Крадман ответил на это унижение, выступив вечером по одной из телесетей и намекнув на то, что судья — «антисемит». С учетом того, что судья Голландец и сам принадлежал к тому же племени, это утверждение прозвучало довольно странно. Столкнувшись с этим неумолимым фактом, Крадман, не задумываясь, назвал судью «семитом, ненавидящим себе подобных». Все комментаторы сошлись на том, что единственный семит, по отношению к которому судья Голландец настроен «анти», — это Алан Крадман, но данное обвинение нельзя признать серьезным, поскольку настроение судьи нисколько не противоречит мнению большинства американцев.

Картина, открывавшаяся взору из окна Бабеттиной гостиницы «Элегант», расположенной в нескольких кварталах от ее прежнего пристанища вдали от семейного очага, Белого дома, отнюдь не была идиллической. Там собрались несколько сотен фотографов и телеоператоров, судя по всему, старавшихся не упустить момент, когда Бабетта бросится с седьмого этажа. В тот вечер в своих телевизионных интервью Бойс твердил, что ей следовало бы остановиться в «Джефферсоне», чья администрация славится своим гостеприимством по отношению к участникам процесса.

Обстановка в люксе «Элеганта», где жила Бабетта, была не менее нервозной. В ее окружение теперь входили Крадман и полдюжины юристов и сыщиков из его команды, делавших всё возможное, чтобы как следует подготовить Бабетту к почти неизбежному привлечению к уголовной ответственности за лжесвидетельство; ее диетолог; тренер; преподаватель йоги; врач, вооружившийся шприцами и новейшими бета-блокаторами; ее агент по связям с публикой, Ник Нейлор, и сам уже увеличивший свою ежедневную дозу прозака; и трое ее самых стойких лизоблюдов, прилетевших из Лос-Анджелеса, чтобы напоминать ей о том, как потрясающе она выглядит и какой замечательный фильм будет снят на основе всего этого, — тщательно подбирая слова, чтобы не сказать: «После того как ты выйдешь из тюрьмы, дорогая».

* * *

Бойс и Бет лежали на полу ее неприступной крепости в Кливленд-Парке. До них доносился глухой шум стоявших за воротами грузовиков со спутниковыми антеннами. Там же расположилась и Бойсова команда журналистов, всюду следовавших за ним. Но туда они приехали зря.

Бойс просматривал стенограммы заседания суда. Бет один за другим исписывала судейские блоки бумаги вопросами, готовясь к предстоящему перекрестному допросу Бабетты.

— Приятно считать себя способной на сострадание, — сказала Бет. — Но, честно говоря, мне не терпится ее распять.

Бойс показал ей стенограмму магнитофонной записи.

— Тут она говорит: «Это не твоя вина». Вот, строчка двадцать пятая. Скажи, что это, по-твоему, значит?

— Подобные слова женщины говорят мужчинам, чтобы их успокоить. Неужели тебе ни разу такого не говорили?

— По правде сказать, нет.

Бет похлопала его по заду:

— Еще скажут.

— «Скажут»? Кто, здоровенные мужики с татуировками — те, с которыми я скоро познакомлюсь в тюрьме?

Она помрачнела.

— Бойс! Это не смешно.

— Мне не до смеха. Ладно, будем обсуждать каждый процесс отдельно. У нас две проблемы. Во-первых, мы сами выставили Бабетту добродетельной и верной женой мистера Граба и патронессой мира на Ближнем Востоке. Мы сами обеспечили ей алиби, доказав, что она лежала в постели с бигуди в волосах и смотрела по телевизору, как Элизабет Тейлор орет на Ричарда Бартона. А теперь ты собираешься сказать ей: врешь, потаскуха дешевая, ты ублажала там моего мужа! Ей тут же предъявят обвинение. Но твое с тебя при этом не снимут. У тебя же сразу появится серьезный мотив для убийства.

— Да, проблема.

— Давай-ка разберемся в том, что значит «это не твоя вина». Что тут происходит?

— Она льстит ему, намекая на то, что он хорош в постели.

— Бет, судя по звукам, парень был при смерти.

— В постели все мужчины издают такие звуки, точно они при смерти.

— А все женщины издают такие, точно они притворяются умирающими. Ладно, отложим на минутку политические споры по вопросам секса. Так вот, они увлеченно долбятся, кто-то бьется головой об изголовье… а ты, кстати, будешь настаивать, что головой бился он, и в результате полностью развалится версия о том, будто кровоподтек имеет отношение к Ривиру. Превосходно. Короче, они увлеченно дрючатся… он издает такие звуки, точно вот-вот грохнется в обморок… она твердит «о, милый, милый, милый господин президент»… в этом, кстати, есть нечто противоестественное… и они кончают. «Хр-р-р-р». Потом она льстит ему, намекая, что он хорош в постели. Он ничего не отвечает. И тут она едва не задыхается от изумления. Вот, страница тридцать четвертая — такое впечатление, точно он сейчас снова на нее набросится, что маловероятно, поскольку, судя по звукам, он на грани инфаркта… и еще это позвякивание льда в воде. Он что, пьет? От него пахло спиртным, когда он вернулся в спальню?

— Не знаю. Я с ним не целовалась. Впрочем, пьяницей он не был. Когда там ночуют гости, на ночном столике всегда стоит графин с ледяной водой.

— Он обычно пил воду после того как ставил тебе пистон?

— Не могу вспомнить. Столько времени прошло.

— Ну же, постарайся.

Бет поразмыслила.

— Конечно. Все пьют. Кажется, я припоминаю: после хорошего пистона хочется пить.

Бойс мысленно воспроизвел запись.

— А по звуку не скажешь, что он пьет. Не слышно, как он глотает. Слышно позвякивание льда и аханье. Звук такой, будто он что-то погружает в воду.

— Неужели свой…

— Вот это джентльмен.

— Мы имеем дело не с джентльменом. Может, с офицером, но только не с джентльменом.

— В те давние времена, когда у вас с Богом Войны были полноценные супружеские отношения, выражалось ли его обычное поведение после соития в том, что он вставал и окунал свою сосиску в кувшин с водой?

— Что-то я такого не припомню.

— Так почему же он делает это здесь?

— Может, больно было, — чуть ревниво предположила Бет. — Может, началось раздражение. Натёр, наверно.

— Ну что ж, завтра, когда она будет давать показания, сделай, пожалуйста, акцент на воде со льдом. Как бы тебе ни было неловко. Зачем президент окунул пипиську в вашу воду, мисс Ван Анка? Зачем? Зачем?

— Уже сгораю от нетерпения, — недовольно сказала Бет.

— Задавай этот вопрос, пока не добьешься ответа. Ставь этот фрагмент записи до тех пор, пока Бабетта не будет окончательно раздавлена. Это и есть ключ.

* * *

— Защита вызывает Бабетту Ван Анку.

Бабетта пришла давать показания в черном брючном костюме и больших темных очках «Джеки О», которые ее попросили снять.

Судья Голландец распорядился, чтобы ее привели к присяге. Бабетта сказала, что ей нужно посоветоваться со своим адвокатом, мистером Крадманом. Судья Голландец дал Крадману знак подойти. Коротышке Крадману пришлось стоять перед судейским местом на цыпочках. Судья Голландец покачал головой, а потом дал никчемному адвокату знак забиться в свой угол и помалкивать.

Судья сообщил Бабетте, что она по-прежнему находится под присягой, принесенной перед прошлым допросом, однако «повторная присяга не является нарушением процедурных правил».

Согласно рейтингам, обнародованным впоследствии, состязание между Бет и Бабеттой стало самым популярным эпизодом процесса тысячелетия. В это время у телевизоров собрались полтора миллиарда человек. Вновь сказались больными пилоты пассажирских самолетов, были отложены не самые срочные хирургические операции. Был отложен даже спуск на воду новейшего американского авианосца «Том Клэнси», в оправдание чего приводились мнимые технические причины. Пропустить это не хотел никто.

В том числе и Бойс, но в то утро он не сидел на своем обычном наблюдательном пункте — заднем сиденье машины Бет, в подвале здания суда, под пристальными взглядами взбешенных агентов Секретной службы.

* * *

Военно-морской госпиталь в Бетесде — это старинное побеленное каменное здание неподалеку от Висконсин-авеню, рядом с северной границей округа Колумбия. Именно сюда «Морской пехотинец один», президентский вертолет, доставляет президентов на ежегодное обследование, после которого всему миру становятся известны самые интимные подробности состояния их здоровья. Как раз после одного из таких визитов, в конце семидесятых годов, флотские врачи соизволили объявить, что президент Соединенных Штатов страдает геморроем в тяжелой форме. Высококвалифицированные врачи Военно-морского флота Соединенных Штатов стоят на страже здоровья своих главнокомандующих.

Среди старых знакомых Бойса были люди, достигшие подлинного профессионализма в области изменения внешности и в области изготовления фальшивых документов. Так что в то утро, когда сто семьдесят восемь миллионов американцев сидели, как приклеенные, у телевизоров, наблюдая за поединком двух амазонок на процессе тысячелетия, Бойс Бейлор — с усами, в очках, парике и мундире вице-адмирала медицинской службы Военно-морского флота США — уверенным шагом вошел в главные ворота, предъявил часовым, солдатам морской пехоты, удостоверение личности с жетоном и направился дальше. Отыскав мужской туалет, он зашел в кабинку, где достал из своего портфеля планшет для истории болезни, белый больничный халат и стетоскоп. Потом придирчиво посмотрелся в зеркало. Человек, подвергавшийся самым страшным оскорблениям, стал похож на самого уважаемого человека в Америке. Любуясь своим новым обликом, Бойс испытывал захватывающее ощущение. Он молодцевато отдал себе честь, глубоко вздохнул и вышел за дверь.

Бойс защищал достаточное количество врачей, обвинявшихся в преступной небрежности, чтобы разбираться в элементарном медицинском жаргоне, но для пущей верности он вызубрил несколько специальных словечек, имеющих отношение к травмам и коматозному состоянию, например, «неподвижные и расширенные» и «рефлекс Бабинского».

Подойдя к посту дежурных медсестер, он вежливо, но твердо попросил объяснить, где находится палата доктора Грейсона.

Когда сестра, лейтенант, подняла голову и увидела три адмиральских звезды, она показала важному с виду начальнику дорогу, не забыв при этом о почтительном обращении «сэр». Бойс любезно кивнул.

У входа в палату стоял часовой, солдат морской пехоты, но морские пехотинцы с незапамятных времен приучены так энергично отдавать честь адмиралам, что доводят себя до состояния, близкого к сотрясению мозга.

— Сэр!

— Вольно, солдат, — проворчал Бойс снисходительным тоном, приличествующим, по его мнению, большому начальству. Потом подумал, не следовало ли ему рявкнуть: «Как стоите, капрал!»

Доктор Грейсон лежал на койке, приподнятой под углом в сорок пять градусов. От него и к нему тянулись неизменные больничные трубки. Гудела и щелкала аппаратура жизнеобеспечения.

В палате дежурила сестра — хорошенькая, рыжеволосая.

— Адмирал? — сказала она, явно удивившись при виде незнакомого лица.

— Вольно, сестра. Адмирал Куигли из Главвоенмормедкома. — Что бы это ни значило, название звучало внушительно. Он добавил: — Норфолк.

От этого величественного набора звуков у сестры расширились глаза.

— Так точно, сэр.

— Начальник оперативного отдела морского штаба просил меня заглянуть к капитану Грейсону.

— Так точно, сэр.

— Как у него дела?

Из заметки в газете трехдневной давности Бойс узнал, что капитан Грейсон уже вышел из посттравматической комы.

— Основные показатели состояния стабилизировались, сэр. По-видимому, после введения медрола спал отек мозга.

— Гм, — хмыкнул Бойс, явно довольный. — Это обычно помогает. А как у него насчет Бабинского?

— Симптомы повреждения мозга отсутствуют, сэр.

Бойс наклонился поближе к ней, чтобы перейти на шепот. От нее очень приятно пахло.

— Как у него дела в психологическом смысле?

— По-видимому, он подавлен, сэр.

— Гм-гм. — Бойс понимающе кивнул. — Будьте любезны, оставьте нас одних.

— Сэр.

Она удалилась. Бойс подошел к больному и сел.

— Ну, с добрым утром, капитан, — сердечно приветствовал его Бойс. — А вы выглядите годным к флотской службе.

Капитан Грейсон ничего не ответил. Если он и выглядел готовым к какой-либо службе, то разве что к заупокойной. Дело было не в повреждениях, полученных в автокатастрофе. Бойс это видел. Возможно, больной поправлялся, но воля его была сломлена. Взгляд был безжизненным от страдания.

— Вы что, не следите за грандиозным процессом, капитан? Миссис Макманн сейчас ведет перекрестный допрос актрисы мисс Ван Анки.

Капитан Грейсон повернул голову и посмотрел на Бойса. Веки задрожали. Он внимательно вгляделся в лицо Бойса. Потом перевел взгляд на адмиральские звезды на погонах — и снова на лицо. Недоверчиво прищурился.

— Вы узнаёте меня, да, капитан?

Судя по выражению лица, капитан успокоился. Впечатление было такое, точно, стоя на мостике корабля после жестокого сражения, он только что получил сообщение о том, что повреждение, нанесенное торпедой, устранено и, возможно, судно все-таки не пойдет ко дну.

— Прошу прощения за мундир, — сказал Бойс. — Без него я бы не смог пройти мимо морских пехотинцев. Я знаю, как много этот мундир для вас значит. Кажется, я знаю и то, как много для вас значит служба президента Макманна во флоте.

На миг в глазах вновь отразилось страдание.

— Может, посмотрим, капитан? Последим за процессом вместе?

Казалось, капитана Грейсона хватил удар и он — на минуту — перестал дышать.

Умоляю, подумал Бойс, не давайте аппаратуре издавать писк.

Наконец капитан Грейсон кивнул. Бойс встал и включил телевизор.