А двенадцать лет назад…

– Я поступила! Я поступила!

Семнадцатилетняя Кассандра Коуэн сияла от восторга – и неудивительно. На толстом конверте, которым она размахивала, как счастливым лотерейным билетом, красовался темно-синий герб Йельского университета с латинским девизом Lux Et Veritas. Обратный адрес – Нью-Хейвен, штат Коннектикут. Изнуряющие занятия, подготовка к приемным тестам, чтение до мучительной боли в глазах, подготовительные курсы, летние месяцы, проведенные за подтягиванием неблагополучных детей, одно лето адской археологии, когда она участвовала в раскопках массовых захоронений 80-х годов в Гватемале («Это будет очень выигрышно смотреться при поступлении», – сказал ей школьный консультант по профориентации)… Она вспомнила, как без конца перерабатывала вступительное сочинение, как натаскивала себя для трудного собеседования, как потом ждала… И вот ее приняли. «Я поступила!» – повторила она еще раз, веря и не веря.

Отец, как всегда, вернулся поздно. Она ждала его на кухне. Он пришел в одиннадцатом часу. Она вскочила, протягивая ему письмо.

– Дочура моя, я так тобой горжусь, что сейчас лопну, – сказал Фрэнк Коуэн.

Он окончил вполне приличный инженерный колледж в Калифорнии, но первый готов был признать, что Йельский университет – это другой уровень.

– Йель! – сказал он. – Мать честная. Йель. Кто бы мог подумать.

Два дня спустя служба срочной доставки привезла большую коробку всякой всячины с символикой Йеля. Автомобильные наклейки, кофейные кружки, футболки, спортивные брючки, кепка, карандашная точилка с йельским бульдогом, ручки, блокноты, пресс-папье, коврик для компьютерной мыши и спортивная куртка с надписью «Йельский папаша». На карточке было написано: «Горжусь. Люблю. Твой отец». Он налепил на окна машины так много йельских наклеек, что мама стала жаловаться на плохой задний обзор. Соседи останавливались поздравить Касс.

Через несколько месяцев, вернувшись из школы, она увидела конверт с той же синей эмблемой, лежащий распечатанным на обеденном столе. Секретариат университета обращался к ее родителям:

«Мы все еще не получили первый взнос за обучение Кассандры. Пожалуйста, свяжитесь с нами как можно скорее».

Матери не было дома. Она позвонила отцу. Он ответил, как обычно, не жалея отцовских чувств, но, узнав причину звонка, смущенно приумолк.

– Золотко, – сказал он наконец (зловещее начало: это слово он – возможно, бессознательно, – как правило, употреблял, когда надо было позолотить пилюлю). – Я сам как раз хочу с тобой об этом поговорить. Но сейчас, родная, никак не могу. У меня в кабинете четыре человека. Побеседуем дома. Пока, милая.

Когда вернулась мать, Касс предстала перед ней. Мать недоуменно прочла письмо.

– Папа говорил, что он это урегулирует…

Она позвонила ему на работу. Касс слушала в дверях, мысли ее неслись вскачь.

Коуэны были вообще-то люди не нищие. Жили в районе хоть и не роскошном, но респектабельном. Мать преподавала экономику в школе, где училась Касс. Детей в семье было четверо. Отец, насколько Касс знала, зарабатывал неплохо. В прошлом он работал системным проектировщиком в компании «Электрик боут», которая в эпоху холодной войны строила подводные лодки. О работе он дома особенно не распространялся, поскольку она была секретная. К тому же, по его словам, скучная и сухая. Однажды младший брат Касс сумел без ключа отпереть замок отцовского чемоданчика и исследовал содержимое. Он сказал, что, судя по всему, дело шло о системах запуска и наведения баллистических ракет на подлодках. Нет, не скучная работа, хотя мокрой ее и правда вряд ли можно назвать.

Год назад Фрэнк и несколько его сослуживцев предусмотрительно покинули «Электрик боут», справедливо полагая, что с окончанием холодной войны спрос на подлодки, способные разом уничтожить полсотни городов, рано или поздно уменьшится, как бы ни старались конгрессмены от Коннектикута поддержать веру в их необходимость. Теперь Фрэнк с коллегами занялись разработкой программного обеспечения для интернета. В 1990-е годы Уоллстрит раздавал деньги на любые начинания с символами. com быстрей, чем банкомат. Идея Фрэнка касалась отслеживания – но не баллистических ракет, а почтовых отправлений. Если все пойдет по плану, они предполагали выйти на фондовый рынок в течение года. Уже соображали, какой самолет лучше купить для нужд компании. Фрэнк с партнерами работали от зари до зари, иногда даже ночевали в помещении старой фабрики, которое сняли под офис. Он приходил домой выжатый как лимон, но глаза сверкали. Едва только, предсказывал он, пройдет первичное размещение акций, «мы станем богаче Тутанхамона».

Касс слушала, как мать говорит по телефону:

– Как это? Ты же сказал, что положил деньги на ее счет пятьсот двадцать девять! Боже мой, Фрэнк, – как ты мог?

Касс не знала, что такое счет 529, но другие слова, которые произносила мама, быстро набирали нехорошую критическую массу: «не могу поверить»… «возмущена»… «непростительно»… и наконец:

– Нет уж, сам ей скажи. Садись прямо сейчас в свой «бумер» за сорок тысяч – мне безразлично, сколько человек у тебя сейчас в кабинете, – приезжай домой и говори с ней сам. – Она повесила трубку.

Как и в тот вечер, когда Касс пришло письмо, что ее приняли, она ждала его на кухне. Когда он наконец явился, у него на лице была улыбка, которую обычно называют храброй.

– Что такое счет пятьсот двадцать девять? – спросила Касс.

– Мама тебе… не объяснила?

– Нет. Сказала, что это сделаешь ты. Потом залилась слезами и закрылась в спальне.

– Гм… да. Видишь ли, это такой специальный образовательный счет. Кладешь туда деньги, и с них не берутся налоги.

– И у меня есть такой счет?

– Понимаешь, золотко… мне пришлось вложить эти деньги в компанию. Без начального капитала, родная моя, ничего не сделаешь. Но после ай-пи-о… Знаешь, что это такое?

– Ай, пи-пи охота?

– Ха-ха, остроумно. Первичное публичное предложение. После него мы так разбогатеем, что… Ух!

– В общем, папа, ты хочешь сказать, что потратил деньги, отложенные на мое обучение, на свой. com?

– На наш .com. Но ты, золотко, не волнуйся, я добуду деньги. Если надо… Я их достану. Вот увидишь.

Почти все последующие вечера отец проводил на работе. Тем временем мать Касс поехала в Нью-Хейвен в попытке уладить дело. Вернулась удрученная: Коуэны не могли претендовать на образовательную субсидию, поскольку находились выше черты, отделявшей обеспеченных от нуждающихся. Одна из причин, сказала мать с потемневшим лицом, – отцовский «БМВ». Модель хоть и не самая последняя, но все же не такая, какую можно было бы снимать в римейке «Гроздьев гнева». Другая причина – лицо матери сделалось пунцовым – его долевое владение двухмоторной «сессной».

Когда отец наконец-то пришел домой к ужину, мать Касс, раскладывая картофельное пюре, спросила:

– Фрэнк, в заявке на субсидию надо было ответить на вопрос: «Сколько самолетов находится в вашей собственности? Если необходимо, перечислите на отдельной странице». Сколько их у тебя в настоящий момент?

Разговор между супругами за уютным семейным столом на этом и кончился. Отец рванул в ночь, бормоча, что убивается ради семьи, и какая ему за это благодарность? Несколько часов спустя Касс получила от него электронное письмо, где он мужественно объяснял, что использует «сессну» исключительно для полетов на деловые встречи. Это необлагаемая налогом деловая трата. Он изобразил ситуацию так, что продажа его доли в самолете равносильна экономическому самоубийству. Семья будет выброшена на улицу, будет питаться картошкой, упавшей с грузовиков. Ирландское происхождение – надежный источник метафор, описывающих бедность.

Через несколько дней Фрэнк Коуэн встретил Касс, когда она выходила из школы. Он сидел в своем «бимере». Это тоже, объяснил он застенчиво, «необлагаемая деловая трата». Он повез ее в кафе «Старбакс», которое, согласно недавнему исследованию, выбирают сейчас для важных разговоров 92 % американцев.

– Золотко, – спросил он, – а ты не думала когда-нибудь о…

– Об уходе в монастырь? Нет, папа.

– О военной службе.

Она уставилась на него. О чем, о чем, а об этом она не думала. Она считала себя не менее патриотичной, чем любая другая семнадцатилетняя американка. Она выросла по соседству с одним из крупнейших оборонных предприятий. Все здесь были патриотами. Но вообще-то она довольно долго была сосредоточена на экзаменах повышенного уровня по английскому, французскому, истории и на приемных тестах, где, между прочим, только высочайшие баллы могли гарантировать поступление в Йель. Может быть, ты и сам, папа, это заметил?

– Послушай меня теперь, – сказал он, внезапно воодушевившись, как будто только что успешно осуществил мозговой штурм высшей категории. – Я тут навел кое-какие справки. Выясняется, что если ты пройдешь офицерскую подготовку – а тебя с твоими отметками возьмут стопроцентно – и определенный срок прослужишь, они, черт их дери, заплатят за твое обучение.

Звучало так, словно это была сделка века.

Он что, действительно это предлагает? «Навел кое-какие справки»? Звонил по своему шикарному новому мобильному? Из «БМВ»? Или залез в необлагаемую «сессну» и полетел прямо в Пентагон лично говорить с заместителем помощника министра, отвечающим за набор молодых людей, чьи отцы просадили учебные деньги? Нет, это не может быть серьезно.

– Какой срок?

– Три года. И вот еще учти: если шесть лет – они заплатят практически за все. Получишь все мыслимые льготы. – Он наклонился к ней. – Я и в Йель звонил. Они сначала сказали, что ждут тебя именно сейчас, и погнали волну по этому поводу, но я им говорю: «Стоп, стоп! Вы что хотите сказать – что пойдете на попятный и откажетесь принимать патриотически настроенную американку, которая решила послужить родине?» – Он улыбнулся. Улыбка у него была обаятельная. – Они сразу прикусили язык. Так что, видишь, я все уладил. Они просто отложили прием до твоего увольнения из армии. Или флота. Оттуда, где…

– Значит, ты им сказал, йельским, что я не поступаю этой осенью? Хотя я четыре года ради этого убивалась? Прямо так и сказал?

– Видишь ли, принимая во внимание денежный вопрос… Золотко, это ведь больше тридцати тысяч, не считая питания.

– Я могла бы, типа, и не поесть четыре года… – У нее кружилась голова. – А с мамой ты… обсуждал это?

– Нет. Нет. Я хотел сначала с тобой. Само собой, золотко, после ай-пи-о я Йельскому университету целый новый стадион футбольный отгрохаю.

Фрэнк Коуэн продолжал говорить, но Касс уже не слушала. Она пыталась подсчитать, скольким людям уже сообщила, что поступила в Йельский. Пятидесяти? Ста? Значит, так: всем в электронной адресной книге Yahoo!.. всем в адресной книге Hotmail… всем одноклассникам… родственникам… еще в Центре Мартина Лютера Кинга, где она последним знойным летом занималась с детьми. Все ее обнимали, все говорили, как ею гордятся. Человек двести в общей сложности?

До Касс дошло, что отец все еще разглагольствует.

– …сам я никогда в армии не служил. И жалею об этом, честно говоря. Нет, не то чтобы я хотел во Вьетнам. О, господи, во Вьетнам никто в моем поколении не хотел. Там была полная дрянь. Так или иначе, сейчас мы ни с кем не воюем, поэтому подумай: армия может дать тебе полезный опыт.