— Все в сборе, товарищ президент, — возвестил Ган, открывая дверь секретного конференц-зала под Чжуннаньхаем.

Президент Китайской Народной Республики вошел в зал. Он кивнул, адресуя коллективное приветствие всем восьмерым членам Постоянного комитета Политбюро. Сейчас не тот момент, чтобы обмениваться рукопожатиями и любезностями с каждым.

На кивок президента Фа не ответили двое: министр Ло и генерал Хань. Ло даже не потрудился оторваться от лежавших перед ним бумаг. Генерал Хань, как обычно, смерил Фа снисходительным, почти презрительным взглядом. Фа несколько раз совершал сознательные попытки установить с генералом добросердечные отношения; Хань же уклонялся от этих приманок, как старый, ожиревший карп, спокойный и равнодушный, — царь в собственном пруду. Он всегда вел себя с нарочитой простотой и грубостью, разыгрывая бесхитростного вояку-пролетария, непоколебимо преданного народу и партии. При ближайшем рассмотрении Фа находил эту личину не вполне убедительной. Генерал обнаруживал странную осведомленность в таких специфических областях знания, как болгарские вина, мурены и яйца Фаберже. Он способен был цитировать (по-китайски) — причем в довольно утомительных количествах — целые номера из выступлений Дина Мартина и Джерри Льюиса — американского дуэта комиков 1950-х. Позже он признавался своей наперснице, что повторение в уме именно этих номеров — а отнюдь не 427 мыслей председателя Мао — помогло ему не сойти с ума, когда он сидел в удушливой тюремной камере в годы «культурной революции». Как и многие китайцы, жестоко пострадавшие в ту тяжелую пору, он до сих пор способен был испытывать чреватое когнитивным диссонансом почтение к человеку, который когда-то жестоко втоптал его в грязь. И в этом смысле он был хорошим солдатом. В 1979 году, во время карательного вторжения Китая в Северный Вьетнам, он командовал пехотным полком китайской Армии Народного Освобождения (АНО), а десятилетием позже возглавил другую кровавую усмирительную акцию — операцию на площади Тяньаньмэнь. Ходил слух (никогда не звучавший громче шепота), будто в числе демонстрантов был — и с тех пор бесследно исчез — родной сын Ханя, с которым у него складывались напряженные отношения.

Итак, за суровостью Ханя стояло определенное прошлое, и Фа уважал его за это, однако замечал в нем один порок: этот человек шел на поводу у своей — возможно, патологической — ненависти к чужеземцам. В этом Хань был верным учеником Вэй Юаня, мандарина-конфуцианца, жившего в XIX веке и сформулировавшего политический принцип, которому китайское руководство продолжало следовать (втихаря) и поныне: «Пусть варвары истребляют варваров».

Фа с огорчением заметил, что на стол не поставили пепельниц.

— Товарищ министр Ло, может быть, вы начнете?

Ло поклонился и заговорил похоронным тоном:

— Как уже знают члены Комитета, несколько недель назад можно было избежать сложившейся ситуации. Однако, — тут он бросил взгляд на президента Фа, — эта возможность так и не была использована.

Фа стиснул челюсти. Он предвидел нечто подобное. Ган его предупреждал. В последнее время по коридорам Чжуннаньхая и в партийной верхушке прокатилась волна слухов и шепота. Вернее, целый шквал — целый ураган шепота, докладывал Ган.

Президент Фа выказывал «недостаток стали» в деле Навозного Лотоса. Такой оборот означал довольно суровый упрек, учитывая, что половина членов Постоянного комитета — и многие в партийном руководстве — были инженерами-металлургами по профессии. Более того, докладывал Ган, министр Ло будто бы отпускал в адрес президента Фа замечания «личного характера» во время заседания Исполнительного комитета Государственного совета.

А еще случилась вот какая неприятность: среди членов Центрального комитета начал гулять каламбур, обыгрывавший имя президента и вызывавший смешки и хихиканье. Фа означало «посылать вперед». Фань — «смертный». Товарищ президент Фань.

И наконец, в «Ежедневнике Армии Освобождения», официальной газете АНО, появилась статья с заголовком:

ГЕНЕРАЛ ХАНЬ ГОРЯЧО БЛАГОДАРИТ

МИНИСТРА ЛО

ЗА ТВЕРДОСТЬ, ПРОЯВЛЕННУЮ

ПРИ ПОДАВЛЕНИИ

ТИБЕТСКОГО БАНДИТИЗМА

Возмутительно! Так и слышался грохот танковых батальонов Ханя, уже разогревающих моторы. Кризис в Тибете дал бы ему необходимый предлог для отстрела «бандитских элементов».

Поэтому сегодня утром Фа не был настроен на демонстрацию обиды и прочие театральные эффекты.

— Товарищ министр Ло, — прервал он его. — Может быть, мы будем продвигаться вперед — или вы предпочитаете отнимать у нас время разговорами о прошлом?

Все повернули головы к Фа. Раскрыли рты. Ло изумленно вытаращился. Глаза генерала Ханя сузились, превратившись в смотровые щели танка.

Ло хмуро проговорил:

— По нашим сведениям, его собираются везти в Кливленд. Штат Огайо. США.

— И это — всё, что вы можете нам сообщить? — спросил Фа.

— Обследование там займет от сорока восьми до семидесяти двух часов.

— Но ведь уже известно, что он смертельно болен — разве нет?

— Об этом я поставил вас в известность еще десять дней назад, — отчеканил Ло.

Генерал Хань рассмеялся:

— А может быть, раз за него сейчас молится весь мир, произойдет чудесное исцеление!

Несколько членов комитета рассмеялись. Хань по-товарищески поглядел на Ло и сказал:

— Жаль, что мы так и не предприняли мер, когда у нас был такой шанс.

Вице-президент Пэн Чанпу сказал:

— А сейчас уже поздно выполнить то, что предлагал товарищ Ло?

У Пэна было прозвище Барометр: он всегда первым в зале ощущал перемену погоды.

Ло тяжело вздохнул, давая понять, как все это мучительно для него.

— Представился удачный момент — и миновал, товарищ. Как только он приземлится в Америке, то сразу же попадет под защиту их секретной службы.

Хань покачал головой.

— Умный воин всегда навязывает врагу свою волю. Он не допускает, чтобы враг навязывал свою.

Кивки и одобрительный ропот.

Фа уже ожидал — когда же Хань начнет цитировать Сунь-цзы. Что ж, по крайней мере, это лучше, чем в очередной раз выслушивать реплики Мартина и Льюиса.

Фа кротко улыбнулся Ханю и произнес:

— Ни один правитель не должен выводить войска на поле брани, только чтобы потешить собственную гордость. Ни один правитель не должен затевать битву из одного только тщеславия. — Дальше он пропустил слова из середины. — А посему просвещенный правитель неизменно вдумчив, а хороший правитель — полон осторожности.

На шее у Ханя вздулась жила. Ло поспешил на помощь товарищу с собственной цитатой из «Искусства войны».

— Не совершать ошибок, — сказал он, — вот залог верной победы, ибо это означает, что враг, которого предстоит победить, уже разгромлен.

Хань одобрительно хрюкнул, как бы давая понять, что именно эта, заключительная фраза вертелась у него на языке.

Фа улыбнулся.

— Ну, мы — поистине ученый Комитет, товарищи. Может быть, еще кто-нибудь желает поделиться своей любимой цитатой из Сунь-цзы?

Несколько человек рассмеялись.

Фа повернулся к Си Реньшу — председателю Постоянного комитета Национального народного конгресса. Си всегда стремился достичь консенсуса. Он сумел бы найти точку равновесия даже на склоне крутого утеса.

— Товарищ Си, если предположить, что нам поступит прошение о возвращении, то каковы будут ваши рекомендации?

— Если предположить? — горько рассмеялся Ло.

Фа оставил без внимания его издевку.

Си нахмурился и сказал:

— Я не уверен, что понял вас, товарищ генеральный секретарь. Ведь не может быть и речи о том, чтобы позволить ему вернуться?

Си в замешательстве обвел взглядом стол, ожидая поддержки.

— Хорошо, — сказал Фа. — Я поясню. Допустим, мы позволим ему вернуться?

Воздух в зале словно застыл. Все боялись шелохнуться.

Си, которому был адресован этот несуразный вопрос, смотрел на президента с раскрытым от изумления ртом.

Наконец Ло нарушил всеобщее молчание.

— При всем моем уважении к вам, товарищ, вы сейчас рассуждаете, словно стоя на коленях.

Сидевшие за столом судорожно вздохнули.

Фа хладнокровно ответил:

— Это ведь вы, товарищ, читали нам целые лекции об упущенных возможностях. Ну вот, пожалуйста, есть такая возможность. Почему бы ею не воспользоваться?

Генерал Хань осуждающе проговорил:

— Это безумие.

— Благодарю вас за диагноз, товарищ генерал, — сказал Фа и обратился к остальным: — Товарищи! Перед нами два пути. Путь первый: мы ждем подачи прошения, а затем отказываем. А после этого — выдерживаем бурю. Путь второй: мы перехватываем инициативу и сами приглашаем его вернуться. Да, разумеется, на определенных условиях. Министр Ло и генерал Хань наверняка сумеют удержать его внутри железного кокона, когда он окажется в Лхасе. На этот счет можно не испытывать никаких опасений. Давайте зададимся вопросом: что мы теряем при этом? И спросим себя заодно: что мы можем приобрести? Уважение. Почет. Восхищение. Все будут говорить: «Китай уверен в себе. Китай не боится больных, умирающих стариков и их глупых выдумок о переселении душ. Китай щедр. Китай великодушен. Воистину, Китай велик».

Никто не произнес ни слова, не шелохнулся. Стояла гробовая тишина. Министр Ло вдруг засмеялся. Он смеялся все громче и громче. Он схватился за живот, будто готов был лопнуть от смеха.

Остальные члены Постоянного комитета Политбюро недоуменно переглядывались. Ло продолжал хохотать, а потом, с трудом переводя дух и утирая бежавшие по лицу слезы, он с таким стуком опустил ладонь на стол, что исполняющий обязанности премьер-министра Ву Шэнь подпрыгнул на месте.

— Ну, товарищи, — проговорил Ло, прикасаясь носовым платком к углам глаз, — теперь мы знаем большой секрет товарища Фа! Он мечтает о Нобелевской премии мира!

Вернувшись после собрания к себе в кабинет, Фа ослабил узел галстука — а такое он делал очень редко. Рубашка была мокрая от пота. Он закурил сигарету, глубоко затянулся и уставился в пустоту. Кажется, так он еще никогда не уставал.

Собравшись с мыслями, он вызвал звонком Гана, который, по обыкновению, слушал все, что говорилось, через специальные наушники.

— Ну, как?

Ган ответил:

— А вы собирались сделать такое предложение — пригласить его в Тибет?

Фа улыбнулся проницательности своего помощника. Ган прекрасно его знал.

— По правде говоря, нет. Могу сказать — меня осенило.

Ган кивнул.

— Так я и подумал. Это… не похоже на вас, товарищ президент.

— Да. В последнее время я и вправду сам не свой.

— Ну, — сказал Ган, — теперь дело сделано. А вы действительно полагаете, что это разумный шаг?

Фа задумался.

— Одержать сотню побед в сотне сражений — это еще не высшее мастерство. Покорить врага, избежав сражения, — вот высшее мастерство.

Ган улыбнулся.

— Я вижу, сегодня Сунь-цзы потрудился на славу.

— Здесь есть определенный риск. Я хорошо понимаю, поверьте мне. Как, по-вашему, они пойдут на это?

Ган покачал головой.

— Нет ни малейшего шанса. Хань этого не допустит. И Ло тоже. А они не зря трудились, обрабатывая остальных. Особенно тех, кто… не без уязвимых мест.

— Да. Теперь Хань, наверное, всем говорит: «А представляете, что было бы, если бы мы сделали Фа председателем Центрального военного комитета?» Ло тоже будет бесноваться. Я его переломил, а этого его гордость не потерпит. — Фа усмехнулся. — Может, мне самолично полететь в Кливленд и придушить Лотоса прямо на больничной койке?

— Это наделало бы много шуму.

— Ган?

— Да, товарищ президент?

— Как вы думаете, Ло… Я плохо понимаю, что такое этот рак, но как вы думаете — может ли быть, чтобы агенты Ло… каким-то образом заразили его?

— Я прочитал о раке все, что можно. И ничто из того, что я узнал, не приводит меня к мысли, что эту болезнь можно как-то передать человеку. Но сейчас меня не это тревожит. Я тревожусь за вас. Ведь теперь Хань и Ло будут называть вас «Фа Лотосолюбивый».

— Ну, в таком случае, готовьте самолет. Мы полетим в Кливленд. А разделавшись со стариканом, посетим Зал славы рок-н-ролла.

Но Ган, присмотревшись к Фа, увидел в его лице страдание и страх. Ему были знакомы эти приметы. Он мягко проговорил:

— Тот кошмар, товарищ… Он вернулся?

— Пока нет.

Он закурил сигарету и уже собирался сказать Гану: «Позвоните адмиралу Чжану», но что-то остановило его. Он написал несколько иероглифов на листке бумаги и передал записку Гану. Ган прочел, поглядел на президента, кивнул — и оставил своего господина Прохладную Прозрачность наедине с собственными мыслями.