Пролог

Бабетта Ван Анка уже двенадцатый раз предавалась любви с президентом Соединенных Штатов, но по-прежнему не могла удержаться, чтобы не перемежать слова «о, милый, милый, милый» обращением «господин президент». В предыдущих одиннадцати эпизодах он просил не называть его так, пока они, по его выражению, «заседают в конгрессе». Но она непрестанно твердила себе: «Я трахаюсь с президентом Соединенных Штатов! В Белом доме!» И, разумеется, слова «господин президент» то и дело попросту срывались с языка.

Однако, несмотря на радостное возбуждение, Бабетта была готова к тому, что эпизод номер двенадцать скоро закончится. Был уже третий час ночи, и, судя по невнятному бурчанию и сопению ее партнера, он из последних сил старался что-то доказать, причем скорее себе, чем ей. Видит Бог, она сделала всё, что могла, пытаясь устроить ему незабываемый вечер, но это обернулось состязанием на выносливость. Где же тут романтика? К тому же совсем рядом, дальше по коридору, находилась первая леди Соединенных Штатов. Президент уверял ее, что жена крепко спит, но, даже учитывая его всегдашнюю беспечность, это была неслыханная наглость. Сочетание его грубой похоти с близостью жены мешало Бабетте расслабиться и получать удовольствие.

Она сосредоточилась на том, чтобы помочь своему главнокомандующему достичь блаженства. Это работа. Эпизоды с первого по четвертый производили эффект землетрясения. С пятого по восьмой были довольно приятными. Девятый обернулся катастрофой. Десятый и одиннадцатый вылились в жалкие попытки вновь разжечь пламя Эроса. Может, он теряет интерес? Давление не ослабевало. Бабетта знала, что должна оправдать ожидания, иначе ей придется сносить нечто немыслимое — равнодушие. Не будет больше ни пробуждения в Линкольновской спальне Белого дома, ни полетов на президентском авиалайнере, ни гольфа, ни обедов с мировыми лидерами, ни места за столом. А ведь всего пару недель назад он соблазнял ее перспективой провести выходные в Кемп-Дэвиде, загородном президентском пристанище, среди ближневосточных лидеров, собравшихся на встречу в верхах. Ах, пропустить такое!

Мечта о свидании с президентом в горах Катоктин, среди премьер-министров, действовала на Бабетту возбуждающе.

Раздался какой-то звук.

…бум… бум… бум…

Это партнер ударялся своей президентской головой об изголовье Линкольновской кровати.

— Ох, — прошептала Бабетта, — да… да… о-о-о-о… да-а-а…

От этого они иногда кончают. Мужчины любят убедительную фонограмму.

Бабетта украдкой взглянула на светящийся циферблат своих наручных часов. Господи, он долбит ее уже больше получаса. В обычную ночь она была бы на седьмом небе, но только не сегодня. Жена дальше по коридору, повсюду агенты Секретной службы. Говорила же она ему: сегодня ночью? Здесь? Разве это разумно? Эти военные моряки без риска даже кончить не могут.

Он потел. И был горячий на ощупь. Дыхание казалось затрудненным. Что это за новый звук?

Хр-р, хр-р, хр-р, хр-р.

Хрюкает. Отлично. От этого она почувствовала себя не более сексуальной, чем кусок мяса.

Она открыла глаза и тут же пожалела об этом. Ну и видок у него — как у большого измученного лосося, отвоевывающего себе место среди камней, чтобы обрызгать икринки струйкой своей ДНК, а потом всплыть кверху брюхом и спокойно помереть. Ну разве не романтично?

Наверно, в своих фантазиях он воображает ее сейчас другой женщиной. Другим телом, увиденным в каком-нибудь журнальчике.

Хр-р-р-р-р-р-р-р-р.

Слава богу, наконец-то!

— О-о-ох, — соврала она.

Тишина. Простыни стали влажными от президентского пота. Бабетта любила чистые, свежие, выглаженные простыни, как те, что стелили им в британских гостиницах, накрахмаленные до хруста. И вот полюбуйтесь-ка на ее постель. Озеро Верхнее. Что же прикажете делать — позвонить, вызвать среди ночи горничную и потребовать сменить постельное белье? М-да. Придется спать на том, что есть. Отлично. Они с мужем пожертвовали полмиллиона долларов в пользу партии, а ради чего? Чтобы стать объектом безрадостной долбежки, что вдобавок сопряжено с риском, — их вполне могла застукать жена, — а остаток ночи провести на влажных простынях.

Он поднялся.

Встал с кровати, даже не поцеловав Бабетту и не похлопав по попке, и теперь вырисовывался на фоне окна, выходящего на Южную лужайку Белого дома. Казалось, он нетвердо стоит на ногах.

Она зажгла лампу на ночном столике. Взору открылось прекрасное зрелище: президент Соединенных Штатов Америки, голый, если не считать длинных носков, раскрасневшийся, как вареный рак, а наиболее выдающаяся часть тела по-прежнему в стоячем положении от возбуждения.

— Это не твоя вина, — успокаивающим тоном сказала Бабетта, старательно выговаривая каждое слово на манер Мэй Уэст.

Президент взглянул вниз, на консольную часть своей анатомии, и бесстрастно, как врач, осмотрел ее. Потом ухмыльнулся и, удовлетворенно, по-мужски хмыкнув, наклонился, чтобы подобрать свою разбросанную по полу одежду. Подбирать с пола собственную одежду ему приходилось только в подобных случаях. Одной из прерогатив президента было законное право раздеваться, как магараджа, бросая на пол одежду, которую потом безропотно подбирали исполненные благоговения лакеи.

Президент надел брюки, но никак не мог застегнуть молнию. Казалось, его позабавило неожиданное затруднение, но потом на лице у него отразилось страдание, он попятился, и обессиленный, с расстегнутой ширинкой, тяжело опустился в кресло.

— Если хочешь, я…

Не успела Бабетта предложить помощь, как президент, пошатываясь, поднялся с кресла и решительно направился к ней.

Ну и темперамент! Она приготовилась заключить его в объятия, но он резко повернул и остановился у ночного столика. Потом схватил большой хрустальный графин с водой и льдом, а другой рукой с трудом согнул книзу пострадавший объект и засунул его в питьевой сосуд.

Увидев, как президентский орган погружается в ее ледяную воду, Бабетта разинула рот от изумления. Удивительно, что не раздалось шипение пара.

Погружение дало желаемый результат. Президенту удалось запихнуть многострадальный член в штаны, хотя молнию он застегивал так осторожно, словно имел дело с нестойким нитроглицерином.

Одевшись и причесавшись, он обернулся, одарил Бабетту торжествующей широкой улыбкой и подмигнул, как и подобает бывалому моряку. Потом открыл дверь, высунул голову, посмотрел по сторонам и, убедившись, что в коридоре ни души, ушел, оставив ей влажные простыни и неаппетитную воду со льдом.

* * *

Элизабет Тайлер Макманн, первая леди Соединенных Штатов, лежала без сна на своих еще свежих простынях и смотрела в окно на памятник Вашингтону. Как супруга самого известного в Америке символа мужской силы Элизабет не могла не усмотреть иронии судьбы в том, что сейчас, оказавшись одна в постели, она уставилась на самый известный в стране фаллический символ. А ведь Бет Макманн превыше всего в жизни ценила семейное счастье.

В половине двенадцатого, после ужина в честь президента Уругвая, Бет с президентом покинули оставшихся гостей и поднялись наверх. Они разделись и легли в постель. Она уснула.

В час сорок две по электронным часам на ночном столике она проснулась от жажды и обнаружила, что осталась одна. Иногда среди ночи звонил телефон, и муж уходил в свой кабинет, чтобы ее не тревожить. Если ему сообщали о каком-нибудь кризисе, он спускался вниз, в Овальный кабинет. Если же дело не терпело отлагательств, он обычно направлялся в Кризисный центр в подвале западного крыла, и тогда пресс-секретарь мог сообщить журналистам, что президент следит за развитием кризиса из Кризисного центра. Это звучало более впечатляюще, чем «по телефону в постели».

Бет пришла в голову одна мрачная мысль, однако ей очень — очень! — не хотелось даже знать о том, что муж, возможно, находится дальше по коридору, в Линкольновской спальне. Он никогда не стал бы откалывать подобные номера. Никогда.

Она знала, какие ходят слухи, и, более того, знала правду о волоките-муже, с которым прожила много лет. Но, будь даже слухи верны, как раз этой ночью можно было с уверенностью предположить, что ее муж и Бабетта Ван Анка, актриса, певица, добытчица денег для партии, не поддерживают двусторонних отношений.

Сев в постели, Бет постаралась уверить себя, что в эту самую минуту муж, находящийся этажом ниже, отдает приказы атаковать какую-нибудь ближневосточную — а может, и азиатскую — страну с применением неуязвимой боевой техники.

И тут она услышала, как щелкнул замок открывающейся двери: входил ее муж, президент Соединенных Штатов.

Она все поняла. Поняла в тот же миг, даже в темноте. Не изобрели еще более надежного радара, чем женская интуиция.

Бет предполагала, ничего не предпринимая, подождать до утра, когда — после свежевыжатого апельсинового сока, тоста с маслом и джемом и черного кофе — она сможет спокойно потребовать объяснений по поводу очередного эпизода из сериала его измен. А потом выплеснуть содержимое кофейника на виновные в неверности органы. Все это она предполагала в течение пяти секунд, потом зажгла лампу.

Он отреагировал, как любое ночное существо, — енот, таракан, — внезапно залитое неприятным светом. Беспокойно забегали глазки, оценивавшие пути к бегству. Он как-то странно наклонился вперед, прикрыв пах пиджаком. Бет сочла эту позу оборонительной. Бессознательная жестикуляция и мимика красноречиво говорили об одном: «Я только что дрючил нашу гостью!»

— Ирак, — сказал он со вздохом. И закатил глаза, тем самым показав, что положение угрожающее, хотя его и можно было предвидеть.

Бет подумала, что теперь Ираку грозит опасность. Не исключено, что муж, дождавшись, когда она снова уснет, ускользнет в Кризисный центр и прикажет нанести удар по Багдаду несколькими крылатыми ракетами, и тогда уже за завтраком сможет посмотреть ей прямо в глаза.

Последовавшая перепалка была бурной даже по меркам супругов Макманн, состоявших в браке двадцать пятый — и последний — год.

* * *

Бет, как обычно, проснулась в четверть седьмого. Подняв трубку телефона, стоявшего на ночном столике, она заказала привычный завтрак. Потом встала с постели, накинула купальный халат и открыла дверь, чтобы забрать утренние газеты, как обычно, аккуратно сложенные на столике в том порядке, в котором она предпочитала их просматривать. Во многих отношениях Белый дом представлял собой образец по-платоновски идеальной гостиницы: круглосуточное обслуживание номеров, у телефона — консьерж, готовый по первому звонку предоставить всё что угодно, от билетов в театр до армии на марше.

Бет снова юркнула под одеяло и просмотрела первые полосы газет. Об Ираке ни слова. Удивительно. Землетрясение в Чили. Германский министр иностранных дел в ходе своего выступления заявил, что Германия принесла уже достаточно извинений за Вторую мировую войну. В Манитобе найдена весьма показательная кость динозавра, которая, по словам палеонтологов, возможно, позволит установить, что динозавры вымерли не из-за падения гигантского метеорита, а от остеопороза. Франция, возмущенная тем, что Соединенные Штаты потребовали за ее сыр рокфор стопроцентную пошлину, согласилась продать Китаю высокоскоростные торпеды с ядерным зарядом для его подводных лодок. Глава мексиканского полицейского департамента по борьбе с наркотиками только что выстроил себе «роскошную» виллу — при окладе в сорок восемь тысяч долларов в год. До президентских выборов осталось «всего» полтора года, а «неназванные руководители партии» по-прежнему «обеспокоены» тем, что «идеи» президента не понятны «народу».

Негромко постучавшись, вошла Софи Уильямс, горничная Белого дома, которая всегда приносила первой леди завтрак. Пока Софи ставила над коленями Бет поднос с завтраком и только что срезанной орхидеей, они, по обыкновению, обменивались шутками.

Именно в этот момент Софи негромко, но встревоженно сказала первой леди, что глаза и рот у президента «широко открыты» и что он «выглядит ужасно неподвижным».

Эти слова послужили толчком к ряду событий, достигших кульминации семнадцать дней спустя, когда Элизабет Тайлер Макманн привлекли к уголовной ответственности по обвинению в убийстве президента Соединенных Штатов Америки. Будь она замужем за обыкновенным человеком, ее скорее всего обвинили бы в убийстве со смягчающими обстоятельствами. Но поскольку муж, о котором шла речь, был тем, кем он был, явно смущенный генеральный прокурор объяснил, что закон не оставляет ему иного выхода, кроме как предъявить уже бывшей первой леди обвинение в совершении чудовищного преступления — убийства по политическим мотивам.

 

Глава 1

Секретарша доложила без затей:

— Это она.

После жестокой бури, бушевавшей в прессе в течение прошедших недель, в том, кто такая эта «она», сомневаться не приходилось. Страна содрогалась. Этой теме были посвящены семь восьмых первых полос американских газет и вечерних выпусков новостей. Начнись война с Россией и Китаем, о ней, наверно, сообщили бы на второй полосе.

Почти все предшествующие семнадцать дней «Наглец» Бейлор провел в раздумьях о том, хватит ли у Бет Макманн духу ему позвонить.

В свои неполные пятьдесят он был лучшим адвокатом в стране. Он первым запросил тысячу долларов в час, что до той поры — слишком долго — считалось непреодолимым звуковым барьером для адвокатских гонораров.

Еще с полдюжины неплохих адвокатов, мужчин и женщин, считали себя лучшими в стране. Но никто из них не красовался одновременно на обложках всех трех еженедельных общественно-политических журналов, никого не играл в кино знаменитый британский актер, изображавший из себя американца. Никто не владел профессиональной бейсбольной командой. И, разумеется, никто не был четырежды женат и разведен. Предыдущий рекорд — три брака — был побит. То, что после всех этих серийных брачных катастроф у него еще оставалось кое-какое имущество, было, возможно, самым наглядным доказательством его адвокатской ловкости.

«Наглецом» его нарекли не при крещении. В сущности, вплоть до той минуты, когда Бейлор вознамерился стать лучшим адвокатом в стране, он был воплощением благопристойности, то есть слыл «примерным христианином и истинным джентльменом», живой рекламой всего лучшего, что есть в человеческой природе. При крещении мальчика назвали Бойсом, и крестные мать и отец от его имени заявили о решительном неприятии Сатаны. Это заявление сохраняло силу до случая, произошедшего с ним перед самым окончанием юридического факультета.

Прозвище Бойс получил от одного судьи федерального суда в начале своей противоречивой карьеры, после того как убедил присяжных, что его клиент, сеть рыбных закусочных «Капитан Боб», не знал о том, что популярные бургеры «Нептун» делаются из японского китового мяса с черного рынка. После этой блистательной победы Бойс успешно защищал изменников, террористов, нечистых на руку биржевых спекулянтов, политиков, бандитов, шантажистов, тех, кто загрязняет окружающую среду и выбрасывает токсичные отходы, мошенников, страховых агентов-обманщиков, торговцев наркотиками и лошадиным допингом, телепроповедников, телерекламщиков, светских людей, избивающих жен, компьютерщиков-монополистов и даже коллег-адвокатов. Один видный правовед, выступая по некоммерческому телевидению, заметил, что если бы Наглец Бейлор защищал Адольфа Эйхмана — когда того похитили, привезли в Израиль и судили за преступления против человечности, — то Эйхман не только был бы оправдан, но и получил бы право на возмещение убытков. Это было сказано без восхищения. Но если слава Бойса уже давно достигла таких масштабов, что у него просили автограф чистильщики обуви в аэропортах, то об истинной причине, побудившей его сделать столь выдающуюся карьеру, большая часть публики даже не подозревала.

И вот — спустя четверть века после начала его карьеры — у него зазвонил телефон.

Бойс потянулся к кнопке, потом задумался. Он намеревался сказать секретарше, чтобы та велела ей перезвонить попозже. Иногда, прежде чем взять трубку, он заставлял новых клиентов ждать минут десять-пятнадцать. Обрабатывал их. Вынуждал терять остатки терпения и становиться более сговорчивыми.

Следовало ли поступить таким образом с ней? Нет. Он ждал двадцать пять лет. И был слишком нетерпелив, чтобы затевать подобный флирт.

В душе у него звенели литавры. Боже правый! Неужели у него и вправду учащается пульс? У человека, который никогда не теряет хладнокровия, даже во время прений сторон в Верховном суде?

Он взял трубку.

— Здравствуй, Бет. Что ты натворила? — Безразличный тон напоминал о лучших образцах оперного искусства.

— Мне нужно с тобой увидеться, Бойс.

Она говорила предельно деловым тоном. Сухим, как мартини, волнения не больше, чем у стюардессы, когда та велит пассажирам поднять спинки кресел и держать их прямо. Откровенно говоря, Бойс предпочел бы чуть более сильные переживания, даже всхлипывания или сдавленный от волнения голос. Некоторые клиенты — даже здоровенные, сильные мужчины, способные играючи, одним ударом, сломать челюсть любому, — разговаривая с ним впервые, теряли самообладание. Бойс, словно психотерапевт, держал в кабинете коробку с бумажными носовыми платками. Один новый клиент, руководитель профсоюза водопроводчиков, чей приказ взорвать машину конкурента записали на пленку агенты ФБР, прослушивавшие его телефон, разревелся, как восьмилетний малыш. Потом он объяснил это действием лекарств.

Но даже в этот момент, заказав явно унизительный для себя телефонный разговор, Бет и сама стоически держалась прямо: в ее голосе не слышалось ни мольбы, ни отчаяния. Бойс надулся спесью. Пульс вновь стал нормальным. Значит, хочешь разговаривать холодно, детка? Посмотрим, как ты заговоришь, когда я понижу твою нулевую температуру еще градусов на пять.

— Возможно, я смогу выкроить для тебя время завтра в десять тридцать, — сказал он. — Полчасика.

Уже давно никто не говорил Бет Макманн ничего подобного.

Оба начали мысленный отсчет, пытаясь выяснить, кто не выдержит первым.

…семь… восемь… девять…

— Отлично, — сказала она.

— Ты полетишь обычным рейсом? — Будь он проклят, если пошлет за ней свой личный самолет.

— Нет, Бойс. Я поеду на машине. Мне не улыбается мысль о том, что все целый час будут пялиться на меня в самолете.

Как бывшую первую леди ее по-прежнему охраняли агенты Секретной службы — очередная нелепая ситуация, в которой она оказалась вместе со всей страной: правительство обвиняет, правительство охраняет. Один фельетонист из «Таймс» беззастенчиво поставил вопрос ребром: если Бет Макманн в конце концов приведут на казнь, начнется ли перестрелка между агентами Секретной службы и палачом, делающим смертельные инъекции? В те дни задавалось очень много щекотливых вопросов.

— Значит, в десять тридцать.

Откинувшись на спинку своего кожаного трона, Бойс представил себе эту сцену во всем ее телевизионном великолепии: сотни телекамер и репортеров у входа в его манхэттенскую контору, крики, микрофоны, нацеленные на Бет, как магические жезлы, и фаланга агентов Секретной службы, ведущих ее сквозь толпу к двери. А на пороге ее приветствует он, одетый строго и элегантно, на английский манер. Завтра его лицо появится на всех телеэкранах мира. Его будут узнавать узбекские крестьяне, исследователи озонового слоя в Антарктиде, пенсильванские фермеры-менониты.

Он сделает краткое, исполненное достоинства, ни к чему не обязывающее заявление, суть которого будет в том, что это всего лишь предварительная встреча. Потом улыбнется, поблагодарит репортеров за проявленный интерес — Бойс был королем, Зигфридом и Роем укротителей прессы — и проводит Бет в контору. Какое удовольствие это доставит ему после стольких лет ожидания! Этот суд уже называют «процессом тысячелетия», и в центре внимания на суде окажется он. И может быть — всего лишь может быть, — чтобы сделать свою месть идеальной, он умышленно проиграет процесс. Но так ловко, что даже гарвардские юристы в галстуках-бабочках запинаясь заявят, что этот процесс, право же, не смог бы выиграть никто, даже Наглец Бейлор.

 

Глава 2

Сумятица и столпотворение превзошли его ожидания. У входа в манхэттенскую контору Бойса собрались шестнадцать грузовиков с семидесятифутовыми телескопическими спутниковыми антеннами для прямой трансляции, а также триста с лишним репортеров с операторами и вдвое больше зевак. Всё это произвело впечатление даже на него.

Полиции пришлось перекрыть движение в западном направлении по одной полосе Пятьдесят седьмой улицы. Предстояла встреча адвоката с клиентом — «встреча тысячелетия». Когда всё кончилось, один телекритикан заявил, что слово «тысячелетие» скоро станет слишком затасканным и потому его лучше подержать в нафталине до 2999 года.

Бет со свитой агентов Секретной службы, молча кипя от злости, поднялась на лифте в контору Бойса, расположенную в северо-западном углу пятидесятого этажа и выходящую на Центральный парк. Как любил говаривать Бойс, вид из его окон стоил тысячу долларов в час.

— Это было и впрямь унизительно, — сказала она. — Спасибо.

Бойс сразу понял, что нет смысла делать вид, будто это не он неофициально сообщил об их встрече прессе. Оставалось лишь надеяться, что Бет не догадывается, кому именно. Перри Петтенгилл, нынешняя пассия Бойса, была ведущей ночного ток-шоу «Судейский молоток» на Юридическом канале. Эта толковая, честолюбивая блондинка болтала без умолку и носила бифокальные очки и облегающие свитера. У нее были самые высокие рейтинги на Юридическом канале, который, как правило, не привлекал большого количества телезрителей в промежутках между захватывающими процессами об убийстве, хотя, согласно совершенно секретному научному докладу для служебного пользования, приблизительно две трети зрителей смотрели ее передачу, выключив звук. Том Вулф упомянул о Перри в одном эссе, назвав ее «милашкой-правонарушительницей».

Перри и Бойс познакомились полгода назад, когда она вела викторину на тему подбора присяжных — под названием «Без возражений!» — в Ассоциации судебных адвокатов в Новом Орлеане. Бойс согласился принять участие в передаче. Перри представила его как «не только лучшего, но и самого привлекательного адвоката в стране», а после ужина подарила ему самый незабываемый вечер, который он когда-либо проводил в Новом Орлеане, что свидетельствовало о многом. Не прошло и недели, как она переехала к нему. Нью-йоркские репортеры светской хроники скрепили их отношения жирным шрифтом. Перри была достаточно умна, чтобы не заводить пока разговора о браке, хотя вопрос этот каждое утро не давал покоя обоим, словно дамоклов голубь, бьющий крыльями над подносами с завтраком. У Бойса, конечно, имелось оправдание: предыдущие четыре жены. Это, конечно, заставляло Перри призадуматься. Ни одна романтичная женщина даже в глубине души не мечтает стать миссис Номер Пять.

После телефонного разговора с Бет Бойс позвонил Перри. От восторга у нее перехватило дыхание. Заполучить такую сенсационную новость раньше других! Порой ее честолюбие настораживало Бойса, как, по правде говоря, и необычайная ловкость в постели. Встретившись лицом к лицу с поистине умелой партнершей, мужчина, даже если он задыхается и радостно ржет в экстазе, не может не задать себе вопрос: Где она этому научилась?

Но сейчас Бойс думал только о Бет, с которой не виделся четверть века.

— Ты рассказал обо всем той женщине, да? — спросила она. — Полногрудой девице в облегающем свитере.

— Совершенно верно. Я хотел, чтобы сегодня внизу собралась большая толпа. Хотел, чтобы американское правительство поняло…

— Оно и поняло. Что Бойс Бейлор — отъявленный эгоист.

Бойс был… ошарашен! Не такого выражения романтических чувств ожидал он обычно от клиенток-просительниц.

— Сегодня я встала в пять утра, — сказала Бет, — и четыре часа провела на шоссе Ай-девяносто пять, чувствуя себя О-Джеем Симпсоном, за которым гонятся с полдюжины съемочных групп программы «Очевидец». А приехав, угодила в твою адскую рекламную машину. Так что извини, но я не расположена лизать тебе задницу.

С этими словами она села и начала снимать перчатки. Бет носила их всегда — по той простой причине, что в них оставались нежными руки. Когда она вышла замуж за кандидата в президенты и перестала разыгрывать из себя невинность, пресса не преминула подобрать подходящую метафору: «железный кулак в бархатной перчатке».

Бойс просто не мог не смотреть, как она стягивает их палец за пальцем в невероятно сексапильной манере Барбары Стэнвик, тем самым явно предлагая перейти к делу. Он был не в силах отвести от нее взгляд. Мужчины есть мужчины, все до одного — глупцы, но, увидев Бет так близко, Бойс удивился, зачем это Кену Макманну нужно было дрючить стольких других женщин, если дома, в его собственной постели, каждую ночь ждала столь страстная жена. Она была на несколько лет моложе Бойса, а выглядела, наверно, еще на несколько лет моложе. У нее были аристократические скулы и черные волосы, тронутые сединой, которая придавала черному цвету густоту и блеск. Она смотрела прямо на собеседника — оценивающе, но без неприязни. Ее полная, статная фигура не была испорчена родами. Будь она актрисой, ей досталась бы роль предприимчивой деловой женщины, которая оказывается настоящей пантерой в койке. Бойсу вспомнилось, что всякий раз, когда он шел за ней следом и смотрел, как восхитительно и сексуально она покачивает попкой, от вожделения у него обрывалось сердце и пересыхало во рту.

И вот, двадцать пять лет спустя, она пришла к нему в кабинет — в качестве клиентки.

— Кофе, снятое молоко, один кусочек сахара. — Она скрестила ноги в черных чулках. Он услышал чарующую мелодию трения нейлона о нейлон. — Ну, как поживаешь, Бойс?

И тут до Бойса Бейлора, льва американской адвокатуры, дошло, что меньше чем за полминуты его низвели до положения официанта — в собственном логове с видом, которому позавидовал бы и Господь Бог, в окружении стен, столь обильно увешанных почетными дипломами и фотографиями, свидетельствующими о его могуществе, о его величии, что даже штукатурка скрипит от напряжения. Нет, нет и нет. Так дело не пойдет. Это никуда не годится. Он должен стать хозяином положения как можно скорее.

Бойс позвонил, заказал кофе и, сев напротив, сказал:

— Не так уж плохо. В убийстве пока не обвинили.

Она слабо улыбнулась ему.

— Почему, — спросил он, — ты не позвонила мне раньше?

— Хотела подождать и посмотреть, насколько плохо пойдут дела. Я не предполагала, что всё так обернется. И считала, что, если найму адвоката, положение и вовсе покажется безнадежным.

Бойс молча, глубокомысленно покачал головой. Как часто ему приходилось это слышать!

— Как бы то ни было, — сказала она, — я перед тобой. Почти на коленях.

Эти слова он расценил как лишний повод взглянуть на ее коленки.

— Колени у меня подкашиваются потому, — сказала она, — что я четыре часа просидела на заднем сиденье джипа Секретной службы. Но если хочешь, считай, что я перед тобой унижаюсь.

Издевается! Это невыносимо.

— Наверно, тебя сильно допекли, — сказал он, — если ты пришла ко мне.

— Меня обвинили в убийстве. Думаю, это определяется и словом «допекли».

— Но почему ко мне? Есть много хороших адвокатов, которые с удовольствием взялись бы за это дело.

— Бойс, если хочешь, чтобы я сказала: «Потому что ты лучший», — я скажу.

— Бет, — сказал он с улыбкой, — я знаю, что я лучший. Не пойми меня превратно, но прошли те времена, когда я нуждался в твоей похвале.

— Да, ты преуспеваешь. Безусловно. Потому я и здесь, не правда ли?

Он подумал: Сначала ты бросаешь меня, а потом заявляешься сюда как ни в чем не бывало и садишься, скрестив свои потрясающие ножки — поощряя… ухаживания?

Бойс тут же решил взяться за это дело.

— По дороге сюда, — сказала Бет, потупившись, — где-то между Балтимором и Уилмингтоном, я пообещала себе, что не стану просить прощения. Потом, когда мы добрались до дорожной заставы у въезда в Нью-Джерси, решила извиниться. А в Ньюарке опять расхотела.

— А что тебе захотелось в Туннеле Холланда?

— Повернуть обратно. Но в туннеле это мудрено. Недовольны водители встречного транспорта.

— Ну, обо всем этом можно поговорить как-нибудь в другой раз.

— Наверно, лучше поговорить об этом сейчас. Я бы предпочла убедиться, что ты настроен решительно. Если у тебя душа не лежит к моему делу, я не хочу, чтобы это выяснилось во время заключительных прений.

А она осмотрительна.

— Это тебе не «Касабланка». А это, — продолжал он, показав на свою Стену Самолюбования, где, как заметила Бет, по-прежнему висела вставленная в рамку официальная фотография его бывшего тестя, принца Бад-Саксонского-Вюртбургского, — не кафе «У Рика». Я добился успеха. И дела у меня идут просто прекрасно. По правде говоря, я довольно быстро с этим свыкся.

— Я и не тешу себя тем, что погубила твою жизнь.

Не тешит себя? Тем, что погубила мою жизнь? Черт подери…

— Я живу очень хорошо. — Он кивнул в сторону Стены Самолюбования. — Как видишь.

Она взглянула на стену.

— Вижу. Я…

— Что?

— Я же пыталась с тобой связаться. После того как мы перебрались в Белый дом. Ты не отреагировал на четыре приглашения. На официальные обеды.

— Наверно, где-то потерялись.

Бет улыбнулась:

— Приглашения в Белый дом не теряются, Бойс.

— Возможно, это было во время процесса. Честно говоря, когда я выступаю в суде, ни один прибор не зарегистрирует землетрясение.

— Значит, это наверняка было во время четырех судебных процессов, ведь мы четыре раза тебя приглашали. Я собиралась посадить тебя рядом с принцессой Каролиной. Зная, как тебе нравятся принцессы.

— Она состояла в родстве с моей женой. Каким-то образом. Все они — потомки королевы Виктории. — Он уже бормотал себе под нос.

— По словам сотрудников протокольного отдела, они еще никогда не слышали, чтобы кто-нибудь игнорировал четыре приглашения на официальный обед в Белом доме. Ты попал в «Гиннессову книгу мировых рекордов».

— Во время процесса по делу компании «Майкродот» умер один из моих тестей, а я был так поглощен этим делом, что даже не пришел на похороны.

Бойс услышал тихий голос компьютера гоночной машины: Тормози, тормози.

— Ну, — решительно сказал он, — так о чем мы будем говорить — о моих дурных манерах или о твоем деле?

— Я еще не уверена, — сказала Бет, — что ты настроен должным образом. Если ты собираешься взяться за это дело, мне нужно твердо знать, что ты на моей стороне — всей душой.

— Душевные переживания — не мой профиль, мое дело — ходатайства.

— Ни за что не поверю.

— А с чего ты взяла, что я решил этим делом заняться?

— Бойс! — Бет рассмеялась. — Как бы ни складывались наши отношения, мне трудно поверить, что ты откажешься от этого дела.

Она улыбается. Боже мой, эта женщина торжествующе улыбается.

— Я не допускаю, — продолжала она, — даже мысли о том, что это судебное разбирательство пройдет без твоего участия — ведь его называют «процессом тысячелетия». Это невозможно представить.

Он не смел ей перечить, он был у нее под башмаком. Оставалось лишь сделать вид, будто он единолично хозяйничает в том углу, в который она его загнала.

Он устремил на нее самый бессмысленный и безжалостный испепеляющий взгляд, на который только был способен — тот, что приберегал для наиболее изнурительных перекрестных допросов. А она в ответ лишь пристально смотрела на него до тех пор, пока ему не осталось ничего другого, кроме как постараться не смеяться над собственной беспомощностью.

— Хорошо. Я возьмусь за это дело.

— Благодарю.

— Однако прошу понять, понять недвусмысленно, что всем распоряжаюсь я.

— Разумеется.

— Нет, так не пойдет. Подними правую руку и скажи: «Я, Бет Тайлер Макманн, торжественно клянусь, что Бойс Бейлор будет от начала до конца, целиком и полностью, на все сто процентов единолично распоряжаться моей защитой. Да помогут мне Бог, Иегова, Аллах, Будда, Вишну и все прочие боги, при сем не упомянутые».

— Клянусь.

Потешив свое самолюбие, Бойс поднялся.

— Здесь есть подземный гараж, так что ты сможешь избежать встречи со своими поклонниками-репортерами.

— А ты не хочешь узнать, удастся ли мне это сделать?

— Очевидно, ты никогда не практиковала в качестве адвоката. Меньше всего мне хочется выслушивать от своих клиентов именно рассказы об этом.

Бет стояла со смущенным видом смышленой школьницы, которой только что сделали замечание за то, что она сморозила на уроке какую-то глупость.

— Завтра утром я прилечу в Вашингтон, и мы приступим к работе.

 

Глава 3

Гарольд Фаркли давно мечтал стать президентом Соединенных Штатов, но, как бы ни было приятно заполучить наконец столь теплое местечко, он бы предпочел, чтобы это произошло при других обстоятельствах. Одно дело — обрести ореол величия благодаря эффектному политическому убийству, пуле снайпера средь бела дня, на глазах у всего мира. Но извлечь выгоду из пустячной семейной ссоры, неожиданно обернувшейся трагедией… Гарольду Фаркли казалось, что он слышит, как посмеиваются боги. А то, как хихикают журналисты, он слышал своими ушами. Хихикают… черт возьми, да они хохотали во всё горло. Открыто. Истерически. Покатывались со смеху.

Гарольд Фаркли взглянул на газету, лежащую на его рабочем столе в Овальном кабинете и раскрытую на редакционной полосе. Он был раздражен. Джон О. Бэньон, этот невыносимый самодовольный педант при галстуке-бабочке, писал в своей колонке, основанной на информации из многочисленных источников:

«„Президент Фаркли“. Попробуйте, если сможете, охватить умом этот потрясающий оксюморон».

Кипя от злости, он стал читать дальше.

«Гарольд Фаркли был вторым ребенком в семье, поступил во второразрядный колледж и окончил его вторым в группе по успеваемости. Вот так, наделенный второразрядными умственными способностями, он и избрал себе второразрядную профессию. В конце концов он с трудом сделал карьеру и был избран на вторую должность в своей партии. Это, в свою очередь, обеспечило ему второе место в списке кандидатов на посты президента и вице-президента. И тут вмешалась судьба, причем весьма странным образом, ибо только странная цепь событий могла привести некоего Гарольда Фаркли на пост номер один. Равновесие вселенной временно нарушено. Возможно, для реконструкции небес потребуется вмешательство неких космических сил».

Эх, где же времена реальной исполнительной власти, когда правитель мог приказать бросить своих противников в темницу!

Гарольд Фаркли заставил себя дочитать колонку до конца, ведь даже людям с второразрядными умственными способностями известно, что знать образ мыслей врага — это разумно.

Этот упрямец Бэньон считал обвинения, выдвинутые против Бет Макманн, необоснованными. Президент Макманн, писал он, стал случайной жертвой «половой проблемы» — каламбур с намеком на пол в ванной. Бэньон решительно настаивал на том, что президент пошел ночью в ванную, поскользнулся, упал, дополз до кровати и умер. Странные отметины у него на лбу можно объяснить «дерматологической аномалией». Первую леди обвинили несправедливо. В конце минувшей недели, выступая в своей новой телепередаче «Публичный Капитолий», Бэньон с присущим ему самомнением заявил, что правительство ведет «даже более неприличную охоту на ведьм, чем та, что велась в девяностых годах семнадцатого века в Сейлеме, штат Массачусетс».

Президент Гарольд Фаркли читал колонку Бэньона в бессильной ярости второразрядного ума и пылкой надежде на то, что выраженное в ней мнение так и останется мнением меньшинства. Пока всё шло хорошо. Его личная социологическая служба, проводившая опрос общественного мнения, подтвердила вывод, сделанный средствами массовой информации: большинство американцев считают Бет виновной.

Первая леди с самого начала принялась спорить по любому поводу. Едва переступив порог Белого дома, она недвусмысленно дала понять, что не собирается «целыми днями изучать меню». Это как небо от земли отличалось от поведения Хиллари Клинтон, которая довольствовалась тем, что заботилась о муже и время от времени устраивала чаепитие для жен конгрессменов.

Заявление Бет о том, что она будет самостоятельной первой леди, было встречено ропотом и ворчанием: «А ее-то кто избирал?» Она присутствовала на заседаниях кабинета, где не только бесстрашно высказывала свою точку зрения, но подчас и делала замечания министру обороны или торговли по тому или иному вопросу.

Через несколько месяцев после начала работы макманновской администрации в газете «Вашингтон пост» появилось сообщение о том, что президентская чета якобы замешана в «инциденте с толканием». Представитель Белого дома опроверг это сообщение, назвав его «сущим вздором». Несколько недель спустя президент появился на приеме в Розарии с повязкой на носу. Представитель заявил, что президент поранился, «ударившись о дверь». Весь Вашингтон шепотом заговорил о том, что скорее это дверь ударилась о президента. За два с половиной года макманновского президентства представитель Белого дома в общей сложности семь раз опровергал сообщения об инцидентах — с возмущением, колебавшимся между выражениями «чистейшая ложь» и «мне нечего добавить по этому поводу».

Поэтому в то утро, когда страна, проснувшись, узнала, что ее лидер внезапно скончался в своей спальне в обществе первой леди, народ уже к полудню сопоставил факты. Даже сторонникам первой леди было трудно что-либо сказать в ее оправдание. Не помогло Бет и то, что одна из самых верных ее союзниц, глава Национальной организации в поддержку женщин, выступая в тот день по телевидению в ее защиту, заявила: «Если она и прибегла к насилию, я уверена, что оно было спровоцировано». Большое спасибо!

Три дня спустя, когда был проведен первый опрос общественного мнения, по телевидению передали срочное сообщение о том, что семьдесят процентов американцев считают Бет «причастной» к смерти президента.

Это стало лишь слабым утешением для Гарольда Фаркли. Он был полон решимости — на свой скромный, вторичный лад — сделать всё возможное, чтобы войти в историю как человек, косвенным образом извлекший выгоду из убийства, а не просто из мокрого пола в ванной. Ночами он лежал не смыкая глаз и мучился, представляя себе, как через сто лет учителя начальной школы будут спрашивать у детей: «Ну, так какой же вице-президент стал президентом благодаря куску мыла?»

И еще одно: Гарольд Фаркли терпеть не мог Бет Макманн. В человеке второразрядного темперамента она умудрилась пробудить поистине первоклассное страстное чувство. Он ее ненавидел.

В ходе предвыборной борьбы между ним и губернатором Макманном за выдвижение кандидатом в президенты наступил момент, когда казалось, будто Гарольд Фаркли вот-вот сумеет разорвать путы заурядности, так долго мешавшие ему воспарить в своих устремлениях и занять первое место. Он лидировал, хотя и с минимальным отрывом. Его консультанты советовали: Не сдавайтесь сэр! Смелее! Ни перед чем не останавливайтесь! Сделайте все, что нужно, и вы наконец-то станете великим человеком!

Почувствовав вкус победы, напомнивший ему тающую во рту карамельку в шоколаде, Гарольд Фаркли уступил настойчивым уговорам своих тренеров. А вот, сказали они, и ахиллесова пята Макманна: его нахальная жена. Проведенный ими опрос показал, что если те мужчины, избиратели Макманна, которые относятся к ней настороженно, переметнутся на сторону Фаркли, их голосов будет как раз достаточно, чтобы обеспечить ему необходимый перевес. Поэтому Гарольд Фаркли, набравшись храбрости, но позабыв о благоразумии, переступил незримую черту и… подверг критике жену соперника.

— Это не он меня беспокоит, — заявил Фаркли в ходе своего незабываемого и грамматически корявого рокового выступления перед рабочими автозавода в Мичигане. — Это она. Думаю, американский народ имеет право знать, если президент будет под башмаком у бабы.

Не прошло и двух часов, как феминистки, футболистки и даже еще, к счастью, не добившиеся освобождения домохозяйки потребовали, чтобы Гарольд Фаркли снял свою кандидатуру. Не трожь чужую жену! Это антиамериканский поступок!

И тут кармическая парабола Гарольда Фаркли, соблазнительно изогнувшаяся по направлению к стратосфере величия, повернула обратно и круто спустилась с небес на грешную землю. Лишь резко пойдя на попятный и дав в последнюю минуту добро на массированный подкуп прессы, он все-таки сумел сохранить свой второстепенный статус. На съезде партии Бет одобрила включение Фаркли в список кандидатов только после того, как советники мужа убедили ее, что этого требует неумолимая логика подсчета голосов. Для победы в ноябре им понадобятся те пятьдесят четыре голоса, которые отдали за Гарольда Фаркли члены коллегии выборщиков. В любом случае, сказали советники, этот поступок сочтут великодушным. А американские избиратели любят великодушие, какой бы смысл в это слово ни вкладывался. Вплоть до окончания выборов Бет была просто воплощением великодушия. А потом взяла острый нож и отрезала Гарольду Фаркли яйца.

Она постоянно пыталась от него избавиться. А когда это не представлялось возможным, отправляла его куда-нибудь поближе к кухне. Во время официальных обедов Гарольд вынужден был сидеть рядом с не знающей английского женой министра финансов, сопровождавшего главу иностранного государства. «Как вы проводите время в Вашингтоне?» После бесконечно долгого перевода следовал ответ: «Она говорить, летом в Вашингтон очень жарко». Гарольда то и дело посылали за границу в качестве представителя Соединенных Штатов на похоронах иностранных сановников — порой даже раньше, чем те успевали умереть. Его назначали членом комиссий по «повышению изобретательности руководства». В Вашингтоне и окрестностях он стал известен как вице-президент Как-его-там. И в самом деле, рейтинг популярности его имени упал ниже двадцати трех процентов. Большинство американцев знали фамилию премьер-министра Канады, но понятия не имели, как зовут их собственного вице-президента. В центральных газетах опять стали появляться редакционные статьи, в которых задавался вопрос, так ли уж необходим стране этот пост. За полтора года до следующих выборов почти ни у кого не осталось сомнений в том, что Гарольда бесцеремонно вышвырнут за борт, чтобы освободить пост вице-президента для нового кандидата. А на капитанском мостике стояла именно Бет.

И вдруг — это.

Боги, которые так долго смеялись Гарольду в лицо, неожиданно за него заступились. Ему дали, преподнесли на блюдечке, шанс добиться того, чего в глубине души жаждет каждый политик: отмщения.

Но действовать следовало умело. Катастрофические последствия нападок на Бет послужили Гарольду Фаркли хорошим уроком. На сей раз он будет хитрее.

То, что он на ножах с Бет Макманн, ни для кого не было секретом. Пресса готова была наброситься на президента Гарольда Фаркли при первых же признаках того, что он использует произошедший инцидент в качестве предлога для злобных выпадов против первой леди. Лицемерие — прерогатива журналистов, и ни в коем случае нельзя допускать, чтобы оно было свойственно политикам.

Поэтому, когда директор ФБР лично доложил только что приведенному к присяге президенту Фаркли, что в показаниях Бет имеются противоречия, когда начальник Секретной службы сообщил ему, что в ту ночь один из агентов слышал перебранку, Гарольд Фаркли понял, что должен смело проявлять осмотрительность. В тот день, когда Бет предъявили официальное обвинение, он находился за границей.

Вернувшись, он выступил по телевидению с обращением к народу. Только так он мог сдержаться и не пуститься в пляс. Перед выступлением, прежде чем появиться на экране, он отрепетировал будущую речь перед зеркалом в ванной, придав своим второразрядным чертам лица преувеличенно серьезное выражение — водевильный актеришка, замахнувшийся на Шекспира.

Он сказал народу, что «настал действительно тяжелый час, причем не только для страны как нации, но и лично для меня как человека». По его словам, он был «совершенно уверен, что справедливость восторжествует и с миссис Макманн снимут это ужасное — более того, чудовищное — обвинение». Спасибо, Гарольд.

После того как дело Бет передали в суд, Гарольд Фаркли пребывал в состоянии тайного блаженства. Он с удовольствием уделял внимание государственным делам — делам государства, которое теперь целиком принадлежало ему. В спокойные минуты он дразнил себя грёзами о том, как Бет заливается слезами, моля о президентском помиловании. Как Бет поджаривают на электрическом стуле, как она проваливается в люк с петлей на шее и мешком на голове, как стоит, привязанная к столбу, а пламя костра поднимается всё выше, и выше, и выше…

— Господин президент!

Какого черта они входят без доклада?

— В чем дело?

— Только что передали сообщение. Миссис Макманн наняла Бойса Бейлора.

Приятные мысленные образы внезапно разбились вдребезги, как стекло от удара кувалдой. Гарольд Фаркли услышал голос, произносящий ужасные слова: «Мы признаём подсудимую невиновной».

 

Глава 4

При других обстоятельствах Бойс прилетел бы в Вашингтон на своем личном самолете, «Фальконетте-55», с достаточной дальностью полета, чтобы доставить его к ужину в Париж. Но поскольку вскоре ему предстояло отбирать жюри присяжных из жителей Вашингтона, округ Колумбия, считавших телевидение первоисточником всех новостей, он не только летел обычным пассажирским рейсом, но и сам нес кейс и саквояж с одеждой. Служащие его конторы позвонили журналистам и сообщили им номер рейса. Когда он спускался по трапу, они уже поджидали его при свете прожекторов, которого вполне хватило бы, чтобы устроить иллюминацию на двадцати голливудских премьерах.

— Бойс!

— Мистер Бейлор!

— Как вы…

— Вы будете добиваться…

— Возможно ли…

— Эй, Наглец, сюда!

Бойс стоял с соответствующим случаю важным видом, стараясь не щуриться от ослепительного света — и не тушеваться под градом вопросов и насмешек, — и ждал, когда фотографы перестанут щелкать затворами и оставят в покое свои жужжащие, как насекомые, фотоаппараты. Видит Бог, ему было не привыкать к общению с репортерами, но тут их собралась целая толпа. Наверно, больше сотни.

— Я прилетел, — сказал он, — чтобы помочь старой подруге. Что касается обвинений, должен заявить следующее. Лично я отношусь к генеральному прокурору с восхищением и уважением. Тем большее сожаление вызывает тот факт, что, несмотря на неопровержимые доказательства обратного, он решил принести невинную вдову в жертву на алтарь своего непомерного честолюбия.

Генеральный прокурор Соединенных Штатов, смотревший телевизор в своем кабинете в Министерстве юстиции, сказал своей заместительнице:

— Ну и засранец. Чертов засранец.

— Похоже, битва предстоит нешуточная, — сказала его заместительница.

— В заключение, — сказал Бойс, — мне бы хотелось попросить вас не забывать кое о чем в ближайшие дни. Да, страна потеряла президента. Но горячо любимая первая леди потеряла мужа.

Бет, смотревшая телевизор в своей новой временной штаб-квартире в Кливленд-Парке, в нескольких милях от аэропорта, пробормотала вслух, обращаясь к экрану:

— «Горячо любимая»?

— По существу, это пока всё, что я хотел сказать. — Он всегда говорил это, прежде чем перейти, к ответам на вопросы.

— Бойс! Вы с Бет Макманн были любовниками?

— Боже мой, — сказал главный продюсер Перри Петтенгилл, — эти двое?! Были когда-то близки?

Перри хмыкнула и кивнула, продолжая смотреть.

— Превосходно!

— Они вместе учились на юридическом. Она дала ему отлуп.

— Почему же он тогда ей помогает?

Перри посмотрела на него:

— Гарри, это же процесс тысячелетия. Кому же, как не ему, представлять ее интересы?

— Ты должна затащить его на сегодняшнюю передачу. Надо взять его тепленьким.

Бойс уже сказал Перри, что не будет выступать в ее передаче, по крайней мере некоторое время. «Это могут истолковать превратно». В ответ она сказала: отлично, никакого секса. Они согласились на компромисс: секс и чудовищная утечка информации.

— Лучше приберечь его до тех пор, пока не произойдет что-нибудь важное, — попробовала увильнуть Перри.

— Самое важное уже началось, — сказал Гарри. — Над Вашингтоном скопились горячие воздушные массы пустой болтовни, из Нью-Йорка сюда движется холодный юридический фронт, наблюдается конвергенция журналистов со всего света. Того и гляди, снова грянет «Идеальный шторм», как в кино. «Идеальный шторм»! Мы могли бы им воспользоваться.

— Да, Гарри. Хорошая мысль. Воспользуйся.

— Я превращу его в телешедевр.

К этому вопросу Бойс был готов. Он помедлил, сделав вид, будто его застигли врасплох.

— Мы с первой леди вместе учились на юридическом. Это было давно, — сказал он. И скромно, якобы самокритично, добавил: — Наверно, чтобы понять, как давно это было, достаточно взглянуть на меня. Но только не на первую леди.

Из здания аэропорта, где стоял Бойс, сквозь зеркальное стекло окна он видел вдали башни Джорджтаунского университета. Однажды вечером, четверть века назад, они с Бет Тайлер, студенткой того же третьего курса юридического факультета, оказались в аудитории, где должен был начаться их первый учебный судебный процесс. Они нервничали до дрожи в коленках — тогда еще не было таких современных успокоительных средств как бета-блокаторы.

Уже несколько дней ходили слухи, что председательствовать на процессе будет какая-то важная шишка. Когда в тот вечер отворилась дверь и вошел председательствующий — Генри Адольфус Уиггинз, бывший член Верховного суда Соединенных Штатов, студенты, заполнившие все места, даже стоячие, разинули рты от изумления. За месяц до этого Уиггинз приказал президенту Соединенных Штатов передать суду секретные магнитофонные записи, сделанные им в Овальном кабинете. Дело быстро кончилось исторической отставкой судьи. Декан юридического факультета Джорджтаунского университета — много лет назад работавший в канцелярии Уиггинза, — сделал очень удачный ход, уговорив его приехать.

Бет со стоном шепнула Бойсу, сидевшему рядом:

— Нам крышка.

Она должна была выступать в роли заместителя министра юстиции США, представляющего интересы правительства в Верховном суде. Бойс был ее помощником. Он прошептал в ответ:

— У него недовольный вид.

Председатель суда Уиггинз и вправду был недоволен, очень недоволен. Уиггинза одурачил декан, его бывший секретарь, лишь в последнюю минуту сообщивший судье, что на сегодняшнем учебном процессе ему предстоит рассматривать то же самое дело, историческое решение по которому он вынес несколько месяцев назад. Это граничило с наглостью.

Бет с Бойсом готовились круглые сутки и не спали две ночи подряд. Они были похожи на актеров массовки из фильма «Ночь живых мертвецов». Свой довод в пользу того, чтобы позволить президенту не отдавать записи, Бет основывала на отсутствии у судей Верховного суда надлежащего допуска к секретным материалам. Они вооружились прецедентами, но теперь, когда властный, измученный с виду Уиггинз занял свое место напротив, их начали одолевать мрачные предчувствия. В сущности, в тот вечер они должны были убедить Уиггинза в его неправоте. А председатели суда, как правило, не любят, когда им указывают на их ошибки.

— Слушайте, слушайте, слушайте! — нараспев произнес декан, расплывшись в торжествующей улыбке. «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс» прислали репортеров. — Все лица, обязанные выступить перед достопочтенным судьей Верховного суда Соединенных Штатов, приготовьтесь.

Бойс принялся негромко напевать «Похоронный марш» Шопена. «Пам-пам-па-рам — пам — парам-парам-парам».

— Заткнись, — прошипела Бет.

Она встала. Судья Уиггинз не ответил на ее улыбку. В своей мантии, в очках, с посиневшими бескровными губами судья Уиггинз выглядел так, словно ему не терпелось приговорить всех присутствующих к смертной казни через повешение, а еще лучше — каким-нибудь средневековым способом, чтобы подольше мучились.

Бет стояла за пюпитром, не в силах вымолвить ни слова. Прошло пять секунд, десять. Пятнадцать. Уиггинз, привыкший к бойким и подобострастным вступительным речам, нахмурился — устрашающее зрелище.

Студенты начали переглядываться. С лица декана исчезла улыбка. В тишине, воцарившейся в аудитории, было нечто ветхозаветное: казалось, вот-вот поднимется вихрь и раздастся Глас Божий: Я всемогущий Господь Бог, и Я очень, очень разгневан.

— Ваша верховная честь…

Лиха беда — начало.

— При всем уважении, я… Мы, то есть правительство Соединенных Штатов… полагаем, что этот вопрос не подпадает под вашу… под юрисдикцию данного суда.

Уиггинз, только что заслуживший отдельную главу в истории права в Соединенных Штатах за судебное решение, которое провозгласили самым логичным правовым документом со времен маймонидов, уставился на Бет, как злобный сыч на маленькую мышку. При Уиггинзе Верховный суд считал, что под его юрисдикцию подпадает всё, включая то, в котором часу разрешается восход солнца.

Бойс почувствовал слабость в желудке, а также то холодное покалывание кожи черепа, которое предвещает катастрофу.

Уиггинз позволил Бет произнести еще две с половиной фразы, после чего принялся по привычке изображать из себя Великого инквизитора. Безжалостно. Язвительно. С такой злостью, что всем было тяжело на это смотреть. Четыреста человек потупили взоры. Никто еще до той поры не разглядывал так внимательно пол аудитории. Всё это было просто невыносимо, и Бойс в конце концов решил, что терять больше нечего. Он быстро написал несколько слов на картотечной карточке и незаметно положил ее перед Бет. А судья всё продолжал втаптывать ее в грязь за отвратительное — нет, хуже того, никуда не годное! — толкование Одиннадцатой поправки. Записка гласила:

Под мантией на нем колготки.

Пытаясь удержаться от смеха, Бет так сильно закусила верхнюю губу, что опухоль прошла только через два дня.

Бойсова записка спасла ее от гибели. Председатель суда Уиггинз, который в глубине души больше злился на декана, чем на смекалистую третьекурсницу, увидел, что стоящая перед ним молодая женщина того и гляди расплачется, и прекратил свои нападки. Он даже проявил умеренное великодушие. В заключение он сказал, что ее аргументация «к существу дела не относится», но при этом «не лишена оригинальности». Для Уиггинза это было равносильно комплименту.

Потом, на приеме, к Бет подошел еще один третьекурсник — по имени Кеннет Кембл Макманн, шесть футов четыре дюйма, худой, с прической в стиле Кеннеди и томным взглядом глубоко посаженных глаз, — и сказал, что просто поражен ее выступлением. Бойс был с ним едва знаком. Он был старше остальных студентов. Поговаривали, что он служил во Вьетнаме. В семидесятые годы ветерану, поступившему в университет на северо-востоке страны, не стоило распространяться о своем прошлом в компании студентов или преподавателей, которые были бы только рады возможности обвинить его в преступлениях против человечности.

* * *

Несколько дней спустя Бет пришла к Бойсу в общежитие с микрофотокопиями материалов из «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», журнала «Ньюсуик» и некоего официального издания Военно-морского флота США. Это были постранично подобранные сообщения о военном корабле под названием «Сантьяго».

— Что это? — спросил он.

— Тот парень, третьекурсник, с которым мы недавно разговаривали… прочти это.

Бойс прочел.

Быстроходное военное судно «Сантьяго», оснащенное приборами электронного наблюдения, выполняло задачу по слежению за передвижениями русских судов в порту Хайфон. Капитан привел корабль в пределы двенадцатимильной зоны — вероятно, выполняя приказ. Судно было обстреляно северовьетнамским МиГом. Погибли все, кто находился на капитанском мостике, кроме лейтенанта (чин младшего разряда) Макманна. Раненный, он принял командование на себя и — как было сказано в приказе о награждении, который Бет зачем-то отыскала в архиве, — рискуя жизнью, попытался вывести «Сантьяго» в нейтральные воды, одновременно обеспечив оказание помощи раненым и уничтожение секретных материалов. «Сантьяго» настигли северовьетнамские канонерки. Лейтенант Макманн приказал покинуть корабль и эвакуировать раненых, но сам остался на борту. Под непрерывным огнем противника ему удалось затопить «Сантьяго», и судно пошло ко дну в Тонкинском заливе.

Его подобрала команда одной из канонерок, и за следующие три с половиной года он выдержал пытки, голод, неквалифицированное медицинское обслуживание и одиночное заключение в гостинице «Ханой-Хилтон». После освобождения лейтенант К. Макманн был награжден медалями «Пурпурное сердце» и «За выдающиеся заслуги», Военно-морским крестом и Почетной медалью Конгресса. Награды он получал в Овальном кабинете, из рук самого президента Ричарда Никсона, среди университетской элиты на северо-востоке страны известного также как Антихрист. (Впрочем, вряд ли эта университетская элита истово верила в Христа.)

— Он герой, Бойс.

— Черт возьми, — сказал Бойс. — Еще бы.

— Вот послушай. — Она прочла: — «После того как Северный Вьетнам освободил лейтенанта Макманна из плена, он был возвращен в Соединенные Штаты и два месяца пролежал в Военно-морском госпитале в Сан-Диего. Впоследствии он был с почетом уволен из Военно-морского флота по состоянию здоровья, с сохранением звания капитан-лейтенанта».

— Интересно, что значит «по состоянию здоровья»? — сказала Бет.

* * *

Впервые Бойс заподозрил неладное несколько дней спустя, когда увидел издали, как Бет направляется в «Хабеус сандвич», любимое заведение джорджтаунских студентов-юристов, в сопровождении Кеннета Кембла Макманна. Бойс вошел туда следом за ними и, обнаружив, что они уютно устроились вдвоем в отдельной кабинке, доложил о себе коротким приветствием. У Бет был явно огорченный вид.

— Я присяду, не возражаете?

— Конечно, пожалуйста, — искренне сказал Кен Макманн и широко улыбнулся, обнажив зубы, белые, как клавиши рояля «Стейнвей».

Казалось, это огорчило Бет еще больше.

Пока не принесли жареную картошку, они говорили о пустяках, а потом Бойс, всё больше укреплявшийся в своих подозрениях, решил взять быка за рога.

— Так значит, если верить Бет, тебе пришлось уволиться из флота по состоянию здоровья.

Бет обмерла.

— Ага, — сказал Кен.

— Наверняка причина серьезная.

— Да нет. Этого требовал флотский устав, только и всего.

— И все-таки, какова причина?

Бет пнула его по ноге:

— Он не хочет об этом говорить, Бойс.

— Просто спросил.

— А знаешь, что было тяжелее всего? — сказал Кен. — Прощаться с сестрами из флотского госпиталя.

— Но тебе пришлось уволиться, так ведь?

— Бойс! Пожалуйста, перестань!

— Ничего страшного. Я мог бы и остаться, но только на канцелярской работе.

Бойсу стало интересно, считается ли пенис частью боевой техники, необходимой для исполнения служебного долга на борту военного корабля.

За столиком воцарилось неловкое молчание.

Кен сказал:

— Если ты и вправду хочешь знать…

— Боже мой, — вмешалась Бет, — уже без четверти восемь!

— Что, намечается конец света?

— Мне пора возвращаться в библиотеку.

— Ну что ж, иди, — сказал Бойс. — А я хочу послушать рассказ о Кеновом ранении.

Бет прищурилась.

— Мне в живот угодила трассирующая пуля. Кажется, рана так и не зажила до конца.

Бет повернулась к Бойсу:

— Может, расскажешь Кену про травму, которую ты получил во время игры в сквош? И из-за которой тебя не отправили во Вьетнам?

По дороге в библиотеку, после того как Кен ушел, Бойс спросил:

— Обязательно нужно было вспомнить про мое колено?

— Ты вел себя как недоумок.

— Я хотел, чтобы ты получила ответ на вопрос, который тебя явно мучил.

— Спокойной ночи! — Она повернулась и пошла в другую сторону.

За неделю до выпускных экзаменов Бет постучалась в дверь Бойса. Она была взволнована.

— Думаю, нам надо поговорить.

— Мы уже говорим.

— Ну хорошо, — сказала она и выпалила: — Кен сделал мне предложение.

Бойс в изумлении уставился на нее.

— А ты сказала ему, что уже обручена? Со мной?

— Угу.

— Ну и что?

— Я дала ему согласие.

— Разве можно обручиться с двоими?

Бет нежно поцеловала Бойса в макушку, место, наиболее чувствительное к катастрофам.

— Прости, милый, — сказала она. — Так уж случилось.

— По-твоему, это должно меня утешить?

Бет с Кеном поженились два месяца спустя. Брак зарегистрировал судья Уиггинз.

 

Глава 5

— Обязательно нужно было сказать, что генеральный прокурор приносит меня в жертву на алтарь своего непомерного честолюбия?

— Ты пропустила ключевое слово, — сказал Бойс. — Приносит вдову в жертву на алтарь своего непомерного честолюбия.

— Не могу представить себя вдовой.

— Пора привыкать.

— Но зачем его злить? Наверняка он уже рвет и мечет.

— Боишься, что он очень рассердится и обвинит тебя в убийстве? А я хочу, чтобы он рассердился. Хочу, чтобы все они рассердились. Рассерженные люди совершают ошибки. А нам нужно, чтобы противник совершал ошибки, поскольку ты и сама уже их совершила немало.

— Например?

— С чего бы начать? Например, разговаривала с агентами ФБР в отсутствие адвоката. Люди, которые грабят магазины самообслуживания, и те понимают, что это глупо.

— Какое впечатление я бы произвела? Наняв адвоката.

— Умной женщины.

— Черт возьми, Бойс, я же была в шоке. Ты когда-нибудь просыпался в одной постели с мертвой женой?

— Я даже ложился в одну постель с таковыми. — Он вздохнул. — Откровенно говоря, я удивляюсь, что ты так всё испоганила.

— Оскорбления входят в те услуги, за которые ты берешь тысячу долларов в час, или оплачиваются отдельно?

— Отдельно, по счету за «изготовление фотокопий, телефон, факс и услуги посыльного». — Он прочел отчет ФБР. — Почему ты отказалась пройти проверку на полиграфе? Ты поступила правильно, но поскольку все остальные твои поступки были нелепыми, мне это интересно.

— Это же оскорбительно, — взволнованно сказала она. — Я только что вернулась с похорон мужа на Арлингтонском кладбище. И предложение пройти проверку на детекторе лжи показалось мне в высшей степени неуместным.

— Твое негодование весьма убедительно. Я даже начинаю жалеть, что тебя нельзя допросить в суде.

— Я хочу дать показания.

Бойс рассмеялся:

— Ты ни в коем случае не будешь давать показания. Что с тобой? Неужели ты забыла всё, чему учили на юрфаке?

— Я хочу рассказать правду.

— Черт возьми, ты все забыла. В том числе и самое важное правило: правде в суде не место.

— Не помню, чтобы меня этому учили.

— В торговле недвижимостью главное — район, район, район. В судебном разбирательстве — впечатление, впечатление, впечатление.

— Впечатление, — сказала Бет. — Вот, взгляни.

Она показала ему номер «Нью-Йорк пост».

КАК ХОРОШО БЫТЬ СНОВА ВМЕСТЕ!

ЛЕДИ БЕТМАК И НАГЛЕЦ БЕЙЛОР.

На снимке, сделанном на учебном суде в Джорджтаунском университете, они были запечатлены вдвоем.

Бойс пожал плечами:

— Тебя уже давно так называют.

Бет ударила ладонью по столу для совещаний.

— Все равно неприятно.

— Посмотри на себя. И ты еще хочешь давать показания? Кстати, почему это ты не стерла свои отпечатки пальцев с серебряной плевательницы работы Пола Ривира после того, как запустила ею в мужа?

— Ты умеешь брать на пушку.

Бойс улыбнулся:

— Умница. Вся мисс Плевательница была заляпана твоими пальчиками, и этот факт мы используем в качестве доказательства того, что ты не убивала мужа, ведь убийца, даже слабоумная, стерла бы свои отпечатки с орудия убийства. Только не вздумай давать показания в суде. Иначе я ближайшим рейсом возвращаюсь в Нью-Йорк. Я и забыл, как некомфортабельна коммерческая авиация.

— Не смеши! Твой самолетик уместился бы в салоне отдыха президентского лайнера.

Бойс фыркнул от смеха.

— Почему ты не сказала агентам ФБР, что швырнула плевательницу в мужа?

— Я перепугалась. Потеряла голову от страха. Он ведь лежал на кровати рядом со мной, мертвый. Расскажи я им о том, что произошло, сложилось бы впечатление…

— Будто ты его убила.

— Но я его не убивала, Бойс. Я запустила в него плевательницей. И попала — по лбу. Но удар был не настолько сильным! Кен лишь едва заметно вздрогнул. Ну, может быть, попятился. Но не упал.

Бойс в изумлении уставился на нее.

— Между прочим, я швырялась в него и кое-чем потяжелее.

— То-то присяжные обрадуются, услышав это, когда ты будешь давать показания. «Между прочим, я швырялась в него и кое-чем потяжелее».

— Уверяю тебя, ничего страшного с ним не случилось. Он просто обозвал меня стервой, сходил в ванную, лег в постель, погасил свет и уснул. А наутро, не успев хорошенько продрать глаза, я завтракаю, а он… уже мертв.

Бойс взглянул на лежавшие перед ним отчет главного судебного патологоанатома округа Колумбия и отчет о вскрытии из Военно-морского госпиталя в Бетесде.

— «Причина смерти: эпидуральная гематома, образовавшаяся в результате сильного удара тупым предметом. Время смерти: между тремя пятнадцатью и пятью часами утра». Скажи мне вот что: после того как ты уби… После того как вы оба уснули, ты не вставала ночью попить водички? Пописать? Пройтись по парапетам? Вытереть руки, обагренные кровью?

— Я всю ночь спала беспробудным сном. Стоит мне врезать ему по морде, и я сплю как сурок.

— Когда будешь давать показания, не забудь сказать присяжным и об этом. А Вуди Бернам, тот агент Секретной службы, который утверждает, что случайно услышал перебранку между тобой и покойным…

— Почему бы тебе не называть его просто Кеном? Ведь нельзя сказать, что ты не был с ним знаком.

— Гм!

— Если ты все еще ворошишь воспоминания, думаю, твой долг — сказать мне об этом.

— Долг — тебе?!

— Бойс, в суде ты понадобишься мне весь, целиком. А не весь за вычетом тех десяти процентов души, где ты все еще таишь злобу.

— Если бы я все еще ворошил воспоминания и таил злобу, с какой стати я стал бы браться за это дело?

Она посмотрела на него:

— Во-первых, для того чтобы наконец-то прибрать вожжи к рукам в наших отношениях.

— В отношениях между адвокатом и клиентом вожжи всегда в руках у меня.

— Во-вторых, дабы доказать всему миру, что ты чертовски великодушен, ибо собираешься защищать женщину, которая посла… которая порвала с тобой черт знает когда.

— Великодушие — удел слабаков.

— И в-третьих, с намерением проиграть процесс, да так, чтобы все стали говорить: «Ах, даже Наглец Бейлор не сумел добиться ее оправдания», — а я угодила в тюрьму, а то и в камеру смертников. Лишь бы со мной расквитаться.

— Просто не верится, — сказал Бойс с притворной досадой, — что ты считаешь меня способным на такие поступки. Неужели политические интриги делают человека настолько бездушным?

Бет рассмеялась:

— Боже мой, какая чушь! Слушай, мне необходимо кое-что выяснить. Ты со мной заодно или нет? В душе.

Какие уж тут вожжи в руках!

— Заодно.

— Ну и хорошо.

— Прошу занести в протокол, — сказал Бойс, — что решение расторгнуть нашу помолвку было обоюдным.

— Разумеется.

Черт подери! Ничем ее не проймешь.

— Как ты догадалась, что он кувыркался с Бабс в Линкольновской спальне?

— По выражению его лица, когда он вошел и я зажгла свет. Судя по виду, он вряд ли командовал развертыванием авианосцев, сидя в Кризисном центре.

— Если верить слухам, он был отъявленным бабником. Неужели дело обстояло так скверно, как гласит молва?

— Еще хуже. Что тут смешного?

— Я вспомнил, как тебя волновал вопрос, не отстрелили ли ему вьетнамцы пипиську. Но если ты знала, что он крутит роман с Ван Анкой, почему, скажи на милость, она приходила к вам в гости?

— Знаю, знаю, — сокрушенно сказала Бет. — Всё это так… Господи, на какие только сделки не приходится идти!

— А мне придется как-то объяснять это присяжным. Сама посуди: муж ни одной юбки не пропускает, а ты разрешаешь ему приводить любовниц домой и ночевать с ними в соседней комнате.

— Я ее не приглашала. Терпеть ее не могу. Мне ничего в ней не нравится. Даже ее пение, а уж так называемая актерская игра — и подавно.

— Тогда какого черта она ублажала главнокомандующего на Эйбовой кровати?

— Дело в том… она же звезда. Пользуется успехом. А ее муж, Макс, очень богатый финансист, делает крупные пожертвования в пользу партии. Это весьма влиятельная чета.

— Почему же вы тогда не приглашали в гости обоих? Могли бы резвиться вчетвером.

— Пошел к черту, Бойс.

— Мое дело — предложить.

— Между прочим, сначала они приходили вдвоем. Но Макс нам с мужем не очень понравился. Он такой же зануда, как и многие другие финансисты. А потом в прессе поднялся шум по поводу каких-то его деловых связей. В общем, он почти перестал у нас бывать. Правда, Бабетта по-прежнему относилась к нам по-дружески.

— Еще бы!

— Она охмуряла людей с тугим кошельком. Раздобыла нам кучу денег.

— Присяжные, зарабатывающие в среднем двадцать пять тысяч в год, будут трепетать от восторга, когда это услышат. — Бойс изучил журнал наблюдений Секретной службы. — Боже правый! Она провела в Линкольновской спальне больше ночей, чем Линкольн. Пятьдесят шесть визитов за два с половиной года? Вы что, оплачивали ей проезд?

— Мы заключили соглашение. Кен не должен был с ней спать, когда я ночевала дома.

— Интересная у вас была супружеская жизнь.

— Чья бы корова мычала! Четыре брака, последний — с этой манекенщицей, рекламировавшей белье фирмы «Секрет Виктории». Сколько он продлился? Полгода?

— Первые два месяца мы были несказанно счастливы.

— Бойс, ты же просто Элизабет Тейлор судебной адвокатуры. Не тебе читать мне лекции о том, как сделать брак счастливым.

— Однако мы должны произвести хорошее впечатление на присяжных. Вы заключаете соглашение — надо признаться, несколько необычное по американским президентским меркам. Муж нарушает соглашение, получает по кумполу, а потом ты продираешь глаза, и вот те на: уже седлают коня без всадника для поездки на Арлингтон. Прости, но нам придется кое-что объяснить мистеру и миссис Присяжным.

— Я его не убивала. Точно знаю, что не убивала.

— Отлично, однако ты запустила в него плевательницей, и наутро он — мистер Жмурик. Разумные люди, в том числе агенты ФБР, сотрудники Министерства юстиции, генеральный прокурор, журналисты…

— Журналисты? Разумные? Люди?

— …и, согласно последнему опросу общественного мнения, шестьдесят восемь процентов простых американцев, две трети… считают, что ты его убила.

— На чьей ты стороне?

— За тысячу долларов в час — на твоей. Но ты хочешь с самого начала подтвердить худшие подозрения присяжных. Лучшей линии защиты не придумаешь. Ну хорошо. Допустим, он поскользнулся в ванной, снова лег в постель и умер. Но эта версия противоречит некоторым фактам. Во-первых, у него на лбу отпечаталось пробирное клеймо Пола Ривира.

Бойс принялся разглядывать фотоснимок президентского лба.

— Видно вроде бы отчетливо. Немного увеличим на компьютере… возможно, сделаем нерезким. Пригласим знакомых экспертов-дерматологов, сделаем… — Он хмыкнул. — Может, если показать снимок вверх ногами… Ну ладно, что-нибудь придумаем.

Он отшвырнул фотографию и оценивающе посмотрел на Бет.

— А ты хорошо выглядишь в последнее время.

— Спасибо, — сказала Бет деловым тоном.

— Ты поддерживаешь форму?

— По возможности. При чем тут это?

— Нет, я серьезно. Штангу поднимаешь? Тренируешься на бегущей дорожке? Занимаешься тай-бо, или как там это называется?

— Раньше четыре раза в неделю приходил тренер. А что?

— Присяжным будет интересно, способна ли ты поднять с пола и положить на кровать мертвого президента, — он заглянул в отчет о вскрытии, — в двести восемь фунтов весом. Я смотрю, за эти годы Бог Войны немного поправился. Какой у тебя вес?

— Сто тридцать восемь фунтов.

— Отбор присяжных начнется через четыре месяца. Пожалуйста, сбавь вес до ста двадцати.

— Хочешь, чтобы я выглядела так, будто потеряла аппетит? Репортеров не проведешь.

— Это не для репортеров. Это для присяжных.

— Обвинитель не преминет подчеркнуть, что я похудела после инцидента.

— А мы скажем: «Ах ты, свинья бесчувственная, конечно, она похудела! Она ведь потеряла мужа. Посмотри на нее, это безутешная вдова, а ты еще заставляешь ее пройти через весь этот ад».

— Я похудею.

— Всё имеет свою хорошую сторону — можно снова начать курить. Когда-то ты любила закурить после… в общем, потом. А эта Софи Уильямс, горничная, которая принесла тебе горячий завтрак, пока рядом остывал Бог Войны, она тебе симпатизирует?

— Симпатизирует? Наверно.

— Нет-нет, никаких «наверно». Когда эта чернокожая женщина будет давать показания в суде, сумеет ли она внушить преимущественно чернокожим присяжным, что ты замечательная, добрая, заботливая хозяйка, которая не забывает поздравлять прислугу с днем рождения и помнит, у кого сломал руку ребенок, а у кого только что умерла тетушка? В общем, делает то, что заботливые большие люди делают для маленьких людей?

— Надо подумать. Да. А знаешь, прозвище Леди Бетмак никогда… короче, это несправедливо. Я не стерва.

— Гм, гм!

— Никакая я не стерва, Бойс. Ну подумаешь — уволила несколько сотрудников Белого дома.

— За что ты их выгнала?

— Одну штатную сотрудницу — за то, что постоянно отсасывала у мужа в президентском самолете.

— М-да, он был настоящей головкой государства. И сколько сотрудниц ты уволила?

— За два с половиной года? Девять.

Бойс тяжело вздохнул:

— Вот тебе и версия, которую присяжные охотно примут за чистую монету. Ты не убивала мужа, несмотря на то, что он потягивал гостью в соседней спальне, а заодно и половину персонала, состоявшего на государственной службе. На самом деле он просто встал среди ночи, глубоко раскаялся в своем распутстве и, решив покончить жизнь самоубийством, шарахнул себя по лбу старинной плевательницей, а перед самой смертью лег, укрылся и подоткнул одеяло. Это же очевидно. Мы будем ходатайствовать о прекращении дела.

 

Глава 6

Бабетта Ван Анка была на виду у публики уже больше двадцати лет, со времени своего яркого дебюта в фильме «Дорого — и стоит того», в роли провинциальной домохозяйки, которая подрабатывает по ночам проституткой, чтобы содержать семью после того, как ее мужа, биржевого маклера, застрелил проводник пригородного поезда, огорченный его неверной информацией о состоянии курсов акций. Незадолго до смерти президента ее карьера начала клониться к закату. А теперь пресса уделяла ей больше внимания, чем когда-либо прежде.

Их «особые отношения» представляли собой неисчерпаемую тему для пространных газетных сообщений, чьи заголовки отличались то сдержанностью, как в «Таймс» («АКТРИСА ПРОВЕЛА 56 НОЧЕЙ В БЕЛОМ ДОМЕ», подзаголовок: «Муж, богатый финансист, тоже был в гостях — четыре раза»), то некоторой игривостью, как в бульварных газетах, продающихся в супермаркетах («БАБ С КЕНОМ: НОЧИ БЛАЖЕНСТВА»). На страницах одного из таблоидов приводились чьи-то слова: «Отшлепать бы за это развратницу Бабетту».

Бабетта жила в Бел-Эйр — богатом анклаве среди холмов, возвышающихся над Лос-Анджелесом, — со своим третьим мужем Максом Грабом, финансистом международного масштаба. Он консультировал некоторых султанов с изобилующих нефтью архипелагов Юго-Восточной Азии. Ходили слухи, что у него имеются, как говорится, «связи» среди влиятельных китайцев.

Особняк четы Граб–Ван Анка был большим даже по голливудским меркам. На участке имелись частный манеж для верховой езды и две вертолетные площадки — его и ее. В свое время строительство манежа вызвало многочисленные протесты. Когда соседи, недовольные планами взорвать половину склона одного из Голливудских холмов — чтобы освободить место, — подали жалобу, разразился скандал. Поскольку Бабетта была страстной защитницей окружающей среды — как, впрочем, и мира на Ближнем Востоке, — требовалась известная деликатность. Они наняли Ника Нейлора, который когда-то представлял интересы американской табачной промышленности.

Нейлор предъявил письмо от организации, которая обучала верховой езде умственно отсталых детей. В письме расточались похвалы чете Граб–Ван Анка за великодушное предложение неограниченного права пользоваться новым манежем. Взбешенные соседи так и не смогли заручиться поддержкой общественности, и пропагандистское наступление сорвалось.

Взрывные работы возобновили, манеж построили, после чего там появились люстры, а вместо опилок — ароматическая смесь из сухих цветочных лепестков: Макс Граб питал отвращение к запаху конских побочных продуктов. Как выяснилось, Макс питал отвращение и к умственно отсталым детям. Нейлор без лишнего шума вручил представителям упомянутой организации чек и короткое письмо с советом подыскать другое помещение для занятий. В том, что касается умения изворачиваться, супруги Граб–Ван Анка отнюдь не были дилетантами.

Но даже Ник Нейлор, многоопытный юрист, сотни раз налаживавший, казалось бы, безнадежно испорченные взаимоотношения с публикой, и тот пребывал в растерянности, не зная, как замять скандал, связанный с новой главной ролью Бабетты — ролью любовницы президента, или, по выражению одного бойкого на язык критикана, гостьи, облюбовавшей Линкольновскую спальню.

Макс любезно позволял жене поддерживать отношения с ныне покойным президентом. Его пылкая страсть к Бабетте давно сменилась любовью к более экзотическим развлечениям, входящим в прейскурант лучших лос-анджелесских борделей. Он даже построил на участке уединенное бунгало, которое прислуга тут же назвала «Насосной станцией». К домику вела отдельная подъездная аллея, и потому пышные процессии всемирно признанных талантов из заведения мадам Вики приближались и удалялись, не рискуя встретить по дороге неприветливую Бабетту, возвращающуюся с изнурительных съемок во второразрядных фильмах.

Макс пришел к выводу, что дружить с президентом Соединенных Штатов довольно приятно. Это явно производило впечатление на его заокеанских покровителей. Однако такого рода слава могла привести к катастрофе. Положение не выглядело бы столь угрожающим, возглавляй он какое-нибудь акционерное общество, зарегистрированное на Нью-йоркской фондовой бирже. Но Макс был предпринимателем со «связями» в не совсем обычных кругах. И вот, когда жена стала пользоваться дурной славой, он обнаружил, что подробности его некогда тайных коммерческих сделок сделались главной темой вечерних выпусков теленовостей. Это отнюдь не привело его в восторг. Не приводило его в восторг и то, что за воротами «Висячих садов», их поместья, надолго расположились лагерем больше трех десятков телеоператоров. Слава богу, имелась вертолетная площадка. Не радовали его и визиты агентов ФБР и Секретной службы, да и этих угрюмых рабов из Министерства юстиции. Стремясь уладить это дело, он нанял всех адвокатов Лос-Анджелеса.

* * *

— Какую бы стратегию мы ни избрали, — заговорил Ник Нейлор, так и не притронувшись к салату из омаров с эстрагоном, — нам нужно действовать в полном соответствии с теми показаниями, которые Бабетта будет давать в суде.

Денек в Бел-Эйр выдался чудесный — прохладный и безоблачный. В саду сверкали на солнце розочки гибискуса, бугенвиллеи и джакаранды, отовсюду доносилось нежное пение колибри, производящих потомство. И все же Ник, Бабетта и Макс сидели в доме. Охота есть под открытым небом, в патио, пропала у супругов Граб–Ван Анка еще в тот день, когда репортеры из низкопробной телепрограммы «Время криминала» направили на Бабетту с Максом параболические микрофоны дальнего действия, а они как раз завтракали на свежем воздухе, обзывая друг друга такими словами, каких не найдешь на стандартных открытках, выпускаемых ко дню святого Валентина.

— И тем не менее, — продолжал Ник, — нам нужно произвести определенное впечатление на публику.

— Какое впечатление? — спросил Макс. — Что она с ним не трахалась?

— Макс! — сказала Бабетта.

Ник не унимался:

— Мне бы хотелось, чтобы в прессе как можно скорее появились статьи о многих других аспектах деятельности Бабетты. К примеру, о ее поразительных успехах на ниве благотворительности.

— О помощи инвалидам и слабоумным, что ли?

— Ну, в том числе.

— Я так и знал, что всё это выйдет нам боком.

— Вы с Бабеттой пользуетесь огромным влиянием среди сторонников перемен на Ближнем Востоке, — мужественно продолжал Ник. — Ваши пожертвования, больница, ваша компания, которая великодушно, со значительными скидками, снабжает израильскую армию пакетами «Сайдуайндер» и кассетными бомбами, сборные дома для поселений на Западном берегу, Бабеттин «Концерт в защиту мира» в Иерусалиме.

— Мир! — фыркнул Макс. — Публика опять бросалась камнями — просто рок какой-то. Ну да, это был рок-концерт. — Вновь фыркнув от смеха, он принялся набивать и без того полный рот омарами с авокадо. — Хорошо сказано. Рок-концерт. А ведь до этого должен был додуматься ты. Ты же у нас мастак словами играть.

— Всемирно известная кинозвезда и певица, готовая подвергать себя опасности ради того, чтобы собрать арабов и евреев вместе…

— Они собрались вместе. И попытались убить друг друга.

— Куда важнее то, что концерт стал вехой… — в чем? — … в борьбе Бабетты за дело мира.

— Я бы не стал акцентировать внимание на этом концерте.

— Но…

— Ей нужен был концерт, а израильтяне — до лампочки. Мне пришлось заплатить этому поцу министру четверть миллиона вперед только за то…

— Макс!

— Про концерт забудь. Поверь мне на слово. Тебе совсем ни к чему, чтобы эти стервятники пронюхали про концерт.

Застекленные двери задребезжали от шума вертолета.

— Это один из ваших? — спросил Ник.

Макс вытер подбородок, на котором минут двадцать назад повисла капля эстрагонового майонеза, и раздраженно швырнул салфетку на стол. Это был один из немногих эффектных жестов, позволительных могущественным людям.

— Осточертели мне эти треклятые вертолетчики. Неужто, черт подери, в этой стране больше не осталось места для частной жизни? Всё, перебираюсь на остров, — объявил Макс.

— На остров? — переспросил Ник.

— Это тебя не касается. И никого не касается.

— Остров у берегов Панамы, — сказала Бабетта.

— Не рассказывай про остров. Господи, ты же обо всем рассказываешь! Потому мы, собственно, и влипли в эту историю. Что прикажешь сделать, удалить тебе язык хирургическим путем?

— Макс, — сказал Ник, — я не собираюсь никому рассказывать о твоем острове. Но какое сложится впечатление, если ты удалишься на какой-то остров и предоставишь Бабетте расхлебывать всю эту кашу?

— Она ведь эту кашу и заварила. Вот пускай и расхлебывает.

— Раньше островом владел шах Ирана, — сказала Бабетта. — А Макс купил его у шаха. Точнее, у жены. После того как он…

— Ты что, «Архитектурный справочник»? Заткнись.

— Макс, — сказал Ник, — ты не мог бы удрать куда-нибудь в другое место?

— А что ты имеешь против иранского шаха?

— Лично я — ничего, но…

— Послушай, я пятнадцать лет вел с иранским шахом торговые дела. Танкеры, нефть, икра, вертолеты, обмундирование для армии — лучшая военная форма в Юго-Западной Азии. Видел когда-нибудь фотографии его генералов?

Ник вздохнул:

— Они выглядели потрясающе, но…

— А первый большой торговый центр в Тегеране? Это я его построил. Иранский шах был благородным человеком. Может, не самым умным из мировых лидеров, с которыми мне доводилось встречаться, но с ним можно было иметь дело. А эти муллы? Попробуй, подкупи их бутылкой виски. Руку отрубят. А жаль. Прекрасная была страна. У меня было много друзей. Где-то они теперь? Трагедия. Мне даже говорить об этом больно.

— И все-таки я должна туда выбраться, — сказала Бабетта.

— В Иран? Тебя же там живьем съедят.

— Нет, на телевидение. Выбраться на телевидение. Это же просто смешно. Конни Чан, Барбара Уолтерз, Диана Сойер умоляют меня дать интервью. А я даже не могу им перезвонить? Какой в этом смысл? Мне нужно выступить по телевидению.

— Право же, я бы дождался окончания процесса, — сказал Ник.

— Адвокаты не велели давать интервью, — сказал Макс. — И ты не будешь их давать.

— Но я не стала бы говорить об этом деле. Я поговорила бы о Ближнем Востоке, о Киотских протоколах.

— Думаешь, им не терпится услышать твое мнение по поводу сектора Газа и автомобильных выхлопов? Может, хоть ты ей объяснишь? Они хотят поговорить с тобой о том, как ты ублажала президента.

— Ты никогда не принимал меня всерьез.

— Разве я не оплатил твой мирный концерт? Разве не плачу за услуги этих, как ты их там называешь — консультантов по ценным бумагам? — Макс повернулся к Нику. — Она, видишь ли, обзавелась консультантами по ценным бумагам. На мои деньги. Одна из них — лесбиянка.

— Никакая она не лесбиянка.

Макс закатил глаза.

— Не важно. Двести штук в год за троих. А знаешь, чем они занимаются? Читают газеты и составляют для нее «резюме», чтобы она усвоила разницу между Вест-Банком и банкоматом.

— Я дружу с самим Шимоном Пересом!

— Чудесно. Пригласи его к нам на ужин. А разве я не оплачиваю ее путешествия в Давос на моем самолете? Она, видишь ли, каждый год летает в Давос. Вещать! А потом возвращается и говорит, что мы должны выступать за освобождение слаборазвитых стран от уплаты долгов. Кому освобождение от долгов, а кому и оплата ее счетов.

— Прости! Прости за то, что я занимаюсь проблемами глобального потепления, голода и мира, пока ты скупаешь все поля для гольфа в Аризоне для султана Брунея.

— А где десерт? Я хочу десерт.

— Ты никогда не мог смириться с тем, что Кеннету Макманну небезразлично мое мнение о положении на Ближнем Востоке. Он ценил мой вклад.

— Вклад? Единственный вклад, который был ему нужен наедине с тобой, — это вложить свой…

— Молчал бы уж! Со своими-то эскорт-услугами. Знаешь, сколько он истратил за прошлый месяц по счетам «Американ Экспресс»? Я видела. Двадцать восемь тысяч долларов. Он переводит деньги в чеки «Американ Экспресс» и получает скидку. Ловко, да? Мистер Гениальный Финансист Международного Масштаба!

В такие моменты Ник начинал тосковать по тем не столь трудным временам, когда он выступал по телевидению с опровержением самых последних медицинских доказательств того, что курение вредит здоровью.

— Пожалуй, лучше я приду к вам через денек-другой с конкретными предложениями.

* * *

Перри Петтенгилл с Бойсом лежали в постели в Бойсовой квартире на Пятой авеню — в квартире с видом на Центральный парк, Нью-Джерси, Пенсильванию, Калифорнию и Тихий океан. На обоих ночных столиках горели ароматические свечи. Перри была в короткой кружевной ночной сорочке кремового цвета, без трусиков, и длинных, до бедер, чулках из натурального шелка. Ее тело источало легкий аромат духов «Произвол».

Узнав, что Бойс будет защищать Бет Макманн, Перри пришла в восторг, но потом ее стали терзать сомнения. Бет Макманн — бесспорно, женщина привлекательная. Они с Бойсом были обручены. Давным-давно, правда, но все же…

Поэтому вечером, после записи программы «Судейский молоток», Перри сразу вернулась в квартиру Бойса, чтобы успеть как следует подготовиться к его прилету последним рейсом из Вашингтона. Уже давно был готов ужин — его любимые linguine alia vongole, с крошечными моллюсками, которых еще утром, ни свет ни заря, купил Фун, Бойсов дворецкий-повар-консьерж, — с бокалом охлажденного, бодрящего «Орвьенто». Бойс позволял себе один бокал вина за вечер, а когда вел дело в суде — не пил ни капли.

Звучал компакт-диск Билли Холидей, за окном расточительно сверкал огнями Манхэттен. За ужином Перри сбросила туфлю, погладила Бойса по лодыжке пальцами затянутой в чулок ноги и замурлыкала по-кошачьи, намекая, что им давно пора в кроватку. Потом — ненавязчивые ласки по дороге в спальню, где уже горели свечи и была разобрана постель — батут Эроса, обиталище блаженства.

Перри забежала на минутку в гардеробную, чтобы перевоплотиться в девицу из «Плейбоя», и какие же звуки послышались из спальни, когда она наносила последние штрихи — по капельке «Произвола» на внутренние поверхности бедер? Стоны нетерпения? Нет. Шум телевизора.

Войдя, она уже выглядела достаточно сексуально, чтобы вызвать эрекцию у трехтысячелетней египетской мумии — а Бойс лежит себе на кровати с пультом в руке, даже обувь не сняв, и переключает каналы.

Начался «Судейский молоток». По крайней мере, он смотрит ее передачу. В тот день ей давал интервью К. Бойден Грей, известный вашингтонский адвокат — человек очень высокого роста, — который работал юрисконсультом Белого дома при предыдущей администрации. По его словам, он был рад, что при нем ничего подобного не случилось.

Бойс стал переключать дальше. Перри глазам своим не верила. Он нажимал на кнопку, пока не нашел «Шоу Джеральдо Риверы». Джеральдо. Ее конкурент.

В гостях у Джеральдо были Барри Стратт, Билл Хауэрз и Алан Крадман — нечестивая троица судебных адвокатов. Каждый мнил себя лучшим представителем своей профессии.

Четвертым гостем, сидевшим не в студии, а у себя на юридическом факультете Гарварда, был Эдгар Бертон Твимм, всезнайка в неизменном твидовом костюме, все еще дожидавшийся, когда какой-нибудь президент выдвинет его кандидатуру в члены Верховного суда. Его участие в передаче заключалось в том, чтобы вставлять серьезные замечания да беспокойно ерзать на стуле, когда остальные гости позволяли себе вызывающие высказывания.

Перри все стояла — ни дать ни взять Афродита в шелках. А что же Бойс? Он попросил ее принести содовой воды. Со льдом.

Это поставило ее перед выбором: то ли пойти на кухню и попутно вызвать эрекцию у Фуна, то ли сначала надеть халат. Она уже так разозлилась, что готова была одеться полностью и уйти. Но увидев, как внимательно смотрит Бойс на Эдгара Бертона Твимма, который, то и дело многозначительно хмыкая, советует «не выплескивать вместе с водой и Четвертую поправку», Перри подумала, что он вряд ли заметит ее отсутствие.

Они встречались уже полгода. Когда Бойс вел дело в суде, он вообще ничего не замечал — хоть обливайся бензином и спичку зажигай. Но ведь процесс еще даже не начался.

Ну что ж, это Бойс Бейлор, а она — напористая телеведущая, украшение Юридического канала. Он только что согласился участвовать в процессе тысячелетия, и это ее верный шанс стать звездой.

Сделай глубокий вдох. Принеси ему его (треклятую) воду со льдом.

Когда она направлялась к выходу, слово взял Алан Крадман. Алан Крадман, знаменитый адвокат из Сан-Франциско, в последнее время был весьма популярен. Он только что добился оправдания очередного клиента, баскетболиста одной из команд НБА, который после трехдневного кокаинового загула свалился на своем «Лексусе» с разведенного моста через береговой фарватер, разворотив верхнюю палубу яхты, как раз проходившей створ моста. Два человека погибли, и еще четверо получили увечья. Крадман утверждал, что его клиент — «замечательный человек».

Крадман сообщил Джеральдо, что он, Алан Крадман, старается не привносить эмоции в свои взаимоотношения с клиентами, однако это не всегда возможно.

— Остается лишь догадываться, — сказал он, — каким образом отразится на действиях Бойса Бейлора тот факт, что он был обручен со своей клиенткой, а она его бросила.

Перри сказала:

— А я думала, это ты ее бросил.

Бойс хмыкнул.

Уильям «Биллборд» Хауэрз, жизнерадостный юрист из Мемфиса, штат Теннесси, сказал, что в суде Бойс, вероятно, выставит Бабетту Ван Анку настоящей «вавилонской блудницей». Тут Эдгар Бертон Твимм негромко откашлялся и выразил озабоченность в связи с наличием телекамер в залах судебных заседаний.

Барри Стратт в свое время произвел сенсацию, добившись санкции суда на эксгумацию тела Ли Харви Освальда, убийцы президента Кеннеди, в результате которой было окончательно и бесповоротно, раз и навсегда установлено… что абсолютно ничего не ясно, однако Барри праздновал триумф. По его словам, со стороны Бейлора было бы стратегически неправильно пытаться подвергать сомнению показания агента Секретной службы Вуди Бернама, который утверждал, что в ту ночь случайно услышал, как ссорятся президент и первая леди. Барри сказал, что присяжные города Вашингтона, округ Колумбия — условная фраза, с недавнего времени означавшая «преимущественно чернокожие», — склонны уважать Секретную службу, и им это не понравится.

Джеральдо объявил перерыв на рекламу. Перри пошла за содовой со льдом. Когда она вернулась, на экране снова был Джеральдо. Бойс храпел. Она подумала, не охладить ли ему промежность ледяной водой, потом легла в постель и вновь переключила телевизор на собственную передачу.

 

Глава 7

Бойс и Бет сидели рядом перед односторонним смотровым зеркалом и наблюдали, как по другую сторону зеркального стекла Бойсова команда социологов инструктирует фокус-группу из семидесяти человек перед началом опроса.

Как правило, Бойс не приглашал своих подзащитных на подобные собрания. Зачастую они и сами не могли бы принять приглашение, поскольку сидели в тюрьме. Но Бет попросила разрешения присутствовать. Казалось, ей и вправду не терпится узнать, что о ней думают люди.

Опрос начался. В его предварительной части руководитель зачитал вслух ряд утверждений, касающихся Бет. Участники группы нажимали на кнопки находившихся перед ними консолей. Степень искренности их реакции определялась при помощи нательных датчиков, регистрировавших уровень потовыделения, частоту дыхания и пульса. Первый вопрос звучал так: «Верите ли вы в то, что Бет Макманн убила мужа?»

Бет взглянула на экран компьютера, стоявшего перед Бойсом. Вверх пополз огненно-красный электронный столбик. Над ним появилось число 88,32.

— Неужели это…

— Это, — сказал Бойс, — наша отправная точка.

* * *

Спустя три с половиной часа, после того как последнего участника освободили от датчиков, поблагодарили, вручили ему чек и напомнили, что он подписал имеющее законную силу обязательство хранить в тайне даже сам факт проведения опроса, вид у Бет был такой, словно ее только что приговорили к смерти.

— Думаю, нам обоим не помешало бы выпить, — сказал Бойс.

Бет устало кивнула. Они направились к Бойсу, в его гостиничный номер-люкс.

Впервые с тех пор, как Бойс взялся за это дело, он испытывал к Бет чувство жалости. В свое время ее выступления перед многочисленной публикой заканчивались громом аплодисментов. И вот теперь она всего за несколько часов узнала, что в группе из семидесяти человек большинство считает ее убийцей и вдобавок — коварной, властолюбивой стервой, манипулирующей людьми. Перед ним, уставившись в стакан скотча, сидела не стальная леди Бетмак, а перепуганная женщина, которой грозила смертная казнь.

— Я старалась быть хорошей первой леди. Проталкивала законодательные инициативы насчет охраны детства, льготных рецептов на лекарства для пожилых людей, защиты окружающей среды, да и многого другого.

— Знаю, — сказал Бойс. — Эти ублюдки должны благодарить тебя, а не злобствовать только из-за того, что ты прикончила их президента.

Бет в ужасе посмотрела на него.

— Ну что, может, перестанем жаловаться на судьбу и перейдем к делу?

Она кивнула:

— Согласна.

— Сегодня мы узнали кое-какие плохие новости. Но при этом узнали и хорошие. Многие участники нашего опроса, по крайней мере мужчины, — Бойс взглянул на экран своего ноутбука, — считают, что президент и все члены правительства тебя ненавидят. И это меня очень радует.

— Неужели?

— Да. Это поможет нам добиться потрясающих успехов.

— Какие еще радостные новости?

— Две трети считают последний фильм Бабетты Ван Анки паршивым. Тот, где она играет израильтянку, командира танка. А вот ты пользуешься очень большой популярностью среди некоторых демографических групп. Мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока девяти лет хотят заняться с тобой оральным сексом.

— Зачем вообще задавать такие вопросы? Это же оскорбительно.

— Было бы оскорбительно, если бы они этого не хотели.

— Почему… — Бет покраснела… — выбран именно этот способ?

— Согласно результатам наших исследований, девяносто семь процентов гетеросексуальных мужчин хотят заниматься сексом с привлекательными женщинами. Впрочем, от этой информации нам никакого проку. Но вот заниматься оральным сексом — активным оральным сексом — мужчины хотят только с женщинами, которые пленяют их как-то особенно. С точки зрения защиты, это очень хорошая новость.

— Даже не знаю, как расценить эту информацию.

Бойс вывел на экран новые данные.

— Нам не удалось охмурить владельцев домашних животных. Им не понравилось то, что у вас в Белом доме не было собаки.

— Хочешь, чтобы я сейчас пошла и купила овчарку?

— Мы могли бы купить тебе щенка, но, кажется, уже поздно. Гомосексуалистам ты нравишься, особенно активным лесбиянкам.

— Я пользуюсь успехом среди активных лесбиянок?

— Они тебя любят. Вероятно, за то, что ты проломила мужу башку плевательницей.

— Я этого не делала!

— Не важно. Мы еще получим результаты более глубокого анализа этих данных. Среди бывших военных мы популярностью не пользуемся. Совсем. Впрочем, ничего удивительного, ведь ты… ведь они думают, что ты убила одного из самых известных в стране героев войны. Кстати все — даже активные лесбиянки — считают, что во время похорон на Арлингтонском кладбище ты пролила маловато слез.

— А что я должна была делать — начать причитать и рвать на себе волосы? Сигануть вслед за гробом в могилу?

— Если бы ты позвонила мне вовремя, а не разыгрывала из себя миссис Зачем-мне-адвокат…

— Хватит об этом.

— …перед похоронами я бы натер твои темные очки луковым соком.

— Это ужасно.

— Была у меня одна клиентка, так она пристрелила мужа из двенадцатикалиберного дробовика «Пэрди» — ружья за сорок тысяч долларов, — в гостиной, на глазах у гостей, на белом ковре…

— Не желаю этого слышать.

— О-о, вот это была крутая особа, просто бандитка. Твердая как скала. Про нее сняли фильм — с Сигурни Уивер в главной роли. Она проделала в муже две дыры величиной с грейпфрут, потом перезарядила ружье и давай снова палить. А на похоронах — тушь потекла у нее с ресниц… прямо в ложбинку бюста.

— Я не слушаю.

— Лучше всего — красный лук. Не белый. Мы упирали на временную невменяемость. Присяжные совещались меньше двух часов. Не прошло и трех лет, как ее выписали из психиатрической лечебницы. Она профессиональная теннисистка, живет в Бока Ратоне. Кстати, я хочу, чтобы на процессе ты была в черном.

— Не будет ли это выглядеть чуточку нарочито?

Бойс пожал плечами:

— Я же не прошу тебя надевать паранджу. Слушай, большинство женщин в Нью-Йорке ходят в черном, а ведь они убивают своих мужей только в мечтах.

Он нажал на клавишу.

— А эти цифры имеют отношение к политике покойного президента. Некоторые из них могут нам пригодиться. Афроамериканцы недовольны последней утвержденной им кандидатурой в члены Верховного суда, к тому же он критиковал его преподобие Боунза за то, что тот нажил дитя любви с руководительницей своего церковного хора и вдобавок добился снижения подоходного налога в связи с появлением иждивенца.

— Вчера Боунз опять звонил, — сказала Бет. — Хочет прийти помолиться вместе со мной.

— Ничуть не сомневаюсь. И меня еще зовут Наглецом.

На экране появились новые цифры.

— Они считают, что твой покойный муж был мягким человеком, не способным на решительные действия. Ты, кажется, где-то выступала по этому поводу, да? Вы с ним разошлись во мнениях. Это что, был обычный спектакль про доброго копа и злого копа, который вы разыгрывали вдвоем, чтобы избежать протестов со стороны черных избирателей, или ты и вправду говорила серьезно?

— Пошел к черту, Бойс.

— Извини за цинизм. Я думал, вы с ним заключали и другие соглашения, не только насчет того, что ему нельзя потягивать актрис, когда ты дома.

— Раньше ты таким не был.

— Да, ты права. По правде говоря, я был довольно доверчив. Потом меня обманула женщина, которой я доверял. Поэтому я больше не питаю иллюзий в отношении людей. Я не только ожидаю от них самых гнусных поступков, но и требую таковых. Не случится ли так, что в суде — под присягой — какой-нибудь штатный сотрудник Белого дома не оценит по достоинству, а то и подвергнет сомнению искренность твоего публичного выступления против мужа по вопросу расовых квот?

— Вот, значит, какого ты мнения обо мне?

— Свидетель, отвечайте, пожалуйста, на вопрос.

— Нет. Может, это покажется тебе удивительным, но я говорила от чистого сердца.

— Нечасто мне попадаются такие принципиальные клиенты.

 

Глава 8

За три дня до отбора присяжных Бойс составлял свое семьдесят четвертое предварительное ходатайство в суд — личный рекорд, — на сей раз об исключении отпечатков пальцев Бет на плевательнице Пола Ривира из совокупности улик на том основании, что добровольное согласие на снятие отпечатков пальцев, данное ею агентам ФБР, содержит признаки «грубейшего и вопиющего» нарушения Четвертой поправки к Конституции — о запрещении необоснованного обыска. Это была безумная затея, но в голове у Бойса уже рождался замысел предварительного ходатайства номер семьдесят пять, исходящего из еще более смелой посылки: следы французского увлажняющего крема в отпечатках пальцев произведут неблагоприятное впечатление на присяжных, которые полагают, что первая леди Америки должна пользоваться косметикой и средствами ухода за кожей исключительно американского производства.

Телевизор был включен. Бойс изредка поглядывал на экран.

— Добрый вечер, — сказала Перри Петтенгилл — в облегающем свитере и своих неизменных очках, — в эфире «Судейский молоток». Сегодня у меня в гостях один из выдающихся американских судебных адвокатов — Алан Крадман. Добро пожаловать.

Алан Крадман и в самом деле был превосходным адвокатом, одним из лучших, однако даже в своем почтенном возрасте — далеко за сорок — он по-прежнему вел себя как надоедливый двенадцатилетний мальчишка, требующий, чтобы его признали самым способным учеником в классе. На юридическом факультете поговаривали, что он принялся тянуть руку вверх, едва покинув утробу матери. Крадман добился оправдания некоторых наиболее отвратительных представителей рода людского, но при этом, отказываясь пожимать плечами и заявлять, что просто отстаивал незыблемость закона и прав, гарантированных Конституцией, каждый раз упорно продвигался на совершенно излишний шаг вперед и, представ перед телекамерами, объявлял своего ухмыляющегося клиента, на чьих башмаках еще не высохла кровь жертвы, «абсолютно невиновным». Даже коллеги, которые всю жизнь защищали людское отребье и после этого ни на минуту не лишились сна, и те качали головами от удивления, слушая поразительные торжественные заявления Алана Крадмана в защиту своих клиентов. Неужели он действительно убедил себя в их невиновности? Не может быть. Слишком умен. Наверняка дело обстоит несколько сложнее: жизненный опыт позволяет ему беззастенчиво лгать, не боясь прогневить Бога. На сей счет никто не заблуждался, но пресса была в восторге. Всё это страшно нравилось ведущим телевизионных ток-шоу. Телефоны в студии раскалялись от звонков. Да и Алану Крадману всегда удавалось выкроить время, чтобы выступить по телевидению — в любой передаче, с комментариями на любую тему. Если бы его пригласили на Метеорологический канал порассуждать о правовых аспектах систематического образования области низкого давления над Небраской, он тут же согласился бы — при условии, что за ним пришлют лимузин. Человек маленького роста, он нуждался в больших автомобилях.

Крадман ненавидел Бойса Бейлора по четырем глубоко субъективным философским причинам. Во-первых, Бойс спас от наказания больше людей, виновных в преступлениях, чем он. Во-вторых, Бойс был богаче. В-третьих, Бойс был выше ростом и обладал более приятной наружностью. В-четвертых, его избрала своим защитником Бет Макманн.

Разговор с Бет он заказал меньше чем через час после сообщения о том, что ее подозревают в убийстве мужа — а она ему не перезвонила. Такого с Аланом Крадманом не случалось уже лет двадцать. Кем она себя возомнила? Так что теперь он презирал и ее. Ночами он лежал не смыкая глаз и с наслаждением рисовал в воображении, как старшина присяжных объявляет: «Виновна!» Он представлял себе, как искажается от потрясения ее лицо, как ее выволакивают из зала суда. Представлял, как, одетая в ярко-оранжевую тюремную робу, вырывается она из рук палача, делающего смертельную инъекцию, и кричит: «Позовите Алана Крадмана!»

— Спасибо, Перри. Всегда рад здесь бывать.

Перри недолюбливала Алана Крадмана по одной глубоко субъективной философской причине. В первые дни существования «Судейского молотка» она пригласила его на передачу, а он стал обращаться с ней не как с бывшей помощницей окружного прокурора, а как с глупой блондинкой. В ходе разговора он с важным видом сообщил ей, что она «абсолютно неправильно истолковала скрытый смысл» дела «Плесси против Фергюсона». После передачи он пригласил ее к себе в номер — дорогой люкс в гостинице «Сент-Реджис», оплаченный «Судейским молотком», как и прокат лимузина, — выпить по стаканчику. Перри пришла лишь с одним намерением. За выпивкой, пока Крадман разглагольствовал о своем величии, она сидела напротив, раздвинув бедра как раз настолько, чтобы создать мимолетное впечатление о рае под мини-юбкой. Приведя Крадмана в состояние мучительного возбуждения, она взглянула на свои часы, заявила, что опаздывает, и удалилась, позволив ему гасить свой пыл любыми подручными средствами.

По мере того как рос рейтинг «Судейского молотка», отношение Алана Крадмана к Перри становилось все менее снисходительным. Теперь он обращался к ней так, словно она была судьей Верховного суда.

На сей раз Перри пригласила его на передачу потому, что злилась на Бойса. Бойс отказывался предоставлять ей подробные сведения о ходе дела.

— Каковы, на ваш взгляд, шансы защиты на данном этапе?

— Мне бы не хотелось задним числом обсуждать действия Бойса Бейлора, — соврал Алан Крадман, — но, откровенно говоря, меня удивляет то, что он не сколотил первоклассную команду. В его распоряжении только коллеги из собственной фирмы, большей частью люди молодые. Нет нужды напоминать вам, что это очень сложное дело. Даже я счел бы это дело сложным. И я ни в коем случае не стал бы браться за него в одиночку. Поэтому в его, видимо, твердом намерении вести защиту самостоятельно я усматриваю либо необыкновенную смелость, либо браваду, либо и то и другое.

— Вас признаю́т лучшим представителем данной профессии. — Она знала, что эти слова приведут Бойса в ярость. — Но когда вы беретесь за дело такого масштаба…

— Перри… — Алан Крадман улыбнулся — не самое приятное зрелище на свете, — …при всем уважении, дела такого масштаба история не знала еще никогда.

— …вы, как правило, берете в партнеры других выдающихся адвокатов. Это же не значит, что вы хотите сказать: в одиночку я с этим делом не справлюсь. Да?

— Совершенно верно. В деле Джей-Джея Бронко, как вы, конечно, помните, нас было… сколько?.. шестеро. Ведущим адвокатом был, разумеется, я, а Барри Стратт занимался у меня пятнами крови, Ли Верманн отвечал за образцы волос, Кайл Кутс, который, как вам известно, является крупнейшим специалистом по ножевым ранениям… он написал книгу… короче, у нас была хорошая, сплоченная команда. И справедливость, разумеется, восторжествовала.

— Кстати, как продвигаются поиски настоящих убийц?

— Я… там… насколько мне известно, они продолжаются. А что касается дела Макманн, меня все-таки очень удивляет то, что Бойс Бейлор, похоже, полон решимости вести его самостоятельно. Наверняка у него имеются свои соображения.

* * *

Бет тоже смотрела. Ей давно хотелось узнать побольше о Перри Петтенгилл.

Слушая Алана Крадмана, которого Бет терпеть не могла с тех пор, как он заявил, выступая по телевидению, что Джей-Джей Бронко «на сто тысяч процентов невиновен» в зверских убийствах, она убедилась в правильности своего решения не перезванивать ему, принятого в первые дни всего этого кошмара. Но при этом в Бет говорил и юрист, не позволявший отмахнуться от того факта, что перед ней — сам Алан Крадман, весьма одаренный адвокат. Конечно, она понимала, что он явно завидует Бойсу, и все же его критические замечания заставляли ее задуматься о том, почему Бойс так упорно стремится вести дело самостоятельно. Она уже спрашивала его, почему он не набирает команду из лучших адвокатов страны. Он отвечал, что не хочет ошеломлять присяжных чересчур большим количеством дорогих костюмов. Когда она спросила в четвертый раз, Бойс обиделся и напомнил ей, что всем распоряжается он. Втайне Бет считала, что возможны два варианта: либо он изображает из себя воина-одиночку, готового в честном бою разбить превосходящие силы противника, чтобы вновь покорить ее сердце; либо хочет проиграть процесс, чтобы наказать ее за то, как она с ним обошлась. Ей не нравились оба сценария, хотя предпочтение она отдавала первому.

 

Глава 9

Если составление списка присяжных в деле «Соединенные Штаты против Элизабет Макманн» представлялось задачей нелегкой, то вопрос выбора подходящего судьи был связан с трудностями особого рода. В Окружном суде федерального округа Колумбия работали тринадцать штатных судей. Четверым пришлось взять самоотвод, поскольку на судейскую должность их назначил покойный президент Макманн. Еще двоим пришлось отказаться, поскольку их назначил предыдущий президент, проигравший Кену Макманну на выборах. Один сказал партнеру по гольфу у седьмой лунки гольф-клуба «Неопалимая купина», что президент «получил по заслугам», и их разговор подслушал мальчик, подносящий клюшки. Мальчик продал цитату таблоиду «Нэшнл перспайер» за десять тысяч долларов. Судью с поля! Еще один судья когда-то, давным-давно, заседал вместе с Бойсом в одной из комиссий на съезде Ассоциации судебных адвокатов и во время дискуссии на тему «Как добиться оправдания Гитлера: пересмотр стратегии защиты на Нюрнбергском процессе» назвал Бойса «самым гнусным человеком на нашей планете».

Журналисты усердно рылись в стенограммах судебных заседаний и биографиях оставшихся судей, пытаясь отыскать драгоценные самородки грешков, вкрапленные в их прошлое. Один судья, недавно окончивший колледж, в студенческие времена работал летом у конгрессмена, который настойчиво утверждал, что мужу Бет в плену промыли мозги, и открыто называл его «макманьчжурским кандидатом». Фамилию судьи вычеркнули. Другой протестовал против войны во Вьетнаме, на которой так храбро сражался президент Макманн. Вычеркнули. Еще у одного пришлось отнять судейский молоток после сообщения о том, что двадцать пять лет назад он ходил на «свидание вслепую» с Бабеттой Ван Анкой, которая тогда звалась еще Гертрудой Гиммельфарб. В это время один мрачный юморист из газеты «Вашингтон пост» написал, что будет куда как проще вывести Бет из здания суда через черный ход да и пристрелить.

В конце концов дело передали единственному оставшемуся судье. Это был Сильвестер Юмин, прозванный его коллегами «Голландцем». На судейскую должность его назначил за два месяца до этого президент Гарольд Фаркли. До той поры он был старшим партнером в известной вашингтонской фирме «Уильямс-Кендалл», специализировавшейся на судебных делах об импичменте и преступной халатности.

Голландцу Юмину было шестьдесят с небольшим. Он смотрел на всех сонным, но внимательным взглядом, а комплекцией, типичной для гурмана и знатока хороших вин, смахивал на Чеширского Кота. Благодаря его постоянно пополнявшейся коллекции «Шато Петрюс» обеды в «Судебном приказе», его особняке в штате Вирджиния, превращались в незабываемые события. Коллекционировал он и произведения искусства голландских мастеров — потому и получил свое прозвище.

Человек огромного ума, он начинал канцеляристом у великого юриста Поттера Стюарта в Верховном суде и за свою блистательную карьеру одержал множество ярких побед, защищая самых разных клиентов — от левых террористов с их зажигательными бомбами и знаменитых бейсболистов, нюхавших кокаин, до международных зерновых корпораций, обвинявшихся в использовании измельченных экскрементов насекомых для придания характерного хруста популярному детскому завтраку из дробленого зерна. Но он еще ни разу не вел процесс в качестве судьи, и вот в результате отсева непригодных выбор пал на него. Внезапно он стал самым знаменитым юристом в мире. Еще несколько недель, и его имя будет на устах у австралийских аборигенов и у рыбаков Сейшельских островов. Особой радости от столь неожиданно свалившейся на него славы он не испытывал. У него стали часто запотевать очки.

* * *

Первая из служебных обязанностей судьи Голландца Юмина в деле «Соединенные Штаты против Элизабет Макманн» заключалась в том, чтобы выразить беспокойство по поводу списка свидетелей, представленного Бойсом на рассмотрение суда. В списке значилась двести восемьдесят одна фамилия, в том числе начальника Секретной службы, директора ФБР, президента Соединенных Штатов и — что самое пикантное — заместительницы генерального прокурора, выступавшей в качестве обвинителя Бет. Как заметил один фельетонист, удивительно, что Бойс не вызвал в суд Пола Ривира, дабы тот засвидетельствовал подлинность плевательницы.

Атмосфера в кабинете судьи была напряженная. Сандра Клинтик, заместительница ГП — которая отнюдь не горела желанием поддерживать государственное обвинение на этом процессе, — уже опротестовала требование Бойса вызвать ее вдобавок в качестве свидетеля. Она так злилась, что избегала встречаться взглядами с Бойсом. Никогда еще, сказала она судье, не доводилось ей слышать о более ужасающем — если не варварском — попрании этических норм. В общем, это неслыханное оскорбление. Процесс еще не начался, а церемонии уже были отброшены.

— Адвокат?

Судья Голландец откинулся на спинку кресла, которое издало скрип дорогой кожи. Зная, что предстоящее тяжкое испытание потребует от него максимального напряжения сил, он решил говорить как можно более лаконично, даже придерживаясь дзенских принципов.

— Ваша честь, — сказал Бойс, улыбаясь так, словно собирался высказать самое разумное суждение со времен последнего закона Ньютона, — одним из исходных пунктов защиты будет то, что обвинение ab initio… — он повернулся к заместительнице генерального прокурора, — …простите, «с самого начала»…

— Я знаю, что это значит.

— Это латынь.

— Знаю.

— Я не был уверен, что латынь еще преподавали, когда вы…

— Ваша честь!

— Адвокат!

— Защита, ваша честь, будет в значительной степени основываться на том, что присутствующая здесь мадам заместительница…

— Моя фамилия Клинтик. Я не в борделе работаю.

Бойс фыркнул:

— Полагаю, это спорный вопрос.

— Ваша честь!

— Адвокат.

— Мы докажем, что мад… что заместительница генерального прокурора — всего лишь мельчайший винтик большой машины правительственного заговора, имеющего целью предъявить бывшей первой леди обвинение в убийстве и тем самым соблюсти исключительно узкопартийные интересы. Все доказательства беспочвенны. Хуже того — сфабрикованы. Я их развею в прах. А после этого посредством допроса свидетелей защиты и перекрестного допроса докажу, что мисс Клинтик и другие правительственные чиновники устроили заговор с целью распять Элизабет Макманн и принести ее в жертву на алтарь собственных честолюбивых замыслов. Я понимаю, ваша честь, что это страшное обвинение. Но я вынужден предъявить его, поскольку не вижу другого выхода.

Когда Бойс переходил к делу, он начинал говорить вычурным слогом девятнадцатого века.

Судья Юмин с трудом сдерживал улыбку. Он сосредоточил мысли на разорительной цене, которую только что выложил за свое последнее приобретение — натюрморт с грушей и угрем кисти Говингуса Кеккека (1606–1647).

— Я отказываюсь все это выслушивать, — сказала заместительница ГП, — и безусловно не намерена сидеть и выслушивать все это в суде.

Кресло под судьей Голландцем заскрипело.

— Может, позволите мне решать, чем мы будем заниматься в суде?

— Конечно, ваша честь. Я имела в виду…

Всё ясно. Бойс всегда старался вывести противника из себя и нащупать его слабые струнки до начала процесса. У этого противника они сразу бросались в глаза.

— Мне никак не приходит в голову прецедент, — сказал судья Голландец.

— Я тоже не могу припомнить прецедента, — заметил Бойс. — Исполнительная власть вступает в сговор с руководством главных правоохранительных органов страны с целью подставить овдовевшую супругу президента и таким образом скрыть собственные гнусные делишки и преступные замыслы.

— Спокойно, адвокат!

— Прошу прощения, судья. Забылся. Но во мне всё кипит.

— Дайте мне что-нибудь конкретное, довольно речей в духе Патрика Генри.

Бойс протянул ему папку, полную аккуратно подшитых газетных вырезок, отдельные строчки в которых были подчеркнуты яркими цветными карандашами.

— Как вам известно, миссис Макманн не была пассивной первой леди. Она не ограничивалась тем, что угощала чаем других жен и устраивала на лужайке перед Белым домом раздачу пасхальных яиц детям… правительственных чиновников.

Во время последней раздачи пасхальных яиц на лужайке перед Белым домом был замечен со своим выводком генеральный прокурор, отец пятерых детей.

Бойс продолжал:

— Бет Макманн была самой независимой первой леди в истории нашей страны. Кое-кого это не устраивало. При случае, как станет ясно из документов в этой папке, миссис Макманн открыто, хотя и всякий раз осмотрительно, критиковала ФБР и Секретную службу. Первых — за некомпетентность, проявленную, по ее мнению, при назначении человека со вторым именем Владимир руководителем контрразведывательных операций. Последних — за установившийся порядок приема на работу, который она считала дискриминационным. Мы будем настаивать, что эти две организации, явно сыгравшие решающую роль в том, что Бет Макманн незаслуженно оказалась на скамье подсудимых, задались целью отомстить ей посредством фабрикации доказательств ее виновности.

— Доказательства, адвокат, доказательства. Это всего лишь газетные вырезки.

— При всем уважении, ваши бюрократические препоны на пути моей клиентки — это классический случай «уловки двадцать два». Она не может представить доказательства, не вызвав своих обвинителей в суд, а вы не разрешаете ей вызвать их в суд, пока она не представит доказательства.

— Я приму это во внимание. Однако в интересах вашей клиентки я бы не стал складывать все яйца в одну лишь эту корзину. Что же до вызова президента для дачи показаний, представьте себе снежный ком. А теперь представьте себе тот же снежный ком в аду.

Бойс улыбнулся:

— Я целиком полагаюсь на мудрое решение вашей чести, основанное на глубоких познаниях.

 

Глава 10

Трудно представить себе зрелище более трогательное, чем полная комната вполне надежных в других отношениях людей, пытающихся увильнуть от выполнения гражданского долга, торжественно провозглашенного в Великой хартии вольностей одним из выдающихся завоеваний демократии. С другой стороны, какому здравомыслящему человеку захочется исполнять обязанности присяжного?

Процедура отбора присяжных для процесса «Соединенные Штаты против Элизабет Макманн» была особенно устрашающей. Когда будущие присяжные понуро, шаркающей походкой обреченных входили в зал судебных заседаний, большинство из них, едва завидев судью Юмина, Бойса и заместительницу генерального прокурора, принимались безмолвно молить: О, боже, нет — только не это дело!

Бойс и его консультант по подбору присяжных пристально всматривались в их лица. Нетрудно было определить, кого из них ужасает одна мысль о том, чтобы целый год прожить в каком-нибудь мрачном мотеле в обществе семнадцати «товарищей по несчастью».

А некоторые так и сияли от восторга — то ли при мысли о том, что войдут в историю, то ли в надежде на все эти выгодные сделки с книжными издательствами. «Присяжный номер пять: Моя история». Права на экранизацию — компании «Уорнер Бразерз» за семизначную сумму. В «Таймс» уже приводились слова одного ведущего нью-йоркского издателя о том, что книга, написанная первым же присяжным, выведенным из состава жюри, принесет автору доход по меньшей мере в миллион долларов. А вот присяжный, который выступит против всех остальных присяжных — не важно, за или против признания подсудимой виновной, — этот присяжный, заявил издатель, уже может начинать заливать бетоном фундамент любого дома своей мечты.

— Это дело об убийстве без смягчающих вину обстоятельств, — начал судья в первый день отбора присяжных. — То есть о преступлении, за которое предусматривается смертная казнь. Обычно рассмотрение подобных дел длится несколько месяцев. — Мужчины и женщины в дорогих костюмах принялись стонать с таким видом, словно жить им оставалось считанные минуты. — Но это дело необычное, и потому трудно что-либо предсказать. Возможно, суд продлится год. Возможно, дольше. В основном, — он искоса взглянул на Бойса, — по той причине, что защита представила на рассмотрение суда длинный список свидетелей.

Стоны, тяжелые вздохи, многие схватились за грудь, послышалось звяканье пузырьков с таблетками нитроглицерина.

Бойс и его консультант вглядывались в лица потенциальных присяжных. Консультанта звали Пинкут Влонко. Прежде чем заняться прибыльным делом — консультированием судебных адвокатов по вопросам подбора присяжных, — Пинки Влонко больше двадцати лет прослужил главным специалистом по психологическим портретам в ЦРУ. Его задача состояла в том, чтобы определять, кто из высокопоставленных сотрудников ЦРУ, по всей вероятности, продает секреты русским или китайцам; а кроме того — установить, кто такой Саддам Хуссейн в узкоспециальном смысле: то ли человек, страдающий болезненным нарциссизмом, то ли просто-напросто недоумок. Пинки работал с Бойсом на многих судебных процессах. Наделенные отменным чутьем, оба использовали его в качестве лучшего «радара» для отбора присяжных в практике судопроизводства. Психологией Бойс увлекся давно. После того как его бросила Бет, он получил степень магистра по прикладной психологии.

Они вдвоем составили анкету присяжного заседателя, пространную даже по их меркам. В ней было восемьсот вопросов. Номер 11: Вы голосовали за президента Макманна? Номер 636: Регулярно ли вы совершаете акт дефекации? За годы службы в ЦРУ Пинки пришел к выводу, что перебежчики и «кроты» — двойные агенты, — как правило, страдают запором.

Ранее по поводу анкеты разгорелся очередной жаркий спор в кабинете судьи Голландца. Мисс Клинтик, ЗГП, заявила, что это гнусность. Вслед за этим Бойс предъявил судье анкету, составленную личным социологом генерального прокурора много лет назад, когда тот безуспешно баллотировался на пост губернатора. В ней было сто двадцать вопросов. Он помахал ею перед носом у ЗГП. Стороны согласились на компромисс. Бойсову анкету сократили до шестисот пятидесяти вопросов. Примерно на такое количество вопросов они с Пинки и рассчитывали с самого начала. Бойс с детства усвоил одно важное правило: проси гораздо больше, чем нужно, и в конце концов получишь то, чего хочешь.

Допрос присяжных с пристрастием, приветливо, но безжалостно проведенный Бойсом, показали в прямом эфире по телевидению — судья Голландец решил, что запрет на трансляцию из зала суда чреват ненужными осложнениями, — после чего один критикан рискнул предположить, что Бойса устроит только жюри, состоящее из слепо-глухо-немых присяжных с коэффициентом умственного развития не выше семидесяти пяти. Ничего подобного, весело возразил Бойс. Он хочет только одного — «играть на ровном поле». Что предосудительного в желании отыскать присяжных, еще способных «мыслить самостоятельно, несмотря на то, что их ежедневно пичкают постыдными измышлениями, грязными инсинуациями и ложными обвинениями, состряпанными правительственными агентами по распространению сплетен и клеветы»? Если для комплектования непредубежденного жюри присяжных потребуется немного терпения, разве кто-нибудь станет протестовать?

«Немного терпения» потребовалось на четыре месяца.

 

Глава 11

— Жаль, ты этого не видела, — сказал Бойс. — Я думал, он пырнет меня голландским ножом для конвертов. Процесс предстоит занятный.

— Я рада, что ты весело проводишь время, — сказала Бет.

Бойс взял ее руки в свои.

— Я лишь пытаюсь подбодрить тебя.

Вид у Бет был отнюдь не бодрый. Она похудела, потеряв в весе столько, сколько велел Бойс. Стали более рельефными скулы, а в глазах появился тот лихорадочный блеск, что бывает у людей, мечтающих о булочке с орехами и изюмом, обильно обсыпанной крошками. Посмотрев на нее, Бойс вдруг почувствовал себя виноватым. Ему захотелось остановить кортеж, броситься в магазин и купить ей шоколадно-молочный коктейль.

— Как самочувствие, малыш?

— Отличное.

— Ты великолепно выглядишь — для женщины, которая полгода не ела.

Журналы дамских мод внимательно следили за изменением физического состояния Бет. «Вог» опубликовал статью под заголовком «Диета тысячелетия». В ней приводились слова ведущего голливудского «консультанта по эстетике», бывшего «гримера»: «Если убийство мужа может привести к таким результатам, тогда многим женщинам следовало бы подумать о том, чтобы взять дубинки и избить своих мужей до смерти».

Журнал «Вэнити фэр» посетовал: «Жаль, Натали Вуд уже нет в живых и она не может сыграть ее в кино. Эта прозрачная сексуальность, твердость духа, скрытая поволокой темных глаз, романтический ореол трагедии».

«Верайети» сообщил о том, что Кэтрин Зета-Джонс «горит желанием» сыграть Бет в кино. А кроме того — что Джо Эстерхаз, непомерно высокооплачиваемый кинодраматург с живописно растрепанными волосами, уединился в бунгало на острове Мауи и усиленно работает над седьмым вариантом сценария под названием «Плевательница».

Всё это Бойс старался скрывать от Бет. Ему было нужно, чтобы ничто не отвлекало ее внимания. Она опустила стекло окошка.

— Мэм! — сказал Хикок, агент Секретной службы, сидевший рядом с водителем. В последнее время Хикок очень нервничал. Участились угрозы убийства.

Бет не обращала внимания на агента. Влажный июньский воздух был напоен ароматом отцветающих плодовых деревьев. С осени минувшего года она по существу взаперти сидела в доме в Кливленд-Парке под неусыпным надзором репортеров, расположившихся лагерем, в котором никогда, даже во время рождественских каникул, не было меньше пятидесяти человек. Дом, построенный другом Джорджа Вашингтона, носил приятное название «Долина роз», но некий умник, выступая по телевидению, переименовал его в «Гламз» — в честь замка из «Макбета».

Бет оставила окошко открытым. Будь она проклята, если по дороге в суд ее лишат пары глотков свежего воздуха.

В Окружной суд федерального округа Колумбия, расположенный на углу Третьей и Конститьюшн, они ехали по Пенсильвания-авеню. Бет вспомнился январский день трехлетней давности, когда они с мужем, только что приведенным к президентской присяге, шли мимо этого места и махали руками ликующей толпе. Все эти приветственные возгласы привели бы в восторг любую чету. Но только не Макманнов. Накануне вечером, в Блэр-хаусе, Бет подняла трубку, чтобы позвонить, и услышала, как муж разговаривает по параллельному аппарату со знаменитой нью-йоркской светской дамой, любвеобильной женой миллиардера. Они планировали переспать днем в Нью-Йорке, в его гостиничном номере, пока Бет будет выступать на другом конце города, в здании ООН, на конференции, посвященной роли женщины в новом тысячелетии. Бет подумала, что роль женщины в новом тысячелетии, по-видимому, не очень отличается от роли женщины в тысячелетии прошлом: то и дело уступать место в мужниной койке другим.

Бет положила трубку, вошла в соседнюю комнату, взяла лампу и уже собралась было огреть ею мужа по голове, как вдруг картина, промелькнувшая в воображении, заставила ее остановиться — ей привиделось, как двенадцать часов спустя она стоит с Библией в руках и с обожанием во взоре смотрит на Кена, а тот приносит присягу — с перебинтованной головой. Она поставила лампу на место. А Кен самодовольно ухмыльнулся. Если Бет не плакала на похоронах мужа, то еще более бесстрастной она выглядела на его инаугурации.

Кортеж автомобилей уже остановился у парадного входа в здание суда. Это была идея Бойса.

— Так вот, — сказал он, — запомни, мы войдем туда как хозяева. Когда мы разделаемся с этими подонками, на скамью подсудимых пересядут они.

Бойс не очень-то в это верил, но начало любого процесса сродни выходу на поле в игре. Приходится «накачивать» игроков своей команды. Приходится накачивать и себя.

Туда съехалось столько машин со спутниковыми антеннами, что всё это смахивало на станцию слежения НАСА. Зрелище было яркое. Репортеры, полиция, демонстранты с плакатами: УБИЙЦА! ПОДЖАРИТЬ СТЕРВУ! СВОБОДУ БЕТ!

Бет была в черном брючном костюме в стиле одного из ведущих модельеров, но сшитом так, чтобы репортеры не смогли сказать, будто «в костюме от Армани она выглядела потрясающе». С полдюжины модельеров звонили Бойсу и предлагали одеть ее к процессу. Бойс отверг все предложения. Более того, он сообщил об этом репортерам. В первый день процесса Бет выглядела модно одетой и при этом совершенно спокойной: элегантная женщина лет сорока с небольшим, направляющаяся на деловую встречу. Белая блузка, как в шутку сказал ей Бойс, символизировала невинность. Блузка была достаточно открытой, чтобы привлекать внимание присяжных-мужчин, не вызывая раздражения у женщин. Нитка жемчуга была подарком от Кена, купленным его секретаршей, когда он позабыл о дне рождения Бет.

— Ну вот и приехали, — сказал Бойс. — Мантру не забыла?

Она слабо улыбнулась ему. Мантра, придуманная Бойсом, звучала так: «Когда мы войдем, в голове у тебя будет одна-единственная мысль: я пришла принимать их извинения».

Вечером, когда подошел к концу первый день процесса тысячелетия, торжественный выход Бет у здания суда был показан примерно по семидесяти двум процентам телевизоров во всем мире. Лебединое спокойствие, проявленное ею средь шума, который перепугал бы и профессионального боксера, вызвало многочисленные комментарии.

* * *

Вступительная речь заместительницы ГП Клинтик порадовала Бойса. Она произнесла ее серьезным тоном, скорее грустно, чем гневно. Бойс был так доволен, что решил нарушить свое правило и отступить — слегка — от собственной заученной наизусть вступительной речи, состоявшей из пятнадцати тысяч слов.

Суть обвинения, выдвинутого Соединенными Штатами против Элизабет Тайлер Макманн, заявила мисс Клинтик, предельно проста. Президент был найден мертвым в собственной постели. В результате вскрытия установлены время смерти — между тремя пятнадцатью и пятью утра — и причина смерти: эпидуральная гематома, вызванная ударом тупым предметом по голове, на пять сантиметров выше правой брови. На увеличенной фотографии кровоподтека явственно обнаружился отпечаток пробирного клейма со старинной серебряной плевательницы работы Пола Ривира. Сама плевательница, использовавшаяся как корзина для ненужной бумаги, была найдена в спальне, но не стоящей на обычном месте — возле большой кровати, с той стороны, где спала первая леди, а лежащей у двери. Присяжным предстоит выслушать показания агента Секретной службы, который покажет, что между двумя десятью и двумя двадцатью ночи он слышал звуки ожесточенного спора, доносившиеся из президентской спальни. Им предстоит выслушать показания многочисленных свидетелей, присутствовавших в тот вечер на официальном ужине и утверждающих, что президент был в прекрасном настроении, совершенно здоров, и на лбу у него не было ни кровоподтека, ни пробирного клейма Пола Ривира. Одна гостья, оставшаяся ночевать в Белом доме, покажет, что в двенадцать тридцать она пожелала президенту спокойной ночи и у того не было синяков. Им предстоит выслушать показания многочисленных друзей и помощников первой четы, касающиеся беспокойного характера их супружеских отношений.

Когда будут представлены все доказательства, присяжным, вне всяких сомнений, не останется иного выхода, кроме как прийти к заключению, что Бет Макманн безжалостно и хладнокровно убила мужа, когда тот спал — в их собственной постели. Мужа, который к тому же был президентом Соединенных Штатов Америки. Вследствие этого им не останется иного выхода, кроме как признать ее виновной не только в убийстве без смягчающих вину обстоятельств, но и в убийстве по политическим мотивам — самом тяжком преступлении в нашей стране. Это скучное перечисление подробностей злодеяния заняло чуть менее двух часов.

* * *

Бойс поднялся, застегнул пиджак и направился к скамье присяжных. Потом принялся расхаживать от одного конца скамьи до другого, держа руку на поручне, словно английский барристер. Этому он научился у Эдварда Беннетта Уильямса, великого судебного адвоката: докажите им, что вы их не боитесь, докажите им, что вам уютно в любом месте зала суда, докажите им, что это ваш зал суда.

Бойс повернулся к присяжным, посмотрел на них и тихим, но внушительным голосом сказал:

— С добрым утром.

Его консультант по подбору присяжных, Влонко, заметил, что восемь из восемнадцати ответили на приветствие. Положив локоть на поручень скамьи присяжных, Бойс начал. Ни кафедры, ни записей — в отличие от ЗГП. В тот момент он вошел в роль адвоката, говорящего от чистого сердца — одну из самых ярких ролей драматического репертуара.

— Дамы и господа, вы только что выслушали неплохую речь заместительницы генерального прокурора. Как вам известно, свои обязанности — священный долг — она исполняет по приказу своего непосредственного начальника, генерального прокурора, которого утвердил в должности покойный муж миссис Макманн. Ни заместительница, ни начальник, генеральный прокурор Соединенных Штатов, похоже, не собираются в отставку, несмотря на некоторое изменение в составе администрации. — Пауза. — Странно. Хотя это и имеет некоторое отношение к данному делу. Весьма странно и то, что заместитель генерального прокурора Соединенных Штатов лично выступает в качестве обвинителя на процессе. В высшей степени странно. Позволительно будет спросить: почему она выступает в качестве обвинителя на этом процессе, когда могла бы исполнять служебные обязанности заместителя генерального прокурора? А именно — радеть о благе народа. Трудиться ради тех, чьи гражданские права и свободы нарушаются. Ради тех, чьему благополучию угрожают гигантские монополии. Ради тех, кто подвергается гонениям за цвет кожи, за сексуальную ориентацию…

— Возражаю.

— Продолжайте, адвокат.

— Так вот, честолюбие само по себе — штука неплохая. У всех нас, у всех вас есть честолюбивые мечты. Сделать карьеру. Завоевать уважение сограждан, накопить денег и отправить детей учиться в колледж…

Репортеры на местах для прессы принялись вертеть головами. Кто-то сказал: «Тише!» Ничто не звучит более подозрительно, чем слова адвоката, разглагольствующего о добропорядочности ближнего.

— …улучшить условия нашей жизни. Это и есть честолюбие, и в нем нет ничего плохого. — Пауза. — Но… но когда в понятие честолюбия входит использование трагедии и горя вдовы… — тут Бойс в первый из 1723 раз за время слушания дела употребил слово «вдова», — …в интересах заговора, устроенного тем самым правительством, чей священный долг — защищать нас, тогда, дамы и господа, нарушаются все приличия, теряется честь, и страну окутывает тьма.

Заместительница ГП встала:

— Ваша честь, это невыносимо.

— Здесь зал суда, мистер Бейлор, а не церковь.

— Ну, в этом я с заместительницей генерального прокурора согласен. Я согласен, невыносимо то, что женщину, посвятившую свою жизнь общественной деятельности, обеспечению неимущих питанием, заботе о престарелых, о рабочих местах, о сносном медицинском обслуживании трудящихся, мужчин и женщин, и в то же время — о том, чтобы правительство не облагало чрезмерными налогами и не слишком усердно контролировало бизнес и предпринимателей… — немного бальзама на душу присяжным-республиканцам, — …согласен, невыносимо, что такую женщину обливают грязью и несправедливо обвиняют в ужасном злодеянии. — Пауза. — И только за то, что она осмеливалась открыто выступать против несправедливости и неправомерных действий. Да, по-моему, заместительница генерального прокурора совершенно права. Это действительно невыносимо. И вы убедитесь в этом после того, как будут представлены доказательства. Данное дело названо «Соединенные Штаты против Элизабет Макманн». Ну что ж, так оно и есть. Правительство, всё правительство Соединенных Штатов… против одной одинокой женщины.

Бойс медленно подошел к столу защиты и встал рядом с Бет. Она не ожидала столь страстной обличительной речи. Пытаясь скрыть смущение, она тупо смотрела на стол.

Расположившись рядом со вдовой Макманн, Бойс продолжил:

— Существует философский принцип под названием «бритва Оккама». Он гласит: никогда не принимайте сложное объяснение, если достаточно и простого. Толковый парень этот мистер Оккам. Обвинение — правительство — пытается убедить вас в том, что объяснение кончины президента Макманна является более сложным, чем высадка человека на Луне. Они представят в суд схему, хронометражные таблицы, увеличенные на компьютере фотографии — лишь бы вы поверили в сценарий столь нелепый, столь замысловатый, столь невероятный, что, для того чтобы рассмотреть его — разобраться во всем этом, — потребовались бы интеллектуальные способности Альберта Эйнштейна или Мартина Лютера Кинга. Помните, судья, председательствующий на данном процессе, объяснял, напутствуя вас, что рассмотрение этого дела, возможно, несколько затянется? — Бойс фыркнул от смеха. — Ну что ж, мужайтесь, дамы и господа, ибо на то, чтобы заставить вас поверить в абсурдный сценарий, на котором строится обвинение, заместительнице генерального прокурора, возможно, потребуются долгие годы.

Глубоким вздохом Бойс выразил свое отношение ко всей этой чудовищной несправедливости. Следующую вспышку краснобайства он обратил к небесам, что над потолком, туда, где наверняка слушали и точили мечи праведного гнева Бог и его архангелы.

— Приготовьтесь выслушать доводы, от которых Иисус расстроился бы до слёз, а у Эйнштейна голова пошла бы кругом. Приготовьтесь услышать, что клеймо на лоб покойного президента поставил… Пол Ривир.

Корреспондент журнала «Нью-Йоркер» наклонился и шепнул репортеру «Вэнити фэр»:

— Я без ума от этого парня.

— Да-да, — продолжал Бойс, — клеймо серебряных дел мастера Пола Ривира. Якобы с плевательницы, которую мистер Ривир изготовил во времена Американской революции. Так вот, устраивайтесь поудобнее, наберитесь терпения. Вам представят сильно увеличенные фотоснимки крошечного пятнышка на лбу президента. Эксперты — то есть это они называют себя экспертами — с дорогими лазерными указками, выданными правительством, будут показывать на эти фотографии, как на карты Афганистана, составленные по материалам аэрофоторазведки. Они скажут: «Видите вот эту малюсенькую деталь? Мы знаем, ее трудно разглядеть, но это инициалы Пола Ривира на голове президента. Не видите? Вы что, ослепли? Это же каждому дураку ясно!» Выходит, дамы и господа, вот кем считает вас правительство — дураками. Которыми легко манипулировать! Гм-гм!

Присяжные семь и девять то и дело кивали, как на баптистской проповеди. Говори, брат!

Бойс покачал головой в изумлении, смешанном со злостью. Следующее слово сорвалось у него с языка с такой силой, что присяжные, сидевшие в первом ряду, отшатнулись.

— Плевательница!

Стенографистка вздрогнула.

— Так называемое орудие убийства. Устарелое приспособление, изготовленное в те времена, когда мужчины жевали табак. Именно такой предмет, дамы и господа, и должно было представить правительство в качестве главной улики — сосуд для плевков!

На другой день газета «Нью-Йорк пост» вышла с заголовком:

НАГЛЕЦ: ПЛЕВАЛ Я НА ВАШИ УЛИКИ!

— Дамы и господа, вам предстоит узнать, что существует гораздо — гораздо — более простое объяснение злополучной безвременной кончины президента, чем то, что любящая жена, прожившая с ним двадцать пять лет, пробудилась среди ночи от глубокого сна, схватила старинную вещь, представляющую историческую ценность — она, любительница и почитательница антиквариата, и это еще подтвердится свидетельскими показаниями, — проломила мужу голову, потом снова уснула, проснулась и как ни в чем не бывало заказала завтрак в постель, где по-прежнему лежал остывающий труп. А дело попросту в том, что… — Он понизил голос.

Репортеры, присяжные подались вперед на своих местах.

— Бывают несчастные случаи.

Бойс повернулся лицом к присяжным, спиной к залу и всему миру — так, словно это важное дело касалось только их и его.

— Терпят аварию самолеты. Разбиваются машины. Люди падают с лестниц, падают, поскользнувшись, в ванных комнатах. Кто из нас — кто из вас — не чувствовал, как вдруг выскальзывают из-под нас мокрые ноги…

Бойс вдруг повалился вперед и ухватился за поручень скамьи присяжных.

— …и не ухитрялся сохранить равновесие в самый последний момент? Случалось с вами такое?

— Возражаю.

— Возражение принимается.

Однако трое присяжных уже кивали Бойсу. К черту обвинителя и судью. Дело касается только его и присяжных!

— Кто из нас, едва не свернув себе шею или не ударившись головой о кафельный пол, не испытывал огромного облегчения и чувства благодарности за спасение и не думал при этом: «Ну и ну! Слава тебе Господи! Я был на волосок от гибели!»

Бойс подошел к столу обвинения, за которым, свирепо глядя на него, сидели заместительница ГП с помощниками. Свои вступительные речи Бойс любил заканчивать здесь, на их территории, не таясь.

— Смерть в результате несчастного случая, нелепой случайности, наверное, не менее трагична, чем любая другая смерть. Но… — испепеляющий взгляд на представителей обвинения, — …это не убийство. И уж тем более не убийство по политическим мотивам. И не повод — отнюдь! — обвинять в ужасающих злодеяниях женщину, чье единственное преступление — если вам угодно это так называть — состоит в том, что она слишком сильно, слишком самозабвенно любила мужа.

Продолжительность выступления он рассчитал с точностью до минуты. Было шестнадцать сорок три. В начале заседания судья Юмин сообщил, что ежедневно в шестнадцать сорок пять он будет объявлять перерыв. Бойсова вступительная речь будет всю ночь мариноваться в головах у присяжных, как мясо, политое соусом для барбекю.

Бойс сел и опустил голову так смиренно, словно только что принял причастие.

 

Глава 12

— Ты ведь знаешь, как всё это теперь назовут, да? — сказала Бет в машине, по дороге в Бойсову гостиницу, на совещание по итогам первого заседания суда. — Защитой в стиле «всякое бывает». Ты поставил мою жизнь в зависимость от мокрого пола в ванной.

Бойс был возбужден. Кислород будоражил его рассудок так, точно он только что пробежал пять миль. О, несчастные смертные, людишки, не выступающие в суде, заячьи душонки, ни разу в жизни не испытавшие этого чувства, — трепета, охватывающего тебя, когда овладеваешь аудиторией зала судебных заседаний. Дирижер симфонического оркестра, театральный актер, тенор, блестящий оратор, спортсмен на вершине славы — все они в той или иной мере испытывают нечто подобное. Но ставки в их игре сравнительно невелики: искусство, гол в ворота противника, мгновение духовного подъема ради публики, заплатившей за билеты. А тут — тут вопрос жизни и смерти! Поединок в Колизее. Бойса захлестывала волна эндорфинов. Всё обстояло как нельзя лучше. Он проникся глубокой верой. Это будет его самая большая победа, венец блистательной карьеры. Он даже позабыл о своем тайном намерении проиграть.

Он посмотрел на Бет: она тоже казалась возбужденной, впервые с тех пор, как всё это началось. Его обуяло желание поцеловать ее. Нет. Не сейчас — и во всяком случае, не здесь, в машине, при сидящем впереди агенте Хикоке. Бойс задумался об агентах.

У Бет многочисленная охрана — около дюжины. Атлеты с «узи». Может, агенты шпионят за ними? Он размышлял. Это честные профессионалы. Но через несколько дней они возненавидят Бойса — и Бет — так сильно, что у каждого начнет чесаться указательный палец правой руки — как при остром отравлении ядоносным сумахом. Нелегко будет устоять против искушения поквитаться за всё.

Взглянув на затылок Хикока, Бойс почувствовал болезненный укол раскаяния. Это пройдет. Он где-то прочел, что Улисс Грант, командующий армией северян в Гражданской войне, во время жестоких сражений оставался в своей палатке, чтобы вид всей этой пропитавшейся кровью земли не поколебал его решимости. Бойс уяснил себе, что, если хочешь победить, победить любой ценой, нужно отключить пульт управления совестью у себя в душе. Заодно сэкономишь энергию.

Три смежных номера в гостинице «Джефферсон», некогда принадлежавшей кумиру Бойса, Эдварду Беннетту Уильямсу, были переоборудованы в командный пункт. В одной комнате было полным-полно телевизионных экранов и молодых сотрудников, непрерывно следивших за сообщениями средств массовой информации. Часть этой комнаты превратили в филиал телестудии, и теперь Бойс в случае необходимости мог в любую минуту выступить с комментариями в прямом эфире. В другой комнате устроили центр фитнеса и медитации — с тренажерами и огромной боксерской грушей. Во время судебного процесса Бойс любил повисеть вниз головой на перекладине, а также, надев боксерские перчатки, поколотить по стофунтовому мешку, набитому песком. Очень полезно для кровообращения и дыхания. Там были массажный стол, коврик для медитации, соковыжималка и кислородные баллоны. Когда Бойсу стукнуло сорок пять, он заметил, что стал разгадывать кроссворд в лондонской «Санди таймс» не за десять минут, как раньше, а за одиннадцать. Опасаясь грядущей умственной неполноценности, он добровольно подвергся тестированию на консилиуме невропатологов и специалистов по расстройствам памяти и познавательной способности. Никакого торможения они не нашли, но посоветовали ему по десять минут в день дышать чистым кислородом. Бойс переплюнул их. Во время судебных процессов он спал с кислородной трубкой в носу. Дома, в Нью-Йорке, это осложняло любовные отношения с Перри, которой нравилось, когда в бессонные предрассветные часы он непроизвольно делал ей «ням-ням».

Еще одна комната — со специальными замками на двери и вооруженными охранниками, дежурившими круглосуточно, — была названа «ЭВ» (эпицентр взрыва). Ее назначение, как Бойс сообщил по секрету Бет, состояло главным образом в том, чтобы оказывать психическое воздействие на представителей обвинения. Поскольку основным доводом защиты было то, что Бет стала жертвой вероломного заговора, Бойс недвусмысленно намекнул «мирным, дружественно настроенным» журналистам, что опасается слежки. Он сообщил им, что велел дважды в неделю «прочесывать» ЭВ в поисках электронных жучков. Предполагал он и установить у входа глазные сканеры, чтобы впускать только людей, строение сетчатки которых внесено в компьютерную программу, но в конце концов его удержала высокая стоимость оборудования.

Бойс не настолько сильно страдал паранойей, чтобы считать, будто правительство, стремясь вывести из строя его компьютеры, прокладывает под «Джефферсоном» туннель, но ему не хотелось, чтобы оно пронюхало о существовании АРПРП, или «Апрепа». Это был анализатор реакции присяжного в реальном времени. Об АРПРП не знал никто, кроме очень узкого круга людей. Эту систему Бойс разработал на основе данных, предоставляемых неподражаемым Влонко. На каждом заседании суда Влонко с помощником внимательно следили за бессознательной жестикуляцией и мимикой восемнадцати присяжных. Данные о реакции каждого они вводили в ноутбуки, которые благодаря соответствующему программному обеспечению также распознавали голоса и выдавали расшифровку стенограммы заседания в режиме реального времени. Среди данных о реакции встречались такие: БЛАГОСКЛОННЫЙ, НЕБЛАГОСКЛОННЫЙ, ДОВОЛЬНЫЙ, НЕДОВОЛЬНЫЙ, СКУЧАЕТ, КИВАЕТ, СПИТ, ЁРЗАЕТ, СЕРДИТЫЙ, СОСРЕДОТОЧЕННЫЙ, УЛЫБКА, ХМУРЫЙ ВИД, СМЕХ, ПЛАЧ, ВЕСЕЛЫЙ ВИД, ВОЗБУЖДЕНИЕ, УЧАЩЕННОЕ ДЫХАНИЕ, СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП, — и еще сорок пять вариантов состояния, в котором пребывали присяжные. Был и такой вариант: УВЕДИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА.

Каждый день, после очередного заседания суда, Бойс получал составленный в реальном времени формуляр данных о замеченной реакции каждого присяжного на каждую секунду слушания дела. Для корреляции необработанных, зависящих от личного восприятия данных с биографическими сведениями о каждом присяжном пришлось создать группу из восьми аналитиков, посменно работавших всю ночь. Зато наутро Бойс приходил в суд с распечаткой, где было сказано, на ком из присяжных следует сосредоточить внимание сегодня и что они хотят от него услышать. В сущности, ничего сложного. Бойса забавляло, что до этого не додумался никто из его самоуверенных коллег. Правда, при этом несколько увеличивались судебные издержки, но обычно он находил способ возложить их на одного из своих корпоративных клиентов.

— Как наши дела? — спросил он у Влонко.

— Заебись, лучше, чем мы ожидали. — За годы допросов русских перебежчиков у Влонко — который и сам был натурализованным венгром, — выработалась болезненная привычка вставлять матерные слова в бесцветные в других отношениях фразы. Видимо, услышав матерное словцо, русские перебежчики начинали держаться менее церемонно. — Присяжные два, шесть, семь, девять и от десятого до тринадцатого включительно прослезились, когда ты заканчивал речь. Первый и пятый загадочны, как сфинксы, но… — он постучал по клавишам своего ноутбука, — …ага, вот, все-таки я правильно запомнил. Номер первый — на четверть шотландец, а пятый в детстве любил играть в «цыпленка» на железнодорожном полотне, так что достань ты елду и постучи ею по столу защиты, они бы и на это не отреагировали.

— Это я приберегаю для заключительных заявлений. Глаз с этих двоих не спускай. А как у нас дела с четырнадцатой? Мне показалось, что, когда я перешел к рассуждениям о плевательнице, ей стало не по себе.

Влонко вывел на экран биографию четырнадцатого номера.

— Заебись, дело ясное. Отец умер от эмфиземы. Наверно, у нее возникли неприятные ассоциации с табаком и плевками.

— Включи эти сведения в завтрашнюю сводку, хорошо?

Бойс проклинал себя. Конечно же, отец четырнадцатой присяжной умер от эмфиземы. Идиот! Как он мог забыть?

Нахмурившись, подошел один из его сотрудников с листком бумаги.

Бойс прочел.

— Проклятье! — заорал он.

— Что такое? — встревоженно спросила Бет.

— По нашим подсчетам, присяжные начнут совещаться через двести одиннадцать дней. А через двести одиннадцать треклятых дней будет треклятое полнолуние.

Своим помощникам он сказал:

— Придется тянуть время. Подайте еще несколько ходатайств.

— Ты меня чуть до инфаркта не довел, — сказала Бет. — В чем проблема? Неужели среди присяжных есть оборотни?

— Знаешь, что произошло в последний раз, когда одно из моих жюри присяжных рассматривало дело при полной луне? Я проиграл!

— По-моему, это суеверие.

— Полная луна плохо влияет на настроение людей, — раздраженно сказал Бойс. — Изменяются силы гравитации. Перераспределяется жидкость в организме. Ты хочешь, чтобы твою судьбу решали двенадцать человек, чья жидкость перераспределена?

— Этого я не учла.

— Ну что ж, ты можешь это себе позволить, не правда ли? А вот мне приходится учитывать и «это».

Бойс повернулся к помощнику:

— Узнайте у Влонко, есть ли у него данные о менструальных циклах присяжных два, восемь, десять и четырнадцать. Совпадают ли они с лунными циклами?

Помощник поспешно удалился.

Бойс спросил у Бет:

— Стала бы ты проводить опрос общественного мнения в полнолуние?

Потом нахмурился и ринулся в свой тренажерный зал колотить по мешку с песком.

— Он всегда такой во время процесса? — спросила Бет у одного из помощников.

— Он очень не любит проигрывать.

* * *

Бабетта осталась в «Висячих садах» одна — то есть не считая семи человек прислуги.

Макс не зря грозился удрать — укрывшись на своем острове у берегов Панамы, он ловил рыбу в глубоких водах и пытался монополизировать мировой рынок, скупая минерал, чья фотография через две недели должна была появиться на обложке журнала «Тайм», поскольку уже готовилась к публикации научная работа, доказывавшая, что этот камень замедляет течение болезни Паркинсона. Его раздраженный вид перед вылетом из бербанкского аэропорта на борту личного самолета запечатлели во всей красе с полдюжины телеобъективов и прокомментировали на первых полосах под заголовками типа «БЕЗУМНЫЙ МАКС» и «МАКС: Я ВАЛЮ ОТСЮДА!».

Ник Нейлор, уже фактически без выходных работавший агентом четы Граб–Ван Анка по связям с общественностью, сделал всё возможное, чтобы представить внезапный отъезд Макса «поездкой на экологическую экскурсию», во время которой его клиент «надеется поближе познакомиться с волнующей воображение жизнью обитателей моря у островов Сан-Блас». При этом он забывал упомянуть, что Макс ловит обитателей моря и вытаскивает на борт яхты, после чего Маноло убивает их дубинкой и подает ему на ужин с соком лайма и очищенным кокосом.

В последнее время работы у Ника прибавилось. Когда ему не нужно было распинаться перед журналистами, изображая Макса преемником Жака Кусто, он временно работал продюсером звукозаписи — очередная его новая роль, — пытаясь составить музыкальный альбом, наглядно отражающий неизменную приверженность Бабетты делу мира на Ближнем Востоке, рабочее название — «Бабетта выступает в Иерусалиме». Более подходящим было бы, наверно, название «Мать всех хлопот».

Бабетта совсем расклеилась. После визита в кабинет заместительницы генерального прокурора она не вставала с постели. Кошмар. А ведь раньше это были милейшие люди. И вдруг приходит повестка… да-да, повестка… вызов в Вашингтон… на следующий день. Не «Ах, мисс Ван Анка, извините за беспокойство, будьте любезны, если не трудно, загляните к нам, когда вам будет удобно — да, кстати, мы ваши большие поклонники», — а «Ждем вас у себя в кабинете во вторник в десять часов утра». Какая наглость! Кен Макманн уволил бы всех этих людей.

Бабетта явилась вовремя, причем не с одним, не с двумя, а с тремя адвокатами. Разумеется, несмотря ни на что, она была готова оказать содействие. А эта холодная, высокомерная мымра, заместительница генерального прокурора и обвинительница, сразу, даже не предложив ей чашечку кофе, приступила к допросу с пристрастием. Вы подтверждаете свои показания, данные агентам ФБР в то утро, когда президента нашли мертвым? Простите, и ради этого я пролетела три тысячи миль? Чтобы выслушивать оскорбления? Об этом можно было спросить и по телефону. Вы подтверждаете свои показания, мисс Ван Анка? Да. Вы сказали им, что пожелали президенту спокойной ночи около половины первого. Если только я так сказала. Именно так вы и сказали. Простите, разве это я здесь под судом? Молчание. Моррис, Говард, Бен, объясните всё заместительнице генерального прокурора.

Мисс Ван Анка, вы сообщили агентам ФБР, что легли спать в двенадцать тридцать. Это показание соответствует действительности? Да, так я и сказала. Я немного посмотрела телевизор и заснула, потом проснулась, президент умер, и вот теперь судят меня. Это что, фильм «Газовый свет»?

Мисс Ван Анка, были ли вы в близких отношениях с президентом?

В близких отношениях? То есть доверял ли он мне? Доверяла ли я ему? Полагался ли он на мою информацию о проблеме Ближнего…

Мисс Ван Анка, были ли вы в близких отношениях с президентом физически? Вступали ли вы с ним в половую связь?

Что это за вопрос?

Прямой вопрос, мисс Ван Анка.

Кем вы себя возомнили, корреспондентом «Нэшнл перспайер»? Это возмутительно бестактный вопрос. И вы, женщина, его задаете. Нас с президентом связывали теплые отношения, и поэтому вы допускаете, что его интересовало мое тело. Это же оскорбление. Разговаривайте с моими адвокатами. Выбирайте, у меня их трое. Могу и еще привести. У нас в Лос-Анджелесе одни адвокаты живут. В следующий раз найму «Боинг-747» и битком набью его адвокатами. И не надейтесь, что мне это не удастся. Перед расходами мы не остановимся.

Мисс Ван Анка, мы вынуждены задавать эти вопросы. Если вы будете давать показания в суде, вас подвергнут перекрестному допросу. Вас подвергнут перекрестному допросу по поводу показаний, которые вы дали в то утро агентам ФБР. Более того, вас подвергнет перекрестному допросу Бойс Бейлор, защитник миссис Макманн. Слышали о нем? Он задаст вам не только эти вопросы, но и многие другие. Ваши адвокаты, присутствующие здесь, знают об этом.

А с какой стати я вообще должна давать показания в суде? Я же не видела, как она шарахнула его плевательницей по голове. Я не свидетель. Зачем вам вообще понадобилось впутывать меня в это дело?

Вы ведь гостили в Белом доме в ту ночь, когда умер президент, мисс Ван Анка. И вы одна из последних, кто видел его живым. Если мы не вызовем вас в суд, это будет равносильно заявлению о том, что мы не верим показаниям, которые вы дали агентам. А мистер Бейлор вызовет вас в качестве свидетеля. И если в ваших первоначальных показаниях обнаружатся противоречия, любые, даже незначительные, слабые места, он проедется по ним грузовиками, мисс Ван Анка. Восемнадцатиколесными.

Ничего не понимаю. У вас есть орудие убийства, агент Секретной службы слышал крики, у вас есть ее отпечатки пальцев и вмятина от плевательницы у него в голове. Зачем вам я? Вы хоть представляете себе, во что превратилась моя жизнь? Сомневаюсь. Знаете, к какому стрессу все это привело? Все это может плохо отразиться на моей карьере. Мало того, уверяю вас, все это может плохо отразиться на процессе достижения мира на Ближнем Востоке.

После возвращения из Вашингтона, города, в котором она когда-то властвовала и который теперь ненавидела, Бабетта сыграла роль, написанную ею для себя, и залегла в постель. Из Министерства юстиции она выбежала, так и не поняв, чем ей все это грозит. Еще минута, и она бы не выдержала. Моррис, Говард, Бен, мы уходим, немедленно. Вот что приносит утешение суперзвезде — умение красиво уйти со сцены.

Все время полета до Лос-Анджелеса на Моррисовом самолете адвокаты совещались, а Бабетта смотрела свои старые фильмы на видеодисках, убавив громкость, чтобы слушать дискуссию. Ни один из них прямо не сказал о том, что она ублажала президента, но по тону разговора было ясно, что это почти не вызывает сомнений. Все это так унизительно. Однако это лишь малая толика того, что ей предстоит пережить, если придется давать показания в суде.

На другой день позвонил Моррис, который только что поговорил по телефону с каким-то заместителем прокурора, — господи, сколько же у них заместителей? — и сообщил, что ее действительно хотят вызвать в суд для дачи показаний. Иначе, мол, положение покажется чересчур неловким. Не уезжайте из страны. Сообщите, где вас можно найти. Не волнуйтесь, все будет отлично, просто говорите правду.

Правду! За следующий час Бабетта съела три пинты мороженого «Силебрити риппл» фирмы «Бен и Джерри». Целая неделя в постели, просмотр старых фильмов, игнорирование телефонных звонков, пинты, кварты, галлоны мороженого. Даже шелковые пижамные штаны стали тесноваты в поясе.

Она смотрела первое заседание суда. Немногие из миллионов людей, вперивших взоры в телеэкраны, смотрели так внимательно, как Бабетта Ван Анка. Даже умирая от желания сходить в уборную, она терпела, чуть не лопаясь, до тех пор, пока судья Голландец не объявлял пятнадцатиминутный перерыв. Эта Клинтик, слава богу, упомянула о ней только мимоходом. А Бойс Бейлор — о-о, вот это ловкач, ничего не скажешь, к тому же недурен собой, неудивительно, что леди Бетмак запала на него на юридическом факультете, — и вовсе не упомянул о ней в своей тираде против американского правительства. Оно-то тут при чем? Ну что ж, всё к лучшему. Может, в конце концов они обойдутся без нее. На мгновение Бабетта почти почувствовала себя уязвленной. Потом решила отметить это событие всего лишь еще одной ложечкой «Силебрити риппл». Ну хорошо, двумя ложечками.

 

Глава 13

Установив более чем достаточное количество фактов, касающихся личности агента ФБР Джерри Уэпсона, ЗГП Клинтик попросила его рассказать суду о том, что он видел утром двадцать девятого сентября.

— Когда мы с агентом Фитчем и выездной бригадой криминалистов из ФБР прибыли в сад, там уже была в разгаре бурная деятельность, — начал агент Уэпсон. — Особенно энергично действовали агенты Секретной службы. Они были повсюду. В воздух поднялся вертолет. Появились кинологи с собаками и принялись обшаривать участок. Там толпились агенты в форме — их специальные команды быстрого реагирования в полном составе.

— На какие мысли вас навела такая степень активности?

— Я подумал, что они ищут кого-то — или группу лиц. На тот момент нам было известно только то, что сообщила Секретная служба — что президент убит.

— Возражаю, — сказал Бойс. — Ваша честь, вряд ли тогда — как, впрочем и в данный момент, — было установлено, что президент «убит».

Бойсово возражение, в какой-то степени предвосхитившее суть всех дальнейших прений, послужило поводом для первого «совещания у барьера» — эдакого дружеского междусобойчика возле судейского места, с участием судьи, защитника и обвинителя, — на процессе тысячелетия. Пятнадцатиминутного ожесточенного спора из-за одного-единственного слова. По крайней мере, за это время телекомментаторы успели позубоскалить. Один заметил, что, если бы судебные разбирательства, изображенные в старой телепостановке «Перри Мейсон» были поданы в реалистической манере, то сериал демонстрировался бы до сих пор, поскольку в суде все еще рассматривалось бы первое дело Перри. Другой предположил, что на попытках изъять из протокола ссылки на убийство президента Бойс Бейлор не остановится. Он будет настаивать на том, что даже факт смерти президента еще не доказан. Процесс тысячелетия набирал ход, подобно садовой улитке, во всю прыть ползущей через широкий мощеный двор в жаркий июльский день.

— Продолжайте, мисс Клинтик.

— Агент Уэпсон, расскажите, пожалуйста, какая обстановка была на втором этаже, в жилых помещениях Белого дома, когда вы туда поднялись.

— Опять бурная деятельность. Секретная служба. Я узнал кое-кого из высокопоставленных сотрудников президента. Вид у всех был, я бы сказал, суровый. Там были военные — судя по мундирам, довольно высокого звания. Обстановка наверху была очень напряженная.

— Было ли это как-то связано с действиями, которые следует предпринимать после убийства президента?

— Воз-ражаю.

Еще одно пятнадцатиминутное совещание у барьера. По всей стране американцы начали разделяться на два лагеря — одни лишний раз убедились в надежности своей системы правосудия, а другие сочли это доводом в пользу перуанской модели: стоишь десять минут перед военным судьей в капюшоне, а во дворе упражняется в стрельбе команда, наряженная для расстрела.

В должное время агенту Уэпсону было разрешено перейти к президентской спальне.

— Я увидел президента в постели. Он лежал на спине, с краю кровати. Глаза у него были открыты, и рот тоже.

— И какой вывод вы из этого сделали?

— Что он мертв. Присутствовал доктор Пирс, его личный врач. В разговоре со мной он подтвердил, что президент мертв уже несколько часов — возможно, три или четыре.

Бойс предложил обвинению обусловить — то есть согласиться, — что доктор Пирс не имел права исполнять обязанности коронера. Это вызвало двадцатиминутный жаркий спор возле судейского места.

— Вы заметили что-нибудь необычное во внешности президента?

— То есть помимо того факта, что он мертв?

— Да.

— Я заметил след, похожий на синяк, приблизительно на пять сантиметров выше правой брови.

— Возражаю. Ваша честь, мы в Соединенных Штатах Америки, а не… — в голосе Бойса послышались неприязненные нотки, — …во Франции.

Судья Голландец вздохнул:

— Принимается, мистер Бейлор.

— Сколько это будет в добрых старых американских дюймах? — спросил Бойс, намекая на непатриотичность метрической системы.

— Около двух дюймов. — Агент Уэпсон приложил палец к собственному лбу.

— Не показался ли вам этот след в какой-то мере подозрительным?

— Возражаю.

Очередное совещание у барьера. Миллионам американцев стало интересно, успеют ли они посмотреть хотя бы итоговую вечернюю сводку новостей.

— Можете отвечать на вопрос, агент Уэпсон.

— Этот след остался на трупе президента, и, разумеется, я произвел очень тщательный осмотр.

— Что еще из увиденного насторожило вас как профессионала?

— На полу лежал серебряный предмет примерно вот такого размера. — Он показал руками. — Я не смог определить, что это за предмет. Он был опрокинут.

— Вы лично дотрагивались до этого предмета?

— Нет. Когда я установил… потом я дал указание спецам из выездной бригады, то есть специалистам, осмотреть его в соответствии со стандартной методикой.

— То есть надев защитные перчатки из латекса?

— Совершенно верно.

— Присутствовала ли при этом первая леди?

— Да, присутствовала.

— И где именно она находилась?

— Она находилась в ванной.

— Что-нибудь из увиденного или услышанного подсказывало вам, по какой причине она находится в ванной?

— Да. Из ванной доносились звуки, соответствующие тем, которые обычно издает человек, страдающий рвотой.

— Она блевала? — На всякий случай — вдруг кто-нибудь из присяжных не очень точно знает значение слова «рвота». — Вы разговаривали с миссис Макманн?

— После того как ее вырвало? Да. Я предъявил удостоверение и попросил ее рассказать, что произошло.

— И что она вам рассказала?

— Она сказала, что легла спать приблизительно в двенадцать тридцать. У них был официальный ужин в честь президента Уругвая. По ее словам, ночью, неизвестно, в котором часу, она проснулась от шума, а потом снова заснула. Утром она, как обычно, проснулась в шесть пятнадцать и заказала завтрак в постель. И лишь тогда, когда горничная, мисс Уильямс, принесла завтрак, выяснилось, что президента… что он умер.

— Она описала вам шум, который разбудил ее ночью?

— Она употребила слова «глухой звук от удара».

— А она не упомянула о своем желании установить источник этого глухого звука?

— Об этом я спросил ее особо, и она ответила, что не стала его устанавливать. Она сказала, что снова заснула.

— Каково было душевное состояние миссис Макманн во время этой беседы?

— Возражаю. Вопрос носит исключительно субъективный характер. Агент Уэпсон не является специалистом в области психологии.

— Отклоняется!

— Ваша честь!

— Мистер Бейлор! Можете отвечать на вопрос, агент Уэпсон.

— На мой взгляд, она была спокойна.

— Она плакала?

— Возражаю. Наводящий вопрос, ваша честь.

— Принимается.

— Какое мнение у вас сложилось о состоянии миссис Макманн, агент Уэпсон?

— Она не казалась расстроенной, если не считать того факта, что ее вырвало.

— Возражаю. Предположение. Возможно, миссис Макманн просто съела что-нибудь не то.

— Принимается.

— Выразила ли она при вас какое-либо чувство, сообразное с обычными чувствами женщины, только что потерявшей мужа?

— Возражаю. Агент Уэпсон находился там не в качестве утешителя. Ваша честь, я считаю такую линию обвинения недопустимой.

— Принимается.

— Сказала ли она вам что-нибудь после того, как описала события, произошедшие вечером и утром?

— Нет, ничего.

— Каковы были ваши дальнейшие действия?

— Я принял решение, что нам — то есть ФБР — необходимо тщательно осмотреть здание.

— Почему вы приняли такое решение?

— Нужно было выяснить, нет ли дополнительных признаков преступления.

Это послужило поводом для двадцатиминутной бурной дискуссии у барьера, во время которой Бойс и Сэнди Клинтик у всех на глазах шипели друг на друга, как гуси. У судьи Голландца то и дело запотевали очки. Он велел присяжным не принимать во внимание слова «дополнительных» и «преступления», сказанные агентом Уэпсоном, и объявил перерыв до завтра.

Вечерний телевизионный комментарий — с участием криминологов, гастроэнтерологов и психологов — отличался подробным обсуждением темы рвоты вообще и вопроса о том, служит ли рвота в присутствии представителей правоохранительных органов верным признаком виновности.

Репортеры, освещавшие деятельность Кена Макманна в ту пору, когда он был губернатором, обсуждали тот факт, что Бет пережила две тяжелые беременности, которые закончились выкидышами. Во время одной из этих беременностей миссис Макманн вырвало на благотворительном базаре, устроенном властями штата. Без конца показывали видеозапись этого события. Других подобных проявлений нервозности у нее замечено не было. Скорее наоборот: она была известна своим крепким организмом. В свете этих фактов показания агента Уэпсона звучали изобличающе.

Крис Мэттьюз, ведущий программы «Крутой», в гневе наорал на гостью, заявившую, что Бет, «очевидно, виновна»:

— А что она, по-вашему, должна была делать? Истерически рыдать, как Мэри Тодд Линкольн, и колотить мертвого мужа по груди? Когда люди расстраиваются, они блюют. Вы что, никогда не блевали от расстройства?

— Я никогда не убивала мужа, — сказала гостья.

— Когда-то меня рвало перед началом передачи. Пора сделать перерыв на рекламу. Вы смотрите программу «Крутой».

* * *

Во время перекрестных допросов Бойс, по обыкновению, подбирался физически как можно ближе к свидетелям, разве что не садясь к ним на колени.

Как-то раз, в разгар особенно безжалостного допроса владельца круизного судна, которое столкнулось с танкером, перевозившим сжиженный природный газ, Бойс попросил владельца подержать пластмассовый стаканчик с кофе, а сам принялся с выражением читать вслух расшифровку стенограммы судебного заседания с его противоречивыми показаниями. Свидетель выплеснул кофе Бойсу на грудь, отнюдь не снискав при этом расположения присяжных.

Бойс стоял рядом со свидетельским местом, положив правую руку на поручень, лицом ко всему залу суда и внешнему миру, и мило улыбался. Жестикуляция и мимика были весьма красноречивы: «А теперь, дружище, мы с вами расскажем этим людям о том, что на самом деле произошло в то утро, хорошо?»

Судя по вчерашней распечатке Апрепа, агенту Уэпсону симпатизировали четверо белых присяжных мужского пола, поэтому сегодняшний спектакль предстояло разыграть для них. В голосе Бойса появилась грубоватая гнусавость. Сегодня это был попросту свой в доску славный малый в костюме за тысячу четыреста долларов.

— Так сколько, говорите, лет вы прослужили в Бюро, агент Уэпсон?

— Двадцать три года.

— Молодцом, сэр, так держать. Наверняка за это время вам пришлось расследовать тьму-тьмущую преступлений.

ЗГП предупреждала Уэпсона: остерегайтесь этого типа.

— Это зависит от того, что такое в вашем понимании «тьма-тьмущая».

— Ну разумеется. Само собой. Верно подмечено. А как вышло, что вам поручили расследование этого дела?

— Я как раз дежурил в управлении по округу Колумбия. Нам позвонили из главного управления ФБР. Им звонили из Секретной службы.

— И что сообщили, конкретно?

— Возражаю. Показание с чужих слов.

— Ваша честь, — сказал Бойс, — мы все тут просто пытаемся выяснить одно и то же — правду.

С мест для прессы донесся отчетливый ропот. Судья Голландец устремил туда сердитый взгляд.

Бойс продолжал:

— Вместе с вами в Белый дом прибыли еще пятеро агентов ФБР. Что вы рассчитывали обнаружить? Что началась революция?

— Возражаю.

— Вопрос снимается. С вами прибыли пятеро агентов плюс целая команда специалистов по осмотру места преступления, то есть еще четыре человека. Откуда вы знали, что совершено преступление?

— Секретная служба сообщила в главное управление ФБР, что президент убит.

— А как они это установили? Откуда они знали, что президент убит?

— Об этом вам придется спросить у них.

— Думаю, мы так и сделаем. Думаю, именно так мы и поступим. Выходит, вы прибыли в Белый дом, уже решив, что президента зверски убили вооруженные революционеры…

— Возражаю.

— Принимается.

— Еще не успев прибыть на так называемое место преступления, вы уже исключили возможность несчастного случая?

— Мне приказали вызвать бригаду по осмотру места преступления.

— Понятно. Вы просто выполняли приказ. Где-то мы это уже слышали, не правда ли?

— Возражаю! Ваша честь!

— Снимается. Давая показания, вы поведали суду о своем опыте работы в ФБР. Вы участвовали в расследовании дел о похищении людей, телефонном мошенничестве, вымогательстве, рассылке конвертов со взрывчаткой, преступных группировках, организациях непримиримых фанатиков. Весьма впечатляющий послужной список. Скажите, сколько раз вам лично доводилось расследовать убийство президента?

— До сих пор ни разу, мистер Бейлор.

— Ну что ж, надо же когда-то начинать. Правда, вы, кажется, утверждали, что определение того, был президент убит или умер по какой-либо другой причине, не входит в вашу компетенцию?

— Возражаю.

— Снимается. Агент ФБР, который обвиняет первую леди Соединенных Штатов в убийстве мужа, вероятно, может рассчитывать на благодарность в приказе…

— Возражаю.

— Продолжайте, адвокат.

— Хорошо, ваша честь. И прошу прощения, если это высказывание кого-то оскорбило. Агент Уэпсон, при вашем огромном опыте работы, часто ли вам доводилось допрашивать только что овдовевших женщин? К примеру, женщин, только что проснувшихся в одной постели с умершими мужьями?

— Я беседовал с женами людей, погибших в результате взрывов…

— Я говорю о допросах, а не о беседах.

— Я не допрашивал миссис Макманн.

— Что вы ей сказали прежде всего? После того как предъявили удостоверение?

— Я спросил у нее, что случилось.

— Вы не выразили ей соболезнование?

— Соболезнование?

— Именно. Это значит сказать ей: «Сожалею о вашей утрате, мэм». Или: «Я знаю, мэм, сейчас вам приходится нелегко». Если не ошибаюсь, таким образом принято выражать сочувствие в разговоре с людьми, недавно потерявшими близких. Вы его выразили?

— Мистер Бейлор, там лежал президент Соединенных Штатов…

— Просто ответьте на вопрос, заранее благодарю.

— Нет. Я подумал, что при данных обстоятельствах…

— Благодарю вас. Миссис Макманн не потребовала, чтобы во время вашей, как вы выразились, беседы присутствовал адвокат?

— Нет.

— То есть ей ни разу не потребовалась консультация юриста?

— Нет.

— Разве это не странно?

— Не знаю, мистер Бейлор. Как вы сами сказали, в том, что касается убийств президентов, опыт у меня небогатый.

Публика рассмеялась. Судья Голландец нахмурился.

— Когда вы сообщили миссис Макманн, что она имеет право на присутствие адвоката во время ваших так называемых бесед?

— Перед второй беседой. После того как я побеседовал с агентом Секретной службы Бернамом и после того как в лаборатории ФБР установили, что отпечатки пальцев на плевательнице принадлежат ей.

— И что она вам ответила?

— По-моему, она сказала, что адвокат ей не нужен.

— Это все, что она сказала?

— Еще сказала, что ничего не скрывает.

Бойс подошел к секретарю и взял у него плевательницу. В ней отражался яркий свет, горевший в зале суда.

— Давайте потолкуем об этом так называемом орудии убийства, об этом грозном предмете, оказавшемся в центре внимания всего мира. Вы показали, что, войдя в президентскую спальню, не смогли определить, что это за предмет. И все же сказали, что он был опрокинут. Если вы не поняли, что это за предмет, откуда вам стало известно, что он опрокинут?

— Что бы это ни было, я сумел установить, что предмет не стоит, а лежит.

— Поздравляю, сэр, вы обладаете редкой способностью идентифицировать незнакомые трехмерные объекты, которые повернуты на девяносто градусов в сторону от нормального положения.

— Возражаю.

— Снимается. Однако вы вошли в комнату и сразу поняли, что этот старинный сосуд для плевков является смертельным оружием?

— Возражаю.

Судья Голландец подался вперед, и стул под ним заскрипел. Вот он, источник судейской ауры: у судей стулья больше, чем у всех остальных. И еще тот факт, что судьи имеют возможность приговаривать людей к сидению на электрифицированных стульях. Все дело в стульях.

— Снимается. Итак, продолжим. Согласно вашим показаниям, миссис Макманн сказала вам, что среди ночи ее разбудил какой-то шум. А вас удивило то, что она не попыталась установить источник этого шума, верно?

— Как правило, когда люди… особенно женщины… просыпаются от чего-нибудь, им хочется узнать, что это за шум.

— Особенно женщины? Намекаете на то, что они — слабый пол?

— Возражаю.

— Ваша честь, я просто пытаюсь внести ясность в замечание, сделанное самим свидетелем.

Совещание у барьера.

— Другими словами, агент Уэпсон, миссис Макманн следовало бы всюду зажечь свет, встать с кровати, возможно, вооружиться бейсбольной битой и посмотреть, не забрался ли вор? В Белый дом.

— Возражаю.

— Принимается.

— Позвольте перефразировать. Вас удивило, что миссис Макманн, измученная после того, как в гостях у нее побывала половина Латинской Америки, возможно, просто предположила, что причину этого глухого удара установит кто-нибудь другой, хотя жила она в наиболее строго охраняемом доме на нашей планете?

Агент Уэпсон задумался достаточно надолго, чтобы Бойс успел сказать:

— Не беда, это несущественно. Давайте продолжим.

Бойс умел создавать иллюзию недовольства черепашьим темпом судебного процесса, изображая из себя человека, которому не терпится выяснить — как он это назвал? — правду.

— Вы беседовали с мисс Бабеттой Ван Анкой, актрисой, которая ночевала в Линкольновской спальне, дальше по коридору, не так ли?

— Беседовал.

— И что она вам рассказала?

— Что приблизительно в двенадцать тридцать она пожелала президенту спокойной ночи и уснула.

— Так сразу и уснула?

В двух с половиной тысячах миль оттуда у Бабетты пересохло во рту.

— Она сказала, что сначала смотрела телевизор. Что заснула, так его и не выключив.

— А она не сказала, что ночью слышала глухой звук от удара?

— Она сказала, что крепко спала до утра.

— Я рад, что хоть кто-то хорошо выспался в Белом доме той ночью. Еще пара вопросов, и всё, агент Уэпсон. Вы очень терпеливо меня переносите. В отличие от мисс Клинтик.

— Возражаю.

— Право же, ваша честь, я всего лишь пытался немного поднять нам настроение.

— Возможно, вы поднимете настроение мне, если продолжите допрос, мистер Бейлор.

— Агент Уэпсон, в один из периодов вашей карьеры вас перевели в Контрразведывательный отдел ФБР, верно?

— Да, верно.

— Будьте любезны, расскажите суду, чем он занимается.

— Отдел контрразведки ведет слежку за агентами иностранных разведок, работающими в пределах Соединенных Штатов.

— За шпионами? То есть, вероятно, за иностранными шпионами?

— Совершенно верно.

— Вы работали в должности руководителя отделения в Сан-Франциско, не так ли?

— Да, это так.

— Работал ли под вашим руководством некий агент Уайли П. Синклер?

— Возражаю.

Даже телезрители, которые понятия не имели, кто такой Уайли П. Синклер, догадались, что идет не просто очередное совещание у барьера. В какой-то момент Сэнди Клинтик с Бойсом заговорили в таком повышенном тоне, что их голоса были слышны, несмотря на белый шум, издаваемый «глушилкой» — специальным устройством, которое судья Голландец включал во время совещаний у барьера, чтобы не допускать подслушивания.

— Для защиты это ключевой момент, — сообщил зрителям корреспондент одной телесети — шепотом, словно комментатор игры в гольф во время решающего удара в лунку с девятнадцати футов. — Бейлор очень хочет победить по всем статьям.

Наконец судья Голландец выключил глушилку и попросил присяжных не придавать «чересчур большого значения» тому, что они сейчас услышат.

— Продолжайте, мистер Бейлор.

— Агент Синклер работал у вас.

— В этом отделе у меня работали двадцать пять агентов.

— Но он находился в вашем подчинении?

— Да, в моем.

— И, как выяснилось, продавал наши секреты китайскому правительству?

— Да.

— Гм. Неплохую контрразведывательную операцию вы там проводили, агент Уэпсон, нечего сказать.

— Возражаю.

— Снимается. Не явилось ли для вас некоторой неожиданностью то, что один из ваших агентов ведет бойкую торговлю нашими драгоценными государственными тайнами?

— Это стало страшным ударом для всех сотрудников Бюро.

— Подвергалось ли Бюро критике за проявленную в данном случае халатность? Насколько мне известно, мистер Синклер регулярно посещал казино Лас-Вегаса, ездил на итальянском спортивном автомобиле, играл в гольф, разъезжая по дорогим клубам.

— Да, этот вопрос обсуждался.

— Был ли кто-нибудь уволен из Бюро в результате столь крупного провала?

— Нет.

— Неужели?

— Возражаю. Свидетель уже ответил на вопрос.

— Снимается. Не делала ли первая леди, миссис Макманн, каких-либо публичных заявлений по этому поводу?

— Мне о них ничего не известно.

Бойс взял со стола защиты листок бумаги и передал его судебному приставу, который передал его сидевшей с весьма угрюмым видом ЗГП, после чего он был надлежащим образом зарегистрирован.

— Ваша честь, можно мне попросить суд о снисхождении и прочесть вслух всего несколько фраз из этого документа?

Судья Голландец кивнул.

— Это из номера «Чикаго трибюн» от двадцать седьмого февраля прошлого года. Миссис Макманн выступала в Чикаго, и в газете появилось сообщение об этом событии. После выступления, на пресс-конференции, она согласилась ответить на несколько вопросов. Вот что здесь сказано: «Миссис Макманн заявила, что недавний скандал, в котором был замешан агент ФБР Уайли Синклер, привел ее „в смятение“. „Думаю, кое-кто из принципа должен уйти в отставку“, — сказала она». Конец цитаты. — Бойс протянул листок агенту Уэпсону. — Вы ни разу не читали этих слов?

— Данная статья не попадалась мне на глаза.

— Поздравляю, агент Уэпсон, вы отвечаете как настоящий адвокат.

— Возражаю. Издевательское отношение к свидетелю.

— Снимается. Узнали ли вы об этих высказываниях из каких-либо других источников?

— Наверняка было известно, что между миссис Макманн и Бюро существуют разногласия по этому вопросу.

— И каково было отношение Бюро к «разногласиям» между ним и миссис Макманн?

— Мы считали, что она имеет право на собственное мнение. Разумеется, она была обеспокоена. Как и все мы.

— Не было никакой враждебности по отношению к ней? Не преобладало агрессивное настроение: «Кем она себя возомнила? С какой стати лезет не в свое дело?»

— Нет, лично мне ни о чем подобном не известно.

Бойс забрал у него листок.

— Вопросов больше нет. — Три его любимых слова из всей судебной практики.

 

Глава 14

По общему мнению — даже по признанию тех, кто по-прежнему был убежден в виновности Бет, — в этот день для правительства заседание суда сложилось неудачно.

После особенно удачного дня Бойс имел обыкновение устраивать «импровизированную пресс-конференцию» на ступенях здания суда.

Выйдя, он оказался в пятне ослепительного света прожекторов и увидел нетерпеливо улыбающихся журналистов, самых преданных своих поклонников и сподвижников. Его любили даже те, кто его ненавидел.

— Сегодня в суде восторжествовала правда, — начал он.

По всей Америке, по всему миру изо ртов брызнула недожеванная пища, на телевизоры посыпались проклятия, были в ярости отброшены салфетки и началось переключение каналов.

Заявление Бойса было кратким. Секретная служба, сказал он, объявила, что это убийство, не приведя никаких доказательств. А между тем ФБР невзлюбило Бет за то, что она посмела критиковать Бюро за некомпетентность. Для них она была всего лишь «назойливой бабой, сующей нос в чужие дела».

На другой день появилось сообщение о том, что глава Национальной организации в поддержку женщин написала «язвительное» письмо членам сенатской комиссии по надзору с требованием провести расследование в отношении ФБР, преследующего Бет «по политическим мотивам». Некоторые члены комиссии храбро заявили, что это чертовски хорошая идея. Директор ФБР, преданный своему делу государственный служащий с незапятнанной репутацией, отец троих детей (девочек), любящий муж, приехав домой с работы, вдруг обнаружил, что на лужайке его поджидают репортеры, желающие знать: а) почему он не уволил некомпетентного агента Уэпсона за дело Синклера; б) почему ФБР стало рассадником женоненавистничества; и, коли на то пошло, в) почему он не уволился сам.

Заместительница генерального прокурора Сэнди Клинтик смотрела по телевизору, как Бойс с победным видом колотит себя в грудь, точно одолевший соперника самец гориллы. Она решила, что ей тоже следует выйти на ступени здания суда и наплести небылиц собственного сочинения. Сделав глубокий вдох, она с гордо поднятой головой направилась к журналистам. Она сообщила им, что пока «удовлетворена» ходом процесса. Агент Уэпсон оказался «весьма надежным» свидетелем. Кроме того, Федеральное бюро расследований ведет себя безукоризненно. Никто не затевал вендетту против миссис Макманн. Правительство еще представит доказательства своей правоты. Благодарю вас.

Втайне же мисс Клинтик страшно злилась на ФБР за то, что агента Уэпсона не отстранили от расследования и не передали дело кому-нибудь другому, как только стала очевидна вся чудовищность преступления. Но, с другой стороны, именно агент Уэпсон дежурил в то утро, когда раздался телефонный звонок, и как только он приступил к расследованию, дело оказалось в его ведении, ничего не попишешь. Если бы у него отобрали это дело, действия ФБР показались бы еще более подозрительными. Бойс Бейлор, конечно, наглец, но вдобавок ему здорово везет.

Однако Бет Макманн убила мужа той плевательницей и отказывается в этом признаться, а она, Сэнди Клинтик, намерена уличить ее во лжи и примерно наказать. Нет, зла она не держит. Возможно, президент Макманн был чертовски гнусным мужем и, возможно, даже получил по заслугам. За это она наказывать Бет Макманн не намерена. Она намерена наказать ее потому, что больше всего на свете хочет стереть с физиономии Наглеца Бейлора ухмылку и запихнуть ее ему в задницу.

Что же до Бет, то она больше не подозревала Бойса в намерении проиграть дело и таким образом отплатить ей за то, что тогда, на юридическом факультете, она устроила ему сцену из «Касабланки». Наоборот. Теперь она терзалась сознанием вины за то, что так поступила с ним в далеком прошлом. Когда она сидела в суде и смотрела, как Бойс потрошит первого свидетеля обвинения, ее переполняло чувство раскаяния. В памяти то и дело всплывало выражение его лица в тот момент, когда она сказала ему, что выходит за Кена.

Они с Бойсом спокойно ужинали в столовой, закрытой для прочих постояльцев гостиницы «Джефферсон». После ужина Бойс собирался продолжить подготовку к завтрашнему допросу агента Секретной службы Бернама.

— Бойс, я…

Только это она и успела вымолвить, прежде чем залилась слезами.

— Что случилось? Эй, все идет хорошо. Мы отлично справляемся.

— Дело не в этом. — Бет громко высморкалась в одну из свежевыглаженных, накрахмаленных салфеток, принадлежащих гостинице «Джефферсон». — Ах, Бойс, мне очень жаль.

— Бет, это был несчастный случай.

Она оторвала взгляд от своего нового носового платка:

— Ты о чем?

Бойс наклонился вперед и прошептал:

— Ты же не хотела его убивать. — Он откинулся на спинку стула. — Впрочем, я вовсе не считал его лучшим из всех президентов.

Он подмигнул ей.

— О чем ты говоришь? — спросила Бет, внезапно перестав плакать.

— Жена номер два, итальянка, постоянно бросалась в меня разными предметами. Один раз она запустила в меня хрустальной пепельницей для сигар. Из Стьюбена. Не меньше пяти фунтов весом. Попади она, я бы здесь не сидел.

— Да не убивала я Кена.

Бойс посмотрел на нее. Эта женщина способна быстро взять себя в руки. У него уже были подобные клиенты. Чувство вины усиливается, пока не становится непреодолимым. Люди теряют самообладание, а потом, не успеешь протянуть им бумажный носовой платок, как они овладевают собой и снова принимаются отрицать свою вину.

— Не важно. — Он пожал плечами.

— «Не важно»?

— Я же твой адвокат. Если и есть на нашей планете люди, перед которыми ты должна оправдываться, то я самый неподходящий.

— Я пыталась сказать… что ни разу не попросила у тебя прощения. За то, что сделала. Тогда.

— Кое о чем я тебе никогда не рассказывал, — тихо сказал Бойс.

— Расскажи сейчас.

— Помнишь, в тот день ты пришла ко мне?

— И что же?

— Я как раз собирался сказать тебе, что разрываю нашу помолвку.

— Что?

— Я тогда влюбился.

Бет в замешательстве уставилась на него.

— Был один… парень.

Бет молча смотрела. Она не знала, что сказать.

— Он пробудил во мне нечто такое, о чем я и понятия не имел.

— Ты…

— Раньше он служил во флоте. Очень мужественный, сексуально агрессивный парень.

— Черт возьми, Бойс! Я же пыталась извиниться.

— Потом выяснилось, что он мне изменяет. С одной честолюбивой стервой.

Они поцеловались. Впервые за четверть века. И все же, как ни странно, ощущение было знакомое.

— Стоп! — сказал Бойс минут эдак через пять. Слава богу, не вошел никто из официантов. Заголовки в газетах! — Завтра я должен быть в суде.

Бет вздохнула:

— Я тоже.

 

Глава 15

Перекрестный допрос агента Секретной службы Вудроу — «Вуди» Бернама Бойс начал не на своем привычном месте прямо рядом со свидетелем, а издалека. Он стоял за своей кафедрой возле стола защиты.

— Вы хорошо меня слышите, агент Бернам?

— Да, сэр.

Агенту Бернаму было лет тридцать пять, и, как и подобает человеку его профессии, он сохранял отличную физическую форму.

— В Секретной службе вы на превосходном счету.

Агент Бернам был не так глуп, чтобы принять комплимент Бойса за чистую монету.

— Насколько я знаю, среди агентов Службы вам почти нет равных в стрельбе из револьвера.

— Мы все умеем обращаться с огнестрельным оружием. Таково требование.

— Ну-ну, не надо скромничать. Вы же член команды стрелков, которая уже три года подряд побеждает команду ФБР. Полагаю, для агента Уэпсона это больной вопрос.

Смех. Влонко взял на заметку тех присяжных, которые рассмеялись вместе со всеми.

— Наверно, для сохранения такого уровня мастерства нужно долго и упорно упражняться в стрельбе.

— Возражаю. Стрелковая подготовка агента Бернама к делу не относится.

— Ваша честь, я ручаюсь, что выбранная мною линия допроса имеет отношение к делу в большей степени, чем непрестанные возражения заместительницы генерального прокурора. Она так часто возражает, что я начинаю беспокоиться за ее кровяное давление.

— Отклоняется. Но переходите к сути дела, адвокат.

— Уже, ваша честь, уже. Вы часто ходите в тир, агент Бернам?

— Довольно регулярно.

— Будьте любезны, дайте суду определение термина «регулярно».

— Два раза в неделю.

— Браво. Дело мастера боится. Насколько я знаю, вы стреляете из шестизарядного револьвера «магнум-357», это верно? Все эти револьверы, особенно «магнум-357», — мощное личное оружие, не правда ли?

— Это довольно большие револьверы.

— «Магнум-357» производит шум в сто шестьдесят пять децибел. Я не ошибаюсь?

— Я надеваю защитные наушники.

— Хотелось бы надеяться. Звук чертовски громкий. Вы всегда надеваете защитные наушники во время стрельбы из личного оружия, агент Бернам?

— Возражаю.

— Ваша честь, если мисс Клинтик позволит, я сейчас дойду до сути.

— Трудно сказать с уверенностью, — ответил агент Бернам.

— Постарайтесь, сделайте суду одолжение.

— В большинстве случаев — несомненно. Да.

— У вас никогда не бывает звона в ушах, потери слуха?

— Возражаю. Ваша честь, это же не врачебный кабинет. Агент Бернам совершенно здоров. Он успешно прошел все медосмотры. Все это бессмысленно и оскорбительно.

Судья Голландец дважды качнулся на своем огромном стуле.

— Отклоняется. Отвечайте на вопрос, агент.

— Ничего существенного.

Бойс понизил голос:

— Никакой потери слуха?

— Прошу прощения?

Еще тише:

— Никакой потери слуха?

— Вы не могли бы повторить вопрос?

Бойс повысил голос почти до крика:

— Вы когда-нибудь страдали потерей слуха?

— Нет. Никогда.

— Гм. Как по-вашему, сколько выстрелов из огнестрельного оружия вы сделали за всю свою жизнь?

— Трудно сказать.

— Постарайтесь. Тысячи?

— Больше.

— Десятки тысяч?

— По меньшей мере.

— Сотни?

— Я…

— Неужели миллион?

— Я не могу ответить на этот вопрос. Много.

— Правда ли, агент Бернам, что звук одного револьверного выстрела может надолго вызвать серьезное повреждение слуха?

— Возражаю. Свидетель не отоларинголог.

Клинтик была в ярости. Ее обыграли всухую, и она это понимала. Бойс умышленно не подавал никаких предварительных ходатайств, касающихся состояния слуха у агента Бернама. Об этом он не рассказывал даже Бет. Он почти ничего не рассказывал Бет о своей стратегии, потому что, зная Бет, не хотел тратить время на бесконечные споры с ней о том, каким образом он собирается выиграть дело.

— Я снимаю вопрос, ваша честь. Агент Бернам, вы дежурили в ту ночь, когда скончался президент…

— Возражаю.

— Ваша честь, это же издевательство.

— Отклоняется.

— Ваш пост находился за закрытой дверью в жилые помещения второго этажа, на верхней площадке парадной лестницы. Судя по данной схеме, — Бойс показал на увеличенный поэтажный план жилых помещений, — это примерно в семидесяти пяти-восьмидесяти футах от закрытой двери в президентскую спальню.

— Возражаю. Суд не располагает доказательствами того, что дверь в президентскую спальню была закрыта.

Совещание у барьера.

— Агент Бернам, даже если на время забыть о том, была ли закрыта дверь в президентскую спальню, вы все равно находились футах в восьмидесяти оттуда, за дверью, которая, по вашим же словам, была закрыта. И все же вы утверждаете…

— Возражаю.

— Принимается.

— Вы недвусмысленно заявляете, будто слышали спор, происходивший так далеко, что дело вполне могло быть в другом часовом поясе.

— Возражаю. Ваша честь!

— Предупреждаю вас, мистер Бейлор.

— Я снимаю риторическую фигуру, ваша честь. Виноват. Сила привычки. Агент Бернам, вы сказали, что слышали этот страшный шум, находясь почти в сотне футов оттуда. Совсем в другом конце здания. Что же вы слышали?

— Голоса президента и миссис Макманн. Судя по всему, они спорили.

— О внутренней или внешней политике?

Смех.

— Возражаю.

Судья Голландец поднял свой молоток и направил его на Бойса.

— Последнее предупреждение, адвокат.

— Прошу у суда прощения.

Бойс подошел к агенту Бернаму и искренним тоном спросил:

— Вы уверены, что слышали именно голоса президента и миссис Макманн?

— Да, пожалуй.

— Сколько человек было той ночью в жилых помещениях?

— Три, считая мисс Ван Анку, гостью.

Бойс сделал паузу. Он кивнул и, как бы погрузившись в размышления, подошел к скамье присяжных. В зале суда наступила тишина. Репортеры принялись подталкивать друг друга локтями. Сейчас начнется. В другом конце страны съежилась под дорогими французскими простынями Бабетта Ван Анка.

— Перейдем к вопросам из другой области, агент Бернам. Год назад в прессе приводились слова первой леди о том, что, по ее мнению, в Секретной службе маловато агентов-женщин…

* * *

В вечерних выпусках новостей гремели выстрелы из револьверов «магнум-357» и голос Бойса, обращающегося в видеозаписи к агенту Бернаму: «Агент Бернам, если Секретная служба не жалеет денег и сил, лишь бы американские президенты оставались в живых, неужели нельзя было истратить десять долларов на приличный коврик на липучках для президентской ванной?» — после чего звучало сбивчивое и путаное возражение мисс Клинтик.

Поздно вечером, в программе «Судейский молоток», Алан Крадман был преисполнен ложной скромности.

— Перри, не в моих правилах комментировать действия такого опытного адвоката, как Бойс Бейлор. Однако, должен сказать, меня удивило то, что сегодня он лишь вскользь коснулся той стороны дела, которая имеет отношение к Бабетте Ван Анке. Он попал в самое яблочко и тут же позабыл про мишень. А ведь Бабетта Ван Анка — это ключ к защите Бет Макманн. Пытаться доказать, будто этот агент имеет зуб на первую леди, потому что она критиковала Секретную службу за недостаточное количество агентов-женщин — значит, по-моему, бить из пушки по воробьям. В конце концов, не секрет, что президент и Ван Анка были… назовите их как хотите: близкими, закадычными друзьями, верными соратниками. В ночь смерти президента она как раз находилась в здании, в соседней спальне, дальше по коридору. Не знаю, почему Бойс Бейлор не извлекает большей выгоды из этого факта.

— А вдруг, — спросила Перри, — стоит ему начать упирать на тот факт, что президент и Ван Анка были любовниками, как у Бет Макманн появится мотив для убийства мужа?

— Конечно, появится, но именно поэтому такие присяжные, как эти… — Алан Крадман, защитник Джей-Джея Бронко и других явно виновных цветных подсудимых, которых он спас от наказания, приписав расистские побуждения всем прочим заинтересованным лицам, старался никогда не употреблять выражения «преимущественно чернокожие присяжные», если хотел намекнуть на то, что у преимущественно чернокожих присяжных свой особый взгляд на вещи, позволяющий рассчитывать на оправдание обвиняемых по причинам кланового характера, — …наверняка будут на стороне Бет Макманн.

— Даже если она лгала, чтобы скрыть преступление?

Крадман пожал плечами:

— Такие присяжные, как эти, живут в реальном мире. Солгать сотрудникам правоохранительных органов — значит совершить отнюдь не самый скверный поступок. К тому же среди этих присяжных есть женщины средних лет, наверняка склонные полагать, что любой развратник, который изменял жене в соседней спальне, заслуживает самой страшной кары. Плод уже созрел и висит прямо перед носом. Я просто не понимаю, почему Бойс Бейлор не хочет его сорвать. Всякий раз, как всплывает имя Ван Анки, он торопится перейти к следующему вопросу. Можно подумать, это у него был с ней роман.

* * *

Бет уверяла себя, что не собирается смотреть вечерние передачи. Но поскольку ее не совсем угасшие чувства к Бойсу разгорелись вновь, словно пламя, раздутое из последних тлеющих угольков, она все-таки включила программу «Судейский молоток» — не ради предположений и комментариев, а чтобы посмотреть, как одета сегодня ее соперница. У Бет родилась слегка параноидальная догадка: чем ближе друг другу становятся они с Бойсом, тем теснее делаются свитера у Перри.

Придирчиво оценивая наряд Перри, Бет просто не могла не услышать разглагольствований Алана Крадмана о той свободе действий, которую Бойс предоставляет Бабетте Ван Анке.

Бет принялась корить себя за возникшие у нее опасения. Неужели это политическая жизнь сделала ее такой циничной? Или просто жизнь, прожитая с Кеном Макманном?

Впервые Кен изменил ей с одной из подружек невесты. Хорошо, хоть он не затащил ее наверх во время свадьбы, как Сонни Корлеоне, и не прижал там спиной к стенной панели. Однако разоблачение мужа, потягивающего одну из подружек невесты — она же вдобавок и старая подруга по школе-интернату, — поколебало бы доверие любой новобрачной. Она даже намеревалась бросить Кена. К тому же ее переполняло чувство вины за то, как она обошлась с Бойсом. Ей рассказывали, что Бойс с трудом перенес этот удар. По словам друзей, у него происходило нечто вроде трансформации личности: из славного малого он превращался в замкнутого, озлобленного субъекта. Один из друзей сказал: «Надеюсь, дело не дойдет до того, что он станет рассылать по почте конверты со взрывчаткой».

Кен извинился за то, что у него был роман с одной из ее старинных подруг. Он объяснил это неким посттравматическим стрессовым расстройством — такой диагноз в то время начинали ставить ветеранам войны во Вьетнаме, которые пускались во все тяжкие. Он обещал, что этого больше не повторится. И держал слово — почти два месяца. Тем временем он, видимо, перестал испытывать физическое влечение к молодой жене, а ведь если воздержание длится полгода, оно оказывает деморализующее влияние на супругов. А Бет любила секс. Очень любила. Она стала предаваться мечтам о Бойсе. Сплошная противоречивость.

Тем временем Кен ясно дал ей понять, что у него есть план, причем состоящий не только в том, чтобы отдрючить всех ее старых школьных подруг. Он собирался стать президентом, причем как можно скорее, любой ценой, лишь бы успеть воспользоваться этой возможностью, пока он еще молод. Теперь она будет нечасто с ним видеться.

Подруги заметили, что она очень изменилась. Бет стала гораздо реже смеяться.

Было уже больше половины одиннадцатого. Бет знала, что Бойс рано ложится спать. Она подождала до десяти сорока. И наконец решилась.

В голосе Бойса, взявшего трубку, сразу послышалось крайнее недовольство тем, что его разбудили.

— В чем дело, Бет?

— Я тут слушала… — Боже, как это будет звучать? — …Я просто размышляла. По-моему, нам нужно заново обдумать эту историю с Бабеттой Ван Анкой.

— Ты хоть представляешь себе, — прорычал Бойс, — сколько федеральных агентов подслушивают сейчас наш разговор? Может, позвонишь прямо в Министерство юстиции и расскажешь, каким образом, по-твоему, мне следует тебя защищать?

— Прости.

— Ты то и дело просишь прощения.

— Ну, я же не кривлю душой. Большинству мужчин нравится, когда перед ними извиняются.

— Извиняйся с утра, когда агенты ФБР не подслушивают. Спокойной ночи, спокойной ночи, ребята. Спите крепко, ублюдки некомпетентные.

Он бросил трубку.

Бет пришлось встать с постели — закурив, она принялась ходить взад и вперед. Она опять начала курить, и сведения об этом каким-то образом просочились в прессу. Ну и черт с ними. Женщина, которая ходит взад и вперед без сигареты, подобна девице-тамбурмажору, вышедшей на парад без жезла.

Неужели он хочет проиграть дело? А она привлекательна, эта Перри Петтенгилл. Почему бы не вызвать в суд Бабетту Ван Анку? И что только Кен в ней нашел? Впрочем, не важно. Да и муженек тоже хорош. Прохвост каких мало. Давал миллионы на Кеновы кампании… большей частью, наверно, наличными… да и эти его компаньоны с Дальнего Востока, просто душки. Выгнала одного из них, для которого Макс выпросил приглашение на официальный ужин в Белый дом — родственника того бирманского генерала, что защищал интересы торговцев опиумом. Какие замечательные друзья! Чтобы дать отпор неприятной шумихе, поднятой в прессе, в кампании за свое переизбрание Кен решил упирать на борьбу за финансовую реформу предвыборных кампаний. Как сказал мудрец, какую-то часть народа можно какое-то время дурачить, и на таких людях следует сосредоточивать все внимание.

* * *

— Почему бы не вызвать в суд Бабетту Ван Анку? — риторически переспросил за завтраком Бойс. Он разгорячился до температуры своего кофе. Если не сильнее. — Ты опять смотрела ее передачу.

— Я не могла заснуть.

— Так смотри что-нибудь другое. Что-нибудь высоконравственное. Бои без правил, к примеру. Или одно из тех «реалистических шоу», в которых людей сковывают одной цепью, чтобы выяснить, сожрут ли они друг друга.

— Следовало бы сковать одной цепью адвокатов.

— Это и я, наверно, смотрел бы. Адвокатов все ненавидят — пока они не понадобятся.

— И тогда их начинают ненавидеть по-настоящему.

Бойс ухмыльнулся:

— Два очка.

— Слушай, я не пытаюсь вмешиваться.

— Нет, пытаешься. Неудивительно, что ты была непопулярной первой леди.

— Не была я непопулярной. Я была первой леди переходного периода. Подготавливала почву для деятельности тех, кто придет мне на смену.

— Я бы поостерегся употреблять метафоры, связанные с почвой. Твой муж удобряет газон на Арлингтонском кладбище.

— Мило. Очень мило. — Бет выпила глоток кофе. — Я совсем не спала.

— Я тоже. Мне без конца звонила клиентка.

— Значит, ты отказываешься это со мной обсуждать?

— Ну хорошо. — Бойс приложил салфетку к губам. — Давай обсудим, в виде исключения. Вызвав в суд Бабетту Ван Анку, что не составит мне никакого труда, я окажу тебе медвежью услугу. Я могу за минуту придать ей полное сходство с вавилонской блудницей. И чего я этим добьюсь? Только одного. У тебя появится мотив для убийства Бога Войны. Присяжные сделают небезосновательный вывод: конечно, она страшно разозлилась на него за то, что он поставил пистон подружке в соседней комнате. Но убийство есть убийство. Могла бы подождать до утра и развестись с ним. Только такой ограниченный и жуликоватый поц, как Алан Крадман, поступил бы вполне предсказуемым образом — вызвал бы в суд Бабетту Ван Анку. Хотя нет. Беру свои слова обратно. Он не тупица. Конечно, поц и ничтожество, но при этом хитрая бестия. Он прекрасно знает, что тут нет никакого ключа к защите. А говорит это в программе Перри только потому, что большинство телезрителей ни черта не смыслят в тех уловках, к которым прибегают участники судебных процессов, и он может безнаказанно делать подобные заявления и вдобавок с умным видом прохаживаться на мой счет. Хочешь услышать кое-что еще? Как знать, может, он говорит это именно для того, чтобы ты подумала, будто я намерен проиграть дело. Это тебе в голову не приходило? Ну что, есть еще вопросы?

— Вопросов больше нет.

— Отлично. Я рад, что мы об этом поговорили. Поехали, пора задать им жару.

 

Глава 16

Поведение Софи Уильямс, горничной второго этажа, которая указала Бет на то, что ее муж вряд ли будет завтракать сегодня, как, впрочем, и во все последующие дни, послужило поводом для гневных предварительных ходатайств в суд.

Через два месяца после рокового дня она продала свою историю газете «Нэшнл перспайер». Материал был опубликован на четырех внутренних полосах. Заголовок на первой полосе гласил: «МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОН ПОХОЖ НА ПОКОЙНИКА!» Подзаголовок сулил «Захватывающие подробности супружеской жизни Макманнов!»

И ожидания читателей не были обмануты. «Перспайер» заплатила Софи двести пятьдесят тысяч долларов — приблизительно в шесть раз больше ее годового жалованья. Взамен газета получила огромную порцию жареных фактов. Рассказ Софи оказался таким увлекательным, что едва ли не все голливудские и европейские продюсеры принялись наперебой предлагать крупные суммы за права на его экранизацию. Он изобиловал пикантными подробностями, касающимися ночевок Бабетты в Линкольновской спальне. «Иногда я спрашивала себя, что подумал бы обо всех этих прыжках и стонах сам мистер Линкольн». Как-то раз, когда Бабетта с главнокомандующим блаженствовали на очередном званом вечере с ударами головой об изголовье кровати, «миссис Макманн уехала в какую-то организацию помощи семье произносить речь о важности брака. Мне даже стало жаль ее». Именитая гостья Белого дома явно не была любимицей прислуги. «Да и как певица и актриса мисс Ван Анка мне никогда особенно не нравилась».

Так называемая солидная пресса, открыто изображавшая презрение по отношению к «Перспайер» как бульварной газете, сочла всю эту историю настолько захватывающей, что перепечатала материал на собственных, более респектабельных, первых полосах, сопроводив его обычными скупыми ссылками на источник и оговорками.

Ник Нейлор и трио адвокатов еле уговорили Бабетту не подавать на «Перспайер» в суд. Не надо туда ездить, сказали они. Это лишь усугубит положение. Тогда она потребовала, чтобы Макс через одну из своих подставных гонконгских компаний купил права на экранизацию и таким образом гарантировал, что фильм никогда не будет снят. Новоявленному лучшему другу Софи, ее агенту, уже предложили цену, от которой у Макса началось несварение. Когда цена превысила пять миллионов долларов, Макс заявил, что не набавит больше ни одного доллара, фунта стерлингов, швейцарского франка, евро — и даже ни одной йены. «Все равно этот фильм никто смотреть не станет». Это вполне безобидное замечание вызвало необычайно бурную семейную сцену.

В конце концов права на экранизацию были за семь миллионов четыреста тысяч долларов проданы одной французской компании и английскому режиссеру, который, судя по статье в журнале «Верайети», намеревался попросить Бабетту сыграть роль самой себя. «Будущая картина, — сказал он корреспонденту, — видится мне чем-то средним между телесериалом „Западное крыло“ и „Убийством в Восточном экспрессе“. Вашингтонское высшее общество, знаменитости, предающиеся безудержному веселью. Бабетта наверняка будет бесподобна в роли самой себя. А кто лучше? Мне всегда хотелось с ней поработать».

Бабетта угрожала Максу щипцами для салата, обвиняя его, помимо всего прочего, в недостаточной благонадежности: надо было перебить цену, предложенную французами. Ник Нейлор, оказавшийся перед лицом очередной катастрофы, связанной с ухудшением взаимоотношений четы Граб–Ван Анка с общественностью, заявил, что в настоящее время Бабетта, возможно, склонна согласиться сыграть эту роль, дабы «разрядить обстановку». Но, конечно, только по окончании судебного процесса. «Разумеется, сначала нам хотелось бы взглянуть на сценарий».

По крайней мере, хоть Софи Уильямс разбогатела и оставила службу в Белом доме. Неисповедимы порой пути американской мечты, как и пути Господни.

Обвинение вызвало Софи для дачи показаний — главным образом на том основании, что благодаря ее рассказу о предыдущих визитах Бабетты в Белый дом открылись ранее неизвестные обстоятельства той сплошной нервотрепки, каковой была супружеская жизнь Макманнов, и выяснилось, что у Бет имелся мотив: смертельный удар плевательницей вполне мог быть нанесен президенту из ревности.

Бойс возражал против вызова Софи в суд, утверждая, что она дискредитировала себя, продав свою историю «бульварной газетенке, распространяющей сенсационные слухи» (которую он, впрочем, однажды защищал в деле по обвинению в клевете, но это несущественно). Таким образом, Бойс оказался в неловком положении: защищая обманутую жену, он пытался опровергнуть доказательства того, что муж ей изменял. Если Софи даст показания, ему придется выставить ее корыстолюбивой интриганкой, приукрашивающей факты, чтобы повысить их рыночную стоимость. Софи была чернокожей, и потому он отнюдь не горел желанием превращать ее в ненадежного свидетеля хирургическим путем на глазах у присяжных, среди которых семь афроамериканцев.

Так что в то утро атмосфера в суде была накалена до предела.

— Соединенные Штаты вызывают Софронию Уильямс.

* * *

— Зачем, — строгим голосом спросила Бет в машине, после очень долгого заседания суда, — ты то и дело спрашивал у нее, почему меня недолюбливала прислуга?

— Я пытаюсь доказать наличие заговора. А заговоров без мотивов не бывает.

— Ты пытался выставить меня эдакой Леоной Хелмзли, третирующей своих служащих. Это что, некая новая изощренная стратегия защиты? Вызывать у присяжных ненависть к подсудимому?

— Мы доказали, что тебя ненавидело ФБР. Когда я разделаюсь с агентом Бернамом, сложится впечатление, что тебя ненавидели и он, и вся Секретная служба. Что же до Софи, то я пытаюсь выдвинуть предположение, что и прислуга могла иметь на тебя зуб.

— Предположение? Ты спросил у нее, знала ли я, когда дни рождения ее четверых детей. А сам-то ты помнишь имена и дни рождения детей женщины, приходящей к тебе делать уборку? Да и кому нужны сведения о том, сколько денег я тратила, покупая им рождественские подарки? А зачем ты целых пятнадцать минут расспрашивал ее о муже сестры, который сидит в тюрьме за то, что пырнул кого-то ножом? По-моему, ты хочешь выдвинуть предположение, что я черствая и равнодушная, поскольку не пыталась убедить президента помиловать человека, пырнувшего ножом сотрудника продовольственного магазина самообслуживания. А я и понятия не имела, что у нее есть зять, который сидит в тюрьме. Она это не афишировала.

— По-моему, сегодня мы потрудились на славу.

— А знаешь, Софи мне симпатизировала. Она чуть не призналась в этом в той статейке в «Перспайер». В той части, где сказано, что ей стало жаль меня, когда он дрючил ту корову, а я произносила речь о священных узах брака в организации «Люди слова». Почему ты не спросил ее об этом?

— Вот здорово, как же я сам не додумался? Ведь тогда мы смогли бы перейти к вопросу о том, был ли у тебя мотив для убийства мужа. — Бойс вздохнул — глубоко, по-адвокатски. — Позволь мне объяснить это в последний раз. Я хочу, чтобы создалось впечатление, будто на тебя ополчился весь Белый дом. Будто все они даже спать ложились с мыслями о том, как бы с тобой расквитаться.

— А что, если меня оправдают, но вся страна так и будет считать меня стервой и ненавидеть?

— Тина Браун выдаст тебе восемь миллионов долларов в качестве аванса за книгу. И тогда ты сможешь рассказать всем, какая ты замечательная женщина на самом деле. Американцы любят триумфальные возвращения. Книжка станет бестселлером. И тогда ты сможешь выплатить мне гонорар, который составит по меньшей мере восемь миллионов.

— Услуги Алана Крадмана обошлись бы дешевле.

Ночью Бет выкурила пачку сигарет и посмотрела не только «Судейский молоток», но и все прочие программы. Темой всех передач было одно и то же: «Насколько все-таки ужасна Бет Макманн?» В программе «Чарли Роуз» острил корреспондент журнала «Вэнити фэр». «Удивительно, — сказал он, — что все мы освещаем не процесс по делу об ее убийстве». Остальные гости передачи рассмеялись. А ведь Бет мечтала сделать когда-нибудь собственную политическую карьеру, баллотироваться в Сенат или в законодательное собрание родного штата. Теперь с этим покончено. Возможно, Бойс и выиграет дело, но при этом он погубит ее репутацию.

Зазвонил телефон.

— Думаю, ты не настолько плохая.

Это был Бойс.

— Пошел в жопу! — Она бросила трубку.

Он перезвонил:

— Значит, так ты представляешь себе секс по телефону?

— Скажи мне, что у тебя есть стратегия, — попросила она. — Скажи, что все идет так, как ты запланировал.

— Детка, все идет так хорошо, что сейчас я сижу и разгадываю кроссворд. Кстати, что это за непривлекательная, замкнутая женщина, слово из четырех букв, последние «у», «к» и «а»?

— Бука.

— Гм. Дай, пожалуйста, ластик.

 

Глава 17

План у Бойса, конечно, был, и строился он вокруг одной-единственной строчки из показаний Бабетты агентам ФБР. Бойс намеренно не подал в суд ни одного предварительного ходатайства, имеющего отношение к этой строчке, и не включил в список своих свидетелей ни одного человека, который мог бы невольно предупредить обвинение о том, что у защиты имеется некий тайный козырь.

Тем временем Соединенные Штаты вызвали капитана Кэри Грейсона. Грейсон, главный патолог флота США, работал в Военно-морском госпитале в Бетесде, ближайшем пригороде Вашингтона. Именно он производил аутопсию президента Макманна, и именно он пришел к заключению, что президент умер от эпидуральной гематомы, вызванной — выражаясь сухим, четким языком судебной медицины — черепно-мозговой травмой, нанесенной тупым предметом. От удара по лбу произошел разрыв средней менингеальной артерии. Между черепом и оболочкой, отделяющей мозг от черепа, скопилась кровь, надавившая на нее снаружи. Та, в свою очередь, сдавила кору головного мозга, что и стало причиной смерти президента.

Капитану Грейсону было далеко за пятьдесят. Любой пациент испытал бы трепет, увидев, что этот опрятный седеющий бывалый моряк в очках, с располагающими манерами настоящего профессионала, стоит в ногах его больничной койки и, изучая историю болезни, отдает четкие распоряжения сестрам. К тому же грудь его украшал впечатляющий комплект знаков отличия, в числе которых была яркая желто-красная нашивка, означавшая, что он служил во Вьетнаме (помощником фармацевта на авианосце «Индепенденс»). Конечно, этот факт не имел отношения к его показаниям, однако заместительница генерального прокурора, прекрасно знавшая, что среди присяжных есть двое ветеранов вьетнамской войны, ухитрилась-таки вскользь упомянуть о нем, допрашивая капитана Грейсона как свидетеля обвинения. Возражать было бессмысленно. Бойс понимал, что в капитана уже влюбились все присяжные, не только ветераны. Им уже хотелось видеть его в ногах своих больничных коек, когда придет пора. Бойс знал по опыту, что присяжные склонны любить всех врачей, кроме специалистов по пластической хирургии, практикующих в Беверли-Хиллз и в районе Манхэттена с почтовым индексом 10021. А врачей с воинскими знаками отличия — двоих надежных свидетелей в одном мундире — они боготворят.

Заместительница ГП Клинтик мягко, ненавязчиво провела допрос капитана, особо выделив тот факт, что смерть наступила через полтора часа после случайно услышанной громкой перепалки. Она заставила его пояснить, что президент был в прекрасном физическом состоянии — а это удивительно, учитывая тяжкие испытания, выпавшие на его долю во время войны. Грейсон заметил некоторые признаки коронаротромбоза, но это пустяки. Возможно, через несколько лет, в течение второго срока президентских полномочий — возражение, принимается, — возможно, лет через пять ему потребовалась бы ангиопластика, а может, и шунтирование, но в наше время эти операции стали обычными процедурами. Он дожил бы до зрелого возраста. Тяжелая утрата. Тяжелая утрата для нашей страны. Бойса так и подмывало возразить, но тут воцарилась такая тишина, что слышно было, как муха пролетит, и он сдержался.

А потом Клинтик заманила Бойса в засаду. Согласно списку ее свидетелей, увеличенные фотоснимки клейма Пола Ривира на голове у президента должен был представить суду ведущий гражданский судебный дерматолог. Однако, увидев, как очаровал присяжных капитан Грейсон, этот флотский двойник Маркуса Уэлби, доктора медицины, героя известного сериала, она решила сплутовать и попросила разрешения предъявить фотографии, чтобы Грейсон смог их прокомментировать.

Во время последовавшего совещания у барьера Бойс заявил, что капитан Грейсон, при всех его неоспоримых достоинствах, недостаточно компетентен, чтобы истолковывать эпидермические отметины, которые, как он выразился, «являются более загадочными по своему происхождению, чем узоры, якобы оставленные в Андах древними летающими тарелками».

Разъяренный Бойс и успокоившаяся заместительница ГП вернулись на свои места. Секретарь поставил фотографии размером три на два фута на специальную подставку. Они впервые демонстрировались публично.

По залу разнесся сдавленный вздох. Бойс поморщился. Нет ничего хуже для клиента, чем услышать, как у всего зала суда захватило дух при виде наглядного доказательства его мнимого злодеяния.

Фотография представляла собой увеличенное изображение прямоугольного участка президентского лба площадью пять сантиметров на два.

Буквы отпечатались так отчетливо, что их вполне можно было бы использовать в качестве оптометрической таблицы. Корреспондент журнала «Нью-Йоркер» заметил: «Их смог бы разобрать и Стиви Уондер».

Когда Бойс увидел эти фотографии впервые, он так растерялся, что вознамерился было дать объяснение, достойное фильма «Изгоняющий дьявола»: мол, в заговоре против Бет участвовал сам Сатана, который из злорадства поставил на лоб президента клеймо Пола Ривира.

Он глубоко вздохнул. Бывают дни, когда ты зарабатываешь свою тысячу долларов в час честным трудом.

Журналисты переглянулись, самодовольно улыбаясь. Посмотрим, как Наглец Бейлор выйдет из этого положения!

ЗГП Клинтик, всячески стараясь скрыть свое ликование, принялась мягко, ненавязчиво задавать капитану Грейсону наводящие вопросы, касающиеся этого чертовски убедительного изобличающего доказательства. Она усердно готовилась к этому допросу. Встречается ли на коже у людей подобное рельефное тиснение естественного происхождения? Только не такое, ответил капитан Грейсон. Быть может, капитан, имеющий огромный опыт работы в медицинских учреждениях, когда-нибудь видел или слышал, чтобы на коже человека естественным образом отпечатывались пять заглавных букв? Нет, так сразу он не может припомнить ни одного подобного случая. А какова вероятность того, что на коже у человека естественным образом появятся, к примеру, пять перевернутых букв, составляющих фамилию серебряных дел мастера, жившего во времена Войны за независимость?

Возражение. Свидетеля просят строить в высшей степени нелепые статистические гипотезы.

Совещание у барьера.

Отклоняется.

Свидетель может отвечать на вопрос.

— Приблизительно один шанс из пятидесяти семи миллиардов.

Приглушенный шум в зале.

Возражение.

Утро выдалось томительно долгим.

Покончив с допросом капитана Грейсона, Сэнди Клинтик одарила Бойса торжествующей, самодовольной улыбкой.

Бойс встал, подошел к месту для дачи свидетельских показаний и по-свойски положил руку на поручень, словно собираясь поболтать со старым приятелем.

— Ваша честь, — сказал Бойс таким небрежным тоном, точно хотел сообщить судье, что звонила его жена и просила передать, чтобы по дороге домой он забрал вещи из химчистки, — защита оговаривает в качестве особого условия, что этот след оставлен плевательницей.

Сэнди Клинтик обмерла. Совместно с десятками юристов из Министерства юстиции она изучила все дела, которые когда-либо вел Бойс Бейлор. За более чем двадцать лет активной адвокатской практики он оговаривал что-то в качестве особого условия ровно два раза. Даже судья Голландец, обычно бесстрастный, как голландский бюргер семнадцатого века на одной из картин из его коллекции, и тот удивленно поднял брови.

— Только глупец или негодяй, — продолжал Бойс, — стал бы отнимать у присяжных драгоценное время, пытаясь доказать, что буквы, возникшие на лбу у президента Макманна, имеют естественное — или сверхъестественное — происхождение. — Он произносил речь, но при этом рассуждал так разумно и складно, что мог не опасаться возражений со стороны заместительницы ГП. — Дело в том, каким образом они там оказались.

— Возражаю.

— Приступайте к допросу, адвокат.

Для начала Бойс решил убедить присяжных в том, что он тоже считает капитана Грейсона величайшим светилом медицины со времен Галена.

Он мягко, ненавязчиво выяснил, сколько раз Грейсону доводилось производить вскрытие. Подумать только, неужели так много? Затем решительно отмел все подозрения, будто считает капитана Грейсона недостаточно компетентным, чтобы объяснять происхождение отметин, лишь потому, что тот не является судебным дерматологом. Помилуйте, ведь это главный флотский патолог! Сотрудник Военно-морского госпиталя в Бетесде — то есть один из блюстителей президентского здоровья!

В ответ капитану Грейсону оставалось лишь как можно более скромно добавить, что его квалификация, пожалуй, действительно представляется достаточно высокой.

Разумеется, разумеется.

Сэнди Клинтик подумала: Да они уже сроднились. Еще немного, и он начнет Грейсону спину массировать. Что он, черт возьми, замышляет?

— Капитан, в ходе вскрытия вы, вероятно, обследовали каждый квадратный дюйм тела президента?

— Да.

— И ничего не упустили?

— Возражаю. Свидетель уже ответил на вопрос.

— Вы взяли образцы ткани?

— Да.

— Вы взяли образцы ткани с нижней части ступней?

— Нет.

На лице у Бойса отразилось вежливое удивление:

— Я полагал, что это обычная процедура.

— Возражаю.

— Я перефразирую. Почему вы не взяли образцы ткани со ступней?

— Не счел нужным. Я осмотрел его ступни.

— А в ходе этого осмотра вы не обнаружили следов мыльного осадка?

— Следов мыльного осадка я не заметил.

— Однако, не взяв образцы ткани для анализа, можете ли вы со стопроцентной уверенностью сказать, что мыльный осадок отсутствовал?

Капитан Грейсон задумался.

— Нет, этого я утверждать не могу.

Бойс не стал настаивать. Требовать эксгумации тела американского президента, погребенного на Арлингтонском кладбище, — это уже чересчур, да и риск немалый, особенно если нет полной уверенности в том, что, принимая душ в последний раз, он забыл смыть мыльную пену с ног.

Однако ЗГП Клинтик на всякий случай подготовилась к такому повороту. Она внесла в список свидетелей научного работника компании «Проктер и Гэмбл», производившей любимое туалетное мыло президента, а также физика из Лаборатории реактивного движения. Ученый из «ПиГ» должен был показать, что брусковое мыло президента специально изготавливалось с таким расчетом, чтобы осадка почти не оставалось — результат дорогостоящего судебного процесса по иску на сумму в сто миллионов долларов, предъявленному человеком, который поскользнулся под душем. А физик из ЛРД должен был наглядно продемонстрировать маловероятность — один шанс из 2,6 триллионов — такого падения, в результате которого на лбу отпечатывается надпись при условии, что плевательница находится на своем обычном месте в президентской спальне. Сэнди Клинтик отнюдь не горела желанием пускать присяжным пыль в глаза посредством векторов, сил тяготения, квадратных корней и формул с восемью переменными, но была готова и к этому.

— Капитан, — спросил Бойс, — что происходит с телом человека после смерти?

— Когда начинается трупное окоченение, все органы и ткани затвердевают.

— В таком случае, будет ли верным утверждение, что после смерти кожа человека становится более податливой? Другими словами, если прижать что-нибудь к коже через несколько часов после смерти, останется ли на ней отпечаток?

— Возражаю. Капитан Грейсон здесь не в качестве высококвалифицированного дерматолога.

Попалась! Прямо в ловушку.

— Ваша честь, — сказал Бойс обиженным тоном человека, убежденного в своей правоте, — именно обвинение вызвало капитана в суд в качестве свидетеля, сведущего в данных вопросах. Я ценю и уважаю его высокую квалификацию и тоже считаю, что он имеет полное право давать показания, касающиеся этого важнейшего аспекта судебной медицины.

Некоторые присяжные даже кивнули в знак согласия. В такие минуты сердце Влонко начинало радостно биться.

— Отклоняется. Можете отвечать на вопрос, капитан Грейсон.

— Когда начинается трупное окоченение, истощается запас кислорода, вследствие чего кожа становится бледной. Что же касается вопроса, заданного мистером Бейлором, то происходит отток крови и полная потеря эластичности. Поэтому теоретически любой след или отпечаток мог бы, пожалуй, сохраниться скорее после смерти, чем до таковой.

Все, дело в шляпе.

— Значит, капитан, если бы плевательницу прижали ко лбу президента после его смерти…

— Возражаю!

— Ваша честь, я просто хотел спросить у свидетеля-медика, можно ли добиться конкретного результата при определенном стечении обстоятельств. — Он метнул суровый взгляд на стол обвинения. — И хотелось бы указать обвинению, что я сохраняю за собой право вызывать предыдущих свидетелей повторно.

Долгое совещание у барьера сопровождалось шипением. Как хотелось публике услышать, о чем идет речь!

Наконец судья Голландец сказал:

— Прошу присяжных принять к сведению, что свидетель не вправе решать, имело ли место какое-либо событие на самом деле.

— Капитан Грейсон, — продолжал Бойс, — если бы после смерти президента плевательницу прижали к месту ушиба, мог бы там, по мнению такого уважаемого медика, как вы, остаться этот четкий отпечаток личного клейма мистера Ривира? Как на затвердевающей глине?

— Да, — сказал капитан Грейсон, — такое объяснение возможно. Теоретически.

Бойс улыбнулся:

— Благодарю вас, сэр. Пока вопросов больше нет.

 

Глава 18

Допрос капитана Грейсона, проведенный Бойсом, вызвал бурю в средствах массовой информации. Сенсационный заголовок на первой полосе «Нью-Йорк пост» гласил:

НАГЛЕЦ — ПРАВИТЕЛЬСТВУ: ЭТО ВАШИХ РУК ДЕЛО!

Умники с телевидения пришли к выводу, что Бойс только что «объявил войну» правительству Соединенных Штатов. Марка Фурмана, детектива, расследовавшего дело О-Джея Симпсона, выследили с вертолета, когда он охотился на лосей в Монтане, и доставили в телестудию в городе Бозмене, где полицейский смог прокомментировать сходство между обвинением в том, что он подбросил во двор Симпсона окровавленную перчатку, и Бойсовым утверждением, будто правительственные сыщики украсили лоб только что умершего президента рельефной надписью.

Между прочим, сочиняя эту сенсационную небылицу, Бойс черпал вдохновение не в деле Симпсона, а в истории убийства Джона Кеннеди. Самые стойкие приверженцы теории заговоров утверждали в то время, что в санитарной машине по дороге с Военно-воздушной базы Эндрюз в Военно-морской госпиталь в Бетесде телу президента Кеннеди придали такой вид, как будто роковые выстрелы прогремели сзади. (Хотя всякий дурак знал, что три специальные команды, выполнявшие задание ЦРУ, ФБР и мафии, стреляли в президента Кеннеди спереди, сзади и сбоку.) Об источнике своего вдохновения Бойс умалчивал.

Комментаторы, выступавшие в юридических телепередачах, цокали языками: мол, заместительнице ГП Клинтик следовало бы это предвидеть. Грета Ван Ботокс, ведущая программы «Возражаю!», заявила: «Если выходишь на ринг против Наглеца Бейлора, лучше бы подготовиться к борьбе в грязи». Алан Крадман, уже ставший постоянным гостем программы «Судейский молоток», попытался преуменьшить ущерб, нанесенный правительству. В узком кругу он признал, что Бойс Бейлор ловко интерпретировал изобличающее доказательство, обратив его себе на пользу.

* * *

ЗГП Клинтик, решив осудить Бойса, созвала необычайно многолюдную пресс-конференцию.

— За долгие годы пребывания в должности прокурора, — негодующе прошипела она, — я еще ни разу не сталкивалась с тактикой, столь недостойной в моральном и этическом отношении. Сегодня мистер Бейлор безусловно заслужил свое прозвище.

С этими словами она повернулась и направилась обратно в здание суда, а там спустилась в подвальный гараж, села в машину и поехала в свою контору в Министерстве юстиции, где приказала ста двадцати юристам и следователям составить к утру поминутную, посекундную хронометражную таблицу местонахождения всех агентов ФБР и Секретной службы, прислуги, медицинского персонала и людей, отвечавших за перевозку трупа, в то утро, когда умер президент.

Она знала, что ошеломляющее утверждение Бойса ничем не подкреплено, и именно поэтому была напугана. Оно было столь возмутительным, столь неправдоподобным, что его вполне могли принять на веру около трети присяжных. Люди верят неправдоподобным выдумкам — ведь приятно тешить себя мыслью, будто ты человек достаточно смелого ума, чтобы принимать за истину то, что, по мнению других, противоречит здравому смыслу. Потому люди и верят в НЛО, заговоры с целью политических убийств, некоторые религиозные учения и возможность того, что бостонская команда «Ред сокс» станет когда-нибудь чемпионом по бейсболу.

Две недели прошли в сплошной суете. ЗГП вызвала в суд высококвалифицированного пластического хирурга, который заявил, что с медицинской точки зрения утверждение Бойса неправдоподобно.

Во время перекрестного допроса Бойс подверг самого хирурга такой пластической операции, что на нем живого места не осталось. Доктор часто работал по заданию правительства — переделывал наружность перековавшихся бандитов и шпионов-перебежчиков, которым нужно было переменить личность. К тому времени, как Бойс закончил перечислять преступления его пациентов, по сравнению с доктором пластические хирурги из Беверли-Хиллз стали казаться святыми.

Заместительница ГП находила все новых пластических хирургов, дерматологов, кожников-аллергологов и патологоанатомов, которые пытались опровергнуть заявление капитана Грейсона. Бойс разбивал их в пух и прах одного за другим. Благодаря ему их показания звучали так невразумительно, так заумно, что разобраться в них сумел бы только судебный дерматолог, получивший степень доктора философии. Первый Бойсов закон превращения научных доказательств в несостоятельные гласил: нужно сделать их скучными и раздражающими. По словам Влонко, уже четверо присяжных начинали скрежетать зубами всякий раз, когда Клинтик вставала, чтобы приступить к допросу очередного специалиста по кожным болезням. Это был прогресс.

Это была шахматная партия. Сэнди сделала неудачный ход, заставив Грейсона давать показания насчет отпечатка, а Бойс, добившись преимущества, развивал его, вынуждая ее защищаться. Тем временем журналистов терзало любопытство — они пытались догадаться, на кого именно Бойс намеревается указать пальцем как на человека, который оставил на голове президента личное клеймо Пола Ривира.

А Бет все сильнее терзало нечто другое.

* * *

— Как ты провел выходные с Перри? — спросила она.

— Гм? — Бойс был погружен в свои мысли. Сегодня предстоит важное заседание суда. Показания будет давать Бабетта Ван Анка. Публика в напряженном ожидании.

Бет, кажется, что-то спросила?

— Отлично, отлично, — сказал он.

— Что она собой представляет?

— Две руки, две ноги. Млекопитающее.

— Кажется, она довольно умна. Для женщины, которая выставляет напоказ свои буфера.

Ревностью Бет Бойс упивался молча. К тому же в течение выходных, проведенных с Перри в Нью-Йорке, он только и делал, что пытался увильнуть от ответов на удивительно похожие вопросы о Бет. В разгар чрезвычайно приятного сеанса фелляции, устроенного по случаю его приезда домой, Перри вдруг прервала процесс, подняла голову и спросила: «Что она собой представляет на самом деле? Кажется, она симпатичная — для хладнокровной убийцы». Лишь полчаса спустя Бойс сумел вновь прийти в прежнее состояние.

— Она очень хорошо о тебе отзывается, — сказал Бойс Бет. — Считает тебя симпатичной.

— Почему ты никогда о ней не говоришь?

— Что ты хочешь узнать о ней?

— Ты в нее влюблен?

— Возражаю. Наводящий вопрос.

— Я перефразирую. Как бы вы охарактеризовали свои чувства к мисс Петтенгилл?

— Как дружеские, конечно.

— Не любовные?

— Это зависит от того, что вы понимаете под словом «любовные».

— Свидетель, отвечайте, пожалуйста, на вопрос. — Их колени соприкасались.

Кортеж подъехал к зданию суда.

— Слушание дела откладывается.

— Я сохраняю за собой право в ближайшее время вызвать свидетеля повторно.

* * *

Ник Нейлор отверг предложение войти в здание через подвал. Если Бет Макманн входит в парадную дверь, чем Бабетта-то хуже?

Бабетта отнеслась к этой идее без особого восторга. В ее представлении прибыть куда-нибудь — значило подъехать на белом лимузине длиннее большинства авианосцев, быстро зашагать по красной ковровой дорожке в сопровождении двенадцати накачанных стероидами громил с рациями в ушах, потом остановиться на минутку, позволив запыхавшемуся интервьюеру из «Вечерних развлечений» сообщить, что она выглядит «просто потрясающе!», и спросить: «возбуждают» ее съемки в новом фильме или «чрезвычайно возбуждают»?

А езда рывками сквозь толпу агрессивно настроенных репортеров, донимающих ее вопросами — «Бабетта! Бабетта! Сколько раз вы с Кеном ублажили друг друга в ту ночь?» — не была похожа на тот торжественный выход, который она предпочитала.

Ник распорядился, чтобы наняли телохранителей, имеющих хотя бы отдаленное сходство с представителями человеческого рода. Кроме того, он тайно позаботился о том, чтобы в толпе присутствовали около двадцати (платных) «болельщиков», размахивающих плакатами с такими ободряющими надписями, как «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, БАБЕТТА!» и «МОЛОДЕЦ, ДЕВОЧКА, ТАК ДЕРЖАТЬ!». На некоторых приветственных плакатах особо отмечалась ее приверженность делу мира на Ближнем Востоке. Один даже гласил: «ТЕРРОРИСТЫ-СМЕРТНИКИ ЗА БАБЕТТУ!» Все очень радовало глаз и обнадеживало. Теплый отсвет любви страстных поклонников должен был согревать ее во время дачи показаний.

Для женщины, которая в год тратила на тряпки достаточное количество денег, чтобы одеть все население Лихтенштейна, Бабетта производила впечатление убежденной минималистки. На ней был — что же еще? — черный брючный костюм, униформа серьезных современных женщин. Ее пышный бюст — между прочим, настоящий и этим едва ли не уникальный среди голливудских грудей — отнюдь не бросался в глаза. Она казалась почти плоскогрудой.

Но больше всего смешков на местах для прессы вызвали очки. Это были очки с полукруглыми стеклами — из тех, которые люди надевают на заседаниях правительственных комиссий, чтобы, просмотрев изобличающие документы, поднять глаза и сказать: «При всем уважении, сенатор, на основании этого я делаю совсем другой вывод». Непременный атрибут мыслящего человека. Надев эти очки, Бабетта как бы говорила: «Я испортила зрение, читая подстрочные примечания в журнале „Внешняя политика“».

Бойс разглядывал присяжных. Многие из них во все глаза смотрели на живую голливудскую знаменитость, оказавшуюся рядом с ними. Если ничего не изменится, до сознания присяжных скоро дойдет, что эту звезду Голливуда вызвали в суд ради того, чтобы произвести впечатление на них. Тогда они отбросят церемонии и поведут себя чуть ли не дерзко. Единственный раз в жизни они получат возможность утереть нос знаменитости.

— Кто вы по профессии, мисс Ван Анка? — начала заместительница генерального прокурора.

— Я активно занимаюсь международной политикой.

Все увидели, как корреспондент «Вэнити фэр» прижимает ко рту скомканный носовой платок.

Бойс легонько подтолкнул Бет локтем под столом.

— А чем еще вы занимаетесь, мисс Ван Анка? — спросила заместительница ГП.

— Кроме того, я актриса и певица, выпускаю пластинки. Но в данный период своей жизни я считаю себя в первую очередь защитницей. Мира на Ближнем Востоке. И окружающей среды.

С мест для прессы донесся общий туберкулезный кашель. Глаза журналистов смахивали на вращающиеся счетчики игровых автоматов. Судья Голландец бросил туда строгий взгляд.

— Вы оставались ночевать в Белом доме в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое сентября прошлого года?

— Да.

Адвокаты Бабетты, Моррис, Говард и Бен, натаскали ее, с трудом убедив в абсолютной необходимости отвечать как можно более кратко. Их беспокоила склонность клиентки к слишком длинным — а то и бесконечным — высказываниям. В Голливуде неразговорчивость — такая же большая редкость, как мех.

— А раньше вы оставались ночевать в Белом доме?

— Да.

Два односложных ответа подряд. Неужто Моррис, Говард и Бен надели на нее электрошоковый ошейник?

— Сколько раз?

— Я дружила с президентской четой. И оставалась там неоднократно.

Бет нацарапала несколько слов на своем судейском блоке писчей бумаги и пододвинула его к Бойсу: «Дружила с президентской четой?»

— Сколько раз, мисс Ван Анка?

— Точно сказать не могу.

— Не можете или не хотите?

— Возражаю.

— Принимается.

— Мисс Ван Анка, вот официальный журнал, в который привратник Белого дома записывает имена гостей, остающихся ночевать. Судя по записям, вы ночевали в Белом доме в общей сложности пятьдесят шесть раз.

— Ну, если там так сказано. Я польщена.

— Как по-вашему, пятьдесят шесть раз — это много?

— Смотря что значит в вашем понимании «много».

— Как часто вместе с вами оставался ночевать и ваш муж?

Бойс поднялся — благородный рыцарь, вставший на защиту священных уз, связывающих чету Граб–Ван Анка, — чтобы выразить свое возмущение:

— Ваша честь, оставим в стороне ехидный, оскорбительный тон обвинения, но этот вопрос не имеет никакого отношения к делу.

— Отклоняется.

Задергав Бабетту вопросами, заместительница ГП наконец установила, что мистер Граб «смог составить компанию» Бабетте в Белом доме «только в четырех эпизодах». В четырех эпизодах — из пятидесяти шести.

— Значит, муж был с вами только в течение семи процентов времени, которое вы там провели?

— Если подсчеты правильные. Мистер Граб — человек занятой. Он часто уезжает по делам.

— Какого рода делами он занимается?

— Делами делового рода.

— Будьте любезны, поясните это суду.

— Он финансирует деловые начинания. Поддерживает начинания. Замечательные начинания, которые приносят пользу человечеству.

— Какого рода начинания?

— Возражаю. Ваша честь, какое отношение к делу может иметь то, что муж мисс Ван Анки — уважаемый финансист международного масштаба и филантроп, жертвующий крупные суммы на помощь национальным меньшинствам и другие благотворительные цели?

— Ваша честь, я возражаю против возражения защитника.

— Подойдите, — сказал судья Голландец, сердито посмотрев на них.

Совещание у барьера.

— Мисс Ван Анка, — продолжила наконец заместительница ГП, — вам знакомы эти слова о вас, приведенные в лос-анджелесской газете: «Отшлепать бы за это развратницу Бабетту»?

— Возражаю. Ваша честь, в этой священной обители правосудия не место сплетникам и подлой клевете.

— Отклоняется.

Бойс тихо проворчал:

— Ну что ж, выходит, я ошибся.

— Наверно, я не успела прочесть этот номер, — ответила Бабетта. — У меня, между прочим, тоже много работы.

— И вы до сих пор ни разу не слышали этих слов?

— Слышала.

— Что же тут имеется в виду?

— Надеюсь, не пение или актерская игра.

Смех.

Ник Нейлор подумал: Браво! Это было сказано в его стиле.

Заместительница генерального прокурора улыбнулась. Что, дорогуша, повеселиться хочешь? Давай повеселимся.

— Правда ли, мисс Ван Анка, что перед тем как провести ночь в Белом доме, вы обычно покупали эротическое нижнее белье и эротические приспособления в лос-анджелесском магазине под названием «ДВ»?

Бабетта побледнела. Бойс вскочил.

— Ваша честь, это возмутительное посягательство на частную жизнь и оскорбление, нанесенное женщинам всего…

Судья Голландец жестом подозвал их к барьеру, на совещание номер сто двадцать семь.

При упоминании о «ДВ» по залу суда прокатился гул. «ДВ» был бутиком, открытым женщиной, которая, прежде чем угодить в тюрьму, возглавляла одну из самых элитных лос-анджелесских фирм эскорт-услуг. Проработав три с половиной года в тюремной прачечной, она открыла «ДВ» при финансовой поддержке со стороны тех из своих бывших клиентов, чьих имен не назвала на суде. Магазин специализировался на дорогом экстравагантном дамском белье и, как было сказано в каталоге, романтических «эксцессуарах». Большим спросом пользовались открытые в промежности трусики, подбитые норковым мехом (2500 долларов). Викторианский корсет с пластинками из китового уса стоил 800 долларов. Кроме того, в продаже имелся комплект из четырех серебряных шариков, связанных веревкой с ручкой на конце (3200 долларов).

Все телекомментаторы ждали, когда кто-нибудь другой объяснит публике, что такое «ДВ». Судья Голландец был очень расстроен, но вида не подавал.

Ждал весь мир. В Денвере один летчик, отложив запрос разрешения на взлет, не выключал прямую радиотрансляцию из зала суда, боясь прослушать, что означает «ДВ». Более того, пассажиры одобрили задержку и обложили последними словами начальника, который поднялся на борт и приказал летчику взлетать.

Сидя за столом защиты, Бет вспомнила тот случай, когда, пытаясь возбудить угасающий интерес мужа к ней, заказала по каталогу соблазнительное шелковое бельишко. Однажды ночью она надела чулки с поясом и бюстье и, посмотревшись в зеркало, почувствовала себя неловко. Бет Макманн — в кружевном бюстье на шнуровке! Она зажгла ароматические свечи, надушилась с головы до ног, поставила романтическую музыку, легла, откинувшись на подушку, и стала ждать, когда муж появится в дверях. И ждать. Когда он наконец вошел, был уже четвертый час, причем сразу стало ясно, что за эту ночь секс осточертел даже ему.

Судья Голландец откашлялся.

— Продолжайте, мисс Клинтик.

Бабетта тряслась от страха. Ее очки для интеллектуалов то и дело сползали с носа.

— Мисс Ван Анка, вы приобретаете дамское белье и товары, имеющие отношение к сексу, в лос-анджелесском магазине под названием «ДВ»?

— Не исключено. Я делаю покупки во многих магазинах Лос-Анджелеса.

Заместительница ГП попросила у суда разрешения представить в качестве доказательства четырнадцать квитанций об оплате товара посредством кредитной карточки на имя Бабетты — из торговой фирмы «ДВ Энтерпрайзез лимитед». Одну за другой их спроецировали на экран, установленный в зале суда. Общая стоимость купленного товара составляла примерно 23 725 долларов. Без сомнения, эта сумма произвела впечатление на тех присяжных, которые содержали семьи из четырех человек на 30 000 долларов в год.

— Это ваши квитанции, мисс Ван Анка?

Бабетта разглядывала их сквозь стекла очков, словно это были свитки Мертвого моря, недавно обнаруженные при раскопках.

— Вероятно.

— Позвольте обратить ваше внимание на последнюю квитанцию. Какая дата на ней стоит?

— Не могу разобрать.

— Слева вверху. Будьте любезны, прочтите эту дату суду.

— Двадцать шестое сентября.

— И наименование товара — прочтите, будьте любезны.

— Я не вижу. Это очки для чтения.

— Хорошо, тогда с разрешения суда я прочту сама. «Рукавица массажная норковая». Тысяча двести долларов. Мисс Ван Анка, что означает название магазина, в котором вы приобрели эти товары?

— Понятия не имею.

— Не означает ли оно…

— Возражаю. Домыслы. Домыслы самых похотливых…

— Принимается.

Всему миру пришлось ждать до вечера, когда один несдержанный приглашенный комментатор выболтал то, что к тому времени уже ни для кого не было секретом. «ДВ» — это «Дрожащая вагина», викторианский термин для обозначения… впрочем, не важно.

На экран в зале суда спроецировали ряд слайдов. Каждый занял треть экрана по вертикали.

Первый был озаглавлен: «Покупки Ван Анки в бутике „ДВ“, даты».

Второй был озаглавлен: «Ночевка Б. Ван Анки в Белом доме, даты».

Третий, занимавший последнюю треть экрана был озаглавлен: «Отсутствие первой леди Э. Макманн в Белом доме ночью, даты».

Каждую из четырнадцати покупок в «ДВ» Бабетта сделала за пару дней до своего очередного визита в Белый дом. Даты этих ее четырнадцати — из пятидесяти шести — ночевок в Белом доме точно совпадали с датами отсутствия Бет.

* * *

— Какая досада! — сказал Бойс в своем гостиничном номере, протянув Бет порцию неразбавленной водки.

— Ты о чем?

— О том, что в пору нашей близости мы были безденежными студентами. Я бы с удовольствием посмотрел на тебя в трусиках, подбитых норковым мехом. Во время того совещания у барьера судья Голландец задал Клинтик перцу за чересчур подробный рассказ о серебряных шариках.

— Видимо, она была очень взвинчена.

— Она ведет самое важное дело в своей жизни. Хотя в данный момент ее главная цель — это, по-моему, не тебя казнить, а меня. Если это звучит не слишком самонадеянно.

— Я бы не хотела, чтобы меня защищал скромный адвокат.

— Знаю, мы это уже сто раз обсуждали, но ты уверена, что в ту ночь он занимался гимнастикой с Бабеттой?

— Бойс, он разогнуться не мог от сексуального напряжения. От него пахло ее духами. А когда я зажгла свет, глаза у него забегали, как у енота.

— Номер три однажды тоже стала беспокойно озираться, когда вошла. Я все понял.

— Чудесная мысль — пронумеровать своих бывших жен, чтобы их не перепутать. За всю свою жизнь я была влюблена в двоих мужчин, и оба маньяки — один то и дело изменял, другой то и дело разводится. За что мне эта карма?

— За то, что ты меня бросила. Против заслуженной кармы не попрешь. Впрочем, это вовсе не карма. Это кара божья — испоганив мою жизнь, ты прогневила некоего злого бога.

— Мне нравится, когда люди нашего поколения начинают жалеть себя.

— Я не одобряю самоуничижения людей, родившихся после войны. У нашего многочисленного поколения немало достижений.

— Назови хоть одно.

— Дискотеки, дешевые промышленные облигации, силиконовые имплантанты, раскрашенные черно-белые фильмы, целая концепция стресса как философского оправдания потворства своим желаниям. Эти завоевания затмят такие незначительные достижения, как победа над Гитлером, преодоление звукового барьера и изобретение вакцины от полиомиелита. Именно нас будущие историки назовут величайшим поколением.

— Наверно, поэтому я и влюбилась в Кена. В нем не было ничего напускного.

— А что «напускного» было во мне?

— Не надо это так воспринимать.

— Все дело в твоем папаше. Во время Второй мировой он получил медаль. Потом, после другой войны, появляется парень, у которого вся грудь в медалях, и ты, не успев опомниться, встаешь под его знамена.

— Может быть. Мне никогда не хотелось тратить сто тысяч на психоанализ, чтобы выяснить, в чем дело. Лучше уж истратить эти деньги на адвокатов.

— Ну что ж, даже герои иногда оказываются такими же самодовольными болванами, как и все мы, простые смертные, и это утешает. И все же один, еще более важный вопрос так и остается открытым.

— Какой?

— Как бы ты выглядела в трусиках на норковом меху.

* * *

На другой день, в очередной раз выставив Бабетту Ван Анку потаскухой тысячелетия, заместительница генерального прокурора Клинтик небрежно швырнула ее обмякшее, подергивающееся тело под ноги Бойсу для перекрестного допроса. Вставая из-за стола, Бойс чувствовал себя всей королевской конницей и всей королевской ратью. От Шалтая-Болтая только мокрое место осталось.

Когда он приближался, Бабетта с опаской ответила на его улыбку. Она уже знала, что он по какой-то причине на ее стороне — в отличие от той стервы обвинительницы. Этот Бейлор так много раз сказал «возражаю!», что у него, наверно, уже язык к нёбу присох. Моррис, Говард и Бен объяснили ей, почему он проявляет деликатность: чтобы у жены не было мотива для убийства Кена. Но они предупредили ее: берегитесь его. Краткие ответы.

Бойс задал несколько формальных предварительных вопросов, тем самым внушив присяжным, что, как и многие из них, Бабетта выросла в бедной семье и что она на свой — хотя и несколько экстравагантный — лад доказала осуществимость американской мечты. Развивая эту мысль, он заговорил о фильме «Меня называют генералом Пауэллом!» — и Бабетта смогла упомянуть о том, как увлекательно было сниматься вместе с актером Дензелом Вашингтоном в биографической картине о Колине Пауэлле. Он участливо выслушал ее печальный рассказ о роли в фильме «Рейс 208 задерживается», где она сыграла израильскую парашютистку, которая в одиночку спасает гигантский аэробус, полный школьников-хасидов, от захвативших его палестинских фанатиков. Именно после этих съемок, сообщила она суду, наступило озарение, побудившее ее использовать все свое влияние в борьбе за мир на Ближнем Востоке.

— Вы с президентом Макманном были очень близки, не правда ли? — спросил Бойс, внезапно переменив тему.

Казалось, Бабетта опешила от этого вопроса.

Бойс уточнил:

— То есть он часто обращался к вам за советом по поводу положения на Ближнем Востоке, верно?

Бабетта просияла:

— Ах, вы даже не представляете!

— Это значит «да»?

— Да. Да. Постоянно. Он мне звонил.

Некоторые журналисты многозначительно переглянулись.

— Он звонил вам именно для того, чтобы поинтересоваться мирным процессом на Ближнем Востоке?

Как учил кумир Бойса Эдвард Беннетт Уильямс, идеальный перекрестный допрос позволяет добиться целого ряда утвердительных ответов. Это доказывает, что вы полностью подчинили свидетеля своему влиянию.

— Много раз. Очень много раз.

— Он был совершенно уверен, что вы предоставляете ценную информацию?

— Да.

— Возражаю.

— Ваша честь, вероятно, заместительницу генерального прокурора огорчает то, что я допрашиваю свидетельницу, не прибегая к злостной клевете, гнусным инсинуациям и оскорблениям, но…

— Подойдите!

Нотацию у барьера Бойс выслушал молча. Дело того стоило. Впоследствии Влонко сообщил, что, слушая резкое замечание Бойса, присяжные четыре, пять, семь и тринадцать улыбались во весь рот.

— Мисс Ван Анка, — продолжал он, — правда ли, что таких людей, как вы, то есть творческих личностей, наделенных ярко выраженным общественным сознанием, иногда высмеивают или заставляют страдать за то, что они осмеливаются открыто выступать против несправедливости или в защиту угнетенных…

— Возражаю!

— Я перефразирую. Мисс Ван Анка, вас критикуют за вашу политическую активность?

— Постоянно.

Бойс так грустно покачал головой, словно ему было нестерпимо больно это слушать.

— Вероятно, это тяжело.

— Возражаю.

— Снимается. Это тяжело?

— Очень тяжело. Люди постоянно говорят ужасные вещи.

— Мисс Ван Анка, сознаете ли вы, что влиятельные группировки на Ближнем Востоке были осведомлены о том, что президент вас благосклонно выслушивает, и пытались помешать вам его консультировать?

— Я возражаю. Категорически возражаю. Ваша честь!

— Позвольте мне перефразировать. Пытались ли влиятельные группировки на Ближнем Востоке помешать вам консультировать президента Соединенных Штатов по вопросам внешней политики?

— Мне… казалось… да?

Бойс кивнул.

— А правда ли, что эти группировки, пытаясь добиться своей цели, распускали слухи, будто вы с президентом — любовники?

Бабетта кивнула. У нее задрожал подбородок. Она потупила взор. Потом, словно по команде режиссера, залилась слезами.

— Да, — вымолвила она, задыхаясь от рыданий.

Бойс покачал головой, словно не веря своим ушам.

— Причиняло ли это боль лично вам, мисс Ван Анка?

— Вы не представляете.

— Какое чувство у вас как у женщины вызывало то, что люди часто говорили такие гнусные, неприятные вещи…

— Возражаю. Ваша честь, защита проводит перекрестный допрос или собрание группы поддержки?

— Задавайте свой вопрос, адвокат.

— Какое чувство это вызывало у вас как у женщины?

— У меня возникало такое чувство… — Бабетта шмыгнула носом, — …что, несмотря на все достижения женского пола, впереди у нас еще долгий путь.

— Мисс Ван Анка, правда ли, что два года назад, в феврале, вы лично передали конфиденциальное сообщение от президента Макманна премьер-министру Израиля?

Глаза у Бабетты расширились. За минувшие годы она так приукрасила рассказ об этом пустячном событии, что он превратился в героическую эпопею, способную посрамить историю завоевания Англии норманнами. Она поведала множеству людей, что президент просил ее передать израильскому премьер-министру «совершенно секретное» сообщение. На самом-то деле сообщение гласило: «Скажи этому пожирателю черствых бейгелей, что у этой бабы, его нового пресс-секретаря, лучшая задница в Благодатном Крае». В устах Бабетты эта история звучала так, точно президент поручил ей передать просьбу не применять ядерное оружие против Сирии.

— Да… — Бабетта кивнула, — …это правда. Но я не могу…

— Разумеется, я не стану просить вас разглашать содержание совершенно секретного сообщения, имеющего отношение к вопросам национальной безопасности.

— Возражаю!

— Снимается. А теперь, мисс Ван Анка, перейдем к вопросу, который обвинение, видимо, сочло весьма неприятным по причинам личного характера…

Отлично, Бабс, ты молодчина. Сейчас мы сыграем в игру «соедини точки». Первую точку Бойсовы сыщики обнаружили в интервью, которое Бабетта дала одному женскому журналу очень давно, сразу после того, как вышла замуж за Макса.

— Я имею в виду историю с личными вещами — нижним бельем и тому подобным — из того магазина в Лос-Анджелесе. Разве в интервью одному из женских журналов вы не заявили… — Бойс неодобрительно взглянул на представителей обвинения, — …причем прямо, откровенно и, я бы добавил, с гордостью, что у вас с мистером Грабом сложились, что называется, полноценные и нежные интимные отношения?

Бабетта не совсем понимала, к чему он клонит, но в тот момент она готова была следовать за этим человеком куда угодно, хоть на транспортную развязку Четыреста пятой скоростной автострады.

— Да. У нас с Максом прекрасные отношения.

Судя по звуку, у кого-то из журналистов начался приступ удушья.

— Благодарю за откровенность. А вы сказали корреспонденту журнала, что, по вашему с мужем общему мнению, единственный способ сохранить здоровые, близкие отношения — это… — Бойс доброжелательно улыбнулся, — …постараться, чтобы в спальне всегда было интересно?

— Да. — Бабетта покраснела.

— Возражаю.

— Отклоняется. — Судье Голландцу, как и примерно миллиарду человек, смотревших телевизор, до смерти хотелось узнать, чем все это кончится.

— А вы сообщили интервьюеру — без всякого стеснения, даже с нескрываемым удовольствием, — что вашему мужу очень нравится, когда вы надеваете сексуальное нижнее белье?

— Сообщила.

— Мисс Ван Анка, правда ли, что при таком напряженном графике работы, как у вас с мужем, вам иногда приходится надолго разлучаться?

— Да? Да.

— Вы чувствуете, что находитесь рядом с отсутствующим мужем, когда надеваете эти интимные предметы одежды?

— О да!

— Возражаю.

— Снимается. Вы носите эти предметы только при муже или иногда — и в период разлуки?

— Я беру их с собой в поездки. Чтобы они напоминали мне о нем. Когда я ощущаю их своей кожей, мне кажется, что я… ну…

— Благодарю вас. Я знаю, что это вопросы сугубо личного характера. Бывает ли такое, что, находясь далеко от мужа, вы надеваете эти предметы одежды и звоните ему по телефону?

Соедини точки. Ну, Бабс, давай. Бабетта покраснела, улыбнулась, потупила взор, убрала со лба прядь волос.

— Иногда я надеваю эти вещи, чтобы легче было представить себе, будто мы вместе.

Следующий вопрос Бойс сформулировал тщательно, поскольку знал, что в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое сентября из Линкольновской спальни Максу никто не звонил.

— И в ту ночь вы как раз намеревались позвонить мужу из Белого дома?

Еще несколько точек, и можешь снова отправляться спасать Ближний Восток и канадских оленей.

— Да, намеревалась. Мне… я пошла спать пораньше еще и по этой причине.

— Но вы не успели позвонить, потому что уснули?

— Да.

— Вы пошли спать в двенадцать тридцать ночи. На Западном побережье было только девять тридцать.

— Точно. Так рано Макса еще наверняка не было дома, поэтому я собиралась подождать немного и позвонить ему.

— Вы сказали агентам ФБР, что, когда легли в постель, телевизор был включен.

— Да. Я включила телевизор. Обычно он не мешает мне засыпать.

А теперь слушай меня очень, очень внимательно.

— Есть ли какая-то определенная программа, которую вы смотрите поздно ночью?

В интервью Бабетта без конца твердила журналистам о своем страстном увлечении некоммерческим публичным телевидением, где всегда можно найти «пищу для размышления». (К примеру, якобы некоммерческие объявления фирмы «Сааб».) Бойс прочел эти интервью — все до одного.

— Я стараюсь смотреть… — Бабетта умоляюще взглянула на Бойса, — …ну, в общем, живые программы.

Бабетта хотела сказать «жизненные», но она старалась.

— Публичное телевидение?

— Возражаю! Ваша честь!

— Я перефразирую. Программы какого телевидения?

— Публичного телевидения. Ток-шоу. Документалки…

Повернувшись спиной к присяжным, Бойс посмотрел ей прямо в глаза и, очень тщательно подбирая слова, спросил:

— В ту ночь, лежа в постели, вы включили канал публичного телевидения?

— Я… да. Я уверена, что… да.

— И, как вы сообщили агентам ФБР, уснули.

— Да. Я очень устала. Ну и вечеринка. Столько сановников из Латинской Америки. Они все силы выматывают. Такие болтуны!

— Значит, вы уснули, не выключив телевизор?

— Да.

— Вы уснули, не выключив телевизор, настроенный на канал публичного телевидения. Это было где-то после половины первого пополуночи?

— Да.

— Ваша честь, с разрешения суда мне бы хотелось представить в качестве доказательства «Телегид» с программой передач на вечер двадцать восьмого и ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое сентября.

После длительного совещания у барьера, проведенного по инициативе явно недовольной заместительницы генерального прокурора, экземпляр «Телегида» с программой передач на ту неделю, о которой шла речь, был надлежащим образом зарегистрирован в качестве доказательства.

Бойс протянул «Телегид» Бабетте и попросил ее прочесть вслух программу передач «Даблъю-и-ти-эй», местного публичного телеканала, на раннее утро двадцать девятого сентября.

Бабетта надела свои очки для интеллектуалов и прочла:

— С часу до трех пополуночи: «Кто боится Вирджинии Вульф?»

Она подняла голову и посмотрела на Бойса.

Нет-нет. Не улыбайся мне, не надо.

Она сдержалась.

По залу суда прокатился негромкий гул.

— Будьте любезны, поясните суду, что такое «Кто боится Вирджинии Вульф?» — попросил Бойс.

— Это фильм. Замечательный фильм. Замечательный американский фильм.

— Будьте любезны, расскажите суду, о чем он, вкратце.

— О двух супружеских парах, которые несчастливы в браке. То есть очень-очень несчастливы.

— И что происходит в фильме?

— О, все страшно злятся. Ругаются. Бросаются чем попало. Орут.

— Ругаются, орут, бросаются чем попало?

— Для начала.

— В Линкольновской спальне телевизор стоит в пятнадцати футах от кровати. Наверно, вы сделали звук погромче, чтобы лучше слышать?

— На полную катушку.

— Значит, между часом и тремя пополуночи в Линкольновской спальне, недалеко от того места, где находился агент Секретной службы Бернам, шел фильм, в котором люди громко ссорятся?

— Да.

— Благодарю вас, мисс Ван Анка. Пока вопросов больше нет, ваша честь.

 

Глава 19

Это называли «хронометражной таблицей тысячелетия».

Как правило, на процессах по уголовным делам хронометражные таблицы — документы, отражающие хронологию событий, — составляются с точностью до минуты. Таблица, над которой без устали трудились Бойс и его команда, была разбита на сотые доли секунды. Это вызвало ехидные замечания в прессе о том, что Бойс наверняка обнаружил в Белом доме бортовой самописец.

Согласно Бойсовой хронометражной таблице, некомпетентный, мстительный агент ФБР Уэпсон и обидчивый, туговатый на ухо агент Секретной службы Бернам находились одни возле остывающего трупа президента в течение тридцати семи секунд, то есть вполне могли успеть поставить клеймо Ривира на президентский лоб.

Заместительница генерального прокурора Клинтик, как рысь, сражалась за то, чтобы эту таблицу не приняли в качестве доказательства. После удивительного перекрестного допроса Бабетты Ван Анки, проведенного Бойсом, на нее оказывали возрастающее давление.

Президенту Гарольду Фаркли задавали все больше и больше вопросов об этом деле. Причем даже менее учтиво, чем обычно. Однажды, после того как он объявил об историческом техническом начинании, имеющем целью предотвратить разлив реки Миссури и затопление житницы Америки, а также выразил сожаление по поводу пережитков расизма — в штате Вирджиния полицейский опять остановил машину бывшего госсекретаря Колина Пауэлла и заставил его распластаться на капоте, — с ним в недопустимом тоне заговорили сопровождавшие его представители журналистского корпуса Белого дома, желавшие выяснить, не сыграл ли он «активную» роль в судебном преследовании своей знаменитой соперницы, миссис Макманн. Нет, абсолютно никакой, заявил он. Его пресс-секретарь сообщил ему, что Боб Вудвард, король журналистских расследований прошлого тысячелетия, «наводит справки». У Гарольда Фаркли пересохло во рту.

Прожив всю жизнь в тени собственной заурядности, он твердо решил бросить вызов своей карме и победить на предстоящем выдвижении кандидатов в президенты. Меньше всего ему нужна была статья на первой полосе «Вашингтон пост» («Первая из серии статей») под заголовком:

ПЫТАЯСЬ СВЕСТИ СТАРЫЕ СЧЕТЫ, ФАРКЛИ ПОДГОВОРИЛ МИНИСТЕРСТВО ЮСТИЦИИ ВОЗБУДИТЬ ДЕЛО ПРОТИВ ПЕРВОЙ ЛЕДИ.

Фаркли велел своему пресс-секретарю сообщить журналистам — отнюдь не по секрету, — что к доказательствам виновности Бет он «всегда» относился «скептически».

В должное время появились статьи, отражавшие эту новую установку. Прямых ссылок на источники не было, но количества ДНК, содержавшейся в статьях, оказалось достаточно, чтобы встревожить генерального прокурора. Тот, в свою очередь, велел своему пресс-секретарю сообщить журналистам — во всеуслышание, — что он тоже «с самого начала» ставил эти доказательства «под сомнение», но заместительница генерального прокурора Клинтик «горела желанием» выступать в качестве обвинителя.

В должное время появились и эти статьи, отчего Сэнди Клинтик покрылась сыпью. Кого боги хотят погубить, на того они сперва насылают чесотку.

* * *

Алан Крадман с такой завистью следил за тем, как мастерски ведет дело Бойс, что, продолжая строить догадки в программе «Судейский молоток», постепенно превратился в общественного обвинителя. Это был довольно крутой поворот в карьере человека, который некогда хвастался, что смог бы добиться оправдания Адольфа Гитлера.

В разгар последней передачи его охватило неудержимое желание доказать, что агенты Уэпсон и Бернам просто не могли надеть перчатки из латекса, схватить плевательницу, оставить на президентском лбу отпечаток клейма, снять перчатки и положить плевательницу на место между 7:33:00 и 7:33:37 утра двадцать девятого сентября, пока Бет блевала в ванной. Чтобы разыграть этот сценарий в лицах, Крадман вскочил со стула, выдернув из гнезда провод прикрепленного к лацкану микрофона и опрокинув стакан с водой.

Отношение Перри к Бойсу стало откровенно враждебным. Бойс больше не приезжал на выходные домой. Даже у его команды Перри не смогла выведать ни слова о том, что происходит в кулуарах. Когда они все-таки созванивались, ей и от него ничего не удавалось добиться. Разговор он поддерживал так: «Угу, угу. Слушай, мне пора». Всё это было просто… бестактно. Разве Перри не вы́ходила Бойса, пережившего сильное нервное потрясение после своего тяжелого четвертого развода с альпинисткой, карабкавшейся в высшее общество, к тому же в период, когда ей следовало бы сосредоточиться на собственной карьере?

При своих продюсерах она делала вид, будто Бойс постоянно сообщает ей пикантные новости. Тем временем, пока Перри устраивала ежевечернее обсуждение этого дела по телевидению для всё более многочисленной аудитории, ее начал терзать важнейший — для нее — вопрос процесса тысячелетия: спит ли Бойс с Бет?

* * *

Убедить судью Голландца принять хронометражную таблицу в качестве доказательства оказалось непросто, поскольку единственным человеком, который мог засвидетельствовать, что агенты Уэпсон и Бернам оставались наедине с трупом, была… клиентка Бойса, а он категорически запретил ей давать показания. Одним из достижений американской системы правосудия является то, что виновный — то есть обвиняемый — фактически не обязан защищаться. Он может спокойно сидеть и смотреть, как адвокаты стреляют шариками из жеваной бумаги в обвинителей, а потом их же и выставляют истинными злодеями.

* * *

— А теперь, — сказал ведущий вечернего выпуска новостей Питер Дженнингз, — слово нашему судебному корреспонденту. Джефф, как прошло сегодняшнее заседание?

— Питер, для обвинения и этот день выдался неудачным. Адвокат миссис Макманн, Бойс Бейлор, представил таблицу, отражающую хронологию событий того утра, когда умер президент, причем настолько детальную, настолько пространную, что остается лишь догадываться, способны ли эти — да и любые — присяжные разобраться во всем объективно. В таблице прослеживаются передвижения восемнадцати человек, входивших в президентскую спальню и выходивших оттуда в течение двух часов. В основе аргументации Бейлора лежит решающий тридцатисемисекундный промежуток времени, когда, по его утверждению, агент ФБР Джеррольд Уэпсон и агент Секретной службы Вуди Бернам находились одни рядом с телом президента. Бейлор утверждает, что, действуя из личной неприязни к миссис Макманн, они оставили на лбу президента отпечаток пробирного клейма Пола Ривира с серебряной плевательницы, чтобы выдать ее за орудие убийства. Защита настаивает на том, что президент умер ночью в результате случайного падения. В течение трех минувших дней Бейлор безжалостно обрабатывал Уэпсона и Бернама. В конце концов они перестали категорически отрицать, что находились рядом с телом одни, пока миссис Макманн была в ванной. Надо признаться, какими бы слабыми ни казались доводы в пользу того, что все это — некий правительственный заговор, эти перекрестные допросы были эффективными, особенно если учесть, что Бейлор провел их сразу после гибельного для обвинения перекрестного допроса Бабетты Ван Анки. В конце концов присяжные, возможно, придут к заключению, что, если миссис Макманн и не невинна, то уж во всяком случае невиновна. Питер?

* * *

— Я спрашивал себя, случится ли это, — сказал Бойс.

Бет положила голову ему на грудь.

— Ты знал, что случится.

Они лежали в постели, среди скомканных простыней. В коридоре, за двойными дверями, молча кипели от злости агенты Секретной службы. Был вечер пятницы, в субботу суд не заседал, и на Бойсовом командном пункте царила тишина.

— Где ты их раздобыла? — спросил Бойс, нащупывая под простынями пушистую, шелковистую вещь. Он поднял ее повыше, чтобы лучше рассмотреть.

— Правда, они ужасны? Я позвонила подруге в Лос-Анджелес и уговорила ее их купить. Не волнуйся. Она осторожна. Эта покупка не из тех, которые я стала бы афишировать, используя свою карточку «Американ экспресс». Так что теперь вопрос наконец решен.

— Не совсем. Теперь мы знаем, как ты выглядишь в открытых трусиках на норковом меху. Но так и не узнали, как бы ты выглядела в них тогда, когда училась на юрфаке.

— Еще более нелепо, чем сейчас.

— Даже не верится, что сегодня ты пришла в них в суд. А что, если бы тебе понадобилась срочная медицинская помощь, привезли бы тебя в больницу, положили на операционный стол — а на тебе эти штанишки? Какой заголовок в газете!

Бет прижалась к нему.

— Ты был бесподобен.

— Ты и сама не оплошала.

— В суде! Не обольщайся.

— А-а. Ну, а как тебе было со мной сейчас?

— Гм, ничего, терпимо.

— Твой счет только что вырос на миллион долларов.

— Ты был изумителен. Как бог.

— Скидка десять процентов.

— Совсем как в былые времена.

Странно было предаваться любви с некогда близкой партнершей после четвертьвекового перерыва. Бойс удовлетворенно перебирал в уме метафоры. Может, это все равно что выпить выдержанного вина из старых погребов? Или, скорее, — все равно что войти в сад, где виноград созрел и превратился в…

— Журналисты утверждают, что всё кончено, — сказала Бет.

— Журналисты не присяжные. Но ты же слышала, что сказал Влонко. По-моему, я еще никогда не видел его таким довольным.

— Влонко, — сказала Бет. — Ясновидец, читающий чужие мысли.

— По его словам, присяжные шесть, семь, десять и тринадцать то и дело кивали, когда я допрашивал Бернама.

— Тринадцатый — это…

— Детский нейрохирург-гомосексуалист немецкого происхождения. Субъекта более строгих правил просто нет в природе. И даже он кивал. — Бойс удовлетворенно вздохнул. — Не хотелось бы сглазить… боги круглые сутки начеку… но, по-моему, нам удастся закрепить успех. По-моему, дело идет к оправданию. Мало ли что, чем черт не шутит, но, по-моему, тебя признают невиновной.

Бет дотянулась до пачки сигарет и закурила.

— А потом я хочу снова начать строить свою жизнь, — сказала она. — Только не так, как прежде. Самостоятельно.

— Ты молода.

— Более или менее.

— Привлекательна.

— Более или менее.

— Умна.

— Будь я умна, не влипла бы в эту историю.

— У тебя хватило ума нанять хорошего адвоката.

Бет приподнялась на локте и повернулась к Бойсу. Она сияла от возбуждения.

— Бойс, я хочу дать показания.

— А?

— Хочу дать показания.

— Что ты куришь — сигарету или косяк? Ты спятила?

— Нет, я хочу дать показания.

— Я не намерен это обсуждать.

— Почему?

— Эта затея настолько безрассудна, что даже не поддается осмыслению. Выиграть это дело — задача непростая. Может, ты заметила? И если мы его выигрываем, это еще не значит, что можно забивать себе голову безумными идеями.

— Дело ты ведешь блестяще. Я первая это признаю. Знаю, ты всю душу вкладываешь в свою работу. Но люди по-прежнему считают меня убийцей. Слышал, что сказали сегодня по телевизору?

— Какая разница, что думает публика? Найми агента по связям с общественностью. Как его там? Нейлора, представителя Бабетты. Он и Саддама Хусейна смог бы выставить Санта-Клаусом.

— Спасибо. Деликатности тебе не занимать.

Перемени тему, быстрее!

— Надо попить водички. Ох уж эти гостиницы. У меня во рту просто пустыня Мохаве.

Бойс отправился на поиски воды. Голова у него шла крутом. Поразительно. За двадцать пять лет политической деятельности человек превращается… в политикана. С нее еще не сняли обвинение в убийстве, а она уже планирует возвращение в политику. О чем она только думает? Да она вообще ни о чем не думает, как и двадцать пять лет назад, когда вышла за Бога Войны. Мини-бар. Там должна быть вода. Охлажденная дорогая вода из какого-нибудь источника в Финляндии или Уэльсе, такая чистая, что в ней можно промывать контактные линзы.

Бойс вернулся с маленькой бутылочкой воды за девять долларов и снова лег. Он крепко прижался к Бет. Ее тело было уже не таким чутким и податливым, как минуту назад.

— На перекрестных допросах персонала, — сказала она, лежа спиной к нему, — ты выставил меня сущей стервой. Леди Бетмак.

— Ну и что? Главное — это поможет тебе избежать приговора за убийство.

Она повернулась к нему лицом.

— А что толку? Меня оправдают, а все по-прежнему будут считать, что я виновна. И что я — настоящая Джоан Кроуфорд среди первых леди.

— Что толку, если тебя оправдают? Не считая того, что ты не просидишь всю оставшуюся жизнь в федеральной тюрьме? Или избежишь смертной казни? Сложный вопрос. Надо подумать.

— После этого мне нужно будет как-то жить.

— М-да, тебе легко угодить.

— Если я дам показания, то смогу доказать, что я не только не убийца, но и не первая стерва.

— Послушай меня: присяжные, возможно, собираются признать тебя невиновной в убийстве. Уверяю тебя, это и есть наша главная цель. Единственная цель. Ведь оправдание значит, что ты никого не убивала.

— Нет, это не так. Оно всего лишь значит, что я избежала наказания. Я стану О-Джеем Симпсоном первых леди. И что тогда прикажешь делать — постоянно околачиваться на общедоступных полях для гольфа в поисках настоящих убийц?

— Это лучше, чем в течение ближайших сорока лет работать в тюремной прачечной. Не говоря уже о смертельной инъекции.

— А что, если мне захочется продолжить общественную деятельность? Что, если захочется самостоятельно баллотироваться на государственную должность? В Сенат.

Бойс уставился на нее, но таращить глаза в полутьме не имело смысла.

— Бет, я знаю, тебе приходится несладко, всё это чревато стрессом.

— Пожалуйста, не надо разговаривать со мной как с душевнобольной.

— Не буду, если ты перестанешь вести себя, как душевнобольная. Слушай, Ф. Скотт Фиццжеральд ошибался, считая, что в жизни американцев второго акта не бывает. Посмотри на Чарльза Мэнсона — у него есть собственный вебсайт. Когда всё это кончится, ты сможешь заниматься всем, чем заблагорассудится. Боже мой, да одна только именная продукция будет приносить достаточный доход, чтобы… оплатить мой счет!

— Я не намерена, — ледяным тоном сказала Бет, — давать разрешение на использование своего имени на этикетках. Это удел членов британской королевской семьи, страдающих избыточным весом, и практиканток из Белого дома, страдающих избыточной сексуальной озабоченностью.

— Как же ты собираешься оплатить мой счет? Ну ладно, что-нибудь придумаем. — Бойс принялся покусывать ее в ухо. — В крайнем случае возьму натурой.

— Перестань. Между прочим, согласно исследованиям Американской ассоциации адвокатов, три четверти населения считают, что подсудимый, который не дает показаний, либо виновен, либо что-то скрывает.

— В кои-то веки я согласен с тремя четвертями населения Америки. Знаешь, сколько раз я разрешил клиенту дать показания на процессе по уголовному делу? Два. Первым был семидесятивосьмилетний главарь мафии, больной застарелой эмфиземой. Его я посадил на место для дачи показаний, чтобы присяжные услышали, с каким присвистом он дышит. Им стало так жаль старика, что они отпустили его умирать домой. Вторым был католический кардинал, обвиненный в порочной связи с мальчиком-служкой. Дело было двадцать лет спустя, и служка уже страдал пристрастием к героину, крэку и алкоголю, а также еще тремя нехорошими болезнями. Вот он и решил вытрясти деньги из своего бывшего приходского монсеньора, который к тому времени стал одним из главных князей американской католической церкви. В данном конкретном случае кардинал оказался невиновным. Знаю, клиент, который и в самом деле невиновен, — большая редкость. Мне следовало бы заказать его чучело. Как бы там ни было, я посадил его на место для дачи показаний — ведь не так уж и часто тебе попадается невиновный клиент, который одевается в пурпурную мантию и носит на груди крест величиной с монтировку.

— И что же?

— Его признали виновным. И ты еще хочешь давать показания.

Бет погасила окурок.

— Все годы, прожитые с Кеном, все эти ужасные годы, я молча сносила оскорбления, подставляла другую щеку, на всё закрывала глаза, работала как вол. Мне уже за сорок. У меня нет ни денег, ни реальных средств к существованию, разве что именной антиквариат, которым сподручно убивать мужей. Я вдова… не перебивай, пожалуйста… и все считают меня вероломной убийцей, укокошившей героя войны плевательницей. Это несправедливо! И я не намерена с этим мириться. Я не намерена выходить из зала суда в общество людей, которые будут показывать на меня пальцами в аэропортах, как на некое ископаемое чудище, не решающееся включать телевизор, потому что Джей Лино и Леттерман, возможно, поливают меня дерьмом в своих монологах, да и то лишь ввиду отсутствия других сенсационных новостей. Откровенно говоря, по сравнению с этим стирка белья в тюрьме… да и капельница со смертельным раствором… представляются чуть ли не благом. Если бы я хотела добиться оправдания при помощи юридических тонкостей, я бы наняла Алана Крадмана, Плейто Качериса или какого-нибудь другого ловкача. Но мне необходимо выиграть, и поэтому я наняла тебя. Не «не проиграть». Выиграть. Ты сказал, что в первый день я должна войти в зал суда с таким видом, словно пришла принимать их извинения. Ну, а выйти я собираюсь так, словно их извинения уже приняла и теперь готова принять извинения всего мира.

Бойс задумался.

— По-моему, нам следует подготовить заявление о том, что ты намерена посвятить всю свою жизнь поискам настоящих убийц.

Бет огрела его подушкой. Сильно.

— Я начинаю понимать, — сказал Бойс, — за что ты получила это прозвище.

 

Глава 20

— Возможно, вам захочется взглянуть на это, — сказала секретарша Бойса, протянув ему раздел «Стиль» газеты «Вашингтон пост», открытый на колонке Ллойда Гроува «Надежный источник». Кодовое слово «взглянуть» означало: «Кое-что вам здесь очень не понравится».

Отношения между первой обвиняемой Бет Макманн и суперадвокатом Бойсом «Наглецом» Бейлором, похоже, начинают выходить за рамки обычных, приличествующих адвокату и клиенту. В семидесятые годы, во время учебы на юридическом факультете Джорджтаунского университета, они собирались пожениться, но леди Бетмак бесцеремонно бросила Бейлора ради будущего президента. Однако при этом она, похоже, оставила включенным сигнальный огонек. А может, в люксе гостиницы «Джефферсон» — 7500 долларов в сутки, — где проживает Наглец, они попросту усердно готовились к завтрашнему заседанию суда.

Ну и свинья этот Гроув. Бет бросила его отнюдь не «бесцеремонно». Да и семь с половиной тысяч — плата за три люкса, а не за один.

Потом его мысли сосредоточились на более важном вопросе.

Ее охранники, агенты Секретной службы. Ну конечно. Никто, кроме них, ничего не знал, а они уже презирают обоих. Впрочем, кто решился бы их упрекнуть? Он обвинил их в организации чудовищного заговора. Но где их хваленая профессиональная скрытность? Где умение Секретной службы хранить секреты?

По иронии судьбы, если Бет и манила Бойса к себе неким «сигнальным огоньком», то он погас во время их спора по поводу дачи показаний. Возможно, Бойсу не стоило изощряться в остроумии насчет того, что как раз в этот утренний час ее покойный муж «покончил с собой при помощи плевательницы». Бет встала с постели, оделась и выбежала из номера, отправившись обратно на свой остров Эльба — в Кливленд-Парк. Всё, с примирением покончено. Пока оно длилось, было весело — все три часа. Интересно будет испытать свои силы в новом качестве — адвоката, который не разговаривает с клиенткой на процессе по делу об убийстве.

Бойс скрепя сердце включил телевизор. Катастрофа не заставила себя ждать. Шла одна из утренних программ. Двое ведущих, то и дело перемигиваясь, отпускали шуточки «на злобу дня» — насчет того, каким образом Бет могла бы резко снизить расходы на адвоката. Ха-ха-ха.

Бойс переключил на другой канал. Отлично. На экране, над следующей парой ведущих, красовалось фото Бет и Бойса студенческих времен, снабженное заголовком «ИСТОРИЯ ЛЮБВИ» и подписью: «Та, кого любишь, всегда невинна».

Он начал набирать номер Бет на своем сотовом, потом решил, что при данных обстоятельствах лучше звонить по городскому телефону. Одному богу известно, кто подслушивает.

— По-моему, сегодня, — сказал он, — нам придется входить в здание суда через подвальный гараж.

Бет была в шоке — или, по крайней мере, настолько близка к шоку, насколько это позволяют себе особо важные персоны.

— Как это случилось? — спросила она хриплым голосом. — Кто?

— Спроси у агентов своей якобы секретной службы.

— Я спрашивала. Они всё отрицают.

— Еще бы.

— Я им верю. А будь это они, я не стала бы их винить. Но эти ребята — профессионалы. Они не болтают с репортерами. Даже о людях, которые сочиняют нелепые истории о том, как они подбрасывают улики, изобличающие первых леди.

— К сведению всех, кто подслушивает этот разговор: у бывшей первой леди явно наблюдается истерика, сопровождающаяся снижением умственных способностей.

— Скорее всего, проболтался кто-то из твоих людей.

Бойс задумался.

— Ночной портье. Ты же выбежала отсюда ночью. Наверняка это он рассказал обо всем репортерам.

— Не надо считать меня полной идиоткой. Я вышла не через вестибюль. Мы спустились на лифте в подвальный гараж. Кстати, пора, наверно, привыкать к подвалам, ведь мне придется провести в них остаток жизни.

— Ладно, потом разберемся. А пока, если кто-нибудь спросит — а спросят непременно, — мы работали допоздна. Это вполне правдоподобно.

— В пятницу вечером?

— Когда у Эдварда Беннетта Уильямса слушалось дело в суде, он и по пятницам работал до глубокой ночи.

— Бойс, — сказала она, — насчет той, недавней ночи. Я много думала.

По крайней мере, она опомнилась и решила не давать показаний. Слава богу!

— Я должна дать показания.

— Бет, сейчас не самое подходящее время, чтобы это обсуждать.

— А когда будет подходящее? Сегодня днем?

— Слушай, с минуты на минуту позвонят из «Вэнити фэр» и попросят нас позировать нагишом в постели для обложки ближайшего номера. Прежде чем обсуждать вопрос о том, будешь ли ты давать показания, нам нужно серьезно подумать о восстановлении репутации.

— Если ты не считаешь возможным одобрить мое решение, я приму это к сведению.

— Что это значит?

— Это значит, что я всегда могу включить в команду защитников человека, который согласится допросить меня в качестве свидетеля.

— В команду? В твоей команде нет никого, кроме меня.

— Бойс, отговаривать меня бесполезно.

Время. Ему нужно время. Время, чтобы… что?.. подсыпать валиума ей в еду. Вот именно. Пускай находится под действием успокоительного до конца процесса. А если она вдруг вырубится за столом защиты, он скажет: вот видите, какое напряжение приходится выдерживать этой бедняжке?

— Хорошо. Поговорим об этом после сегодняшнего заседания. Господи, посмотри на часы! Мы же опаздываем. Скажи агентам несекретной службы, чтобы они провели тебя в здание через подвальный гараж. Встретимся в зале суда.

— Я войду через парадную дверь, как всегда.

— Только никому ни слова о даче показаний. Бет!

Она бросила трубку.

* * *

У Перри, оказавшейся перед лицом очередного ада — по выражению Дороти Паркер, — оставался только один путь: вперед на всех парах. Немного нервничая, она отрепетировала негодование и позвонила Бойсу на сотовый, на сверхсекретный сотовый телефон, чей номер он давал только надзирателям, охраняющим камеры смертников — людям, которым было поручено временно опекать и кормить не самых удачливых из его клиентов.

— Это правда? — спросила Перри, обойдясь без обычного «привет, дорогой!».

— Я еду в суд, — сказал Бойс. — Может, поговорим об этом потом?

Значит, это правда. Дело в том, что Перри и была источником информации, просочившейся в газету «Вашингтон пост». Она позвонила Гроуву и сказала ему, что случайно застала Бет с Бойсом врасплох. Этот тонко рассчитанный ход можно было считать пробным шаром.

— Мерзавец. — Перри изобразила сдавленные рыдания.

— Слушай, детка, я… — ну и утречко, — …к тебе это не имеет ни малейшего отношения.

— Само собой.

— Я приеду в выходные. Мы пойдем в «Гренуй». Шампанское, гусиная печенка, дуврская камбала под твоим любимым соусом. Суфле «Гран Марнье».

Только этого ему и не хватало в разгар процесса тысячелетия — общества обманутой подружки-истерички, которая ведет телепрограмму с участием Алана Крадмана в роли греческого хора.

— Думаешь, от меня можно откупиться каким-то суфле? Я тебе не какая-нибудь стюардесса!

— Между прочим, это лучшее суфле в мире.

— К черту суфле!

— Перри, милая, на меня тут оказывают сильное давление. Ты не представляешь.

Боже мой, подумал он, я заговорил как Бабетта Ван Анка.

— Между прочим, за то, что ты соблазнил клиентку, тебя могут исключить из коллегии адвокатов.

— Милая, адвокаты постоянно соблазняют клиентов. И живут припеваючи.

— Я звоню в Окружную комиссию по адвокатской этике.

— Хорошо, хорошо. Послушай, я уже подъезжаю к зданию суда. Возможно, ты видишь меня по телевизору. Видишь? Это я. Сейчас помашу ручкой. Это я тебе машу. — Он издал чмокающий звук. — Я позвоню тебе, как только освобожусь. Хорошо?.. Хорошо?.. Перри!

Она бросила трубку. Еще нет десяти часов, а он уже угодил между двух огней.

По окончании заседания журналисты поджидали Бойса у выезда из подвального гаража. Водителю пришлось остановиться, иначе он задавил бы дюжину фотографов и телеоператоров. Они столпились вокруг машины, обступили ее и принялись сканировать салон своими объективами. Папарацци хорошо знали Бойса, но они еще никогда не проявляли к нему такого интереса. Теперь он начал понимать, каково приходилось, например, принцессе Диане. Не желая, чтобы кадры, где его машина мчится прочь от возмущенной толпы орущих репортеров, навсегда вошли в архив видеозаписей Бойса Бейлора, он опустил стекло окошка, улыбнулся и сказал:

— Она в багажнике.

Им это понравилось. Выкрикнув несколько бессмысленных вопросов, они отпустили его восвояси.

Ранее, за напряженным разговором и бутербродами с тунцом в звуконепроницаемой комнате защиты, Бет недвусмысленно дала понять, что теперь она как никогда тверда в своем намерении дать показания. Это привело к самому откровенному обсуждению событий, произошедших в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое сентября.

— Если уж ты твердо решила подвергнуться допросу, — сказал Бойс, — лучше бы тебе рассказать всё, что мне нужно знать о происшедшем. Расскажи мне всё. Включая то, чего раньше мне совсем не хотелось знать.

— Хорошо, — сказала Бет. — Он пришел спать после того как отдрючил ту старую шлюху…

— Стоп. Замолчи сейчас же. — Бойс вздохнул. — Если помнишь, я долго готовился к одному из лучших перекрестных допросов в своей карьере — говорю это не из бахвальства, — и все-таки восстановил доброе имя той «старой шлюхи», причем именно ради того, чтобы присяжные пришли к заключению, что она не дрючилась с покойным президентом. То есть у тебя просто не было мотива его убивать. И вот теперь ты первым делом рассказываешь мне о том, что он кувыркался с ней по соседству. Бет, ты хоть понимаешь, почему это равносильно самоубийству?

— Ну хорошо. Задай этот вопрос еще раз.

— Будьте любезны, расскажите суду, что произошло той ночью.

— Муж пришел спать около половины третьего…

— Почему так поздно?

— Я не спросила.

— М-да, весьма убедительно.

— Он же президент Соединенных Штатов. А они постоянно встают среди ночи, чтоб мир спасать.

— Вам не было интересно, что за кризис заставил его встать среди ночи?

— Кризис у него в промежности.

— Очень хорошо, — сказал Бойс. — Ты призналась в убийстве, отвечая только на третий вопрос перекрестного допроса. Вот еще несколько. Вы когда-нибудь оскорбляли мужа действием? Требовалась ли ему после этого медицинская помощь? Вы имели обыкновение бросаться в него тяжелыми предметами? Это вы убили своего мужа? Вы совершили убийство президента Соединенных Штатов?

— Всё?

— Отнюдь.

— Я проснулась. На часах было чуть больше половины третьего. Я услышала звук. Это президент ложился в постель. Он часто вставал по ночам — телефонные звонки, чрезвычайные обстоятельства. Я не придала этому значения. Мне… нет, наверно, так не пойдет, да? Ну хорошо, ты хочешь узнать, что произошло в ту ночь на самом деле?

— Да, миссис Макманн. Будьте любезны, расскажите присяжным, что произошло в ту ночь на самом деле.

— Тебе хочется это услышать?

— Лично мне — до смерти. Но на твоем месте я бы сейчас же замолчал.

— Если я расскажу им, что произошло, они мне поверят.

— По-моему, ты слишком долго занималась политикой.

— Они поверят правде.

— Так запустила ты в него изделием Ривира или нет?

— Не с такой силой.

Бойс закрыл лицо руками.

— Просто превосходно.

— Я бросила не изо всей силы. Он лишь едва заметно вздрогнул. Обычно он падал, когда я чем-нибудь в него бросалась.

— Непременно упомяни об этом.

— Раньше ему доставалось от меня гораздо сильнее. Например, в тот раз, когда я швырнула в него лампу. Четыре шва. Кен велел пресс-секретарю сказать, что он подавился крендельком и потерял сознание, а падая, ударился подбородком.

— Ну что ж, тогда с тебя снимут обвинение. Мы просто объясним присяжным, что на самом деле он умер не оттого, что ты огрела его по башке тяжелым металлическим предметом. Он умер… от чего-то другого. От боевых ран…

— Но ведь так оно и есть. От ран. От чего же еще? Слушай, когда он положил голову на подушку, он был цел и невредим. Он ухмылялся.

— Может, ты… встала среди ночи и прикончила его? А, Бет?

— За кого ты меня принимаешь?

— Я знаю, что его убило.

— Что?

— Гамма-лучи из космоса.

— Я понятия не имею, что случилось. Может, она его до смерти затрахала. Мне известно только одно: я невиновна. И не хочу, чтобы люди думали, что я виновна, а ты спас меня от наказания. Если мне не поможешь ты, я найду того, кто поможет.

Под вечер, когда Бойс подъезжал к гостинице, полиция уже поставила у входа ограждения. Он увидел толпу и вдобавок насчитал шесть грузовиков со спутниковыми антеннами. Все надеялись узреть хотя бы половину самой забавной парочки тысячелетия.

Сверху до него донесся шум вертолета.

Он жестом показал водителю, чтобы тот подъехал к зданию с другой стороны. Для него началась эпоха подвальных гаражей.

Войдя в свой номер, он тяжело опустился в кресло и поборол искушение налить себе двойную порцию бурбона.

Потом пошел в спальню.

Зазвонил телефон. Перри.

— Я собираю материал для сегодняшней передачи, — сказала она деловым тоном. — У тебя есть что-нибудь для меня?

— Ходят кое-какие слухи. — Бойс вздохнул. — Возможно, она будет давать показания.

— Неужели? И насколько эти слухи верны?

— Слухи есть слухи.

— Увидимся в пятницу в «Гренуе».

* * *

Примерно до половины третьего ночи Бойс метался в постели. Потом встал, оделся и вышел из «Джефферсона» непривычным путем — по наружной пожарной лестнице.

Спустившись по ней, он оказался в глухом переулке, который вел на улицу. Удаляясь от гостиницы, он увидел, как члены немногочисленной операторской группы занимают свои позиции с камерами в руках.

На Коннектикут-авеню он поймал такси и велел водителю ехать к перекрестку, расположенному в нескольких кварталах от конечной цели.

— Всего в квартале оттуда сейчас живет леди Бетмак, — попытался завязать разговор водитель.

— Как по-вашему, она виновна?

— Ясное дело. Она и прикончила его тем тазом. Но тот адвокат, которого она наняла, он ее вытащит. Ага. Знаете, сколько он берет?

— Без понятия.

— Десять тысяч долларов. За один час!

— Наверно, хороший адвокат.

— Ясное дело, хороший. С ним и черта невиновным признают. Они с чертом отлично ладят. У них много общего. В этом городе полным-полно таких адвокатов. — Он захихикал. — Не знаю, хватит ли у черта места в аду для всех.

Он остановился на углу Висконсин и Ньюарк. Бойс дал ему двадцатку, а также свою визитную карточку. Водитель включил свет и изучил ее.

— Проклятье! Вы и есть он! Можно автограф?

* * *

С тех пор как Бойс — еще в студенческие времена — прокрался в женское общежитие, он никуда не пробирался тайком. Сколько волка ни корми… Но то общежитие не охраняла Секретная служба, и пока он размышлял о том, как бы прорвать круговую оборону, ему вдруг пришло в голову, что начальник Секретной службы с радостью вручит ее высшую награду любому агенту, который хотя бы ранит Бойса Бейлора — желательно в яйца.

У въездных ворот в «Долину роз», поместье, где разбили лагерь для Бет, было организовано точно такое же круглосуточное дежурство, как возле гостиницы. Грузовики со спутниковыми антеннами, фургоны, битком набитые спящими телевизионщиками. Поперек подъездной аллеи Секретная служба поставила машину.

Бойс прошелся по полутемной улице, окаймлявшей участок в шесть акров. Там стояли дома, чьи дворы сзади примыкали к поместью. Чувствуя себя матерым преступником, он посмотрел по сторонам и ринулся в один из дворов. Там он взобрался на низкую кирпичную стену — уничтожив при этом несколько стеблей любовно выращенного ломоноса — и спрыгнул в запретную зону.

Бет жила в старом желтом фермерском доме, где пару раз ночевал сам Джордж Вашингтон: поместье некогда принадлежало его другу и соратнику генералу Юрайе Форресту. Форрест, богатый джорджтаунский торговец, построил этот дом — в трех милях от берега реки — для своей молодой жены: портовый город считался неподходящим местом для леди. И вот теперь старый дом вновь служил пристанищем леди, которой оказалась не по силам жизнь в большом городе.

Направляясь к дому, Бойс решил, что, поскольку у него нет ни маски на лице, ни веревки с крюком, ни пистолета с глушителем, едва ли есть смысл разыгрывать из себя Джеймса Бонда. Он войдет в качестве адвоката, каковым и является, — угрожая подать в суд на каждого, кто встанет на его пути.

Такая возможность представилась ему довольно скоро. Он услышал звук, от которого у него сжалась мошонка, — лай немецкой овчарки. Собака — по-немецки — просила человека, державшего ее на поводке: «Пожалуйста… битте!.. ну пожалуйста, дай мне только перегрызть ему глотку, а уж потом можешь его арестовывать». После этого раздался властный человеческий голое:

— Ни с места! Поднимите руки так, чтобы я их видел! Немедленно!

Через десять минут, после беспрерывных, всё более серьезных угроз, после звонков начальству, охранники сменили гнев на милость и привели его к двери комнаты, где жила Бет. Трое из них, нахмурившись, с оружием на изготовку, встали у него за спиной: мало ли что, вдруг он окажется наемным убийцей в резиновой маске Бойса Бейлора.

Бет открыла дверь, протирая заспанные глаза. Его приход явно удивил ее, но, возможно, — подумал он, — не очень огорчил.

Агенты Секретной службы удалились. Бойс вошел, закрыл дверь.

— Я знаю, как решить проблему подвальных гаражей, — сказал он.

Она стояла у камина, держа руку на уровне груди, и курила.

— Вот как?

— Однажды я уже задавал тебе этот вопрос. И теперь хочу задать его еще раз.

— Бойс, я же тебе говорила…

— Ты выйдешь за меня замуж?

Бет посмотрела на него расширенными от изумления глазами:

— В половине четвертого?

— Можно подождать до утра. Судья Голландец сможет сочетать нас браком во время перерыва. Тогда им будет о чем сообщить в завтрашних вечерних выпусках новостей.

Она села рядом с ним на кушетку.

— Помнишь, как ты делал мне предложение в прошлый раз? В лодке, на лодочной станции Фостера?

— Я помню, что ты дала согласие. На сей раз, если ты согласна, я хочу получить ответ в письменной форме.

— Может, сначала дождемся окончания процесса?

— Мы уже почти выиграли. Тебе осталось лишь отказаться от намерения давать показания.

— Значит, вот что кроется за твоим визитом?

— Нет. Я приехал просить тебя выйти за меня замуж. Я бы и кольцо привез, но магазины были закрыты. Слушай, мы потеряли двадцать пять лет. Я не хочу терять еще двадцать пять. У нас же все зубы выпадут. Что же до всего прочего, то я оставлю адвокатскую практику, мы уедем. Я построю тебе замок в… там, где захочешь. У меня куча денег. Я заработал так много, что даже неловко. Мы будем вместе, и наплевать на то, что подумают люди. Всё останется позади. Мы усыновим корейских детей. А то с русскими никогда не знаешь, что за ребенок тебе достается. Не надо обдумывать мое предложение. Хоть раз поступи так, как подсказывает тебе сердце. Прошу тебя. Скажи «да». Докажи, что Нэнси Рейган не права. Просто скажи «да».

— Да.

— Ах, детка, это же замечательно! Просто потрясающе!

— После того как я дам показания.

 

Глава 21

Никто не поверил Перри, когда в программе «Судейский молоток», облаченная в свой самый облегающий свитер, она намекнула, что Бет будет давать показания, причем исключительно ради того, чтобы — коль скоро всё идет так хорошо — реабилитировать себя в глазах общественности.

Алан Крадман высмеял эту фантазию весьма снисходительным тоном: мол, при всем уважении, это вздор, сущий вздор. Ни один защитник — если он не даром ест свой хлеб — не допустит ничего подобного. Об этом и говорить не стоит.

Перри улыбнулась. Пускай он обращается с ней как с глупой блондинкой. Этот прыщавый зануда еще возьмет свои слова обратно. И в самом деле, она была достаточно уверена в своей правоте, чтобы тут же предложить ему пари на тысячу долларов. Крадман попался на эту удочку.

На следующее утро, когда по телевидению начали транслировать заседание суда, Перри захлестнула теплая волна удовлетворения: глядя на экран, она увидела, как Бойс с явно усталым видом — он что, порезался во время бритья? — подходит к судье вместе с крайне удивленной, взвинченной заместительницей генерального прокурора Клинтик. Судья Голландец наклонился вперед, потом отшатнулся и прижался к спинке своего черного кожаного трона, словно астронавт под воздействием стартовой перегрузки. Придя в себя, он снова наклонился вперед и принял позу, выражающую, как показалось Перри, с трудом сдерживаемое изумление. Судя по выражению лица, он сказал: «Вы совершенно уверены, адвокат?» Бойс кивнул так, точно только что с треском проиграл процесс и теперь неохотно согласился с условиями признания вины. Судья Голландец принялся поглаживать подбородок, потом отмахнулся от представителей сторон, как от тьмы назойливых мух, и велел секретарю удалить присяжных. Даже по телевизору было слышно, как по залу суда прокатился гул возбужденных голосов. Секретари, которые так долго сидели неподвижно, что некоторые телезрители удивились, обнаружив, что это и вправду живые люди, а не восковые фигуры, вдруг насторожились и принялись вертеть головами, как разбуженные кобры.

Ну, а измочаленный, не выспавшийся Бойс начал лихорадочно шевелить мозгами, пытаясь придумать способ не допустить, чтобы на суде прозвучала вся история жизни его клиентки. Единственным утешением ему служило то, что не существовало магнитофонной записи, на которой был бы слышен голос покойного президента, позвонившего в полицию по телефону службы спасения 911: «Помогите! Моя жена! Она бросается в меня плевательницей!» Насколько ему было известно.

* * *

Президент Гарольд Фаркли проводил совещание с многочисленными принцами одного ближневосточного королевства. Он надеялся уговорить их поскорее увеличить добычу нефти, чтобы успеть снизить цены на бензоколонках до предстоящих президентских выборов. Фаркли знал, что взамен они потребуют продать им американские истребители нового образца — якобы для защиты нефтяных месторождений, а на самом деле для того, чтобы досаждать израильтянам. Несмотря на непреклонную позицию Америки в отношении Ближнего Востока: выпрашивать у арабов всё больше и больше нефти и в то же время снабжать их противника новейшим оружием. Очередной рабочий день в Белом доме.

Начальник штаба подошел сзади к сидевшему на стуле президенту и шепотом сообщил новость ему на ухо. От удивления взгляд президента сделался отсутствующим.

— Сообщение о процессе? — спросил принц Бландар.

Президент принялся раздумывать, следует ли ему сделать вид, что речь идет о чем-то другом.

— Всего лишь незначительное новое обстоятельство. Уверяю вас, далеко не такое важное, как встреча с вами и их королевскими высочествами.

Один из прочих принцев попросил своего кузена перевести: его королевское высочество Вазир говорит, что, по его мнению, отпечаток на лбу президента сделал человек из ФБР, а не человек из Секретной службы.

Президент Фаркли слабо улыбнулся и поблагодарил его королевское высочество за столь проницательное суждение, после чего попытался вернуться к прерванному разговору о нефтяном топливе. Один из прочих принцев принялся что-то горячо доказывать принцу Вазиру на своем родном языке. Принц Бландар перевел:

— Его другое королевское высочество выражает своему кузену мнение, что президент просто упал на серебряный сосуд для отхаркивания.

Он наклонился поближе к президенту:

— А каково ваше личное мнение, господин президент?

Гарольд Фаркли родился неприспособленным к подобным переломным моментам. Он это знал. Знал он и то, что верный ответ в два счета откроет эти чудесные нефтепроводные краны и обеспечит ему поддержку нефтяными деньгами, столь необходимую для победы в ноябре.

— Ваше высочество, — сказал он, — бывают минуты, когда я думаю, что Соединенным Штатам не грех поучиться отправлять правосудие у некоторых своих союзников — например, у вашего родного королевства. Вы наверняка не позволяете адвокатам ставить вашу прекрасную страну на колени! Ха-ха.

Принц Бландар понимающе кивнул:

— Это правда. Такой вопрос, как этот, был бы решен совсем по-другому. Несколько лет назад одна из принцесс угрожала своему мужу. Вопрос был решен на следующий день. Через неделю было опубликовано скромное извещение о смерти. На седьмой странице. И нет вопроса.

— М-да, ну что ж, история весьма занятная. Я непременно передам ваши слова нашему генеральному прокурору и государственному секретарю, который, как мне известно, с огромным удовольствием предвкушает свою предстоящую дружескую беседу с королем. Так вот, насчет нефти…

* * *

На следующую программу «Судейский молоток» Алан Крадман, проспоривший Перри тысячу долларов, пришел в скверном расположении духа. Он сказал зрителям, что Перри, очевидно, получила свою информацию из тайных источников, тогда как его суждение было основано на «познаниях в области правоведения». Перри тут же заставила его выписать чек на одно из ее любимых благотворительных заведений: приют для эмоционально неустойчивых детей адвокатов по бракоразводным делам.

В тот вечер Перри вела программу с сияющим видом. Сразу после передачи ей позвонил руководитель одной из трех крупных телесетей — который, между прочим, и сам недавно развелся со своей второй женой — и сказал, что просто потрясен, причем не только необыкновенной проницательностью Перри, но и ее программой вообще, а также что ему очень хочется как можно скорее встретиться с ней, чтобы обсудить возможные отношения. С телесетью, разумеется. Не сможет ли она случайно выкроить сегодня вечером время для ужина?.. Сможет? Ну что ж, отлично, отлично… В «Гренуе»? Превосходно. Там очень вкусно кормят. А какое суфле!

Он не терял времени даром.

* * *

Оказавшись перед угрозой катастрофы, Бойс решил выложить все карты на стол во время допроса своей свидетельницы, ничего не оставив ЗГП Клинтик, которой так не терпелось добраться до Бет, что она исходила слюной в ожидании своей очереди.

— Миссис Макманн, — сказал Бойс, старательно делая вид, будто он в восторге от того, что его клиентка наконец-то получила возможность изложить свою точку зрения на всю эту историю, — вы убили своего мужа?

— Нет.

Вот видите! Она невиновна. Вопросов больше нет.

— Вы с мужем когда-нибудь ссорились?

— Да. Часто.

— Вы когда-нибудь бросались в мужа какими-нибудь предметами?

— Да. Насколько я помню, по меньшей мере раз восемь.

— Чем вы в него бросались?

— Всем, что попадалось под руку.

Публика рассмеялась.

— Например?

Бет задумалась.

— Я помню… книжку, пресс-папье, скоросшиватель… пакет молока, туфлю… на высоком каблуке… ах да, и еще лампу.

Всё это звучало как перечень необходимых покупок.

— Лампу?

— Настольную лампу. Вещь не антикварная, и все же она произвела на него впечатление.

И вновь смех. Судья Голландец смотрел в зал свирепо, как сыч.

— Пришлось ли врачу Белого дома после этого накладывать швы?

— Да. По-моему, четыре. А может, и больше. Я его от души приложила.

Судья Голландец сказал, что если услышит еще хоть один смешок, то прикажет убрать из зала телекамеры и очистить его от зрителей. При мысли об этом миллиард зрителей бросило в дрожь.

— Правда ли, что этот инцидент тщательно скрывали — от прессы?

— Да, это правда. Пресс-секретарь сказал, что Кен… мой муж… подавился соленым крендельком, потерял сознание и, падая, ударился подбородком, чуть не убив при этом собаку.

— Вы сказали, что бросались в президента предметами восемь раз?

— Когда мы жили в Белом доме. Но раньше я тоже бросалась.

— Понятно. Являлись ли эти инциденты результатом, так сказать, стресса, характерного для нормальных супружеских отношений?

— Возражаю.

— Принимается.

— Вы бросались в мужа предметами, потому что сердились на него по определенной причине?

— Разумеется. Это были не просто тренировочные броски на меткость, мистер Бейлор.

Даже судья Голландец едва не рассмеялся.

— Значит, у вас были все основания бросаться в него предметами?

— Возражаю.

— Принимается.

— Вы бросались в него предметами, поскольку полагали, что он вам изменяет?

Бет ответила не сразу.

— Мой муж умер, мистер Бейлор. Он не придет сюда, чтобы всё объяснить, поэтому я предпочла бы не затрагивать эту тему.

— Возражаю.

Судья Юмин предложил свидетельнице ответить на вопрос, заданный ее же защитником.

— При всем уважении, я отказываюсь отвечать, ваша честь.

— Я снимаю вопрос.

— Возражаю.

Судья Голландец принялся барабанить пальцами по столу. Потом знаком подозвал представителей сторон к себе. Бойсу было велено велеть своей клиентке отвечать на вопрос.

— Дело в том, — сказала Бет, — что он меня очень огорчал.

— Миссис Макманн, вы стерва?

Шум в зале.

— Надеюсь, что нет. Я стараюсь не быть стервой. Но в политической жизни некоторые люди неизменно чем-то недовольны.

— Вам знакомо прозвище «леди Бетмак»?

— Да. Это каламбур с намеком на мерзкую жену короля из пьесы Шекспира «Макбет». Вот она-то уж точно стерва.

— За что вас прозвали «леди Бетмак»?

— Судите сами. Во-первых, по моему распоряжению уволили некоторых сотрудников Белого дома. Во-вторых, сотрудники, которых уволили, были этим недовольны. В-третьих, авторам газетных заголовков было трудно отказаться от хорошего каламбура.

— Вы плакали на похоронах мужа на Арлингтонском национальном кладбище?

— Нет, не плакала.

— Почему?

— В тот день я выплакалась дома. Я стараюсь, насколько это возможно, не выражать своих чувств публично.

— Поэтому вы и не бросались в мужа предметами на людях?

— Наверно.

— В ту ночь, когда он умер, вы слышали что-нибудь необычное?

— Да, я слышала шум.

— Вы выяснили, что это был за шум?

— Нет.

— Почему?

— Муж часто вставал среди ночи. Он был президентом Соединенных Штатов. Это круглосуточная работа.

— Что касается старинной серебряной плевательницы, изготовленной Полом Ривиром, — почему она стояла в вашей комнате?

— Это вещь изящной работы, истинно американская по своей сути. Да и мужу она нравилась. Ночами он любил комкать клочки бумаги и забрасывать их в нее, как в баскетбольное кольцо.

— Почему на ней были ваши отпечатки пальцев?

— Она стояла в моей спальне, мистер Бейлор. Я ее постоянно передвигала. Люди обычно двигают вещи в собственных спальнях.

— Еще лишь несколько вопросов, миссис Макманн. Почему у вас с президентом не было детей?

Бет потупилась.

— Не из-за недостатка старания. У меня было два выкидыша — в начале нашей супружеской жизни.

— Вы не оставляли попыток завести детей?

— Нет. Я очень хотела родить. И очень старалась.

— После смерти президента вас четыре раза допрашивали агенты ФБР. Согласно формам триста два — то есть отчетам ФБР об этих беседах, — вы ни разу не попросили разрешения пригласить адвоката. Это верно?

— Да.

— Было ли вам при этом известно, что по закону вы вообще не обязаны разговаривать с агентами ФБР?

— Мне было это известно. Я и сама юрист.

— Почему же вы разговаривали с агентами ФБР?

— Мне нечего было скрывать.

— Даже тогда, когда вы узнали, что являетесь подозреваемой?

— Мне и тогда нечего было скрывать. И сейчас тоже. Поэтому я и даю показания.

— Благодарю вас. Ваш черед допрашивать свидетельницу, мисс Клинтик.

 

Глава 22

Бет пребывала в радостном расположении духа. Она дала показания, и теперь они ехали в «Джефферсон». Последний раз Бойс видел ее такой счастливой в семидесятых годах. Несколько минут назад, когда они вышли из здания суда, публика впервые за всё это время принялась аплодировать. Теперь Бет сидела в машине, крепко держа Бойса под руку, прильнув к нему и твердя: «Вот видишь?»

Бойс храбрился, натянуто улыбаясь, но его расположение духа плохо гармонировало с ее настроением. Он чувствовал себя тем японским адмиралом, который 7 декабря 1941 года шагал взад и вперед по мостику «Акаги» и думал: Они та-ак разозлятся!

Когда они добрались до командного пункта на Бойсовом этаже, там тоже все принялись аплодировать. Бет отвесила легкий театральный поклон и подняла два пальца в знак победы.

Бойс не собирался устраивать своим людям головомойку у нее на глазах, но всё это привело его в бешенство. Это было нарушение его самого святого правила: Не искушай богов. И самого святого правила (б): Дело не выиграно, пока старшина присяжных не сказал: «Невиновен».

Но тут к ним подошел Влонко и сказал, что Апреп просто «зашкаливает». Когда Бет давала показания, сообщил он, большинство присяжных сидели и «кивали, как сраные китайские болванчики». По его словам, перед обеденным перерывом судья Голландец велел секретарю зайти в комнату присяжных и передать им, чтобы перестали кивать.

— Может, ему придется напялить им на головы долбаные капюшоны! — Влонко фыркнул от смеха.

Это была хорошая новость. И все же атмосфера одержанной победы очень нервировала Бойса. Он слышал ропот богов, слышал лязг, доносившийся из кузницы Вулкана, ковавшего молнии.

Сияя, как подсолнух в июле, подошел сотрудник, отвечающий за мониторинг средств массовой информации, и, задыхаясь, сообщил Бет, что Национальная ассоциация бывших первых леди опубликовала заявление в ее поддержку. Это было и вправду важно. НАБПЛ была одной из самых влиятельных организаций в Вашингтоне.

И это еще не всё: телекомментаторы рассказывали о ее поступке, захлебываясь от восторга. Прервав словоизлияние, сотрудник перевел дух и сообщил Бойсу, что тот тоже удостоился хороших отзывов. Бет пошла любоваться собой по телевизору, оставив Бойса в битком набитой комнате наедине с его смутными дурными предчувствиями.

Вас к телефону, Бойс, пятая линия. Секретарь судьи Голландца.

Обвинение только что попросило — и просьба удовлетворена — объявить трехдневный перерыв. Им нужно время, чтобы вручить повестки в суд нескольким новым свидетелям.

В голове Бойса начали одно за другим мелькать матерные слова.

Что еще за свидетели?

Список передается вам по факсу в данный момент.

Бойс повесил трубку. Из телевизионной комнаты вышла Бет, невероятно возбужденная. Ни дать ни взять Мэрилин Монро, возвратившаяся из мирового турне, чтобы сказать Джо Димаджо: «Ты никогда не слышал таких оваций!» Кто-то из выступавших по телевидению предположил, что сразу после окончания процесса Бет объявит о выдвижении своей кандидатуры… на пост президента!

Вам факс, Бойс. Только что пришел.

Бойс прочел фамилии. Их было три. Лонетта Сью Скатт. Это еще кто такая?

Он привел Бет в свой кабинет, закрыл дверь и показал список. Удивительно, как подвижны мышцы лица, от которых зависит его выражение.

Бет объяснила, кто такая Лонетта Сью Скатт.

— А что, из-за нее могут возникнуть проблемы?

— После моего перекрестного допроса она сделается такой радиоактивной, что ее перестанут пускать в туннели. Но расскажи мне о Деймоне Блоуэлле. И о докторе Марке Клаце. — Он сел. — Расскажи мне о них всё.

— Деймон был главным политическим консультантом Кена. А до этого руководил его избирательной кампа…

— Я читаю газеты, Бет. И знаю, кто он такой. Расскажи мне, почему он вдруг стал свидетелем обвинения.

Бет задумалась.

— Ума не приложу.

— Полезные сведения.

— Не знаю. Мы с Деймоном, в общем-то, ладили. Конечно, он не… ну, в общем, я ему не очень нравилась. Но я понятия не имею, зачем ему вдруг понадобилось мне насолить.

— Почему ты ему не нравилась?

— Они с Кеном были очень близки. А я, жена, только путалась у них под ногами. Сам знаешь, что такое мужская компания.

— У него была конкретная причина тебя недолюбливать?

— Он считает, что я убила Кена. Наверно, это главная причина.

— Есть и другие?

— Во время предварительных выборов — это было еще до того, как Деймон бросил пить и ударился в религию, — он распускал слухи, будто жена одного из кандидатов — лесбиянка и у нее роман с тренершей. Я велела ему прекратить. Отругала его на чем свет стоит. Но это, по-моему, не так уж и важно.

— Он собирается давать показания против тебя. Вот что важно.

Бет задумалась.

— Он был во Вьетнаме.

— Нет, только не очередной герой войны!

— «Зеленые береты». При мне он заговорил об этом только один раз. Было уже поздно, мы все набились в маленький самолет. День выдался долгий, томительный. И он заговорил о том, чем занимался на войне. Это… что-то несусветное. Воюй я на стороне вьетконговцев, мне бы не хотелось, чтобы Деймон ночью по-пластунски прокрался с ножом в мою хижину.

— Великолепно. Мы заполучили противника в лице «зеленого берета». Но почему он настроен враждебно? У нас есть три дня, чтобы это выяснить. Я могу поручить это своим людям, но было бы неплохо, если бы ты подсказала нам, в каком направлении действовать.

— Забавно.

— Что тут забавного?

— Меня обвиняют в убийстве. А Деймон действительно был убийцей. Наемным убийцей. То, чем они занимались, даже имело название. Мокрое дело. Они с Кеном часто шутили насчет того, что всё это было прекрасной подготовкой к политической деятельности. Но я не знаю, зачем ему понадобилось давать показания. Извини.

— Ну что ж, когда ты перестанешь сидеть, как приклеенная, у телевизора и слушать болтовню о том, что тебе следует баллотироваться в президенты, попробуй все-таки вспомнить что-нибудь важное.

— Мы настроены враждебно?

— Мы настроены против всех чересчур самонадеянных людей. Кто такой доктор Марк Клац? Он что, посоветовал тебе, в какое место Кеновой головы лучше запустить плевательницей?

— Это мой гинеколог.

— Боже правый! И с какой же это стати твой гинеколог собирается давать показания против тебя?

— А вот это уже не их собачье дело.

— Что значит «не их собачье дело»?.. А, Бет?

* * *

Сначала заместительница генерального прокурора Клинтик усадила на место для дачи показаний доктора Дж. Марка Клаца. По мнению Бойса, это значило, что правительство считает его наименее надежным свидетелем. Деймон Блоуэлл был у нее третьим по списку. Это значило, что его показания считаются наиболее губительными для защиты. Шестеро помощников Бойса сосредоточенно изучали документы, касающиеся Деймона Блоуэлла: данные о военной службе, об уплате налогов, о кредитоспособности, об учебе в школе. При удачном раскладе могло оказаться, что он причастен к зверским убийствам невинного гражданского населения, страдает алкоголизмом и бьет жену. Бет по-прежнему клялась, что понятия не имеет, почему он настроен против нее.

Заместительница ГП целый час уточняла подробности безупречной биографии доктора Клаца. Бойс уже знал, насколько она безупречна.

Это был неприметный человек лет шестидесяти с небольшим, в очках. Первое имя, Джулиус, ему, вероятно, дали в честь прославленного римского императора, чьему появлению на свет обязан своим происхождением термин «кесарево сечение». Когда-то Клац возглавлял отделение акушерства и гинекологии в больнице «Гора Синай». Потом консультировал тот комитет ООН, который пытался убедить африканские страны, тяготеющие к исламскому фундаментализму, запретить обычай отрезать молодым девушкам клиторы, чтобы отбивать у них охоту заниматься сексом. Он писал большие газетные статьи, в которых осуждал этот варварский способ принудительного сохранения целомудрия. Короче — а доктор Клац, кстати, был коротышкой, что непонятным образом усиливало его профессиональную ауру, — как раз такой человек и должен заглядывать женщинам между ног, твердя: «Гм-гм…»

Доктор Клац был явно недоволен тем, что оказался в суде. Вид у него был такой, точно он охотно удалил бы клитор заместительнице генерального прокурора, причем без анестезии.

— Когда обвиняемая начала у вас наблюдаться, доктор?

— В апреле восемьдесят третьего года.

— Почему она начала наблюдаться у вас?

— Ей посоветовали.

— Почему ей это посоветовали?

— За месяц до этого у нее случился второй выкидыш, и лечащий врач направил ее ко мне.

— К какому выводу вы пришли, осмотрев ее — с медицинской точки зрения?

— Это вас не касается, — сказал доктор. — Это никого не касается.

Судья Голландец в учтивой форме велел доктору отвечать.

— При всем уважении к вам и к суду, даже если вы арестуете меня за оскорбление, я не буду отвечать на этот вопрос.

Судья Голландец принялся барабанить пальцами по столу, представив себе мрачную — с точки зрения всех заинтересованных лиц — картину: как доктора выводят из зала в наручниках. Он жестом подозвал к себе представителей сторон.

Одна из телесетей наняла специалиста, способного прочесть по губам то, что говорит судья во время совещаний у барьера. Разумеется, передать по телевидению дословный перевод не представлялось возможным. Зато корреспондент этой телесети, казалось, обрел сверхъестественную способность точно предсказывать, какое решение примет судья Голландец.

Корреспондент сказал телезрителям:

— Думаю, он не будет стоять на своем и позволит обвинению продолжить допрос, придерживаясь той же линии, но оставив предыдущий вопрос без ответа.

— Доктор Клац, — продолжала представительница обвинения, — вы прописывали миссис Макманн противозачаточные пилюли?

Доктор Клац посмотрел на Бет. Какой смысл? Рецепты у них.

— Да. Вам это уже известно.

— Миссис Макманн является вашей пациенткой с апреля восемьдесят третьего года?

— Да.

— И с тех пор она, согласно вашему предписанию, принимает противозачаточные пилюли?

— Я их прописывал. А принимала ли она их, мне не известно.

Заместительница ГП попросила у суда разрешения представить в качестве доказательства толстую пачку рецептов, первый из которых был выписан двадцать лет назад, а последний — совсем недавно.

* * *

— Давай хорошие новости, — сказал Бойс своему помощнику, который следил за сообщениями средств массовой информации.

Бет уехала в «Долину роз» — принять ванну и, как предполагал Бойс, выплакаться.

— Женщины, — робко начал помощник, — в ярости. Суть их выступлений сводится к фразам «Руки прочь от ее тела» и «Это вас не касается», — повторение слов Клаца. Глава национальной организации в поддержку женщин употребила выражение «чудовищный заговор мужчин». Национальная ассоциация бывших первых леди опубликовала осторожное заявление в ее защиту.

— Теперь плохие новости.

— В вечерних выпусках новостей двадцать три раза было сказано слово «лгунья» На канале Си-би-эс употребили термин «проблема надежности свидетеля». В программе канала Эй-би-си «Ночная строка» то и дело появляется бегущая строка с надписью «Можно ли ей верить?». В завтрашнем номере «Нью-Йорк пост» будет опубликована статья, в которой цитируется — не дословно — архиепископ нью-йоркский, заявивший, что, будь у нее и президента ребенок, возможно, ничего подобного не случилось бы.

Бойс тяжело вздохнул и пошел выслушивать отчет Влонко.

Влонко сидел, хмуро уставившись на экран компьютера.

— У нас проблемы со второй, четвертой и восьмой. Возможно, большие проблемы.

— Вторая — это католичка с четырьмя детьми?

— С пятью долбаными детишками. А у ребенка ее сестры синдром Дауна.

— А присяжные четыре и восемь?

Номер четвертый преподавала в воскресной церковной школе и, судя по ее анкете, просто любила детей. Восьмая, вероятно, почувствовала себя обманутой, узнав, что обвиняемая, которая уверяла суд, будто ей отчаянно хочется родить ребенка, уже двадцать лет глотает противозачаточные пилюли, как мятные таблетки от запаха изо рта. По выходным она безвозмездно работала в агентстве по усыновлению детей.

— Нельзя сказать, Бойс, что всё заебись, — ответил Влонко. — Губы весь день крепко сжаты. Сидят почти не шевелясь. Руки на коленях. Это агрессивная поза.

В профессии судебного адвоката есть один недостаток: после неудачного рабочего дня нельзя налить себе чего-нибудь покрепче и напиться до бесчувствия. Приятно позвякивает лед в стакане, алкоголь неслышно подбирается к коре головного мозга и начинает тереться о нее, как пушистый маленький котенок о любимый столб.

Нет, только не сегодня. Сегодня ночью много работы: надо внимательно прочесть статьи — из медицинских журналов и журналов по психиатрии — о противозачаточных пилюлях как инструменте управления гормонами и о долговременных посттравматических последствиях выкидыша.

 

Глава 23

Во время перекрестного допроса Клаца Бойс добился от доктора, страстно желавшего помочь, почти непрерывного ряда утвердительных ответов, но это было все равно что вычерпывать воду из дырявой лодки слишком маленьким ведерком. Будь у него такая возможность, он не отпускал бы доктора Клаца подольше — только ради того, чтобы присяжные прониклись его столь не характерной для суда аурой благожелательности по отношению к Бет.

Обвинение хорошенько отмыло Лонетту Сью Скатт и одело ее в платье, под которым ухитрилось скрыть большую часть татуировок. Волосы ей выкрасили в такой темный цвет, что они стали жесткими и редкими, как парик из лески и гуталина. Для женщины, живущей в пустыне, у нее была подозрительно бледная кожа, а от двух пачек в день за десятки лет ее голосовые связки высохли, превратившись в наждачную бумагу. На вопрос о роде занятий она ответила: «хозяйка дома» и «исполнительница эротических танцев».

Сознавая, что ее свидетельница не во всем похожа на мать Терезу, Клинтик постаралась не затягивать допрос.

Состояла ли она на службе у губернатора и миссис Макманн? Ну да. Замечала ли она напряжение в их супружеских отношениях? Ну-у да. Слышала ли она, как миссис Макманн высказывала намерение… приводится цитата из показаний, данных свидетельницей агентам ФБР… отрезать губернатору пенис? Угу. Это значит «да», мисс Скатт? Ну да. А была ли она уволена вскоре после того, как нечаянно услышала эти слова? Угу, и еще она велела мне помалкивать, а не то, мол, мной займется полиция штата.

— Спасибо. Свидетельница ваша.

Бойс был очень вежлив. Он обращался к Лонетте Сью Скатт с таким почтением, словно она была по меньшей мере королевой Англии. «Мисс Скатт, в настоящее время вы принимаете какие-нибудь лекарства? Угу, кое-какие пилюли. Вам прописали оксиконтин? Это сильное болеутоляющее, не правда ли? Ага, у меня же сильная боль. Какова же природа этой боли, мисс Скатт? Произошел несчастный случай. Что за несчастный случай? Немного порошкообразной аккумуляторной кислоты попало мне… в пазухи, да? Неужели? Каким же образом аккумуляторная кислота попала вам в пазухи, мисс Скатт? Ну, в общем, это был несчастный случай».

Бойс представил в качестве доказательства запись, сделанную в отделении неотложной помощи больницы «Моронго бейсн». Эту аккумуляторную кислоту Лонетта втянула носом. Порошок ей подсунул постоянный поставщик кокаина. За предыдущую дозу она расплатилась с ним сексом. К сексу прилагалась опасная болезнь, передающаяся половым путем. Торговец отплатил ей, подменив очередную дозу кокаина измельченной в порошок сухой аккумуляторной кислотой. Лонетта чудом выжила.

— Это не имеет отношения к делу! — вскричала ЗГП Клинтик.

В ответ Бойс заявил, что ей вообще должно быть стыдно вызывать подобных свидетелей. Фото судьи Голландца в запотевших очках, гневно направившего на них указующий перст, украсило обложку журнала «Тайм».

— Думаю, — сказал зрителям корреспондент телесети, слушавший суфлера — специалиста по чтению с губ, пока судья грозил пальцем Бойсу и Сэнди, обещая оштрафовать обоих, — судье Юмину всё это уже так надоело, что он готов наказать и защиту, и обвинение.

— Мисс Скатт, — продолжал Бойс, — правда ли, что вы звонили в редакцию газеты «Нэшнл перспайер» и пытались продать эту историю за миллион долларов?

— А что тут такого? Все, кто в ней замешан, сколачивают состояние.

Лонетта была подкупающе откровенна.

— Еще два вопроса, мисс Скатт. Вы сообщили в «Перспайер», что, подавая обед миссис Макманн и ее подруге миссис Хакерсмит, услышали, как миссис Макманн говорит о своем намерении отрезать губернатору пенис?

— Она так и сказала.

— То есть речь шла о том самом губернаторском органе, который вы… в физическое владение которым вы вступили перед тем, как подать обед миссис Макманн и ее подруге?

— Возражаю!

Совещание у барьера.

— Я перефразирую вопрос, мисс Скатт. Вы были знакомы с губернатором орально?

— Я не обязана отвечать. Правда, судья?

Не успел судья Голландец ответить, как Бойс негромко сказал:

— Я больше не задерживаю мисс Скатт, ваша честь. Вопросов больше нет. Мне бы хотелось повторно вызвать миссис Макманн.

Бет заняла место для дачи показаний.

— Миссис Макманн, вы угрожали в присутствии мисс Скатт отрезать губернатору пенис?

— Нет, это не совсем так. Я сказала мисс Хакерсмит, что собираюсь отрезать ему яйца.

Чтобы успокоить публику, судье потребовался молоток.

— Ваша честь, — сказала Бет, — я извиняюсь за непристойное слово. Я могла бы употребить общепринятый анатомический термин, но мне хотелось повторить сказанное мною дословно.

Судья Голландец, чьи очки запотели уже до полной непрозрачности, только хмыкнул. Бойс продолжал:

— Вы уволили мисс Скатт за то, что она подслушала ваш разговор о… воображаемом хирургическом лечении губернатора?

— Нет, — сказала Бет, посмотрев прямо на свою обвинительницу. — Мисс Скатт отлично знает, за что ее уволили.

— Возражаю.

— Снимается, ваша честь. Вопросов больше нет.

В тот вечер общее настроение на Бойсовом командном пункте было немного получше. До тех пор, пока Бет не шепнула Бойсу:

— Знаешь, что может рассказать Деймон? Как-то раз я кое о чем заговорила с Кеном.

* * *

Деймон Джубал Эрли Блоуэлл по-прежнему был похож на военного, а не на политического консультанта из сериала «Кей-стрит». Этот человек лет пятидесяти пяти носил короткую, не длиннее сантиметра, стрижку и имел обыкновение выдвигать вперед подбородок. У него были настороженные карие глаза, губы, стиснутые, словно в предчувствии чьей-нибудь дерзости, и комплекция, которой недоставало солидности. Когда он улыбался, вся его физиономия, казалось, собиралась посередине в глубокую складку, почти теряя сходство с человеческим лицом. В нормальном же состоянии лицо его было угрюмым.

На вопросы он отвечал «так точно» и «никак нет», а концы фраз откусывал, как кусочки прессованного жевательного табака. Когда секретарь привел его к присяге, Блоуэлл встал навытяжку и закончил свой ответ словами: «И да поможет мне Бог». Позже Влонко сообщил Бойсу, что, когда Блоуэлл начал давать показания, все девять присяжных-мужчин выпрямились на своих местах.

Бойс внимательно изучил все публичные заявления Блоуэлла, сделанные после смерти президента. Ни в одном из высказываний Блоуэлл не обвинял Бет в убийстве впрямую, но для человека, так преданно служившего президентской чете, его холодность по отношению к Бет казалась попросту леденящей.

Блоуэлл начал работать у Кена Макманна сразу, как только Кен объявил, что баллотируется в президенты. Живя в Алабаме, он сочинял речи для тамошних политиков и беспробудно пил. Когда он добивался избрания своего соратника, ветерана войны во Вьетнаме, на пост президента, жизнь снова обрела для него смысл. Он бросил пить и стал новообращенным христианином. Если бывший «зеленый берет», награжденный двумя «Бронзовыми звездами», вновь вступает на праведный путь, становиться ему поперек дороги неблагоразумно. Приказ о его награждении был засекречен. Бойсовы агенты в Пентагоне выяснили, что медали были вручены за убийство восьмерых высокопоставленных вьетконговцев.

После ухода из Белого дома Блоуэлл разбогател. У него появилась клиентура во всем мире. Однако смерть президента Макманна подействовала на него угнетающе. Бойсовы сыщики выяснили, что он стал пять раз в неделю посещать собрания «Анонимных алкоголиков», тогда как, работая в Белом доме, ходил туда раз в неделю. Бойс надеялся, что ему не придется упоминать об этом в суде: у присяжных четыре, семь и четырнадцать были родственники, посещавшие собрания «АА». Кроме того, он надеялся, что ему не придется, как говорится, «бросать тень» на боевые заслуги Деймона. У присяжных один, три, шесть и пятнадцать были друзья и родственники, погибшие или получившие ранения на Второй мировой войне, в Корее и во Вьетнаме. Ему очень не хотелось сморкаться в орденские ленты военнослужащего.

ЗГП Клинтик не торопясь расспросила Деймона о некоторых фактах его биографии.

— Вы прослужили во Вьетнаме два срока?

— Так точно, мэм.

— Это необычно?

Бойс отлично знал, что она просто пытается вынудить его возражать.

— Возможно, нетипично.

— Почему вы прослужили во Вьетнаме два срока?

— Я хотел, чтобы мы победили.

Присяжные один, шесть и пятнадцать кивали.

Бойс подумал: Этому типу палец в рот не клади, и против нас он настроен решительно.

— Чем вы занимались во Вьетнаме, мистер Блоуэлл?

Бет прошептала:

— Почему ты не возражаешь?

— Тс-с.

— Моя работа заключалась в том, чтобы уничтожать противника.

— Вы руководили избирательной кампанией мистера Макманна, а когда он стал президентом, получили должность его политического консультанта в Белом доме. Что входило в ваши обязанности на этой работе?

— Уничтожение противника.

Весь зал разразился смехом. Даже судья Голландец — и тот ухмыльнулся. Бойс подумал: Хитер, очень хитер.

— Вы вели откровенные разговоры с президентом?

— Вряд ли есть какой-то смысл вести разговоры, если они не откровенные.

— Разумеется. В конце концов, вы были его доверенным лицом. — Мисс Клинтик улыбнулась. — Он вам доверял.

— А я доверял ему.

— Президент Макманн когда-нибудь разговаривал с вами о своей жене?

— Возражаю.

Совещание у барьера.

ЗГП Клинтик продолжала:

— Президент Макманн когда-нибудь признавался вам, что недоволен своим браком?

— Признавался. Он сообщил мне, что хочет развестись с миссис Макманн.

Шум в зале.

— Он сказал, когда хочет с ней развестись?

— Сразу после переизбрания.

Судье Голландцу пришлось восстанавливать тишину при помощи молотка.

— Сказал ли он, что известил о своем намерении миссис Макманн?

— Он сообщил мне, что обсуждал с ней этот вопрос.

— И как она реагировала?

— Она была недовольна. Он сказал, что она обозвала его нехорошим словом.

— Каким словом?

— Это довольно соленое словечко.

Судья Голландец скрепя сердце дал Блоуэллу разрешение продолжать.

— Она обозвала его «разъебаем».

Изумленные возгласы, стук молотка. Цензоры телесети принялись поспешно — но слишком поздно — нажимать на кнопки «забивалок». По всей Америке матери предупредили детей, что дома подобные слова повторять нельзя. В Европе из миллиона окон послышался смех. В Азии возникло замешательство при попытке точного перевода. Судья Голландец наконец-то снял свои бесполезные очки.

— Значит, есть основания полагать, что, узнав о намерении президента, миссис Макманн была раздосадована.

— Думаю, да.

— А президент не сказал, добавила ли что-нибудь при этом миссис Макманн относительно своих намерений?

— Он сообщил мне, что она сама собирается баллотироваться на государственную должность — на пост губернатора, который раньше занимал он, — после того, как его вновь изберут президентом. По его словам, она сказала, что не согласится на развод, пока не добьется своей цели. Она сказала ему, что готова покинуть Белый дом только на своих условиях.

Шум в зале.

— Благодарю вас, мистер Блоуэлл. В настоящий момент вопросов к свидетелю больше нет, ваша честь.

Бойс предавался мечтам: в зал суда врывается его помощник — запыхавшийся, весь в синяках, галстук сбился набок, даже в одном башмаке. В руках он сжимает армейское досье с грифом «Совершенно секретно». В нем содержится рапорт о том, что сержант Деймон Блоуэлл с позором уволен из армии за зверское убийство всех миролюбивых детишек, учившихся во вьетнамской начальной школе, а заодно — и школьного талисмана, буйвола Фонга. Маленькими косичками школьниц он украсил бар в сержантском клубе. Мало того, он еще…

— Адвокат!

 

Глава 24

— Ну что ж, — сказал Бойс, как только они вернулись в гостиницу и скрылись от посторонних глаз, — твоя кампания по восстановлению собственного доброго имени проходит успешно.

— Не заводись.

— По-моему, мне превосходно удается не заводиться. Тебе еще повезло, что у меня нет под рукой плевательницы.

— В своих показаниях Деймон начисто стер всю суть того разговора.

— Нет, дорогая. Это он нас стер. В порошок.

— Ты с лихвой вернул утраченное преимущество. По-моему, ты блестяще провел перекрестный допрос, то и дело намекая, что Деймон — религиозный фанатик и военный преступник.

— Сегодня мы ничего не «вернули». Всё это было сказано только ради присяжного номер три.

— А кто он?

— Она. Пора бы тебе знать этих людей лучше, чем собственных родственников. Лесбиянка, которая ненавидела своего отца, баптиста и военного.

— Ах, эта.

— Если все остальные присяжные влюбились в Деймона, она — наша единственная надежда. Боже мой, какая катастрофа!

— Деймон кое-что присочинил. Он не врал, но всё это звучало еще хуже, чем на самом деле.

— Ты обзывала Кена «разъебаем»?

— Да. Причем за дело.

— Когда будешь снова давать показания, можешь сообщить присяжным, что это просто ласкательное прозвище. Мой маленький разъебайчик. Ты хоть понимаешь, что если бы не твои показания, Блоуэлл не выступил бы в качестве свидетеля? Его адвокат мне так и сказал. Именно твои показания вывели его из себя и заставили выступить со всеми этими разоблачениями.

Бойс снял галстук и зашвырнул его в другой конец комнаты, словно отделавшись от змеи, которая обвилась вокруг горла и мешала дышать.

— Откуда берутся все эти герои войны? В этом деле камня не бросишь, не попав в героя. Неужели твой муж никогда не общался с нормальными людьми?

— По-моему, у Деймона проблема: он борется с возросшим влиянием женщин.

— Пускай напишет книгу, а потом обсуждает эту проблему с Опрой по телевидению. А пока что проблема у нас: мы боремся с ним.

Бойс поднял трубку телефона и набрал номер.

— Джордж? Бойс. Ну что, нарыл на него компромат?.. Никаких сведений о преступлениях во Вьетнаме?.. Ты уверен? Готов спорить на любую сумму, что где-то в досье этого парня есть данные о какой-нибудь сожженной деревушке наподобие Май Лай. Ты говорил со всеми ребятами из его взвода?.. Ну ладно, выясни, чем он занимался в этом треклятом Перу, Джордж, и не останавливайся перед расходами… Тогда найми вертолет, черт возьми. А как насчет его друзей из «Анонимных алкоголиков»? Знаю, знаю, эти анонимные алкаши друг за друга горой, и все же мы имеем дело не с самураями, Джордж. Это выздоравливающие алкоголики. Отведи их в сторонку, сунь им под нос бутылку виски за сотню долларов, и, уверяю тебя, не пройдет и десяти минут, как они затянут песню о пьяном морячке и расскажут всё, что ты хочешь узнать.

Бойс повесил трубку.

— В чем дело? — спросил он у Бет, которая в ужасе смотрела на него.

— Напомни мне, — сказала она, — я была на занятиях в тот день, когда нас учили подкупать выздоравливающих алкоголиков?

— Антигражданское судопроизводство, курс сто первый. Мой любимый.

Внезапно Бет побледнела.

— Что с тобой?

Она бросилась в ванную. Десять минут спустя, когда она вышла, вид у нее был неважный.

— Я не хотел тебя расстраивать, — сказал он.

— Я с семидесятых годов в сплошном расстройстве.

* * *

— Молодец, Джордж, ты делаешь успехи. — Бойс повесил трубку.

— Потрясающая новость, — сказал он Бет.

Они завтракали. Бойс, как обычно, с аппетитом уплетал горячую овсянку с проросшей пшеницей и ягодной смесью. Бет нехотя, маленькими кусочками ела оладью, почти не притрагиваясь к чаю. Она по-прежнему была очень бледна.

— Угадай, кто в семидесятых годах зверски избил участника антивоенной демонстрации за то, что тот нахамил ему, обозвав детоубийцей? Наш головорез сержант Блоуэлл!

— Я поступила бы точно так же.

— Было нелегко раскопать эти сведения. Могла бы, между прочим, хоть немного обрадоваться. Очевидно, он был в сильном подпитии, когда отметелил того парня. Потому и рассказал об этом на собрании «АА». Полезная информация. Возможно, она нам пригодится.

— Ах, Бойс, ты же не влил спиртное в глотку какому-нибудь несчастному алкоголику, чтобы ее получить? По-моему, спаивать выздоравливающих пьяниц нехорошо.

— Только не надо читать мне мораль, чемпионка по метанию плевательниц.

Бет залилась слезами.

— Прости, — сказала она. — Похоже, я просто перестала владеть собой.

— Всё нормально, — сказал Бойс, растерянный, как любой мужчина, оказавшийся лицом к лицу с плачущей женщиной. — Я не собираюсь вызывать в суд выздоравливающего алкоголика.

— Правда? — Бет высморкалась в накрахмаленную салфетку, собственность гостиницы «Джефферсон».

— Не потому, что я такой добрый, — сказал Бойс. — При том настроении, в котором пребывает нынче вся страна, присяжные вынесли бы решение о выплате Блоуэллу компенсации за костяшки пальцев, окорябанные об парня, протестовавшего против войны.

Бет высморкалась.

— Скорей всего.

Бойс погладил Бет по руке:

— Мы что-нибудь придумаем.

* * *

— А теперь слово нашему специальному судебному корреспонденту, который находится у входа в здание суда. Джефф, как прошло сегодняшнее заседание?

— Питер, для защиты день сложился неудачно. На прошлой неделе адвокат Бет Макманн, Бойс Бейлор, подал ходатайство о назначении судом психиатра для обследования Деймона Блоуэлла и подтверждения того факта, что Блоуэлл — как сказано в ходатайстве — издавна склонен к «отвратительным антиобщественным поступкам, отличающимся крайней жестокостью». Основанием для ходатайства послужило то, что в семидесятых годах мистер Блоуэлл будто бы ударил участника антивоенной демонстрации. Воспользовавшись информацией об этом инциденте, Бейлор попытался убедить судью Юмина не принимать во внимание показания Блоуэлла, из-за которых, по общему мнению, сильно пострадала репутация бывшей первой леди.

— И какое постановление вынес сегодня судья?

— Всего десять минут назад судья Юмин отклонил ходатайство. Более того, он в необычайно резких выражениях дал понять, что его недовольство защитой растет с каждой минутой.

— Значит, показания мистера Блоуэлла остаются в силе?

— Да. Кроме того, как нам только что стало известно, Деймон Блоуэлл подал на Бойса Бейлора в суд за клевету, предъявив ему иск на тридцать миллионов долларов. Так что обстановка здесь, в суде округа Колумбия, чрезвычайно напряженная. Питер?

* * *

Бет начала хандрить, что приводило Бойса в недоумение. Казалось, она утратила интерес к собственному делу. В суде она смотрела прямо перед собой с устрашающе виноватым видом — и дважды передавала Бойсу записки с требованием попросить пятиминутный перерыв: «БЫСТРЕЕ!!» Как только судья удовлетворял просьбу, Бет мчалась к боковой двери.

Разумеется, эти кратковременные отлучки не остались незамеченными. Трудно остаться незамеченным, если около миллиарда зрителей следят за тобой в прямом эфире. По мнению комментаторов, Бет переживала довольно сильный стресс. Как-то раз, когда Бойса спросили об этом на ступенях здания суда, он с большим трудом поборол искушение ответить: «Ее обвиняют в убийстве мужа. Само собой, она испытывает „сильный стресс“, кретины безмозглые». Вместо этого он сказал, что бывшая первая леди государства выглядит удрученной, поскольку ей чрезвычайно тяжело смотреть, как эта трагедия раздирает на части страну, которую она так любит.

Однако, как заметил один критикан, страну ничто не раздирало на части. Скорее наоборот: по вопросу виновности Бет она уже была близка к единодушию.

* * *

— Бойс!

— Что?

Он был в скверном расположении духа. Судья Голландец отклонил еще одно ходатайство, защита оказалась перед угрозой сокрушительного поражения, и накануне вечером, в программе Перри, Алан Крадман заявил, что, позволив Бет дать показания, Бойс Бейлор совершил «трагическую ошибку». Крадман отлично знал, что Бойс всеми средствами пытался помешать Бет дать показания, разве что не запирал ее в чулане.

— Я должна тебе кое-что сказать.

Этого он и боялся. Такое случалось и раньше. И каждый раз именно в этот момент: клиенты не выдерживали как раз тогда, когда Бойс собирался перехватить инициативу и выложить свой последний довод, и, задыхаясь от рыданий — и заливая слезами его судейский блок писчей бумаги, — все-таки признавали свою вину. Спасибо. Спасибо, что раскрыли мне этот секрет, когда я готовлюсь выступить в суде и объяснить присяжным, что они могут совершить непоправимую ошибку.

Он сказал:

— Бет, как раз сейчас ты могла бы очень помочь мне, если…

— Я беременна.

Они сидели в машине, направлявшейся в суд. Бойс представил себе, какой переполох вызовет эта сногсшибательная новость в зале суда, представил изумленных и обрадованных журналистов, — новый повод всласть позлословить! — перекошенные лица потрясенных присяжных, возмущенные возгласы публики, судью Голландца в запотевших очках, который стучит, стучит молотком и приказывает приставу очистить зал. Представил газетные заголовки, вечерние выпуски новостей, даже услышал хихиканье своих коллег. Он живо представил себе всю эту кошмарную, ужасающую картину.

— Это же… здорово, — еле вымолвил он.

Внезапно его охватило радостное чувство. Никогда еще ему не сообщали такую хорошую новость. Ни с одной из своих жен он не хотел детей, каждый раз сознавая, что брак едва ли продлится долго. И вот единственная женщина, которую он по-настоящему любил, только что сообщила, что беременна от него! Правда, момент выбран не очень удачно — двадцать пять лет спустя и к тому же как раз тогда, когда ее судят за убийство президента Соединенных Штатов. А в остальном новость очень приятная.

Он долго размышлял молча, а потом спросил:

— Но… ты же принимала пилюли.

— Я перестала их принимать примерно в то же время, когда начался процесс. Меня мучили головные боли, и врач велел сделать перерыв, пока он будет наблюдать за содержанием эстрогена. С тех пор я их больше не принимаю. Ведь трудно было предположить, что я забеременею, правда? Я думала, ты догадался. Все эти бесконечные походы в туалет.

— Многим клиентам приходится бегать в уборную. Нервы. Мои мысли были сосредоточены на слушании дела.

Дело!

Бойс представил себе, как они с Бет стоят рядом перед судьей Голландцем. В ожидании приговора. Чтобы не сидеть в запотевших очках, судья Голландец вставил в глаза контактные линзы. Бет уже на сносях, у нее огромный живот. На ней одежда для беременных. Они держатся за руки — в суде, строго говоря, не положено, но им не до приличий. Судья Голландец говорит с трудом, слова то и дело застревают в горле: «Учитывая ваше положение, миссис Макманн, Соединенные Штаты не воспользовались правом потребовать смертного приговора, предусмотренного в деле по столь серьезному, даже ужасному обвинению. Однако вы признаны виновной в одном из самых тяжких преступлений — если не в самом тяжком, — и поэтому суд приговаривает вас к пожизненному тюремному заключению без права на досрочное освобождение».

Бойс слышит сдавленные рыдания. Он оборачивается, видит слезы, ручьями текущие по щекам Бет, которая стоит рядом, в последний раз в жизни одетая в собственное платье, а не в тюремную робу. Видит судебных исполнителей, приближающихся со стальными наручниками и кандалами. Слышит, как судья Голландец, и сам с трудом сдерживающий чувства, говорит в заключение, что эта страшная трагедия не только унесла жизнь президента — она навсегда запятнала честь Соединенных Штатов и, что, наверно, самое прискорбное, отняла у еще не рожденного ребенка мать, которая теперь станет просто женщиной в оранжевой униформе по другую сторону толстого стекла. Дело закрыто, и да помилует нас всех Господь.

Опускается судейский молоток. Бет уводят.

— Нет! — вскричал он.

— Бойс! Что с тобой?

* * *

Бойс подавал одно ходатайство за другим. «Ходкие ходатайства», как назвали их в журнале «Американский юрист». Он ходатайствовал о прекращении дела на том основании, что агенты Секретной службы шпионили за Бет и передавали информацию обвинению. Судья Голландец выбросил ходатайство в судейскую корзину. Бойс ходатайствовал о пересмотре дела на том основании, что один из присяжных только что пять минут клевал носом и прослушал часть скучных до отупения показаний эксперта по акустике. В корзину. Он ходатайствовал о пересмотре дела в связи с тем, что троюродный брат четырнадцатой присяжной подписал договор об издании книги под названием «Троюродный брат присяжной 14: Моя история». Корзина. Три попытки — три отказа.

Своего самого безнравственного сыщика — бывшего агента американской разведки, который вынужден был уйти в отставку после того как попался на продаже зенитных ракет «Стингер» сербам, — Бойс отправил во Вьетнам с чемоданом стодолдаровых банкнот для подкупа всех крестьян одной из деревушек в дельте Меконга, в результате чего те должны были внезапно вспомнить, что однажды ночью Деймон Блоуэлл зверски убил половину ее жителей — просто так, за здорово живешь. План рухнул, как только сыщик добрался до Бангкока, где обменял все сто тысяч долларов на героин и поспел на самолет в Амстердам, где обменял героин на партию экстази стоимостью в пятьсот тысяч долларов, которую спрятал в больших кругах голландского сыра «Гауда», готового к отправке в Атланту. Бойсу было бы неудобно преследовать его в судебном порядке, поэтому он довольствовался тем, что записал эти сто тысяч на счет одного из своих корпоративных клиентов как стоимость «изготовления фотокопий и услуг посыльного» за неделю.

Отклоняя Бойсовы ходатайства, судья Голландец постепенно копил в себе гнев и раздражение и наконец ледяным тоном предупредил его: мол, если на пути правосудия возникнет еще хоть одно из этих ужасных препятствий, Бойс по собственному опыту узнает, что «у меня отнюдь не ангельский характер».

Бойс так лихорадочно подавал ходатайства, поскольку пытался выиграть несколько недель, чтобы утренняя тошнота прошла у Бет раньше, чем заместительница ГП вызовет ее на перекрестный допрос. Если бы Бет пришлось каждые пять минут отпрашиваться и мчаться в туалет, это лишь усугубило бы и без того неприятное положение. Как правило, нелегко произвести впечатление на присяжных, если вместо ответа на каждый трудный вопрос приходится блевать.

Судья Голландец начал с подозрением относиться к тому, что у Бет так часто возникает желание «отдать долг природе». Его секретарь сказал Бойсу, что судья намеревается отправить ее на медосмотр. Этого нужно было избежать любой ценой. Между тем Бойс сообщил журналистам, что у Бет уже некоторое время сильно болит «животик». Порой, замечтавшись, он вдруг начинал ласково называть своего ребенка Животиком.

 

Глава 25

— Соединенные Штаты вызывают Элизабет Макманн.

Какое коварство, подумал Бойс, со стороны Клинтик — опустить первую, девичью фамилию Бет, Тайлер, на упоминании которой та неизменно настаивала. Это с самого начала придаст перекрестному допросу Бет нотку раздражения.

Он пододвинул к Бет, сидевшей рядом за столом защиты, свой блок бумаги:

Под юбкой на ней колготки.

Она улыбнулась ему, как бы говоря: «Я справлюсь».

Телекомментаторы снова заговорили шепотом, типичным для трансляции соревнований по гольфу.

— Элизабет Макманн встает… обходит стол защиты… теперь направляется к месту для дачи показаний… поднимается на место для дачи показаний… Барбара, как бы вы охарактеризовали ее одежду?

— Это, конечно, брючный костюм. Черный. Вот и всё, что нам известно. Мы не знаем имени модельера. Похоже, это нечто среднее между Энн Тейлор и Каролиной Эррера…

— Сейчас судья Юмин напоминает миссис Макманн, что она по-прежнему под присягой.

— Как правило, она старается одеваться у американских модельеров…

— Садится, теперь…

— Заметьте, на ней нет жемчужного ожерелья, которое она носила, когда давала показания в прошлый раз.

— Как же нам истолковать это обстоятельство?

— Точно не знаю. Ожерелье ей подарил покойный муж. Так что это можно истолковывать как угодно. Или никак.

— К месту свидетеля приближается заместительница генерального прокурора Сандра Клинтик. Во что она одета, Барбара?

— Этой информацией мы располагаем. Двубортный жакет с юбкой и серовато-белой крепдешиновой блузкой — всё из универмага «Сакс Пятая авеню»…

— Я вынужден вас прервать — допрос начинается.

— Миссис Макманн, — начала ЗГП Клинтик, — ранее вы показали, что… я привожу цитату из стенограммы… не менее восьми раз совершали насильственные действия в отношении своего мужа. Это верно?

— Нет, неверно. Я сказала, что, возможно, чем-нибудь в него бросалась. И не охарактеризовала это как насильственные действия.

— Вы считаете, что бить людей или бросаться в них предметами — это не значит совершать акты насилия?

Бойс поморщился. Это был наглядный пример из учебника, объясняющий, почему обвиняемый ни в коем случае не должен давать показания.

— Если бы вы, к примеру, бросили в мужа туфлю во время семейной ссоры, я бы не сочла это так называемым насильственным действием. Я бы сочла это нормальным текущим уходом за мужем.

В зале раздался смех, хотя, как подчеркнул впоследствии Влонко, на скамье присяжных никто не рассмеялся.

— А если бы ему в голову бросили тяжелый металлический предмет — это действие вы сочли бы насильственным?

— Возражаю. Предположение.

Отклоняется.

— Да, — сказала Бет. — Безусловно. Я сочла бы его не просто насильственным, но и противозаконным, заслуживающим наказания по приговору суда.

— В качестве первой леди вы выступали против насилия в семье.

— Да, выступала. Неоднократно.

— Вы не считаете это лицемерием?

— Возражаю.

Отклоняется.

— Нет, мисс Клинтик. Я провожу различие между супружескими размолвками и насилием в семье.

— Даже в тех случаях, когда эти так называемые размолвки заканчиваются ушибами, рваными ранами, кровоподтеками и наложением швов?

— Мой муж был военно-морским офицером ростом шесть футов три дюйма и более чем на семьдесят фунтов превосходил меня в весе, мисс Клинтик. Ему не составило бы никакого труда справиться с такой женщиной, как я.

— Даже ночью, в темноте, во сне?

— Возражаю.

Принимается.

— Вы задаете гипотетические вопросы, мисс Клинтик, — сказала Бет. — Отвечу прямо: я не била мужа той плевательницей в темноте, когда он спал.

— Значит, он не спал, когда вы его ударили?

— Возражаю. Свидетельница уже ответила на вопрос.

Отклоняется.

— Я его ничем не ударила.

— Вы бросались в него плевательницей?

— Возражаю, ваша честь. Свидетельница уже ответила. Метод допроса, избранный мисс Клинтик, является просто издевательским.

Отклоняется.

— Я уже ответила на этот вопрос, мисс Клинтик, — сухо сказала Бет.

— Отвечайте прямо. Вы бросались в него плевательницей?

— Я сообщила агентам ФБР, что не бросалась.

ЗГП Клинтик взглянула на присяжных и явно осталась довольна увиденным.

— Миссис Макманн, в студенческие времена вы играли в софтбол?

Бойс предвидел этот вопрос. Кошмар, кошмар…

— Да.

— На какой позиции вы играли в команде?

— Я была подающей.

— Значит, вы метко бросали, не правда ли?

— Когда играла в софтбол, не один десяток лет назад.

— На последнем курсе вы выполнили четыре чистые серии подач за сезон.

— Отбивающие неважно владели битой. При всем уважении к колледжу Смит.

Альма-матер Клинтик, между прочим.

— В своих показаниях вы признали, что неоднократно совершали насильственные действия в отношении мужа, но отказались отвечать на вопрос о причине этих действий, сославшись на то, что мужа уже нет в живых. Это верно?

— Да, верно.

— Кого вы пытаетесь защищать, миссис Макманн? Покойного мужа или себя?

— Возражаю.

Отклоняется.

— Я пытаюсь, мисс Клинтик, опровергнуть предъявленное мне обвинение в убийстве. Но при этом отказываюсь порочить имя человека, который двадцать пять лет был моим мужем и… — Бет едва заметно вздохнула, — …которого вся страна считала героем.

— Муж вам изменял?

— Это не ваше дело, мисс Клинтик.

— Ваша честь!

После совещания у барьера судья Голландец велел Бет отвечать на вопрос.

— Вам, наверно, придется уточнить, что значит «изменял».

— Спал ли он с другими женщинами, когда был женат на вас?

— Я сильно сомневаюсь в этом.

Взрыв смеха.

— Миссис Макманн, вы знали, что ваш муж занимается сексом с другими женщинами?

Федеральные судебные исполнители были готовы вручить повестки в суд пяти или шести подругам Бет, которым она все эти годы поверяла свои проблемы. Начни они отрицать, что Бет им обо всем рассказывала, их вполне могли бы обвинить в лжесвидетельстве. Бет это знала. У нее не было выхода.

— О некоторых вещах я предпочитаю не знать, — сказала Бет.

— Вам знакомо имя Эмбер Свенсон, миссис Макманн?

— Да.

— А Рита Феррейра?

— Да.

— Вайолет Бронсон?

— Да.

— Джо Энн Касардо?

— Да!

— Тэмми Ройко?

— Угу.

— Это значит «да», миссис Макманн?

— Да.

— Кэсс Маклхоз?

— Да.

— Серина Уитмор?

— Да.

— Возражаю. Ваша честь, неужели обвинение собирается прочесть всю телефонную книгу?

— С позволения суда, в списке осталось всего двенадцать имен.

По всей стране начали трезвонить телефоны. На другой день в трех сотнях газет появился заголовок «ВСЯ ПРЕЗИДЕНТСКАЯ ЖЕНСКАЯ РАТЬ». ЗГП Клинтик оказалась под градом резких нападок со стороны женских организаций. Многие угрожали судебными исками, но в суд никто не подал. Команда мисс Клинтик подготовилась отлично.

Пока ЗГП оглашала этот список жертв, Бойс изо всех сил старался сохранять непроницаемое выражение лица. Клинтик приготовилась нанести последний удар.

— Вам знакомо имя Бабетта Ван Анка?

— Конечно, знакомо, — раздраженно ответила Бет.

— В настоящий момент больше вопросов нет, ваша часть. Сохраняю за собой право в ближайшее время вызвать обвиняемую повторно.

— Насколько плохо? — спросил Бойс у Влонко, когда они глазели на цифры на экране.

— Очень хуёво.

* * *

— Бет, детка! — Они лежали рядом на кровати в Бойсовом номере, взявшись за руки и уставившись в потолок. — Я должен тебе кое-что сказать.

— Неужели нельзя ни о чем не думать хотя бы сейчас?

— Как раз сейчас не самое подходящее время, чтобы ни о чем не думать.

— Как это по-вашингтонски! — сказала Бет. — «Сейчас не время поддерживать партию». «Сейчас не время для обычного политиканства». Прошу тебя, перестань.

— Мне придется на минутку стать твоим адвокатом.

Бет вздохнула.

— Дело, как ты, наверно, догадываешься, не… ну, в общем, оно не…

Он настолько не привык сообщать клиентам плохие новости, что не мог подобрать нужных слов.

— Мы терпим поражение, — сказала Бет. — Сокрушительное.

— Мы не выигрываем. Ничья нам тоже не светит. Если исключить эти варианты, остается только поражение.

— Прости, Бойс. Я всё испортила. Прости.

— Сейчас не время заниматься самобичеванием.

— А когда будет время — после того как меня признают виновной?

— Давай посмотрим на всё это с чисто тактической точки зрения. Если станет известно, что ты беременна — а «когда» тут более уместно, чем «если», — присяжные наверняка решат, что им просто пудрят мозги. В своих показаниях ты утверждаешь, что больше всего на свете хотела родить ребенка. Потом твой акушер-гинеколог утверждает, что ты принимала противозачаточные пилюли. А потом, как раз когда тебя судят по делу об убийстве, ты беременеешь. Ситуация не вполне идеальная.

— Откуда берутся все эти гормоны? Только и остается, что разреветься.

— Сейчас не время реветь. Как раз сейчас мне нужны твои ловкость и стойкость. Ты нужна мне такая, как до беременности. До всех этих извинений. Мне нужна леди Бетмак.

Бет демонстративно вытерла слезы.

— Ладно. К черту извинения.

— Узнаю мою девочку. Готова?

— Готова.

— Отлично. Что бы ни случилось, веди себя как ни в чем не бывало.

— То есть?

— Ты ни о чем не знала. Понятно?

— Бойс, мне нужно, чтобы ты защищал меня, а не попадал в беду.

— Доверься мне, детка. Конечно, я тебя защищаю.

Они помолчали.

— Я не знаю, что у тебя на уме. Но когда придет пора растить этого ребенка, хотя бы один из нас не должен сидеть в тюрьме.

Бойс не сказал ни слова.

— Что бы ты ни задумал, не попади в тюрьму. Я тебя очень прошу.

 

Глава 26

Старые знакомые.

Чтобы связаться со старыми знакомыми, нужно время. Бойс выпросил однодневный перерыв под тем предлогом, что ему требуется время на поиски одного «очень важного» свидетеля защиты — некой горничной, когда-то приходившей к Макманнам делать уборку и не имевшей никакого отношения к этому делу.

Бойс воспользовался сотовым телефоном, зарегистрированным на фирму «Морепродукты Б и Б». Это был его конспиративный телефон, предназначенный для совершенно секретных разговоров.

Он дозвонился Фелисио, набрав номер его сотового, зарегистрированного бог знает на чье имя, возможно — на имя какого-нибудь покойника, впрочем, об этом лучше было не знать. Никогда нельзя было понять, где находится Фелисио в данный момент. Бойс услышал, как где-то на заднем плане по-перуански звучит мелодия флейты. Во время предыдущего разговора он слышал взрывы.

— Вы мне нужны, — сказал Бойс. — Ahora.

Хорошо иметь старых знакомых, которые вам благодарны. Клиенты из Латинской Америки выражают свою благодарность так, что порой неловко становится. Они называют в вашу честь детей, предлагают убить ваших врагов. Всех, даже не заслуживающих упоминания.

Двенадцатью годами ранее Бойс спас Фелисио от пожизненного заключения в американской федеральной тюрьме за попытку похитить тысячу фунтов взрывчатки «С-4» с военной базы. По утверждению правительства, Фелисио намеревался взорвать тамошнее американское посольство — в отместку за прекращение поддержки его повстанческой группировки. Защита Фелисио строилась на том — по общему признанию, смелом — предположении, что он собирался взорвать инфраструктуру продажного диктаторского режима.

Бойс взялся за это дело исключительно ради того, чтобы выразить свое презрительное отношение к объявленной американским правительством «войне» с наркотиками, в результате которой за двадцать лет треть черного населения отсидела в тюрьме, а сокращение количества доступных наркотиков оказалось приблизительно равным нулю. Когда он закончил свою речь, присяжные уже были готовы вступить в ряды повстанческой армии Фелисио и не только свергнуть продажного диктатора, но и штурмовать американское посольство. С тех пор Бойс на каждое Рождество получал поздравительную открытку от Фелисио, который стал начальником охраны в сети гостиниц, расположенных в Центральной и Латинской Америке.

Когда его бывший спаситель попросил у него помощи, Фелисио захлестнули эмоции. i Como no patrón! Он вылетит в Вашингтон ближайшим рейсом. Нет — он полетит на частном самолете! Он будет на месте еще до рассвета! Бойс сказал, что рассвет наступает довольно рано. Он дал Фелисио общее представление о сфере, в которой требуется его содействие, чтобы тот смог привезти с собой всех необходимых специалистов.

Они договорились позавтракать в гостинице городка Тайсонс-Корнер, штат Вирджиния, в получасе езды от Вашингтона. Номер Бойс забронировал сам. Когда он вошел, Фелисио уже ждал его.

* * *

Потом Бойс позвонил Сэнди Клинтик. Та удивилась. И даже не потрудилась скрыть свои чувства. Бойс сказал, что хочет с ней встретиться. С глазу на глаз.

Отлично, сказала она. Приходите ко мне в кабинет. Бойс вежливо отказался воспользоваться возможностью угодить в засаду, которую, прокравшись в Министерство юстиции через боковой вход, устроили бы фотографы. В качестве контрпредложения он назвал клуб «Метрополитен». Он заказал отдельный кабинет. В семь часов? Тогда до встречи.

Сэнди Клинтик проводили внутрь. Бойс протянул руку. Она лишь кивнула и села. Всем своим видом она говорила: «Ну что?»

— Возможно, — сказал он, — мне удастся уговорить свою клиентку согласиться с обвинением в непредумышленном убийстве. Но тогда я буду настаивать на двух с половиной годах. Домашнего ареста.

Сэнди Клинтик уставилась на Бойса. В конце концов появилась улыбка — не из тех, от которых делается теплее на душе.

— Взявшись за это дело, — сказала она, — я попыталась расследовать его так же, как и любое другое. Выполнить работу, избегая личных выпадов, и уйти. По правде говоря, мне не терпелось потягаться с вами в суде. Все эти годы я с интересом следила за вашими успехами. Иногда с восхищением. Потом я наконец-то с вами познакомилась. И, знаете ли, чуть не забыла о том, что у вас есть клиентка. Говоря по совести — вряд ли вам известно, что это такое, — сейчас ваша клиентка мне совершенно безразлична. Зато небезразличны вы. И я намерена разделать вас под орех.

Она немного помолчала.

— Вы помогли мне многое понять, мистер Бейлор. И я вам благодарна. Вы вернули мне веру в зло. Поэтому я отвечу так: идите к черту. Я намерена добиться осуждения вашей клиентки. Только потому, что ваше поражение доставит мне большое удовольствие.

— Справедливо. — Бойс ухмыльнулся. Правило действовало безотказно: прощай врагов своих. Это их чертовски бесит.

— Справедливо? — Заместительница генерального прокурора Клинтик рассмеялась, очень удивившись. — И вам наплевать на то, что вас считают злом?

— Меня еще и не так обзывали.

Она покачала головой.

— Если об этом разговоре пронюхает пресса, — сказал Бойс, — я буду знать, откуда просочилась информация.

— У меня куча куда более важных дел. Да и здесь, — сказала она, вставая, — рассиживаться некогда.

* * *

ПО СЛУХАМ, ЗАЩИТА МАКМАНН ДОБИВАЕТСЯ СДЕЛКИ

— Что это значит? Что за чертовщина?

В руках у Бет была «Вашингтон пост». Она прочла вслух:

— «Источники в Министерстве юстиции утверждают, что адвокат Макманн Бойс Бейлор предложил устроить встречу для изучения возможности переквалифицировать обвинение в убийстве без смягчающих обстоятельств на обвинение в непредумышленном убийстве. По словам источников, Бейлор получил отказ». — Бет подняла голову. — Это правда?

— Разве я похож на такого адвоката, который с шапкой в руках пойдет выпрашивать милостей у какого-нибудь жалкого наемного обвинителя? Я думал, ты обо мне лучшего мнения.

— Нет, нет и нет. Не увиливай. Отвечай на вопрос.

— Благодаря этому мы получим большое преимущество. В глазах общественности. За это мы распнем Клинтик. Преднамеренная утечка информации. Пресса в роли присяжных. Это же скандал. Может, мы даже добьемся ее отстранения от дела.

Бет взяла Бойса за руку и приложила ее к своему животу:

— Поклянись. На этом.

— Мы просто по-дружески поболтали.

— Черт возьми, Бойс!

— Ну ладно, — сдался Бойс, — я лишь хотел дать ей возможность излить душу перед заключительными прениями. Это все равно что подоить гремучую змею. Чтобы у нее осталось поменьше яда.

— Надо было попросить разрешения у меня.

— Я просил, — сказал Бойс, — не давать показаний.

— Значит, она жаждет крови?

— Есть хорошая новость: она жаждет моей.

— Ах, вот оно что! Вот как обстоят дела!

Бойс сел рядом с ней.

— Не всё так плохо. У тебя блестящий адвокат, лучший в стране, и… — Он вздохнул. — Конечно, ситуация не вполне идеальная. Только не вздумай сдаваться. Всё еще может перемениться. Никогда не знаешь, что может случиться в таком деле, как это.

— «В таком деле, как это»? Ты что, уже вел «такое дело» раньше?

— А-а, сто раз.

— Бойс!

— Что?

— Он ножками бьет!

Бойс пощупал.

— Ты уверена, что это не газы?

— Никакие это не газы. Я же чувствую.

— Разве они бьют ножками на таком сроке? Надо купить книжку.

— Он бил ножками.

— Возражал, наверно.

— Бойс, возможно, этот ребенок родится в тюрьме.

— Всё будет хорошо. — Он положил ладонь ей на живот. — Клянусь.

* * *

Присяжный номер пятнадцать вышел из душа в своей комнате в гостинице «Капитал Свитс» и, оставляя на ковре мокрые следы, прошлепал босиком к единственному предмету, который доставлял ему удовольствие в течение последних пяти месяцев, — к телевизору. Федеральная служба судебных исполнителей установила какое-то блокирующее устройство — кто-то из присяжных ласково назвал его судьей-блокатором, — и телевизоры в их номерах стали принимать не все программы, а только документальные и игровые фильмы, мультики и спорт. Канал «Домашняя стряпня», канал «Самопознание», канал «Знаменитости прошлого», канал «Полицейский надзор» и канал «Самоудовлетворение».

Почти полгода он не получал никаких известий о внешнем мире. Может, страна находится в состоянии войны. Может, потерпела крах фондовая биржа. Может, люди уже нашли средство от СПИДа и высадились на Марсе. А может, прилетели инопланетяне и захватили Землю. Как знать! Газеты и журналы они получали только после того, как судебные исполнители внимательно просматривали их с ножницами в руках и вырезали все упоминания о слушании дела.

Он сбросил с себя влажное полотенце и хорошенько почесал нежные органы. Вторая — и последняя — приятная особенность жизни в этом заточении, длившейся уже дольше типичной тюремной отсидки за массовое убийство, состояла в том, что можно было стоять посреди комнаты в чем мать родила и сколько душе угодно играть яйцами, не опасаясь, что тебя застукают жена и дети.

Крепко держась за яйца, он взял свободной рукой пульт дистанционного управления и включил телевизор. Потом взглянул в настольное зеркало. Питаясь тем дерьмом, которым здесь кормят, он уже набрал пятнадцать фунтов. Недовольно рассматривая выпуклую линию талии, он услышал непривычный звук — в программе новостей передавали репортаж. Он повернулся и стал смотреть. Перед ним был один из этих ребят, как их там, комментаторов. Он вспомнил, что видел его во время процесса О-Джея Симпсона — бойкий малый в очках.

— Питер, — сказал парень, — Бойс Бейлор опроверг слухи о том, что он пытался договориться с заместительницей генерального прокурора Сандрой Клинтик о предъявлении обвинения в менее тяжком преступлении. Но интерес к этой истории не угасает. В беседах со мной независимые источники подтвердили, что есть свидетели, несколько дней назад видевшие, как Бейлор и Клинтик вошли в клуб «Метрополитен» — поодиночке, буквально друг за другом.

Присяжный номер пятнадцать подумал: Что за чертовщина?

* * *

Схожие мысли возникли и у присяжной номер семь. Она вышивала тамбуром и одновременно смотрела Биографический канал, но, посмотрев минут пятнадцать, решила, что певица Мари Осмонд не такая уж и интересная особа. И как только эти люди получают право на «биографии»? Куда катится мир?

Переключая каналы в поисках «Домашней стряпни», она вдруг наткнулась на канал публичного телевидения. Откуда он здесь взялся? Передавали программу новостей, ту, которую ведет этот приятный мужчина из Оклахомы, мистер Маклерер. И, боже правый, они с молодым историком с накладкой на лысине беседовали о судебном процессе. Как же так? Почему это телевизор вдруг стал принимать выпуски новостей? Она смотрела как зачарованная. Ага, значит, Бойс Бейлор пытается договориться насчет обвинения в менее тяжком преступлении? Ну что ж, учитывая положение дел, ему больше ничего и не остается, и на вашем месте, мистер Знаменитый Адвокат, я бы долго не торговалась. Она никак не могла понять, зачем он вообще позволил этой женщине давать показания.

* * *

Присяжный номер девять полминуты слушал сообщение о процессе, после чего снова переключил телевизор на Спортивный канал. «Лейкерз» играли с «Никс».

 

Глава 27

Они ворвались в Бойсову гостиничную телестудию, когда в интервью для программы «Сегодня» он обвинял заместительницу генерального прокурора Сандру Клинтик в том, что она «нагло» сообщила прессе «неверные и клеветнические» сведения. Его арестовали во время интервью в прямом эфире. В результате оказалось вполне уместным выражение, которым сплошь и рядом злоупотребляют телеведущие: «Не пропустите нашу передачу!»

Когда агенты ФБР на глазах примерно у пяти миллионов зрителей надевали на Бойса наручники и зачитывали его права, продюсерам программы оставалось лишь возносить благодарственную молитву телевизионному богу за этот чудесный и благословенный дар — первый арест адвоката в прямом эфире сетевого телевещания.

Директор ФБР отрицал, что этот момент был выбран умышленно, с целью унизить Бойса Бейлора. Агенты просто соблюдали процессуальные нормы. Никто этому не верил, а директор ФБР — и подавно, однако журналисты были так благодарны ему за столь захватывающее зрелище, что не стали требовать объяснений.

Бойс разобрался в происходящем раньше телезрителей, поскольку знал, что значит фраза: «Вы арестованы за нарушение пункта восемнадцатого статьи триста семьдесят первой Свода законов США». Лишь через несколько минут продюсеры выяснили, что это означает «преступный сговор, имеющий целью оказание тайного давления на федеральное жюри присяжных». Еще через несколько минут они подняли с постели своего судебного корреспондента — рассыпавшегося в извинениях за то, что не смотрел телевизор, — и тот сообщил им, что признание подсудимого виновным в подобном преступлении, как правило, влечет за собой наказание в виде пятилетнего тюремного заключения, а также неизбежное пожизненное исключение из коллегии адвокатов.

Когда они спускались на лифте в вестибюль «Джефферсона», Бойс заметил, что агенты ФБР — их было четверо, а не двое, как обычно: вероятно, на тот случай, если он вдруг решит уладить дело посредством перестрелки, — ухмыляются. Наверно, для них это весьма приятная минута.

— Удачный у вас выдался денек, не правда ли? — спросил он без всякой неприязни.

— А ведь еще так рано, что мы даже перекусить не успели, — сказал один из них, лучезарно улыбнувшись в ответ.

В машине, по дороге в главное управление ФБР, Бойс бесстрастно подумал: Так вот, значит, каково это — ехать на заднем сиденье в наручниках. Теперь-то уж он научится сопереживать своим клиентам. Конечно, если у него еще когда-нибудь будут клиенты.

Откуда они узнали? Неужели они прослушивают его конспиративный телефон?

Самолет Фелисио? Одному богу известно, чей это самолет. Среди друзей Фелисио есть довольно колоритные личности. Может, таможенники записали хвостовой номер и навели справки? Арестованы ли Фелисио с Рамоном?

И самое главное: сработал ли план? Удалось ли сбить присяжных с толку? Если да, то у судьи Голландца не будет другого выхода, кроме как вынести постановление о пересмотре дела на основании нарушения закона в ходе процесса. А на новом процессе Бет исправит свою ошибку и не станет давать показаний. Ей нужно будет лишь вести себя так же, как на первом процессе — до той роковой минуты, и тогда у них с Животиком всё будет хорошо. Тогда они смогут приходить к нему на свидания в тюрьму. Смотри! Это папочка за стеклом! Он нас не слышит! Помаши ручкой!

Они подъехали к зданию ФБР. На них тут же с визгом набросилась целая свора журналистов, не меньше двух сотен.

— Я смотрю, вы предупредили их заранее.

— Вы же очень любите входить в парадные двери.

Они демонстративно обращались с Бойсом как с настоящим преступником, дабы это мгновение было увековечено во всем его бесславии.

Он услышал, как кто-то выкрикнул первый вопрос:

— Бойс… кому будете звонить?

Вопрос интересный. Кому звонит Бойс Бейлор, когда адвокат нужен ему?

Он перебрал в уме несколько имен. Любой, кому он позвонит, автоматически приобретет славу самого ловкого адвоката в стране.

Нет. Бойс еще не готов передать эстафету величия. Он по-прежнему самый великий. Правда, если тебя арестовывают и уводят в наручниках, твой первоклассный статус вполне могут подвергнуть сомнению.

Когда они вошли, в вестибюле их уже поджидали все агенты, работающие в главном управлении. Все они улыбались. И все тут же принялись аплодировать.

— Спасибо! — воскликнул Бойс. — Я страшно рад, что к вам приехал.

После того как сделали снимки и сняли отпечатки пальцев, он сфотографировался с агентами, производившими арест. Почему бы не выдать всё это за удачную шутку?

Допрос проводил обыкновенный дежурный специальный агент. Бойс был разочарован. Он рассчитывал увидеть по меньшей мере заместителя директора. Очевидно, они твердо решили делать вид, будто просто расследуют «очередное дело».

Он улыбнулся специальному агенту и его помощнику:

— Ах, ребята, ребята! Неужто вы и вправду думаете, что я собираюсь с вами разговаривать?

* * *

Судья Голландец не любил шумных сборищ. Присяжных он вызывал к себе в кабинет для беседы поодиночке. К недовольству попыткой оказать тайное давление на его жюри примешивалось беспокойство по поводу того, что этим делом занялось ФБР. Тут что-то не так. Сразу после того как присяжная номер семь сообщила федеральным судебным исполнителям, что ее телевизор каким-то чудом стал принимать все программы, ФБР большими силами совершило налет на гостиницу — тридцать агентов ворвались в комнаты, выдернули шнуры из розеток, записали показания, изолировали присяжных.

Другими словами — они всё знали. Почему же тогда, скажите на милость, они не заявились туда раньше, чтобы всё это предотвратить? Судья Голландец намеревался устроить разнос директору.

А пока он намеревался провести беседу с присяжным номер пятнадцать. До сей поры только четверо присяжных признали, что видели репортаж по своим телевизорам. Номер девять не был в этом уверен. Ему «показалось», будто он «что-то» видел. Больше ничего судья добиться не смог — если не считать подробного рассказа о матче «Никс» — «Лейкерз». Состав присяжных подобран неплохо. Боже сохрани.

Вначале судья Голландец включил в список восемнадцать присяжных — двенадцать плюс шесть запасных. Этих четверых придется освободить от их обязанностей, и запасных останется двое. В данный момент ему приходится лишь молиться, чтобы из тех присяжных, с кем еще предстоит побеседовать, не больше двоих успели что-то увидеть. Иначе это будет «процессуальное нарушение тысячелетия». От подобной перспективы в голову судье Голландцу лезли разные мысли, причем в следующем порядке: застрелиться, бросить юриспруденцию, выпить целую бутылку джина. Третий вариант мог бы довольно приятным образом привести к осуществлению вариантов один и два.

Он мрачно кивнул своему секретарю, чтобы тот пригласил в кабинет присяжного пятнадцать.

* * *

Бойс спросил прямо:

— Какие у вас доказательства?

Широкие ухмылки. Один из агентов подошел к видеомагнитофону и нажал кнопку воспроизведения. На экране телемонитора, прикрепленного к потолку, появилось изображение: Бойс, Фелисио и приехавший с Фелисио специалист в номере гостиницы городка Тайсонс-Корнер. С зернистых времен арестов автомобильного магната Делорена и мэра Вашингтона Мариона Барри по делам о наркотиках, качество записи, производимой фэбээровскими камерами наблюдения, значительно повысилось. В наши дни всё это стало таким цифровым. Бойс услышал свой голос:

— Завтра вечером в теленовостях передадут очень важный репортаж. И я хочу, чтобы они его увидели. Успеете это устроить?

Фелисио посовещался со своим помощником.

— Si, patrón. Это проще простого.

Фэбээровец нажал на «стоп».

— Хотите попкорна?

— А знаете, — сказал Бойс, — не будь я уверен в обратном, то поклялся бы, что это был я.

Дежурный агент фыркнул от смеха:

— Значит, это вы организовали утечку информации о согласованном признании вины? Ловко, адвокат. Вы просите заместительницу ГП о встрече только для того, чтобы у вас появилась информация, достойная утечки.

Остальные агенты одобрительно кивнули:

— Здорово.

— Хотите позвонить или посмотрите вторую кассету?

— А двоих других с той видеозаписи вы тоже арестовали?

— Вы имеете в виду тех, которых, как вы поклялись бы, не будь уверены в обратном, зовут Фелисио Андалус и Рамон Мартинес? Возможно, вы случайно встретитесь с ними, когда вам будут предъявлять обвинение. Они передают вам hola. Ребята нам очень помогли. Рассказали всё о вашем телефонном разговоре.

Тут что-то не так. Фелисио пытали лучшие следователи стран, расположенных к югу от границы, где получение сведений насильственным путем является таким же древним занятием, как добыча золота. Впрочем, и при этом нередко извлекается золото (в виде зубных коронок). Значит, Фелисио ни за что не стал бы заливаться соловьем перед этими гринго. Его болевой порог начинается, когда расплющивают костяшки пальцев. Какой же страшной пытке подвергали его эти бледнолицые? Угрожали отобрать сигареты?

Выходит, если им известно о звонке Бойса Фелисио, а это, видимо, так и есть, они узнали о нем без посторонней помощи.

Неужели они прослушивали его конспиративный телефон? Он сможет потребовать признать это прослушивание незаконным.

Однако дело нешуточное. Надо позвонить Бет. Наверняка она уже всё знает. Эту новость уже наверняка слышали монгольские скотоводы, сидящие в своих юртах.

— Бойс! Это правда?

— Разве тебе я этот вопрос задавал?

— Как ты там?

— Через час я отсюда выйду.

— Я бы не стала держать пари, адвокат.

— Как только внесу залог.

— Кто это там?

— Агент Докинз, мой новый лучший друг. У меня тут целый клуб поклонников. — Он заслонил трубку ладонью. — Эй, Джей Эдгар, ты же не будешь утверждать, что я склонен к побегу?

Агенты заулыбались.

Бойс вздохнул:

— Ну конечно, когда дело касается освобождения под залог, они становятся твердолобыми болванами. Пусть будет через два часа. Бет!

— Да?

— Ты понимаешь, что́ всё это значит? Ничего не говори. Ты ничего об этом не знала, значит, у тебя всё будет отлично. Можешь рассказать всю правду. Ты ни о чем не знала. Теперь всё будет отлично. Понимаешь?

— Бойс, ты звонишь из главного управления ФБР после того, как тебя арестовали за попытку оказать давление на присяжных. Что значит в твоем понимании это «отлично»?

— Просто передай Бабкоку, чтобы принес чистую рубашку, «Тернбулл и Ассер», и галстук цвета бургундского. Вместе с суммой залога. Я не собираюсь выходить отсюда в той же рубашке.

* * *

Из здания Джея Эдгара Гувера Бойс вышел четыре с половиной часа спустя, элегантно одетый и бодрый — для человека, оказавшегося перед угрозой пятилетнего срока и запрета на профессиональную деятельность. Его хотели выпустить через боковую дверь, но он настоял на том, чтобы выйти тем же путем, которым вошел. Там были почти все телекамеры Северной Америки, увековечившие это мгновение.

— Я хочу сделать краткое заявление, — сказал он под жужжание затворов. — Прямо отсюда я поеду к себе в контору и посмотрю, где в Конституции США сказано, что правительство имеет право издеваться над адвокатами и сажать их в тюрьму во время судебных процессов. Похоже, правительство так боится проиграть это дело — которое ему вообще не следовало бы возбуждать, — что оно ни перед чем не остановится. Оно уже дошло до такой низости, что основы законодательства, возможно, оказались надолго подорванными. Благодарю вас. До встречи в суде.

* * *

Он сразу понял, что она проплакала почти всё утро.

— Не надо так много плакать. От этого лицо становится отечным.

— Зачем ты это сделал?

— Сейчас не время объяснять. Зато самое время выпить.

Он заказал в номер «кровавую Мэри». Потом плюхнулся на диван и ослабил узел своего галстука цвета бургундского.

— Как я смотрелся по телевизору?

— В программе «Сегодня» — уже лучше. По крайней мере, во время этой передачи тебя не арестовали. — Бет села напротив. — Я не стану спрашивать, правда ли это.

— Спасибо.

— Это правда?

— Правда — то, что у судьи Голландца не будет другого выхода, кроме как вынести постановление о пересмотре дела. А это значит, что для тебя все начнется снова. На сей раз у тебя будет другой защитник. Но кто бы это ни был, как адвокат он будет лучше меня, потому что не разрешит тебе давать показания.

Бет заметно побледнела.

— Ты пожертвовал собой ради меня?

— Господи боже! Не могу же я допустить, чтобы мой ребенок родился в тюрьме.

— Как они тебя поймали?

— Наши отношения «адвокат — клиент» скоро изменятся. Наверно, чем меньше мы будем это обсуждать, тем лучше.

Он посмотрел на телефон.

— Начну-ка я, пожалуй, звонить. Фелисио понадобится адвокат. Мне нужен адвокат. Тебе нужен адвокат. — Он тихо засмеялся. — Очередной великий день для юристов. Всем нужен адвокат. Возможно, мы добьемся высокого рейтинга в одной из тех фирм, которые размещают рекламу в ночных телепрограммах.

— Твое спокойствие просто ужасает.

— Интересно, предоставляет ли тебе суд адвоката, когда ты добираешься до райских врат? Раньше я об этом не задумывался. Вот где была бы большая практика!

 

Глава 28

После некоторых колебаний судья Голландец вынес разумное постановление. Полный решимости — даже одержимый навязчивой идеей — не допустить своего отстранения от дела в результате обжалования, он посоветовался со своим бывшим наставником, членом Верховного суда, а заодно и с некоторыми другими мудрыми представителями судейского корпуса. После чего сделал то, что дозволено только судьям: вынес постановление.

Пересмотра дела не будет.

В результате его дознания выяснилось, что репортаж о процессе смотрели по своим гостиничным телевизорам в общей сложности шестеро присяжных. Их предстояло отстранить от исполнения обязанностей как запасных. После этого у судьи оставалось двенадцать присяжных. Эти двенадцать уже были изолированы на военной базе под круглосуточной охраной спецназа армии США. Телевизоров у них в комнатах не было. В суд федерального округа и обратно их перевозили на военной автоколонне, словно пленных из «Аль-Каиды» на Кубе. Некоторые критиканы заявили, что это немного отдает театральностью, но судью Голландца больше не интересовало чужое мнение, а мнение журналистов — и подавно. Его единственная цель в жизни теперь состояла в том, чтобы добиться вердикта. Если придется поселить присяжных в подземных пещерах пустыни Нью-Мексико — отлично. Он начал туманно намекать на то, что прикажет убрать телекамеры из зала суда. Журналисты тут же прикусили языки.

Он огласил свое постановление в суде. Присяжные отсутствовали. На Бойса он старался не смотреть. Когда же он перешел к той части постановления, где было сказано, что в дальнейшем Бойсу запрещается исполнять обязанности защитника, то посмотрел ему прямо в глаза.

— Возражаю. Ваша честь, можно подойти?

— Нет.

Судья Голландец продолжал читать. Защитнику было предъявлено обвинение в преступном сговоре с целью оказать тайное давление на федеральное жюри присяжных. Кроме того, Комиссия по этике адвокатуры округа Колумбия наверняка скоро начнет процедуру его исключения из коллегии адвокатов. Было бы «совершенно недопустимо» и невыносимо в моральном отношении, если бы мистер Бейлор продолжал выступать в качестве защитника до рассмотрения этих дел. Хотя до тех пор, пока его вина не доказана, он, разумеется, считается невиновным.

Судья предоставил миссис Макманн недельную отсрочку для того, чтобы подыскать нового адвоката. Потом в последний раз с отвращением посмотрел на Бойса. Бойсу показалось, что сейчас он объявит смертный приговор: И да помилует всемогущий Господь вашу душу.

* * *

По возвращении в «Джефферсон» они пригласили в гости небольшую мрачную компанию. Были сдвинуты стулья, и все уселись в кружок. Бойс, Бет и полдюжины лучших юридических умов страны принялись обсуждать план дальнейших действий. Уже через несколько минут после сообщения об аресте Бойса у Бет начал звонить телефон: адвокаты горели желанием представлять ее интересы, хотя в тот момент шансы на победу были близки к нулю. Бет Макманн грозил суровый приговор. Утешало лишь то, что в конце концов им с Бойсом, возможно, предстояло отбывать срок в одной тюрьме. Разве это не удобно? Слава богу, еще никто не знал, что она беременна.

Были включены три телемонитора, без звука. Пока адвокаты совещались, Бойс поглядывал на экраны. Программу «Судейский молоток» вела Перри, выглядевшая сногсшибательно. Она беседовала с Крадманом. Бойс сгорал от любопытства, но не мог заставить себя прибавить громкость. Он мог бы смириться со смертной казнью через повешение, со смертельной инъекцией или сожжением заживо, но только не со снисхождением Алана Крадмана.

Одни комментаторы утверждали, что это Бет подговорила Бойса оказать тайное давление на присяжных. Другие возражали: нет-нет, судя по почерку, всё это явно его рук дело. Разве не он двенадцать лет назад добился оправдания этого террориста Фелисио Андалуса, пытавшегося взорвать американское посольство в Эскантадо? За что же он, по-вашему, получил свое прозвище?

Бойс взглянул на другой экран.

РЕЗУЛЬТАТЫ ОПРОСА:

МНЕНИЕ О БЕЙЛОРЕ

ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ: 3 %

ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ: 96%

По крайней мере один процент еще колебался.

На экране третьего монитора демонстрировались старые кадры с более молодыми Бойсом и Фелисио, снятые во время суда над Фелисио. Всегда странно, подумал Бойс, встречаться взглядами со своим молодым теледвойником — худым, волосатым, в неизменном широком галстуке. Какой странной пародией на самих себя кажутся, наверно, кинозвездам их первые фильмы, которые они смотрят на склоне лет. Фелисио смахивал на Че Гевару, заделавшегося правым радикалом — такой же революционер, только опрятный, стриженый, в новой рубашке.

Бойс уже позвонил Линку Каплану из фирмы «Скадден и Арпс» и попросил его взяться за защиту Фелисио и Рамона, а счета присылать ему. Ох уж эти счета! Нет более справедливого наказания для адвоката, чем необходимость оплачивать счета его собратьев. От собственного же Бойсова потока доходов, этой величественной зеленой Амазонки, которая текла к нему на протяжении стольких лет роскошной жизни, скоро останется только высохшее, потрескавшееся русло.

Бойс посмотрел на один из мониторов — там показывали ту видеозапись: он, Фелисио и Рамон в гостиничном номере! Пока все остальные продолжали совещаться, Бойс взял со стола пульт и прибавил громкость — как раз вовремя, чтобы услышать, как он назначает Фелисио предельный срок обработки присяжных.

В комнате тут же прекратились все разговоры. Как, впрочем, и во всей стране.

Фэбээровская видеокассета кончилась, и на экране появилась Перри. Это она показала запись! О, предательство, имя тебе — Петтенгилл. Бойс был ошарашен.

Все уставились на него.

— Никто не хочет, — спросил Бойс, — сделать презрительное замечание по поводу того, что ФБР неофициально передает свои вещественные доказательства средствам массовой информации? Или вы ждете, что сначала выскажусь я?

— Это возмутительно.

— Черт возьми, неужто на них управы не найдется?

— Только ответная подлянка.

— Да кем эти разъебаи… прошу прощения, миссис Макманн… кем эти хуесосы себя возомнили?

— Спасибо, — сказал Бойс. — Я ценю вашу поддержку, коллеги.

— Вы не позволите нам с Бойсом поговорить минутку наедине? — попросила Бет.

Когда они остались одни, она сказала:

— Значит, вот зачем ты встречался с Клинтик. Чтобы на другой день, когда твои друзья наладят прием всех каналов в комнатах присяжных, об этом важном событии рассказали в теленовостях?

— Нам не следует это обсуждать.

— Они все равно узнали бы, что это твоих рук дело. Рано или поздно.

— Но это уже было бы во время твоего нового процесса.

— Выходит, я дважды погубила твою жизнь.

— История повторяется, сначала как трагедия, а потом — как фарс.

— Ты хоть понимаешь, что наш ребенок будет нас ненавидеть?

— Как и большинство детей адвокатов.

* * *

Самое приятное в должности судьи — помимо больших стульев, — то, что можно вызвать к себе любого человека.

Перед ним, в его полутемном, обшитом деревянными панелями кабинете, увешанном четырехсотлетней давности портретами купцов и натюрмортами с рыбами, сидел директор Федерального бюро расследований. То, что директор явно нервничал, доставляло судье Голландцу большое удовольствие.

Трансляцию этой видеозаписи мы обсудим через минуту, начал судья. Конечно, я этим делом не занимаюсь, да оно и не подпадает под мою юрисдикцию, однако очень интересно было бы узнать, каким образом эта кассета оказалась в распоряжении программы под названием «Судейский молоток», которую ведет бывшая пассия Бейлора.

Директор начал было отвечать уклончиво. Судья поднял руку — жест, сочетавший в себе спокойствие и неограниченную власть. Если будешь продолжать в том же духе, говорил жест, то от руки сией познаешь истинный смысл скорби.

Прежде всего я хочу услышать, — продолжал судья Голландец, проведя кончиками пальцев по лезвию ножа для разрезания конвертов, который некогда принадлежал судье Верховного суда Поттеру Стюарту, — следующее: ваши агенты записали в гостинице на видео то, как Бойс Бейлор и эти бандиты-латиносы сговариваются оказать тайное давление на присяжных. На моих присяжных. Почему же вы тогда не помешали им сбить присяжных с толку? И, раз уж мы коснулись этого вопроса, почему я ничего не знал?

Директор пробормотал какую-то заезженную фразу насчет процессуальных норм. Увидев, что судья Голландец, сидевший до этого с безмятежным видом, смотрит на него в ответ, как ассирийский лев, он осекся.

Нам нужно было, сказал он, поймать их с поличным.

Кому это — нам?

Бюро.

До этого судья Голландец только однажды позволил себе выразить резкий протест — после того как в Амстердаме один торговец произведениями искусства пытался продать ему натюрморт с дохлой камбалой и двумя лимонами якобы кисти де Грути, а на самом деле — ученика де Грути, Флемма Вандер Флемма.

Не так-то просто изменить интенсивность обмена веществ у директора ФБР, и все же судье Голландцу это удалось. Он пообещал потребовать сенатского расследования. Для начала.

Послушайте, продолжал он, раз уж мы предположили, что агенты Бюро совершили должностное преступление… — казалось, в последнее слово судья Голландец впился зубами, точно в батон с хрустящей коркой, — …каким образом была организована утечка этой видеозаписи? Или фэбээровские записи, служащие доказательствами, уже стали последним словом в реалистическом телевидении?

Мы изучаем эти факты. Уверяю вас, судья, изучаем.

Хорошо. Изучите их тщательно. И проинформируйте меня о своих выводах. До того, как я узнаю о них из телепередач.

Да, ваша честь.

 

Глава 29

Если уж везет, так везет. А когда не везет, на пороге возникает администрация гостиницы и предъявляет счет. Десятимесячное проживание в трех люксах стоило — после скидки — 1 845 322 доллара, включая обслуживание номеров. Вежливо откашлявшись и прочистив аденоиды, администратор потребовал, чтобы Бойс съехал «по возможности скорее». События, освещаемые в средствах массовой информации, объяснил он, могут «отпугнуть остальных постояльцев».

Тем временем Сэнди Клинтик ходатайствовала о том, чтобы Бет взяли под стражу, поскольку она «склонна к побегу».

То, каким образом Бет намеревалась сбежать за границу, находясь под «охраной» дюжины агентов Секретной службы, было неясно. Однако отношение к ней и Бойсу становилось настолько враждебным, что, согласно опросам общественного мнения, большинство американцев высказывались за то, чтобы ее посадили хоть за какую-нибудь решетку. Для Бойса они просили смертной казни через повешение, желательно до суда и после продолжительной пытки — peine dure et forte. Начнись по всей стране избиение адвокатов, всё это послужило бы его прекрасным оправданием.

«Именно подобные инциденты, — написал Алан Крадман в обзорной статье, опубликованной в „Бостон глоб“, — подрывают веру американцев в их систему правосудия».

— Я думал, что пал очень низко, — сказал Бойс Бет, — но когда на тебя смотрит свысока Алан Крадман, понятие «низко» приходится толковать по-новому.

— Сегодня утром он мне звонил, — сказала Бет. — Он хочет взяться за это дело. Хочет подать ходатайство.

— Давай, сыпь мне соль на раны. Я слушаю.

— О пересмотре дела по причине неэффективных действий защиты. Он считает, что Голландец на это пойдет. Даже если не удастся добиться пересмотра, это очень веское основание для кассации после вынесения приговора.

Бойс негромко, мрачно рассмеялся.

— Я бы с большей охотой стал пиявок глотать, чем провел десять минут с Аланом Крадманом. Но адвокат он классный. Тебе следует обдумать это предложение. Вспомни, каких подонков он спас от наказания.

Бет посмотрела на него.

— Прости. Не так выразился. Я хотел посоветовать тебе согласиться.

— Я послала его ко всем чертям.

— Бет, не так-то просто хвалить Алана Крадмана. Не заставляй меня продолжать эти попытки.

— Я не собираюсь трижды губить твою жизнь.

— Я бы этого не почувствовал. После второго раза появляется мозоль. Слушай, он разработал неплохой план. Вместе с ходатайством можно подать письменное заявление, где будет сказано, что я вынудил тебя дать показания против твоей воли. Ты и понятия не имела о том, что я вошел в сговор с целью оказать давление на присяжных. А то, что меня отстранили от ведения дела, ставит под угрозу всю стратегию твоей защиты. Тебе должны предоставить возможность начать все сначала. Это весьма убедительные доводы в пользу пересмотра дела. Голландцу придется с ними согласиться. Он сам загнал себя в угол. Верховный суд тут же его поддержит. Ты должна это сделать. Тебе придется это сделать ради…

— И слышать не желаю, что мне придется это сделать ради Животика.

— И все же придется, Бет. Даже если ты не желаешь этого слышать.

— И не собираюсь. Так что забудь об этом. Мы найдем другую возможность.

— В каком возрасте ты решила, что упрямство — одна из главных добродетелей?

— В одиннадцать лет, когда поняла, что миром правят мужчины.

— Отлично. Можешь приговорить нашего ребенка к жизни на тюремной детской площадке.

— Наверно, это лучше, чем не родить вообще.

Они помолчали.

— То, что ты говоришь — ужасно, — сказал Бойс.

— Знаю. Это не всерьез. Я просто пыталась задеть тебя за живое. Прости. — Бойс внимательно смотрел на ее живот. — Скоро будет заметно.

— То-то журналисты обрадуются. Нам следовало бы брать с них плату за зрелище. Представь себе, какое удовольствие мы им доставляем.

Бет приложила ладони к животу.

— Вот оно, удовольствие. — Она улыбнулась.

* * *

— А теперь слово нашему судебному корреспонденту.

— Питер, еще один бурный день на слушании дела Макманн. Нам только что стало известно, что миссис Макманн берется за собственную защиту сама. В общем-то, миссис Макманн и вправду адвокат… именно на юридическом факультете она познакомилась с Бойсом Бейлором и покойным президентом… хотя она еще никогда не практиковала. События развиваются весьма необычным образом. Трудно, а то и невозможно представить себе, чтобы кто-нибудь взял на себя собственную защиту на столь поздней стадии процесса по делу об убийстве, но, с другой стороны, в этом деле почти всё необычно.

— Какова будет роль Бойса Бейлора? И будет ли он играть какую-либо роль?

— Его роль, Питер, будет состоять в том, чтобы выступать в качестве собственного защитника в деле по очень серьезному обвинению в оказании давления на присяжных. А пока, насколько нам известно, он занят тем, что съезжает из гостиницы «Джефферсон», где находился его так называемый командный пункт. Кроме того, нам стало известно, что он подает на «Джефферсон» в суд за незаконное выселение…

* * *

Правительство наложило арест на его банковские счета, и то, что носит изящное название запасного варианта жилья, Бойс подыскал за рекой, в Росслине, расползающемся во все стороны районе сплошь застекленных многоэтажных зданий, на отнюдь не богемном вашингтонском левом берегу, где большинство пешеходов работают в многочисленных оборонных учреждениях, а таксисты родом из стран, крайне разочарованных внешней политикой США.

Там было не так уж плохо, хотя некоторое время пришлось привыкать к жизни без обслуживания номеров. В газетах появились сделанные снаружи снимки мотеля, помещенные рядом с фотографиями прежней гостиницы, с подписью «Как низко пали могущественные люди». Относительная скромность новых жилищных условий даже вызвала у Бойса легкую nostalgie de la boue, напомнив ему самое начало карьеры, когда он защищал продажных профсоюзных чиновников, бандитов и — подлейших из подлецов — поставщиков нелегальных бумажных денег. Он стал местной знаменитостью в китайском ресторане «Сычуаньское жаркое», неподалеку от мотеля. Владелец сделал ему лучший комплимент, на который способен расщедриться китайский ресторатор: не взял с него денег за суп.

Бойс одним ухом слушал, как строит козни команда его юристов, которая занималась подачей ходатайств и подготовкой плана защиты перед лицом зловещих и неопровержимых доказательств. Но, как ни старался Бойс во всё это вникать, никакого интереса к собственному делу он не испытывал. Конечно, его не прельщала перспектива провести пять лет в тюрьме, в кругу жертв плохих адвокатов. Но он не мог думать ни о чем, кроме как о Бет и Животике.

Судья Голландец все-таки не взял Бет под стражу, но, решив перестраховаться, приказал посадить ее под некое подобие домашнего ареста. Судебным исполнителям было приказано «охранять» дом в Кливленд-Парке, где она жила. Так что теперь вокруг нее сомкнулось двойное кольцо федеральной охраны: с внутренней стороны — агенты Секретной службы, а с внешней — неуклюжие мужчины в ветровках. Вечерами, разговаривая по телефонной линии, которая, по их мнению, наверняка прослушивалась, Бет с Бойсом мрачно шутили о том, как они вдвоем пытаются прорыть туннель.

По утрам Бойс приезжал на такси, за которым следовали по меньшей мере два фургона, битком набитых операторскими группами с телевидения, и вместе с Бет отправлялся в суд на одном из автомобилей ставшего еще более длинным кортежа. Бет выходила у парадного подъезда. Бойс сидел в машине вместе с высокомерными агентами Секретной службы и смотрел заседание суда по переносному телевизору. В перерывах Бет возвращалась в машину, стоявшую в подвале здания суда, и выслушивала его замечания. Как сказал бы тот корреспондент, они действовали необычным образом.

Бет вызвала для дачи показаний куратора Белого дома Ф. Дикерсона Твамба. Предполагалось доказать, что при столь благоговейном отношении к американским серебряным изделиям восемнадцатого века она ни в коем случае не воспользовалась бы одним из них, чтобы проломить башку своему мужу. Правда, это не исключало вероятности того, что она с удовольствием воспользовалась бы каким-нибудь менее ценным тупым предметом.

— Ну как? — спросила Бет, сев в машину со своими папками и блокнотами в руках. Следом сел верный Влонко.

— Меня беспокоит этот свидетель, — сказал Бойс. — Откровенно говоря, похоже, он тебя недолюбливает.

— Ты просто не знаешь этих кураторов. Они думают, что это их Белый дом, а всех первых леди — за исключением Джеки Кеннеди, — считают переживающими климакс назойливыми бабами, чье представление о декоре ограничивается оформлением музея-квартиры Итана Аллена. Когда мы перебрались в Белый дом, я опрометчиво заметила, что нахожу пейзажи Альберта Бьерстадта скучными, и он, услышав это, так разнервничался, что, видимо, до сих пор не пришел в себя.

— Замечательный свидетель защиты. — Бойс фыркнул.

— И все же он сказал, что я бережно относилась к серебру.

— Влонко!

Влонко покачал головой:

— Сегодня ебальники у присяжных довольно кислые. Как, впрочем, и вчера. И позавчера. Наверно, им не нравится армейская еда.

— Ну ладно, — сказал Бойс. — Возвращайся туда, хватай этого малого за бабочку и вышвыривай его к чертовой матери со свидетельского места. Кто твой следующий свидетель?

— Я хочу повторно вызвать агента Секретной службы Бернама.

— Зачем?

— Хочу задать ему вопрос: «Если, по вашему мнению, я представляла собой такую угрозу для президента, почему же вы тогда не ворвались в спальню и не пристрелили меня?»

Бойс пожал плечами.

— Почему бы и нет. — Он украдкой посмотрел на Влонко.

Влонко ответил многозначительным взглядом.

* * *

Бойс угрюмо ужинал в одиночестве в «Сычуаньском жарком» — ел цыпленка «Председатель Мао» и жесткое рагу из говядины. Он машинально поглядывал на экран телевизора, закрепленного над стойкой бара. Звук был выключен, новости шли бегущей строкой. Он увидел на экране огни мигалок. Появилась бегущая строка:

КАПИТАН КЭРИ ГРЕЙСОН, КОТОРЫЙ ПРОИЗВОДИЛ ВСКРЫТИЕ ТЕЛА ПРЕЗИДЕНТА КЕННЕТА МАКМАННА, НАХОДИТСЯ В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ ПОСЛЕ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ НА ПАРКОВОМ ШОССЕ ДЖОРДЖА ВАШИНГТОНА. ЕГО МАШИНУ ЗАНЕСЛО, ОНА СЪЕХАЛА С ДОРОГИ И ВРЕЗАЛАСЬ В ДЕРЕВО. ОН БЫЛ ДОСТАВЛЕН В РАСПОЛОЖЕННЫЙ НЕПОДАЛЕКУ ВОЕННО-МОРСКОЙ ГОСПИТАЛЬ В БЕТЕСДЕ, ГДЕ ЕМУ СДЕЛАЛИ ОПЕРАЦИЮ… ПО СЛОВАМ ПОЛИЦИИ, ЕСТЬ ОСНОВАНИЯ ПОЛАГАТЬ, ЧТО ОН БЫЛ ПЬЯН.

Пьян? Грейсон? Бойс позвонил Бет по своему сотовому. Подслушивали федералы или нет — не имело значения, хотя прокуратура федерального округа заверила его представителя, Джадда Беста, что официального разрешения на прослушивание никто не давал.

— Ты собиралась повторно вызвать доктора Грейсона?

— Нет. А что?

— Он в больнице и, возможно, уже не выйдет оттуда.

— Бедняга.

— Ну, этот бедняга, возможно, был пьян за рулем, когда съехал с дороги и врезался в дерево.

— Грейсон?

— Включи новости.

Бойс услышал в трубке звук того канала, который он смотрел без звука у стойки бара.

— Боже мой! — сказала Бет.

Бойс оглянулся посмотреть, не подслушивает ли кто-нибудь из репортеров. Потом сказал в трубку своего сотового:

— Не принимай всё это близко к сердцу, но завтра утром подойди, пожалуйста, к Голландцу и скажи: «Послушайте, я собиралась снова вызвать этого парня, а тут такие дела». Он спросит, что ты хотела услышать от Грейсона. Я что-нибудь придумаю. Что-нибудь насчет токсикологии — не важно. Но ты скажешь, что этот допрос имеет решающее значение и без показаний доктора мы… ты… лишаешься важнейших доказательств. Постой-ка.

— Что?

— Я тут кое-что придумал. Это же гениально!

— Ну?

Бойс снова оглянулся.

— Нет, не по телефону. Завтра, по дороге в суд.

* * *

— Ну? — спросила Бет на другой день, когда они ехали в суд.

Бойс понизил голос:

— Наверняка ребята, сидящие впереди, были бы очень рады это слышать. — Он перешел на шепот. — Мы… ты… скажешь Голландцу, что собиралась вызвать Грейсона для дачи более подробных показаний о том подозрительном посмертном отпечатке клейма Ривира на Кеновом лбу. Но они успели добраться до него раньше тебя.

— Кто до него добрался?

— Они… Секретная служба. Они столкнули его с дороги!

Бет посмотрела на него.

— Бойс, дорогой, я знаю, за последнее время ты ужасно переутомился.

— Голландец придет в бешенство. Но это не важно. Ты поднимешь этот вопрос в заключительных прениях. Слушай… семьдесят пять процентов американцев до сих пор считают, что Джона Кеннеди убили его же подчиненные. Уверяю тебя, хоть один присяжный да подумает: «Гм-гм». А тебе и нужен-то всего один присяжный.

— Это же безумие.

— Конечно, безумие.

— Не знаю, способна ли я на такое. — Бет вздохнула и откинулась на спинку сиденья. — Вообще-то я хотела бы войти сегодня в зал суда и сказать: «Слушайте, вот что произошло на самом деле. Вот вам вся правда».

— Бет, сколько можно твердить тебе одно и то же! Правде в суде не место.

— Знаю, знаю. Но у меня раздувается живот, сиськи уже в бюстгальтер не влезают, меня хотят посадить за решетку. Я устала.

* * *

Бойс всё утро обзванивал свою редеющую группу мирных, дружественно настроенных журналистов, пытаясь убедить их, что неприятное происшествие с доктором Грейсоном на парковом шоссе Джорджа Вашингтона не было несчастным случаем.

— У кого, — заговорил он загадками, — имелся мотив? У кого имелись средства?

— Вы хотите сказать, что его пытались убить агенты Секретной службы?

— Знаю. Верится с трудом, да? Но ведь то же самое говорили и о Винсе Фостере, старом друге четы Клинтонов.

— Бойс, Грейсон был пьян. Он лыка не вязал.

— Именно. А у кого имелись средства, чтобы влить ему в глотку спиртное?

— Да будет вам.

— Не хотите, не надо. Мне пора. По другой линии звонят из «Ньюсуика».

— Нет-нет. Постойте, не вешайте трубку. Вы точно знаете, или это догадка?

— А Вудвард знал? — сказал Бойс. — Бернстайн знал?

* * *

Согласно одной из аксиом журналистики, стоит заставить одну газету опубликовать слухи, как их не замедлят опубликовать все остальные — только потому, что это уже сделал кто-то другой. То, что несчастный доктор Грейсон все еще находился в послеоперационной коме после семичасовой трепанации черепа, было только к лучшему. К полудню следующего дня многие начали строить догадки — главным образом в Интернете — относительно того, что произошедший с ним несчастный случай, возможно, не был несчастным случаем.

Секретную службу осаждали телефонными звонками с вопросами о том, не они ли столкнули доктора с дороги, пытаясь помешать ему показать в суде, что инкриминирующий отпечаток клейма Ривира — действительно их рук дело. Еще через день в «Таймс», «Пост» и дюжине других столпов журналистской респектабельности были опубликованы сообщения, озаглавленные так:

В ГРЕЙСОНОВСКОЙ КАТАСТРОФЕ УСМАТРИВАЮТСЯ ЗЛОВЕЩИЕ МОТИВЫ

Секретная служба направила запросы в Военно-морской госпиталь в Бетесде, где состоялась пресс-конференция, на которой выступил смущенный врач, заявивший, что, когда доктора Грейсона доставили в отделение неотложной помощи, содержание алкоголя у него в крови… — он откашлялся, — …«несколько превышало норму, установленную законом».

Насколько превышало?

Откашлявшись: «На ноль целых девятнадцать сотых».

Боже правый, да он был мертвецки пьян! Вдрызг! В дымину, как матрос. Ох, что же делать с морячком, когда он пьян с утра-а?

Потом присутствующим представили другого флотского доктора — в белом мундире, увешанном знаками отличия как рождественская елка, — заявившего, что капитан Грейсон — человек с безупречной репутацией, главный патолог флота, к тому же героически служивший родине на войне. Разумеется, смерть президента, причастность к расследованию, дача свидетельских показаний не могли не привести к переутомлению. То, что случилось — непростительно, однако никто, кроме доктора Грейсона, не пострадал, и поэтому, молясь за его выздоровление, не будем забывать о том, что он, в конце концов, такой же человек, как и все мы.

Журналисты, сознавая неуместность оскорблений и попрания нравственных норм, до поры до времени прекратили свои нападки и, в ожидании вестей об умирающем, организовали возле госпиталя в Бетесде круглосуточное дежурство.

 

Глава 30

Но почему он был пьян? Почему этот непогрешимый, удостоенный множества наград образец военно-медицинской добродетели сел за руль вдребезги пьяный и врезался в дерево?

Скрывшись в «Сычуаньском жарком» от своих верных спутников — журналистов, Бойс сосредоточенно изучал стенограмму показаний Грейсона в суде, токсикологические разделы отчета об аутопсии президента, все документы, касающиеся доктора. Не обнаружилось никаких ключей к разгадке этого, по всей видимости, нетипичного поведения. На суде доктор был просто воплощением профессиональной невозмутимости — во всех отношениях. Просматривая видеозаписи, Бойс не заметил на его спокойном лице ни малейших признаков волнения. После того как он дал показания, женские журналы пестрели его фотографиями. Журнал «Пипл» включил его в число «пятидесяти самых надежных американских мужчин, на которых можно опереться в трудную минуту», — событие, немало позабавившее всех работников госпиталя в Бетесде, а особенно самого доктора Грейсона.

Между тем судья Голландец весьма бурно отреагировал на сообщения средств массовой информации о том, что Секретная служба будто бы влила в глотку доктору Грейсону виски, а потом направила его машину в стоящий на обочине клен. Он точно знал, каким образом закрякала эта утка. В ответ он запретил пускать все транспортные средства, которыми пользовался Бойс Бейлор, даже в подвальный гараж здания суда. Впрочем, как выяснилось, на подобные запреты не распространялась даже его державная власть. Теперь очки судьи Голландца запотевали при одном лишь упоминании о Бойсе Бейлоре. Судейские служащие начали в шутку поговаривать, что следующей машиной, которая резко свернет с паркового шоссе Джорджа Вашингтона по вине пьяного водителя, будет «Вольво» судьи Голландца.

Однако, при всем при том, процесс тысячелетия приближался к концу.

Бет, правда, почти не видела света в конце этого длинного туннеля. Букмекеры Лас-Вегаса принимали ставки на обвинительный приговор в соотношении тридцать к одному. Ужасало и то, что, по словам комментаторов, ее формы, по-видимому, менялись чуть ли не так, точно она была… ну, в общем, беременна.

* * *

Однажды вечером, в самом начале одиннадцатого, после возвращения из «Долины роз», где они с Бет готовились к заключительным прениям сторон, Бойс сидел на своем обычном месте в отдельной кабинке «Жаркого», потягивая скверное бренди и равнодушно уставившись на составляемое им ходатайство по собственному делу. Пока он трудился, кто-то положил перед ним «печенье-гадание».

Он поднял голову, собираясь сказать официанту, что ему не нужно печенье с предсказанием судьбы, но увидел лишь спину человека, торопливо удаляющегося по направлению к выходу из ресторана. Странно.

Он взглянул на обсахаренное печенье. Уголок запеченной в нем бумажки с предсказанием торчал с краю.

Бумажку он вытащил так осторожно, словно она могла оказаться взрывателем бомбы. В царстве хитрецов только у параноика до сих пор все пальцы на месте.

Предсказание было написано от руки:

Конфуций говорит: по телефону-автомату на углу Колониал и Нэш скоро передадут интересное сообщение. 10.15 вечера. УПС.

Бойс бросил на столик двадцатку и вышел из «Жаркого». Нет на свете более пустынных улиц, чем ночные улицы Росслина, штат Вирджиния. Он прошел два квартала до пересечения Колониал и Нэш. На темном перекрестке не было ни души — самое подходящее место для убийства. Впрочем, настолько примечательных случаев в Росслине никогда не бывало.

Успокойся, сказал он себе. И все же нервы были на пределе. Он снял трубку, едва услышав первый звонок.

Голос на другом конце провода был бодрый, как у человека, который рекламирует свою междугородную телефонную линию и сулит при этом значительную экономию.

— Я всегда говорил: если меня все-таки будут судить, нанять придется именно вас, адвокат.

Бойс еще никогда не слышал голоса Уайли П. Синклера и потому никак не мог определить, действительно ли это Уайли П. Синклер, бывший сотрудник отдела контрразведки ФБР, изменник родины, агент китайской разведки, кодовое имя Конфуций.

— Попробуйте, — ответил Бойс, — как-нибудь убедить меня в том, что я действительно говорю с Конфуцием.

Сдавленный смех.

— То есть личный код, что ли, сказать?

Уайли П. Синклер скрывался от правосудия и значился первым в списке лиц, разыскиваемых ФБР. Он оставил федералов в дураках (дело нехитрое). Ходили слухи, что он по-прежнему работает на китайцев. Действуя в качестве двойного агента, он, помимо всего прочего, помог им заполучить Олимпиаду и новейшую американскую торпеду с ядерной боеголовкой для их подводного флота.

Во время визитов в Пекин американские президенты и госсекретари требовали, чтобы Китай выдал им Уайли. Китайцы, щурясь от табачного дыма, утверждали, что не имеют ни малейшего представления об этом Уайли П. Синклере, после чего выдвигали предположение, что если такой человек и существует, то он наверняка работает на тайваньских лакеев империализма. И на этом та часть программы визита, которая имела отношение к Уайли П. Синклеру, обычно заканчивалась.

И вот Бойс — возможно — разговаривал с ним по телефону-автомату в скучном захолустье.

— Я так и знал, — сказал Уайли, — что вы потребуете доказательств. Они уже у вас в номере. Там чуть менее шикарно, чем в «Джефферсоне», правда?

— Зачем вы звоните?

— Дело сложное, адвокат.

— Доверьтесь мне. Я во всем разберусь.

— Причин несколько. Вы чертовски здорово задали жару этим ублюдкам. Мне нравится ваш стиль. Короче, я мог бы сказать, что просто хочу помочь, но вы бы сразу догадались, что это чушь собачья. Поэтому буду с вами откровенен. Если эта информация всплывет, мои нынешние хозяева будут очень довольны. А вы находитесь в идеальном положении для того, чтобы предать ее гласности. Так что вот вам «четыре-один-один».

— Что?

— Информация. — Уайли П. Синклер рассмеялся. — Вы меня удивляете, адвокат. Я лучше вас знаком с современным английским жаргоном, хотя и живу в Стране панды.

* * *

Наутро Бойс не решился заговорить об этом с Бет в машине: мало ли, вдруг салон начинен жучками. Суть того, что сообщил ему Уайли, он изложил на бумаге.

Бет прочла и внимательно посмотрела на Бойса. Он взял листок бумаги обратно, порвал его, а клочки положил в карман.

— Откуда такая уверенность, что это был он? — спросила Бет.

— Когда я вернулся к себе в номер, под дверью лежал конверт. В нем был его старый личный код для банкомата. Я велел одному своему сотруднику просмотреть его фэбээровское досье. Там оказался тот же код. Наверняка его больше никто не знает.

— Кроме ФБР. Не исключено, что они хотят тебя подставить.

— Я думал об этом, — сказал Бойс. — Но зачем им лишнее беспокойство? Я и без того горю синим пламенем. Зачем сейчас-то обливать меня бензином?

— Чтобы ярче горел.

— Возможно. Но вдруг это был он?

— Он.

— Это же просто подарок, Бет.

— Он предал родину.

Бойс сразу вспомнил, что Бет была первой леди Соединенных Штатов.

— Стоит ли сейчас тратить время на такие пустяки, как мораль?

— Это не пустяки, Бойс. Этот тип — преступник.

— Вот именно. Мы с ним быстро найдем общий язык.

— Ты ошибаешься.

— Ну, заполучили китайцы Олимпиаду. Ну, заполучили торпеду. Это что, конец света?

— Он оказывал покровительство всем их агентам в Калифорнии, которые воровали секреты в Силиконовой долине.

— Никто и не говорит, что этот парень святой.

— Тебя убеждать — все равно что объяснять акуле, что такое вегетарианство.

— Ну и не трудись. Сейчас не время ломать себе руки из соображений морали. Прибереги всё это для своей книжки.

— Но почему этот беглый предатель хочет мне помочь? Я спрашиваю из любопытства, а не из соображений морали — если от этого тебе станет хоть чуточку легче.

Бойс решил умолчать о том, что Уайли действует в интересах китайской разведки.

— Потому что он искренне верит в твою невиновность. И считает, что таким образом можно сделать хоть какое-то доброе дело. Расплатиться за прошлые злодеяния. Неужели у тебя хватит духу отказать такому же простому смертному, как ты, в возможности искупить вину?

— В мою невиновность верит один-единственный человек на нашей планете — бывший агент ФБР, который распродавал родину, чтобы финансировать свое пагубное пристрастие к азартным играм. Ничего себе клуб поклонников.

— Сейчас не до разборчивости.

* * *

Судья Голландец слушал не перебивая. Очки у него затуманивались до полной непрозрачности. Заместительница генерального прокурора Сандра Клинтик слушала молча, и на лице у нее отражались то презрение, то недоверие и возмущение.

В заключение Бет сказала:

— Мне хотелось сообщить это вам обоим конфиденциально. Я знаю, эта информация несколько запоздала. Кроме того, я сознаю возможные последствия, ведь тут затрагиваются важнейшие вопросы национальной безопасности. Но дело обстоит именно так, и я намерена дать ему ход.

— А от кого, — спросил судья Голландец, — получена эта информация?

Бет откашлялась:

— От Уайли П. Синклера.

— Возражаю! — выпалила Сэнди Клинтик.

— Мы не в суде, мисс Клинтик, — заметил судья Голландец. — Здесь можно изъясняться внесудебным языком. — Он снова повернулся к Бет. — Но надо признаться, миссис Макманн, всё это не производит на меня впечатления. Ни малейшего.

— Мне и самой хотелось бы, чтобы эта информация была получена из какого-нибудь другого источника, ваша честь.

— Это же позор, ваша честь, — сказала Клинтик. — Позор и гнусность.

Судья принялся покачиваться в кресле.

— Миссис Макманн, если окажется, что информация ни на чем не основана, а вас в конце концов признают виновной, я… учту это обстоятельство при вынесении приговора. Вы понимаете, чем это чревато?

Бет кивнула:

— Да, ваша честь.

— А что, если этот свидетель… допустим, я даже разрешу вам его вызвать… будет всё отрицать? А это отнюдь не исключено. Что тогда?

— Ваша честь, — сказала Бет, — вы же не станете требовать, чтобы я обсуждала вопросы адвокатской стратегии в присутствии представителя обвинения?

Из кабинета судьи Бет и Сэнди Клинтик вышли вместе. В приемной, где они оказались одни, Клинтик повернулась к Бет:

— Когда у вас срок?

— В июне.

Клинтик презрительно улыбнулась:

— Похоже, вы с ним ни перед чем не остановитесь.

— Это случайность.

— Ну конечно!

— Вы считаете это частью общей стратегии защиты?

— Почему бы и нет? Ход и в самом деле ловкий. Теперь судье будет не так-то просто объявить смертный приговор, не правда ли?

Бет холодно улыбнулась в ответ:

— Значит, вот почему вы не упоминаете об этом публично?

— Я надеюсь добиться вердикта и приговора до того, как вы явитесь в суд в платье для беременных.

— Постараюсь не заставить вас долго ждать.

* * *

Уайли П. Синклер, большой дока по части уловок, контруловок и даже контрконтруловок, объяснил Бойсу, как с ним можно связаться посредством ярко-оранжевых полосок липкой бумаги и знака «стоп» на Глиб-роуд. Несколько часов спустя Бойс уже стоял в будке телефона-автомата в «Старом городе» — Александрии. Когда он сказал Уайли П. Синклеру, что́ ему нужно, тот рассмеялся.

— Ну и ну, вам палец в рот не клади, — сказал Уайли. Когда затея перестала казаться ему чудесной, он продолжил: — Вы же знаете три главных правила, да? Не ешь в заведении под названием «У мамы», не связывайся с тайным натуралом, не ложись в койку с тем, у кого больше проблем, чем у тебя. А вот четвертое: не пытайся перехитрить человека по имени Уайли.

— Я бы не взял на себя смелость пытаться заманить вас в ловушку, — сказал Бойс. — Но нам нужен этот документ. Без него они просто будут всё отрицать, и что тогда прикажете делать? Кого потом вызывать?

— Не пойдет, адвокат.

— Вы хотите добиться своего или нет?

— Значит, по-вашему, без этого дело не выгорит?

— Ага.

Наступила долгая пауза. Потом Уайли П. Синклер захихикал.

— Ох, опять у них на мою задницу глаза разгорятся. Еще как разгорятся. Придется перебираться в глубь Страны панды, в такую глухомань, что в конце концов я, наверно, открою совершенно новую породу медведя. Ну да ладно. Мне по душе такие юристы, как вы, адвокат. Ради клиента вы готовы на всё. Слушайте, я просто не могу не спросить… это она его прикончила, да?

— Это знать не обязательно.

— Мне уже не терпится увидеть их физиономии, когда она помашет этой бумажкой в суде. Вы азартный человек, адвокат?

— Ну, до вас мне далеко.

— Вы знаете, что они отправили в Вегас две сотни агентов — меня разыскивать? Я был там, а они меня упустили. Что за шайка тупиц! Я удрал в бабском наряде. — Уайли рассмеялся. — Ставлю три к двум, что, когда она заявится с этим в суд, у судьи Голландца от злости в носу все жилки полопаются.

Уайли настоятельно потребовал выполнения определенных условий. Бойс принялся считать, сколько законов он, Бойс, при этом нарушает. Досчитав до шести, он остановился.

 

Глава 31

Два дня спустя Бет с Сэнди Клинтик снова пришли в кабинет судьи Голландца.

— В последний раз прошу вас не употреблять больше выражения «чушь собачья», мисс Клинтик, — сказал судья Голландец. — Мы, конечно, не в суде, но и не в баре.

— Тогда я употреблю слово «подтасовка», — сказала Клинтик, кипя от злости. — Это же подтасовка. А вы ее допускаете.

— Пока еще я ничего не допускаю, мисс Клинтик. А вот подобных выражений я не допущу. Нигде.

— Она приходит сюда… — Клинтик показала пальцем на Бет, которая молча наслаждалась ее яростью, — …с письменным показанием беглого предателя…

— Я еще не вынес определения относительно этого показания, мисс Клинтик, — сказал он и бросил надменный взгляд на Бет. — Разве что признал его существование.

Он взял со стола листок бумаги с печатью нотариуса.

— Надо полагать, — сказал он, — этот нотариус понятия не имел, кто такой Уайли П. Синклер.

— Наверняка всё оформлено правильно, ваша честь. Мистера Синклера… по крайней мере, так проинформировал меня мистер Бейлор, который следил за тем, чтобы показание было нотариально засвидетельствовано, а подпись заверена… попросили предъявить два документа, удостоверяющих его личность, что он и сделал. Водительские права, очевидно, действительные до сих пор, и карточку социального обеспечения.

Судья Голландец хмыкнул:

— Это ужасно, миссис Макманн.

Бет пожала плечами.

— Признаю, судья, всё сделано наспех. Но статус лица, скрывающегося от правосудия, не влияет на правоспособность мистера Синклера давать письменные показания под присягой.

— Видимо, — со вздохом сказал судья Голландец, — нам следует на время отложить спор о его преступной деятельности. Бремя разрешения этого вопроса должен взять на себя мистер Бейлор. Ведь это он… — судья недоверчиво посмотрел на Бет, — …установил незаконный контакт с нашим беглецом, мистером Синклером. Разумеется, мистер Бейлор всегда может заявить, что имело место некое принуждение или что он был не в состоянии произвести арест мистера Синклера.

Бет подумала: уж не подсказка ли это?

— Как бы там ни было, — продолжал он, наклонившись вперед, — теперь нам предстоит вплотную заняться этой историей с «Бревенчатой хижиной».

* * *

— Защита вызывает Роско Фарканта.

Ну и переполох у судьи Юмина в зале судебных заседаний — гул, ропот, вытянулись шеи, заерзали седалища. Бойс, острее, чем когда-либо, сознававший свое сходство с кротом, сидящим в норе на заднем сиденье, в недрах подвального гаража, отдал бы одно яйцо и три решения Верховного суда за то, чтобы присутствовать там лично.

В прессу — как и следовало ожидать — уже просочилась информация о том, что Бет собирается вызвать главу Агентства национальной безопасности, единственного учреждения в Вашингтоне, которое еще хранило кое-какие секреты, заслуживающие внимания. Этот вызов в суд произвел сенсацию. Юристы АНБ заявили, что начальник в суд не явится. Судья Голландец ответил, что в таком случае прикажет взять генерала Фарканта под арест. АНБ сменило гнев на милость. Ничто так не способствует сосредоточенности, как мысли о наручниках.

Никто не знал, о чем именно она намеревается его расспрашивать. Умники с телевидения строили самые невероятные догадки.

Фаркант, как и большинство руководителей АНБ, раньше был военным. И выглядел соответственно: опрятный вид, короткие пушистые волосы, очки, глаза-бусинки, блестящие от больших-больших секретов. Он производил впечатление человека, который и Богу ничего не скажет, поскольку у Бога нет допуска к секретным материалам.

— Генерал Фаркант, — сказала Бет, обратившись к нему вежливо и почтительно, — я не стану отнимать у вас и у суда время на проверку ваших полномочий, которые не вызывают сомнений. Вы уже пять с половиной лет являетесь директором Агентства национальной безопасности. Данное учреждение собирает электронную информацию в интересах правительства США. Это точное описание его роли?

— Это описание функций агентства носит слишком общий характер, — ответил он.

— Вам о чем-нибудь говорит кодовое название операция «Бревенчатая хижина»?

Ничто так не волнует вашингтонскую публику, как слова «кодовое название», произнесенные при большом стечении народа. После них неизменно приводятся доказательства того, что правительство опять пошло на некий катастрофически опрометчивый — или по меньшей мере весьма рискованный — шаг.

Генерал Фаркант не мигая уставился на Бет, на публику, на всю страну, весь мир. Единственным признаком того, что в животе у него только что разорвалась зажигательная граната, снаряженная белым фосфором, было едва заметное подергивание в уголках глаз.

— Я не вправе это комментировать.

Бойс испустил радостный вопль, напугав агента Секретной службы, сидевшего на водительском месте. Ура! Этот коротко стриженный сукин сын не стал категорически всё отрицать!

— Правда ли, что осуществление операции «Бревенчатая хижина» началось примерно полтора года назад?

— Я не вправе комментировать.

— Само собой. Генерал Фаркант, правда ли, что операция «Бревенчатая хижина» представляла собой программу скрытого наблюдения, разработанную Агентством национальной безопасности, которое и оборудовало Линкольновскую спальню Белого дома электронными подслушивающими устройствами? Для того чтобы подслушивать все разговоры?

В зале послышался общий глубокий вздох.

— Я не вправе это комментировать.

Несмотря на всё свое хладнокровие, генерал Фаркант начинал походить на лягушку, сидящую в кастрюле с водой, которую медленно доводят до кипения.

— Возражаю, — сказала Сэнди Клинтик. — Свидетель уже ответил на вопрос — в меру своей осведомленности.

— Это отнюдь не так, — сказала Бет.

Судья Голландец задумчиво погладил себя пальцем по щеке:

— Отклоняется.

Бет продолжала:

— Правда ли, что цель операции «Бревенчатая хижина»… вероятно, названной так потому, что Авраам Линкольн вырос в бревенчатой хижине…

— Возражаю. Предположение.

— Но это бесспорный факт, — сказала Бет.

— Принимается.

— Правда ли, что цель операции «Бревенчатая хижина» состояла в том, чтобы добывать информацию о лицах, которые гостили у президента Макманна и первой леди?

— Я не вправе комментировать.

— Ночью двадцать восьмого сентября позапрошлого года в Линкольновской спальне гостила мисс Бабетта Ван Анка, актриса и общественный деятель. Было ли агенту или агентам АНБ приказано снабдить подобным устройством ее сотовый телефон или другие личные вещи?

— Я не вправе комментировать.

— Спасибо, генерал Фаркант, — вежливо сказала Бет. — Вы отвечали весьма охотно.

Бойс ударил кулаком по стеклу окошка и заорал:

— Ура-а-а!

— Сэр, — сказал агент Секретной службы, сидевший впереди, — осторожнее, пожалуйста.

* * *

Президент вызвал к себе начальника штаба.

— Что это за история с «Бревенчатой хижиной», черт подери?

— Вы и вправду хотите знать, сэр?

— Нет, не хочу. Но это черт знает что, Хендерсон!

— Так точно, сэр, совершенно согласен.

— Только не впутывайте меня в эту историю. Надо сделать так, чтобы меня она никаким боком не задевала.

— Я… мы… все это понимаем, сэр. В данный момент мы над этим работаем.

— Когда же это… нет, знать ничего не хочу. Соедините меня… кто несет ответственность за всю эту… эту чудовищную нервотрепку?

— Похоже, никто в АНБ не решается поставить это себе в заслугу, сэр. Мы…

— Головы. Мне нужны головы, Хендерсон. Головы, уложенные в ряд, как мячи для гольфа — в Розарии.

— Понятно.

— Завтра я уезжаю в Европу. Боже правый! Я встречаюсь с главами семи государств — и с королевой вдобавок. С королевой, Хендерсон! Английской! Кто-нибудь из них ночевал в Линкольновской спальне при макбетовской администрации?

— Как вам известно, сэр, главы государств обычно ночуют в Блэр-Хаусе или в Королевской спальне. — Хендерсон откашлялся. — Однако королева Англии действительно как-то раз ночевала в Линкольновской спальне. Она проявила интерес к этой комнате. Видимо, она большая поклонница Линкольна. Поэтому миссис Макманн предоставила спальню в ее распоряжение. Вот, у меня и дата записана…

Президент побледнел.

— А я буду ночевать в Виндзорском замке. В качестве ее гостя.

— Сэр, полагаю, мы сможем ясно дать понять, что эта операция «Бревенчатая хижина» ни в коей мере не была санкционирована нынешним Белым домом. Как знать, может, даже прежний Белый дом ее не санкционировал.

— Ну что ж, отлично, давайте сделаем официальное заявление на этот счет — и побыстрее.

— Слушаюсь, сэр. Сию минуту.

— Хендерсон!

— Сэр?

— Чего, скажите на милость, они хотели добиться?

* * *

Вероятно, было только к лучшему то, что Бабетта Ван Анка не сама вела машину, когда ехала в студию записывать свое ежегодное выступление в защиту мира, приуроченное к предстоящим христианско-еврейским пасхальным каникулам, иначе она скорее всего свернула бы с дороги и врезалась в королевскую пальму. Она уже давно перестала смотреть заседания суда, поскольку от них у нее шелушилась кожа. А тут зазвонил ее сотовый телефон: прозвучали первые восемь тактов мелодии из фильма «Дивная, дивная я», который упрочил ее звездный статус. Не успела она сказать «алло», как услышала голос Макса, обзывающего ее коровой на всех языках, на которых говорили он и его предки, а для пущей убедительности — и на нескольких дальневосточных. Потом он изложил суть утренних свидетельских показаний. И бросил трубку.

Эту сцену Бабетта доиграла так, точно снималась в каком-нибудь фильме. Она опустила стекло окошка и вышвырнула свой сотовый из машины — мало ли, вдруг он тоже прослушивается. К счастью, дело было в Лос-Анджелесе, где нет пешеходов и потому некого зашибить.

Она велела Массимо, своему водителю, отвезти ее не в студию звукозаписи, а в аэропорт.

— Какая авиалиния, мадам?

— Любая! Международная!

Она кляла Макса на чем свет стоит: какое свинство — не прислать за ней самолет! Перемежая резкие выражения эпитетами, он сообщил ей, что хочет смотаться еще дальше от американского правосудия и поэтому самолет нужен ему самому.

Деньги. Ей понадобятся деньги. Как звезда она редко носила их с собой, ведь платили другие. А иногда, в случае необходимости, секретари снабжали ее новенькими банкнотами. Она заглянула в сумочку. Там было несколько сложенных пополам хрустящих стодолларовых купюр. Маловато. Однако вряд ли ей следовало показываться в банке. Впрочем, она даже не знала, какой банк управляет наличностью четы Граб–Ван Анка. И тут ей вспомнилось, что в телерекламе показывали людей, которые вставляли карточки в автоматы и получали наличные. Возликовав, она достала из сумочки кредитную карточку и велела Массимо остановиться у автомата.

Выскочив из машины, Бабетта вставила карточку. Через несколько минут она примчалась обратно.

— Он все время требует какой-то личный идентификационный номер! — заорала она на несчастного Массимо. — Что это за поебень такая, черт подери?

Массимо объяснил, заработав сильный удар в грудь.

— Откуда мне его знать? Позвони кому-нибудь! Нет… не надо! В машину. В машину! Поехали! Поехали, и всё!

У здания международного аэропорта она в спешке пробежала глазами названия авиакомпаний и, увидев одно, которое казалось более иностранным, чем остальные, велела Массимо остановиться.

Отобрав у Массимо все карманные деньги, она торопливо вошла в здание. При появлении кинозвезды с самой дурной репутацией в Америке люди принялись оборачиваться. Утренний допрос свидетеля на процессе показывали по всем телемониторам в аэропорту, поэтому все были в курсе дела.

Она направилась прямиком к билетной кассе с табличкой «Императорский класс». Там обслуживали какого-то коммерсанта вероятно, императора. Бабетта властно облокотилась на стойку. Человек обернулся, чтобы попросить нахальную бабенку не лезть без очереди. Узнав ее, он разинул рот от изумления.

— Мне нужно место, — сообщила она кассирше, миловидной молодой женщине в шелковом сари, сшитом у нее на родине. — Мне нужен весь салон первого класса. Вот…

Она вывалила на стойку полдюжины кредитных карточек.

— К сожалению, мисс Ван Анка, в императорский класс все билеты проданы.

— Придется вам пересадить всех в бизнес-класс. Я заплачу за их билеты. Мне нужно отрепетировать одну сцену, а это требует полного уединения.

— Так наймите самолет, — сказал человек, которого она оттолкнула локтем.

— Очень сожалею, мисс Ван Анка, но я не могу пересадить других пассажиров. Однако имеется одно свободное место в бизнес-классе.

Бабетта всплеснула руками.

— Ну ладно, так и быть. Я просто хотела вам помочь. Давайте билет.

— Ваш паспорт, пожалуйста.

— Я не ношу с собой паспорт.

— Паспорт нужен для въезда в страну.

— Не говорите глупости, — сказала Бабетта и показала на свое лицо. — Вот мой паспорт.

Кассирши за стойкой переглянулись. Позвали старшего кассира, воплощение любезности и компетентности в блейзере с множеством значков на лацкане, свидетельствовавших о давно приобретенном умении урегулировать кризисы, мелкие и крупные. Но в отношении паспорта он был учтиво непреклонен.

И тут Бабетта, которой уже много месяцев, несомненно, приходилось выдерживать сильное нервное напряжение, окончательно и бесповоротно вышла из себя.

Она бросилась к кассам других международных авиалиний и принялась скандалить у стоек первого класса, требуя если не все места в салоне, то хотя бы одно. Увы, отсутствие паспорта всюду оказывалось непреодолимым препятствием. Она так бурно протестовала, что вокруг нее собралась толпа. В конце концов, услышав выражения, которые она выбирала, насторожились охранники.

Знаменитая фотография, на которой полдюжины охранников чуть ли не силком выводят ее из здания — она пыталась укусить сотрудника охранного агентства «Ваккенхат», — точно участницу демонстрации протеста где-нибудь в Сиэтле, вскоре была показана по телевидению и опубликована на первых полосах газет, рядом с сообщением о том, что Макс уже наверняка подлетает к новому, чуть более далекому месту своего добровольного изгнания на Дальнем Востоке, — на собственном самолете, где салон первого класса целиком принадлежит ему.

 

Глава 32

Пока охранное агентство «Ваккенхат» и полицейское управление Лос-Анджелеса пытались утихомирить Бабетту, Бет ходатайствовала о представлении в суд магнитофонных записей, сделанных в ходе операции «Бревенчатая хижина». Это был хитроумный юридический маневр, поскольку Агентство национальной безопасности так и не признало их существования.

Решение приобщить к делу письменное показание Уайли П. Синклера оказалось радиоактивным. Перед зданием суда стали собираться пикетчики, требовавшие отстранения судьи Голландца от должности. Больше всех неистовствовали крайне правые.

Однажды утром, когда директор ФБР был замечен входящим в кабинет судьи, по одной из телесетей передали срочное сообщение о том, что судью арестовывают за государственную измену и что высшее должностное лицо правоохранительных органов страны лично производит арест. ФБР поспешно распространило заявление, в котором было сказано, что директор просто хотел «посоветоваться» с судьей Юмином.

Бойс стал общаться с прессой чаще, чем политик, баллотирующийся на предварительных выборах в Нью-Хемпшире. Однако, поскольку, согласно результатам последних опросов общественного мнения, за тайный сговор с беглецом Уайли П. Синклером восемьдесят процентов американцев уже не только питали к нему «отвращение», но и считали, что он «хуже изменника» родины, интервью он большей частью давал в стиле порнофильма «Глубокая глотка» — в подвальных гаражах, на автостоянках и в городских парках. Спасаясь от журналистской слежки, он вынужден был ежедневно переезжать из мотеля в мотель. Его лицо уже до того примелькалось, что стоило ему появиться на людях, как все свирепели и принимались швыряться в него чем попало. Везде, даже в помещении, он носил темные очки. Он зашел в магазин маскарадных костюмов и купил себе усы. Во время одного телеинтервью он забыл их отклеить — а продюсер из озорства не стал ему об этом напоминать, — и на другой день его загримированное лицо красовалось на первых полосах с язвительными подписями.

Во всех своих интервью Бойс трубил о том, что президент Соединенных Штатов должен «выложить» американскому народу «всю правду» об установке жучков в Белом доме. Если он этого не сделает, тогда непременно должен вмешаться Конгресс.

— Какое чувство, — спросил у Бойса корреспондент «Эй-би-си ньюс», когда они стояли на отдаленном участке парка «Форт-Марси», любуясь видом на реку Потомак, — вызывает у вас тот факт, что, по словам большинства американцев, они вас презирают?

— То же самое говорят большинство моих бывших жен, — сказал Бойс. — Но это никак не влияет на то обстоятельство, что правительство располагает доказательствами невиновности моей клиентки.

Президент соединенных Штатов Гарольд Фаркли провел неделю в Европе, где сфотографировался с рядом неулыбчивых глав иностранных государств. Недовольство Букингемского дворца по поводу возможного существования магнитофонной записи разговоров королевы и герцога Эдинбургского, сделанной во время их пребывания в Белом доме, выразилось в отказе обменяться с ним рукопожатиями перед объективами фотоаппаратов. Президент Франции заявил, что больше никогда не переступит порог Белого дома, «если у меня в супе вдруг окажется микрофон». Премьер-министр Японии посоветовал руководителю АНБ в знак раскаяния отрубить себе мизинец. В иностранных газетах были опубликованы карикатуры, на которых Авраам Линкольн, надев наушники и спрятавшись под кроватью, подслушивает интимную беседу в постели. В общем, заграничный вояж президента Гарольда Фаркли вряд ли можно было считать успешным.

Тем временем еще шестьсот семьдесят два человека, которых Макманны пригласили за эти годы переночевать в Линкольновской спальне в знак признательности за миллионы наличными, пожертвованные на их избирательную кампанию и содержание политической партии, терпеливо сносили индивидуальные аутодафе от руки ликующей прессы. Журналисты отыскали каждого из этих людей и спросили, какое «чувство» вызывает у них то, что за ними велось тайное наблюдение. Ответ как правило, звучал так: «Неприятное».

При условии, что наблюдение и вправду велось. Агентство национальной безопасности заняло непреклонную позицию и высокомерно отказывалось что-либо комментировать. Однако эта корпоративная немота быстро истощала народное терпение. Под давлением общественного мнения и исходившей слюной прессы различные комиссии по надзору, заседающие в Конгрессе, были вынуждены поцокать языками и потребовать — потребовать! — правды. Более того, у главного въезда на территорию агентства в Форт-Миде, штат Мэриленд, неподалеку от Вашингтона, уже начинали появляться пикетчики с гневными плакатами, гласившими: «ОБНАРОДУЙТЕ ЗАПИСИ» и «ФАРКАНТ — БОЛЬШОЙ БРАТ». Почти все телекритиканы сходились в одном: такого посмешища правительство не делало из себя с начала семидесятых годов.

* * *

— Сэр!

— Что, Хендерсон?

— За дверью ждет Фригби с результатами последних опросов.

— Мне некогда. Каковы эти результаты?

— Я думал, вам захочется услышать об этом непосредственно от Фригби, сэр, — сказал начальник штаба, который по опыту знал, что никогда не следует приносить дурные вести, если можно предоставить это кому-нибудь другому.

Фригби, получивший вынужденное разрешение войти, выложил президенту всё без утайки. Ответственность за операцию «Бревенчатая хижина» большинство американцев возлагали лично на него, несмотря на то, что он ее не санкционировал, да и не был президентом, когда она осуществлялась.

— Как же так, Фригби? — недоуменно спросил он.

Начальник штаба отвернулся. Смотреть, как страдает Гарольд Фаркли, было слишком тяжело.

— Уж коли на то пошло, сэр, — сказал Фригби, — большинство американцев — люди бестолковые.

— Что вы хотите сказать?

— Вам не следует обнародовать эти результаты, сэр.

— Черт возьми, Фригби! Черт возьми, Хендерсон!

— Так точно, сэр.

* * *

— То, что я собираюсь вам сообщить, не должно выйти за пределы этой комнаты, — сказал Роско Фаркант судье Голландцу. Было десять тридцать вечера. Они находились в пустующем кабинете другого судьи, куда вошли порознь, с разницей в полчаса, с противоположных сторон.

— Я умею хранить секреты, генерал, — сухо сказал судья Голландец. — Это подтвердят агенты ФБР, которые проверяли меня перед назначением на эту должность.

— Давайте не будем впутывать в это дело ФБР, — сказал генерал Фаркант. — Сначала вам следует кое-что узнать о его подоплеке.

Когда он договорил, очки судьи Голландца запотели полностью.

— Генерал, — сказал он наконец, — вы вставляете мне в колеса палки величиной с памятник Вашингтону и срываете слушание дела.

— Устав АНБ предусматривает полнейшую открытость. Наше агентство не занимается расследованиями. Вы же понимаете, почему не было смысла — более того, почему мы не имели права, с точки зрения национальной безопасности, — выступать с подобными показаниями.

— Да флаг вам в руки, — сказал судья Голландец, любивший иногда блеснуть знанием современного жаргона. — Однако это заставляет усомниться в правдивости показаний одного из главных свидетелей, выступавших на процессе.

— Тем не менее это была совершенно секретная операция по сбору разведывательных данных. До тех пор, пока мистер Синклер не поставил ее исход под угрозу.

— Откуда он о ней узнал?

— Вероятно, от своих хозяев в Пекине.

— А они-то откуда узнали?

— Этот вопрос заставляет вспомнить о многочисленных специальных методах. Несомненно, «Бревенчатая хижина» была поставлена под угрозу. Во всяком случае, известив мистера Бейлора о ее существовании, мистер Синклер сделал бесполезными все данные, полученные нами в ходе операции. Его цель, очевидно, состояла в том, чтобы защитить мистера Граба.

— Вы же сказали, что не получили информации о Грабе.

Генерал Фаркант вздохнул:

— Так и есть. В конце концов мы пришли к выводу, что мистер Граб не обсуждает с женой свои деловые отношения с индонезийскими посредниками, представляющими китайскую разведку.

— Граб получил индонезийские нефтяные контракты, президент Макманн получил от китайских военных денежные пожертвования на свою вторую предвыборную кампанию? Отмытые через заграничные акционерные общества Граба. Так, что ли?

— По существу — так. А коль скоро это так, вы, наверно, понимаете, почему было дано разрешение на электронное наблюдение за мистером Грабом.

— Почему же вы не вели наблюдение непосредственно за Грабом, не установили жучки у него дома?

— Я предпочел бы не отвечать, судья. Вопрос весьма щекотливый.

— А я не боюсь щекотки. Отвечайте. Я настаиваю.

— АНБ запрещено устанавливать слежку за американскими гражданами на территории Соединенных Штатов. Мы нашли лазейку.

— Продолжайте.

— Белый дом — это федеральное учреждение. А для ведения слежки в стенах федерального учреждения не требуется разрешения суда. Если же кто-то случайно вынесет жучок за пределы федерального учреждения, это уже не наша забота. Надеюсь, вы понимаете.

— Ничего себе лазейка! Выходит, вы начиняли жучками не только Линкольновскую спальню, но и личные вещи гостей, которые там ночевали, и таким образом могли продолжать подслушивать их разговоры.

Генерал Фаркант кивнул:

— Сотовые телефоны, карманные компьютеры, ноутбуки.

— Почему бы просто не взвалить всё это на плечи ФБР и ЦРУ?

— После случая с Уайли П. Синклером, случая с Олдричем Эймсом, случая с Хансеном наша вера в некогда бесспорное умение ЦРУ и ФБР хранить секреты, как вы, наверно, понимаете, сильно поколебалась. А если нельзя верить ЦРУ и ФБР, кому тогда можно верить?

— Видимо, АНБ, — не без ехидства заметил судья Голландец. — Но если вас интересовал только Макс Граб, зачем вы записали разговоры еще шестисот семидесяти двух человек?

— Судья, я пришел сюда сообщить вам, строго конфиденциально, что если обвиняемая ограничится требованием представить в суд только одну определенную запись — сделанную двадцать восьмого сентября, — то АНБ, возможно, не будет это требование оспаривать. В противном случае…

— АНБ, возможно, заявит, что подобных записей не существует. И сожжет все кассеты. Так, что ли? И дело с концом?

— Я не вправе это комментировать.

* * *

— Бойс! — Бет, скрывшись из поля зрения Секретной службы, говорила по сотовому телефону, подаренному ей одной вашингтонской подругой. Она набрала номер телефона-автомата в Арлингтоне, на самой границе территории, в пределах которой было разрешено передвигаться Бойсу до вынесения постановления по его собственному уголовному делу. — Мне только что звонили. Голландец собирается удовлетворить требование — при условии, что мы ограничимся одной кассетой.

— Замечательная новость. Но…

— Что?

— Неужели тебе не хочется послушать, что записано на остальных шестистах семидесяти двух кассетах?

— Это не к спеху.

— Я хочу прийти в суд, когда ее будут прослушивать. Я изменю внешность. У меня это уже неплохо получается.

— Не выходи из машины. Ради бога, Бойс!

— Твои эсэсовцы хотят меня пристрелить. Видела бы ты, как они на меня смотрят.

— Держись. Ого, ну и сообщение только что передали!

— О чем?

— О Бабетте. Угадай, кто представляет ее интересы?

— Только не…

— Алан Крадман.

* * *

Все юристы относились к Алану Крадману с презрением, зная, что он выставляет клиентам счет не только за юридические услуги, но и за выступления с рассказами о подзащитных по телевидению. Как правило, о них он рассказывал минут пять, а остальное эфирное время посвящал рекламе своей очередной книги, каждая из которых была «при всей должной скромности, моей лучшей».

Всего через несколько часов после того, как Макс Граб — по слухам, живший теперь «затворником» то ли в Макао, то ли в Куала-Лумпуре, — нанял его представителем Бабетты, издатель Крадмана объявил, что его книга об этом деле, условно названная «Магнитофонное изнасилование: Как подставили Бабетту Ван Анку», появится в продаже через две недели после окончания процесса.

Вечером накануне того дня, когда Бабетта в сопровождении Алана Крадмана явилась в суд, он ухитрился выступить по всем трем телесетям, а заодно и в полудюжине программ кабельных каналов, в результате чего дополнительная сумма, включенная в его счет, составила около семнадцати с половиной тысяч долларов.

Однако, несмотря на то, что ему все-таки удалось принять участие в заключительной стадии процесса тысячелетия, он столкнулся с тем кошмарным фактом, что главным действующим лицом процесса оказался вовсе не Алан Крадман.

Возможно, восемьдесят процентов американцев и ненавидели Бойса, но смотрели они на него с удовольствием. А за много месяцев, в течение которых Алан Крадман без конца бубнил о том, каким образом он вел бы это дело, его хвастливая болтовня всем надоела до чертиков. Осточертела она и судье Голландцу.

— С позволения суда… — Крадман встал, — …мы просим отсрочки, чтобы подать ходатайство об изъятии из дела этого так называемого доказательства.

— В просьбе отказано.

— Однако, ваша честь…

— Садитесь, мистер Крадман.

По местам для прессы прокатился смех.

— При всем уважении, я требую, чтобы меня выслушали, — запальчиво продолжал Крадман.

— Мистер Крадман, это вам не программа «Судейский молоток». Но если, — сказал судья Голландец, явно угрожающе подняв собственный атрибут власти, — вы через секунду не сядете, я им воспользуюсь.

Крадман сел, покраснев, как вареный окорок, и шепнул мертвенно-бледной Бабетте:

— Я подам жалобу и уничтожу его.

Эти слова уловил специалист по чтению с губ и, немного изменив, передал зрителям корреспондент телесети, сделавший обязательное предварительное замечание: мол, он только догадывается о том, что говорит Крадман своей клиентке.

* * *

Магнитофонную запись под номером 4322-ЛК, сделанную АНБ, надлежащим образом приобщили к делу в качестве доказательства. Как только АНБ передало кассету, ее принял на хранение специалист, назначенный для этой цели судом.

Судья Голландец предупредил тех, кто «принимал участие» в судебном разбирательстве через посредство телевидения, что сейчас они услышат записанный на пленку материал, предназначенный только для взрослых. В результате все подростки в Америке, переключавшие каналы, остановили свой выбор именно на этом.

— Можете включать запись, — велел судья Юмин секретарю суда.

* * *

«О, милый, милый, милый господин президент…»

Все повернули головы и посмотрели на Бабетту, внезапно обмякшую на стуле. Кое-кто даже предположил, что она умерла.

Впрочем, журналисты, сидевшие на местах для прессы, тоже были еле живы. Услышав страшный скрип пружинного матраса, сопровождающийся глухим стуком — кто-то, то ли Бабетта, то ли президент, явно ударялся головой об освященное веками изголовье Линкольновской кровати, — многие из них перестали владеть собой. Лишь выдав свой смех за приступы туберкулезного кашля, они избежали изгнания из зала.

Затем на пленке послышалось долгое «хр-р».

Протяжный стон изнемогающего мужчины, потом слова, сказанные неестественным успокаивающим тоном: «Это не твоя вина!» Потом: «Если хочешь, я…» Далее — женский вздох изумления и звук погружения чего-то, подозрительно похожего на гениталии, в воду с кубиками льда. Затем — очевидно, прощальное бормотание и скрип открывающейся и закрывающейся двери.

Судья приказал секретарю остановить пленку.

В зале воцарилась тишина.

Крадман поднялся со стула:

— Мы оспариваем подлинность этой записи и ходатайствуем об изъятии ее из протокола. Всё это явно свидетельствует о том, что правительство и, с позволения сказать, данный суд пытаются опровергнуть показания мисс Ван Анки.

По общему мнению ученых комментаторов, выступавших в тот вечер по телевидению, Крадман, столкнувшись с этим волнующим воображение доказательством, решил попытаться вновь привлечь внимание к собственной восхитительной персоне, вынудив судью Голландца обвинить его в неуважении к суду. Однако судья Голландец не попался на эту удочку и просто в очередной раз приказал ему сесть на место и заткнуться — употребив, разумеется, несколько более изысканные выражения.

 

Глава 33

Крадман ответил на это унижение, выступив вечером по одной из телесетей и намекнув на то, что судья — «антисемит». С учетом того, что судья Голландец и сам принадлежал к тому же племени, это утверждение прозвучало довольно странно. Столкнувшись с этим неумолимым фактом, Крадман, не задумываясь, назвал судью «семитом, ненавидящим себе подобных». Все комментаторы сошлись на том, что единственный семит, по отношению к которому судья Голландец настроен «анти», — это Алан Крадман, но данное обвинение нельзя признать серьезным, поскольку настроение судьи нисколько не противоречит мнению большинства американцев.

Картина, открывавшаяся взору из окна Бабеттиной гостиницы «Элегант», расположенной в нескольких кварталах от ее прежнего пристанища вдали от семейного очага, Белого дома, отнюдь не была идиллической. Там собрались несколько сотен фотографов и телеоператоров, судя по всему, старавшихся не упустить момент, когда Бабетта бросится с седьмого этажа. В тот вечер в своих телевизионных интервью Бойс твердил, что ей следовало бы остановиться в «Джефферсоне», чья администрация славится своим гостеприимством по отношению к участникам процесса.

Обстановка в люксе «Элеганта», где жила Бабетта, была не менее нервозной. В ее окружение теперь входили Крадман и полдюжины юристов и сыщиков из его команды, делавших всё возможное, чтобы как следует подготовить Бабетту к почти неизбежному привлечению к уголовной ответственности за лжесвидетельство; ее диетолог; тренер; преподаватель йоги; врач, вооружившийся шприцами и новейшими бета-блокаторами; ее агент по связям с публикой, Ник Нейлор, и сам уже увеличивший свою ежедневную дозу прозака; и трое ее самых стойких лизоблюдов, прилетевших из Лос-Анджелеса, чтобы напоминать ей о том, как потрясающе она выглядит и какой замечательный фильм будет снят на основе всего этого, — тщательно подбирая слова, чтобы не сказать: «После того как ты выйдешь из тюрьмы, дорогая».

* * *

Бойс и Бет лежали на полу ее неприступной крепости в Кливленд-Парке. До них доносился глухой шум стоявших за воротами грузовиков со спутниковыми антеннами. Там же расположилась и Бойсова команда журналистов, всюду следовавших за ним. Но туда они приехали зря.

Бойс просматривал стенограммы заседания суда. Бет один за другим исписывала судейские блоки бумаги вопросами, готовясь к предстоящему перекрестному допросу Бабетты.

— Приятно считать себя способной на сострадание, — сказала Бет. — Но, честно говоря, мне не терпится ее распять.

Бойс показал ей стенограмму магнитофонной записи.

— Тут она говорит: «Это не твоя вина». Вот, строчка двадцать пятая. Скажи, что это, по-твоему, значит?

— Подобные слова женщины говорят мужчинам, чтобы их успокоить. Неужели тебе ни разу такого не говорили?

— По правде сказать, нет.

Бет похлопала его по заду:

— Еще скажут.

— «Скажут»? Кто, здоровенные мужики с татуировками — те, с которыми я скоро познакомлюсь в тюрьме?

Она помрачнела.

— Бойс! Это не смешно.

— Мне не до смеха. Ладно, будем обсуждать каждый процесс отдельно. У нас две проблемы. Во-первых, мы сами выставили Бабетту добродетельной и верной женой мистера Граба и патронессой мира на Ближнем Востоке. Мы сами обеспечили ей алиби, доказав, что она лежала в постели с бигуди в волосах и смотрела по телевизору, как Элизабет Тейлор орет на Ричарда Бартона. А теперь ты собираешься сказать ей: врешь, потаскуха дешевая, ты ублажала там моего мужа! Ей тут же предъявят обвинение. Но твое с тебя при этом не снимут. У тебя же сразу появится серьезный мотив для убийства.

— Да, проблема.

— Давай-ка разберемся в том, что значит «это не твоя вина». Что тут происходит?

— Она льстит ему, намекая на то, что он хорош в постели.

— Бет, судя по звукам, парень был при смерти.

— В постели все мужчины издают такие звуки, точно они при смерти.

— А все женщины издают такие, точно они притворяются умирающими. Ладно, отложим на минутку политические споры по вопросам секса. Так вот, они увлеченно долбятся, кто-то бьется головой об изголовье… а ты, кстати, будешь настаивать, что головой бился он, и в результате полностью развалится версия о том, будто кровоподтек имеет отношение к Ривиру. Превосходно. Короче, они увлеченно дрючатся… он издает такие звуки, точно вот-вот грохнется в обморок… она твердит «о, милый, милый, милый господин президент»… в этом, кстати, есть нечто противоестественное… и они кончают. «Хр-р-р-р». Потом она льстит ему, намекая, что он хорош в постели. Он ничего не отвечает. И тут она едва не задыхается от изумления. Вот, страница тридцать четвертая — такое впечатление, точно он сейчас снова на нее набросится, что маловероятно, поскольку, судя по звукам, он на грани инфаркта… и еще это позвякивание льда в воде. Он что, пьет? От него пахло спиртным, когда он вернулся в спальню?

— Не знаю. Я с ним не целовалась. Впрочем, пьяницей он не был. Когда там ночуют гости, на ночном столике всегда стоит графин с ледяной водой.

— Он обычно пил воду после того как ставил тебе пистон?

— Не могу вспомнить. Столько времени прошло.

— Ну же, постарайся.

Бет поразмыслила.

— Конечно. Все пьют. Кажется, я припоминаю: после хорошего пистона хочется пить.

Бойс мысленно воспроизвел запись.

— А по звуку не скажешь, что он пьет. Не слышно, как он глотает. Слышно позвякивание льда и аханье. Звук такой, будто он что-то погружает в воду.

— Неужели свой…

— Вот это джентльмен.

— Мы имеем дело не с джентльменом. Может, с офицером, но только не с джентльменом.

— В те давние времена, когда у вас с Богом Войны были полноценные супружеские отношения, выражалось ли его обычное поведение после соития в том, что он вставал и окунал свою сосиску в кувшин с водой?

— Что-то я такого не припомню.

— Так почему же он делает это здесь?

— Может, больно было, — чуть ревниво предположила Бет. — Может, началось раздражение. Натёр, наверно.

— Ну что ж, завтра, когда она будет давать показания, сделай, пожалуйста, акцент на воде со льдом. Как бы тебе ни было неловко. Зачем президент окунул пипиську в вашу воду, мисс Ван Анка? Зачем? Зачем?

— Уже сгораю от нетерпения, — недовольно сказала Бет.

— Задавай этот вопрос, пока не добьешься ответа. Ставь этот фрагмент записи до тех пор, пока Бабетта не будет окончательно раздавлена. Это и есть ключ.

* * *

— Защита вызывает Бабетту Ван Анку.

Бабетта пришла давать показания в черном брючном костюме и больших темных очках «Джеки О», которые ее попросили снять.

Судья Голландец распорядился, чтобы ее привели к присяге. Бабетта сказала, что ей нужно посоветоваться со своим адвокатом, мистером Крадманом. Судья Голландец дал Крадману знак подойти. Коротышке Крадману пришлось стоять перед судейским местом на цыпочках. Судья Голландец покачал головой, а потом дал никчемному адвокату знак забиться в свой угол и помалкивать.

Судья сообщил Бабетте, что она по-прежнему находится под присягой, принесенной перед прошлым допросом, однако «повторная присяга не является нарушением процедурных правил».

Согласно рейтингам, обнародованным впоследствии, состязание между Бет и Бабеттой стало самым популярным эпизодом процесса тысячелетия. В это время у телевизоров собрались полтора миллиарда человек. Вновь сказались больными пилоты пассажирских самолетов, были отложены не самые срочные хирургические операции. Был отложен даже спуск на воду новейшего американского авианосца «Том Клэнси», в оправдание чего приводились мнимые технические причины. Пропустить это не хотел никто.

В том числе и Бойс, но в то утро он не сидел на своем обычном наблюдательном пункте — заднем сиденье машины Бет, в подвале здания суда, под пристальными взглядами взбешенных агентов Секретной службы.

* * *

Военно-морской госпиталь в Бетесде — это старинное побеленное каменное здание неподалеку от Висконсин-авеню, рядом с северной границей округа Колумбия. Именно сюда «Морской пехотинец один», президентский вертолет, доставляет президентов на ежегодное обследование, после которого всему миру становятся известны самые интимные подробности состояния их здоровья. Как раз после одного из таких визитов, в конце семидесятых годов, флотские врачи соизволили объявить, что президент Соединенных Штатов страдает геморроем в тяжелой форме. Высококвалифицированные врачи Военно-морского флота Соединенных Штатов стоят на страже здоровья своих главнокомандующих.

Среди старых знакомых Бойса были люди, достигшие подлинного профессионализма в области изменения внешности и в области изготовления фальшивых документов. Так что в то утро, когда сто семьдесят восемь миллионов американцев сидели, как приклеенные, у телевизоров, наблюдая за поединком двух амазонок на процессе тысячелетия, Бойс Бейлор — с усами, в очках, парике и мундире вице-адмирала медицинской службы Военно-морского флота США — уверенным шагом вошел в главные ворота, предъявил часовым, солдатам морской пехоты, удостоверение личности с жетоном и направился дальше. Отыскав мужской туалет, он зашел в кабинку, где достал из своего портфеля планшет для истории болезни, белый больничный халат и стетоскоп. Потом придирчиво посмотрелся в зеркало. Человек, подвергавшийся самым страшным оскорблениям, стал похож на самого уважаемого человека в Америке. Любуясь своим новым обликом, Бойс испытывал захватывающее ощущение. Он молодцевато отдал себе честь, глубоко вздохнул и вышел за дверь.

Бойс защищал достаточное количество врачей, обвинявшихся в преступной небрежности, чтобы разбираться в элементарном медицинском жаргоне, но для пущей верности он вызубрил несколько специальных словечек, имеющих отношение к травмам и коматозному состоянию, например, «неподвижные и расширенные» и «рефлекс Бабинского».

Подойдя к посту дежурных медсестер, он вежливо, но твердо попросил объяснить, где находится палата доктора Грейсона.

Когда сестра, лейтенант, подняла голову и увидела три адмиральских звезды, она показала важному с виду начальнику дорогу, не забыв при этом о почтительном обращении «сэр». Бойс любезно кивнул.

У входа в палату стоял часовой, солдат морской пехоты, но морские пехотинцы с незапамятных времен приучены так энергично отдавать честь адмиралам, что доводят себя до состояния, близкого к сотрясению мозга.

— Сэр!

— Вольно, солдат, — проворчал Бойс снисходительным тоном, приличествующим, по его мнению, большому начальству. Потом подумал, не следовало ли ему рявкнуть: «Как стоите, капрал!»

Доктор Грейсон лежал на койке, приподнятой под углом в сорок пять градусов. От него и к нему тянулись неизменные больничные трубки. Гудела и щелкала аппаратура жизнеобеспечения.

В палате дежурила сестра — хорошенькая, рыжеволосая.

— Адмирал? — сказала она, явно удивившись при виде незнакомого лица.

— Вольно, сестра. Адмирал Куигли из Главвоенмормедкома. — Что бы это ни значило, название звучало внушительно. Он добавил: — Норфолк.

От этого величественного набора звуков у сестры расширились глаза.

— Так точно, сэр.

— Начальник оперативного отдела морского штаба просил меня заглянуть к капитану Грейсону.

— Так точно, сэр.

— Как у него дела?

Из заметки в газете трехдневной давности Бойс узнал, что капитан Грейсон уже вышел из посттравматической комы.

— Основные показатели состояния стабилизировались, сэр. По-видимому, после введения медрола спал отек мозга.

— Гм, — хмыкнул Бойс, явно довольный. — Это обычно помогает. А как у него насчет Бабинского?

— Симптомы повреждения мозга отсутствуют, сэр.

Бойс наклонился поближе к ней, чтобы перейти на шепот. От нее очень приятно пахло.

— Как у него дела в психологическом смысле?

— По-видимому, он подавлен, сэр.

— Гм-гм. — Бойс понимающе кивнул. — Будьте любезны, оставьте нас одних.

— Сэр.

Она удалилась. Бойс подошел к больному и сел.

— Ну, с добрым утром, капитан, — сердечно приветствовал его Бойс. — А вы выглядите годным к флотской службе.

Капитан Грейсон ничего не ответил. Если он и выглядел готовым к какой-либо службе, то разве что к заупокойной. Дело было не в повреждениях, полученных в автокатастрофе. Бойс это видел. Возможно, больной поправлялся, но воля его была сломлена. Взгляд был безжизненным от страдания.

— Вы что, не следите за грандиозным процессом, капитан? Миссис Макманн сейчас ведет перекрестный допрос актрисы мисс Ван Анки.

Капитан Грейсон повернул голову и посмотрел на Бойса. Веки задрожали. Он внимательно вгляделся в лицо Бойса. Потом перевел взгляд на адмиральские звезды на погонах — и снова на лицо. Недоверчиво прищурился.

— Вы узнаёте меня, да, капитан?

Судя по выражению лица, капитан успокоился. Впечатление было такое, точно, стоя на мостике корабля после жестокого сражения, он только что получил сообщение о том, что повреждение, нанесенное торпедой, устранено и, возможно, судно все-таки не пойдет ко дну.

— Прошу прощения за мундир, — сказал Бойс. — Без него я бы не смог пройти мимо морских пехотинцев. Я знаю, как много этот мундир для вас значит. Кажется, я знаю и то, как много для вас значит служба президента Макманна во флоте.

На миг в глазах вновь отразилось страдание.

— Может, посмотрим, капитан? Последим за процессом вместе?

Казалось, капитана Грейсона хватил удар и он — на минуту — перестал дышать.

Умоляю, подумал Бойс, не давайте аппаратуре издавать писк.

Наконец капитан Грейсон кивнул. Бойс встал и включил телевизор.

 

Глава 34

— Мисс Ван Анка, мне бы хотелось обратить ваше внимание на показания, которые вы уже дали этому суду и этому жюри присяжных, — добавила для большей ясности Бет. — Не желаете ли вы сейчас дополнить или изменить те показания?

Бабетта скорбно посмотрела на своего адвоката. Члены ее свиты сидели среди публики, ободряюще улыбаясь и незаметно показывая ей поднятые большие пальцы, но для того чтобы утешить Бабетту, понадобился бы зал размером с Голливудский амфитеатр, битком набитый поклонниками. Она попросила у судьи разрешения посоветоваться с адвокатом. Судья Голландец устало поднял руку и знаком пригласил Крадмана, Бет и заместительницу ГП Клинтик на совещание у барьера.

— Мисс Ван Анка, — сказал Крадман, — готова дополнить свои прежние показания, данные в период сильных душевных переживаний, — при условии, что ей гарантируют иммунитет от любого судебного преследования за лжесвидетельство.

Судья Голландец откинулся на спинку стула. Бет и Сэнди переглянулись. В последнее время заместительница ГП стала относиться к Бет более терпимо.

Судья наклонился вперед и шепнул Крадману:

— Черта с два, адвокат.

Корреспондент телесети перевел своим зрителям:

— Мне кажется, судья Юмин отклонит все ходатайства адвоката Ван Анки об иммунизации ее прежних показаний.

Бет с трудом сдерживала усмешку, глядя, как униженный Крадман подходит к свидетельскому месту, чтобы сообщить неприятную новость Бабетте. Он добавил, что судья еще пожалеет от этом. После подачи жалобы он будет уничтожен! А пока действуем по запасному плану.

Затем Бет возобновила перекрестный допрос.

— Это ваш голос записан на пленке, мисс Ван Анка? Вместе с голосом президента?

— Кажется, он немного похож на мой. Но я не уверена.

После этих слов публика расхохоталась, разом выдохнув так, что в зале едва не поднялся сильный ветер. Судья Голландец не стал стучать молотком, требуя тишины. Ему было не до этого — казалось, он и сам изо всех сил старается сохранять хладнокровие.

Бет тоже приходилось нелегко.

— Понятно. И никаких догадок относительно того, кто бы это мог быть?

ЗГП Клинтик не стала возражать. Она потупила взор и уставилась на свой стол, пытаясь сохранять хладнокровие.

— Не знаю, — сказала Бабетта. — У меня много подражателей.

Крадман поморщился. Идиотка… говорил же он ей: ничего не объясняйте! Отвечайте как можно короче!

— Подражателей? — переспросила Бет.

— Я знаменитая актриса. Мой голос широко известен. Многие пытаются говорить как я.

— Женщина на этой пленке — не вы, но она пытается говорить вашим голосом. Вы это хотите сказать?

— Я не знаю, что именно записано на этой пленке.

— Мисс Ван Анка, — сказала Бет сочувственным тоном, — специалист по доказательствам, назначенный данным судом, официально подтвердил, что это подлинная запись, сделанная в первые утренние часы двадцать девятого сентября, именно в то время, — как документально установлено на основании данных, представленных главным привратником Белого дома, а также Секретной службой, — когда вы гостили в Линкольновской спальне, где это всё и записано. А теперь вы уверяете суд, присяжных, что это не вы.

Всё это было уже чересчур. Тут уж актерская выучка Бабетты Ван Анки взяла верх над инстинктом самосохранения. Если ее и ждет провал, ей-богу, это будет провал, достойный Бетт Дэвис, Джоан Кроуфорд или Глории Свенсон.

— Да, это я! Конечно, я! Я любила его! В отличие от вас! Ведь вы его убили!

Крадман вскочил:

— Ваша честь, моя клиентка сама не своя. Ходатайствую об изъятии ее слов…

Для того чтобы восстановить порядок, потребовалось несколько минут.

— Мисс Ван Анка, — строго сказал судья Голландец, — еще один подобный взрыв эмоций, и я обвиню вас в неуважении к суду.

— Ох, — простонала Бабетта, — вы и понятия не имеете…

— Вы должны отвечать на вопросы защиты прямо, в меру своих способностей. Без комментариев. Это понятно?

— Это же извращение правосудия, — заявил Алан Крадман. Между прочим, впоследствии так была названа первая из трех его книг об этом деле.

— Вы нарушаете процедурные правила, мистер Крадман. А предупреждать вас мне уже надоело. Секретарю суда предлагается вывести мистера Крадмана из зала.

Крадмана вывели. Выйдя из здания суда, он сказал журналистам, что теперь понимает, каково быть «евреем в гитлеровской Германии», и поклялся «в поисках справедливости дойти до Верховного суда». Верховный суд, как верно подметил один репортер, находился всего в нескольких кварталах оттуда.

Между тем в зале суда, после десятиминутного перерыва, судья Голландец сообщил Бабетте, что ее перекрестный допрос можно отложить до тех пор, пока она не наймет другого адвоката.

Бет встала:

— Ваша честь, в таком случае я ходатайствую о взятии мисс Ван Анки под стражу ввиду склонности к побегу. Ее муж, мистер Граб, разыскиваемый федеральными властями, в настоящее время скрывается за границей. Генеральная прокуратура недвусмысленно заявила, что будет добиваться привлечения ее к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Поэтому мы утверждаем, что она может попытаться бежать.

Шум в зале. Совещание у барьера. Судья откинулся на спинку стула, повернулся к Бабетте:

— Мисс Ван Анка, суд считает, что с учетом обстоятельств вы, возможно, склонны к побегу. Вы можете продолжить дачу показаний сегодня, без адвоката. А можете продолжить позже. Но пока я прикажу, чтобы в ожидании этих показаний вас содержали под арестом в федеральном центре предварительного заключения.

— В тюрьме?! — задыхаясь, вымолвила Бабетта.

— Под арестом.

— Нет. Нет, нет-нет-нет. Я хочу дать показания. Сейчас же. Сию минуту.

— Очень хорошо. Можете продолжать, миссис Макманн.

— Мисс Ван Анка, — сказала Бет, — значит, вы признаёте, что на пленке записан именно ваш голос?

— Да. Я ведь так и сказала, не правда ли?

— Сказали. Знаю, вам нелегко, и мне бы не хотелось задавать более трудные вопросы, чем это необходимо…

— Вы даже не представляете. Никто не имеет ни малейшего представления о том, как это тяжело.

— Ничуть не сомневаюсь, — сказала Бет, вздохнув. — Если исходить из записи, может сложиться впечатление, что вы с президентом занимались…

— Обменом рукопожатиями, — прошептал один из репортеров.

— …сексом. Это справедливое заключение?

— Мы предавались любви! Вряд ли вам известно, что это такое.

— Мисс Ван Анка, — сказал судья Голландец, — больше я вас предупреждать не буду.

— А что? Что я такого сказала?

— Как по-вашему, — продолжала Бет, — президент был в хорошей форме?

— Он был бесподобен.

— На пленке он издает такие звуки… Простите, не знаю, как бы это поточнее сформулировать. Но, судя по звукам, он… Позвольте мне выразить это таким образом: вы не наблюдали за ним…

— Я не только наблюдала за ним, милочка.

— И то правда. Был ли он в хорошей физической форме? Судя по звукам на пленке, он устал.

— Разумеется, устал. Он же только что слетал на Луну и обратно.

— Путь неблизкий. — Бет кивнула. — Значит, физически он проявил себя, гм, неплохо?

— Я же говорю, он был великолепен.

— Даже после долгого, утомительного приема? В его возрасте?

— Может, на него вдохновение нашло.

— Позвольте мне обратить ваше внимание на стенограмму… — Бабетте дали экземпляр. — Вот, на восемьдесят третьей странице, строчка тридцать пятая. Ваша честь, я прошу разрешения воспроизвести этот фрагмент записи для суда.

Послышалось затрудненное дыхание Бабетты и позвякивание кубиков льда, затем — отрывистое мужское «Ах-х».

— Что именно происходило в этот момент, мисс Ван Анка?

— Ему… понадобилось… он… захотел пить. И выпил воды.

— Судя по звуку, не похоже, что кто-то пьет. Звук такой, словно что-то погружают в воду.

Бабетта молчала.

— Мисс Ван Анка!

— Что?

— Он пил?

— Я это уже сказала.

— Мы можем пригласить судебных экспертов по акустике, и они порекомендуют суду воссоздать картину, о которой свидетельствует этот звук.

— Стоял у него, ясно? У него стоял, а ему нужно было возвращаться в вашу комнату — и он боялся, как бы вы его там не убили, что вы и сделали. Он окунул свое хозяйство в ледяную воду, чтобы оно расслабилось. Ясно?

Судье Голландцу пришлось воспользоваться молотком, чтобы восстановить некое подобие порядка в зале суда. Представители окружения Бабетты были предупреждены, что если они не перестанут издавать эти звуки, их выведут из зала.

— Ну и что, расслабилось его… хозяйство, мисс Ван Анка?

— Чего вы от меня добиваетесь?

— Правды. Только и всего.

— Нет, не расслабилось. Ему пришлось, ну, в общем… запихивать его в брюки.

— Президенту было далеко за пятьдесят. К тому моменту вечеринка уже явно затянулась — он принимал главу иностранного государства, множество гостей, после чего, полагаю, принимал вас, что наверняка потребовало от него напряжения всех сил. Был уже третий час ночи. И тем не менее вы уверяете суд, что даже после изнурительных занятий любовью, если это и вправду можно так назвать, — добавила она, — у него все еще держалась эрекция?

— Чудовищная.

— Странно.

— Вам-то откуда знать?

— Мисс Ван Анка, — сказал судья Голландец, — мое терпение скоро лопнет. Еще одно подобное замечание, и вы проведете выходные под арестом. Это ясно?

— Да. Да-а, — простонала Бабетта.

— Мисс Ван Анка, — продолжала Бет, — не прибегал ли президент той ночью — насколько вам известно, — к помощи каких-либо медикаментов, которые позволили бы ему сохранять такую… героическую эрекцию, даже после секса?

— Я…

— Да?

— Он принял немного виагры.

Шум в зале.

— Виагра — это средство, которое выдается по рецепту врача и позволяет мужчинам достигать продолжительной эрекции. Вы именно его имеете в виду?

— Ну конечно.

— Президент принял виагру?

— В общем, да. В некотором смысле.

— Что вы имеете в виду? Уточните.

— О, господи! Это же… — Бабетта умоляюще посмотрела на судью. — Это интимное дело.

— Идет процесс по делу об убийстве, мисс Ван Анка, — сказал судья. — Закон и нормы морали обязывают вас рассказать суду все, что вам известно. Это вы должны были сделать еще тогда, когда давали показания в первый раз.

— Хорошо, хорошо. Мы с президентом и раньше были… в близких отношениях. И в нескольких предыдущих случаях он не сумел ничего добиться. В смысле, как мужчина. — Она тяжело вздохнула. — Вы знаете, какой это удар по мужскому самолюбию. А мне хотелось, чтобы он был счастлив и удовлетворен. Он же был президентом Соединенных Штатов. А если президент не получает удовлетворения, весь мир в опасности. Я не хотела, чтобы он… не хотела говорить ему: «Вот, прими это». Поэтому я измельчила несколько пилюль, смешала порошок с каким-то увлажняющим кремом и смазала им свою… себя. Чтобы средство подействовало как лекарство… местного применения, понимаете? Как мазь.

— Вы приготовили из виагры мазь и смазали ею свои интимные места?

— Разве осталось еще хоть что-нибудь интимное?

— И эта мазь местного применения попала в организм президента?

— Да, и стоял у него, как скала Гибралтар.

Бет сказала:

— В данный момент вопросов к свидетельнице больше нет.

 

Глава 35

— Ну что, — спросила Бет по возвращении в «Долину роз», — надеюсь, ты тоже доволен?

— Неплохо, — сказал Бойс. — Очень даже неплохо. Возможно, лет через пять-шесть из тебя выйдет хороший судебный адвокат.

— Но обвинение еще не снято. Ну, ошалел он от виагры. Странно только, что об этом ничего не сказано в отчете о вскрытии.

— Наверно, медики боялись оскорбить достоинство известного органа.

— И поэтому все по-прежнему выглядит так, словно я поджидала его, притаившись за дверью с плевательницей в руках.

— Твой перекрестный допрос произвел впечатление еще на одного человека. Даже глубоко взволновал его.

— Кого, Алана Крадмана? О-Джея Симпсона? Сдаюсь.

— Капитана Кэри Грейсона.

— Откуда ты знаешь?

— Я провел с ним всё утро.

— Ты виделся с Грейсоном?

— Еще как виделся. Мы с капитаном Грейсоном сегодня подружились.

— Как ты к нему проник?

— Не важно. Но он готов дать показания под присягой. А поскольку выглядит он так, словно с минуты на минуту умрет, советую тебе сейчас же позвонить судье Голландцу и обо всем договориться. Немедленно.

* * *

Судья Голландец отдал необходимые распоряжения. Меньше чем через полтора часа он, Бет, Сэнди Клинтик, два секретаря, стенографистка, судебные специалисты по видеосъемке и звукозаписи, а также нотариус уже мчались по Висконсин-авеню в кортеже автомобилей, принадлежащих Федеральной службе судебных исполнителей, по направлению к Военно-морскому госпиталю в Бетесде. Разумеется, это привлекло внимание журналистов, и те образовали собственные кортежи, один за другим присоединившиеся к судейскому. К тому времени как процессия добралась до госпиталя, кортеж состоял из пятидесяти четырех машин и был длиннее обычного президентского кортежа. Он занесен в «Гиннессову книгу мировых рекордов», в раздел «Самый длинный кортеж автомобилей».

В спешке никто не догадался уведомить охрану у главных ворот госпиталя в Бетесде, что в скором времени мимо нее со свистом промчится «отец всех кортежей». Когда морские пехотинцы увидели, как приближается эта величественная многоножка, сверкающая огнями ярче большинства аэропортов, они решили, что едет не кто иной, как президент Соединенных Штатов, причем тяжело раненный. Эту информацию они и передали по телефону в госпиталь, вызвав такой переполох, что все хирурги-травматологи, находившиеся в здании — и испытывавшие естественное желание прийти на выручку своему главнокомандующему, — бросились к входу в отделение неотложной помощи. Когда открылась дверца головного лимузина и из него вышли главные участники процесса, врачи разочарованно и недоуменно уставились друг на друга.

Адмирал, возглавлявший госпиталь в Бетесде, принялся раздумывать о том, кому бы позвонить. На минуту ему в голову пришла мысль вызвать значительные силы морской пехоты. Но судья Голландец был лицом, облеченным властью, и пользовался огромным авторитетом во всей стране, и когда он сообщил адмиралу, что приехал исполнять должностные обязанности, тому не оставалось ничего, кроме как сказать: прошу сюда, сэр.

Капитана Грейсона пришлось перевезти на каталке в более просторное помещение, куда и набилась толпа участников выездного заседания суда.

Они приехали как раз вовремя, ибо наутро, в половине пятого, капитан скончался от телесных повреждений, успев дать показания — по причинам, которые пока не в силах установить медицина, — всего за несколько часов до смерти.

* * *

Запись была воспроизведена на другой день, в суде.

Бет: Капитан Грейсон, утром двадцать девятого сентября вы производили вскрытие тела президента Макманна. Согласно вашим прежним показаниям суду, он умер от эпидуральной гематомы, вызванной сильным ударом тупым предметом по голове. Не желаете ли вы сейчас, под присягой, отказаться от тех показаний?

Кап. Грейсон: Желаю.

Расскажите, пожалуйста, суду, что привело к смерти президента.

Эпидуральной гематомы не было. Хотя я и заметил признаки травмы. Легко различимый ушиб с небольшим кровоподтеком, но без разрыва ткани. Однако причиной смерти было не это.

От чего же умер президент, капитан?

Он умер от летальной сердечной аритмии.

Другими словами, у него сдало сердце?

Да. Скорее всего, дело в желудочковом мерцании, вызванном прогрессирующим понижением кровяного давления в связи с чрезмерной дозой медикаментов. Сердце остановилось.

Вам удалось выяснить, почему у него остановилось сердце?

У президента была легкая форма коронаротромбоза. Но он погиб не от этого. Согласно заключению токсикологов, в крови была высокая концентрация цитрата сильденафила.

Это химическое название виагры? Средства, которое отпускается по рецепту врача и помогает мужчинам достигать продолжительной эрекции?

Да.

То есть вы хотите сказать, что президент умер в результате передозировки виагры? Разве такое возможно?

Для человека, страдающего коронаротромбозом, высокая концентрация виагры может оказаться губительной. Президент принял смертельную дозу.

Сколько виагры было у него в крови?

Количество, приблизительно эквивалентное тремстам миллиграммам. Препарат выпускается в виде таблеток по пятьдесят миллиграммов. Значит, он принял шесть таблеток.

Какой же вывод вы сделали на основании этих наблюдений?

Я пришел к выводу, что президент скончался во время или после акта соития.

Вы фальсифицировали отчет о вскрытии, в том числе и токсикологический отчет?

Да.

Почему, капитан?

Президент был одним из самых заслуженных ветеранов Военно-морского флота США, имел множество наград. Он доблестно и безупречно служил родине на войне. Я не мог допустить, чтобы в истории осталось свидетельство о том, что он умер подобным образом.

И потому объяснили его смерть ушибом?

Да.

Намеревались ли вы при этом изобразить картину смерти так, чтобы первая леди Соединенных Штатов оказалась замешана в деле об убийстве?

Нет. Нет. Это никоим образом не входило в мои намерения. Я искренне сожалею. Это было… нет. Нет.

Понимаю, капитан.

Когда производилось вскрытие, мне было известно только то, что президента нашли в его спальне. Я намеревался сделать так, чтобы смерть можно было объяснить случайностью. Падением ночью, в ванной. Несчастным случаем.

Почему же потом, после того как первую леди обвинили в убийстве, вы не рассказали всю правду?

Я хотел. Но не смог себя заставить. Я по-прежнему защищал своего главнокомандующего. Я был уверен…

В чем, капитан?

Я был уверен, что мистер Бейлор спасет вас от наказания. Он всех спасает. Сожалею, миссис Макманн. Очень сожалею.

Понимаю, капитан.

Простите меня, миссис Макманн.

Прощаю, капитан.

В этот момент на видеозаписи Бет спрашивает заместительницу генерального прокурора Клинтик, не хочет ли она допросить капитана. Видно, как Сэнди Клинтик отказывается, качая головой.

 

Глава 36

На первой полосе «Нью-Йорк пост» появилась фотография заплаканной Бабетты — под заголовком, который вряд ли был бы крупнее, даже если бы в сообщении говорилось о скорой гибели человечества в результате падения метеорита:

ЭТО ЕЕ РУК ДЕЛО!

Выступая по телевидению, ученые комментаторы наперебой пытались откреститься от своих недавних широковещательных заявлений о несомненной виновности Бет.

— Кое-что в прежних показаниях Ван Анки всегда казалось мне неправдоподобным, — заявил репортер «Тайм».

— Я всегда был против того, чтобы пороть горячку с осуждением Бет Макманн, — сказал обозреватель «Вашингтон пост».

У Бет снова начал звонить телефон — теперь с ней хотели говорить агенты, кинопродюсеры и издатели.

— Только что звонила Тина Браун. Возможно, мне все-таки удастся оплатить твой счет, — сказала Бойсу Бет.

Ее приподнятое настроение было испорчено сообщением о том, что Алан Крадман подал ходатайство об аннулировании предсмертных показаний доктора Грейсона на том основании, что они не заслуживают доверия, поскольку при его лечении применялись такие медикаменты, как морфий. У такого ходатайства имелись прецеденты, однако, по словам Влонко, по-прежнему сидевшего в суде и поминутно фиксировавшего реакцию присяжных, показания доктора Грейсона произвели эффект «типа заебись»: большинство присяжных-женщин были растроганы до слез. Даже если судья Голландец отметет грейсоновские показания, чувства, которые они вызвали у присяжных, возможно, все равно повлияют на вердикт.

— И все же мы можем проиграть, — сказал Бойс. — Наверно, придется его выкапывать, Бет.

— Очень не хотелось бы.

Президент был похоронен на Арлингтонском кладбище как герой, с высшими почестями, которые может отдать государство. Под торжественный барабанный бой его тело провезли через Мемориальный мост на запряженном лошадьми орудийном лафете. А следом, по традиции, проскакал конь без всадника, с перевернутыми сапогами в стременах. У могилы был дан салют из двадцати одного орудия, над кладбищем, боевым порядком, в котором недоставало «без вести пропавшего бойца» — эхо «Погребального сигнала», исполненного на горне, — пролетела эскадрилья реактивных истребителей Военно-морских сил. Разумно ли было — с политической точки зрения — со стороны вдовы и ее любовника-адвоката, обвинявшегося в преступлении, отправлять на кладбище скрепер, чтобы разрыть могилу и выяснить, нет ли в венах президента смертельной дозы виагры?

— С другой стороны, — сказала Бет, — я рада, что его не набальзамировали: вдруг все-таки придется потребовать повторной токсикологической экспертизы. Просто не верится, что я так говорю о своем муже. Вся моя жизнь превратилась в какую-то абстракцию.

— Вся твоя жизнь… — Бойс похлопал ее по животу, — …вот здесь.

— Пощупай.

— Он хочет знать, купили ли мы ему билет на самолет до Лиссабона.

— Скажи ему, что папа над этим работает.

* * *

Бабетта заняла место для дачи показаний со зловеще спокойным видом. То ли ей дали успокоительного, то ли возросший риск способствовал сосредоточенности мыслей. Истерика уже прошла, сменившись ледяным высокомерием. Ей грозило привлечение к уголовной ответственности не только за лжесвидетельство, но и за убийство президента Соединенных Штатов чрезмерной дозой средства для эрекции. Правда, по крайней мере в одном мнения большинства судебных комментаторов совпадали: в убийстве без смягчающих обстоятельств ее не обвинят. Убийство по неосторожности? Неумышленное убийство при смягчающих вину обстоятельствах? Прецедентов не было.

— Мы плаваем, — сказал Эдгар Бертон Твимм, выступая в телепрограмме «Чарли Роуз», — в мутной воде, в тумане, ночью, без компаса.

У Бет имелся ноутбук с беспроводным доступом в Интернет. Он служил ей средством связи с Бойсом: рассерженный судья Голландец по-прежнему не впускал его в зал суда. Бойс смотрел судебное заседание по телевизору, сидя в гостиничном номере неподалеку, со своим собственным ноутбуком, подсоединенным к скоростной компьютерной линии. Связь с Бет он мог поддерживать, передавая сообщения на ее экран в режиме реального времени.

Бойс увидел по телевизору, что Бет готовится встать из-за стола и приступить к допросу. Он напечатал:

ТВОЙ ВЫХОД, МИЛАЯ.

Она встала и подошла к кафедре, взяв включенный ноутбук с собой.

Бойс напечатал:

ДЕРЖИ СВИДЕТЕЛЬНИЦУ ПОД КОНТРОЛЕМ.

— Мисс Ван Анка, — начала Бет добродушным тоном, — вы знакомы с сутью показаний капитана Грейсона?

— Да он просто спятил от морфия, — сказала Бабетта. — Сам не понимал, что говорит.

Алан Крадман гордо выпрямился, дабы все догадались, что именно он вложил эти доходчивые слова в уста Бабетты.

— Возражаю. Свидетельница не вправе давать оценку достоверности этих показаний с точки зрения медицины.

Все удивленно повернули головы. Это была Сэнди Клинтик. На чьей же она стороне? По общему мнению ученых критиканов, без Бойса Бейлора заместительнице ГП недоставало противника, «действительно заслуживающего ненависти».

— Принимается, — сказал судья, — прошу вас ограничиваться ответами на заданные вам прямые вопросы, мисс Ван Анка.

Бет продолжала:

— Вы слышали, что заявил капитан Грейсон в своих показаниях?

— Да уж, слышала.

— Вы сообщили суду, что смазали виагрой, смешанной с увлажняющим кремом, свою… своё место, имеющее отношение к делу. Это верно?

— Да.

— И много виагры вы израсходовали?

— Я что, похожа на Ли Харви Освальда? Мне хотелось, чтобы мужчина был доволен. А не мертв.

Бойс напечатал:

НЕ ВАМ РЕШАТЬ.

PS: ВАШ ПОСЛЕДНИЙ ФИЛЬМ — ДРЯНЬ.

— Это не вам решать, мисс Ван Анка. Вопросы дозировки может решать только авторитетный медик.

— Авторитетный медик, который подделывает отчеты о вскрытии и дает показания, накачавшись наркотой? Я вас умоляю. Да этому типу я и вросший ноготь на пальце ноги не доверила бы. Царство ему небесное.

— Возражаю.

— Принимается. Мисс Ван Анка, вы должны отвечать на вопросы.

— Вот поэтому мой народ и покинул Европу.

— Еще один комментарий, и я обвиню вас в неуважении к суду.

Бойс напечатал:

ВМЕШАЙСЯ — БЫСТРЕЕ!! ОНИ ХИТРЯТ, ЧТОБЫ ДОБИТЬСЯ ПЕРЕСМОТРА ДЕЛА. НЕУВАЖЕНИЕ К СУДУ —> ВРАЖДЕБНО НАСТРОЕННОЕ ЖЮРИ —> РОСПУСК ПРИСЯЖНЫХ —> ДАВАЙ ВЫИГРАЕМ ЭТОТ ПРОЦЕСС, НЕ ДОЖИДАЯСЬ СЛЕДУЮЩЕГО.

— Бабетта… — сказала Бет.

Услышав, что Бет назвала ее по имени, Бабетта вздрогнула.

— Простите. Мисс Ван Анка. Мы… я… лишь хочу выяснить, много ли виагры вы израсходовали в ту ночь. Прошу вас, просто скажите суду — под присягой, — сколько пилюль вы измельчили и смешали с кремом.

— То есть честно?

Зал разразился смехом. Увы, ирония так и не дошла до Бабетты, которая слишком долго прожила среди людей, считающих лицемерие нормой.

— Честно. — Бабетта улыбнулась.

— Три. По пятьдесят миллиграммов. Я только хотела, чтобы мужчина проявил себя в постели, а не лежал бревном.

— Три пилюли? Синих?

— Вот таких. — Бабетта соединила большие и указательные пальцы в форме ромба. — Вообще-то можно давать половинку, но по мне — так это маловато.

— Я вас понимаю.

Внезапно две женщины стали похожи на старых подружек, увлеченно, со знанием дела беседующих о том, сколько виагры требуется их партнерам.

— От этого не умирают, — сказала Бабетта. — Конечно, можно и от бутерброда с ветчиной помереть, если им подавиться. Я прочла инструкцию по применению. Однажды ночью я дала Максу три. Он слегка разрумянился. Но не умер. А сейчас я могла бы дать ему и десять пилюль виагры.

— Своему мужу вы давали ее таким же способом, как моему?

— Нет. Я… ну, вы же знаете, как мужчины не любят признаваться?

— Еще бы не знать.

— Я измельчала пилюли и подсыпала ему в борщ.

— Понятно. И, наверно, последний вопрос, мисс Ван Анка. Как вам пришло в голову дать виагру моему… президенту таким способом?

— Я не могла подойти к его тарелке. Стоит агентам Секретной службы увидеть, что вы подсыпаете президенту в суп порошок, как они открывают огонь. У меня есть подруга, которая делает это таким способом, с увлажняющим кремом. Она сказала, что все получается. И все получилось. Ну, почти все.

— Благодарю вас, мисс Ван Анка. В данный момент вопросов больше нет. Сохраняю за собой право вызвать свидетельницу еще раз.

Бет взглянула на экран своего ноутбука:

ПОДМЕШАЕШЬ ЕЕ МНЕ В СУП — ПРИСТРЕЛЮ.

* * *

— Стоит ли верить ее словам о том, что она измельчила только три пилюли? — спросила Бет. — Я бы не удивилась, если бы она высыпала в миксер все содержимое пузырька.

— Да, — сказал Бойс. — Кажется, в кои-то веки она действительно говорила правду. Но Грейсон сказал, что в организме содержалось количество, эквивалентное тремстам миллиграммам. Значит, откуда-то взялись еще три пилюли. У него был рецепт?

— Ты что, шутишь? Каждый раз, когда врачи Белого дома дают президенту тайленол, это становится сенсационной новостью. Он бы ни за что не стал покупать лекарство по рецепту.

— А ты ни разу не видела пилюль в его туалетном столике?

— Я ни разу не рылась в его туалетном столике.

— Неужели?

— После того как нашла там упаковку из двенадцати презервативов.

— Из двенадцати? И когда только он успевал руководить государством? Но если предположить, что у него были пилюли… кто их ему давал?

Бет задумалась.

— Это мог быть только человек, которому он доверял. Доверял полностью.

Она назвала имя.

— Мы должны убедиться. Если мы усадим его на свидетельское место, а он начнет все отрицать, сложится впечатление, что мы действуем наугад. А мы не можем вызвать в суд восемьдесят лучших друзей президента и спросить у них, не давали ли они ему тайком пилюли для сухостоя. Они все равно соврали бы, и кто сумел бы опровергнуть их слова?

— Преимущество этого свидетеля, — сказала Бет, — в том, что он не умеет лгать под присягой.

* * *

— Защита вызывает Деймона Блоуэлла.

Деймон Блоуэлл казался подавленным, что не было характерно. Обычно он смахивал на питбуля, которого три дня не кормили.

Бет попросила вновь привести его к присяге, хотя формально он был по-прежнему связан первой.

— Мистер Блоуэлл, вы являетесь новообращенным христианином, не так ли?

— Так.

— И вы только что принесли присягу, поклявшись перед Богом, что ваши показания будут правдивыми, я правильно понимаю?

— Я не лжец, если вы это имеете в виду.

СБАВЬ ОБОРОТЫ,

— напечатал Бойс, —

ДАЙ ЕМУ ОТДЫШАТЬСЯ.

— Я имею в виду нечто прямо противоположное, мистер Блоуэлл. Сегодня я хочу задать вам только один вопрос. Мой муж просил вас принести ему виагру?

Нижняя губа Блоуэлла скрылась под верхней. Всеми фибрами своего бренного тела он хотел сказать «нет», но душа, которую он вновь посвятил воскресшему Господу, нашептывала: правда дарует тебе свободу.

— Возможно… — Он осекся и, немного помолчав, добавил: — Да, просил. Просил.

Шум в зале.

— И много вы ему принесли?

— Один пузырек.

— Сколько в нем было пилюль, приблизительно?

— По-моему, сто.

— Вы сделали это один раз — или больше?

— Не один.

— Сколько раз, приблизительно?

— Раз шесть. Может, больше.

Шум в зале.

— Значит, вы принесли ему как минимум шестьсот пилюль?

— Совершенно верно.

— И когда вы в последний раз, так сказать, приготовили президенту лекарство согласно рецепту?

— Кажется, где-то в середине сентября.

— То есть за пару недель до его смерти?

— Верно.

На лице Блоуэлла — впервые на памяти людей, не раз видевших его при большом стечении народа, — отразилось непереносимое страдание. Никто не мог вспомнить, чтобы Деймон Блоуэлл когда-нибудь производил впечатление ранимого человека. Он совсем упал духом.

— Это был несчастный случай, Деймон, — мягко сказала Бет. — Не стоит себя винить.

— Возражаю, — сказала Сэнди Клинтик, чуть ли не с неохотой.

— Принимается. Миссис Макманн, — сказал судья Голландец, — если у вас есть вопрос к свидетелю, задавайте.

— Вопросов к свидетелю больше нет, ваша честь. Благодарю вас, мистер Блоуэлл.

— Да, мэм. Я… хочу кое-что добавить.

Судья Голландец сказал:

— Прошу вас, мистер Блоуэлл.

— Я хочу извиниться перед миссис Макманн.

 

Глава 37

Ради сохранения остатков национального достоинства эксгумацию трупа президента Кеннета Макманна производили под покровом тайны, между двумя и пятью часами пополуночи. Это не помешало телесетям организовать прямой репортаж с места события при помощи камер, оснащенных телефотообъективами ночного видения и направленных на неосвещенную палатку, перед которой стояли солдаты. Комментаторы коротали время, строя догадки относительно того, что происходит внутри.

— Для осуществления подобной операции, Том, вероятно, нужен скрепер с задней разгрузкой ковша в сочетании с… наверно, у них есть запасной скрепер — на тот случай, если первый скрепер по какой-либо причине не сможет копать или выйдет из строя.

— На какой глубине похоронен президент?

— Насколько мне известно, президент находится на шесть-восемь футов ниже каменной плиты, сооруженной… той, которую поместили над ним после похорон.

— Значит, сначала нужно пробиться сквозь камень, правильно?

— Да, а это, конечно, прочный вермонтский гранит.

— Когда гроб поднимут на поверхность, какие… что произойдет потом?

— Как нам сообщили, гроб, находящийся внутри бронзовой внешней оболочки для предохранения от… короче, всё это — внутренний и наружный гробы — погрузят на военный грузовик и перевезут в Национальный институт здравоохранения.

— И больше никакого вскрытия в Военно-морском госпитале.

— Да. Между прочим, по иронии судьбы, НИЗ, где будут производить это повторное вскрытие — под наблюдением специалиста по доказательствам, назначенного судом, а также шестерых независимых патологов и токсикологов, ни один из которых не связан с вооруженными силами, — находится почти напротив Военно-морского госпиталя в Бетесде.

— Одного не пойму — почему президента не набальзамировали?

— Согласно процессуальным нормам, Том, в случае убийства или смерти при подозрительных обстоятельствах бальзамирования не производят. Вдруг придется эксгумировать труп для дополнительных медицинских исследований. Если труп набальзамирован, провести дополнительное токсикологическое исследование невозможно.

— Давайте немного поговорим о формальдегиде…

* * *

— Ты смотрела? — спросил Бойс. — Только честно.

— Я готовилась к заключительным прениям.

— Если в токсикологическом отчете будет сказано все, что нужно, тебе в них участвовать не придется.

— Я…

— В чем дело? Он ножками бьет?

— Нет. Все нормально. Просто я хотела попросить у тебя совета по одному процедурному вопросу. Забыла. Поговорим об этом, когда увидимся. А когда все станет известно?

— Возможно, сегодня днем. Меня от токсикологов просто с души воротит. Они любят разводить канитель. Знают, что все зависит от них и потому стараются быть в центре внимания. Ты читала «Таймс»?

— Я больше газет не читаю.

— Может, тебе захочется взглянуть на первую полосу сегодняшнего номера. Там результаты опроса.

— Наверно, после процедуры… — так Бет предпочитала называть эксгумацию, — …меня возненавидели и оставшиеся четыре процента моих сторонников.

— Как раз наоборот. Твоя песенка, так сказать, снова поется. Семьдесят пять процентов считают, что правительство обязано принести тебе извинения. Все переменилось. Ты должна быть довольна.

Бет вздохнула:

— Да, это приятно.

— Теперь ты не леди Бетмак, а Оскорбленная Женщина. Ты не рада?

— Мой муж лежит где-то на металлическом столе. Тебе светит пятилетний срок за то, что ты спас меня от самой себя. Сделавшись матерью всех скандалов, я собираюсь стать матерью и при этом отнюдь не уверена, что снова все не испорчу. «Рада» — не совсем подходящее слово для обозначения того, что я сейчас чувствую. Лучше я продолжу подготовку к заключительным прениям. Мало ли что, вдруг доктор Грейсон и в самом деле одурел от морфия и все это ему просто привиделось.

— Что бы ни случилось, ты будешь прекрасной матерью. Знаешь, почему?

— Понятия не имею.

— Так тебе удастся искупить вину за то, что все остальное в своей жизни ты испоганила. В том числе и мою жизнь.

— Неплохая мотивировка.

* * *

— Друзья, — сказал телезрителям ведущий «Си-би-эс ньюс» Дэн Разер — с таким видом, точно, того и гляди, мог наконец-то умереть в прямом эфире от кровотечения из носу, — это дело претерпело такую эволюцию, какой не знал ни один вид, обитающий на Галапагосе. Нам сообщили, что некий доктор Лафтос Крогенос, главный патолог группы, которая уже произвела вскрытие останков президента Макманна, скоро сделает официальное заявление. Боб, в этом имени, Лафтос Крогенос, гласных больше, чем в миске «супа-алфавита» после того как недоучки выловили все согласные. Что нам о нем известно?

— Дэн, доктор Крогенос — грек по происхождению. Но он натурализованный американский гражданин…

— Значит, в том, на чьей стороне его симпатии, сомневаться не приходится.

— Кажется, у патологов, Дэн, есть поговорка: возле стола для аутопсии национальностей не существует.

— Отлично. Именно это и хотят сейчас услышать американцы.

— Доктор Крогенос уже много лет заведует кафедрой судебной медицины на медицинском факультете Университета Джонза Хопкинса. Он производил аутопсию более пятнадцати тысяч раз и считается одним из лучших патологов в мире. По выражению одного коллеги, этот человек может с закрытыми глазами распотрошить вас с головы до пят.

— Все-таки он имеет дело не с броненосцем, угодившим под машину на семьдесят седьмой трассе севернее Корпус-Кристи, а с бывшим президентом Соединенных Штатов Америки.

— А вот и он. Доктор Крогенос подходит к кафедре в сопровождении еще пятерых патологоанатомов…

— Какое впечатление он на вас производит, Боб? О чем нам говорит выражение его лица?

— Дэн, наверняка нелегко обследовать труп такого… да и любой труп. Особенно если он больше года пролежал в земле. Но этот — труднее всего, ведь тут весь мир, так сказать, стоит над душой. Это огромная ответственность.

Свое заявление доктор Крогенос огласил менее чем за пять минут. Когда он выступал, его лицо освещали тысячи вспышек. Несмотря ни на что, доктор держался с большим достоинством. Он заявил, что президент погиб от передозировки цитрата сильденафила — «вероятно, случайной». Имеются признаки «довольно застарелого» коронаротромбоза. Действие примерно трехсот миллиграммов виагры выразилось в слишком большой нагрузке на сердце, вызвавшей летальную сердечную аритмию. На эпидермисе пениса обнаружены следы цитрата сильденафила, а также ингредиентов, обычно входящих в состав лучших сортов увлажняющего крема. Признаки эпидуральной гематомы отсутствуют. Кровоподтек на лбу, хотя и резко выраженный, не мог послужить причиной смерти.

И тут доктор Крогенос посмотрел на своих коллег и вздохнул. Если Республика просуществует тысячу лет, школьники грядущих поколений будут помнить президента Макманна так же — если не более — живо, как президентов Вашингтона, Линкольна и Рузвельта. Его имя непременно войдет в историю.

 

Глава 38

Зазвонил Бойсов сотовый телефон.

— Здравствуйте, адвокат.

Это была Сэнди Клинтик.

— Не хочется спрашивать, как вы узнали этот номер, — сказал Бойс. — Но он не значится ни в одной телефонной книге. Чем обязан такой чести? Вы готовы ходатайствовать о снятии обвинения с моей клиентки?

— С вашей бывшей клиентки. Вы больше не представляете интересы миссис Макманн.

— Значит, вы звоните, чтобы от имени федерального правительства извиниться за возбуждение явно спровоцированного дела об оказании давления на присяжных?

Сэнди Клинтик рассмеялась:

— Нет, в моей повестке дня этого пункта не было. Я не имею никакого отношения к этому делу. Но, откровенно говоря, — добавила она, — охотно взялась бы за него.

— Ничуть не сомневаюсь. Можете не верить, но я рад, что вы за него не взялись. Со мной вам, конечно, не сравниться, но вы способны на многое.

— Когда юрист, больше всех своих коллег склонный к самолюбованию, говорит со мной почти на равных, у меня возникает такое чувство, будто мне делают незаслуженные комплименты.

— Нет, больше всех к самолюбованию склонен Алан Крадман. У меня второй приз.

— Может, я перейду к делу, или так и будем друг друга обнюхивать?

— Сделайте одолжение. Валяйте.

— Я раздумываю, стоит ли ходатайствовать о снятии обвинения.

— Не говорите глупости, Сэнди. Я же слышу, как толпа, собравшаяся у вас за окном с факелами и вилами, скандирует: «Требуем справедливости!»

— У меня окна со звукоизоляцией.

— Кроме того, я читал, что Федеральная служба судебных исполнителей выделила вам личную охрану. Не волнуйтесь, к угрозам убийства быстро привыкаешь — после двух-трех десятков. Я получаю рождественские открытки с угрозами убийства.

— Я в восторге от того, что теперь мы на равных, Бойс. Причина, по которой я раздумываю, стоит ли снимать обвинение, в том, что меня по-прежнему кое-что беспокоит.

— Что бы это могло быть?

— Показания Грейсона.

— Результаты вскрытия, сделанного Крогеносом, подтверждают всё, что сказал капитан.

— Меня беспокоит нечто другое. В самом конце он просит у Бет прощения.

— Ну и что? — настороженно спросил Бойс.

— Она его простила. Сразу, не задумываясь.

— Ей свойственно великодушие.

— Меня не проведешь. Из-за его поступка ее жизнь превратилась в ад. Такое великодушие никому не свойственно. Даже Иисусу Христу понадобилось бы секунд пять подумать, прежде чем сказать: ладно уж, что было, то быльем поросло.

— Она серьезная, надежная женщина. Потому я и влюбился в нее еще на юридическом.

— Ничего себе надежная! Бросила вас ради того засранца.

— Не забывайте, вы говорите о покойнике.

— Кажется, я знаю, что произошло ночью двадцать восьмого сентября. И почти уверена, что вы тоже это знаете.

— Тогда ходатайствуйте о снятии обвинения.

— Я подумаю.

— Слушайте, если дело в том, что вы все еще хотите разделаться со мной, можете не беспокоиться. Я скоро сяду за решетку. Даже Алан Крадман не смог бы добиться моего оправдания.

— Надо признаться, это слабое утешение.

— Все имеет свою хорошую сторону. После того как я пять лет проведу в тюрьме, где вынужден буду предаваться любви со штангистами, больными СПИДом, меня исключат из коллегии адвокатов. Вам больше никогда не придется лицезреть меня в суде.

— У меня постепенно улучшается настроение.

— Не упрямьтесь, — сказал Бойс.

— Я подумаю. — Она повесила трубку.

Бойс хотел было рассказать об этом разговоре Бет. Но решил этого не делать.

* * *

На следующее утро, в начале одиннадцатого, заместительница генерального прокурора Соединенных Штатов встала и подошла к кафедре в зале судебного заседания под председательством судьи Юмина. Атмосфера была, как выразился Дэн Разер, «более наэлектризованной, чем промокшая кошка, чей хвост сунули в розетку».

— С позволения суда, — начала она, — Соединенные Штаты почтительно ходатайствуют о прекращении дела «Соединенные Штаты против Элизабет Макманн» ввиду вновь открывшихся обстоятельств, свидетельствующих, что этого требуют интересы правосудия.

В зале поднялся страшный шум.

Бет сидела на своем месте с серьезным, непроницаемым лицом. Бойс, смотревший телевизор у себя в гостиничном номере, тоже был спокоен. Он не сводил пристального взгляда с Бет.

Судья Голландец сказал:

— Принимая во внимание ходатайство обвинителя о прекращении дела, я…

Бет встала:

— С позволения суда, ваша честь, обвиняемая по данному делу хотела бы сначала сделать заявление.

А, черт, подумал Бойс.

— Я собирался вынести постановление относительно ходатайства обвинения, — сказал судья Голландец таким тоном, словно имел в виду: «Если вы сядете и помолчите, миссис Макманн, через три минуты я отпущу вас на все четыре стороны».

Сэнди Клинтик посмотрела на нее. Весь мир — во всяком случае, более миллиарда телезрителей — смотрел на Бет.

— Я сознаю это, ваша честь. Но обвиняемая хотела бы сделать заявление до того, как вы вынесете постановление относительно ходатайства. — Она добавила: — Чтобы суд был проинформирован в полном объеме.

Судья Голландец откинулся на спинку стула с видом рассудительного человека, вынужденного подчиниться воле безрассудного большинства. Очки начали затуманиваться.

— Прошу вас, миссис Макманн. Приступайте.

— Спасибо, ваша честь. Я… — Она умолкла в нерешительности. — Не знаю, с чего начать, поэтому начну с того, что принесу извинения. Народу Соединенных Штатов. Данному суду. Даже моему адвокату, мистеру Бейлору. За то, что не рассказала правду обо всем, что произошло той ночью.

У Дэна Разера наконец-то начался приступ кровотечения из носу, назревавший десятки лет. К счастью, это удалось утаить от телезрителей.

Глаза судьи Голландца в последний раз скрылись за густым туманом очков.

— Не в последнюю очередь, — продолжала Бет, — я извиняюсь перед Секретной службой Соединенных Штатов и Федеральным бюро расследований. От моего имени против них были выдвинуты ужасные обвинения. Моральная ответственность за эти обвинения целиком лежит на мне — а не на мистере Бейлоре, — и настоящим я от них отказываюсь.

Бет потупилась, сглотнула и продолжила:

— Той ночью я бросила в президента… предмет, имеющий историческое значение. Плевательницу.

Весь зал пришел в смятение.

— Более того, я швырнула ее изо всех сил. Это произошло в минуту эмоционального… Впрочем, к черту все это… прошу прощения, ваша честь. Он привел меня в бешенство. Я знала, чем он занимался. И если бы я его убила, не могу сейчас сказать с уверенностью, что в тот момент сожалела бы об этом.

Она продолжала:

— Но я почему-то была уверена, что не убивала его. И эта уверенность ни на минуту не покидала меня во время расследования и… — она вздохнула, — …последующих событий. Я не нахожу объяснения этой уверенности. И не нахожу оправдания тем обвинениям, которые были выдвинуты в мою защиту.

Внезапно Бет приложила руку к животу и поморщилась.

— Мистер Бейлор, искренне веривший в мою невиновность, защищал меня в меру своих способностей. А Бойс Бейлор наделен блестящими способностями. Сейчас он оказался перед угрозой тюремного заключения и крушения карьеры. Если мой неоплатный долг перед американским народом хоть немного возрос, так это за счет долга перед ним. Ибо без неоднократного вмешательства мистера Бейлора, пусть даже проявлявшего порой излишнее рвение, результат этого судебного разбирательства вполне мог бы оказаться иным. Возможно, если взвесить все «за» и «против», это было бы только к лучшему, по крайней мере для народа страны. Как бы там ни было, теперь данному суду известна вся правда о том, что произошло той ночью в Белом доме. И суд сможет вынести такое постановление, — закончила Бет, садясь, — которое сочтет справедливым.

Сев, она положила руки на колени.

В зале воцарилась тишина. Молчали даже словоохотливые телекомментаторы.

Наконец судья Голландец снял очки и откашлялся. Он посмотрел на секретаря суда, затем на Бет. Несколько томительных секунд он колебался, потом заговорил:

— Ходатайство удовлетворяется.

Он повернулся к присяжным:

— Присяжные свободны. От имени народа Соединенных Штатов мне бы хотелось выразить вам благодарность за работу в столь трудных, на мой взгляд, условиях.

Затем он сказал:

— Судебное заседание объявляется закрытым, — и ударом судейского молотка ознаменовал окончание процесса тысячелетия.

 

Эпилог

За пять дней до намеченной даты начала судебного процесса «Соединенные Штаты против Бойса Бейлора и др.» — процесса, который, по мнению большинства судебных обозревателей, обвинение должно было выиграть, «легко забросив мяч в кольцо», сообвиняемые Бойса, Фелисио Андалус и Рамон Мартинес, сбежали из федерального центра предварительного заключения в Фэрфаксе, штат Вирджиния, — во время игры в баскетбол с другими заключенными. Это поставило правительство в крайне затруднительное положение и привело к отсрочке начала суда над Бойсом.

С точки зрения Бойса, отсрочка была вполне уместной, поскольку у него появилась возможность быть рядом с Бет во время родов. Ни об одной беременности не было так много репортажей в прессе с тех пор, как фотография некой обнаженной актрисы с огромным животом появилась на обложке журнала «Вэнити фэр». Их дочка, Ильза Тайлер Бейлор, весила шесть фунтов десять унций, точно столько же — факт, который подчеркнула газеты «Вашингтон пост», — сколько и пресловутая серебряная плевательница Пола Ривира. Непринужденно беседуя с репортерами у входа в больницу, Бойс пребывал в достаточно благодушном настроении, чтобы выразить надежду на то, что его новорожденная дочь скоро прибавит в весе и тогда ее мать не сможет ею в него бросаться.

Следствие по делу о побеге Фелисио и его компаньона не дало результата. Они попросту исчезли.

Однажды вечером, когда Бойс убаюкивал новорожденную дочь, у него зазвонил телефон. Выслушав рассказ Фелисио, он, в свою очередь, позвонил одному знакомому репортеру. Репортер уже получил две Пулитцеровские премии за журналистские расследования, но был отнюдь не прочь стать обладателем третьей. Вооружившись информацией, которой с ним соблаговолил поделиться Бойс, он принялся за дело и через полтора месяца, накануне вновь назначенной даты начала Бойсова процесса по делу о сговоре с целью оказания давления на присяжных, опубликовал первую из серии статей — основанных на сведениях из некоего надежного, хотя и анонимного источника, — где утверждал, что Фелисио Андалус уже давно является агентом Центрального разведывательного управления США. Более того, именно ЦРУ устроило ему и мистеру Мартинесу побег из следственного изолятора. ЦРУ изо всех сил старалось не допустить, чтобы один из самых ценных его агентов, к тому же буквально напичканный секретной информацией об операциях Управления в Латинской Америке, дал показания по делу, которое должно слушаться в федеральном суде.

Как и следовало ожидать, ЦРУ оставило статьи «без комментариев». Но после окончания процесса общественное мнение стало болезненно реагировать на малейший намек на то, что правительство еще более скрытно затевает нечто недоброе.

В Министерство юстиции полетели критические стрелы со стороны журналистов, требовавших объяснить, с какой стати одно правительственное учреждение так ретиво преследует обвиняемого, если другое правительственное учреждение тайно устраивает группе обвиняемых по тому же делу побег из тюрьмы.

Состоялись совещания на высоком уровне.

В конце концов было объявлено, что правительство отказывается от обвинения в деле «США против Бейлора и др.». На общедоступном языке это значит: «В эти темные делишки лучше не ввязываться».

В официальном заявлении данное решение объяснялось тем, что господа Андалус и Мартинес согласились оказать содействие правительству и дать показания против Бойса Бейлора. (Ложь.) В их отсутствие правительство сочло, что не имеет достаточных оснований продолжать преследовать его в судебном порядке. А как же быть с видеозаписью, на которой он весело, с увлечением строит козни против присяжных? Представитель правительства храбро откашлялся и сказал, что запись «легко поддается субъективному истолкованию».

Весть об отказе от обвинения с одобрением восприняли более восьмидесяти пяти процентов американцев, заявивших, что они страдают от переутомления, связанного с процессом тысячелетия.

Ассоциация адвокатов округа Колумбия созвала заседание комиссии по этике, пытаясь установить, имели ли место достаточно грубые нарушения этических принципов, чтобы запретить Бойсу заниматься адвокатской практикой. Заседание было закрытым, но, судя по сообщениям в прессе, «бурным». На редакционных полосах центральных газет то и дело встречалось неодобрительное хмыканье по поводу того «нелепого» зрелища, которое представляют собой адвокаты, объявляющие друг друга не подходящими для этой профессии из соображений морали.

Накануне так называемого «тайного» голосования Бойс и сам сделал краткое заявление, стоя на крыльце своего дома с маленькой дочкой на руках. Он объявил, что оставляет практику, поскольку, по его словам, «если станет одним адвокатом меньше, человечество изменится к лучшему».

— А скучать не будете? — спросил один репортер.

— То есть честно?

Процесс «Соединенные Штаты против Ван Анки» продлился менее двух недель. Каждый день, после объявления перерыва в судебном заседании, Ник Нейлор, представитель Бабетты по связям с публикой, устраивал пресс-конференцию и заявлял, что в стане Ван Анки все чрезвычайно довольны ходом дела. В пользу Бабетты дали показания несколько знаменитых актеров, а также министр обороны и два бывших премьер-министра Израиля. Присяжным потребовалось пять часов, чтобы признать ее виновной в даче ложных показаний под присягой. Судья (не судья Голландец) приговорил ее к полутора годам заключения в учреждении наименее строгого режима неподалеку от Лос-Анджелеса, так что она имела возможность часто видеться со своим агентом. На свободу ее выпустили через четыре месяца. Она сильно похудела и выглядела потрясающе.

Ее развод с Максом осложняло то обстоятельство, что Макс теперь скрывался от американского правосудия, живя в Индонезии и Швейцарии. Интересы Бабетты в этом деле представлял Алан Крадман, хотя фактически он и не был адвокатом по бракоразводным делам. Крадман, проявив недюжинную — что признал даже Бойс — изобретательность, ухитрился наложить арест на активы офшорных холдинг-компаний Макса в Нидерландах, после чего вынудил его сесть за стол переговоров на Тайване и подписать акт распоряжения имуществом в пользу Бабетты, который газета «Файнэншл таймс» назвала «неслыханным».

Уайли П. Синклер снова исчез, а потом, несколько лет спустя, получил китайское гражданство. О его закулисных интригах, благодаря которым Китай добился права на проведение Олимпиады, стало известно, когда премьер-министр удостоил его звания «Герой революции». По слухам, он безбедно живет в Пекине и имеет летнюю резиденцию в Ханчжоу. Время от времени, переодевшись пожилой китаянкой, он приезжает в Лас-Вегас.

Пока что написано около тридцати восьми книг о процессе, шестнадцать из них — присяжными. По общему мнению, наименее нудной является книжка «Присяжный номер восемнадцать».

Отзывы о том, как судья Голландец Юмин вел процесс тысячелетия, были восторженными. Президент Гарольд Фаркли хотел выдвинуть его кандидатуру в Верховный суд, но он отказался от этого назначения, заявив, что, когда достигнет пенсионного возраста, намеревается принять замечательное предложение стать куратором Общества любителей голландского натюрморта.

Пытаясь добиться своего вторичного избрания на пост президента, Гарольд Фаркли потерпел сокрушительное поражение, после чего все лишний раз убедились, что по сути своей он человек второразрядный и что он никогда не получил бы первую должность в правительстве, если бы его предшественник не умер при — как выразился один обозреватель — «трогательных» обстоятельствах.

Его противник баллотировался на платформе возвращения утраченного достоинства Белому дому. Он заявил, что его первым законодательным актом будет Закон об охране Линкольновской спальни, запрещающий президентам превращать некогда священную комнату на втором этаже с видом на Южную лужайку в — по его выражению — «мотель с почасовой оплатой для источников финансирования политических партий».

Кроме того, он дал торжественное обещание сократить состав правительства.