Нападение Касс на Гидеона Пейна вернуло ее на первые страницы ведущих газет, где она, впрочем, отсутствовала недолго. Кроме того, оно перевело Гидеоново прошлое, о котором мало кто, впрочем, совсем забыл, в разряд настоящего. Дело было довольно-таки щекотливое.

Прапрапрадедушка Гидеона действительно был тем снайпером-южанином, что всадил в 1864 году в прапрапрадедушку Ранди пулю Минье калибра 0,55. Генерал Седжвик считался одним из лучших военачальников северян и любимцем генерала Гранта, и потому предка Гидеона за отменную меткость наградили золотыми именными часами и сотней долларов.

После войны он на эти деньги купил в Алабаме сто акров леса и старую лесопилку (в 1865 году цены были низкие). Он работал в поте лица, преуспел, передал дело сыновьям, и за полвека достояние семьи возросло до десяти тысяч акров строевого леса в южных штатах, плюс лесопилки и бумажные фабрики. Был период, когда все фишки для игры в скребл, все палочки для осмотра горла, а также палочки для мороженого в США изготовлялись из пейновской сосны. Пейны, кроме того, делали недорогие гробы.

Отец Гидеона был добродушный толстяк, предпочитавший заботам о семейном бизнесе сидение на веранде со стаканом мятного джулепа. Гидеона, который родился полненьким и остался таковым, он любил, бесконечно качал на коленях и развлекал вымышленными историями о деяниях мифических предков, отличившихся, как подлинный предок, на поле боя. Его жену, мать Гидеона, звали Кассиопея Идалия Клопп, и в девичестве она с нетерпением ждала замужества, когда можно будет сменить фамилию. Она сильно отличалась от супруга: была высокая, статная, красивая и злая («Уродилась злючкой, – часто повторял отец, – и так, наверно, злючкой и помрет»).

Доходы ее семьи уменьшались, и, твердо намеренная избежать бедности, она, познакомившись с будущим супругом на скачках в Камдене, Южная Каролина, остановила на нем свой выбор. Соблазнить добродушного, толстенького, ленивого ценителя радостей жизни не так уж трудно. Всего-навсего надо взять его за руку и отвести сначала на поляну, поросшую лотосом, а потом, пока бедное животное еще не опомнилось, к алтарю. Она проделала это весьма эффективно и в должные сроки произвела на свет наследника по имени Гидеон и нескольких малозначащих дочек.

Она надеялась, что сын вырастет настоящим южанином, ненавидящим янки, мужественным, красивым, хорошим наездником и в меру трезвенником. Гидеон не обладал ни одним из этих качеств, кроме последнего. В детстве его любимой книжкой была «Бык Фердинанд» – история об испанском быке, который не хотел биться на арене и предпочитал сидеть в одиночестве на лугу и нюхать цветы. Большой радостью для него, что странно для мальчика его поколения (и к тому же из богатой семьи), было чтение Библии. Началось это в пятилетнем возрасте, когда отец, держа его на коленях, прочел ему из Книги судей – глава б, стих 11:

– «И пришел Ангел Господень, и сел в Офре под дубом, принадлежащим… – (отец так произносил слова, непонятно почему выделенные в версии короля Якова курсивом, что Гидеон хихикал), – …сын его, Гедеон, выколачивал тогда пшеницу в точиле, чтобы скрыться от Мадианитян».

Гидеона это подкупило. Ведь приятно же увидеть свое имя в книге, которая есть у всех.

Его отец умер, когда ему было двенадцать. Когда осиротевший ребенок спросил свою не слишком-то горюющую мать, что свело отца в могилу (он умер от сердечного приступа), она ответила: «То, что он без конца ел и пил и рассиживал на веранде». Словам сопутствовал ледяной взгляд, подразумевавший, что сын каким-то образом соучаствовал в гибели отца. И на этом окончился рай для юного Гидеона.

Несколько недель спустя она протянула ему ружье со словами: «Пришло время тебе подстрелить что-нибудь». Гидеон пришел в ужас. Хныча, он отправился на охоту в сопровождении работника с плантации, получив строгий наказ не возвращаться без добычи.

Старый цветной работник (в ту пору слово «цветной» еще было в ходу) пожалел несчастного мальчонку и убил опоссума. Потом он торжественно объявил недоверчивой Кассиопее, что ее сын верным выстрелом снял зверька с верхней ветки черничного дерева у ручья.

После этого не одну неделю Кассиопея за столом перед гостями называла сына не иначе как «наш маленький Ли Харви Освальд». Вскоре она отправила Гидеона в штат Миссисипи, в военную академию, где телосложением и нравом он сильно отличался от учившихся там юных дикарей. Его мучения были огромны. Держа за ноги, его опускали за окно, его голову погружали в унитаз. Знание Библии сделало его посмешищем, и он получил прозвище «проповедничек». Однажды он сбежал. Героическим этот поступок не назовешь, ибо нашли Гидеона очень быстро – нашли в городе у киоска уплетающим громадную порцию мороженого с фруктами и орехами. Но он наотрез отказался возвращаться в эту, как он выразился, «мерзость запустения». Волей-неволей Кассиопее пришлось его забрать. Однако она не отступилась от намерения сделать из него мужчину.

С этой целью она заставила его работать в ночную смену на бумажной фабрике Пейнов на реке Кусумахатчи. В те доэнвиронменталистские дни на бумажных фабриках отвратительно пахло тухлыми яйцами, серой и рвотой. Гидеона ужасала сама мысль о пребывании в этом зловонном аду. Он умолял об отсрочке, но Кассиопея и слышать ничего не хотела.

В довершение Гидеоновых несчастий она распорядилась, чтобы он ездил вечером на работу на машине с шофером. При виде нашего толстенького Фаунтлероя, вылезающего из черного «линкольна», рабочие хихикали и порой даже выкрикивали что-то издевательское. Гидеон был унижен, но твердо намеревался показать, что внутри, под слоем жирка, у него есть сталь.

Прежде чем уехать из дому в «линкольне», он всякий раз смачивал носовой платок одеколоном (Eau de Joie). Когда вонь становилась невыносима, он прикладывал платок к измученным ноздрям. Это вызывало еще более громкие насмешки, и Гидеона прозвали на фабрике Розой Кусумахатчи.

Гидеон держался стойко, как персонаж с тяжелой судьбой из стихотворения Эдвина Арлингтона Робинсона. Схватывал он быстро, и вскоре его повысили до помощника мастера ночной смены. Прошло несколько лет – и случилось то, что потом так и называли: «инцидент».

Кассиопея, истая южная дама своего поколения, любила, чтобы в воскресенье во второй половине дня ее возили на автомобильную прогулку. Обязанность шофера она возлагала на Гидеона, которому было теперь семнадцать. После воскресного обеда (по-северному – ланча) они отправлялись вдвоем на ее «кадиллаке-эльдорадо» выпуска 1955 года с открывающимся верхом и красной кожаной отделкой салона. Она сидела сзади в белых перчатках, держа над собой парасольку и на матриархальный манер помахивая фермерам и рабочим поместья. Кульминацией этих прогулок традиционно был выезд на высокое место над рекой Кусумахатчи, откуда открывался красивый вид на лесные угодья Пейнов.

Рассказ рыдающего Гидеона шерифу округа Пейн сводился к следующему. Остановив «кадиллак», как всегда, над песчаным обрывом, он поставил его на парковочный тормоз и вышел по срочной нужде. Справляя нужду, он, по его словам, услышал «ужасающий звук». Повернулся и увидел, что «кадиллак» катится к обрыву. На заднем сиденье Кассиопея, вылупив глаза, орала благим матом. Он побежал (сказал – «бросился со всех ног»), чтобы остановить машину, но не успел. Она рухнула с высоты триста футов. То, как Гидеон имитировал грохот падения, все слышавшие называли шедевром звукоподражания.

Оставался один-единственный вопрос: правду ли он говорит?

Дознание ни к какому выводу не пришло, хотя в заключении осторожно допускалась возможность «злого умысла». Явных улик не было. Окружной прокурор обвинения не выдвигал. Скандала не хотел никто. Неубедительное объяснение Гидеона было – с коллективным закатыванием глаз – принято, и вопрос вроде бы сочли исчерпанным.

Но на самом деле он отнюдь не был исчерпан. Да, Кассиопея не пользовалась в округе Пейн особой любовью, и о ее жестокости к Гидеону все хорошо знали. Тем не менее убивать матерей в приличных южных семьях было как-то не принято. На Севере – может быть, но не здесь.

Год спустя на правах совершеннолетнего Гидеон покинул родовое гнездо – говорили, и взгляда назад не бросил. Свою долю в «Пейн энтерпрайзез» он продал, что сделало его довольно-таки состоятельным. Поступил в богословскую семинарию, где добился особых успехов в церковном красноречии. Проповедовал главным образом людям пожилым (чувство вины, поговаривали на родине). Однажды он познакомился с владельцем дома престарелых близ Мемфиса. Финансовые дела там были плохи. Гидеон вошел в долю, потом выкупил дом и, проявляя наследственную деловую хватку, сделал предприятие прибыльным. Потом купил еще несколько таких домов, их тоже заставил приносить доход. Годам к тридцати пяти он уже стал обладателем большей части акций корпорации «Тихая гавань», которая владела или управляла почти сотней домов престарелых по всей стране. Ее девиз гласил: «Не рай, но…» В округе Пейн качали головами, но должны были признать, что раскаяние получилось масштабное – и притом не без выгоды.

Проповедническая деятельность Гидеона расширялась вместе с его бизнесом. Он стал агитатором за жизнь не только для престарелых, но и для нерожденных. Приглашенный выступить на митинге против абортов в центре Вашингтона, он, стуча кулаком по кафедре, произнес впечатляющую речь, напомнив многим молодого Билли Грэма. Одна газета назвала его «белым Элом Шарптоном». Последовали новые приглашения, и очень скоро он стал лидером всех протестантов, ратующих за запрещение абортов. Он основал Общество защиты всех рибонуклеиновых молекул (Society for the Protection of Every Ribonucleic Molecule, сокращенно – SPERM). Вскоре Общество превратилось в признанный авангард «защитников жизни». Открылась где-нибудь клиника абортов – SPERM тут как тут с протестами. Гидеон выступал и против исследований стволовых клеток. Если родственники какого-нибудь коматозного «овоща», перенесшего смерть мозга, выражали желание отключить аппаратуру – SPERM опять-таки был тут как тут с судебным предписанием ничего не отключать и толпой завывающих, настырных конгрессменов. Если конгресс какого-нибудь штата принимал к рассмотрению законопроект о возможности самоубийства с помощью врачей, Гидеон приезжал лично, чтобы осудить инициативу со ступеней законодательного собрания. Вскоре Гидеона прозвали «мистером Жизнь».

Из-за этого, как и из-за «Тихой гавани», он вдобавок стал «мистером Бобло». Он был одной из важных персон национального капитала, человеком, с которым заигрывали президенты и потенциальные президенты. Время от времени какой-нибудь неосторожный всезнайка-журналист позволял себе намекнуть на «инцидент», но хуже от этого становилось только самому всезнайке. Расплата была верной и быстрой. Всезнайку громили в пух и прах с кафедр по всей стране. Но чувствительней всего было то, что обнаглевшую газету, радиостанцию или веб-сайт начинали обходить стороной рекламодатели. Из-за всего этого высказывание Касс во «Встрече с прессой» следовало считать не просто колкостью, но официальным объявлением войны.

– Ты бы еще нож вытащила да по горлу ему чикнула, – качал головой Терри. – Где, интересно, ты научилась этому стилю полемики? Из телеуроков припечатывания к ковру под эгидой Всемирной борцовской федерации?

– На чьей, собственно, ты стороне? – спросила Касс. – Он обвинил меня в демонизме.

– Он всех в этом обвиняет.

– Кто как, а я не намерена ничего такого терпеть со стороны этого зажаренного по южному рецепту денежного мешка, который грохнул с обрыва собственную мать. Чего ради я буду тушеваться перед этим дерьмом?

– Касс, Касс… Перед «этим дерьмом» тушуются кандидаты в члены Верховного суда. Перед ним тушуются мощные корпорации. Такие, между прочим, с которыми наше агентство очень не прочь было бы работать. Перед «этим дерьмом» тушуются президенты…

– Я не собираюсь идти в президенты. В Верховный суд тоже. В общем, мне по барабану. Главное – мы обратили на себя его внимание.

– Ну, в этом, – фыркнул Терри, – ты права. Его внимание мы точно на себя обратили. Ты теперь, наверно, номер первый в черном списке Гидеона Пейна.

– Вот и замечательно.

– Пожалуйста, не говори так. Это очень плохая карма. Бог может услышать.

– Если Гидеон Пейн – орудие Бога на нашей планете, я лечу на Марс.

Зазвонил телефон. Это был младший сенатор от славного штата Массачусетс Рандольф К. Джепперсон.

– Звоню, чтобы поблагодарить вас.

– За что?

– Я просил вас дать хорошенько этому надутому гелием ханже по яйцам. А вы совсем их оттяпали. Браво!

– Я не для вас это сделала, – сказала Касс несколько запальчиво. – Он обвинил меня в демонизме.

– О, господи, да кого он в этом не обвиняет. Так или иначе, с вашей стороны это был блеск. Блеск. Люблю вас. Идите за меня замуж. Между прочим, у меня для вас тоже есть новость. Пока вы отвешивали оплеухи его преподобию Пейну, я работал в поте лица, чтобы превратить наше «скромное предложение» в закон. Я подал идею совместно выдвинуть законопроект о добровольном восхождении достославному младшему сенатору от Орегона Рону Фандерманку. В первый момент он сделался бледный как мел. Я испугался было, что он лишится чувств. Но я ему растолковал, что это метаполитический прием. Затравка, так сказать. Философский способ дать начало горячим дискуссиям на эту тему, которые со временем непременно приведут к реформе не столь, скажем так, драконовского типа. После чего его лицо опять зарумянилось. Он просек! Люблю орегонцев, честно вам скажу. Передовые ребята! Он парень образованный, изучал в колледже философию. Его избиратели поймут все правильно. Он ведь представляет штат, который смерть как хочет совершить самоубийство. Он сразу соображает, что к чему, когда видит перед собой дивный новый мир. Итак, Маленькая мисс Счастье, сообщаю вам, что он обещал поддержать меня при выдвижении нашего законопроекта.

При слове «нашего» Касс на секунду призадумалась, но в целом должна была признать, что новость внушает оптимизм.