Деклан Хардвизер — сорокадевятилетний, то есть второй по молодости лет Председатель Верховного суда за всю его историю, и самый могущественный человек страны (так, во всяком случае, принято говорить) — застрял в уличной пробке.
Настроения его, испортившегося еще несколько месяцев назад, когда жена объявила, что уходит к другой женщине — к Дорин, вышедшей из армии США в отставку в чине полковника, — это ничуть не улучшило.
Всего за неделю до того, как взорвалась — во время семейного завтрака — эта бомба, Председатель Верховного суда Хардвизер проголосовал за легализацию в Америке однополых браков и голос его оказался решающим. А жена Хардвизера, Тони (Антуанетта, если полностью), сообщила ему, что после развода с ним она и Дорин поженятся.
— И я хочу от всей души поблагодарить тебя за это, Ди, — без тени иронии добавила она.
Теперь Тони уже ушла, унеся с собой (если так можно выразиться) особняк в Маклине, что под Вашингтоном, два из трех дорогих немецких автомобилей, очень дорогой летний дом в штате Мэн и банковский счет — собственно, все это и принадлежало ей, богатой наследнице. Дед Тони поставил большую часть бетона, пошедшего на строительство шоссе, которое связывает Чикаго с Милуоки.
Упаковав личные вещи, Председатель Верховного суда Хардвизер посидел в прежнем своем кабинете над почти пустой уже бутылкой виски, размышляя о том, не попытаться ли ему отсудить у жены половину ее денег. Закон, насколько он знал, давал ему такое право. И Хардвизер погрузился в приятные фантазии: как он замораживает ее счета, как договаривается с тайной полицией и та бросает Тони в тюрьму.
Однако чем больше он думал об этом, тем отчетливее понимал: скандальный развод приведет только к тому, что всеобщее внимание (будь оно проклято) так и останется прикованным к нему. А он и сейчас уже не решался включать по ночам телевизор, опасаясь нарваться на очередное ток-шоу для недоумков, ведущий которого обращает его в мишень для издевательских шуточек.
Деклан Хардвизер взглянул в окно машины на реку Потомак. Мутные воды ее текли быстрее, чем двигался его автомобиль. Побаливало сердце. Он укорил себя: «Пора бы тебе уже завязать с ночной выпивкой. Да и с дневной тоже».
Хардвизер знал — то, что он начал таскать с собой пузырьки с жидкостью для полоскания рта, это дурной знак. Удалось ли ему обмануть всеобщую утешительницу, судью Плимптон, объяснением, что мятная свежесть его дыхания вызвана-де «проблемой с деснами», которым требуются частые полоскания? Судя по выражению ее лица, нет, не удалось. Ведь не потому же она так тепло обняла его и сказала: «Вы же знаете, как мы любим вас, Дек», что прониклась сочувствием к бедненьким деснам.
Машина все еще ползла по мосту Теодора Рузвельта. Если повезет, он опоздает на рейс.
Хардвизеру предстояло произнести в Сент-Поле речь о лютеранском праве. Согласие на это он дал еще до катастрофического объявления Тони. О том, чтобы отменить выступление, не могло быть и речи. Хуже того, — Хардвизер с силой потер лоб, — он согласился ответить после выступления на вопросы. А это означает, что придется иметь дело с журналистами. Пока ему удавалось ограничивать свое общение с их ублюдочной сворой улыбками и приветственным помахиванием ладонью — по дороге от двери дома к машине: «Привет, здравствуйте, доброе утро, очень рад вас видеть, очень…» — а они тем временем вопили: «Вы не передумали насчет геевских браков, шеф?» Га-га-га. И ведь на лужайке перед его домом встали становищем не только журналисты. На ней только что не поселились и любители попротестовать, у которых, судя по тому, с каким рвением они размахивали, завидев его, плакатами, имелся явственный преизбыток свободного времени.
ХАРДВИЗЕР — ЖНИ, ЧТО ПОСЕЯЛ!
ХАРДВИЗЕР, ТЫ САМ СЕБЯ ОСУДИЛ!
ГОРЕТЬ ТЕБЕ В АДУ ДЛЯ ПЕДОВ, ХАРДВИЗЕР!
Завибрировал сотовый. Тони. Текстовое сообщение.
«Ты не мог бы покинуть дом до конца нед.? Риелтор хочет устр. день откр. дверей. Надеюсь, ты ОК. Люблю, Т.».
Среда, еще и десяти утра нет, а самому могущественному человеку страны уже хочется клюкнуть. Просто не терпится. Может, проглотить все, что есть в пузырьке листерина? Жидкость для полоскания рта должна же содержать спирт, верно?
Телефон завибрировал снова. На сей раз звонок. От Мерца, его секретаря, известившего шефа о том, что в сегодняшней «Вашингтон таймс» напечатано интервью с судьей Сильвио Сантамарией, в котором он называет голосование председателя Верховного суда по делу «Фантодс против Атли» (тому самому, насчет геевских браков) «позорным». Мерц немного поколебался, но все же зачитал своему шефу следовавшее за этими словами замечание Сантамарии о том, что судье Хардвизеру «стоит подумать, не сменить ли ему черную мантию на другую, более уместной расцветки. Голубая была бы в самый раз».
«Спасибо, Сильвио. Вы очень лояльный коллега».
Главная-то беда состояла в том, что единство в Верховном суде даже не ночевало. Треть его членов была назначена президентами консервативными, треть либеральными, а последняя — президентами, устойчивой идеологии не имевшими. И половина судей разочаровала назначивших их президентов: консерваторы голосовали как либералы, либералы — как консерваторы, а тех, что были ни то ни се, мотало справа налево и обратно, точно пьяных водителей. Девять решений из десяти принимались с раскладом голосов, составлявшим пять к четырем.
Когда большинство едва-едва отличается от меньшинства, суд вряд ли можно назвать счастливым — да и страну тоже. Этот суд разделялся так: 5–4, принимая любые решения — о праве на жизнь, о праве на смерть, о контроле над продажей оружия, о смертной казни, школьной молитве, абортах методом частичного рождения, исследованиях стволовых клеток, пытках, свободе слова, безопасности границ, межштатной торговле, авторском праве, иммиграции, фармацевтических патентах, даже о рисунках на стенах зданий. Суд, которому не удалось достичь согласия по вопросу о том, является ли нарушением Первой поправки арест семнадцатилетнего парня, который с помощью распылителя краски разукрасил двух мормонских миссионеров непристойными лозунгами, вряд ли способен прийти к таковому и по вопросам более серьезным.
«В настоящее время не представляется ясным, — отмечала „Таймс“, — способен ли этот суд высказать единое мнение относительно закона всемирного тяготения».
При таких условиях начинают прорываться на поверхность долго перекипавшие под спудом личные конфликты. Некоторые из судей годами почти не разговаривали друг с другом, что создавало на прениях, во время которых судьям полагалось усаживаться вокруг стола, обсуждать дела и голосовать, атмосферу попросту ледяную. Единственный член суда, который разговаривал со всеми остальными, Пэги Плимптон, пыталась как-то растопить лед, но сделать это было трудно. На загородный пикник, который она организовала для судей и членов их семей, явились только двое из них.
Возможно, Верховный суд отражал в этом отношении страну в целом. Исход последних президентских выборов был решен четырьмя голосами выборщиков и 14 тысячами голосов простых избирателей. И в палате представителей, и в сенате разрыв между большинством и меньшинством не превышал размером толщину ломтика нарезанной в колбасном магазине салями. Даже совет управляющих Федеральной резервной системы, как правило не являющийся рассадником раздоров и заглазного злословия, и тот обратился ныне в арену личных выпадов, утечек информации и даже потасовок. Строка Иейтса о том, что все рушится и что основа расшаталась, цитировалась уже столько раз, что стала появляться даже на продаваемых в сувенирных лавках аэропортов магнитиках, которые лепят к дверцам холодильников. Один мудрец высказался в том смысле, что казначейству пора бы уже начать теснить на монетах не «E pluribus unum», а «Каждый за себя». Похоже, теперь привести страну к единству не способны были даже случавшиеся время от времени вылазки террористов. Через день-другой после них все и каждый снова начинали препираться на две излюбленные темы: «кто виноват?» и «кому платить?»
«Голубая, а? Жирный, напыщенный сицилийский пустобрех!» — продолжал кипятиться Хардвизер.
В каждом суде имеется собственная примадонна. В Верховном ею был Сильвио Сантамария — 250 фунтов, смазанные гелем и зачесанные назад угольно-черные волосы, бывший боксер, выпускник иезуитской семинарии, отец тринадцати детей, мальтийский рыцарь, советник Ватикана по международному праву и даже приглашаемый туда время от времени — при рассмотрении дел о канонизации — «адвокат дьявола». И с каким же упоением исполнял он эту роль! На стене кабинета Сантамарии висел гольбейновский портрет сэра Томаса Мора. Собственно, и в его письменных заключениях нередко встречались цитаты из фильма «Человек на все времена». Блестящий, обладавший ядовитым, как сухая химчистка, остроумием, хороший товарищ для тех, кто принадлежал к его лагерю, и человек, к которому лучше не поворачиваться спиной, для всех прочих. Слово «да» Сильвио Сантамария ответом не считал. Он не высказывал несогласия — он бурно противился. Не возражал вам — вцеплялся в вашу глотку. Не придирался к мелочам — вспарывал своей жертве брюхо и чистил, как ниткой, зубы ее кишками. Известны случаи, когда люди, впервые попавшие на прения суда, покидали оные в мокрых штанах, а то и бухались в обморок, услышав его уничижительные вопросы и замечания. Подаваемые в письменном виде особые мнения Сантамарии пресса именовала «испепеляющими» и «жалящими». Писать он любил и, если не был занят изготовлением новых Сантамарий или яростными поношениями современного мира, сочинял книги. Погромные. Заседая в Верховном суде, он опубликовал их пять. Стоит указать названия двух: «Дорога к Содому» и «Верховная самонадеянность. Как суд правит Америкой, и что вы можете сделать, чтобы ему помешать». Он произносил пламенные — и довольно хорошие — речи, по завершении коих его слушатели били копытами в пол или заскакивали на стулья, призывая — требуя! — вновь учредить инквизицию. По зрелом размышлении слова насчет «голубой мантии» удивительными Хардвизеру не показались; хорошо уж и то, что Сильвио не потребовал для председателя суда импичмента или — еще того лучше — повешения, дыбы и четвертования с последующим насаживанием головы на пику.
Шофер Хардвизера, служивший прежде в Секретной службе и бывший приверженцем агрессивного вождения, внезапно выскочил на осевую и в итоге доставил своего хозяина в Даллес точно в срок. Увы.
Служба безопасности аэропорта вывела председателя Верховного суда США на летное поле через особый выход, не потребовав, чтобы он разулся и сдал гель для волос или пузырек с листерином — все-таки положение «самого могущественного человека страны» имеет свои преимущества, даже если ему не удается отобрать у жены все ее денежки и подвергнуть её peine forte et dure. Впрочем, Деклан заметил, что служащие аэропорта стараются не смотреть ему в глаза. Похоже, в последнее время всякий впадал, завидев его, в смущение.
Поматерившись некоторое время наедине с собой и попинав ногами стены, сенатор Декстер Митчелл решил, что не должен терять голову.
Нет, он не станет вопить во все горло о полной непригодности предложенной президентом кандидатки. Напротив. Он покажет всем, что не имеет ничего против того, чтобы телевизионный — господи помилуй! — судья заседал в Верховном суде Соединенных Штатов Америки. Он даже сделает вид, что — как это называется? — «заинтригован» идеей президента.
Президент выступил с весьма интересным предложением. И мне, и комитету не терпится услышать мнения судьи Картрайт по имеющим существеннейшее значение вопросам. Да. Весьма интригующая идея. Интригующая. Да.
Он будет олицетворением благородства и учтивости. Но не снисходительности. Он даже пригласит ее позавтракать с ним в его личной сенатской столовой. Да.
Декстер Митчелл избрал этот отважный курс действий по той простой причине, что его поллстеры сообщили ему неутешительную новость: избиратели штата Коннектикут — да, собственно, и большей части прочих сорока девяти штатов страны — пришли в восторг, узнав, что судья Пеппер Картрайт из «Шестого зала суда» может оказаться в суде Верховном.
Этот недоумок Вандердамп в кои-то веки проделал нечто, порадовавшее народ Америки. Тут следует действовать осторожно. Очень осторожно. Да.
И сенатор Митчелл строго-настрого приказал Черным Всадникам отыскать хоть что-нибудь. Что угодно. Если потребуется, повесьте на ее слабоумного папашу убийство Дж. Ф.К. Впрочем, определенная осторожность не помешает и здесь: один из сенаторов его комитета был избранником штата Техас и проводил кучу времени, летая туда-сюда на личном реактивном самолете преподобного Роско. Да.
В день «ланча вежливости» Декстеру пришла в голову великолепная мысль: встретить Пеппер не в своем кабинете, как оно делалось обычно, но на ступенях парадной лестницы сената, поднимающейся к церемониальному входу в него. Такое вот величие души. Да.
Его служители уведомили о предстоящем широком жесте сенатора журналистов. Роскошный получится материал: ярый враг президента приветствует у парадного подъезда сената его никчемную кандидатку. Декстер просто-напросто видел бегущую внизу телеэкрана строку:
«Красивый, обаятельный, элегантный, великодушный сенатор от штата Коннектикут Митчелл, проявляя редкостную учтивость, приветствует выдвинутую недоумственным президентом Вандердампом абсолютно неприемлемую кандидатку в члены верховного суда…»
Стоя под портиком в ожидании автомобиля, на котором приедет Картрайт, сенатор Декстер Митчелл поджал губы (еще побаливавшие после вчерашней инъекции коллагена) и проделал несколько упражнений гимнастики для губ, репетируя улыбку ценой в тысячу долларов, которую он собирался послать телекамерам.
— Она подъезжает, сенатор, — шепнул ему на ухо помощник.
— Отлично, — с воодушевлением отозвался сенатор. — Жду не дождусь. Весьма и весьма. Да. Да.
Несколько мгновений спустя на крытый пандус сената въехал автомобиль. Но отнюдь не тот, какого ожидал Митчелл, — не черный «линкольн». Вместо него… это еще что?.. Разглаженный ботоксом лоб Декстера пошел морщинами — поблескивающий, вишнево-красный грузовой пикап?
Он еще переваривал несообразность происходившего, а водительская дверца пикапа уже распахнулась, и из машины вылезла… нет, не водитель, но кандидатка в члены Верховного суда Пеппер Картрайт. Во плоти, так сказать. И в какой!
В ушах Декстера загудел внутренний сигнал тревоги — он понял, что у него только что отыграли одно очко, да еще и на ступенях его же собственной лестницы.
Пеппер уже огибала свою машину — пикап. Улыбнись! Фигуру ее — ого, а фигурка-то, офигеть — плотно облекал брючный костюм. К нему прилагались: низка жемчуга на шее, бирюзовые сережки в ушах и ковбойские сапоги на ногах — дорогие, страусовой кожи, с серебряными носками. Она улыбалась камерам, и операторы улыбались ей. Вот она протянула ему руку. Говорит что-то.
— Сенатор Митчелл. Пеппер Картрайт. Считаю за честь познакомиться с вами, сэр.
Скажи что-нибудь! Улыбнись, черт тебя!
— Нет-нет. Честь оказана мне. Ваша честь. А-а-ак! — Декстер ощерился в улыбке маньяка. — Огромное удовольствие. Огромное. Да. Да.
Он принял ее ладонь в свою и попытался переместить Пеппер налево от себя, отгородиться ею от камер, однако она, не выпуская его руки, отшагнула назад и, совершив пируэт, оказалась справа.
Проклятье!
Улыбка Декстера походила теперь на лицевую спазму. Их снимают фотографы, телевидение, а Картрайт держит его с левой от себя стороны, занимает доминирующее положение. И выглядит все так, точно это она пригласила его на встречу. Точно она принимает его.
Продолжай улыбаться!
В мозгу Декстера воцарился сумбур: произошло ли это случайно или она — меньше чем за полминуты — ухитрилась отыграть у него уже два очка?
Скажи что-нибудь!
— Какой у вас… э-э… классный грузовичок, судья, — произнес он, не сводя глаз с орды фотографов и телеоператоров.
Пеппер это замечание проигнорировала. Она улыбнулась своей прелестной улыбкой, и камеры снова застрекотали, точно электрические сверчки.
— Ну что же, войдем внутрь? — сказал Декстер.
— Всенепременно, — ответила она и пошла — впереди него! — будто в свой собственный дом.
Добравшись до кабинета Декстера, они попозировали фотографам и произнесли — в микрофоны — несколько ни к чему не обязывающих фраз.
— Уверен, что выражу — чик-чик-чик-чик — чувства всех членов комитета, — чик-чик-чик-чик-чик — если скажу, что мы с большим нетерпением ожидаем возможности узнать вас получше.
Чик-чик.
— Благодарю вас, господин председатель — чикчикчикчикчикчик. — Я тоже с нетерпением ожидаю возможности узнать всех вас.
Помощники сенатора вытурили представителей национальных средств массовой информации из кабинета, точно стаю кошек и котов, после чего председатель сенатского Комитета по вопросам судоустройства и кандидатка в члены Верховного суда остались наедине, в наступившем внезапно неловком молчании. Положение для Декстера Митчелла непривычное. Обычно ему удавалось заполнять разговорный вакуум, даже если тот занимал пространство поперечником в сто метров.
— Прикажете называть вас «господин председатель»? — поинтересовалась Пеппер.
Очередная попытка захватить инициативу?
— Называйте меня… как вам будет удобнее.
— Как насчет «сенатора»? — улыбнулась Пеппер. — А вы можете называть меня Пеппер, если вас это устроит.
— Отлично. Отлично. Да. Пеппер, — осклабился Декстер. — Чудесное имя. Итак…
— Вы ощущаете некоторую неловкость, сенатор? — спросила Пеппер. — Я вот определенно ощущаю ее.
— Неловкость? Нет. Ни в малой мере. Нет, нет.
— Кстати, мистер Кленнденнинн просил передать вам поклон.
— Что ж, передайте ему и мой. Превосходный человек, наш Грейдон. Да.
— Он посоветовал мне следить за каждым обращенным к вам словом, — улыбнулась Пеппер. — Не думаю, что вы ему нравитесь.
Декстер вытаращил глаза:
— Правда? Почему вы так решили?
— Честно? Он сам сказал мне об этом.
— А-а-ак!
— Вы хорошо себя чувствуете, сенатор?
— Отлично. Отлично. Вы — а-а-ак! — просто вы меня насмешили. Да. Насмешили…
— Ну хорошо. А то мне показалось, что вы чем-то подавились.
— Нет-нет, нисколько. Но почему вы думаете, что Грейдон Кленнденнинн меня… э-э… не любит.
— Видите ли, он произнес такие слова: «Декстер Митчелл олицетворяет собой все гнилое и гнусное, что присутствует в нынешнем правительстве». Это было первым, что я о вас услышала.
— Вот как? Ладно. А-а-ак! Должен сказать, исходя от него, это выглядит комплиментом. Впрочем, благодарю вас за откровенность, судья.
— Откровенность тут ни при чем. Он попросил меня передать вам это.
Глаза Декстера снова вылезли из орбит. Все идет не так, как надо.
— Это весьма необычно, судья, — сказал он.
— А у нас с вами все весьма необычно, — отозвалась Пеппер и улыбнулась: — Как вам понравился мой фокус с пикапом?
Декстер положил левую ногу на правую.
— Что же, — сказал он. — Ход неплохой.
— Я решила не брезговать ничем, что способно помочь мне. Ну вот, я здесь. Могу я спросить вас кое о чем?
— Да. Отлично.
— Вы ведь сами целили на это место, не так ли?
— На какое?
— На место в Верховном суде. То, которое собираюсь занять я.
— Ничего подобного. Нет, разумеется, каждый был бы не прочь стать членом Верховного суда. Однако я не понимаю, к чему вы клоните.
— Да, но не каждый приходит к президенту и выпрашивает у него это членство. — И она улыбнулась. — Верно?
Декстер поменял ноги местами, положив правую на левую.
— Страдаете синдромом беспокойных ног? — поинтересовалась Пеппер. — Есть одно хорошее средство. Компания, которая его производит, дает рекламу моему телешоу. Если хотите, могу попробовать раздобыть для вас бесплатный образчик.
— С моими ногами все в порядке, спасибо. Что же касается остального, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
— Ну, — и Пеппер перешла на тон маленькой девочки, пересказывающей услышанную ею историю, — мистер Кленнденнинн сказал, что вы просили президента выставить вашу кандидатуру в члены Верховного суда. А когда он этого не сделал, вы остервенели и отыгрались на судьях Куни и Берроузе.
— Остервенел?
— Простите. Это в Техасе так выражаются. Разъярились.
Декстер собрался было снова поменять ноги местами, но удержался от этого.
Пеппер, понизив голос, прибавила:
— Вы не волнуйтесь. Я понимаю, ваш визит к президенту был конфиденциальным и так далее. И заговорила я о нем только по одной причине: хотела удостовериться, что вы не держите на меня зла за вторжение на территорию, которую считаете своей. Техасцы реагируют на такие поступки очень болезненно.
Декстер усмехнулся, повел рукой по воздуху:
— Тут явная ошибка. У меня лучшая работа, какую можно найти в этом городе. Я — председатель сенатского Комитета по вопросам судоустройства.
— Да, я заметила, — отозвалась Пеппер. — Кстати, сэр, кабинет у вас просто фантастический. И вид из окна превосходный.
— Благодарю вас. Не знаю, что наговорил вам Кленнденнинн о том предположительном инциденте, но уверяю вас, все это нелепица чистой воды.
— Ну и хорошо.
— Я вообще не стал бы принимать на веру все, что говорит Грейдон Кленнденнинн. Ха! Нет. Нет-нет. Я ведь о Грейдоне Кленнденнинне тоже могу много чего порассказать. Ха!
— Что ж, мне вовсе не хочется стать причиной междоусобной войны двух верховных горилл, — усмехнулась Пеппер. — Последнее — всего лишь фигура речи.
— Да. Хорошо, может быть, вернемся к делу? Для начала, насколько пригодной для работы в суде вы сами себя считаете? Ваша подготовка, — если говорить честно, — не совсем обычна.
— Не уверена, что я вообще для нее пригодна, — ответила Пеппер.
— Не понял.
— Ну, — сказала она. — Я не могу представить себе хотя бы одного судью, которого привела бы в восторг мысль о том, что он получит в коллеги судью телевизионного. А вы можете?
Декстер задумчиво насупился:
— Что же, именно к этому я вас и подводил. Итак, вы полагаете, что могли бы стать в суде поводом для раздоров?
— Возможно. С другой стороны, они там и так уже перегрызлись, не дожидаясь, когда к их компании добавится приблудная корова.
— Как-как? — переспросил окончательно растерявшийся Декстер.
— Простите. Еще одно техасское выражение. Когда я нервничаю, они из меня так и прут. Приблудная корова — это человек, которого никто не ждал и который никому не нужен.
— По вас вовсе не скажешь, что вы нервничаете, — сообщил Митчелл и поддернул вниз оголившую часть его икры штанину.
— Ну, я умею это скрывать. Итак, вернемся к делу. Вы ведь собираетесь распять меня, как распяли двух предыдущих кандидатов?
Декстер учтиво улыбнулся:
— Мы здесь ничем подобным не занимаемся.
— Да? Странно. Я просмотрела запись ваших слушаний. Все это сильно смахивало на реконструкцию событий Страстной пятницы. Вроде тех пьесок, которые немцы каждый год показывают перед Пасхой, не помню, как они их называют.
— Я не знаю, о каких записях вы говорите, однако могу с абсолютной уверенностью сказать: эти двое получили те слушания, каких они заслуживали. Почему вы улыбаетесь?
— Мистер Кленнденнинн сказал мне, что вы произнесете именно эти слова. Ладно, хорошо, как бы там ни было, это ваше шоу. Однако имейте в виду, при всем моем уважении к вам, я не собираюсь падать перед вашим комитетом навзничь и изображать покойницу.
— Этого я от вас и не жду. Вы тоже получите то слушание, какого заслуживаете.
Пеппер усмехнулась:
— Да уж, не сомневаюсь. Скажите, могу я называть вас просто Декстером — всего пару секунд?
— Как вам будет угодно.
— Прекрасно, Декс. Как вы насчет того, чтобы мы перестали швыряться друг в друга конским навозом и поговорили как юрист с юристом?
— Буду только рад, — ответил Декстер.
— Так вот, вам не нравится во мне все, начиная с того, что я сижу в вашем кабинете и не пытаюсь лизать вам задницу, к чему вы давно привыкли. Я понимаю. Это нормально. Но давайте начнем с того, что я не оказалась бы здесь, если бы вы и ваш комитет не отправили на виселицу судью Куни и судью Берроуза. Нет, дайте мне закончить. Я не знаю, какого рода судилище над ведьмами вы приготовили для меня, однако, поскольку я здесь с визитом вежливости, позвольте сказать вам, как именно собираюсь играть в вашей пьеске я. У меня телешоу, которое занимает в стране первое по популярности место. Что касается вас, то популярность конгресса составляет на нынешнее утро — я проверила — восемнадцать процентов. Так что речь пойдет о моем рейтинге против вашего, сенатор. И если вы с вашими досточтимыми коллегами попытаетесь утопить меня в дерьме, я залезу на ваш замечательный деревянный комитетский стол и позашибаю вас всех до единого вашими же микрофонами. Вы меня поняли, Декс?
Сенатор Митчелл ничего не ответил.
— Ладно, — сказала Пеппер, вставая. — Я получила от этого визита вежливости большое удовольствие. Спасибо, что уделили мне время.
Сообщения новостных агентств о первом дне Пеппер на Капитолийском холме сопровождались фотографиями, на которых она выпрыгивала из вишнево-красного пикапа. Через несколько часов производитель этой модели сообщил, что ее продажи скачкообразно пошли вверх.