Вошел президент Фа. Члены Постоянного комитета Политбюро не встали и даже не кивнули в знак приветствия. В помещении стоял холодок — и вовсе не от кондиционеров. Но сегодня утром Фа и не ожидал никакого проявления учтивости. Неусыпный Ган успел передать ему все последние новости и слухи. Фа уже начал поддразнивать его: «Вы сделались моим éminence jaune».

А дела обстояли вот как: по возвращении из Лхасы министр Ло отправился с докладом о положении в Тибетском автономном районе прямиком в Говуй-юань, в Государственный совет, а не в Постоянный комитет. Строго говоря, это нельзя было назвать нарушением субординации, однако в таком жесте улавливалась дерзость.

Еще Гану удалось узнать, что Ло занялся упреждающей «обработкой» членов Государственного совета, убеждая их, что нельзя допустить, чтобы тело Лотоса было доставлено на родину предков для погребения в ступе. Более того, Ло сообщил совету, будто агенты МГБ, внедренные в ближний круг Тибетца, «отдают распоряжения своим людям там, в Тибете, готовиться к традиционной священной войне».

Гану и Фа такая фразеология («священная война») показалась очень красноречивой — и почти забавной. Оба были хорошо знакомы с терминологией, принятой в тибетском буддизме; и оба не смогли припомнить ничего, сколько-нибудь близко похожего на понятие «священной войны». Это было понятие, свойственное совсем другой религии. Министр Ло, проявляя пыл, похоже, увлекся копированием и заимствованием.

А что же второй смутьян, генерал Хань? Сразу же после пережитого унижения, когда ему пришлось остановить спровоцированный им самим морской инцидент, он созвал срочное пленарное заседание Центрального военного комитета. Хань сказал генералам и адмиралам, что у него есть «серьезные претензии» к тому, как президент Фа отнесся к данному инциденту. Более того, он заявил, что не уверен, «действительно ли руководство способно справиться со стоящими перед нами великими задачами». Открыто высказав сомнение в способности президента управлять страной, он затем — даже не проконсультировавшись с Чжуннаньхаем — поднял состояние готовности всех армейских подразделений в военном округе Ченду (Тибет) с Уровня 3 до Уровня 2. Конечно, формально он имел право на такой шаг во время «чрезвычайного положения», но следовало бы по меньшей мере из вежливости известить об этом Президента КНР и генерального секретаря Коммунистической партии Китая.

— Ну, в Тибете он хотя бы не сможет использовать корабли, — заметил Ган.

— От него всего можно ожидать, — ответил Фа.

Фа выглядел неважно. К нему снова вернулся тот сон; и опять его кровать сделалась дверью, которая ведет в подземелье ужасов. Он еще больше похудел. Ган не мог заставить себя пересказать Фа жестокую шутку, ходившую в секретариате Центрального комитета: «Может быть, у президента Фа тоже феохромоцитома?» Ган внутренне кипел. Очень забавно. И в каком же министерстве, интересно, эта умная шуточка родилась? Попробую угадать. В МГБ имелся особый отдел, чья работа заключалась в генерировании подобных острот; но, как правило, мишенью насмешек становился кто угодно, только не президент страны.

Ган и мадам Фа, — чтобы президент не превратился в скелет, — всячески пичкали его калорийной едой по-американски, вроде «молочных коктейлей», «хот-догов», «биг-маков» и прочей суррогатной дряни. Ган втихомолку посылал кого-нибудь в «Макдональдс», «Бургер-кинг», «Кентакки-фрайд-чикен» или еще какой-нибудь фастфудовский храм американского сердечно-сосудистого культа. Оттуда приносили подмокшие, пропитанные жиром пакетики с отвратительной, вредной для здоровья едой; да, пожалуй, все было отвратительно, но Ган, поедая это, признавался: очень даже вкусно. Он стал участвовать в сеансах насильственного кормления президента и довольно быстро набрал около пяти килограммов. Костюмы уже еле налезали на него.

— Поглядите на нас, товарищ, — обратился Ган к Фа, когда они как-то вечером проходили мимо зеркала в Доме народных собраний, направляясь на банкет в честь делегации Ирана. Цель этого визита — покупка ракет, которые станут угрожать американским кораблям в Персидском заливе.

Фа и Ган, прищурившись, быстро оглядели свои отражения в зеркале: один тощий, другой — раздувшийся, как воздушный шарик, и поспешили дальше по коридору, на банкет — подогревать и без того теплые отношения Пекина с Тегераном. Руководители Китая, если судить по их виду: Ган, пристрастившийся к американским углеводам, и Фа, курящий одну сигарету за другой и принимающий снотворные, — отнюдь не пребывали в добром здравии.

— Доброе утро, товарищи, — поздоровался Фа.

Ответ последовал хмурый и едва слышный. Да, это утро не сулило улыбок.

Государственное агентство новостей Синьхуа уже выпустило бюллетень, состоявший из двух абзацев, где упоминалось о кончине «самопровозглашенного воплощения Будды Даньцзин-Джямцо в Огайо, США». Далее там говорилось о праве Китая на «контроль над воплощениями живого Будды» (что значило в переводе: мы сами выберем следующего Далай-ламу, большое спасибо). Ну, и на тот случай, если у кого-то и оставались сомнения, будут ли останки перевезены в Лхасу для погребения в ступе, сообщалось: «Недавнее заявление санитарного подкомитета центрального правления ТАР, сделанное в связи с вопросом о возможности репатриации, остается в силе». (Перевод: даже не мечтайте.)

Синьхуа выпустило этот бюллетень по распоряжению заместителя министра пропаганды и идеологии. Чжуннаньхай даже не попросили одобрить текст. Вот это уже выходило за рамки случайного разгильдяйства. Фа злился, но вспоминал предостережение адмирала Чжана: выбирай для битвы собственное поле брани, а не вражеское.

— Сегодня утром я разговаривал с Президентом США, — начал Фа.

Это известие застало членов комитета врасплох. Они уставились на Фа, а потом глаза у всех забегали, будто бильярдные шары по столу. Фа отслеживал их взгляды, и нетрудно было догадаться, кто с кем состоял в сговоре.

— А кто был инициатором звонка? — спросил Ло. И добавил с усмешкой: — Если, конечно, можно полюбопытствовать.

— Вы уже полюбопытствовали. А раз так, то отвечу: это он попросил соединить меня с ним. Но, — тут Фа усмехнулся, — думаю, нет необходимости рассказывать вам, Ло, по какому поводу он мне звонил. Не сомневаюсь, вы прослушивали наш разговор.

Ган, услышав в наушники эти слова, весь напрягся. Ох, товарищ, пожалуйста, будьте осторожны.

В комнате наступила тишина. А потом Фа проговорил добродушным тоном:

— Но вы были бы плохим министром госбезопасности, если бы не прослушивали нас, верно?

Нервный смех. Ло усмехнулся.

— Ну, товарищи, — продолжал Фа, — наверное, вы не удивитесь, если услышите, что звонил он вовсе не из-за разногласий по поводу экспорта нашей стали. Нет. Он… — Тут Фа неожиданно умолк. Ган дал ему сногонную таблетку — уже после его разговора с Президентом США. — …звонил по поводу погребения останков Лотоса. Кстати говоря, из утренних заявлений Синьхуа я узнал, что этот вопрос, оказывается, уже разрешен. Что ж, мне нравится следить за новостями. Да, да. Хочется же знать, что происходит. Особенно если управляешь страной — теоретически.

Все дружно стали отводить взгляды в сторону.

Тут поспешил вмешаться Ло:

— Надеюсь, товарищ, вы сказали Президенту США о том, что это не его дело, а наше. Совершенно не его дело.

Ган подумал: Что-то товарищ министр Ло сегодня очень оживлен. Может быть, он тоже принял сногонную таблетку?

— Таких слов я не произносил, — ответил Фа. — Ведь президент и генеральный секретарь не может позволить себе роскошь грубить. Но раз уж вы затронули эту тему, то мне кажется, и в самом деле это было бы очень освежающе — поглядеть кому-нибудь прямо в глаза — вот как я сейчас гляжу на вас — и сказать: «Да ты же просто мерзавец, а?»

Зал замер. Ган затаил дыхание.

— Представляете, каково это — взять и сказать такое! — Фа рассмеялся. — Какое облегчение, наверное, это принесет! Вы не согласны, товарищ?

Ло, застигнутый врасплох, устремил на него холодный взгляд, стиснув челюсти. Потом справился с собой и рассмеялся — пожалуй, даже чересчур весело.

— Согласен, товарищ. Да, я понимаю, что вы хотите сказать. В самом деле, было бы очень приятно — сказать Президенту США, какой же он мерзавец.

Громкий смех.

— Возможно, — сказал Фа, — после того, как мое пребывание на должности слуги народа и партии завершится и я выйду на пенсию, тогда и начну говорить всем и каждому то, что в действительности о них думаю. Да, о таком только мечтать можно. Правда, есть риск превратиться в одного из тех слабоумных, которые неспособны контролировать себя и говорят всем подряд: «Ты похож на курицу!» или «Эй! Не хочешь облизать мне яйца?»

Неловкий смех.

— Однако, — продолжал Фа, — пока я занимаю свои ответственные должности, я обязан и вести себя подобающе. А теперь скажу вам откровенно: американский президент выражал глубокую обеспокоенность. Он держался тактично и почтительно. Наш разговор прошел в дружеском тоне. Он не выдвигал никаких требований или просьб, касавшихся Тибетца. Но он сказал, что эта проблема вызывает тревогу. Он сказал: «Эта история может зажить собственной жизнью». Именно так он выразился.

— Ну вот, товарищи, — неприязненно проговорил генерал Хань, — так называемый «самый могущественный человек на земле» уже дрожит, как девчонка.

Нервный смех.

— Он сказал мне, что приложит все возможные усилия к тому, чтобы не принимать чью-то сторону в споре по данному вопросу.

— «Все возможные усилия»? — рассмеялся Ло. — Ну что ж, товарищи, в таком случае нам не о чем беспокоиться, правда? Самый могущественный человек на земле приложит «все возможные усилия»! Разве он может потерпеть неудачу?

Смех.

— Он указал на то, — продолжил Фа, когда фырканье и смешки утихли, — что его власть, в отличие от нашей, является ограниченной. Он ожидает, что в американском Конгрессе поднимется большой шум. А вы знаете, что там у них — настоящее осиное гнездо. Ну что ж, — сказал он, вынимая из кожаной папки листок бумаги, — давайте я прочту вам заявление, которое он собирается сделать сегодня в Белом доме.

Фа оторвал взгляд от бумаги и сказал с лукавой усмешкой:

— Пожалуй, я избавлю вас от самого начала — там всякие церемонии с осыпанием цветочными лепестками. Там говорится, каким славным парнем был покойный. Не думаю, что вам будет приятно все это выслушивать. Вот самая суть: «Соединенные Штаты выражают надежду, что заинтересованные стороны разрешат эту проблему в атмосфере спокойствия и взаимного уважения, достойной Его покойного Святейшества Далай-ламы».

— К черту всю эту хрень, — сказал генерал Хань.

— Ну, — сказал Фа, откидываясь на спинку стула, — вот вам и атмосфера взаимного уважения.

Хань вскипел.

— Эти американцы! Они же сами и заварили всю эту кашу из дерьма. Начали распускать подлые лживые слухи о том, будто мы пытались отравить этого старого пса. Ну, а теперь напяливают на себя эту благочестивую маску, напоминающую старуху в храме, которая зажигает свечки и причитает: «Ай-ай-ай, давайте мы все будем уважать друг друга. Как он всех уважал». А я говорю — хрен ему, американскому президенту. И всем им — хрен!

Ган расслышал одобрительный гул и легкое постукивание ладоней по столу. Как бы он ни боялся за президента, он невольно отметил, как забавно генерал Хань изобразил скрипучий голос старухи в храме. Неужели он заранее отрепетировал это? Надо разместить это на YouTube!

Когда шум утих, Фа спокойно проговорил:

— Хрен — всем американцам? — Пауза. — Каждому — по одному? На раздачу уйдет время. Ведь их же больше трехсот миллионов.

— Изволите смеяться надо мной, товарищ? — парировал Хань. Он улыбался. — Так, что ли? А можете ли вы позволить себе это?

В комнате наступила гробовая тишина.

Ага, подумал Ган, теперь он играет в открытую: ты, мол, слабак, и мы тебе не доверяем.

Ло положил руку на плечо Ханя.

— Ну что вы, товарищ генерал. Наш товарищ президент Фа просто попытался сострить. Конечно, подобные попытки даются ему нелегко. Но давайте хотя бы воздадим ему должное: он очень старается.

Смех.

— Благодарю за комплимент, — сказал Фа. — Вы правы, как всегда. Остроумие — это высший пилотаж, нечто мне недоступное. Но вернемся к мысли генерала, которая меня очень заинтересовала: значит, вы говорите, будто теперь нам достоверно известно, что обвинения в покушении были просто пропагандистской операцией американцев? Так?

— Да… Так, товарищ президент, — ответил Ло. — Теперь это подтвердилось. За этим стояло ЦРУ.

Ган уловил какую-то неуверенность в его голосе. Фа тоже ее уловил.

— Ну что ж, товарищ, — серьезным тоном сказал Фа, — если дело обстоит именно так, то наш славный генерал Хань прав. Мы должны с презрением взирать на всю их вкрадчивую ложь. Да. Но в дипломатии, как всем нам известно, самое мудрое — убедить врага в том, будто ему удалось нас обмануть. Я уверен, что у Сунь-цзы и об этом что-нибудь да написано, — хихикнул Фа. — Значит, товарищи, мы вовсе не обмануты. Но давайте же все честно признаем, что эта история сулит кучу неприятностей. В ближайшее время нам придется выслушать множество разных грубых слов в адрес нашего любимого Китая. Да, очень грубых слов. Думаю, у них очень скоро кончится солома — она уйдет на изготовление чучел, изображающих меня. Но — как говорит наш генерал и министр обороны, — «Хрен им всем!».

Ган услышал общий хохот, понял, что в зале наступила разрядка, и перевел дух.

Через некоторое время Фа и Ган сидели в глубокой задумчивости в президентской ванной комнате. Из кранов, душа и бачка лилась вода. Ган ел картошку-фри из бумажного макдональдсовского пакета, а Фа курил. Для виски был еще слишком ранний час. Жаль. От выпивки Фа сейчас не отказался бы.

— Вы тоже заметили, что он лжет про ЦРУ? — спросил Фа, нарушая молчание.

— Угу, — сказал Ган, вытирая с губ жир от картошки. — Да. И знаете, я до сих пор не получил так называемую «расшифровку» разговора, якобы состоявшегося между ламой и этим Майком из ЦРУ. Я уже три раза напоминал о ней.

— И что же вам отвечали?

— Что ее «ищут». Похоже, она у них затерялась.

Они немного помолчали, слушая шум воды.

— Ну, хорошо, — сказал Фа. — Пора. Скажите агенту «Красное Человечество», что можно приступать к поливке лозы.

Ган заметил оставшийся кусочек картошки-фри, отправил его в рот и кивнул.

— Будем надеяться… — Тут Фа оборвал самого себя, а потом улыбнулся: — А знаете, Ган, я ведь едва не сказал: «Будем молиться». Забавно, правда? Что ж, будем надеяться, что лоза все-таки зацветет. Потому что в противном случае мы рискуем засохнуть вместе с ней.

Ган усмехнулся.

— В таком случае, пожалуй, нам не помешает и помолиться.

Фа улыбнулся.

— Ну, так раздобудьте нам какую-нибудь хорошую тибетскую молитву. — Фа поднялся и начал закрывать краны. — Только когда мы будем читать эту молитву, придется пустить воду на полную катушку. Представляете себе физиономию Ло — если он услышит, как мы поем?

И они оба расхохотались.