Во вторник утром — сенатор Декстер Митчелл уже сидел в своем кабинете на Капитолийском холме — на его столе затренькал телефон. Звонил Грейдон Кленнденнинн, самый главный из президентских мандаринов.

Эти двое хорошо знали — и плохо переваривали — друг друга. Грейдон именовал Митчелла (в частных разговорах) «зазнавшейся посредственностью». Декстер именовал Грейдона (в публичных выступлениях) «невыносимым, получающим непомерное жалованье эгоманьяком». Крупицы истины присутствовали в обеих формулировках.

Этот телефонный звонок был чем-то вроде совещания на поле близящейся битвы, в ходе которого представители двух замерших одна против другой армий обсуждают размеры взяток, способных предотвратить кровавую резню, — и условия их дачи.

— Итак, — произнес Грейдон Кленнденнинн, — habemus papam.

Он всегда с большим удовольствием тыкал Митчеллу в нос свое знание разного рода премудростей.

— Я не учился в закрытой школе, Грейдон. Попробуйте изъясняться на английском.

— Это слова, которыми в Ватикане извещают об избрании нового папы, — сообщил Грейдон и зевнул — он еще не пришел в себя после перелета через несколько часовых поясов. — У нас обозначился новый кандидат. И я счел необходимым сообщить вам об этом — отсюда и мой телефонный визит вежливости.

— Ладно, — отозвался Декстер и, взяв со стола карандаш, пододвинул к себе по старой, еще прокурорских его времен, привычке большой блокнот. — Выкладывайте.

— Я намереваюсь сказать вам кое-что без околичностей и предвзятости, — сообщил Кленнденнинн. — Вы не против?

— Давайте, — ответил Митчелл, поняв, что услышит сейчас нечто любопытное.

— Вы почти наверняка сообразите, что имя это было названо не мной.

«Старый лис», — подумал Декстер.

— Тем не менее, — продолжал Кленнденнинн, — я дал президенту слово, что сделаю все возможное, чтобы наша кандидатура была одобрена. И я намерен сделать именно все.

— Хорошо, Грейдон. Я понял. Вы поддерживаете вашего кандидата на тысячу процентов. Кто он? Быстрая Вода?

— Нет. Картрайт.

Мысли Декстера Митчелла припустились наперегонки. Кажется, в шестом судебном округе был какой-то Картрайт…

— Судья Пеппер Картрайт, — прибавил Грейдон.

— Вы сказали: Пеппер Картрайт?

— Да.

— Пеппер Картрайт.

— Да.

— Телевизионный судья?

— Она самая.

Декстер Митчелл склонился над столом и помассировал еще мягкую после утренней инъекции ботокса кожу лба.

— Какого черта, Грейдон? Вы шутите, что ли?

— Нисколько. Президент считает, и, должен сказать, я с ним согласен, что обсуждение последних двух кандидатов было обращено благодаря вам в нелепый спектакль. Поэтому он избирает новую тактику, и, надо отдать ему должное, ход он нашел весьма неординарный. Вам это слово знакомо?

— Мы провели доскональные, честные слушания. Не я виноват в том, что…

— Давайте обойдемся без словесных прикрас, хорошо? Он направил к вам двух достойных мужей, двух львов судебной системы. Людей выдающихся, честных, проверенных. С репутациями — пальчики оближешь. А вы устроили подобие салемского судилища над ведьмами.

В моменты особенно напряженные Декстер Митчелл разражался крайне неприятным смешком. Чередой высоких, коротких звуков, чем-то вроде кудахтанья. Кто-то из слышавших этот смешок сказал, что он смахивает на звуки, испускаемые насильно кормимым гусем. В ходе телевизионных президентских дебатов Митчелл пару раз издал его, заставив не одного зрителя задуматься о том, охота ли ему в течение четырех лет слышать этот звук исходящим из Белого дома.

— Это — а-а-ак! — абсурд!

— Помилуйте. Ваше замечание неуместно.

«Неуместность» была для Грейдона Кленнденнинна худшим из преступлений, достойных смертного приговора.

— Мне жаль, что у вас и у президента сложилось подобное мнение. Я с ним согласиться не могу. Позвольте мне указать, что…

Но Кленнденнинну отнюдь не улыбалось выслушивать продлинновенные разглагольствования Декстера Митчелла.

— Вы смотрели ее шоу? — спросил он.

— Что? Нет, — солгал Декстер.

— А стоило бы. Похоже, все прочие жители Америки его смотрят. Она очень популярна. Этакий высокий, холодный бокал текилы. Да. И родом из Техаса. Ее дед был там шерифом.

— Да будь он хоть Сэмом Хьюстоном. Это неприемлемо. Это оскорбление. Это балаган. Это…

— Неприемлемо? — самым деревянным своим тоном переспросил Кленнденнинн. — Для кого?

— Для сената Соединенных Штатов!

— Знаете, прежде чем высказываться от имени всего сената Соединенных Штатов, вам следовало бы потратить минут пять на то, чтобы обдумать, как прореагирует на эту кандидатуру страна. Нам почему-то кажется, что она примет сторону судьи Картрайт. Если не верите, поинтересуйтесь ее рейтингами. Ну ладно. Визит вежливости закончен. Хорошего вам дня, сенатор. Мне всегда приятно бывает поговорить с вами.

— Минутку. Минутку. Я все понял. Вы затеяли что-то вроде вендетты?

— Ну, прошу вас, сенатор. Позвольте мне сообщить вам один элементарный факт, относящийся к человеку, которого вы и ваши досточтимые коллеги прозвали Доном Вето. Дональд Вандердамп — не сицилиец. Он родом из штата Огайо. Приятный, не так чтобы очень сложный человек, родившийся в городе — мне никогда не удавалось правильно выговорить его название — Вапаконета. В Вапаконете выросли два мальчика. Один обладал математическими способностями и стал первым ступившим на поверхность Луны человеком. Другой был президентом студенческого совета, а впоследствии стал президентом Соединенных Штатов. Впрочем, если вам нравится думать об этом как о вендетте, почему бы и нет? Вы имеете полное право добавить в ваше жаркое немного чеснока.

— Ладно, — сказал Декстер, — тогда скажите вашему Дону Вето, что однажды он проснется и увидит в своей постели отрезанную лошадиную голову.

— Угрозы, сенатор? Хорошо, если вам угодно играть по таким правилам, как насчет вашего трогательного визита в Овальный кабинет, — помните, как вы умоляли президента сделать вас членом суда? Он об этом никому не рассказывал. Пока.

— К вашему сведению, я не «умолял», а назвал ему шесть совершенно неопровержимых причин, которые обращают меня в разумный, логичный выбор кандидата на эту должность.

— Он заснул, не дослушав четвертой. Всего хорошего, сенатор. Увидимся на поле чести.