Жук шагнул из прохладного чрева самолета, принадлежавшего компании «Гроуппинг-Спрант», навстречу алабамской духоте, напоминающей о парной в турецком хамаме.

И уже в сотый раз удивился: почему Ал Гроуппинг и Уиллард Спрант не построили свои первые ракеты в каком-нибудь другом месте, с более умеренным климатом? За энное количество лет, что Жук побывал здесь, в Ракетном ущелье, в штаб-квартире компании, он научился минимизировать свое пребывание на воздухе, быстро перебегая от одного помещения с кондиционером до другого. Но сейчас вовсе не жара беспокоила его.

Вчера пришел лаконичный и-мейл от Чика Девлина: срочно явиться. Жук понимал, что за провалом Дамбо последуют увольнения. Неужели на плахе окажется и его собственная голова? Лишиться такого заказчика, как «Гроуппинг», было бы… да, катастрофой.

Чик, обычно улыбчивый, был сам не свой. При появлении Жука он едва оторвал взгляд от стола. Жук уже приготовился услышать: «Извини, старина, мне жаль тебе об этом сообщать…»

— Кофе? — предложил Чик, бегло изобразив непременную улыбку. — Клянусь, у меня до сих пор еще похмелье — с прошлой недели. Почему же, во имя всего святого, ты позволил мне приняться за текилу глубокой ночью?

— Я пытался тебя остановить, — сказал Жук, — но ты твердо решил покончить с собой.

— Весь следующий день я чувствовал себя жертвой дорожной аварии.

Они принялись болтать.

Чик сказал:

— Угадай, с кем я только что разговаривал по телефону? Со Львом Мельниковым. Слышал бы ты этого русского! Зол как черт!

Мельников был генеральным директором и президентом интернет-гиганта ЭПИК. Недавно он с поистине эпическим гневом обрушился на цензуру и на хакерские атаки, которым подвергается его компания в Китае. А потом, в отместку, он вообще вывел ЭПИК из этой страны.

— Еще бы ему не злиться, — сказал Жук. — Ведь не каждый день лишаешься двух-трех сотен миллионов клиентов!

— Он принимает все очень близко к сердцу. Очень нетипично для него. Лев же — нёрд. А нёрды не поддаются эмоциям.

— Ты тоже нёрд, — возразил Жук. — И тоже поддаешься эмоциям.

Чик усмехнулся.

— Я поддаюсь эмоциям, только когда речь идет о курсе наших акций. Ёлки-палки, да ведь Лев Мельников — настоящий Крез! Нет, дело здесь не в деньгах. Нужно еще кое-что знать про Льва — он вырос в Советской России. Как же ему не беситься, когда орава коммуняк ставит ему палки в колеса.

— Коммуняки! — Жук улыбнулся. — Добро пожаловать в старые добрые времена «холодной войны». Конечно, я слишком молод и ничего этого не помню. Тебе лучше знать.

— Льву было лет тринадцать — четырнадцать, когда его семья вырвалась оттуда. Но с детства он помнит, что это такое — жить в страхе и ждать, что в три часа ночи в твою дверь постучится КГБ, арестует твоего папашу и отправит в ГУЛАГ.

— Но теперь-то он — американский гражданин с сорока миллиардами долларов. И если он и боится кого-то, кто может постучаться к нему посреди ночи, так только финансовой инспекции. Скажи ему — пусть остынет. Пусть купит себе футбольную команду. Это отвлечет его от мыслей о китайских коммуняках. — Жук со звоном поставил на стекло кофейную чашку. — Ладно, хватит болтать о пустяках. Для чего ты велел мне притащиться сюда, в эти болота? Выкладывай начистоту. Меня увольняют?

Чик вздохнул.

— Сегодня утром мне пришлось уволить триста человек, Жук.

— Неприятно об этом слышать, Чик.

— Триста человек! Триста — и у всех есть семьи. Скольких людей это затронуло! Сам можешь подсчитать. Пускай я обычный инженер, но сегодня, поверь мне, сердце у меня разрывается.

— Понимаю, — ответил Жук. Давай же, Чик, скорей жми на курок, не томи меня.

— Дамбо, — задумчиво проговорил Чик. — Господи, какой чудесный проект. И речь шла о человеческих жизнях. Сколько жизней мог бы спасти Дамбо?

— Ну, не надо. Мы сделали все, что было в наших силах. Что еще нам оставалось? Разве что вскочить из-за стола и придушить этих сенаторов.

Чик склонился над стеклянным кофейным столиком.

— Жаль, что эти сенаторы не занимались финансированием армии Союза во время войны, затеянной северными агрессорами. Тогда бы мы победили.

— Чик, — сказал Жук, — ты вырос в Пенсильвании. Учился в Массачусетском Технологическом институте. Ты не южанин. Я помню, ты мне когда-то объяснял, почему ты перенял южный выговор, — чтобы ощущать себя здесь в своей тарелке и так далее. Но действительно ли нужно называть Гражданскую войну «войной, затеянной северными агрессорами»?

Чик пожал плечами.

— Привычка, наверное. Она же подтачивает человеческую составляющую компьютерных систем, так сказать. Марша всегда меня за это отчитывает.

— Да мне-то что? Лишь бы ты не начинал разглагольствовать о том, каким прекрасным актером был Джон Уилкс Бут. И вообще, может быть, уже перейдешь к сути? Меня что — увольняют?

— Если так пойдет дальше, то нам придется стрелять по врагам из рогаток. Метать в них камни. Драться дубинами. Боже милостивый!

— Да уж, — сказал Жук. — При мысли об этом хочется просто скрючиться в позе эмбриона.

Тут Чик лукаво усмехнулся.

— У меня кое-что есть для тебя, Жучище.

У Жука разжались ягодичные мышцы. Значит, опасность миновала?

— Я слушаю.

— Задача большая, — сказал Чик.

— Люблю все большое.

— Я почти ничего не могу тебе рассказать про нее.

Жук скорчил гримасу.

— Ну, только не тяни кота за хвост.

— Нет-нет, ты послушай. Это дело — деликатнее, чем сосок стриптизерши. В настоящий момент об этом знает всего полдюжины людей на всей планете. Включая Сам-Знаешь-Кого. — На языке Чика «Сам-Знаешь-Кто» означало «Президент Соединенных Штатов Америки».

— А чего ты опасаешься? — спросил Жук. — Что я разболтаю этот секрет на своей страничке в Facebook? Сколько лет я на тебя работаю?

Ответ был таков: шесть лет с той поры, как Жук привлек внимание Чика своей блестящей рекламой трудноуловимого вертолета HX-72, разработанного «Гроуппингом». Реклама гласила: «Под радаром, но на гребне успеха».

Чик понизил голос.

— Могу сказать тебе вот что: когда эту штуку соберут и запустят, американцы смогут ложиться спать совершенно спокойно.

Жук выждал, что тот скажет еще. Молчание.

— Вот как? — сказал он. — Значит, это новое снотворное. Что ж, это круто! Я и не знал, что у «Гроуппинга» есть еще и фармацевтический бизнес. Почему меня никто об этом не извещал?

Чик вздохнул.

— Ну ладно. — И, перейдя на шепот, добавил: — Это касается Китая.

Жук пристально на него посмотрел.

— Больше ты ничего от меня не добьешься, — сказал Чик. — Можешь пытать меня водой и огнем, но больше ничего от меня не услышишь.

— Касается Китая, — повторил Жук. — И американцы будут спать спокойнее. Что ж, это определенно сужает круг догадок. Хорошо. И чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать с этой исчерпывающей информацией? Выпустить пресс-релиз? «‘Гроуппинг-Спрант’ объявляет о своем плане улучшить сон американцев. Это связано с Китаем». Годится?

— Черт с тобой, Жук. Хорошо, но только это — всё. И не смей меня больше ни о чем спрашивать. Кодовое название проекта — «Телец».

— Телец. Как созвездие Телец?

Чик серьезно поглядел на него.

— Эта штука — то, что надо, кроме шуток, Жук. Разработана на Манхэттене. По технологии двадцать второго века. Это такая штуковина, что самому Господу Богу мало не покажется.

Горячность Чика подействовала на Жука.

— Ладно, поверю тебе на слово. Но хоть какую-то подсказку ты мне дашь — в каком направлении двигаться?

— Я как раз к этому и подбирался. Нам необходимо, чтобы Комиссия сената по ассигнованиям расщедрилась. А если ты хотя бы произнесешь слово «Китай», то эти тупицы на Капитолийском холме мигом побегут прятаться в укрытия. Они нервничают из-за Китая сильнее, чем нервничает длиннохвостая кошка, оказавшись в комнате, где полно кресел-качалок.

— Ну, — сказал Жук, — вообще-то, знаешь ли, Китай финансирует нашу экономику. Нет, разумеется, я ненавижу их так же, как все остальные. У-у, ублюдки-коммуняки!

Чик усмехнулся.

— Ну, вот тебе и карты в руки. Жук, настало время вернуть красный цвет красному Китаю!

— Красный Китай! Давненько мы не слышали, чтобы его так называли.

— Насколько я знаю, флаг у них до сих пор огненно-красного, коммунистического цвета. Настало время, — продолжал Чик, — просветить широкие и недалекие массы американцев — да возлюбит их Господь, — просветить их по поводу… — Тут Чик сделал паузу, будто подыскивая правильное слово, — опасности, которая грозит нам, как государству, от страны с населением около полутора миллиардов.

Жук не сводил с него глаз.

— Разве это не Шарль де Голль сказал: «Китай — это большая страна, населенная множеством китайцев»? — спросил Чик.

— Даже если он этого и не говорил, то должен был сказать.

— Жук, нам нужно просветить американский народ по поводу истинной угрозы, которая стоит перед нами. Если это удастся, тогда эти импотенты, трусы и кретины в Конгрессе США — да возлюбит их Господь — потянутся следом.

Жук задумчиво кивнул. О чем это толкует Чик? Выдержав паузу, чтобы показать, что его мозг пытается охватить эту серьезную мысль всю целиком, Жук спросил:

— Ты имеешь в виду какую-нибудь конкретную угрозу? Или все сводится просто к тому, что их — такое пугающее, такое чертово множество?

Чик снова широко ухмыльнулся.

— Да не знаю я, черт возьми. Это же по твоей части, старина. Может, мировое господство? Пожалуй, я бы не хотел жить в мире, которым заправляют наследники Мао Цзэдуна.

— Мировое господство, — повторил Жук. — Ну, да, есть такая угроза.

Чик хлопнул Жука по коленке.

— Ты что-нибудь придумаешь.

Жук сказал:

— Значит, мы с тобой в равном положении… Ты хочешь сказать, что я должен сам во всем этом покопаться и пробудить в массах, так сказать, антикитайские настроения?

Чик улыбнулся.

— Я бы не сформулировал это лучше. У тебя поистине дар слова, друг мой. Наверное, за это мы тебе и платим такие бешеные деньжищи. — Чик поднялся. — Ты мне нравишься, Жучище. С тобой мне никогда не приходится ходить вокруг да около. Как с многими из вас, вашингтонских типчиков.

Из вас, вашингтонских типчиков. Ничего себе, милый комплимент, — подумал Жук.

— Очень великодушно с твоей стороны, Чик. Прямо-таки великодушно.

— Ну, а теперь о более приземленных вещах: мне кажется, будет гораздо лучше, если твоя фамилия не окажется в платежной ведомости.

— А вот тут, генерал, я вас уже не понимаю, — сказал Жук.

Чик усмехнулся.

— Когда ты начнешь украшать Великую стену граффити вроде «Китай — говно», а мы по-прежнему останемся твоими заказчиками, все это будет выглядеть немного странно. Даже Хелен Келлер без труда сделала бы нужные выводы.

— Я, конечно, не хочу показаться продажной девкой, работающей на военно-промышленный комплекс, и все такое, но неужели ты предлагаешь мне заняться разжиганием всех этих антикитайских страстей — pro bono? Пожалуй, это два самых грустных слова в английском языке.

— Разве это не латынь — pro bono?

— Да какая разница.

— Я немножко знаю латынь. Dulce et decorum est pro patria mori. Знаешь, как это переводится? Как сладостно умереть за свою родину.

— Благородное чувство, согласен. Я люблю родину. Я люблю «Гроуппинг-Спрант». Я люблю тебя — как гетеросексуал, конечно. Если бы у меня имелись гейские наклонности, то, несомненно, ты бы физически привлекал меня. Я бы пожелал сочетаться с тобой гражданским браком и усыновить вместе с тобой африканского сиротку. Но у меня протекающая крыша, протекающий амбар и куча ртов, которых нужно кормить. Не говоря уж о новой лошади Минди. Ты что-нибудь знаешь о сухожилиях? Может быть, «Гроуппингу» имеет смысл взяться за этот сектор рынка? Вот где можно зашибать бешеные бабки — что там какие-то беспилотники!

— Успокойся, друг мой. Я вовсе не предлагал тебе трудиться без вознаграждения. Я знаю, что у тебя там, в лошадиных краях, своя Тара. Как, кстати, поживает твоя красавица жена? Она просто изумительна. Как девушка с обложки «Города и пригороды» или еще какого-нибудь такого журнала. Она, правда, стремится завоевать золото? Вот это да!

— Пока что она тянется к моему золоту, — уточнил Жук. — Вернее, к тому, что от него еще осталось.

— Обязательно передавай ей привет. А этот твой брат — он все еще наряжается под Стоунуолла Джексона?

— Ну, он скорее косит под кого-то вроде Кастера. Да, Бьюкс все еще играет в свою «живую историю». И помогает нам ухаживать за маман. Маман, у которой болезнь Альцгеймера, слышишь? Ты улавливаешь мой тонкий намек, шеф?

— Сигнал прошел — громко и четко, — усмехнулся Чик. — Не волнуйся. Мы заплатим тебе сполна. Сполна — и даже больше.

Жук улыбнулся.

— Я всегда был гуманитарием. Ты — как технарь — скажи мне: существует ли математическая возможность сделать что-то «сполна — и даже больше»?

«Сполна» — это же целиком? Разве это не то же самое, что сто процентов?

Чик отмахнулся от него.

— Создай какой-нибудь фонд — и мы будем присылать на его счет средства. Таким образом, ты будешь работать на этот фонд, а не на толпу южных мужланов — подрядчиков оборонного ведомства.

— Все должно быть легально, — сказал Жук. — Таких, как я, сейчас каждые пятнадцать минут сажают в тюрьму. Заголовки типа «Лоббисту дали пять лет» уже не появляются на первых полосах. Их надо искать в конце, среди кроссвордов и объявлений о продаже подержанных автомобилей.

— Хорошо, хорошо, все будет легально. — Чик похлопал Жука по плечу. — Жучище, ты только сделай все, как нужно, а я тебе обещаю: будешь у меня по уши в хлопке. А теперь дуй обратно, в свою Гоморру-на-Потомаке, и вскрой для меня банку самых забористых китайских консервов! Я хочу видеть разъяренные толпы, осаждающие их посольство. Сожжение флагов. Плакаты: «Красные лапы — прочь от Тайваня!», «Отдайте Тибет!» Я хочу…

Неожиданно Чик умолк. Выражение лица у него было странное.

Жук сказал:

— Отличная речь. Напомнила мне фильм Лени Рифеншталь о Нюрнбергском съезде. Вот добрый старомодный патриотизм!

— Гм, пожалуй. Я немножко увлекаюсь, когда речь заходит о национальной безопасности.

— Ты не пробовал принимать ксанакс?

— Твоя страна зависит от тебя, Жучище.

Несколько дней спустя, сидя в своем кабинете в округе Колумбия, Жук выпустил два пресс-релиза.

Первый сообщал о том, что после многих лет превосходной и плодотворной совместной работы компании «Макинтайр-Стрэтеджиз» и «Гроуппинг-Спрант» приняли полюбовное решение расстаться и впредь «добиваться постановки новых задач». Во втором говорилось о том, что Жук собирается основать фонд под названием «Пантихоокеанские решения», который сосредоточится на «вопросах национальной безопасности и дальневосточных проблемах». Это выглядело довольно расплывчатым.

Покончив с этим, Жук засел у себя в «военно-промышленном дуплексе» и приступил к изучению жизни современного Китая. Он перелопачивал десятки книг и множество периодических изданий, рылся в интернете, читал ученые монографии выдающихся синологов. Наверняка где-то здесь он найдет ключ к этой — как там выразился Чик? — правильно: угрозе. Да. К этой самой угрозе, которая потрясет всю Америку, выведет ее из состояния самодовольства и заставит проснуться в холодном поту.

Но… что же именно?

После многодневного, изматывающего глаза чтения и «гугления» суть этой новой «красной угрозы» по-прежнему оставалась неуловимой.

Нельзя сказать, что Китай не был потенциально опасен. Или даже реально опасен. Коммунистическая партия контролировала там все стороны жизни. По сравнению с ней Большой Брат казался просто «Бобром» Кливером. Власть была беспощадна, неумолима. Правительство без жалости давило танками студентов и тибетских монахов. Оно пытало и казнило десятки тысяч «серьезных преступников» в год. Искало дружбы и играло в «ладушки» с самыми гнусными режимами на земле: Зимбабве, Северной Кореей, Суданом, Ираном, Венесуэлой; выбрасывало в атмосферу миллионы тонн разрушающих озоновый слой химикатов; глушило нефть миллиардами баррелей; и, в придачу ко всему этому, оставалось совершенно безразлично к мнению мировой общественности. Но, если не считать редких протестующих одиночек из «Фалун-Гонг» возле китайских посольств, то все это не вызывало в мире сколько-нибудь заметной волны возмущения.

Мировое господство? Вне всякого сомнения, Китай стремился стать да-гуо, «великой страной». (Новое слово в лексиконе Жука.) Но по этому пути он двигался относительно спокойно, взвешенно и деловито. Было очень сложно нацепить на Китай какую-нибудь конкретную личину. Вот, скажем, прежний Советский Союз — с его приземистыми, бородавчатыми вождями, колотившими башмаком по ООНовской кафедре и грозившие ядерным нападением, со всеми этими распухшими от водки, свиноподобными рожами, с прищуром поглядывавшими с трибуны мавзолея Ленина из-под меховых шапок на ядерные ракетные установки на платформах, катившиеся по Красной площади, будто на каком-то адском параде, — да, вот те коммуняки хотя бы видом своим нагоняли страх. Но в тех редких случаях, когда все девять членов Постоянного комитета китайского Политбюро — те самые люди, которые правили народом численностью в 1,3 миллиарда — то есть одной пятой всего населения земного шара, — становились рядом для группового фотоснимка, то смотрелись они в точности как делегация высокооплачиваемых зубных врачей. В одной книге Жук вычитал такую подробность: оказывается, все они красили свои волосы, уложенные в высокие прически с валиком, черной краской одинакового оттенка. Индивидуальный подход к заботе о собственной внешности, по всей видимости, не был в моде среди партийной элиты. Посвятив несколько дней разглядыванию фотографий различных членов Политбюро, Жук все равно не мог отличить одного от другого. Это никакой не расизм, убеждал он себя. Просто все они похожи друг на друга.

Попытки Жука разыскать отравленную иголку в этом огромном стоге сена заходили в тупик из-за того, что сама Америка впала в настоящую китаеманию. Она бесконечно закупала китайские товары, бесконечно продавала китайским банкам свои казначейские бумаги. Без серьезной провокации правительство США даже цыкнуть не могло бы на китайского Дракона из-за Тайваня или погрозить пальцем ему за Тибет. И о правах человека — нечего и думать. Такой лозунг не прокатит.

Однажды вечером, под конец этого недельного блиц-курса, когда у Жука от утомления появились кровяные жилки в глазах, а центральная нервная система пенилась от кофеина и от глютамата натрия, которым были напичканы блюда «на вынос» из китайской забегаловки (Жук решил, что это как раз подходящая еда для его углубленных занятий синологией), — он отложил в сторону книги и решил: всё, хватит. Он принял душ, вышел из дома, купил сочный красный нью-йоркский бифштекс, бутылку розового маслянистого бургундского за $ 75 — и устроил себе вечер отдыха.

Он зажарил бифштекс, откупорил вино и включил телевизор. Там шла передача «Кто кого». Это было еженедельное вашингтонское вдумчивое ток-шоу про политику и про политиков, отлично подходившее для того, чтобы смотреть вполглаза. Каждую пятницу в телестудию приходили гости — какой-нибудь бывший член Президентского экономического совета и какой-нибудь ныне действующий помощник второго заместителя министра Чего-то-Там-Такого, и эти двое с осведомленным видом бубнили друг другу что-нибудь о квотах на импорт аргентинской пшеницы. С таким же успехом это шоу могло бы называться «Что угодно». И все-таки Жук питал к нему слабость. Однажды и его самого туда приглашали, что значительно способствовало росту его популярности. Вторым гостем в тот вечер был малоизвестный киноактер, сделавшийся ярым антимилитаристом после того, как сыграл роль морально ущербного капитана подводной лодки, который при учебных запусках торпед использовал в качестве мишеней ни в чем не повинных китов.

Актер — говорун из тех, кто называет видных американских политиков устроителями «массовой резни» и «серийными убийцами», — так разъярился, слушая взвешенные доводы Жука в защиту оборонной промышленности, что обозвал его «злобным боровом» и выразил надежду, что Жук умрет от такой формы рака, которая не поддается лечению морфием. Жук лишь улыбнулся на это и ответил: «Пожалуй, мы сбросим вас со счетов с пометкой ‘Колеблющийся, ищущий опоры’». Это вызвало у актера приступ бешенства — с брызгами слюны и грязной бранью. Вполне живенько получилось, по меркам «Кто кого». В тот же год журнал «Вашингтониан» включил Жука в свой ежегодный список «Десять самых жалких вашингтонских лоббистов».

Жук взял вилку и отправил в рот очередной аппетитный кусок бифштекса.

Кто же сегодня в передаче «Кто кого»? Энджел Темплтон. Что ж. На нее стоило смотреть в оба.