Бывшего капрала Кассандру Коуэн не встречали на родине ни толпы, ни надписи «ПРИВЕТ ГЕРОЮ!».
Люди, казалось, не знали, как себя с ней вести: то ли подмигивать (Трахалась с конгрессменом на минном поле!? Ну, ты даешь!), то ли осуждать (Вот шлюха!), то ли сочувствовать (Слава богу, ты, осталась жива, но, пожалуйста, никаких больше минных полей!). К концу первой недели, проведенной дома, Касс покрасила свои красивые светлые волосы в цвет «миссисипского ила», купила дешевые очки с простыми стеклами и целые часы стала проводить перед зеркалом, пытаясь сделать себя неузнаваемой даже для собственной матери. Ходила в библиотеку читать статьи о пластической хирургии.
Когда Касс однажды вышла из ванной после очередной домашней гримировки, глаза ее матери округлились.
– Ну как? – спросила Касс.
– Ты выглядишь… Господи, как хорошо, что ты вернулась.
– Мама. Я прошла общую боевую подготовку. Я могу убить мужчину голыми руками. Скажи мне. Я выдержу.
– Радость моя, ты выглядишь замечательно. Прямо как та киноактриса.
– Какая киноактриса?
– Которую арестовали за кражи в супермаркете. Ее тогда сфотографировали… Вообще-то она очень миловидная…
Вскоре из Министерства обороны пришло письмо, что ввиду обстоятельств своего увольнения Касс теряет право на оплату учебы. Йельские тоже явно не жаждали видеть ее в числе студентов. Касс на неделю похоронила себя в своей комнате, где в равной пропорции глядела в потолок и на телеэкран.
Однажды позвонил отец. Мать постучалась и вошла с беспроводной телефонной трубкой, которую держала так, словно извлекла из канализационного отстойника.
– Это ты, золотко? Привет! Как поживает моя дочура?
Голос был по-калифорнийски жизнерадостным, как будто в жилах у отца тек сплошной гранатовый сок. Они не говорили полтора года.
– Нормально, – сказала она.
– Я слышал, у тебя там было маленькое происшествие.
– Да.
– Зачем ты вдруг поехала по минному полю?
– Долго рассказывать, папа.
– Мы из-за тебя переволновались.
– Мы?
– Да. Собственно, из-за этого я тебе и звоню. Во-первых, звоню, чтобы узнать, как твои дела. Но во-вторых… – Вот она, манера технарей. К концу разговора можно дойти и до «двенадцатых». – У меня для тебя новость. Я собираюсь жениться… Ты слышишь меня?.. Золотко?
– Я тебя слышу.
– Ее зовут Лиза. Она замечательная. Ей не терпится познакомиться с тобой. Я ей все о тебе рассказал.
– Папа…
– Что, золотко?
– Положи трубку.
– Без проблем. Позвоню тебе на днях. У нас тут все идет отлично. Скоро начну посылать тебе деньги. Как только смогу. На этот раз дело выгорит. Мы близки к цели. Чао.
Без проблем?.. Чао? В Коннектикуте он таких выражений не употреблял.
Она опять уставилась в потолок. Потолок, оказывается, – интересная штука, если достаточно долго смотреть. При хорошей медикаментозной поддержке он заткнет за пояс даже Сикстинскую капеллу.
Однажды, под конец третьей недели затворничества, она включила телевизор и увидела, как конгрессмен Ранди подъезжает к Капитолию в первый после вынужденного перерыва рабочий день. Там его опять ждала огромная толпа. Большой плакат возвещал прибытие АМЕРИКАНСКОГО ПАТРИОТА. Ранди вышел из машины на двух костылях, сделал свой теперь уже фирменный жест (большой палец вверх) и удостоился громовых аплодисментов примерно полусотни человек, ожидавших его на ступенях Капитолия. Касс должна была признать: смотрелось выигрышно. Не каждый день политического деятеля чествуют как живого героя.
Стояли лидеры как большинства, так и меньшинства палаты. Они приветствовали его в таких выражениях, от каких покраснел бы и генерал Макартур. Когда Ранди наконец позволили говорить, оба встали рядом с ним, чтобы попасть в кадр. Помощники капитолийских депутатов называют этот прием паразитированием.
– Благодарю вас, – сказал конгрессмен Ранди. – Благодарю вас, коллеги, дорогие друзья, американцы, за этот замечательный прием! И позвольте мне от всей души заявить: как же это хорошо – вернуться к работе!
Оглушительные аплодисменты и возгласы. Касс пялилась в немом изумлении. Напоминало документальный телефильм о городе в Индии, где по улицам носили пятисотлетнюю мумию какого-то святого и люди в религиозном экстазе откусывали у нее пальцы ног. Так, чего доброго, он потеряет и вторую конечность. Того и гляди, предложат переименовать в его честь Национальный аэропорт имени Рейгана.
– Я хотел бы сказать, – продолжал он, когда шум немного утих, – я хотел бы сказать храбрым мужчинам и женщинам, которые несут военную службу за рубежом: мы ценим ваши жертвы!
Рев толпы.
– Мы никогда о вас не забудем!
Еще более громкий рев.
– И мы будем биться за вас здесь, как вы бьетесь за нас там!
Но что это за птичья стайка на заднем плане? Белые голуби? О, господи. Они выпускают из клетки белых голубей на ступенях Капитолия! Зачем мелочиться? Зачем баллотироваться в сенат? – подумала она. – Почему сразу не объявить себя императором? Какая-то прямо небесная фотосессия. Будут изучать в пиар-академиях столетия спустя. Вот он, хромая, отходит от трибуны. У женщин слезы на глазах. И что – музыка? Да, музыка. «Рожденный в США» Брюса Спрингстина. Да какие там выборы – просто пронесите его на руках по Пенсильвания-авеню и посадите в Овальном кабинете. Касс выключила телевизор и снова уставилась в потолок.
Она провела у себя в комнате и следующую неделю – выходила только в туалет и перехватить что-нибудь на кухне. Питалась главным образом рисовыми хлебцами, запивая их содовой. Лицо стало бледно-восковым, на волосах оставили след восемь разных красок. Наконец мать не выдержала и вошла к ней.
– Ты что, собираешься кого-нибудь убить?
– Что? – переспросила Касс, глядя в потолок.
– Ты ведешь себя так, что я не удивлюсь, если в один прекрасный день позвонит репортер и скажет: «Миссис Коуэн, ваша дочь только что застрелила президента. Ваши комментарии?»
– Интересная идея. Надо подумать.
– Кассандра, не разговаривай со мной так.
– Мама. У меня нет сил никого убивать.
– Ты выглядишь как персонаж из книги Энн Райс. Жуткий образ жизни. Нездоровый. Ты неделю не выходила на свежий воздух. А эта комната… Здесь же пахнет!
– Не чувствуется, если все время в ней находишься.
– У тебя, родная, посттравматическое состояние. Ничего необычного после того, что случилось. Тебе надо посоветоваться с психиатром.
– Нет.
– Ну, с психологом.
– Нет.
– С социальным работником, специализирующимся на таких случаях. Это почти то же самое, что…
– Нет. Уйди, мама.
– Что ты читаешь?
– «Источник».
Мать нахмурилась.
– Айн Рэнд? Ты уверена, что тебе нужно именно это?
– Это роман о человеке, который отказывается идти на компромисс, – сказала Касс, сама чувствуя у себя в тоне какую-то затверженность. – О человеке, который борется с посредственностью, соглашательством и ложью.
– Ч. т. д. – фыркнула мать.
– Что это значит? «Чем тебя долбануло»?
– Тебе отлично известно, что это значит. «Что и требовалось доказать». Тебя же в Йель приняли, насколько я помню. Прости, родная, я не хотела… Я просто думаю, что читать Айн Рэнд в таком состоянии не полезно. В старших классах у меня был бойфренд, который читал ее книгу «Атлант расправил плечи». Кончил тем, что стал раздавать на улицах листовки, убеждающие всех заботиться о собственной персоне. Малоприятная философия.
– Я так не считаю, – сказала Касс. – И давай я в соответствии с ней сама о себе позабочусь, ладно? Это будет не слишком эгоистично с моей стороны?
– У меня не очень хорошо получается спорить. Потому-то я и пошла в экономику. С числами не спорят. И долго ты намерена просидеть в этой пещере?
– Пока сталактиты не вырастут. Можно еще рисовых хлебцев?
– Сама позаботься об этом, пожалуйста.
На следующий день мать снова вошла к ней в комнату, неся телефонную трубку – теперь точно военный трофей.
– Тебя. – Она вся сияла.
– Кто это?
– Берти Вустер Боснийский.
Касс после возвращения домой рассказала матери во всех подробностях, как было дело.
– Алло, – недоверчиво произнесла Касс.
– Ну наконец-то, – сказал конгрессмен Ранди. – Ни звонков от нее, ни писем. Еле-еле вас нашел. Как вы, ничего?
– Смотря что понимать под словом «ничего». Я жива. По теленовостям вижу, что и вы тоже.
– Касс, – сказал он. – Не знаю, честно говоря, с чего начать.
– Невезуха есть невезуха. Особенно на Балканах.
– Как рука?
– Чешется.
– У меня самый приятный момент за день – когда можно снять протез и почесать культю. С возрастом, как говорится, начинаешь ценить мелочи. Вы знаете, я… я… я просто пытался…
– Проехать по минному полю. Не получилось. Но мы остались живы.
– Мне очень жаль. Я сделаю для вас все, что смогу.
– Видела вас по телевизору. Перед Капитолием. Белые голуби?
– Строго между нами: на самом деле они сизые. Их окунают в корректирующую жидкость. Дешевле. У меня новый пиар-агент. Настоящий гений фотосессий. Фамилия – Таккер. Теперь слушайте. Я посылаю за вами самолет. Хочу с вами поговорить.
– Поговорить? О чем?
– О вашем будущем.
– Разве оно у меня есть?
– Армейские – просто сволочи. Я же им сказал, что сам во всем виноват. Хотите, вклею им публично?
– Да нет. Бог с ними. Но я бы обошлась без домыслов в СМИ о том, как мы занимались сексом на минном поле.
– Это идет не от меня.
– Побочные эффекты роста вашей популярности.
– Признаю свою вину полностью. Честное слово, я чувствую себя виноватым. Послушайте: я богатый человек, конгрессмен с политическими амбициями. У вас есть все возможности заставить меня раскошелиться как следует. Да я и сам этого хочу.
– Мне не нужны ваши деньги.
– Я предлагаю вам работу. И деньги тоже, если пожелаете. Ваша мама меня ненавидит. Она очень четко дала мне это понять по телефону. Замолвите за меня словечко, ладно? Терпеть не могу, когда матери плохо ко мне относятся. Наверно, это из детства тянется.
Касс услышала в трубке гудение.
– Она сказала мне, – продолжал Ранди, что у вас серьезная депрессия и вы хотите кого-то там застрелить. Пожалуйста, не надо. Это полностью погубит мою политическую карьеру. Вам очень больно?
– Что вы имеете в виду? Физически или так, что неделю за неделей лежишь и глядишь в потолок?
– Если это вас хоть сколько-нибудь утешит, у меня до сих пор сильные боли. День начинаю с двух таблеток перкосета. Потом сижу на слушаниях, и изо рта текут слюни, как у какого-нибудь психа из «Над кукушкиным гнездом». Помощникам приходится вытирать мне подбородок, чтобы не блестел на C-SPAN. Вполне вероятно, что кончу у Бетти Форд. Там и объявлю о намерении баллотироваться в сенат. Голоса нетрудоспособного населения будут у меня в кармане. «Хватит, пациент, лежать – ковыляй голосовать!»
Не смеяться, сказала она себе. Этот человек разрушил твою жизнь.
– Касс!
– Да?
– Я посылаю за вами самолет. Завтра. Вы полетите?
– Не знаю. Я сейчас немножко страдаю агорафобией.
– Я с вами поделюсь перкосетками. Половину отсыплю.
– Ладно.