Пеппер обливалась потом. Ей нужно было написать проект решения суда, а поскольку решение это провозглашало право преступников предъявлять претензии производителям оружия в случае, если таковое дает сбой в момент совершения преступления, ему следовало быть аргументированным. И даже более чем.

Клерк Пеппер, Сандовал, вызвался написать этот проект за нее. Некоторые судьи поручают своим клеркам сочинение большей части «черновых вариантов» такого рода документов, однако Пеппер решила проделать всю работу самостоятельно, даже если на нее придется потратить несколько ночей. Проблем с прессой ей хватало и без появления в какой-нибудь «Вашингтон пост» разухабистой статейки о том, как судья Картрайт сваливает всю тяжелую работу на своих клерков. В осмотрительности и лояльности Сандовала она не сомневалась, однако клерки — народ падкий до сплетен, обзаведшийся ныне обыкновением болтать с пишущей братией, а иногда даже сочинять собственные книги о том, что им довелось увидеть и услышать.

После десяти вечера, когда то, что обещало стать содержанием второй ее бессонной ночи, начало обретать ясную форму, Пеппер еще сидела в своем кабинете, стараясь придумать, как придать решению по делу Суэйла сходство с чем-то таким, что Моисей мог бы принести с горы Синай заодно с заповедями. В дверь постучали, вошел судья Исигуро Майк Харо.

— Заняты? — спросил он.

Задавать такой вопрос человеку, который после десяти вечера все еще сидит, горестно вперяясь в экран компьютера, в своем рабочем кабинете, и вид при этом имеет самый непрезентабельный, по меньшей мере странно.

— Да вроде того. Тружусь над решением по «Суэйлу», — ответила Пеппер. — Я давно уже не…

— Я, собственно, потому и зашел.

— Да? Как это?

— Подумал, что вам не помешает помощь.

На взгляд Пеппер, эти слова Харо представляли собой нечто среднее между нарушением правил хорошего тона и прямым оскорблением. Будучи новичком в Верховном суде, она тем не менее знала, что у судей не принято предлагать друг другу помощь в написании проектов решений.

— Думаю, что я справлюсь. Но за предложение спасибо.

Судья Харо стоял посреди ее кабинета, неловко переминаясь с ноги на ногу. Ему уже перевалило за сорок, однако выглядел он лет на десять моложе и обычно хранил на лице выражение отчасти презрительное, извещавшее всех, что мир не вполне удовлетворяет его высоким критериям.

— Мне понравилось, как вы приложили на совещании Сантамарию, — сказал он. — Напыщенный мерзавец.

Сколь ни жаждала Пеппер одобрения коллег, предложение объединиться на почве ненависти к кому-то из них показалось ей далеко не лучшим началом товарищеских отношений.

— Не следовало мне так распускать язык, — сказала она. — Я уже послала ему письменное извинение.

И она мысленно сказала себе: сделай это сразу после ухода Харо.

— Вам перед ним извиняться не за что, — сказал Харо. — Особенно после того, что наговорил о вас он. И не только в прессе.

И теперь ей следует спросить: «Что именно?» — так?

— Вы меня простите, мне еще нужно поработать.

— Вы любите вино?

— Да, пожалуй. Но не сейчас. — И что-то заставило ее добавить: — И вообще, я предпочитаю пиво.

— У меня погреб на восемь тысяч бутылок.

— Похоже, погреб у вас не маленький.

— Это да. Возможно, я как-нибудь покажу его вам.

Харо развернулся, направился к двери. И уже на ходу сказал:

— Кстати, «Мортимер» ключом к «Суэйлу» считать не следует. Впрочем, я позабочусь об этом, когда вы разошлете нам проект решения.

Пеппер, недолгое время погадав, не попытаться ли ей отыскать женщину, которая вылила вино прежнего мужа в канализацию и заменила его виноградным соком, возвратилась в свои авгиевы конюшни.

Под вечер следующего дня она закончила проект и разослала его коллегам на предмет оценки и комментариев, после чего сразу же ощутила себя студенткой, надеющейся, что ее курсовая вернется к ней с проставленной вверху первой страницы красной отметкой «5».

Несколько дней спустя, войдя с утра пораньше в «ВерхоНет», защищенную внутреннюю сеть Верховного суда, Пеппер обнаружила в своем почтовом ящике мнения коллег. Отметок ей, разумеется, никто не выставлял, зато комментариев было хоть пруд пруди. Один из них имел вид приписки: «Хорошо — ДХ». Председатель суда Деклан Хардвизер склонностью к комплиментам не славился, поэтому Пеппер даже замурлыкала от удовольствия. Впрочем, продлилось оно не долго. На следующей странице Хардвизер вычеркнул строку, в которой она использовала техасскую фразу «одурел, как корова на искусственной травке» — в таком деле, как «Суэйл», вполне, по представлениям Пеппер, уместную, — и приписал сбоку «Давайте попробуем придерживаться достойного тона». Упс!

Добравшись же до центральной части своей аргументации, в которой цитировалось решение по делу «Мортимер против „Водозаборников Великих озер“», Пеппер обнаружила, что там вычеркнута каждая строка — собственно говоря, вся страница. На полях было приписано: «„Мортимер“ — гнилая ветка, см. приложение. ИХ». Приложение состояло из двенадцати страниц, на которых судья Харо, по сути дела, переписал ее проект решения от начала и до конца. Его вариант был основан на решении по делу «Козинко против компании „Миксмастер“», в котором, как витиевато объяснял судья Харо, «Верховный суд штата Южная Дакота совершенно справедливо указал, что ответственность не может автоматически сниматься на основе in quem pro tanto лишь потому, что блендер использовался для изготовления метамфетамина, то есть запрещенного на федеральном уровне психотропного препарата».

Пеппер перечитала эти страницы несколько раз, свирепея с каждым все больше, однако в конце концов вынуждена была признать, что аргументация Харо, увы, основательнее, чем ее. Тем не менее она напечатала вверху приложения «ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЖОПУ», закрыла файл и, дабы поостыть, отправилась в спортивный зал. Вернувшись же назад, она снова открыла файл, стерла «ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЖОПУ», напечатала «Да, вы правы — спасибо», закрыла файл, отослала его секретарю суда и пошла, чтобы всласть выплакаться, домой — лишь для того, чтобы обнаружить в почтовом ящике вызов в суд по возбужденному Бадди делу о нарушении условий договора. И впрямь, быть членом Верховного суда — хорошо и приятно. Впрочем, лучшее еще ждало ее впереди.

Решение по делу «Суэйл» суд должен был огласить в пятницу. Во вторник утром Вашингтон, пробудившись, обнаружил в «Вашингтон таймс» сенсационное сообщение:

Как ожидается, в пятницу Верховный суд примет решение в пользу грабителя банка, который судится с производителем использованного им для совершения преступления пистолета, требуя компенсации за то, что пистолет дал осечку, когда названный грабитель попытался застрелить явившегося, чтобы арестовать его, в банк полицейского.

Согласно нашему источнику в суде, судьи проголосовали в пользу истца, некоего Джимми Джеймса Суэйла, профессионального преступника, отбывающего в настоящее время 25-летний срок заключения в федеральной тюрьме — 5 – за, 4 – против, — причем решающий голос принадлежал только что вошедшей в состав высокого суда бывшей телевизионной знаменитости Пеппер Картрайт. Судья Картрайт, как отмечает наш источник, сделала «уже разделенный на два лагеря суд еще более антиподным».

Последнее слово означает «диаметрально противоположный».

Произошедшая утечка информации выглядела просто-напросто немыслимой даже по меркам Вашингтона, округ Колумбия, города, в котором практически все, за вычетом кодовой последовательности, которая используется для запуска ядерных ракет, привычным образом попадает на первые страницы газет. Клерк Пеппер, Сандовал, уведомил ее о случившемся, позвонив ей на дом еще до семи утра. Час спустя в дверь Пеппер постучали двое судебных маршалов, объявивших, что они получили указание «обеспечить вашу безопасность, мэм. Приказ председателя суда».

Ко времени, когда она добралась до мраморного дворца, Председатель Верховного суда Хардвизер уже разослал по «ВерхоНет» электронное обращение к судьям, в котором выражал сожаление об утечке, извинялся «от имени всего суда» перед судьей Картрайт, объявлял, что начинает внутреннее расследование, и даже намекал на возможность привлечения к таковому ФБР. Последнее пришлось некоторым из судей сильно не по душе, что и породило ряд гневных откликов, направленных ими в «С-блог», как именовался внутренний судейский чат.

«Я вынужден особо подчеркнуть мое возмущение намеком на то, что мой офис может иметь какое-либо отношение к этой вопиющей истории, и отказываюсь от какого бы то ни было участия в расследовании. Обстоятельное письмо с выражением моего негодования не заставит себя ждать. СС» (Сильвио Сантамария).

«Сколь ни прискорбен этот эпизод, я нахожу еще более оскорбительным то, что всех нас, не обинуясь, обращают в подозреваемых. Куда подевалось право на равную защиту законом? РР» (Рут Рихтер).

«Почему бы вам просто не установить в Большом зале детектор лжи? ИХ» (Исигуро Харо).

«Quis custodiet… вздох. МГ» (Мо Готбаум).

«Прошу вас — давайте все сделаем по глубокому вздоху и успокоимся. ПП» (Пэги Плимптон).

Читая эти послания, Пеппер лишь поражалась тому, что большинство ее коллег, похоже, прогневала не утечка информации, а возможность оказаться под следствием.

Между тем за стенами суда поднялся вой: все как один требовали оторвать голову не окопавшемуся в суде стукачу, — но ей, Пеппер. Газетная статейка привела к тому, что предметом всеобщей ненависти стала именно она, а не другие четверо судей, проголосовавших заодно с ней. И блогосфера, и эфир уже начинали плавиться от накала страстей. К полудню раздались первые призывы «Картрайт в отставку», а перед зданием суда собралась толпа. Следом было объявлено, что толпа эта простоит здесь, паля свечи, всю ночь.

В самый разгар этой бури секретарша сообщила Пеппер, что ее требует к телефону дедушка. Вот этого она боялась пуще всего. Она даже послала ему и Хуаните билеты на полет бизнес-классом в Канкун, Мексика, и обратно, и оплатила для них номер в роскошном отеле (с казино — Джи-Джи любил поиграть), и все только ради того, чтобы убрать его из страны ко времени, когда «Суэйл» попадет в заголовки газет и выпуски новостей. Если бы удача улыбнулась ей хоть немного, в тот миг, когда Си-эн-эн сообщила бы о решении суда, дед уже сидел бы в казино. И вот, пожалуйста.

— Привет, Джи-Джи, — сказал она.

— Это правда? — спросил он.

Пеппер вздохнула:

— Да.

Последовало долгое молчание, не предварившееся даже обычным пффтт.

— Ты позвонил, чтобы ничего мне не сказать? — спросила Пеппер. — Может, проклянешь меня — и дело с концом?

— Я просто-напросто не понимаю, как ты могла… — отозвался Джи-Джи. — Этот сучий потрох мог целиться и в меня.

— Знаю. Однако существует такое дело, называется «Козинко против „Миксмастер“», и в нем… — Она произносила это без какого-либо воодушевления.

— Ты нам поэтому билеты послала?

Пеппер набрала в грудь воздуху, чтобы соврать, да ничего у нее не получилось, и воздух вернулся в атмосферу не загрязненным ложью.

— Угу, — ответила она.

Снова долгое молчание, затем:

— Я знаю, всякий, кто попадает в Вашингтон, рано или поздно сбивается с пути. Но я не думал, что с тобой это случится так скоро.

— Это сложное дело, Джи-Джи. Суд Второго округа постановил, что…

Пффтт.

— Нет, Пеппер. Оно совсем не сложное.

Молчание. Пеппер не могла придумать, что сказать.

— Наверное, мне пора положить трубку.

И положил.

Сильно посуровевший после вчерашней утренней новости Хейден Корк только что получил свежую информацию от представителя Белого дома по связям с конгрессом. Сенату предстояло вот-вот проголосовать за ограничивающую срок президентства поправку семьюдесятью семью голосами против двадцати трех.

— По-видимому, «Суэйл» оказался последней каплей, — доложил он президенту.

Грейдона Кленнденнинна пришлось срочно сорвать с очередных суливших немалые барыши переговоров: он убеждал Россию оснастить ее службы безопасности американскими электрошоковыми пистолетами «Тейзер», способными принести немалую пользу в деле умиротворения чересчур норовистых граждан, коих в Москве за последнее время развелось слишком много.

— Если мы будем и дальше мотать его таким образом на самолетах по часовым поясам, — сказал президенту Хейден, — он может и помереть.

Впрочем, появившийся в Овальном кабинете Кленнденнинн выглядел бодрым, готовым положить всю свою мудрость и авторитетность на алтарь разрешения очередного президентского кризиса.

— Я вообще не уверен, что мы имеем дело с кризисом, — сказал Грейдон, опуская на столик фарфоровую чашку с кофе. — У меня успело сложиться впечатление, что вы не хотели снова идти на выборы.

— Не хотел, — мрачно ответил президент.

— Так в чем же загвоздка?

— В том, что теперь мне придется на них пойти. Чтобы показать этим людям, какого я мнения об их безобразной поправке.

— Но почему вы не можете просто-напросто официально осудить их действия, да на том и закончить?

— Я только и делаю, что осуждаю действия конгресса. Если я не стану баллотироваться на второй срок, все решат, что я испугался и сдался. А я этого не хочу. Потому что это неправда.

— Ладно. В таком случае, баллотируйтесь.

— Грейдон, — сказал президент, — перестаньте изображать тупицу. Я не хочу баллотироваться. Все, что я пытался сделать, основывалось на том, что я занимаю мой пост всего на один срок. Теперь же это стало вопросом принципа.

Сколько раз слышал Грейдон на протяжении своей жизни это заезженное торжественное заявление.

— Ну так не баллотируйтесь, — не без легкого раздражения посоветовал он.

— Хейден, — сказал президент, — вы не могли бы позвонить в Эндрюс и попросить заправить топливом самолет, на котором мистер Кленнденнинн возвратится в Москву?

— Дональд, — сказал Грейдон, — бывают времена, в которые лидеру приходится выбирать…

— Если вы вознамерились прочитать мне еще одну из ваших лекций на тему «как поступил бы Уинстон», — сказал президент, — так я ее слушать не желаю. Я нынче не в том настроении, чтобы упиваться мудростью Черчилля, большое спасибо.

— …нечто промежуточное между несъедобным и ядовитым. Ну хорошо. Эта поправка — оскорбление, пощечина, нанесенная вам шайкой своекорыстных прохвостов. Но что же тут нового? Вы воевали с конгрессом с самого первого дня. А по сути дела я могу сказать лишь одно — вы совершенно правы. Если вы не пойдете теперь на второй срок, это будет выглядеть… трусостью. Вы просто-напросто признаете себя побежденным.

— То есть куда ни кинь, везде клин. Так?

— Ничего не попишешь, — подтвердил Грейдон. — Послушайте, если у вас воротит с души от перспективы застрять здесь на второй срок, так я бы на вашем месте на этот счет не волновался. Мой-то голос вы получите наверняка. Однако, добираясь сюда от Эндрюса, я что-то не заметил народных толп, скандировавших: «Еще четыре года». Что там у нас с популярностью, Хейден?

— Ниже тридцати, — ответил Хейден. — Картрайт дала нам определенный прирост, однако «Суэйл» его уничтожил.

— И как только суд мог проголосовать за этого… А, ладно.

Грейдон вздохнул:

— Верховный суд почти всегда чреват разочарованиями. Помните, что ответил Трумэн на вопрос о том, пришлось ли ему столкнуться с разочарованиями? «Да, и оба заседают в Верховном суде». Ну хорошо. Что сделано, то сделано. Суть в том, сэр, что, на мой взгляд, вы можете спокойно пойти на перевыборы и уверенно рассчитывать на то, что встретите следующее 21 января на веранде вашего дома в Вапа… как бы ни произносилось название этого города.

— Январи в Вапаконете слишком холодны для сидения на веранде, — сказал президент, — но в остальном вы совершенно правы. Что же, нас ожидает чертовски странная избирательная кампания.

На следующий день сенат семьюдесятью восемью голосами против двадцати двух одобрил Поправку об ограничении срока президентского правления. Теперь, пройдя через палату представителей и сенат, она поступила на ратификацию штатами. На то, чтобы получить согласие трех четвертей законодательных собраний штатов, уходило, как правило, время достаточно долгое. Для ратификации поправки об ограничении президентства двумя сроками потребовалось четыре года (с 1947 по 1951); с другой стороны, возраст, дающий право голоса, был понижен до восемнадцати лет (во время вьетнамской войны) всего за сто дней. Пандитариат предсказал, что, вследствие непопулярности президента Вандердампа, данная поправка имеет все шансы на быструю ратификацию. Было также с уверенностью предречено, что на следующие выборы Вандердамп не пойдет. Человек он, быть может, и политически безграмотный, заявили мудрецы, но не дурак и искать новых унижений не станет. Отбудет первый срок и, поджав хвост, улепетнет в свою Вапакакенетам.

А затем на экранах телевизоров появился редкий гость — торжественноликий Хейден Корк, объявивший, что в скором времени президент обратится к нации из Овального кабинета.