Жизнь не была к нему добра. Под капюшоном, прикрывающим лицо, можно было разглядеть старческое морщинистое лицо. Мальчику было всего лет пятнадцать, но вряд ли он мог сказать, сколько ему лет на самом деле. Он был очень худым. Бледная, полупрозрачная кожа туго обтягивала скулы. Он пробирался сквозь бурлящую праздную толпу на Ковент-Гарден, в одиночестве, не замечаемый никем, опустив голову и засунув руки в карманы мешковатых джинсов, но он очень часто поднимал голову и быстро оглядывал море лиц, которое волнами накатывало со всех сторон. Он уже три раза прошел Друри-Лейн из конца в конец и начал уставать от поисков. Как и тысячи других лондонцев, его завораживали суетливая площадь и рынок с его прилавками, галереями магазинов и соблазнительными кафе.

Мальчик шел к рынку сквозь шумную толпу. Внезапно он услышал взрыв смеха и аплодисменты — парочка уличных артистов начала свою работу в толпе. Послышались электрические аккорды блюза — девушка с гитарой брала высокие трепещущие ноты. Но вот уже ее песня тонула в звуках шарманки, приглашавшей посетителей на старомодную карусель. Перед каруселью мальчик остановился. Прежде он никогда не видел такого удивительного, хитроумного сооружения и теперь стоял, завороженный этим зрелищем. Он наблюдал за взлетающими и падающими конями, за сияющими детьми, которые крепко держались за полосатые столбики и неслись круг за кругом, а все вокруг переливалось золотым и красным. Но ему и в голову не пришло, что он и сам мог бы поскакать на этих конях. Это не для него. Вскоре мальчик отошел от карусели, он устал и проголодался, и в отличие от окружающих его людей ему было не до развлечений, он здесь совсем с другой целью. Так что он продолжал свой путь, шел и шел, будто это было единственное, что он мог делать. Расталкивая людей, уходящих с рынка, он с горечью ощутил, что ему никогда не стать частью этого мира. В этом веке, так же, как и в его собственном, его удел — подбирать на обочине жизни объедки от удачливых людей со счастливой судьбой. А всему виной его любопытство! Если бы он не подошел к волшебной машине в склепе Темпест-Хауза в тот день, когда Синекожий и Гидеон Сеймур устроили гонки! Он вспомнил луч света, пронзивший тьму, когда кто-то сдвинул пару плит на крыше и спрыгнул в склеп прямо на него. Вспомнил, как очнулся, — кто знает, через сколько часов, — а на нем лежали браконьер и три хорошие рыбины. Слизь от рыбы испортила его лакейскую униформу, и вонь эта прилипла к нему на несколько дней. Но когда он толкнул дверь, она открылась в новый мир… в этот мир. Долго еще он мечтал, что проснется от этого сна. Но не проснулся. На несколько дней он залег на дно, присматривался, разведывал, выползая после наступления темноты и кидаясь назад в укрытие, как только кто-то обращал на него внимание. В 1763 году повсюду были бедные и голодные, но в этом неизвестном будущем, как Том догадался, он часть той маленькой, никем не замечаемой армии людей, которые спят у дверей магазинов и на грязных матрасах в подземных переходах, через которых прохожие переступают, делая вид, что не замечают их. Том чувствовал себя таким несчастным и беспомощным, что, ему казалось, лучше было бы встретить банду Каррика — только не Джо Каррика. Нет, не его. Слишком часто в той жизни Джо Каррик избивал его.

От запаха поджаренного на гриле стейка у Тома заурчало в животе. Он подошел к вафельному киоску и прижался носом к стеклянной витрине. Вид дымящихся пончиков, пирожков и вафель, обсыпанных ванильно-сахарным порошком, разозлил его. Он вытащил из кармана белую мышку, посадил ее на прилавок и стал разыскивать в глубине кармана монетку.

— Убери отсюда грызуна, сынок, — добродушно попросил продавец, разглядывая мышку с подергивающимися усиками и нежными маленькими розовыми ушами. — Ты хочешь, чтобы меня закрыли?

Том схватил мышку и молча поплелся прочь. Еще несколько секунд — и он исчез в толпе, направляющейся к Южной галерее Ковент-Гарден. Ему нужны деньги. Хватило бы пяти фунтов. Он направился туда, где люди, образовавшие большой полукруг, наблюдали за канатоходцем на канате, висящем между двумя каменными колоннами портика церкви Святого Павла. Канатоходец раскинул руки, а в зубах у него была зажата сабля. Том особенно и не смотрел на артиста. Он боялся воровать, поскольку не был настоящим карманником. Сердце колотилось, руки вспотели, когда он встал за предполагаемой жертвой. Обычно ему не хватало храбрости, и он отступал, неготовый рисковать ради неопределенной наживы.

Том был слишком маленького роста и не видел ничего, кроме рядов спин. Прямо перед ним стояла, обняв друг друга за талии, парочка в тесных джинсах. Из заднего кармана мужчины на полдюйма торчал краешек бумажника. Тащить бумажник лучше, когда зрители хлопают канатоходцу за его трюки, и Том крутился рядом, выжидая точного, правильного момента. Все должно было пройти легко. Он вытянул дрожащую руку, встав как можно ближе, прикоснулся к бумажнику кончиками пальцев, и тут начались аплодисменты. Но от страха Том замер, отдернул руку, сжал зубы и стал ждать следующих аплодисментов… После трех попыток он отступил с пустыми руками и с отвращением к себе сел на землю около ресторана, где подавали пасту и пиццу. Он опустил голову на колени и украдкой выпустил белую мышку, которая живо выбралась из темноты кармана, полного крошек. Том ласково положил ее в капюшон. Мышка немедленно обежала его шею и спустилась вниз по спине, щекоча его коготками. Том улыбнулся и выпрямился, чтобы вытащить зверька. Когда он поднял голову, его сердце подпрыгнуло — семья из четырех человек выходила из-за углового стола, великодушно оставив там половину недоеденной большой пиццы. Том вскочил, схватил остатки с тарелки и помчался прочь. Присев около стены, он посадил мышку на колени и предложил ей кусочек. Оба сидели и ели. Насытившись, мышка лапками вымыла мордочку, а Том вытер остатки томатного соуса тыльной стороной руки. День приобрел более радужную окраску.

Не в первый раз Том выудил из заднего кармана аккуратно сложенный лист газеты и посмотрел на нечеткую фотографию, пытаясь решить, кто там изображен, не Дегтярник ли это едет верхом на лошади. Лицо было затемнено, но то, как парень держал шею, не говоря уж о посадке всадника, подтверждало, что это был… И если это и правда Синекожий, Том знает, что делать. Тогда не стоит бояться двадцать первого века. Синекожий — умнейший человек, и у него наверняка есть какой-то план. Раньше или позже он появится в Ковент-Гарден. Главное, не пропустить этот момент. Том должен оказаться там же.

Сидя в кафе на первом этаже рынка Ковент-Гарден, Дегтярник наблюдал за последним претендентом из списка кандидатов, составленного Энджели, который взбирался по лестнице.

— Глянь-ка, какой гордой поступью он вышагивает, будто думает, что на него смотрит весь мир! — заметил с усмешкой Дегтярник. — Он слишком высокого мнения о себе, чтобы стать всего лишь учеником, сомневаюсь, что он мне годится.

Парень в щеголеватом костюме помахал рукой Энджели и дерзко улыбнулся.

— Чао, Тони! — крикнула Энджели и, повернувшись к Дегтярнику, сказала: — Он знает, как себя вести. И он хороший танцор. Мне он нравится…

— Тогда ты глупее, чем я думал. Дай Боже, чтобы мошенники, которых ты мне привела, были не такими, как ты — упрямыми и самоуверенными, да еще со склонностью делать как раз не то, о чем их просят. Последний из них перестарался, и теперь нужно вытаскивать его из дыры, в которую он сам же и угодил.

— Вы считаете, что и я такая же? Я ведь не доставляю вам никаких неприятностей! Видели бы вы, какой я была в школе с учителями, — решили бы, что теперь я ангел…

— Верю, верю! — сказал Дегтярник. — Гарантирую, будет больше дней, когда я буду тебя пороть, чем дней без порки.

— Пороть?! Думаете, учителям позволено пороть детей? Знаете, сейчас другие законы. Многое переменилось.

Дегтярник фыркнул.

— Тогда мне жаль учителей. Без сомнения, учителя должны бить учеников. Как иначе заставить учеников уважать старших? Кстати, страх быть выпоротым очень помогает сосредоточиться.

— И это говорит человек, который всю жизнь нарушает законы! Не думаю, что вы очень уважали старших, когда были ребенком! — воскликнула Энджели.

За соседним столиком стали оглядываться на них, но, встретив злобный взгляд Дегтярника, посетители быстро отворачивались.

— Следи за своим языком, чтобы никому не подставить подножку! — прорычал он.

Дегтярник уже понимал, что эту девчонку приручить невозможно. Но она доказала, что может быть полезной, и он позволял ей быть наглой — до определенного уровня. Энджели сообразила, что сейчас переступила черту.

— Так или иначе, — продолжала она, — не понимаю, почему я не могу быть вашей ученицей. Я все делаю правильно, ведь так? Я добыла вам паспорт, банковский счет и жилье. И улыбку, которая вполне годится для Голливуда.

Дегтярник сосредоточенно смотрел на Энджели долгим, бесстрастно оценивающим взглядом. Энджели вызывающе уставилась на него, хотя на самом деле ей хотелось бы спрятаться от его испытующих глаз. Она понимала, что это его трюк, но удачный трюк. Он заставлял ее чувствовать, будто бы догадывается обо всех ее маленьких, привычных для нее обманах. С ним надо быть настороже, подумала она.

Наконец Дегтярник заговорил:

— Характера у тебя хватает, Энджели, и ума тоже, и ты показала, чего стоишь. Но мой ученик должен быть моей запасной рукой, когда мне нужно отступить. Ни на секунду я не должен сомневаться в нем, даже если ему придется давать ложные показания в самом высоком суде страны. Мой ученик должен подтвердить, что корова — это лошадь, если я его об этом попрошу. Он должен быть упорным и неутомимым, считать за честь следовать за мной по пятам и не ждать слишком быстро слишком многого. Жизнь — можешь быть в этом уверена — не раз нанесет ему жестокие удары, поскольку невозможно выучиться мастерству и стойкости, которые он приобретет благодаря мне, без некоторых страданий.

— Значит ли это, что вы обдумываете, взять меня или не брать?

— Что ж, если коротко сказать, Энджели, радуйся, что у меня нет желания брать тебя в ученики. Это значит, что жизнь дает тебе возможность идти своим собственным путем.

Энджели отвела взгляд и тяжело вздохнула. Конечно, он прав. Она всегда была бунтаркой и вовсе не собирается вдруг начать жить по чьим-то приказам. И все же она чувствовала, что ее тонко раскритиковали, и ей это не понравилось. Она сначала надулась, потом лукаво улыбнулась Дегтярнику. Чтобы развлечь, он подвинул ей через стол журнал об автомобилях, который они только что купили.

— Вот, — сказал он, — выбери то, что тебя порадует.

Энджели просветлела и начала листать журнал, старательно изображая равнодушие. Она остановилась на разделе роскошных спортивных машин. Машина должна быть красной, подумала Энджели, или черной? Перевернув страницу, она позабыла, что надо сохранять равнодушное лицо.

— Вот это да! — вздохнула она. — Забивайте на эту! Только эту! Я на ней появлюсь в клубе!

Дегтярник глянул на фотографию блестящей серебристой машины.

— Нет на свете человека, который лучше меня судил бы о лошадях, но я пока не разбираюсь в машинах. По мне они все одинаковые.

— Поверьте, это породистая лошадка. Она выиграет дерби. Три раза.

— Очень хорошо, Энджели. Найди торговца, который предложит мне разумную цену, и мы посмотрим.

— И нам, конечно, нужен шофер. Держу пари, Тони хорош за рулем…

Дегтярник заказал себе еще кофе — напиток, который он никогда не пил в своем веке. Что бы они ни делали в эти дни, все удавалось. Энджели напомнила Дегтярнику, что эта девушка официантка, а не девка, и он не должен орать о своем заказе на всю комнату. Сначала следует привлечь внимание официантки, затем дождаться, когда она подойдет к столику, и только тогда можно вежливо сделать заказ. Что же до кофе, который он так полюбил, то он произносит его название неправильно. Надо говорить «кап-у-чиин-о».

В ответ на критику Энджели Дегтярник изобразил, что он — само терпение. Он притворялся, что получает удовольствие от своего правильного поведения, а Энджели притворялась, что ей не доставляет радости указывать на его ошибки. И все же Дегтярник был удовлетворен уроками Энджели. Люди уже не так изумленно реагировали на его поступки. Постепенно он научился смешиваться с теперешней толпой. А Энджели все равно было интересно, почему же Вига Риазза, как он настойчиво называл себя, по-прежнему упорствует в том, что появился из 1763 года. Временами она и правда начинала в это верить. Но в душе понимала, что это совершенно невозможно. Пока не увидит своими глазами какое-то явное свидетельство, она не поверит этим россказням. Хорошо хоть Энджели убедилась, что Вига Риазза не сумасшедший. Хотя зачем все-таки он продолжает такую безумную игру? Это не укладывалось в голове. То ли он слишком щедр, то ли просто не понимает цены денег. Впрочем, какая разница, ведь в маленькой копилке Энджели с каждым днем что-то прибавлялось… а что еще ей было надо? Она снова начала листать журнал, а Дегтярник с удовольствием разглядывал свои поблескивающие передние зубы в обратной стороне кофейной ложечки.

Не глядя на него, Энджели сказала:

— Вон там стоит худющий, настороженный ребенок и не сводит с вас глаз. Выше, выше, около лестницы, прислонился к перилам.

Когда Дегтярник увидел сутулую мальчишескую фигуру и беспокойные темные глаза под копной волос, он встал, уронив ложку на пол, и вскрикнул от неожиданности. Взлетев через три ступеньки по лестнице, он схватил мальчика за плечи и стал недоверчиво рассматривать его лицо.

— Мои глаза меня не обманывают? Возможно ли… это Том?

Мальчик энергично кивнул, тело его напряглось, глаза расширились и потемнели. Дегтярник все держал его за плечи.

— Том? Какого дьявола ты оказался здесь? Мне сказали, что ты сбежал из того места в Темпест-Хаузе, где я тебя запер! Я думал, ты снова задолжал Джо Каррику.

— Не ему! Я не убегал — это была случайность. Меня сюда принесла волшебная машина…

— И тебя тоже!

— Я пробрался в склеп Темпест-Хауза, чтобы посмотреть на нее… но я, по правде, не знаю, как я оказался здесь…

— Кто это? — запыхавшись, спросила подоспевшая Энджели.

— Это, Энджели, парень, который тоже прибыл из 1763 года, мы с ним знакомы еще с моих добрых старых дней.

— Ох, — сказала Энджели, пытаясь сохранить невозмутимость. — Он просто «появился», да?

— Как видишь. Более своевременного появления я не мог себе и представить. Он должен был стать моим учеником. Это просто чудо.

— Да-а-а… Очень своевременно, как вы выразились. — Энджели не понимала, что задумал Дегтярник. — Будто вы затерялись в пустыне Сахаре и вдруг стукнулись лбом о соседскую дверь…

Обрадованный встречей с Томом, Дегтярник пропустил мимо ушей издевку Энджели, к тому же он никогда и не слышал о пустыне Сахара. Дегтярник и Том видели этот мир одинаково. Как хорошо, что теперь можно с кем-то поделиться своими ощущениями.

— Ну так вы собираетесь представить нас друг другу? — спросила Энджели.

— С величайшим удовольствием. Энджели, это — Том, более многообещающего паренька трудно было бы найти, — сказал Дегтярник, правильно поняв выражение лица Энджели. — Тебе есть чему у него поучиться…

— Привет, — произнесла потрясенная Энджели и протянула Тому руку.

Том уставился на самое соблазнительное создание, которое только мог представать. Когда Энджели обратилась к нему, он сильно покраснел, румянец залил бледные щеки, и, чтобы не расплакаться, он отвел глаза. Какая бойкая! Какая красивая! И именно в эту секунду Купидон, не моргнув глазом, отметил его своей стрелой. Верное сердце Тома почувствовало какой-то удар, почти боль. Он пожал холодную руку девушки и поклонился.

— Я ваш покорный слуга, мисс Энджели.

Все трое, в приподнятом настроении, пошли в квартиру Дегтярника на Флорал-стрит. Печаль и одиночество, которые так давили на Тома, отступили, их место заняла бьющаяся в груди радость. Как быстро изменилась его жизнь! Теперь в этом мире есть не только могущественный и грозный защитник, но и сияющая, как солнце, Энджели.

Они прошли мимо группы артистов-мимов, одетых в золотые наряды, их кожа тоже была окрашена золотом. Артисты изображали классические статуи: гречанку с урной в руках, раба, несущего корзину с хлебом, и римского солдата. Они изумительно это делали, даже не верилось, что это люди из плоти и крови. Восхищенная зрелищем, Энджели громко сказала, как интересно было бы увидеть, что может заставить их изменить позы. Том, страстно желающий угодить ей, высоко подпрыгнул, изображая дурачка, потом вплотную приблизился к лицу римского солдата, даже стукнулся носом об его нос. Но ни одна из статуй и не моргнула.

Энджели поразилась.

— Ужас! — проговорила она, бросая по монетке в чаши для сбора денег каждого артиста.

Дегтярник, с тротуара наблюдавший за дурачеством Тома, подошел, спокойно поднял все три чаши и быстрым шагом направился прочь.

— Эй! — крикнула статуя римского солдата, размахивая копьем. — Куда это вы направились с нашими деньгами?

И все три статуи кинулись в погоню за Дегтярником. Энджели сложилась пополам от хохота, как и остальные зрители. У Тома вытянулось лицо. А Дегтярник остановился и протянул разъяренным мимам их чаши.

— Примите мои извинения, леди и джентльмены, это был всего лишь урок для моего юного друга.

Артисты смотрели на Дегтярника так, будто хотели убить его взглядом, но, схватив чаши, со злыми лицами вернулись на свои пьедесталы. Дегтярник обернулся к Тому.

— Всегда бей туда, где будет больно. Жизнь редко дает второй шанс.

Они пришли на Флорал-стрит, и Энджели, прежде чем уйти, тактично дождалась, пока ее наниматель наберет секретный номер замка, чтобы открыть дверь.

— Даю вам время поболтать, — сказала она. — Вернусь позже.

Том смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду, жалея, что она так быстро ушла.

Огромный вклад в банк и некоторые фальшивые рекомендации обеспечили Дегтярнику просторную квартиру-пентхауз над мужским бутиком. Дом был построен во времена Дегтярника, но внутри после перестройки образовались три чердачных помещения, в которых были все современные удобства. Дегтярника поражало, что дом, где в 1763 году он, бывало, нанимал комнату, находился всего лишь в нескольких минутах ходьбы отсюда, однако как все вокруг изменилось! Ушли бродяги, которые жили на улицах, ушли убийцы, ушли воришки, которые именно на этой улице стаскивали крюками парики, богатые пальто и багаж с крыш карет. Теперь воры обитали только на Ковент-Гарден. Когда Энджели назвала Дегтярнику сумму месячной арендной платы, он смеялся до слез. Но разобравшись, в чем дело, решил добавить еще один пункт во все растущий список своих притязаний — приобретение собственности.

Дегтярник получал удовольствие, показывая свой новый дом Тому. С Энджели он был осторожен: она видела в нем только то, что он позволял видеть. Но Тома он знал давно и доверял ему. Мальчик, конечно, довольно робкий, думал Дегтярник, но все-таки изо всех сил цепляется за жизнь. Выжить в банде Каррика — это подвиг. Джо Каррик, даже по меркам Дегтярника, — существо отвратительное, порочное и непредсказуемое. Том проявил упорство, а эта черта характера отличала и Дегтярника, и он знал ей цену. Увидев Тома на балконе Ковент-Гарден, серьезного, злого, печального и одинокого, Дегтярник, к своему удивлению, растрогался. Наблюдая за Томом теперь, он понял: Том напоминает его самого в том же нежном возрасте. Им обоим, живущим без поддержки друзей и семьи, не по их вине отвергнутым миром, была незнакома человеческая доброта.

И вот Дегтярник и Том сначала бросились на громадные диваны в прохладной просторной гостиной, потом погрузили лица в мягкие полотенца, вымыв руки горячей водой над мойкой для посуды в кухне, потом стали пить холодное пиво из холодильника размером с гардероб и пять раз включали электрический чайник, от души смеясь, когда он сам выключался. А затем, в благоговении перед чудом современной сантехники, они включали душ и спускали воду в туалете. Дегтярник дал Тому свой мобильник и отослал в переднюю. Когда телефон зазвонил, Том нажал на кнопку, которую показал ему Дегтярник, и быстро приложил телефон к уху.

— Скажи что-нибудь, ты, тупица! — заорал Дегтярник в трубку. — Он тебя не укусит!

— Я видел людей на улицах с такими штуками, Синекожий! — взволнованно прошептал Том в мобильник. — Я думал, они прижимают их к голове, потому что у них болят уши… Это в самом деле чудесно! У всех есть такая вещь? У Энджели есть?

— Энджели! Ха! Трудно уловить момент, когда она не разговаривает по мобильнику с каким-нибудь парнем…

В гостиной был и телевизор, но Дегтярник избегал им пользоваться. Он не прикасался к нему, с тех пор как Энджели рассказала, что звук и картинки путешествуют по невидимым воздушным волнам, а затем их принимают телевизор или радио.

Когда Дегтярник и Том устали от игр в эти игрушки, они стали рассказывать друг другу о своих приключениях с момента прибытия в будущее. Том просто не мог поверить в перемену своей судьбы: Синекожий обращался с ним, как со старым другом! Том был уверен, что самому ему нельзя так фамильярничать с Синекожим. Потому он старательно выказывал крайнее уважение и ничего не требовал взамен. «Меня пригласили в логово льва, — думал он. — Разумнее быть осторожным и помалкивать…»

Они еще выпили холодного пива. Том описал, как он спал у реки, под железнодорожным мостом, где над головой грохотали поезда, а в мусоре рылись крысы.

— Ну так скажи мне, юный Том, как тебе это будущее?

— Мне нравится это будущее. Оно мне не нравилось, когда я был один…

— Мне оно очень нравится, — сказал Дегтярник. — Этот век более щедрый, чем мой собственный. Право слово, Том, такой шанс мне больше не подвернется, и я его не упущу! Ни за какие деньги я не вернусь в 1763 год…

Дегтярник стал объяснять, как он планирует жить в этом новом мире. В свое время, точно так, как делал это лорд Льюксон, он сыщет расположение не только богатых и знатных, но также плутов и мерзавцев, и создаст сеть из людей, которые будут с радостью исполнять его приказания — или будут слишком бояться его, чтобы противиться им.

— Я должен стать богатым! Эх, да и могущественным тоже, в этом я нисколько не сомневаюсь! Видишь ли, Том, у меня есть один секрет…

Том с замиранием сердца слушал Дегтярника и восхищался широтой его устремлений. Но как Синекожий собирается приобрести такой вес? И в чем его секрет? Том не решался впрямую задать Синекожему этот вопрос. И когда Дегтярник спросил, согласен ли Том стать его учеником в этом новом веке, Том ни минуты не колебался. Как ему выжить тут в одиночку? С таким учителем не пропадешь.

Они взяли еще пива и вышли на узкий балкон над Флорал-стрит, подышать воздухом.

— В Лондоне не везде такой запах, — заметил Дегтярник. — Но здесь воздух вонючий. Какой Лондон кажется более смрадным — наш, с его лошадьми и забитыми водосточными канавами, или этот с его автомобилями?

Том посопел.

— Я ничего не чую, Синекожий.

Дегтярник грубо шлепнул Тома по спине. Он был в великолепном настроении и начал что-то напевать. Том присоединился к нему, постукивая ногой в такт знакомому ритму. Вскоре они оба пели старую балладу разбойников, да с таким увлечением, что прохожие задирали головы.

Когда Энджели вошла и услышала не слишком мелодичное пение, она решила не перебивать их и направилась в кухню, чтобы сделать себе несколько тостов. Спустя какое-то время Дегтярник услышал шум на кухне и вместе с последовавшим за ним Томом пошел туда. Энджели собиралась пойти вечерком потанцевать и уже надела шелковую юбку. Она только открыла рот, чтобы сказать «привет», как тосты с шумом выскочили из хромированного тостера. Дегтярник и Том в испуге подпрыгнули и стали оглядывать комнату, пытаясь найти причину страшного звука. Энджели увидела, что ее новый хозяин размахивает ножом. Он и правда приготовился отразить нападение. Пожалуй, раз эти двое никогда прежде не сталкивались с тостером, вполне возможно, что они прибыли из другого века.

— Эй, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие. — Кто-нибудь хочет тостов?

Дегтярник покачал головой, медленно отвел нож и ушел из кухни. Энджели ничего не сказала, поскольку уже хорошо знала, что ее хозяин не любит выглядеть дураком. Она намазала тост маслом, пошла в гостиную, включила телевизор и поскакала по каналам, нажимая кнопки на пульте. Том стоял в дверях и робко следил за ней. Он не заметил, как белая мышка высунула мордочку из-под рукава футболки, но Энджели это увидела и завизжала, указывая пальцем на мышку. Дегтярник вошел в комнату с балкона, но не решался пройти между телевизором и пультом управления, опасаясь, что невидимые волны сделают с ним что-то нехорошее.

— Простите, мисс Энджели, я не хотел вас напугать, — смущенно сказал Том.

— И не напугал, — фыркнула Энджели, махнув рукой так, будто прогоняла его прочь. — Я сегодня немножко нервная. Ты же не думаешь, что я боюсь мышей, правда? Просто держи ее подальше от меня, я этих зверей не люблю…

Том положил мышку в карман. Дегтярник поманил Тома на балкон и плотно закрыл за ним двери.

— Я должен кое о чем тебя спросить, — спокойно сказал он, — ты можешь растворяться?

— Не понимаю…

— Ты возвращался в свое собственное время, хотя бы на несколько секунд, будто во сне?

— Нет.

— Помнишь, как мастер Скокк и мисс Дайер сбежали от нас во время ливня?

— И вы умеете это делать? — воскликнул Том.

— Эй, и даже больше. Это не для слабонервных, к тому же и я совершал ошибки, но я могу заставить себя это сделать. Я владею таким искусством, которому позавидует любой воришка в Кристендоме…

— А куда вы при этом направляетесь?

— Ха! И вправду, хороший вопрос! Я направляюсь в наше собственное время. Не в моей воле оставаться там очень долго, поскольку невидимые силы всегда вытягивают меня обратно. Но пока я там, я могу видеть и слышать, и говорить, и двигаться. Даже научился переносить из одного века в другой то, что могу удержать в руках. И если я остаюсь в прошлом пять минут, здесь, когда я возвращаюсь, тоже проходит пять минут. Если я делаю дюжину шагов, то потом оказываюсь на том же самом месте. Правда, это чудо! С тобой такого не случалось?

— Никогда, Синекожий.

— Ну почему так? Наверное, у кого-то есть к этому склонность, а у кого-то — нет… Не важно, ты увидишь это своими собственными глазами. Смотри и удивляйся!

Дегтярник выпрямился, закрыл глаза и сосредоточенно нахмурил брови. И ничего не случилось. Он открыл глаза, шагнул вперед, назад, попытался еще раз. Том сжался в углу балкона, ожидая того, что произойдет. Ничего.

— Проклятие! Почему я не могу этого сделать? — зарычал Дегтярник и, обернувшись к Тому, рявкнул: — Убирайся!

Том кинулся в гостиную и закрыл за собой шторы. Энджели молча наблюдала за ним, подбирая крошки от тоста.

Дегтярник положил руки на холодное ограждение балкона, глубоко вдохнув, прикрыл глаза и попытался достичь того состояния спокойствия, которое, похоже, помогало раствориться. Потом крепко прижал ладони к глазам. Он недавно обнаружил эту хитрость, она помогала увидеть радужные тени, плывущие сквозь бесконечную черноту и похожие на те фигуры, которые появлялись перед внутренним взором, когда он растворялся. Он снова напрягся, но потом в расстройстве затряс головой. Ничего не получалось! Пусть мне выбьют мозги, если я позволю одной неудаче остановить меня!

Прошлой ночью в Саутуорке он растворился прямо около собора. Когда тело снова стало плотным, он обнаружил, что правым боком застрял в стволе дерева. Дегтярник, конечно, не знал, что немедленно начался процесс, посредством которого атомы тела в его измененном состоянии стали отталкивать предмет, в котором он застрял. Тогда Дегтярник начал медленно, как капли, капающие с ложки, выбираться из дерева. От сильной боли перехватило дыхание, и он потерял сознание. На него зашипел черный кот с зелеными глазами. Измученный Дегтярник был не в состоянии противостоять силам, которые всегда вытягивали его назад, он мог лишь просто стоять и ожидать неизбежного. Он понимал, что должен немедленно снова раствориться, чтобы в следующий раз хватило на это смелости. Он дал себе десять минут, чтобы прийти в себя, удостовериться, что на пути не стоит дерево, еще раз раствориться и нанести визит в 1763 год, к окаменевшему коту. И все прошло без помех.

Сейчас, стоя в двадцать первом веке на продуваемом всеми ветрами балконе, Дегтярник снова выпрямился и сосредоточился. «Я растворюсь, — сказал он себе, — именно этого я так страстно желаю!»

Том, замерев, продолжал подглядывать за хозяином в щелку между шторами. Ему показалось, что ждал он очень долго, но терпение было вознаграждено. Синекожий постепенно стал прозрачным и в конце концов совсем исчез. Том выскочил на крошечный балкон и, почесывая голову, растерянно принялся ходить там взад-вперед. Энджели украдкой поглядывала на него из-за штор. Она ведь не слышала их разговора и, когда ее плечо неожиданно сжала рука хозяина, пронзительно закричала. Том влетел с балкона в комнату и в недоумении уставился на Дегтярника.

— Успокойся, Энджели, не стоит подкрадываться, как шпион. У меня нет от тебя секретов…

Энджели ничего не могла понять, а Дегтярник протягивал Тому оловянную пивную кружку, наполовину наполненную элем.

— Пей, — приказал он.

Том начал пить. Он глотнул, скорчил гримасу, и потом у него просветлело лицо.

— Оно теплое! — сказал он. — Оно из нашего времени!

— Кто же вы такие? — воскликнула Энджели. — Вы что — мертвецы? Вы привидения?