Много месяцев все шло как нельзя лучше, пока в наших краях не объявился, на горе нам, молодой человек лет двадцати. Прожить с нами ему довелось лишь несколько дней — он тяжело заболел и, несмотря на все наши заботы, скончался. Подавленные этим грустным происшествием, мы решили, что неплохо бы нам отвлечься, и устроили небольшую охотничью вылазку.

Надо же было, чтобы вскоре мы повстречали родных покойного и, естественно, рассказали им о несчастье. Они пришли в ярость, прямо бесновались. Послушать их, так это мы злонамеренно довели его до смерти. Кончилось тем, что в неистовстве они вырвали у меня из рук слепого мальчугана и убили его: он, мол, был в одной хижине с умершим и бесспорно виновник его гибели. Тело мальчугана они зажарили по известному вам способу.

Я, взяв девочку, ушел подальше от всего этого ужаса и шел, забыв об усталости, до тех пор, пока не встретил человека, которому моя воспитанница была обещана в жены. Я подробно описал ему, как был убит слепой мальчуган, и он и его соплеменники поклялись отомстить. Не откладывая дела в долгий ящик, двое или трое из них немедленно отправились в путь и через день-два вернулись с радостной вестью: они убили двоих детей наших врагов.

На стоянке, где мы теперь жили, постепенно собралось более двухсот человек. Я уже знал австралийцев и был уверен, что без драк и кровопролитий тут не обойдется. Поэтому я уговорил нареченного моей воспитанницы и с ним еще два семейства возвратиться на реку Карааф. Но и там я пробыл недолго. Девочку я отдал на попечение будущего мужа и его жены, хотя они не очень-то были этому рады, а сам пошел куда глаза глядят.

Мне хотелось жить подальше от австралийцев, чтобы больше не видеть таких страшных сцен, свидетелем которых я был. Двигался я вдоль берега моря и питался главным образом моллюсками, но теперь я знал, как их готовить и где найти коренья, чтобы разнообразить мой стол.

По девочке я не очень скучал, ведь и расстался-то я с ней по доброй воле, а вот о страшной участи ее бедного братишки все время думал. Уж очень я к нему привязался! Да и он не отставал от меня ни на шаг и все, бывало, ласкался ко мне, знал, что я его в обиду не дам.

Теперь я снова был один и, хотя сам этого хотел, чувствовал себя несчастным. Однажды, когда я брел, погруженный в мрачные раздумья, ко мне нежданно-негаданно пристала молодая женщина. Она бежала от своего племени, когда оно не на жизнь, а на смерть схватилось с врагами. Женщина долго была со мной, и все это время мне удавалось добывать достаточно пищи. Я даже убил большое морское животное; австралийцы называют его коорман. Я о нем уже рассказывал. Помните, незадолго до моей первой встречи с австралийцами коорманы чуть было не забрались в пещеру, в которой я нашел убежище. Мясо коормана нам очень понравилось, особенно моей подружке. Когда мы расправились с тушей коормана, женщина с ног до головы обмазалась его жиром, который очень напоминает свиное сало.

Моей прелестной спутнице, как видно, было со мной хорошо, и она под разными предлогами откладывала возвращение к своим сородичам. Они, надо полагать, ее не разыскивали, мы же не знали, где они находятся, и, не думая о них, стали кочевать, выбирая места, где больше дичи и рыбы. Так мы попали в Данава. Там протекает довольно большая река, бегущая с гор, расположенных вдалеке от моря. Нам бы пойти вверх по течению, да путь в глубь страны преграждали почти непроходимые заросли. Никак мы не могли отдалиться от моря, а погода стояла холодная, далеко не всегда нам удавалось найти какое-нибудь пристанище на ночь — пещеру или расселину в скалах, одним словом, мы хлебнули горя и решили поскорее вернуться в мой старый замок на реке Карааф. Читатель может удивиться, как это человек, общавшийся ранее с цивилизованными людьми, был способен вести подобный образ жизни; я прошу читателя подумать о том, что я в течение многих лет был оторван от культурного общества и что человек, как любое другое живое существо, приспособляясь к обстоятельствам, легко изменяет свои привычки, наклонности и даже, я сказал бы, чувства. Сейчас я оглядываюсь на тот период моей жизни, что я провел в лесу, с невыразимым удивлением, и иногда мне кажется, что это происходило со мной во сне. Может быть, никто не может похвастать тем, что прожил такую долгую и богатую событиями жизнь, какая выпала на мою долю.

Спустя много месяцев все же явились родственники моей подружки, и пришлось ей возвратиться к своему племени, а я снова остался один и только время от времени посещал дружественные племена, селившиеся поблизости.

За все годы, что я провел на побережье или поблизости от него, я ни разу не слыхал ни об одном корабле или мо ряжах, потерпевших кораблекрушение, и уже не надеялся, что увижу цивилизованных людей.

На моих глазах вырастали дети, умирали старики… А я все продолжал жить среди австралийцев, никому не причиняя вреда, ни с кем не ссорясь, и со временем стал пользоваться среди них большим уважением. Сколько кровопролитных сражений я предотвратил! Не раз бывало, что, когда назревала драка, я обходил австралийцев и отбирал у них копья, палицы и бумеранги. Австралийцы всегда приветливо меня встречали, делились со мной свои ми запасами, никогда не забывая пожелать мне на своем языке доброго здоровья.

Тут следует заметить, что каждое племя разговаривает по-своему. Людей моего племени, с которыми я прожил бок о бок много лет, я понимал великолепно, но подчас не разбирал ни слова из того, что говорили австралийцы некоторых других племен. Впрочем, что тут удивительного: известно ведь, что жители многих областей Англии, Ирландии и Шотландии часть слов произносят по-разному и даже говорят на разных диалектах.

Теперь вам понятно, с какой осторожностью надо относиться к выступлениям на суде так называемых протекторов туземцев, переводящих их показания. Их переводы и пояснения не следует принимать на веру, особенно когда речь идет о жизни или смерти подсудимого. К тому же соображения мести часто побуждают австралийцев давать ложные показания. Это, конечно, нехорошо, но что поделаешь, приходится с этим считаться.

Чуть не забыл сказать, что во время странствий я видел племя паллидургбарран [42]По-видимому, в этом описании племени паллидургбарран правда тесно переплетается с вымыслом. Намеки Бакли на то, что люди этого племени вели в зарослях примитивный образ жизни, дают право предположить, что паллидургбарран происходят из глубинных районов материка, может быть, из отдаленных от моря северо-западных областей Виктории. В этой безрадостной местности кочевали племена людоедов, наводившие своими набегами ужас на туземцев, обитавших в низовьях Муррея, в южной части Австралии. На территории нынешней Виктории они также время от времени вторгались в южные прибрежные районы. Были ли эти воинственные племена и в самом деле такими «дикими», как утверждают их соседи — это уже другой вопрос. — Х. Р.
, известное своими наклонностями к каннибализму. Оно не только съедает павших в сражениях, но и не прочь полакомиться человечьим мясом при любом удобном случае. На мой взгляд, люди этого племени мало чем отличаются от животных.

Даже вид паллидургбарран внушал ужас. Было что-то зловещее в их красноватой коже и больших выпяченных животах. Они не строили хижин или других укрытий и спали как придется, в зарослях.

Особой прожорливостью отличались их женщины, причем они предпочитали детей. Другие австралийские племена так настрадались от паллидургбарран, что решили покончить с жестокими людоедами раз и навсегда и подожгли заросли, где те скрывались.

Возможно, все паллидургбарран и в самом деле погиб ли в огне или задохлись в дыму, во всяком случае я больше ни одного из них не встречал.

Среди австралийцев распространено поверье, что последний паллидургбарран превратился в камень. Действительно, около леса стоит фигура, ну, точь-в-точь статуя человека, это ясно видно; но может быть, это всего лишь носовое украшение разбившегося корабля.

Как-то раз, когда я был в Бангибарра, что находится на некотором расстоянии от берега, я вдруг увидел, что туземцы несут на плече флаг. Я кинулся к ним, стал расспрашивать… Оказалось, какое-то европейское судно бросило якорь в заливе Порт-Филипп. Туземцы установили за ним наблюдение. Через день-другой судно переменило стоянку, а затем с него спустили лодку, в которую уселась вся команда. Лодка вошла в устье реки и поплыла вверх по течению.

Много часов австралийцы не спускали глаз с берега, но лодка не возвращалась. Тогда трое из них подплыли к судну и кое-как на него вскарабкались. Первым делом они сорвали флаг. Затем принялись за паруса и снасти. Бутылки из-под вина тоже пригодятся: их осколками можно заострять копья. Одним словом, австралийцы не погнушались ничем, что попалось им на глаза. Только в трюм они не отважились спуститься, а там бы они, конечно, поживились основательно. Когда хозяева, вернувшись, увидели, как в их отсутствие туземцы отделали палубу, они схватились за ружья, но где там! Воришек и след простыл. Команда недолго думая подняла якорь и отвела судно подальше от берега. Все же спокойнее!

Рассказывая о своих похождениях, туземцы хотели, чтобы я завлек моряков на берег, где можно было бы напасть на них из засады и ограбить сначала их, а потом и корабль. Я изо всех сил отговаривал туземцев от этой затеи и наконец убедил. Особенно подействовал мой довод, что белые хорошо вооружены.

Через несколько дней подхожу я к берегу, смотрю — судно еще в заливе! И тут мне до смерти захотелось попасть к этим людям, чтобы наконец вырваться из плена. Схватил я копья и рыболовные снаряды и бегом по берегу, поближе к кораблю! Расположился как раз напротив него и развел большущий костер, чтобы привлечь к себе внимание. Вижу — несколько человек вышли на палубу и поглядывают в мою сторону (так мне, по крайней мере, казалось). Ну, думаю, все в порядке… Ну не тут-то было.

Матросы, наверно, решили, что это ловушка, — они ведь уже имели представление о повадках туземцев — и даже не собирались плыть к берегу. Хотел я им крикнуть, но никак не припомню ни одного английского словечка, хоть плачь.

Весь день и всю ночь я жег костер, и все без толку. У меня чуть сердце с горя не разорвалось. На следующий день от корабля отошла лодка. Неужели ко мне! Я вовсю стараюсь, подаю сигналы, но ярдов этак за триста от берега люди на лодке подняли парус, резко повернули свою посудину и пошли вдоль берега по направлению к островку. Увидев, что они высаживаются, я кинулся по мелководью к острову, но, как ни старался, снова ничего не вышло. Матросы успели нарубить дров, нагрузить ими лодку и, подгоняемые ветром, отправились восвояси, да еще посмеиваясь над моими отчаянными жестами и нечленораздельными возгласами. Им, конечно, и в голову не приходило, что я европеец, ведь с виду я был точь-в-точь туземец.

Ох, и ругал же я их! Вот, думаю, даром что европейцы, а поступают со мной ничуть не лучше дикарей! И невдомек мне, что впору сказать им спасибо за то, что они, пострадав от воров, не стали в меня стрелять.

Придя в себя, я осмотрел место, где высаживались моряки. Может, они забыли нож или еще какой полезный предмет? Вместо этого я наткнулся на холмик. Сдуру подумал, что под ним клад, и, хотя деньги, золото и бриллианты были мне в моем положении ни к чему, решил его выкопать. Под слоем дерна и земли я, к моему ужасу, обнаружил труп белого человека, завернутый в одеяло.

Одеяло было мне нужно позарез. «Может, взять?» — подумал я. Погода стояла очень холодная, да и жалко было оставлять в земле такое добро. И все же я не отважился ограбить покойника. Я засыпал могилу, старательно прикрыл ее ветками, а сверху завалил тяжелыми камнями, чтобы до трупа не добрались дикие собаки.

Всю следующую ночь я снова просидел на берегу, не переставая подавать сигналы, но ответа на них не было, я вконец расстроился и отправился восвояси. Судно еще несколько дней простояло на якоре, причиняя мне своим видом невыразимые душевные муки. Что это был за корабль, куда и откуда он шел — я так не узнал и никогда не узнаю. У меня ведь не было ни малейшего представления о времени.

В связи с появлением этого судна туземцы вспомнили, что давным-давно к этому же месту пристал другой корабль, пятеро людей свели на берег двоих своих товарищей, привязали к деревьям и расстреляли: их тела так и остались висеть на веревках.

Прошло немного времени, и я набрел на большую лодку, выброшенную волнами на берег. Рядом, полузасыпанные песком, валялись восемь больших весел, какие бывают на китобойных судах. К самодельной мачте вместо парусов были привязаны три одеяла — одним словом, все говорило о кораблекрушении. Одеяла я постирал и высушил. Только управился, гляжу — вдалеке огонек: костер горит. Пошел туда, там австралийцы жарили рыбу. Увидев одеяла, они запрыгали от радости. Чтобы никого не обидеть, я разрезал одеяла на куски и роздал их по справедливости.

После этого мы пошли к лодке. Тут мои друзья рассказали, что встретили в лесу и приютили двух белых людей, перемерзших, измученных, голодных. Они все показывали в сторону, где была их лодка, по-видимому, хотели объяснить, что произошло несчастье, хотя сам их вид яснее всяких слов говорил о том, что они попали в переделку.

Туземцы приняли их тепло, кормили рыбой и мясом кенгуру. Не прошло и недели, как силы незнакомцев восстановились. Им пытались разъяснить при помощи жестов, что с племенем живет белый человек (имея в виду меня), но бедняги так ничего и не поняли и пошли по направлению к равнинам Яванг.

Я не сомневаюсь, что эти двое были в той лодке, которую выбросило на берег. Спустя какое-то время прошел слух, что белых, которых так хорошо приняли мои друзья, убили при переправе через реку Ярра люди племени варвару. Я до того расстроился, что прямо места себе на находил: ведь, появись я вовремя, они, конечно, были бы целы и невредимы. Все это заставило меня серьезно призадуматься, и я еще раз горячо поблагодарил творца за то, что он помог мне избежать всех опасностей.

Через несколько месяцев я нашел на берегу моря большую бочку, наполовину засыпанную песком. Ясное дело, она с погибшего корабля, и волны вынесли ее на берег. Я попробовал сдвинуть бочку с места — куда там! Силенок маловато! Тогда я раскопал вокруг нее песок; обнажились железные обручи, которыми бочка была скреплена. Железо — большая ценность для туземцев. Пробку я проткнул внутрь, чтобы добраться до содержимого, но, попробовав, никак не мог понять, что это за жидкость: то ли вино, то ли пиво, во всяком случае не водка.

Я столько лет пил одну воду, что от запаха и вкуса напитка меня замутило. А что, если туземцам он понравится? Они и трезвые-то хороши, а уж пьяные… И я накренил бочку, чтобы драгоценная влага вылилась на землю.

Железные обручи я снял, разломал на куски и одарил потом ими тех туземцев, которые особенно хорошо относились ко мне. Ну, теперь они уже и вовсе готовы были идти за меня и в огонь, и в воду. Вообще, последнее время мне начало казаться, что под моим влиянием туземцы стали мягче, культурнее… А может, я просто привык к ним.

Вскоре туземцы потянулись с побережья на другие стойбища, со мной остался только один старик со своей женой и детьми. Вместе с ними я пошел на озеро Еррингот — одно из цепи озер под таким же названием, — в котором берет начало река Барвон. В этом озере туземцы часто видели буньипа, диковинное животное, о котором я уже рассказывал. Одно упоминание о нем приводило их в ужас. Еще бы! Ведь, по их поверьям, буньип наделен сверхъестественной властью над людьми и может навлечь на них болезни и смерть. Это благодаря его колдовским чарам в некоторых лагунах полно угрей, которыми он питается. Туземцы избегали тех мест, где видели буньипа. Однажды буньип похитил женщину — так во всяком случае уверяли туземцы. Случилось это, по их рассказам, следующим образом.

Одна семья ловила угрей. Их было так много, что пока муж относил одну корзину с уловом в хижину, жена успевала наполнить рыбой другую. Супруги никак не могли взять в толк, откуда такая удача, прямо чудо, а на самом деле это были козни буньипа: он хотел завлечь женщину, чтобы в отсутствие мужа схватить ее. И в самом деле: когда муж вернулся за очередной корзиной, жены и след простыл. Больше ее никто никогда не видел.

Туземцы так боятся чудовища, что, завидев его, в ужасе бросаются ничком на землю, издавая невнятные звуки, или кидаются прочь со всех ног, словно за ними гонятся хищные звери.

Я не раз пытался метнуть в буньипа копье, но только когда был уверен, что поблизости нет свидетелей; туземцы бы мне этого не простили. Я ни разу не попал в цель, и, наверно, это к лучшему: если бы мне удалось хотя бы ранить буньипа, туземцы, по всей вероятности, прикончили бы меня в угоду своему «чудотворцу».