. В темноте она ощущала, что уцепилась за реальность, которая постоянно менялась, — и что же будет с ней дальше? Что могло бы произойти еще? Она не хотела видеть будущее. С одной стороны, она испытала облегчение, узнав, что Питер оказался в двадцать первом веке, но что, если она увидит и свое собственное будущее? Что, если увидит нечто ужасное — войны, разрушения, с чем она ничего не сможет поделать, и ей тогда придется жить в постоянном страхе, что это все действительно произойдет? Не хотела она знать и о своей собственной жизни: как она будет жить, выйдет ли замуж, родит ли детей, появятся ли внуки… не хотела знать, как умрут ее родители, как она умрет. Внезапно Кэйт разозлилась на ученых за то, что они спустили с привязи все эти ужасы. Однажды Питер рассказал ей, что рыбы всегда должны плыть — иначе они утонут. Ведь так и с людьми, плывущими по времени? Люди не могут летать, не могут дышать в воде, их жизни развертываются во времени только в одном направлении. Мы и не намерены узнавать, как все будет в конце, подумала Кэйт, и если однажды мы двинулись вперед, то нам нет пути назад. По крайней мере так должно быть…

Кэйт чувствовала себя опустошенной. Как же ей хотелось, чтобы ее сейчас же обняли мамины руки! Как она хотела бы поделиться своими мыслями с Миган. А вместо этого она уносилась все дальше и дальше от той жизни, которую знала и любила. Хуже того, она превращалась в странное, испуганное создание, которое летит в пространстве и времени, как листок под порывом осеннего ветра.

Легче было бы все это вынести, думала Кэйт, если бы она могла как-то управлять этими непредсказуемыми эпизодами. Она почти сдалась, не пытаясь больше попасть в свое собственное время, после того случая в Миддл-Харпендене. То, к чему она была способна, похоже, осталось в 1763 году вместе с Питером. Кэйт задумалась, а не может ли она заставить себя двинуться вперед? Она попыталась вообразить, как отделяется от широкой реки времени, как выходит из нее и погружается в нечто стремительно несущееся вперед. Но у нее ничего не получилось, по крайней мере так она думала.

Ханна храпела, а мистер Скокк что-то невнятно бормотал. Даже позвал Питера. Кэйт боялась заснуть и в конце концов решила подняться и обследовать дом. Она вскарабкалась по лестнице, побродила взад-вперед по коридору, залитому лунным светом, высунула голову в узкую щель в каменной стене, чтобы посмотреть на звезды, и вдруг поняла, что ее попытка двинуться вперед в некотором роде удалась. Кэйт неожиданно обнаружила, что находится в другой комнате с высоким потолком, в которой пахло пылью и сыростью. Полная луна висела в чистом небе, и в ее свете в углу окна Кэйт видела паука. Пока она смотрела на паука, ожидая, что он тронется с места, в ее поле зрения возник четырехугольный двор внизу. Именно в этот момент она догадалась, что понеслась. Во двор вошел человек в полосатых штанах и мягкой шапке. В одной руке он держал пистолет, в другой — горящий факел. Зажатый в тисках времени огонь выглядел, как раздутый кусок шелка… Сорель! Она была уверена. За Сорелем шагали две лошади, которые тащили большую телегу, за телегой шли еще четыре человека. Все застыли на полушаге. Кэйт нечетко видела этих четверых, поскольку они находились наполовину в тени, но все это были крепко сложенные мужчины. Понятна и цель их визита — захват четырех английских шпионов, устроивших заговор с аристократом. Это подняло бы репутацию Сореля среди его революционных друзей…

Кэйт вылетела из комнаты и, перескакивая через три ступеньки, сбежала по лестнице. Она пыталась разбудить мистера Скокка, но это было равносильно тому, чтобы раскачать ствол дерева. Сможет ли она останавливать движение вперед по собственному желанию? Бедная Ханна тоже ничего ей не ответила. Кэйт обежала комнату, выглядывая в окно, посмотрела на электрическую ловушку Монферона, на банки с водой и провода, идущие от них в дом, и подумала, что хорошо бы эту ловушку запустить. Она решила выбежать наружу и разоружить Сореля и его банду, но тяжелая дверь была заперта, и она не могла найти ключей. Ей послышался папин голос. «Напряги головку, Кэйт. В панике ничего хорошего не придумаешь. Хорошо, — подумала она, — я не могу их разоружить, не могу никого предупредить, но мы по крайней мере можем подготовиться…»

К тому времени, когда Кэйт свалилась на Питера, пытаясь вытащить из горы мебели позолоченный стол, двери уже были забаррикадированы. Столы, стулья, сундуки, кипы книг, статуя Венеры, глобус… Питер закричал больше от удивления, чем от боли. И Кэйт с облегчением вздохнула. Она вернулась назад.

— В третий раз, Джошуа! — сказала она. — Вы мой ангел-хранитель!

И тут она начала всех по очереди расталкивать.

— Вставайте! К нам идет Сорель с людьми, и они вооружены!

— Это твоя работа, Кэйт? — удивленно воскликнул мистер Скокк, показывая на баррикаду и борясь с простынями, из которых пытался выбраться.

Кэйт кивнула.

— Скажи на милость, почему ты не разбудила нас, чтобы мы все вместе это сделали?

Раздался сильнейший грохот, и от удара топоров в дальнем конце комнаты посыпались осколки стекла в оконном переплете. Пролезть через окно было легче, чем через дверь. Кэйт стала себя ругать:

— Дура, дура, дура…

Монферон подбежал к камину и сдернул со стены над ним два меча. Один протянул Питеру. Секундой позже пятеро мужчин с пылающими факелами спрыгнули с подоконника и приставили к головам пленников пистолеты.

Колеса тяжелой телеги крутились по разбитой дороге. Правил конями Сорель, двое мужчин шли впереди с горящими факелами, а двое шли сзади, охраняя пленников. Руки пленников были связаны. В холодном воздухе после вчерашнего дождя от земли поднимался призрачный туман. В тишине ночи квакали лягушки. Когда они подъезжали к Аррасу, из яблоневых садов донеслась песня соловья. Сначала путники очень испугались за свои жизни, но неизменная учтивость и спокойное отношение к происходящему Монферона несколько успокоили их. Питер держал руки Кэйт в своих руках и каждый раз, когда их глаза встречались, ободряюще улыбался. Монферон произвел большое впечатление на Питера: у маркиза крепкие нервы и великолепная интуиция, и он знал цену Сорелю. Монферон не сумел убедить Сореля в том, что причина визита английских гостей не шпионаж, а наука. И тогда он похвалил бдительность Сореля как истинного гражданина и согласился, что все поедут вместе с ним при условии, что их дело будет официально представлено властям прямо с утра.

Однако Сорель, будучи подозрительным по характеру, взял путешественников под стражу. Он немного напоминал Кэйт предводителя банды Каррика, Джо, — так же не доверял всем, даже своим людям. Пришедшие с ним мужчины добродушно и в основном с уважением обращались к ним, как к «гражданам». Все-таки маркиз де Монферон — уважаемая персона в их местности, и это не могло быстро стереться в памяти. Впрочем, Сорель вообще был очень гадким. Он сплевывал на пол, стараясь попасть на туфли Монферона, не позволил взять с собой ничего. Правда, Кэйт, пользуясь темнотой, ухитрилась спрятать в подкладке платья несколько вещичек из рюкзака.

Монферон убеждал всех, что раз Сорель действовал только по своей инициативе и не привез с собой официального приказа на арест, то власти должны будут освободить их этим же утром. Кэйт открыла было рот, чтобы рассказать мистеру Скокку о своем предвидении будущего, но сообразила, что это неподходящий момент. Тем временем Монферон стал что-то напевать.

— Меня радует, что вы сохраняете такую бодрость духа, сэр! — сказал мистер Скокк.

— Счастье, как и несчастье, во многом столь же зависит от характера человека, сколь и от фортуны…

И вот они въехали в Аррас. Монферон указал на молодое деревце, окруженное для защиты железным ограждением.

— Созерцайте, — сказал он. — Дерево Свободы. Я видел, как его сажали весной во время большого праздника. Тогда я последний раз осмелился открыто приехать в город. Мне жаль человека, который отвечает за то, чтобы это деревце выжило…

Вскоре они остановились на большой площади, со всех сторон окруженной домами во фламандском стиле. Гроза омыла небеса, бархатное небо было усеяно звездами. В ярком лунном свете можно было разглядеть расписные изогнутые фронтоны домов, а внизу — аркады, которые защищали прохожих от стихии.

Сорель исчез в узком проходе, оставив своих людей охранять арестантов. Его шаги эхом отдавались в ночи.

— Боюсь, он решил, что нас оставят дожидаться утра в подземных туннелях, — прошептал Монферон. — Умоляю, не пугайтесь, когда они поведут нас под землю. Здесь давным-давно существуют меловые рудники, и туннели под городом протянулись на многие мили. Люди хранят там сыр и вино, а теперь, похоже, и тех, кого подозревают в антиреволюционных настроениях.

— Так нас бросят в подземную тюрьму, мисс Кэйт? — спросила Ханна.

— Если это и случится, уверена, маркиз скоро нас освободит.

Питер посмотрел на отца и на Монферона.

— Нас трое против четверых, — прошептал он. — Не лучше ли, пока не поздно, попробовать сбежать?

«Пять против четверых!» хотела сказать Кэйт, но удержалась: в этих обстоятельствах не стоило критиковать Питера.

Мистер Скокк поднял связанные руки и покачал головой:

— Мы безоружны… Шансов нет.

— Сорель будет только рад, у него появится повод застрелить нас, — сказал Монферон. — Такой поступок можно расценить как признание нашей вины. Не бойтесь, люди Арраса обладают здравым смыслом, у них добрые сердца. Когда нас доставят к властям, мы докажем свою правоту.

Кэйт обернулась к мистеру Скокку:

— Я должна, пока есть возможность, кое о чем вас спросить. У мамы Питера короткие черные волосы и челка? Вроде такой?

И она провела рукой по лбу.

— Да, — сказал озадаченный мистер Скокк.

— Пожалуй… пожалуй, лучше рассказать вам кое-что сейчас, может, больше не представится случая. Этой ночью я видела будущее. Просто поверьте мне, это правда. Я видела все так ясно, будто сама была там. Мой папа привез Питера домой. Я видела, как они приехали на ферму, и видела Питера, бегущего в объятия его мамы.

У Питера сжалось сердце, а Ханна многозначительно посмотрела на него.

— Господь услышал молитвы, — сказала она.

Мистер Скокк не знал, как ему на это реагировать.

— Прости, Кэйт, но как это возможно?

— Поверьте мне на слово. Еще никогда в жизни я не была так уверена — Питер в безопасности.

Мистер Скокк критически посмотрел на Кэйт. Она говорила так искренне и убежденно!

— Ну, значит, чем быстрее мы выберемся из этой заварухи, тем будет лучше.

Питер вздохнул. Почему бы Кэйт и правда не видеть будущее? Вскоре их высадят из телеги, но все мысли Питера о предстоящей беде вытеснила обжигающая сознание картина: он, двенадцатилетний, бежит к маме. Сколько жизней может прожить один человек? И можно ли постичь тайну времени и существования?..

Сорель вернулся не один, а с женщиной. Это была Мари. Сорель вел ее, грубо схватив за плечо одной рукой, в другой руке у него был лист бумаги. Он подвел жену к маркизу и помахал бумагой прямо перед его носом. Мари не смела поднять глаз на маркиза и отвернула распухшее от синяков лицо в сторону. Сорель что-то сказал Монферону и грубо оттолкнул жену. Маркиз побледнел. Питер и без перевода понял, что сказал Сорель. Мари дала свидетельские показания против них. Она назвала их шпионами и врагами революции.

Арестантов повели вниз по каменным ступеням лестницы. У Кэйт забилось сердце, когда она вгляделась в пугающую темноту.

Древний меловой рудник Арраса сначала показался потрясающе красивым местом. При входе в туннель были каменные колонны и сводчатые потолки, но дальше арестованные шли уже по грязной, опасно скользкой дороге, мимо стен из грубо вытесанного камня. Дважды маркиз де Монферон ударялся головой о потолок. При строительстве рудников не рассчитывали на людей его роста, и маркизу приходилось идти, наклонив голову. Арестованные едва различали дорогу, поскольку свечи из вонючего жира, стоявшие в нишах, давали очень слабый свет. Из глубины, как из склепа, поднимался холодный, влажный воздух. Они шли по лабиринту, и Кэйт испуганно подумала, что без посторонней помощи обратный путь не найти. Наконец они дошли до пещеры, вырытой в известняке. Там в углу, за металлической решеткой, стояло несколько дубовых винных бочонков. Один из охранников отпер дверь большим ржавым ключом и показал, что туда должны войти женщины. Питер в ужасе смотрел, как за ними с лязгом закрылась дверь, а Ханна и Кэйт прижались друг к другу. В пещере, по стенам которой стекала вода, могли поместиться только два человека.

— Это безобразие! — закричал Питер. — Нельзя держать женщин в таких условиях!

Охранники не поняли, что сказал Питер, лишь подтолкнули его вперед, в туннель. Питер поскользнулся, неловко упал и из-за того, что руки были связаны, сильно ударился плечом и локтем. Сорель пнул его ногой. Мистер Скокк и Монферон возмущенно закричали и попытались вырваться из рук стражников, чтобы помочь Питеру, но мистер Скокк тоже поскользнулся и ударился виском об угол стены. Кэйт в отчаянии смотрела, как трех ее спутников потащили в туннель. Прежде чем они исчезли из виду, Питеру удалось обернуться, и их глаза встретились.

— Питер! — закричала Кэйт, но он уже был далеко.

Вскоре не стало слышно даже их шагов. Кэйт и Ханна остались одни. Ханна начала кашлять, и эхо от кашля разносилось по всему холодному, бесконечно длинному туннелю.

— Это же Питер, правда?

— Как вы можете это говорить, мисс Кэйт?

Кэйт заставила себя успокоиться, глаза постепенно привыкли к полутьме. Она вытащила вещи, которые запрятала под юбкой.

— Вот, — сказала она, протягивая Ханне шоколад. — Может, от этого нам станет чуть лучше.

Кэйт попробовала включить карманный фонарик. Он еще работал, но батарейку нужно беречь. Она также прихватила швейцарский ножик, мобильник Миган и часы. Кэйт чувствовала себя на удивление спокойной. Она поняла, что только у одного человека есть шанс вытащить их отсюда. И в голове у нее начал складываться некий план. Даже если она потерпит неудачу, все равно стоит попробовать… но все зависит от того, удастся ли ей унестись вперед. Она открыла перочинный ножик и стала разрезать веревки, которыми они были связаны.

Кэйт изо всех сил закричала, когда появился один из друзей Сореля, и указала на Ханну, которая привалилась к решетке. Ханна закашлялась.

— Очень больна, — медленно и тихо сказала Кэйт. — Malade. Tres malade.

Человек кивнул и пожал плечами. Кэйт мимикой показала, что берет чашку и пьет из нее, стараясь, чтобы веревки не свалились с рук. Кэйт подняла руку, показывая, что держит в ней чашку, а потом, показав часы, протянула их мужчине. Он проявил интерес и просунул руку через решетку. Кэйт отступила, и мужчина, ухмыльнувшись, кивнул и исчез.

— Ханна, сейчас ничего не говори, я должна сконцентрироваться… И… Ханна…

— Да, мисс Кэйт?

— Удачи…

Ханна сидела на холодном полу, положив руки на колени, и следила, как Кэйт, закрыв глаза, пытается сосредоточиться. Шли минуты. Охранник не появлялся, а Кэйт оставалась абсолютно обычной. Надежда на побег таяла. Но вот Ханна услышала шаги в туннеле:

— Он возвращается, мисс Кэйт.

Когда Ханна обернулась, Кэйт исчезла. Ханна задрожала.

— Неудивительно, — сказала она себе, — что Кэйт такая бледная. — Всего этого предостаточно, чтобы заморозить кровь.

Как они и придумали, Ханна легла на пол и открыла рот. Охранник, увидев, что одна пленница исчезла, а другая лежит без сознания, поставил на пол кувшин с водой и вытащил связку ключей. Не ловушка ли? Но все же он открыл решетку. Он не почувствовал, что кто-то пролетел мимо него. И не заметил, что связка ключей исчезла в воздухе…

Скорость и время связаны. Кэйт уже неслась вперед, и ей показалось, что прошла вечность, пока стражник отпирал дверь. Он двигался медленно, а ей не терпелось вырваться! Невидимая для стражника, она расхаживала по крошечной камере, вспоминая, как зовут девочек в ее классе, сколько у нее знакомых в реальном мире, — лишь бы скрасить ожидание.

Наконец Кэйт смогла протиснуться в щель приоткрытой решетки и с трудом — прежде она не испытывала такого при растворении — схватила фонарик и перочинный ножик, вытащила ржавые ключи из замка и побежала по туннелю. Она включила фонарик, надеясь, что раз несется с такой скоростью, батарейки будут работать медленнее. Вскоре она оказалась у развилки и свернула направо. И тут же перед ней возникла другая развилка. Кэйт хотела повернуть налево, но вовремя сообразила, что может заблудиться. Поэтому она решила оставлять зарубки своим швейцарским перочинным ножом в виде сплошной линии. Она продвигалась все дальше. Куда же упрятали мужчин? Кэйт встревожилась: туннель опять раздваивался, перед ней были ступени, ведущие на верхний уровень. Куда идти? Впервые с момента их ареста храбрость покинула Кэйт. Она присела и обхватила коленки руками. От холода зуб на зуб не попадал, а еще эта тишина… Увидит ли она когда-нибудь дневной свет…

Кэйт заставила себя подняться — надо что-то делать. Внезапно она учуяла запах чеснока. Маркиз де Монферон! Кэйт помчалась по туннелю и вскоре подбежала к пещерам-складам. Горы сыра, дюжины бочек вина… Вот они! Она направила свет на окоченевшие фигуры.

— Вот вы где! — крикнула Кэйт.

Она появилась во время оживленной беседы. Рот Монферона был открыт для маленького «о», а Питер жестикулировал руками. Но мистера Скокка с ними не было. Кэйт вынула связку ключей и стала пробовать один ключ за другим, пока не нашла подходящий.

— Не могу остановиться, я должна найти мистера Скокка! — крикнула она, широко открыла дверь и помчалась дальше, все время боясь упасть.

Мистера Скокка найти не удалось. Кончились и пещеры-склады, и она решила вернуться тем же путем, которым пришла. Когда она проходила мимо клетки Монферона и Питера, оба сидели и смотрели на открытую дверь.

— Выходите! — воскликнула Кэйт. — Вы свободны! Я смогла вам помочь!

И понеслась по лестнице в туннель. Сейчас ей хоть не было холодно. Наконец около маленькой бочки, в окружении гигантских сыров она увидела мистера Скокка. Он был не один. Кэйт вздохнула и просунула нос за решетку, чтобы убедиться, что это и правда мистер Скокк. Мистер Скокк в этот момент укрывал своим голубым камзолом чьи-то плечи.

— Луи-Филипп! — удивилась Кэйт.

Он выглядел ужасно: на лбу выступили капли пота, глаза провалились, лицо бледное.

— Бедный Луи-Филипп! — Она нетерпеливо повертела в руках ключи: — Наконец-то! Нашла!

Кэйт нежно погладила Луи-Филиппа по волосам. Она что-то говорила, хотя понимала, что ее не слышат, ведь для них ее голос звучит, как жужжание насекомого.

— Надеюсь, у вас хватит сил, чтобы идти… Попытайтесь подняться по лестнице. Мне надо помочь Ханне.

По отметкам, оставленным на стенах, Кэйт направилась к Ханне — пришлось двигаться медленнее. В одной руке она держала фонарик, другой рукой, с ключами, придерживала юбку. И вот она домчалась до места назначения и затормозила.

Перед ней предстала живая картина, которая в других обстоятельствах заставила бы ее расхохотаться. Стражник валялся, прикрыв голову руками, по полу разлетелись осколки разбитого кувшина. Ханна, стоя на выходе из пещеры, держала в руке ручку кувшина и шипела, как разъяренный кот.

Кэйт обхватила Ханну за талию и изо всех сил потянула ее из пещеры. Сдвинуть Ханну не удалось. Кэйт решила вытолкнуть ее. Присела перед Ханной и, оперевшись о стражника, принялась толкать ее головой, плечом, руками, пока не начала задыхаться. Получилось! Теперь стражник лежал за решеткой, а Ханна падала, но очень, очень медленно. Кэйт нашла ключ от темницы и вставила его в замок. Затем стащила со стражника куртку, сложила ее вдвое и подложила туда, куда, по ее расчетам, должна была упасть голова Ханны. Кэйт не могла не улыбнуться, когда тело Ханны поплыло в воздухе и как перышко опустилось на пол. Спустя несколько секунд раскатистый звук падения прогремел, как гром после молнии.

— Оох, — сочувственно выдохнула Кэйт.

Она закрыла дверь, заперла ее и отбросила подальше ключи, чтобы их нельзя было достать. Отлично! На лице Ханны удивление сменилось гримасой боли.

— Прости, Ханна!

Кэйт стояла и внушала себе, что надо остановиться в этой бешеной гонке времени. Она пыталась прогнать от себя мысль о том, что, возможно, в этот раз она уже никогда не вернется в нормальное состояние. Она занервничала и, чтобы отвлечься, решила посмотреть, как дела у остальных, особенно у Луи-Филиппа, который выглядел совсем больным. А еще ей очень хотелось проверить одно предположение. Джошуа уже дважды спасал ее — вытягивал из другого времени… Может, и сейчас он, как приемник молнии, заземлит ее и вернет в реальность?

Когда Кэйт домчалась до Питера и маркиза де Монферона, они уже бежали ей навстречу. В слабом свете жирных свечей мужчины выглядели, как две великолепные скульптуры, точно копирующие момент движения. Кэйт походила вокруг них, будто была в художественной галерее. С замиранием сердца она протянула руку к руке Джошуа. Его тепло, казалось, стало вливаться в нее даже до того, как она его коснулась. И когда Кэйт схватила Джошуа за руку, ее, будто взрывом, перенесло в реальное время. Шум бегущих ног, тяжелое дыхание и удивленные восклицания мужчин оглушили ее. «Да, да! Он — Питер! — подумала Кэйт. — Так должно быть! Между нами есть особая связь!»

— Это ты открыла дверь! — сказал Питер. — Я был уверен! Ты поразительная девочка, Кэйт! Я всегда это знал!

— Надо спешить! — воскликнула Кэйт, сдерживая слезы. — Я выпустила всех и заперла стражника в клетке, где держали меня и Ханну. Давайте выбираться отсюда!

Они пошли по туннелю и вскоре услышали за собой шаги.

— Это мистер Скокк и еще один пленник, — сказала Кэйт.

— Еще один? — удивился Монферон.

— Да, — только и ответила Кэйт. Пусть он сам узнает, когда они освободятся. — Идите за нами! — крикнула Кэйт назад.

Вскоре они добрались до Ханны.

— О, слава богу! — запричитала Ханна. — Он кидался на решетку, как дикий медведь! Еще немного, и он выломал бы прутья.

Стражник с яростью сверкал глазами. Кэйт так устала, что не могла говорить: она взяла Ханну за руку и потянула за собой. Мистер Скокк и Луи-Филипп все еще тащились сзади. Наконец они добрались до последней лестницы. Питер пошел вперед к выходу, чтобы посмотреть, свободен ли путь, и когда убедился, что опасности нет, подал сигнал, чтобы все следовали за ним.

Кэйт и Ханна первыми выбрались в холодный ночной воздух. Внезапно в туннеле раздался выстрел и крик. Крик мужчины. Питер, как и Кэйт с Ханной, кинулся назад. Сильный запах пороха долетел до их ноздрей, и тут же внизу, на первом марше лестницы, они увидели Сореля с дымящимся пистолетом в руке, у его ног лежала неподвижная фигура в бледно-голубом камзоле.

— Папа! — воскликнул Питер и помчался вниз по лестнице, не видя ничего вокруг, оттолкнув в сторону Монферона и своего отца. Он, как безумный, накинулся на Сореля, выбил у него из рук пистолет и бил его до тех пор, пока тот не повалился без чувств у стены туннеля. Когда Питер обернулся, человек в голубом камзоле, с синяками от ушибов, но невредимый, поднялся с пола. Питер смущенно уставился на него. И тогда вниз по лестнице побежал Монферон.

— Луи-Филипп? — воскликнули оба одновременно.

Все замерли.

Кэйт вздохнула:

— Значит, это правда!

Мистер Скокк медленно спустился по лестнице.

— Питер? — недоверчиво сказал он. — Неужели это ты?

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Назад — в будущее

Коварные планы Дегтярника

Путешественники взяли повозку Сореля и поехали из Арраса по тихим задним улицам, накинув на головы и плечи мешки, чтобы быть похожими на крестьян. Питер правил лошадьми, что давало ему возможность смотреть на дорогу, а не на лица своих товарищей. Луи-Филипп задремал, прислонившись к плечу отца. Изредка его сотрясали сильные приступы кашля, но он тут же снова засыпал. Вскоре Аррас остался позади. Они молча ехали в тишине ночи, прислушиваясь к кваканью лягушек и крикам совы. Никому не хотелось нарушить молчание. Кэйт затаилась за спиной Питера. Первым заговорил Монферон:

— Каково быть отцом, п est-ce pas, мистер Скокк? Наши отпрыски не перестают нас удивлять.

Мистер Скокк задумчиво рассматривал свои руки.

— Не могу понять! Питер, почему ты мне не сказал? Теперь я знаю правду и одновременно счастлив и печален. Разве ты не хочешь отправиться домой? Когда я впервые увидел тебя в Кью-Гарден… Что-то такое было в тебе — я не мог определить. Но когда ты сказал, что ты — Джошуа, я и не представлял себе… Просто не знаю, что и сказать.

Кэйт больше не могла сдерживаться:

— Ну, я-то знаю, что сказать. Как ты мог так нам врать?! После всего того, что мы сделали, чтобы тебя найти! И еще заставил врать Ханну и королеву Шарлоту…

— Я не хотела этого делать, мисс Кэйт, — встряла Ханна. — Но к чести мистера Джошуа, то есть мистера Питера, он делал это с лучшими намерениями…

— Что? Хороши намерения — убеждать своего лучшего друга и отца в том, что ты мертв? Питеру должно быть стыдно!

— Кэйт, — тихо сказал мистер Скокк, — несомненно, у Питера были на это веские причины…

Питер натянул поводья, остановил повозку посреди полей, залитых лунным светом, и обернулся к Кэйт и отцу.

— Всей душой я хотел сохранить мою тайну до самого конца. Сожалею, что так огорчил вас. Я хотел избавить вас от боли.

— О чем это ты говоришь? — воскликнула Кэйт.

— Я должен был спасти всю свою жизнь. Я ведь прожил хорошую жизнь, с хорошими людьми. Не скрою, порой я задумывался о возможности возвращения, но никогда не забывал при этом оценивать то, каким я стал. Я давно понял, что важно всему давать определение. Не по своей вине, но вы прибыли слишком поздно. Вы нашли не меня, а того мужчину, которого видите перед собой. А искали двенадцатилетнего Питера, у которого вся жизнь впереди. Могу вас заверить, что память о тех драгоценных днях, которые мне было позволено провести рядом с вами, останется со мной навсегда. Но ваши поиски еще не закончились, вы же не нашли того мальчика. Я хотел избавить вас от болезненного осознания того, что вам придется оставить меня здесь.

Питер взял поводья и прищелкнул языком; лошадь тронулась, и тяжелая повозка двинулась по пустынной дороге.

К тому времени, когда вдали показалось шато де Хьюмиэйр, забрезжил холодный, серый рассвет. Сначала путешественники ошибочно приняли струи дыма за облака, но вскоре почувствовали запах гари. Маркиз де Монферон спрыгнул с повозки и побежал вперед… В имении догорал костер. Тяжелые двери шато были открыты, и дверной проем зиял, как рана. Холл был выпотрошен. То, что не понадобилось грабителям, уже превратилось в пепел.

— Ох, сэр, — вздохнула Ханна, — это слишком жестоко…

Мистер Скокк поднял обгоревшую книгу. Это была книга Вольта по электричеству, которую они привезли из Лондона. Маркиз де Монферон повернулся и пошел, не говоря ни слова.

— Подозреваю, — сказал мистер Скокк, — что маркиз все-таки поедет с нами в Лондон.

Кэйт побежала в холл, посмотреть, цел ли ее рюкзачок. Его нигде не было видно, но она нашла то, что искала в углу за дверью — бутылочку с пенициллином для Луи-Филиппа.

Путешественники осмотрели холл и сделали одно утешительное открытие: грабители забыли взять или не заметили драгоценную люстру. Забравшись на спину лошади, которую держали все остальные, Питер с трудом снял и опустил на пол эту прекрасную вещь, а Ханна завернула ее в занавески.

Тут все услышали, что их зовет маркиз де Монферон. Он стоял на другом конце подъемного моста, не желая заходить в разоренный дом. У него, сказал он, слишком много приятных воспоминаний, связанных с шато де Хьюмиэйр, чтобы портить их жуткими впечатлениями. Случившееся он расценивает как знак, что пришло время порвать с прошлым. Кэйт, Питер и мистер Скокк перешли через мост, чтобы лучше его слышать.

— После того, чему я был свидетелем несколько последних часов, — сказал маркиз, — я убедился, что все, о чем вы говорили, правда. У меня есть предложение к вам. Я буду сопровождать вас и сына в Лондон и постараюсь отладить вашу машину на следующих условиях: если я добьюсь успеха, вы позволите мне вместе с вами отправиться в будущее. Что вы на это скажете?

Кэйт и мистер Скокк обменялись взглядами.

— Считаю, что лучше добраться до дому с аристократом восемнадцатого века, чем не добраться вовсе, — сказала Кэйт.

Мистер Скокк кивнул:

— Согласен.

— Согласна, — добавила Кэйт.

Итак, Кэйт и Ханна, два отца и два сына собрались в трудное обратное путешествие в Лондон. К удивлению Монферона, Луи-Филипп после всего лишь двух доз пенициллина почувствовал себя гораздо лучше, хотя представители двадцать первого века не могли объяснить, как действует это лекарство. И все-таки на ночь решили остановиться в уютной гостинице в деревне Инксент, чтобы Луи-Филипп перед морским путешествием чуть-чуть окреп. После ужина, когда солнце садилось в плодородной долине, оставив Луи-Филиппа отдыхать, все пошли к ручью, где водилась форель. Вскоре Ханна и Кэйт вернулись в гостиницу, чтобы отец с сыном могли поговорить наедине. Простояв над ласково бормочущей водой ручья до темноты, они разговаривали, что-то вспоминали и иногда спорили. Мистер Скокк рассказывал Питеру о его маме, а Питер, в свою очередь, рассказывал о своей жизни. Были и слезы, и смех, а временами и тягостное молчание.

Кэйт проведала Луи-Филиппа, немного посидела с ним, пока он, лежа в кровати, пил бульон. Бульон приготовила жена хозяина гостиницы, которая была так тронута красотой больного, что готова была сделать для него все что угодно.

— Наверное, здорово быть таким красивым, — сказала Кэйт. — Но с другой стороны, пристальное внимание окружающих, должно быть, порой раздражает?

— Вы мне льстите! — ответил Луи-Филипп. — Вы назвали бы меня простаком, если бы увидели моих кузенов.

Кэйт улыбнулась. «Ну и семейка!» — подумала она.

— Вы уже простили Питера? Я видела, что он не решается говорить с вами за ужином…

— Простить его! Этого напыщенного ханжу…

У Кэйт вытянулось лицо.

— О, не говорите так!

Луи-Филипп громко рассмеялся.

— Я вас дразню. Разумеется, я его простил. Он ведь волновался из-за того, что вам грозит опасность. Я это понимаю. Я был виноват… немножко. Если бы Сорель не схватил меня в Монтрейле, я все еще валялся бы в канаве — слишком был слаб, чтобы двигаться! Получается, Сорель спас мне жизнь!

— Знаете, Питер хороший…

Луи-Филипп снова засмеялся и чуть было что-то не сказал, но вовремя остановился.

— Что? — спросила Кэйт. — Продолжайте…

— Сначала я принял Питера за рассудительного, спокойного парня, но теперь вижу, сколько в нем страсти. В его манерах есть что-то такое… Думаю, он по натуре — защитник. Мальчик Питер, должно быть, был в вас влюблен.

* * *

Все видели, что мистер Скокк потрясен. Он был в отчаянии, убеждал Питера вернуться с ним и в то же время волновался: а вдруг видение Кэйт правильно и его сын-мальчик уже ждет их в двадцать первом веке? Все это было загадкой, которую никто не мог разгадать. Впрочем, Питер не поддавался уговорам, потому что его отец искал двенадцатилетнего мальчика, а не мужчину, достигшего среднего возраста.

— Вам по другому поводу надо печалиться, мистер Скокк, — не слишком тактично заметила Ханна за завтраком. — При всей учености маркиза де Монферона машина может даже его привести в недоумение, прошу прощения, сэр.

Теперь, когда тайна была раскрыта и гнев Кэйт остыл, она при общении с Питером испытывала некоторую застенчивость. Она тайком поглядывала на него и пыталась увидеть мальчика в мужчине и мужчину в мальчике, зачарованном и переменившемся с течением времени. Кэйт хотелось бы, чтобы ее юный друг увидел, кем он станет, и думала, что ему бы это понравилось.

По дороге в Кале, где они должны были сесть на дуврский пакетбот, Кэйт ухитрилась занять место рядом с Питером.

— Если нам удастся исправить антигравитационную машину, — сказала она ему, — и двенадцатилетнему мальчику удастся вернуться домой, что я должна рассказать ему о вас? И есть ли что-нибудь такое, что вы хотели бы рассказать ему?

Питер расхохотался.

— Честное слово, Кэйт, ну и вопросик! С чего же мне начать…

— У вас есть время. До Кале еще плыть и плыть.

Через две-три мили Питер повернулся к Кэйт и сказал:

— Не знаю, как ты опишешь ему меня — это уж твое дело. Но могу сказать себе, двенадцатилетнему, три вещи. Во-первых, не бывает совершенной жизни, но он гораздо счастливее, чем ему кажется. Многие годы я засыпал, представляя подробные картины жизни, которую потерял. Было очень больно сознавать, что только тогда, когда я уже не жил той жизнью, я понял, как был счастлив. Второе — его папа на самом деле любит его, и он никогда не должен в этом сомневаться. И чем взрослее он будет становиться, тем яснее будет это понимать.

— И третье?

— Что он не должен дать тебе уйти.

— Как это странно звучит…

— Да, однако все же именно эти слова образовались у меня в сознании.

Несмотря на плохую дорогу и проливной дождь, ливший весь путь от Дувра до Шутерс-Хилл, через два дня путешественники прибыли в Линкольн-Инн-Филдс. Джон нашел, что за время путешествия все они побледнели и похудели. Когда Ханна уселась в своем любимом кресле в кухне, лицо ее расплылось в улыбке, она взяла Кэйт за руку.

— Возможно, неправильно, что я этого желаю, — сказала она, — но надеюсь, что маркиз де Монферон не слишком скоро справится с починкой этой машины…

* * *

Маркиз, к огорчению жены и к радости Кэйт и мистера Скокка, не стал откладывать поездку вместе с сэром Джозефом во дворец Кью. Он осмотрел машину и объявил, что она для него — тайна. Он не решился разобрать ее, боясь, что не сможет снова собрать. Однако у него есть намерение нарисовать ее.

— НАРИСОВАТЬ! — воскликнул мистер Скокк, прочитав записку, которую Монферон отправил с посыльным королевы. — Какой в этом смысл?

— Возможно, таким образом он хочет внимательно присмотреться ко всем ее деталям, — предположила Кэйт. — Как на уроке биологии разрезают лягушку, а потом рисуют то, что увидели. Это помогает… кое-что понять.

Мистера Скокка, похоже, это не убедило, и настроение у него стало мрачным. Кэйт тоже задумалась, правильным ли было ее предвидение. Вполне возможно, что они никогда не вернутся домой.

На следующий день к ним явился неожиданный визитер. В Лондон из Бэслоу-Холла приехала Лиззи, младшая дочь Бингов, она сопровождала своего мужа, у которого были в городе дела. Она привезла драгоценный подарок Питеру от Гидеона Сеймура. Гидеон сделал копию своей книги, которую, к собственному удовлетворению, наконец закончил. На обложке книги значилось: «Жизнь и времена Гидеона Сеймура, карманника и джентльмена, 1792 год». Гидеон прислал и письмо. Он давно не видел Питера и настойчиво просил его приехать домой в Хоторн-Коттедж, как только тот сможет. Они должны отправиться на рыбную ловлю форели и уговорить преподобного Ледбьюри присоединиться к ним.

— Милый Гидеон, — сказала Кэйт Питеру после ухода Лиззи. — Я понимаю, почему ты хочешь все от него утаить. И все-таки я хотела бы с ним повидаться.

Спустя десять дней, во время завтрака, из дворца Кью прибыл еще один посыльный. Маркиз де Монферон просил всю компанию приехать как можно быстрее. Он ждет их в Красном доме.

К трем часам дня все собрались на верхнем этаже дворца Кью, где была спрятана антигравитационная машина. Присутствовали королева Шарлота, сэр Джозеф Бэнкс, маркиз де Монферон и, разумеется, Кэйт, Питер, Ханна и мистер Скокк. Ожидание было невыносимым. Кэйт еле сдерживала слезы: разве кто-то из восемнадцатого века может хоть что-то понять в устройстве, созданном в НАСА? Надо держать себя в руках и быть готовой к тому, что она никогда больше не увидится со своими родными…

Маркиз повернулся к присутствующим и поднял бумагу, которая покрывала замысловатый и прекрасно выполненный рисунок антигравитационной машины.

— Приложив все свои силы, я изучил таинственное устройство и должен признать свое поражение: оно настолько опережает все, что производится в нашем веке, что я почувствовал себя столь же беспомощным, сколь беспомощным бывает дитя, которому велели исправить карманные часы.

У Кэйт замерло сердце. «Я ведь знала это», — подумала она. Она посмотрела в окно на Темзу и на поля за рекой и чуть не расплакалась. Ханна крепко сжала ее руку. Мистер Скокк и Питер потупили глаза.

Монферон улыбнулся, глаза его блеснули.

— Однако, — продолжил он, — вчерашним вечером я заметил маленькую панель на задней части устройства, которой пренебрег при обследовании, поскольку был сосредоточен на внутреннем устройстве машины. Я вскрыл панель фруктовым ножом и обнаружил там тонкую стеклянную трубочку, заполненную ртутью. К одному концу трубочки был подсоединен провод, и я ясно увидел, что провод должен быть присоединен и к другому концу трубки — но он оторвался и повис. И я подумал, что если в трубке установится определенный уровень ртути, когда оба провода будут соединены с трубкой, то по ним побежит электрический ток. Я проконсультировался с сэром Джозефом, и он согласился со мной. Я подсоединил провод и… возможно, теперь у нас все готово к демонстрации. Сэр Джозеф, поможете мне наклонить машину для установки правильного уровня?

— С радостью, сэр.

— Мисс Дайер, мистер Скокк, — сказал Монферон. — Правда ли, что антигравитационная машина будет функционировать, только если установлен правильный уровень?

— Да! — воскликнули оба в один голос.

— У нее внутри есть выравнивающее устройство, — сказала Кэйт. — Она не начнет работать, пока уровень не будет установлен правильно.

— Как я и думал, — засмеялся Монферон.

Оба ученых джентльмена долго ворочали машину, пока не установили ее надлежащим образом.

Внезапно раздался сильный шум, похожий на шум включившегося холодильника.

— О господи! — охнула Кэйт. — Просто не верится! Вы это сделали! Вы на самом деле это сделали!

— Браво, Монферон! Браво! — крикнул Питер.

Мистер Скокк хлопнул себя по лбу.

— И все из-за оборванного проводка!

Было решено, что они отбудут на рассвете следующего дня. Монферон вернулся на Голден-Сквер. Когда его жена услышала, что он намерен снова покинуть ее, отправившись в экспедицию с научными целями, детали которой не может обсуждать, она была так рассержена, что даже не сказала ему «прощай». Он крикнул — сквозь запертую дверь будуара, — что он ученый, и сейчас возникла возможность, которая никогда больше не повторится. Маркиза заявила, что она предпочла бы иметь мужа, у которого несколько любовниц, чем такого, который преклоняется перед алтарем науки, — поскольку она никогда не сможет отвлечь его от такой неотразимой соперницы. Луи-Филипп, уже совсем выздоровевший, пытался понять подобную тягу отца к знаниям. И тем не менее его расстроило то, что отец снова покидает семью, только вернувшись оттуда, откуда он мог и вовсе не вернуться. Он поцеловал отца на прощание, но выражение боли в его лице не ускользнуло от внимания маркиза де Монферона.

Лакеи снесли антигравитационную машину по лестнице и поставили ее в той части сада, которую мистер Скокк, частый посетитель этих садов в двадцать первом веке, посчитал самой спокойной.

Кэйт, Ханна и маркиз де Монферон отошли в сторону и издалека следили за отцом и сыном, поскольку понимали, что это их последний разговор. Только что, опираясь на руку сэра Джозефа, ушла королева Щарлота, которая, как и пообещала, не оглядывалась назад после того, как пожелала всем доброго пути.

— Мой дорогой мистер Скокк, — сказала, прощаясь, королева, — я могу только представлять себе, каково вашему сердцу в этот трудный день, и все же как мать не могу не сказать: вам удивительно повезло, поскольку вы знаете, что ваш сын стал человеком, которым вы можете гордиться. Надеюсь, вам послужит некоторым утешением то, что Питер нашел счастье в приемной семье. Я внимательно следила за вашим сыном с момента его прибытия в наш век и обещаю, что так будет и впредь. Храни Господь вас, мистер Скокк, и вашу семью. Может быть, вы скоро воссоединитесь с вашим сыном-мальчиком и будете нежно лелеять его и заботиться о нем.

Кэйт и Ханна тоже попрощались с королевой, а теперь стояли, обняв друг друга, и смотрели на двух мужчин вдалеке. Слишком трудно было все это перенести, и обе они вели героическую борьбу со слезами. Кэйт готовила речь для прощания с Питером, но смогла лишь подбежать к нему и крепко обнять.

Питер поцеловал ее в макушку.

— Ты необыкновенный человек. Я думал так, когда был мальчиком, и понимаю это и сейчас.

— Значит, ты тогда так думал!

— Да. Оказавшись здесь в одиночестве, сначала я часто плакал перед сном, потому что хотел, чтобы ты была рядом. — Питер засунул руку в карман и вытащил оттуда тоненький пакет. — Это книга Гидеона. Отдай ее мальчику Питеру. Он прочитает о той жизни, которой могла бы быть его жизнью…

— А если мы его не отыщем?

— В таком случае, надеюсь, ты найдешь в этом нечто интересное… мне нравились рассказы Гидеона. Он усаживал меня под дубом в Хоторн-Коттедже, и, слушая эти рассказы, я переносился в места, которых никогда не видел, да и не хотел бы увидеть. А по прошествии времени, как ты поймешь, и я стал частью этих рассказов.

Кэйт взяла драгоценный пакет.

— Ты спрашивала, хотел бы я дать Питеру какой-то совет — я написал об этом в письме, которое вложено между страниц книги. Храни тебя Господь, Кэйт. Желаю тебе счастья.

У Кэйт сжало горло, и она не смогла сказать ни слова. Только кивнула. Она смотрела Питеру вслед, но он вдруг повернулся и сказал:

— Знаешь, внутри — я все тот же. Но ты это поймешь. Возможно, в другой жизни я найду тебя.

Кэйт вместе с книгой сжимала в руке миниатюрную рамку с изображением черного силуэта Питера в профиль на белом фоне, этот силуэт вырезала сама королева Шарлота.

Тем временем маркиз де Монферон молчаливо, заложив руки за спину, наблюдал за бледным небом, по которому протянулись розовые полоски. Внутренне он весь горел от возбуждения, поскольку понимал, что это будет самое волнующее путешествие в его жизни.

Питер и его отец стояли и смотрели на антигравитационную машину — предмет, который так не соответствовал этому прекрасному саду.

— И тебя не пугает то, что случится с тобой, если мы найдем тебя — мальчика? — спросил мистер Скокк.

— Немножко. Я спросил Монферона, каково его мнение, раз уж теперь его судьба связана с моей. Он считает, что во Вселенной ничего не пропадает. Живое наверняка не может стать неживым. Маркиз сказал, что он не такой профессионал, который может понять, как природа придумает поступать с последствиями путешествия во времени, но уверен, что она что-то изобретет…

— Надеюсь, он прав…

— Когда силы разума оказывается недостаточно, слепая вера — вот наша единственная надежда. Если я перестану существовать, то по крайней мере не буду знать об этом!

Питер засмеялся. Но отцу его было не до смеха. Питер обнял отца.

— Как хорошо мы провели это время вместе, правда? Я грущу, но также и радуюсь. Странно, отправившись в путешествие в прошлое, ты увидел будущее. Ты приехал искать ребенка, а нашел взрослого, состоявшегося мужчину.

— Посмотри на меня, — сказал мистер Скокк, вытирая глаза, — перед тобой расстроенный, нервный неудачник. Рядом со мной, как скала, стоит мой сын, такой сильный и такой сдержанный, такой мудрый, каким я никогда уже не буду. Я скажу твоей маме, что она должна гордиться тобой. Как я хотел бы…

— Пап, этого не случилось, — перебил Питер. — Я с самого начала понял, что этому не бывать… и все же я счастлив, что мы встретились и что ты гордишься мной. Я, мальчик из будущего, но теперь я хорошо понимаю: именно этот век сделал меня таким, и я никогда его не покину. Я больше не буду оглядываться назад — прошлое останется в прошлом.

Двое мужчин, блондин и брюнет, молча стояли рядом, одновременно и близко и далеко друг от друга, и думали о руке судьбы так, как никогда не думали об этом за всю свою жизнь.

— Я благодарен судьбе за то, — произнес наконец мистер Скокк, — что слова «Я ненавижу тебя» больше не будут последними словами, которые сказал мне мой сын. Так долго эти три слова мучили меня…

— Думаю, теперь ты понимаешь, что твой сын любит тебя и любил всегда, — улыбнулся Питер.

Все было сказано.

Без каких бы то ни было свидетелей, кроме черных дроздов и зябликов, которые чирикали и щебетали на ветках деревьев, в ярком утреннем свете антигравитационная машина расплавилась и исчезла в другом веке. Питер и Ханна присоединились к сэру Джозефу и королеве Шарлоте в ее коттедже… Кенгуру скакали среди деревьев… Королева говорила о ковре из колокольчиков, которыми, как она теперь знала, в будущем будут любоваться лондонцы, благодарные за приглашение в Кью по весне.

— Милорд! — крикнул Дегтярник в темноту. — Я пришел, чтобы потребовать вашей помощи.

Лорд Льюксон тяжело вздохнул и приподнялся на локте, глядя на своего бывшего слугу, который сидел в ногах его кровати. Лорд заморгал, пытаясь получше разглядеть прозрачную фигуру.

— Синекожий?

— Вы говорили, что если я найду машину, то смогу изменить историю. Недавно ваши слова заставили меня задуматься, и я пришел к некоему решению. Судьба не была милостива ко мне. Я надумал вернуться назад во времени, чтобы склонить чашу весов на свою сторону. Хочу начать жизнь заново.

— Синекожий! Ты меня заинтриговал! Правда, ты меня удивил! Что, жизнь в двадцать первом веке потеряла для тебя вкус? Ты уже устал от богатства и роскоши?

Дегтярник покачал головой.

— Честно говоря, лорд Льюксон, у меня мало времени, да и момент сейчас не тот, чтобы вести долгие разговоры. Я нанял шпионов, чтобы они следили за полисменом и учеными. У шпионов есть одно искусное устройство. Я могу слушать их разговоры, как если бы находился с ними в одной комнате! Я должен прямо сейчас узнать о местоположении машины. Она где-то в долине Дербишира. Но я точно знаю теперь, что ученые боятся последствий путешествия во времени и планируют, как только смогут, уничтожить машину.

— Уничтожить! — воскликнул лорд Льюксон. — Они что, сошли с ума?

— Вот-вот. Я намерен переправить машину в 1763 год, где они ее не достанут. Но путешествие превратит меня в беспомощного новорожденного ребенка. Пройдет несколько часов, прежде чем я стану самим собой. Мне нужен помощник, которому я могу доверять. Я хочу просить вас, милорд, чтобы вы встретили меня в согласованном месте и охраняли бы мою персону и машину… Я, конечно, не останусь в долгу. Я смогу взять вас в будущее…

У лорда Льюксона загорелись глаза.

— Синекожий, если принять в расчет наше прошлое, то ты сполна расплатился со мной. Где тебя встречать?

Дегтярник разложил на кровати карту.

— Вы должны отправиться немедленно и ехать всю ночь, поскольку нельзя терять времени. Я отметил точное место. Ждите меня вот тут, у ручья, под покровом деревьев.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Бал в честь урожая

Появление доктора Дайера

Мальчик Питер проснулся оттого, что колесо кареты провалилось в глубокую яму на дороге. Он сидел между Гидеоном Сеймуром и преподобным Ледбьюри, чье могучее плечо подпирало его, когда он покачивался. При толчке нос Питера зарылся в рукав преподобного. Рукав пахнул портвейном, табаком и пудрой для парика. Питер поморгал, пока глаза как следует не открылись, и вдохнул чистый, холодный воздух. Некоторое время он довольствовался разглядыванием Бесс, кобылы преподобного, которая спокойно трусила вперед в душистой ночи и тянула за собой карету. В голове Питера все еще продолжала звучать скрипка, а перед глазами кружились девочки в раздувающихся шелковых юбках пастельных цветов. Питеру трудно было усвоить сложный рисунок танца, который для всех остальных в комнате казался совершенно естественным. На балу в честь урожая девочки Бингов постоянно крутились рядом с ним, попеременно показывая ему движения танца, при этом сами валились друг на друга от приступов смеха, глядя, как он неумело танцует. Их старший брат, достопочтенный Сидни Бинг, который стал удивительно добр к Питеру после отъезда Кэйт, прогнал девчонок прочь и сказал Питеру, что если он не любит танцевать, то и не обязан этого делать.

От маленького бокала пунша, который дал ему преподобный и который был сделан по его рецепту, у Питера тут же закружилась голова, и он ретировался в угол бальной комнаты Бэслоу-Холла, где и остался стоять, с улыбкой покачиваясь в такт музыке. Немного погодя печаль и чувство одиночества — впервые в этот праздничный вечер оставившие его — вернулись. Ему так захотелось, чтобы его вот прямо сейчас спасли… и то, что это невозможно — трудно было перенести. Если бы рядом с ним здесь была Кэйт, это был бы совсем другой вечер. Он даже не обращал бы внимания на то, что она над ним подсмеивается — что, несомненно, насколько он знал Кэйт, она бы и делала.

Из середины танцевального зала Гидеон улыбнулся ему ободряющей улыбкой и жестом позвал его присоединиться к танцующим. Но Питер покачал головой. Пожав плечами, Гидеон продолжал энергично, в такт музыке, крутить свою партнершу, и вскоре пара добралась до края комнаты. Его партнершей была Ханна, по ее сверкающим глазам и розовым щекам было видно, как ей весело, ведь она больше всего на свете любила танцевать, да еще партнером ее оказался человек, который двигался так же легко, как и она сама. Как управляющий поместьем достопочтенного мистера Бинга Гидеон был очень востребован на этом балу, и ему пришлось танцевать весь вечер. Он стал объектом сильнейшего любопытства, поскольку в Дербишире редко появлялись новые люди, а по его поводу был вынесен вполне благоприятный вердикт, и было объявлено, что он и красив, и значителен.

Загипнотизированный сплетающимися рядами танцоров, Питер двинулся с места, когда услышал, как ему на ухо что-то говорит миссис Бинг.

— Я рада, что мистер Сеймур в конце концов уговорил вас прийти, мистер Скокк. Ведь здесь весело, не так ли? И — посмотрите — я надела ожерелье, которое по семейной традиции должна надевать на бал в честь урожая и которое вы с мистером Сеймуром спасли от рук грабителей.

— Спасибо, что вы пригласили меня, миссис Бинг. Мне… мне здесь очень хорошо…

Миссис Бинг обняла его.

— Я хочу, чтобы вы, Питер, знали, что в Бэслоу-Холле вы всегда желанный гость, и надеюсь, что, пока ваши трудности не разрешатся, вы часто будете нас навещать. Мы к вам очень привязались.

Теплота в голосе миссис Бинг, пунш преподобного и невыносимая сладость звуков скрипки — все сговорилось разрушить обещание, данное Питером себе самому: никогда не плакать из-за своего положения. Он стал упорно смотреть на ожерелье, так полюбившее шею миссис Бинг, стараясь при этом обуздать свои чувства, но блестящие бриллианты затуманились и начали сверкать всеми цветами радуги. И Питер попытался как можно быстрее отвернуться от миссис Бинг.

— Питер, — сказала она, — нет ничего стыдного в том, что ты так печалишься о случившемся. Но ведь ты среди друзей. Пойдем, уже поздний час, ты побледнел — попрошу кузена положить тебя в его кровать.

Некоторые леди с большим разочарованием смотрели, как Гидеон повел Питера из бальной комнаты, рядом шел вспотевший преподобный, который утирал лоб, и его «до свидания» прогремело над танцующей толпой.

И теперь Гидеон, преподобный Ледбьюри и Питер ехали под бескрайним куполом ночного неба к Хоторн-Коттеджу, который должен был стать — кто знает, как надолго — домом Питера. Питер выпрямился и потянулся.

— Ага! Молодой хозяин проснулся! — сказал Гидеон. — А я боялся, что мне придется нести тебя в кровать. Я рад, поскольку ноги мои ноют, так много я танцевал.

— Вы, Гидеон, танцуете очень хорошо, что же до вас, мистер Скокк, думаю, будет честным сказать, что худшего танцора я не видывал! И, правда, могу гарантировать, что люди должны платить, чтобы им позволили посмотреть на вас, поскольку вы наверняка их рассмешите.

— Осторожно, преподобный, — засмеялся Гидеон. — Если бы все было наоборот, мастерство преподобного Ледбьюри в танцах двадцать первого века тоже было бы поводом для веселья. Что скажешь, Питер?

Питер представил преподобного Ледбьюри, вращающегося в танце «диско», и на лице его появилась улыбка.

— Да, да, даже невозможно представить себе, сколько было бы смеха! — сказал он.

Дорога повернула, и стало видно, как луна отражается на плитах крыши Хоторн-Коттеджа.

— Ээээй! — крикнул преподобный, натянув поводья.

Фаэтон остановился перед воротами, и Гидеон приготовился спрыгнуть.

— Большое спасибо, преподобный. Вы спасли нас от долгой дороги домой.

— Рад служить…

Гидеон перебил его.

— Но смотрите! Внутри горит свет!

Он выскользнул из фаэтона, тихо открыл ворота и поспешил по дорожке. Питер и преподобный Ледбьюри переглянулись и последовали за ним. Дверь была слегка приоткрыта, и Гидеон, распахнув ее, ступил в темный холл. Питер и преподобный на цыпочках шли за ним. Никого не было видно, но на столе ярко горела свеча, освещавшая дневник, в котором Гидеон писал перед отъездом на бал. Перед камином стоял большой металлический предмет в форме куба.

— Ох! — прошептал изумленный Питер. — Это похоже на антигравитационную машину! Они вернулись назад!

Гидеон побежал в кухню, но не найдя и там никого, помчался вверх по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Питер поспешил за ним и толкнул Гидеона в бок, чтобы тот посмотрел на кровать. Преподобный заглядывал через плечо Гидеона. Все молчали. С кровати Гидеона доносился размеренный храп. Питер расхохотался. На спине, открыв рот, лежал доктор Дайер, а рядом с ним прикрывшая нос лапой Молли.

Гидеон громко откашлялся, и фигура пошевелилась.

— Приветствую вас, доктор Дайер, — сказал Гидеон. — Какая неожиданная радость увидеть вас!

— Да, и правда, добро пожаловать, сэр! — сказал преподобный.

Отец Кэйт сел и прижал руки к голове, будто она у него болела. Вскочила Молли, залаяла, но, почуяв запах Питера, а потом запахи Гидеона и преподобного, она стала прыгать и лизать их лица.

— Молли! Сидеть, девочка! — хихикая и вытирая рукавом мокрую щеку, сказал Питер.

— Где я? — закричал доктор Дайер. — Гидеон? Это вы? И преподобный Ледбьюри?

— Привет, — сказал Питер.

— И Питер! Ох, слава богу! А Кэйт здесь?

— Нет, — неуверенно произнес Питер. — А вы ожидали ее здесь увидеть?

У доктора Дайера вытянулось лицо.

— Я надеялся, что она…

— Ох! — вздохнул Питер. — А вы разве не вместе? И почему вы прибыли на новой машине?

— Мы построили дубликат. Кэйт и твой отец, по правде говоря, сбежали на другой…

— Что? — вскрикнул Питер. — Кэйт вместе с моим папой здесь?

У него подпрыгнуло сердце. Папа приехал спасать его!

— Да. Они отправились в 1763 год через два дня после того, как Кэйт оказалась дома. К несчастью, их антигравитационная машина материализовалась в Миддл-Харпенден, в маленькой деревушке Хертфордшира.

— А почему, скажите на милость, они выбрали это место? — спросил Питер.

Доктор Дайер потер глаза.

— Это долгая история… Но я убежден, что они уже вот-вот появятся здесь. Я полагал, что Кэйт и твой отец сообразят, как и я, что Гидеон должен быть в Дербишире, и если они найдут его, то найдут и тебя…

— Вы правильно рассудили, — сказал преподобный. — К счастью, наши друзья теперь больше не беглецы. Когда сэр Ричард и я помчались в Дербишир с добрыми известиями о прощении от короля, эта парочка слонялась без дела, направляясь домой, и мы ждали их в Бэслоу-Холле три дня!

— Но где же они? — встревоженно спросил Питер. — Даже в восемнадцатом веке дорога сюда от Дербишира не занимает столько времени!

— Должен предположить, что может быть две версии, — сказал преподобный. — Или они вообще не попали в Миддл-Харпенден, или что-то с ними случилось по дороге в Дербишир — как мы знаем по собственному опыту, времена сейчас опасные.

Преподобный прав, подумал Питер, хотя он мог бы высказываться и не с такой прямотой. В его сознании промелькнули образы разбойника Неда Портера и банды бродяг. Как, скажите на милость, сможет его папа справиться со злодеями восемнадцатого века, не говоря уже о менее опасных неудобствах, таких как насекомые и отсутствие смываемых туалетов? Папа даже бойскаутом никогда не был — в делах практических он совершенно беспомощен. Питер опустил голову.

— Нужно их искать! — сказал он.

— Боюсь, что так, — откликнулся доктор Дайер. — Но может быть, сначала отвезти тебя к твоей маме?

— Нет! — крикнул Питер. — Мы не можем вернуться без них! Я знаю, что значит чувствовать себя бездомным!

Прошла целая неделя, прежде чем Питер, доктор Дайер и Гидеон вернулись из Хертфордшира.

Урожай был собран, мистер Бинг освободил Гидеона от дел, а преподобный Ледбьюри одолжил им свой фаэтон и четверку лошадей. Они искали Миддл-Харпенден целых три дня, пользуясь старой картой и скудными указаниями жителей по дороге. В конце концов доктор Дайер узнал деревенское поле и пруд, хотя пруд был меньше, да и деревьев там было немного. Коттедж, который в двадцать первом веке стал почтой, был только недавно построен. За ним, в том месте, где должен был стоять гараж с антигравитационной машиной, располагались грядки с капустой. Они поговорили с преподобным Остином, застенчивым молодым человеком, который был новым викарием прихода. Викарий предложил им чай с кексом и был очень ласков с Молли. Однако он не мог припомнить ничего особенного, что случилось бы недавно в деревне — кроме того, что жена доктора родила тройню и однажды налетел странный теплый ветер, который принес тучу песка, хотя они находятся в тысяче миль от моря. Определенно, он помнил бы, если бы кто-то из его прихожан встретил странную рыжеволосую девочку и сорокалетнего мужчину в необычных нарядах…

Они, как собаки-ищейки, обследовали все гостиницы, мимо которых проезжали, и в конце концов признали свое поражение. И Питер, и доктор Дайер лелеяли надежду, что по возвращении в Хоторн-Коттедж увидят там ожидающих их Кэйт и мистера Скокка. Но когда Гидеон толкнул дверь в пустой дом, все уже понимали, что им остается только один-единственный путь.

Питер грустно смотрел на Гидеона — Питер не только готовился к еще одной трудной поездке, но и к трудному возвращению домой.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Обед веков

Выступление доктора Пирретти

Когда мама Кэйт попросила ее сделать какой-то дополнительный десерт для малышей, Кэйт обрадовалась небольшой отсрочке начала праздника. Улучив момент, она ущипнула себя. Была ли она когда-нибудь более счастливой, чем сейчас? Ушла тревога, которая давила на нее все время с того момента, как она проснулась в зарослях чертополоха в 1763 году. Она — дома! Питер — дома! Все — дома! Она чувствовала себя легкой, как воздух, будто для нее временно был отменен закон тяготения!

Кэйт, мистер Скокк и маркиз де Монферон появились на ферме в субботнее утро. Кэйт уговорила оставить фургон, который они наняли на дороге, ей хотелось пешком дойти до дома. Она подбежала к входной двери и остановилась, не решаясь постучать. Наконец-то она дома! Как она надеялась, что именно мама подойдет к дверям! Кэйт постучала по знакомой двери с растрескавшейся красной краской и услышала шаги, а потом звук отодвигаемой задвижки. Медленно, или, возможно, ей казалось, что медленно, дверь начала открываться. И вот перед Кэйт, жмурясь от яркого солнца, стояла мама.

Миссис Дайер отступила на шаг и прижала руки ко рту, она не могла ни шевельнуться, ни что-нибудь произнести.

— Мам! Это я!

Мама вскрикнула и так крепко прижала к себе Кэйт, что той стало трудно дышать. Внезапно Кэйт высвободилась и посмотрела наверх.

— Что такое? — испугалась миссис Дайер, увидев осунувшееся лицо Кэйт.

— Мы не нашли Питера… Я не все там проверила — это моя вина…

Но мама лишь рассмеялась и, повернувшись, крикнула в холл:

— Питер! И все! Идите посмотрите, кто тут у нас!

Услышав свое имя, Питер высунул голову из кухни и вышел в холл к слепящему дневному свету. Кто-то с развевающимися рыжими волосами бросился к нему, они столкнулись и оба упали на пол.

— Ты вернулся! — крикнула Кэйт. — И ты снова маленький!

— Что-о-о? — возмутился Питер.

— Не обращай внимания, — засмеялась Кэйт. — Потом все объясню. И смотри — здесь и твой папа!

* * *

В тот день царило такое ликование, что никто из присутствовавших никогда этого не забудет. Когда Кэйт, мистер Скокк и ошеломленный маркиз де Монферон вошли в полную людей кухню фермы, раздались крики приветствий, всяческие возгласы и вздохи; все обнимались, безостановочно говорили, выкрикивали вопросы, подбрасывали кое-кого в воздух, приплясывали, плакали и смеялись.

К кухонному столу, чтобы его удлинить, приставили стол на козлах, за которым должны были поместиться все до одного. Этот длинный стол был уставлен едой, и вокруг, плечом к плечу, уселись все. Почти все они помогали готовить этот импровизированный ланч. Конечно, Милли до этого еще не доросла, а маркиз де Монферон и инспектор Уилер, который вместе с сержантом Чадвиком сопровождал антигравитационную машину и ее пассажиров от Хоторн-Коттеджа, доказали свою несостоятельность на кухне. Так что полисмен и аристократ из восемнадцатого века во время всеобщей суеты уселись на лестнице, забыв, что сидят на дороге у домочадцев, и получали большое удовольствие, расспрашивая друг друга, каждый о другом времени. Сэм прилип к Кэйт. Миган, которая прибежала, как только ей позвонили, получив обратно свой драгоценный мобильник, ни на минуту не отходила от подруги.

— Знаешь, — сказал доктор Дайер на ухо Кэйт, — если можно было бы измерить температуру счастья, то термометр зашкалило бы.

Шестнадцать человек плюс один золотистый лабрадор собрались вокруг кухонного стола за праздничным ланчем: доктор Дайер, Скокки, доктор Пирретти, Миган, аристократ из восемнадцатого века и два английских полисмена. Все раскраснелись от жары, возбуждения и шампанского. Это был, как сказал Сэм, самый удивительный праздник. Это был обед века! На что его старшая сестра ответила, что, приняв во внимание присутствие маркиза де Монферона и то, откуда они прибыли, это обед веков! Было произнесено множество тостов. Питер поднял бокал за Гидеона Сеймура, который был так добр к нему, пока он жил в 1763 году, а Кэйт подняла бокал за маркиза де Монферона, который исправил антигравитационную машину. Когда встал мистер Скокк, все тоже встали.

— За Гидеона Сеймура! За маркиза де Монферона!

Монферон в благодарность поклонился. Он сидел во главе стола, с одной стороны рядом с ним была доктор Пирретти, с другой — инспектор Уилер. Маркиз все еще был в костюме восемнадцатого века, и его наряд, так же как и рост, привлекал всеобщее внимание. В середине обеда маленькая Милли оказалась под столом, где сначала обследовала пряжки элегантных, с каблуками, туфель маркиза, а потом забралась к маркизу на колени и, сидя на таком удобном месте, поглаживала золотую вышивку на его манжетах и ползала пальчиком по вышитым на жилете розам. Маркиз мало ел и, извинившись, встал из-за стола и начал обследовать кухню… Он позволил себе только один вопрос. Когда миссис Дайер включила свет, он посмотрел на нее и спросил:

— Электричество?

Миссис Дайер кивнула, а по лицу маркиза расплылась широченная улыбка, и он предложил тост:

— За прогресс!

Питер сидел между своими родителями. Его мама опустила голову на голову сына, а папа обнял их обоих. Ошеломительное чувство утраты, которое мистер Скокк испытывал всего лишь несколько часов назад, сменилось радостью от возникшей возможности доказать сыну, какой он на самом деле отец. Сердце его было переполнено чувствами, и он едва сдерживал слезы. Когда папа смотрел ему в лицо, Питер все думал: а которое лицо тот видит? Мистер Скокк уже рассказал Питеру, как он гордится тем мужчиной, которым Питер стал (или может стать?). И, несмотря на радость и отчаянное желание узнать больше о загадочном себе в будущем, сознание Питера будоражил неприятный вопрос — вопрос о своей личности и о том, как папа мог оставить его в 1792 году, пусть и взрослого. Но во время такого праздника нельзя было об этом расспрашивать.

— Кто знает, какая жизнь тебе предначертана, — неожиданно сказал сыну мистер Скокк, — но в одном я уверен: в тебе есть то, что делает тебя лучше меня. Мне столько нужно тебе сказать… Но для этого найдется время, когда мы все успокоимся и обо всем поразмыслим. Теперь мы всегда будем вместе…

Питер внимательно посмотрел на папу — сейчас он уже не сомневался в его чувствах.

Кэйт тоже сидела между своими родителями. Она поймала взгляд Питера и стала обмахиваться салфеткой. Питер задышал как собака с высунутым языком. Оба рассмеялись. Как хорошо было снова видеть друг друга. Но то ли ему кажется, то ли Кэйт и на самом деле выглядит немного странно? Как любимая майка, много раз побывавшая в стиральной машине…

Миган смотрела на фотографии, которые Кэйт сделала ее мобильником на дуврском пакетботе. Она протянула руку мимо мистера Дайера и коснулась Кэйт, чтобы привлечь ее внимание.

— Ты говоришь, что сделала только один снимок, Кэйт!

— Мне было некогда заниматься фотографиями!

— Но здесь только большие белые паруса и море!

— Нет, — сказала Кэйт, — посмотри внимательно, там еще мужчина в костюме восемнадцатого века.

— Я никого не вижу…

— Дай-ка мне, я тебе покажу… — сказала Кэйт.

Кэйт уставилась на крохотную картинку. На ней должен был быть взрослый Питер Скокк, смотрящий на море, — Кэйт была в этом уверена. Она приблизила мобильник к глазам и повернула его под другим углом. Все верно. Он там был! Не очень четкий, но был… Но потом Кэйт глянула еще раз — и уже не увидела его. Что, скажите на милость, происходит? Какое-то странное чувство заставило ее быстро протянуть телефон подруге.

— Я ошиблась, — сказала она.

Миган внимательно посмотрела на Кэйт, ничего не понимая.

— Что-то не так, инспектор? — спросил доктор Дайер.

Полисмен, откинувшись на спинку кресла, все выглядывал из двери кухни во двор. Потом встал и посмотрел на небо.

— Я все время слышу вертолет, — сказал он.

— В этом нет ничего необычного, — сказал мистер Дайер. — Они часто летают над этой долиной.

Инспектор Уилер потер свою шею с синяками.

— Пойду посмотрю, что там творится, — предложил сержант Чадвик. — После такого великолепного обеда надо подышать воздухом, — улыбнулся он, глянув на миссис Дайер.

— Всегда вам рады, сержант.

— Молли, хочешь составить мне компанию? — спросил он.

Молли подняла золотые уши и выжидающе встала.

— Как, можно, Кэйт?

— Молли никогда не откажется от прогулки.

Доктор Пирретти смотрела на Питера и улыбалась, радуясь что вопреки ожиданиям все обернулось к лучшему.

— У меня все спуталось в голове, — сказала она. — Как мы можем жить во Вселенной, где Питер повзрослел, живет и, предположительно, умрет в восемнадцатом веке, но при этом здесь, в двадцать первом веке, сидит Питер, мальчик, которому еще жить и жить! Чем больше я пытаюсь все это понять, тем меньше понимаю…

— Моя дорогая леди, — сказал Монферон со своим приятным акцентом. — Что бы ни было правдой, такова правда и есть, и наша неспособность это понять ничего не меняет.

— Я чувствую… я должна вам сказать, — продолжала доктор Пирретти, — моя интуиция подсказывает, что мы должны как можно скорее вернуть вас и Дегтярника в ваше собственное время.

— Увы, я согласен с вами, дорогая леди, но не сразу. Надеюсь, мне будет позволено ненадолго остаться…

Монферон наклонил голову набок и так обаятельно посмотрел на доктора Пирретти сверкающими карими глазами, что все за столом расхохотались. Его очарованию трудно было сопротивляться.

Внимание Кэйт привлекло поведение доктора Пирретти, и она толкнула ногой под столом ногу Питера, чтобы он тоже посмотрел на Аниту. Доктор Пирретти поднесла руку ко лбу и нахмурилась, будто пыталась на чем-то сосредоточиться. Она то открывала, то закрывала рот, видимо, желая что-то сказать, но почему-то не решаясь. Переглядывание Кэйт и Питера не осталось незамеченным, и вскоре все за столом замолчали и обернулись с немым вопросом к Аните.

— В чем дело, Анита? — участливо спросила миссис Скокк.

Взгляд доктора Пирретти обежал стол, и когда ее глаза встретились с глазами доктора Дайера, она сказала:

— Простите, Эндрю… В такой прекрасный момент… я понимаю ваши сомнения… Просто я сейчас испытала такое ошеломительное ощущение… мне показалось, что я уже это проходила… прежде…

За столом стало еще тише. Монферон мигал, как сова, а инспектор откашлялся.

В конце концов доктор Дайер сказал:

— Анита, может, все-таки поделитесь своими мыслями?

Но ко всеобщему изумлению, доктор Пирретти одновременно с ним произнесла те же слова. По спине Кэйт пробежала дрожь, и она обменялась взглядами с Питером.

— Что происходит? — в унисон спросили доктор Дайер и доктор Пирретти.

Теперь уже на всех лицах была тревога. Казалось, что доктор Пирретти — не доктор Пирретти. Как будто она разговаривала через стену с людьми, которых не видит.

Доктор Пирретти продолжала:

— И тогда вы говорите…

Она остановилась, как бы дожидаясь подсказки.

— Зачем вы это делаете? — спросили оба вместе.

— Затем, — сказала доктор Пирретти, — что мне нужно доказать вам, что я уже проживала этот момент. Вы являетесь свидетелем расщепления времени.

— Расщепления времени?

— Да. Вы не можете разрушить того, что уже осуществилось. Если вы передвигаетесь в другое время, то можете изменить ход событий — но, как следствие, Вселенная, скорее, сделает копию себя, чем допустит, что то, что уже случилось, будет уничтожено. Сейчас мы находимся во Вселенной, где слова и времена частично совпадают, дублируют сами себя…

— Я не понимаю того, что вы говорите! — воскликнул инспектор Уилер. — Вы серьезно предполагаете, что существует дубликат мира?

— Я хочу сказать, что теперь существует параллельный мир, где Питер и Кэйт нашли Молли в антигравитационной лаборатории и благополучно вернулись домой на ферму к ланчу. Но есть и этот мир, в котором Питер и Кэйт были катапультированы во времени и в котором, как следствие этого перемещения, теперь случилось многое другое.

— Но… что же будет дальше? Выходит, может создаваться бесконечное количество миров-дубликатов…

— Совершенно точно — и это будет длиться столько, сколько люди будут продолжать путешествия сквозь время… и не только в вашем мире.

Миссис Дайер схватила руку мужа.

— Это не та Анита, которую я знаю, — прошептала она.

Питер увидел ужас на лице Кэйт и сам тоже почувствовал страх. Неужели все это еще не закончилось?

— Почему вы сказали ваш мир, а не наш мир? — спросил инспектор.

— Разве не ясно? — ответила доктор Пирретти. — Я говорю именно то, что имею в виду.

Все молча смотрели на доктора Пирретти. Она казалась спокойной, но в ней чувствовалось напряжение. Она снова заговорила, но на этот раз слова выскакивали короткими взрывами, будто она задыхалась.

— Так что если вы верите тому, что слышат ваши уши… я говорю, что параллельные миры существуют… Даже если вы скажете: не важно, что кто-то только что прошел по моей могиле; или я знаю, что он собирается сказать, прежде чем он откроет рот; или это судьба, это было предначертано…

— Дежа-вю, — прошептала мужу миссис Скокк. Он кивнул.

— Похоже на то, как если бы вы на некоторое время совпали с моим альтернативным существованием и вступили в мимолетное соединение… Я разделяю с вами наше прошлое, хотя будущее у нас разное…

— И что побудило вас попытаться так жестко войти с нами в контакт? — спросил доктор Дайер.

— Чтобы предупредить вас, — ответила она. — Вы можете изменить время. Я не могу…

Эти последние слова доктора Пирретти прозвучали как вздох. И тут же лицо ее изменилось. Она качнулась вперед, будто выходя из транса. Когда она выпрямилась — это была прежняя Анита.

— О господи, — сказала она, приняла бокал вина, который протянул ей Монферон, и глотнула из него. — Простите. Это мое первое публичное выступление. Не вовремя.

— Напротив, мадам, вы безупречно выбрали время, — сказал Монферон. — Полагаю, мы все призваны быть свидетелями.

— Анита, — сказала миссис Дайер, — вы в порядке?

Доктор Пирретти кивнула.

— Я почувствовала, что безотлагательно должна это сказать. Я чувствую, как она боится, что может случиться нечто ужасное. Если бы я только понимала, чего она от меня хочет, что я должна делать…

— Возможно ли, что в ваших силах сделать нечто, чего она сделать не может? — спросил Монферон.

— Но если она хочет, чтобы я сделала это нечто, то почему она не может сделать то же самое в своем мире? Она определенно знает больше, чем я… — Доктор Пирретти вздохнула, но тут же лицо ее просветлело. — Все дело в том, что она находится в мире-дубликате, а мы — в главном мире, и, возможно, история изменяется именно у нас, а не у нее… Есть в этом смысл? Может, именно это она имела в виду?

Кэйт вздохнула и сказала:

— Разве вы не понимаете? Это же так очевидно! Она хочет, чтобы мы все привели в порядок. Она хочет вернуть нас назад во времени, к началу Рождественских каникул, чтобы мы с Питером не попали в 1763 год и в результате не произошло бы то, что произошло! Она хочет предотвратить самое первое событие!

Все стали переглядываться.

— Кэйт права, — сказал Монферон. — Вы не можете повалить дерево, обрывая с него листик за листиком. Чтобы его повалить, вы подрубаете топором ствол.

— А что случится, если мы не вернем все назад? — спросил Питер.

— Не думаю, что хотела бы об этом узнать.

Уставшая и взволнованная доктор Пирретти извинилась и скрылась в своей комнате. Праздничный обед был закончен.

— Все идет к тому, чтобы уничтожить машину, — сказал доктор Дайер.

— Я не допущу, чтобы Кэйт снова возвращалась в прошлое! — воскликнула его жена.

— И Питер! — поддержал ее мистер Скокк.

Доктор Дайер наклонился над столом и опустил голову на руки.

— Должен признаться, что по-прежнему крайне скептически отношусь к «странным состояниям» Аниты. Зная ее, я не хочу основывать жизненно важные решения на том, что может быть бредом человека, который так долго находился под давлением тяжелых обстоятельств…

— Если мне будет позволено сказать… — вступил в разговор Монферон. — Тот, кто живет без малой толики безумия, оказывается не таким мудрым, как он думает…

— Если бы только ничего не произошло! — сердито воскликнул доктор Дайер. — Если бы только мы могли повернуть часы вспять!

Миссис Скокк обернулась к мужу и тихо, не желая, чтобы услышала вся компания, сказала:

— Когда я работаю над сценарием, я создаю основной вариант и потом каждый раз, когда делаю в нем важные изменения — кого-то убиваю или создаю новый персонаж, — я отступаю на шаг назад. Будто делаю снимок того момента, который существовал еще до изменений.

Это озадачило мистера Скокка.

— Какая тут связь?

— Ну разве это не похоже на мир, о котором говорила Анита, возможно, на наш мир, в котором все открыто к изменениям? Пока она говорила, я просто связывала это с моим основным вариантом сценария. В главном сценарии история меняется и развивается, и вы только все приводите в порядок, чтобы там не оставалось незавершенных сюжетов… Понимаешь? Тогда как шаг назад — это снимки истории в определенной точке, так сказать, события, застывшие во времени, хотя все они потенциально содержат в себе отдельную историю — подобно параллельным мирам…

Мистер Скокк потряс головой, как вымокший пес.

— Что ж, если в этой аналогии есть хоть толика истины, я наверняка не хотел бы быть редактором вселенских сценариев.

Со двора донесся отчаянный лай.

— С Молли что-то неладное, — сказала Кэйт и пошла к выходу. Она вбежала обратно через несколько секунд, держа Молли за ошейник. По золотистой шерсти собаки стекала кровь, хотя не было видно никаких ран. Молли дрожала, и когда сделала несколько шагов, стало понятно, что у нее повреждены задние лапы. Собака тяжело опустилась у вешалки рядом с резиновыми сапогами.

Кэйт тоже дрожала. Она не хотела, чтобы ее младшие братья и сестры услышали то, что она скажет, поэтому жестом показала родителям, чтобы они подошли поближе, и прошептала на ухо инспектору Уилеру:

— Я нашла сержанта Чадвика. Он привязан к стойке ворот у ручья, на поле фермы. Он опустил голову и… из носа у него капает кровь… думаю, он меня не слышал…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Времетрясение

Инспектор Уилер бросил салфетку, выскочил из-за стола и выбежал из кухни. Миссис Дайер тут же собрала малышей и очень спокойным голосом попросила Сэма и Миган поиграть с ними в гостиной. Когда дети уходили, Миган вопросительно посмотрела на Кэйт. Но Кэйт была слишком взбудоражена, чтобы заметить этот взгляд, она хотела выйти во двор вслед за маркизом де Монфероном и родителями Питера.

— Не ходи, Кэйт! — закричал доктор Дайер. — Не понимаю, что происходит, но тебе уже и так досталось, хватит с тебя. Останься дома.

— Но, мам!

— Питер, — сказала миссис Дайер. — Побудешь с Кэйт?

— Конечно, если вы хотите…

— Да, пожалуйста. Буду тебе очень благодарна. Вернусь через минутку…

И миссис Дайер тоже ушла.

Питер и Кэйт в одиночестве остались на кухне. Кэйт села рядом с Молли около ножек обеденного стола, красно-белая клетчатая скатерть на нем была усыпана крошками, остатками праздничного ланча. Кэйт кухонным полотенцем стала вытирать кровь на шерсти Молли.

— Ты в порядке? — спросил Питер.

— Это не кровь Молли, — сказала Кэйт. — Это, должно быть, кровь сержанта Чадвика. Она, наверное, пыталась его защищать.

Молли застонала и опустила голову на передние лапы.

— Моя бедная Молли. Надо тебя укутать твоим одеялом, пойдем, девочка.

Кэйт прищелкнула языком, и, чуть нахмурившись, Молли неохотно поднялась и пошла за ней. Когда Кэйт вернулась в кухню, Питер выглядывал из двери во двор.

— Что ты видела, Кэйт? Что происходит?

Внезапно в поле его зрения появился вертолет, который исчез за верхушкой холма.

— Я не уверена, — начала Кэйт и замолчала.

Питер повернулся. Кэйт уставилась на дверь, которая вела в холл. Она отступила назад и вцепилась в спинку стула, стоявшего за ней. Питер увидел, на кого она смотрит, и охнул.

Дегтярник! В хороших джинсах и кожаном пиджаке, голову держит прямо, но это точно он — темные волосы, завязанные в хвост, шрам, его глаза.

Дегтярник, войдя в кухню, втащил за собой доктора Пирретти. Она не сопротивлялась. Дегтярник был похож на большого кота, который тащит свою добычу. Руки Аниты были связаны сзади. Дегтярник держал у ее горла нож. Он ласково улыбался Питеру и Кэйт, сверкая белыми зубами.

— Добрый день, мистер Скокк, добрый день, мисс Дайер!

— Вы! — крикнула Кэйт.

— Попросил бы вас так не кричать! — прошипел Дегтярник. — Мне, разумеется, неприятно, что приходится так неуважительно вести себя с красивой женщиной, но это необходимо. Если вы хотите, чтобы доктор Пирретти увидела завтрашний рассвет, советую не привлекать к себе внимания…

— Вы знаете доктора Пирретти?

— Слегка. Вы пожалеете, мисс Дайер, что я с ней не знаком…

Из гостиной донеслись звуки диснеевского мультика и голоса детей.

Кэйт в отчаянии оглядывала кухню в поисках чего-то, чем можно было бы привлечь внимание взрослых к тому, что здесь происходит. Может, помахать свечкой перед пожарной сигнализацией или… но она понимала, что все бесполезно. Она понимала, к чему ведет Дегтярник.

Питер шагнул в сторону. После месяца, проведенного в компании с Гидеоном Сеймуром, он по крайне мере знал, как надо держать нож. Пилка для хлеба лежала на другой стороне стола. Питер двигался очень тихо, но Дегтярник сразу же заметил и прищелкнул языком. Затем легким движением руки сделал крошечный надрез на коже доктора Пирретти, отчего капелька крови покатилась по ее шее. Она еле слышно вскрикнула.

— Увы, совесть меня мучает, но уверен, вы не захотите, чтобы эта женщина умерла на ваших глазах.

Кэйт и Питер переглянулись и посмотрели на доктора Пирретти. У той на лбу выступил холодный пот. В глазах было отчаяние. Питер отошел от стола.

— Итак, — рявкнул Дегтярник, — будьте так добры, проводите меня в коровник!

Когда Дегтярник тихо закрыл за собой входную дверь, Миган вышла в кухню посмотреть, что там происходит. «Вот это да! — сказала она себе. — Все ушли, а нас с Сэмом оставили сидеть с детьми!» Она подошла к столу, взяла хрустящей картошки и вернулась смотреть «Красавицу и Чудовище».

Кэйт шла к коровнику, за ней след в след шагал Питер, затем из дома вышел Дегтярник, который то ли подталкивал, то ли нес доктора Пирретти. Через минуту все вошли в коровник, и Дегтярник закрыл и запер на задвижку тяжелую дверь. Дверь должна была быть заперта. На внутренней стороне двери в форме аккуратной восьмерки висел оранжевый шнур. Дегтярник толкнул всех троих в темный угол и включил свет. На середине прохода стояли машины — отремонтированная Тима Уильямсона и дубликат Расса Меррика. Пахло дезинфицирующим раствором и коровьим молоком. Дегтярник посадил доктора Пирретти на маленький деревянный стул, которым иногда пользовалась миссис Дайер при ручной дойке, и снял с двери оранжевый шнур. Вскоре доктор Пирретти была так крепко привязана к стулу, что уже не могла пошевельнуться. Затем подошла очередь Питера. Дегтярник толкнул мальчика к машине Расса Меррика, связал ему руки за спиной и крепко привязал его к машине.

Доктор Пирретти нашла в себе смелость заговорить:

— Отпустите Питера и Кэйт. Это же дети! Им и так крепко досталось!

— Мадам, разве вы не поняли, что я им вполне сочувствую? Если они сделают то, что я прикажу, я их тут же отпущу.

— Так что же они должны сделать?

— Я желаю вернуться в 1763 год. Хочу, чтобы мисс Дайер все правильно настроила. Машину кто-то испортил, и по этой причине, если я правильно понимаю, машина попала не в то время.

— Вы и это знаете! — удивилась доктор Пирретти.

Дегтярник засмеялся.

— Не было ни одного слова, сказанного вами в последние дни, которого я бы не услышал. Ваше представление на обеде было самым забавным, мадам, хотя мне не понравился его смысл. Теперь — мисс Дайер. Будьте любезны, покажите мне, как запустить машину. И не вздумайте меня обмануть, поскольку я уже знаю цифры.

— Это сделаю я! Кэйт не…

Дегтярник перебил доктора Пирретти:

— Будь я на вашем месте, мадам, я бы не только все переменил, а… Нет. Это сделает мисс Дайер. Она слишком неискушенное создание, чтобы хорошо представлять себе всю опасность, и она не умеет врать. К тому же она знакома с этим устройством.

Кэйт никак не могла понять — может, он ее оскорбил?

— И тогда вы нас отпустите?

— Отпущу, мисс Дайер.

— Мы должны это обсудить, — сказала доктор Пирретти. — Вы действительно хотите вернуться в восемнадцатый век? Вы не желаете тут оставаться? Но вы же наверняка поняли, что эта жизнь гораздо удобнее?

— Возможно, я желаю большего, чем удобная жизнь, доктор Пирретти. Мисс Дайер! Будьте любезны!

Кэйт опустилась на колени, подняла клапан в нижней части машины и нажала черную кнопку, которая заряжала механизм силой в сотню мегаватт. Дегтярник склонился над плечом Кэйт и внимательно за ней следил. Краем глаза она видела, как его большой палец поглаживает лезвие ножа. Она подняла палец, но уже набрала «шесть точка девять», поэтому нажала другую черную кнопку, чтобы все вернуть назад.

— «Шесть точка семь семь», — сказала Кэйт. — Этот набор отправил нас в 1763 год.

Кэйт посмотрела на доктора Пирретти, которая кивнула с выражением безнадежности на лице.

— А теперь покажите, как привести машину в движение, — приказал Дегтярник.

Кэйт показала на выключатель на одной стороне цифровой таблицы.

— Но она работает, только если…

— Если машина стоит на уровне — ваш француз хорошо усвоил эту информацию. Спасибо, мисс Дайер.

Наступило молчание. Дегтярник стал связывать руки Кэйт у нее за спиной. Питер изо всех сил изогнулся, чтобы увидеть, что происходит. Связав руки Кэйт, Дегтярник придвинул одну машину к другой, взял еще шнур и начал ходить с ним вокруг машин, обвязывая их вместе с детьми.

— Нет! — закричал Питер. — Вы обещали отпустить нас! Посмотрите, что он делает! Он решил забрать обе машины и нас!

БАМ! Дегтярник сильно ударил Питера по голове. Тогда Кэйт, стараясь высвободиться, стала изо всех сил выкручиваться из веревок и пронзительно кричать, доктор Пирретти тоже закричала изо всех сил:

— Помогите! Помогите! Кто-нибудь, помогите!

Но все эти крики были бессмысленны. Слышала их только Молли, которая не могла выбежать из дома, поскольку кухонная дверь была закрыта.

Дегтярник решил, что не стоит применять силу, чтобы успокоить пленников, и спокойно продолжал свое дело.

— Пожалуйста! Умоляю! Вы не должны забирать детей! Кто знает, что путешествие во времени делает с юным организмом! Я уже вижу тревожные симптомы у Кэйт!

— Увы, мадам, у меня нет выбора.

Машина Тима Уильямсона начала вибрировать и терять четкие очертания.

— Но какой в этом смысл? — кричала доктор Пирретти. — Какая вам от этого польза?

— Не более как полчаса назад вы говорили о предотвращении первого шага. Мне кажется, что без детей и без машин в вашем распоряжении сделать это будет невозможно. Вы должны понимать, мадам, что я намерен изменить ход истории лично для себя, поэтому не потерплю никаких помех…

— Вы — чудовище! — закричала доктор Пирретти.

Обе машины заблестели, как расплавленный янтарь. Кэйт и Питер все еще пытались выкрутиться, но шнур обжигающе впивался им в кожу. Тень темного вихря накрыла коровник.

— Я видел вас в соборе Святого Павла, верно? — спросил Дегтярник, — Похоже, мы встречались до этого…

— Вы не победите! — крикнул Питер. — Мы вам не дадим!

Дегтярник засмеялся. И этот смех был последним, что слышала доктор Пирретти. Внезапно в тихом коровнике осталась только одна она.

— Помогите! Пожалуйста, помогите!

Но никто не пришел на этот крик. За дверью кухни скреблась и выла Молли. Взрослые помогали сержанту Чадвику, который еле передвигал ноги, выбраться на дорогу. Миган и Сэм сидели с детьми на диване и смотрели «Красавицу и Чудовище».

Доктор Пирретти уронила голову на колени. Он забрал детей… Он на самом деле забрал детей! Он забрал обе машины! Слезы отчаяния катились по ее щекам. Все пропало! Какой же хаос во Вселенной, подумала она, произведет этот сорвавшийся с цепи бандит восемнадцатого века!

Пение жаворонка. Звонкое пение жаворонка под голубым небом привело Кэйт в сознание. Болели плечи, и она не чувствовала рук, поскольку все еще была туго связана. Кэйт приоткрыла глаза и сквозь ресницы посмотрела на светлый мир. Она лежала в папоротнике. Над ней подрагивали листья деревьев, вблизи по камням бежала вода. Немного погодя до нее донесся и другой звук. Знакомые голоса! Кэйт повернула голову. Дегтярник и лорд Льюксон! Кэйт тут же крепко зажмурила глаза.

— Я провел здесь три дня и три ночи, на хлебе и воде из ручья, — сказал лорд Льюксон.

Питер, все еще будучи без сознания, застонал.

— А теперь ты прибываешь не с одной, а с двумя машинами, да еще зачем-то с двумя детьми!

— Я был вынужден изменить план, милорд. Я прихватил их из-за предосторожности, как я уже объяснял.

— Если я правильно понимаю причину, по которой ты привез их сюда, я полагаю, ты без труда избавишь их от мучений. Они оказались сиротами, да? Уверен, они лишь помешают тебе. От них следует освободиться.

— Я больше не ваш слуга, милорд.

— У меня и в мыслях такого нет, Синекожий.

Дегтярник встал на колени перед машиной Расса Меррика.

— Будь прокляты ее глаза! — вдруг воскликнул он.

— Чьи глаза ты проклинаешь? О какой такой леди ты говоришь?

— О докторе Пирретти — чью красоту затмевает самый изворотливый в мире ум!

Лорд Льюксон уставился через плечо Дегтярника на маленький переливающийся кристалл экрана. Он прочитал там: «Вход по коду шестого разряда».

— Эти слова выскакивают каждый раз, когда я пытаюсь привести машину в движение. Мне нужен секретный научный код, не то это устройство окажется совершенно бесполезным.

— Я восхищен твоим искусством справляться с этими устройствами, Синекожий.

— Эх, что там! Я не столь искусен, чтобы завести эту новую штуку.

Лорд Льюксон опустился на колени и стал рассматривать антигравитационную машину.

— «Шесть… семь… семь…» Значит, это те цифры, как ты говоришь, которые определяют, насколько далеко во времени продвигается это устройство? А если я изменю их, скажем, на «пять четыре четыре», она отправит меня в другой век? Остроумно, правда, остроумно! Итак, Синекожий, позволь мне тебе помочь…

Дегтярник поднял машину Расса Меррика на телегу, чтобы не нагибаться, рассматривая контрольную панель.

— Знаешь, Синекожий, ты меня удивляешь. В сущности, осмелюсь сказать, разочаровываешь. Ты обладаешь машиной, которая может позволить тебе плавать по морям времени, и каковы же твои устремления? Вернуться назад и переменить свою судьбу с самого начала твоей жизни. Ты меня разочаровываешь, Синекожий. Где же, спрашиваю тебя, широта твоих взглядов?

На затылке Дегтярника зашевелились волосы. Он знал, что увидит, еще до того как обернулся. Машина уже начала растворяться. Лорд Льюксон, наставивший на него пистолет, становился прозрачным.

— Ты глупец! Зачем возвращать назад людей? Я верну назад армии! Чего только не достигнет человек, который управляет временем!

Дегтярник в ужасе завопил:

— Я дурак! Идиот! Ты давно это задумал!

— Ты прав! Но я сделаю тебе подарок, Синекожий, ведь я добрый. Твои подозрения по поводу мистера Сеймура имеют основания. Вы с Гидеоном братья. Увы, я знал это с самого начала.

Когда лорд Льюксон исчез, Дегтярник дико зарычал и от ярости, что надежды его рухнули, изо всех сил ударил ногой колесо телеги, вспрыгнул на нее и стеганул лошадей кнутом. Телега загрохотала по папоротнику. Кэйт следила, как она уезжала. Но вот телега остановилась, и Дегтярник спрыгнул на землю. Вскоре Кэйт накрыла тень от Дегтярника. Она задержала дыхание, но непроизвольно открыла глаза. Дегтярник смотрел на нее, сжимая в руке нож. У Кэйт сердце подпрыгнуло в груди, во рту пересохло. Значит, он решил последовать совету лорда Льюксона! Ей хотелось крикнуть, но не было сил ни на крик, ни на то, чтобы пошевельнуться. Она ждала, когда холодный металл проткнет ее тело. Но Дегтярник грубо толкнул ее на траву и разрезал шнур.

— Том говорил мне, что ты выказала ему свою доброту, — сказал Дегтярник, будто оправдываясь.

Когда Кэйт поднялась, Дегтярник уже исчез за деревьями.

— Том? — удивилась Кэйт.

— Мог бы разрезать и мой шнур! — сказал Питер.

— Питер! Ты очнулся!

— Просто не верится. Двадцать четыре часа в двадцать первом веке, и теперь снова в 1763 году!

Мы в нескольких сотнях ярдов от того места, куда приземлились в первый раз!

— По крайней мере в этот раз понятно, что мы не в Австралии…

— Я точно знаю, где мы находимся, — сказал Питер. — И знаю, как отсюда дойти до Хоторн-Коттеджа.

— До дома Гидеона?

— Да.

— Ты слышал, что сказал лорд Льюксон о Гидеоне и Дегтярнике?

— Я этому не верю.

— Я тоже.

Хотя и с трудом, но Кэйт все же развязала узел шнура на руках Питера. Они шли молча, разговаривать не было сил. На холмах паслись овцы; поблескивая на полуденном солнце, летали пушинки чертополоха. Кэйт задала Питеру только один вопрос:

— А мой папа назвал тебе тайный код другой машины?

— Я видел, что он его набирал, но не обратил внимания, на какие цифры он нажимал, — ответил Питер.

— Ох, стыд и позор.

— Но по крайней мере и Дегтярник не знает их. Помнишь, что говорила доктор Пирретти — что видит в тебе огорчающие ее изменения. Тебе не кажется, что ты стала выглядеть… как будто немножко полинялой, а?

Эти слова привели Кэйт в ужас.

— Полинялой!

— Вероятно, все дело в освещении… — быстро сказал Питер.

— Нет, мне не кажется, что я выгляжу полинялой!

— Вероятно, она так сказала, чтобы заставить Дегтярника изменить свои намерения…

— Что ж, но ведь это не сработало, да? — рявкнула Кэйт. — Мы снова вернулись туда, откуда начинали.

И Кэйт быстро обогнала Питера и пошла вперед, но при этом вытянула руки и стала внимательно их рассматривать. Она не понимала, что имел в виду Питер. Правда, в глубине души ее что-то смущало. Изменения были еле заметны, но она уже не была той девочкой, которая явилась первый раз в 1763 год. Тогда ведь она и не представляла себе, какое путешествие они совершили. А теперь представляет. Конечно, что-то изменилось. Но что именно? Светило жаркое солнце, но от растущего чувства страха Кэйт стало холодно, она ощущала себя совершенно опустошенной.

Питер шел за Кэйт, смотрел на ее спину, разглядывал волосы, завязанные в конский хвостик, который болтался из стороны в сторону. Ссутулившаяся Кэйт еле двигала ногами. Пролетела стая ворон, и Кэйт оглянулась вслед пролетевшим птицам, будто искала у них поддержки. Питер задумался о том, как его дубликат, взрослый Питер, вел себя с Кэйт. Питер видел, что она устала и испугана, и знал только, что должен скорее привести ее к Гидеону, в Хоторн-Коттедж. Впервые в жизни Питер чувствовал ответственность за кого-то, и это помогало ему справляться с собственными страхами.

— В 1763 году не так уж плохо! — крикнул он Кэйт. — И мы придумаем, как вернуться домой… И даже если нам это не удастся, то твой папа и доктор Пирретти сделают новую антигравитационную машину. Они нас не бросят!

Кэйт только кивнула и поплелась дальше, щуря глаза от яркого солнца. Питер вприпрыжку побежал вперед, чтобы догнать ее. Он даже подумал, что она плачет, но когда Кэйт остановилась и обернулась, на ее веснушчатых щеках не было следа от слез. Увидев силуэт Кэйт на фоне залитого светом дербиширского пейзажа, Питер вдруг осознал, что Кэйт будто уменьшилась. Словно ее ничто крепко не связывало с этим миром. Как если бы поток времени вымывал из нее жизнь. Питер чуть поколебался, поскольку ему было нелегко сделать такой жест, но потом обнял ее одной рукой. Кэйт опустила голову ему на плечо, они остановились, глядя, как теплый ветерок проходит волнами по сухой траве, полной сверчков и диких цветов. Потом Кэйт сняла с себя руку Питера и зашагала вперед.

— Все будет хорошо, Кэйт! — крикнул Питер, но Кэйт ничего не ответила.

Когда наконец показался Хоторн-Коттедж, Питер почувствовал, будто вернулся домой, и припустился бежать вниз по холму. Но Кэйт вдруг закричала, как от сильной боли. Питер оглянулся и увидел, что она упала на колени и схватилась за грудь.

Питер кинулся к Кэйт. Вокруг он не увидел ничего пугающего. Он и не слышал ничего — кроме ветра, свистящего в высоких травах.

Питер опустился на колени рядом с Кэйт. Что случилось? Что так сильно, так внезапно подействовало на нее? Для сердечного приступа она слишком молода…

— Ты этого не чувствуешь? — еле слышно спросила она. — А меня как будто разрывают на части!

— О чем ты? Я ничего такого не чувствую!

— Нет, и ты должен это чувствовать! — Кэйт почти кричала. — И оно все ближе и ближе…

— Пойдем, — быстро сказал Питер, встал и попытался поднять ее. — Отсюда до Хоторн-Коттеджа не больше двух минут ходьбы.

Но Кэйт вывернулась, бросилась на землю и скрестила руки над головой. И все-таки Питер, схватив за запястья, поставил Кэйт на ноги.

— Прекрати! — крикнул он. — Ты хочешь показать, какая ты трусливая? Что бы ни происходило, нам лучше быть в доме, даже если Гидеона сейчас там нет…

Все то короткое расстояние, которое оставалось пройти до Хоторн-Коттеджа, Питер то тащил, то нес Кэйт. На скрип открываемых ворот в окне появилась светловолосая голова Гидеона Сеймура. Как только он увидел, что за гости идут по дорожке к дому, по лицу его пробежало выражение заботы и участия. Ему не нужно было объяснять, что случилась какая-то беда, он видел, что Кэйт с трудом перебирала ногами. Гидеон выскочил из дверей и помчался к ним.

— Мои глаза меня не обманывают? — воскликнул он. — Я думал, что больше никогда вас не увижу!

Обессиленный Питер наконец отпустил Кэйт, и она соскользнула на землю и тут же опустила голову на руки. Видно было, что у нее отчаянно болит голова.

— Я так рад, что ты здесь, — прошептал Питер. — Я не знаю, что такое с Кэйт — похоже, она заболела.

Гидеон присел на корточки рядом с Кэйт.

— Мисс Кэйт! — мягко сказал он. — Что вас беспокоит?

Кэйт посмотрела на него, хотела что-то сказать, но не произнесла ни слова.

— Простите меня, мисс Кэйт. Будет достаточно времени, чтобы все объяснить, — позвольте сейчас внести вас в дом.

Гидеон подхватил Кэйт на руки, но стоило ему сделать шаг к коттеджу, как Кэйт пронзительно закричала.

— Оно здесь! — кричала она, пряча лицо на груди Гидеона.

Гидеон и Питер обменялись тревожными взглядами и посмотрели на сад, полный цветов и пчел. Что же ей привиделось?

И тут они все поняли.

Раздался сильный рев, земля содрогалась так, будто наступил конец света, какая-то невидимая сила душила их. Они увидели миры внутри миров, увидели, как на них уставилось множество — неизвестно, живых или мертвых — людей. Будто призраки всех веков просачивались сквозь стены времени, как кровь просачивается сквозь льняную рубашку.

— Держись за меня! — услышал Питер крик Гидеона. — Мы должны укрыться в коттедже!

Питер схватился за плечо Гидеона, и шаг за шагом, закрыв глаза, чтобы не видеть кошмарных видений, которые их окружали, они, как слепые, добрались до дома. Гидеон толкнул дверь, и они вошли в холл. Гидеон осторожно уложил Кэйт в кресло и побежал запереть дверь на засов, как от грозы. Кэйт вцепилась в подлокотники кресла так сильно, что суставы ее пальцев побелели. Широко открыв глаза, она смотрела прямо перед собой. Питер повернулся, чтобы смотреть туда же, куда смотрит Кэйт, и оттого, что увидел, в ужасе и изумлении рухнул на колени. Стены дома расплылись, и сквозь их мерцающие остатки он видел долину и окружающие ее холмы, которые так хорошо знал. Видел, что знакомый пейзаж Дербишира дублировался, подобно тому как два противоположно стоящих зеркала отражают друг друга, создавая нескончаемую спираль пейзажей, которые тянутся в даль бездонного пространства. Питер зажал уши руками, стараясь избавиться от оглушительного рева. Он боялся, что не сможет противостоять вздымающейся вокруг могучей силе. Он чувствовал, что стоит на краю головокружительной пропасти и вот-вот начнет падать, падать, падать… и не сможет остановить этого падения…

И вдруг все прекратилось так же внезапно, как и началось. Кэйт резко согнулась, опустив голову на колени, будто гигантская невидимая рука отпустила ее, как марионетку. Когда она снова выпрямилась, Питер увидел, что с лица ее сошло выражение боли. Все кончилось. Как по волшебству, каменные стены снова выросли вокруг них, и они оказались в укрытии Хоторн-Коттеджа.

Гидеон подошел к входной двери, сдвинул засов, распахнул дверь и вышел наружу. Кэйт выбралась из кресла и двинулась к свету. Питер взял ее за руку, и все трое встали на пороге. Гидеон положил руки им обоим на плечи. Они обнялись, и Питер сообразил, что трясет не только его. Они смотрели на сад с раскидистым дубом, на поле за воротами, на розовые кусты и бабочек, на пухлые белые облака в глубине голубого неба. Все выглядело обыденным — и все-таки слегка неправильным. Казалось, ты вернулся в свой дом, в котором что-то изменилось.

— Это конец мира? — спросил Питер.

— Или конец всех возможных миров… — сказала Кэйт.

Над ними снова запел жаворонок.

— Кажется, дрожит само основание времени, — сказал Гидеон. — И все-таки мы еще живы, еще светит солнце.

— Но как надолго? — задумчиво спросила Кэйт.

Питер обернулся, чтобы посмотреть на подругу, и увидел, что она выглядит старше своих лет. Лицо вытянулось и заострилось. Ему очень хотелось приласкать ее, успокоить, но он не знал как. Питер глянул на Гидеона и не смог ничего прочесть в его голубых глазах, только почувствовал, как крепко Гидеон сжал его плечо.

— Вы же не думаете всерьез, что все кончено? — продолжала Кэйт.

— Вы переутомились, мисс Кэйт, не надо отчаиваться, — сказал Гидеон. — Нам не дано знать, что грядет…

— Но вы же не знаете, что я видела, — перебила Кэйт. — Эта гроза прошла, но надвигается другая. Я чувствую. Сейчас было только начало!

Гидеон решил, что лучше не отвечать, подтолкнул ребят в дом и закрыл за собой дверь. Он должен был подумать о том, что лучше всего сделать на следующий день, который, как он надеялся, наступит.

 

БЛАГОДАРНОСТИ

Я писала «Дегтярника», скорее, чтобы развлечь, нежели чем проинформировать, и все же получала удовольствие от своих исследований. Когда я придумывала эти романы, я познакомилась лично или через тексты с разными людьми, чьи знания были для меня бесценны. Особенно мне хотелось бы поблагодарить Катерину Паппо-Мьюсард, в чьем диком средиземноморском саду герои повествования обрели форму и где возник образ маркиза де Монферона. Во время беседы с Вики Вуудс из Исторических Королевских дворцов я, во-первых, узнала о появлении в 1792 году в садах Кью кенгуру, а во-вторых, о выходе в свет книги Сьюзан Грум и Лии Проссер «Дворец Кью. Официальная история». Я благодарна Джейн Монаан из Музея Джона Соуэна за то, что она рассказала мне о великом строительстве Линкольн-Инн-Филдс и о самом прекрасном из лондонских скверов. Я прочла поразительную работу профессоpa Питера Лайнбога «Лондонский повешенный», где приводится разбойничья баллада, которую с некой тоской по своему времени поют Дегтярник и Том на балконе их квартиры двадцать первого века. Впервые эта баллада появилась в 1728 году, и я благодарна профессору Лайнбогу за то, что он позволил мне ее опубликовать. И я надеюсь, что производитель самого изысканного испанского вина Вига Риазза не сочтет за обиду, что мой ворюга своровал его имя для своих целей.

Мои самые сердечные благодарности всем Саймонам и Шустерам по обе стороны Атлантики, которые оказали такую поддержку этому проекту, и особенно моим терпеливым и постоянно поддерживающим меня редакторам Венетии Гослинг в Лондоне и Элизабет Ло в Нью-Йорке.

Большое спасибо моим неподражаемым литературным агентам из «А П Уатт», чья поддержка сделала этот проект весьма приятным. Особенная благодарность Кэрэдок Кинг, Кристине Гловер, Линде Шонесси, Терезе Николс и за ее бесценный литературный глаз — Джудит Иванс.

Мои благодарности также всему Департаменту сравнительной литературы в Голдсмит-колледже: Марии МакДоналд, Эмме Бэлдвик и Бену Филсенбургу; профессору Крису Бэлдвику, Питеру Данвууди, Блэйку Моррисону и особенно Мауре Дули за ее понимание и поддержку.

Спасибо Филу Пери и Мидлтону Мэнн за такое занимательное представление трилогии; Рэйчел Уелш и Хитер Суэйн за чтение рукописи и всем в Г.В. за их поддержку и писательскую экспертизу: Джеки Хэйзел, Стефании Чилман, Кэйт Харрисон, Луиз Восс и Джеки Лофтхауз.

И в конце самое большое спасибо вам — Рассел, Луиз и Изабелла. Я никогда бы не начала трилогию без вас.

Л. Б.-А.