«Дорогая мамочка! Порадуйся за меня, я счастлива. У меня есть любимый человек. Он очень хороший, его зовут Вася. Он тракторист, он совсем не пьет. Мамочка, мне уже восемнадцать лет, и я решила, что выйду за Васю замуж. В городе он жить не сможет, да и негде там. А здесь нам дадут большой хороший дом. Я пока живу у его сестры Лизаветы. Она очень хорошая. И мама у него хорошая, добрая такая. Ты не волнуйся, я понимаю, что институт нельзя бросать, я и не брошу. Я переведусь на заочный. Вася сказал, что он будет отпускать меня на сессии. А я здесь работать буду. Может, поварихой в столовой — у меня уже хорошо получается. Или на ферме. А что, коров доить научусь! Ты не волнуйся за меня, мамочка. Я уже взрослая. И у меня все будет хорошо».
Шурочка поставила точку, еще раз перечитала письмо. И пока писала, и сейчас, когда перечитывала, она не могла избавиться от ощущения, что на самом деле она не так счастлива, как убеждает в этом маму. Чувствовала она себя странно, будто у нее в голове сидело две Шурочки. Одна собиралась замуж за Васю, писала письмо маме и планировала остаться жить в деревне. Другая все время пихалась острым локотком и нашептывала: «Может, не надо?»
«Ну, как же не надо? — заспорила первая Шурочка со второй. У нас ведь случилось ЭТО. И он теперь хочет на мне жениться. И я его полюблю… обязательно…»
Шурочка вложила письмо в конверт, заклеила, написала адрес и застыла, глядя на такое знакомое, с детства родное название ташкентской улочки. Она представила мамино лицо, но оно вдруг сменилось другим женским лицом, носатым, с круглыми светло-серыми глазами в белесых ресницах, с жирными черными линиями на месте бровей, с яркой помадой на тонких губах и ярко-рыжими прядями на лбу. Потом в памяти всплыло мужское лицо, тоже со светло-серыми, глубоко посаженными глазами в обрамлении белесых ресниц и тонкими губами под крупным с горбинкой носом. Вася был очень похож на свою маму, просто одно лицо.
Шурочка вдруг почувствовала волну щемящей тоски и сожаления, что все произошло так быстро и… не совсем правильно, что ли. Когда Вася увел ее от девчонок, Шурочка рассчитывала совсем на другое. Деревня, луна, звезды, тракторист — все это было так красиво, так романтично. Почти как в книжках! Дальше, по сюжету он должен был встречать с ней рассвет на берегу реки (правда, реки нет поблизости. Ну пусть тогда в поле встречает!) и влюбиться в нее красивой любовью. Такой, какую она предвкушала, и ждала, и звала уже целый год!
Вася провел Шурочку вдоль берега пруда и вывел к трем березам, что росли очень близко друг к другу и образовывали что-то вроде беседки. Под березами виднелось нечто вроде скамейки: нетолстое бревнышко, плашмя пристроенное на два кругляша. Шурочка уселась на бревнышко, Вася примостился рядом и обнял ее за плечи. Шурочка не возражала. Впервые в жизни ее обнимал мужчина.
— Как же тут красиво! — Шурочка откинулась на Васино плечо и запрокинула голову, как бы пытаясь разглядеть звезды сквозь шуршащую над головой листву.
— Ага, ничё так, — отозвался Вася, взял Шурочку за плечи, развернул к себе, близко-близко придвинул к ней свое лицо.
«Сейчас поцелует, — подумала Шурочка. — Интересно, а куда он денет свой нос?»
Вася нос куда-то дел и впился в Шурочкины губы так, что она почувствовала привкус собственной крови. Потом, оторвавшись от ее рта — Шурочка почувствовала, как распухают губы, — Вася принялся целовать ее шею, одной рукой сдвигая высокий ворот свитера, а второй забираясь под свитер снизу и путаясь в крае футболки.
— А ничё так сиськи у тебя, крепкие. Маленькие только, — прокомментировал он, добравшись-таки до Шурочкиной груди и пошарив по ней ладонью. Ладонь была жесткой и шершавой. Шурочке не очень понравилось, и она попыталась отодвинуться от парня.
— Ты чё, обиделась? — заглянул он ей в лицо.
Неловко как-то, вдруг увидят, — отговорилась Шурочка, и словно в подтверждение ее слов кто-то невидимый в ночи заорал нетрезвым голосом частушку. Орала женщина, явно неблизко, но звуки в ночном воздухе долетали до них почти отчетливо:
«Тракториста полюбила, один раз ему дала, две недели сиськи мыла и соляркою…» — Дальше Шурочка не разобрала.
— Ладно, — согласился Вася и вытащил руку из-под Шурочкиного свитера. — Пошли тогда, это, ко мне в гости. Посмотришь, как я живу-то. Да ты не бойся, не обижу. И мать дома, это, чаю попьем.
Анна Михайловна встретила Шурочку радушно:
— Здравствуй, деточка. Задружила с моим Васей? Вот и хорошо! Чай пить будете?
— Будем, мать, ты, это, собирай пока на стол, — откликнулся Вася и повел Шурочку показывать избу. Дом был сделан из черных круглых бревен и снаружи смотрелся хмуро и неприветливо, а изнутри стены были совсем обычными — ровными, оклеенными светлыми бумажными обоями. В Васиной комнате — в бледно-зеленую загогулину. Шурочка присела на кровать с панцирной сеткой, огляделась. Шкаф, письменный стол, тумбочка — вот и вся обстановка. Шурочка еще раз обвела комнатку глазами: чего-то не хватает. А, книжных полок нет. Хотя книжка, вон, есть. На тумбочке, «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо.
— Кто читает? — кивнула Шурочка в сторону книги.
— Я, — ответил Вася. — В армии парень один, это, так пересказывал интересно про мужика этого. Я, это, сам захотел почитать. Чё-то трудно идет, вон, и до середины, это, дойти не могу. Вторую неделю, это, разбираю.
«Может, тоже перечитать, — подумала Шурочка. — А то забыла уже, про что там. В шестом классе проглотила запоем. Попрошу у него потом».
— Хочешь, дембельский альбом покажу? — не дожидаясь ответа, Вася достал из тумбочки увесистый фолиант в бархатной вишневой обложке и гордо водрузил его на стол. — Вот! Я за него Лехе-художнику пятьдесят рублей отвалил!
«Больше, чем моя стипендия!» — Шурочка раскрыла обложку, показался лист полупрозрачной кальки. На нем разноцветными шариковыми ручками была нарисована композиция из танков, штыков, звезд и лавровых листьев, которые красиво обрамляли надпись: «Дембель 1984». Шурочка перелистнула страницу. Под ней красовался Вася в кителе и фуражке и скалил в улыбке крупные зубы. На плечах у него были какие-то дивные погоны, от которых красиво свисали шнурки, зацепленные за пуговицу где-то на середине груди.
— Ой, а что это за эполеты с аксельбантами? — спросила Шурочка.
— Чё? — не понял Вася.
— Ну, вот такие погоны и шнурки, — объяснила Шурочка. — Разве в армии так носят?
— Не, это мы с мужиками, это, специально к дембелю-то делали.
Шурочка полистала дальше. «В казарме», «Строевая подготовка», «Солдат спит, служба идет» — каждый раздел фотографий предварялся полупрозрачной страничкой из кальки, разрисованной цветными штрихами, которые складывались в затейливые виньетки и картинки. Эти картинки Шурочке нравились гораздо больше, чем однотипные фотографии: Вася в майке, штанах и сапогах сидит на кровати, Вася в майке, штанах и сапогах лежит на кровати. Вася в гимнастерке, штанах и сапогах стоит по стойке «смирно». Вася в комбинезоне и танкистском шлеме обнимает за плечи двоих таких же чумазых солдатиков.
— Во, во, вот он, Петька-то, — потыкал Вася пальцем в солдатика справа, — тот, которому хозяйство отшибло!
— Это что, самое твое большое впечатление от армии? — спросила Шурочка.
Деточки, идите чай пить! — позвала Анна Михайловна. Шурочка вышла из Васиной комнатки и мимоходом заглянула в дверь комнаты по соседству. Судя по всему, это была спальня хозяйки. В комнате царствовала двуспальная кровать с железными спинками. Она была накрыта большим розовым покрывалом с бледным рисунком, сделанным из светлых нитей. Мама называла такие покрывала «гобеленовые». В изголовье кровати красовалась пирамида из четырех подушек, накрытая сверху накидкой из тюля. На покрывале ромбом застыла салфетка, вышитая по краю красными нитками. Из-под покрывала почти до пола тянулась кайма из белой материи, тоже расшитая по краю красными нитками. Шурочка еще успела заметить коричневый полированный трехстворчатый шкаф и зеленые занавески в красных розах.
На кухне Анна Михайловна усадила их за круглый стол, накрытый клеенкой, — тоже в крупных розах. На этот раз — в желтых. Клеенка слегка скользила под пальцами, как будто была в каком-то сальном налете. Посреди стола в тарелке стопкой возвышались жаренные в масле лепешки. Рядом в блюдце нежно желтели то ли густые сливки, то ли мягкое сливочное масло. Стояли вазочки с желтым и темным, похожим на вишневое, вареньем.
— Кушай, деточка, — Анна Михайловна придвинула Шурочке чашку с чаем, — лепешечки бери, я только что сжарила. Варенье попробуй… — Она не садилась за стол, а стояла сбоку от Шурочки, нависая над столом круглым животом и мощным бюстом.
Шурочка зачерпнула «вишневое» варенье — в ложку попали круглые темные ягоды, — попробовала. Интересный терпкий вяжущий вкус, сами ягоды твердые, без косточки.
— Что это? — спросила она.
— Это черноплодка, а вот здесь, — придвинула поближе вазочку с желтым вареньем Анна Михайловна, — облепиха.
Облепиху Шурочка знала, и ягода эта ей не очень нравилась. Кислая и пахнет лекарствами. А вот черноплодка — это нечто! Шурочка зачерпнула еще ложку варенья и отхлебнула из чашки чаю. А потом, привычка такая, заглянула в чашку. На ее внутренних стенках красовался ободок каких-то желтоватых остатков, будто сливки осели. Видно, Анна Михайловна не очень тщательно помыла ее. Так, сполоснула.
Шурочка почувствовала, как варенье из черноплодки вместе с проглоченным чаем просится обратно. Она сделала несколько глубоких вдохов. Помогло.
— Ты лепешки, лепешки поешь, деточка, — Анна Михайловна плюхнула на блюдце лепешку из стопки и поставила её перед носом у Шурочки. Темно-коричневый жареный бок лепешки блестел от жира. — Вон, маслицем намажь. Свое, домашнее, в городе-то такого нету.
— Спасибо, я не хочу, — поспешно сказала Шурочка, отодвигая от себя и чашку с чаем. — Я не ем на ночь, от этого толстеют.
— Ой, деточка, да ты ж такая худенькая, чего бояться-то. — Анна Михайловна взяла лепешку из стопки, намазала ее маслом из блюдца, откусила. Шурочка заметила, как кусочек лепешки отломился и улегся на ее пышной груди, оставив масляное пятно на халате. Впрочем, хуже от этого не стало. Таких пятен на халате Анны Михайловны — фланелевом, когда-то, по-видимому, синем, а теперь почти выцветшем — было предостаточно: и на груди, и на круглом животе, и возле карманов.
— Какая же вы все-таки с Васенькой пара красивая, — продолжала, прожевав, Анна Михайловна. — Ты, деточка моя, Васеньки-то держись, он у меня хороший. Самостоятельный. Пьет в меру. Хозяйственный.
— Ты мать, это, кончай меня хвалить-то. Как на базаре меня продаешь, — откликнулся Вася, утер масляные губы и поднялся из-за стола: — Шурка, пошли еще погуляем.
— Пошли. — Шурочка с радостью выбралась из-за стола. На улице куда лучше, чем в этом не очень опрятном доме!
Вася вывел ее из избы в темные сени и вместо того, чтобы открыть двери на улицу, открыл боковую дверку и завел Шурочку в какую-то комнатку. Тьма в ней была абсолютная, не разглядеть собственной руки.
— Не боись, это моя сарайка, я в ней ночую, пока тепло. Чтобы мать, это, не будить, если поздно возвращаюсь-то, — прошептал в темноте Вася и потянул Шурочку за руку: — Пойдем!
Шурочка сделала два шага и наткнулась на лежак. Вася уже усаживал ее рядом с собой, и опять всосал Шурочкины губы, неудобно запрокинув ее голову, и уронил Шурочку на невидимую в темноте постель, и начал стаскивать с нее свитер и футболку.
Шурочка не возражала. Она изучала новые для себя ощущения мужских губ и рук на ее лице, шее, груди, животе. И только когда Вася перешел пограничную линию и начал стягивать с нее штаны, Шурочка опомнилась и запротестовала.
— Не надо!
— Чё не надо-то? Не боись, я осторожно, — откликнулся Вася глухим голосом, Стянул с Шурочки красные штаны от костюма, навалился на нее тяжелым телом — Шурочка почувствовала его голый горячий живот — и стал тыкаться ей в промежность.
— Ты, это, помогай мне-то, а то я попасть не могу, — от Васиного шепота пыхнуло жаром.
— Вася, я не знаю как, у меня ЭТОГО еще не было, я боюсь! Не надо!
— Да не боись! — Вася, похоже, ее не слышал. Он изловчился, слегка приподнял бедра лежавшей навзничь Шурочки и тычком внедрился-таки туда, куда целился.
Шурочка заорала в голос — было ОЧЕНЬ БОЛЬНО.
— Тихо ты, — Вася замер и зажал Шурочке рот, — мать услышит, соседей перебудишь. Ты чё, в первый раз, что ли?
— Я же тебе говорю, что в первый, — слезы лились по Шурочкиным щекам и скапливались на подушке двумя мокрыми пятнами, — а ты меня не слы-ы-ышишь!
— А чё тогда дала-то?
— Я не давала! Я думала, мы только целоваться будем, а ты-ы-ы…
— Вот дура-то, — беззлобно прокомментировал Вася. — Я чё, не мужик, что ли? Пришла, легла — и не давала! Ладно, не реви. Женюсь я на тебе. Давай еще попробуем-то, раз начали.
И Вася опять завозился между ее бедрами и буровил ее внутренности своим невидимым во тьме инструментом. А Шурочка терпела, стиснув зубы и стараясь не орать, чтобы не разбудить Анну Михайловну. И думала, что надо было подстелить какую-нибудь тряпочку. Кровь ведь будет, запачкает все!
Потом он нашарил для нее какую-то тряпку, и Шурочка стерла с себя какую-то липкость. А потом она попросила:
— Проводи меня к нашим!
— Да ладно тебе, оставайся до утра, — откликнулся Вася ленивым, сонным голосом. — Утром с матерью-то и пойдешь кашеварить.
— Вась, мне неловко, она поймет, что мы с тобой, ну, это…
— Да чё неловко-то? Сказал же, женюсь. Завтра и матери скажу. Спи! — Вася пошарил в темноте, накрыл их двоих огромным овчинным тулупом, притянул Шурочку к себе так, что она почти уткнулась Васе в подмышку, и очень скоро задышал ровно и размеренно. Уснул.
А Шурочка так и не заснула. «И это — ОНО? — думала она. — То самое, о чем шептались девчонки? О чем читала в „Анжелике“? Как противно-то… И больно… Неужели женщины вот так всю жизнь терпят? Или проходит со временем? Может, ей со временем понравится?»
Все произошло так быстро и неожиданно, что Шурочке казалось — это не с ней. Она — где-то сверху, откуда наблюдает за перепутанной растерянной девчонкой. Девчонке мешала ноющая тяжесть внизу живота, густой запах овчины, который смешивался с ощутимым запахом Васиного пота, мешала его рука, которая по-хозяйски расположилась на Шурочкиной груди. Шурочка осторожно выбралась из-под Васиной руки. Парень всхрапнул и повернулся на бок. Шурочка в темноте нашарила свои одежки. Трусики, штаны, футболка, свитер, все здесь. Оделась, обулась в кеды, путаясь в потемках в шнуровке.
— Ты куда? — ее возня его все-таки разбудила.
— Я в туалет, ты спи!
Шурочка вышла в сени. В окошко падал лунный свет, поэтому выход она нашла быстро. Дверь открывалась в огород. Ряды грядок начинались почти у крыльца и дальним своим концом упирались в будочку сортира. Они серебрились под лунным светом.
Шурочка огляделась — ущербная луна светит ярко, все видно. Пойдет-ка она в клуб и без провожатого доберется. И Шурочка почти бегом помчалась через всю деревню к клубу, в свою привычную жизнь.
* * *
На следующий день после той ночи Анна Михайловна смотрела на Шурочку ласково и даже присела помочь почистить картошку, между делом заведя разговор про своего Васеньку. Каким он был маленьким, как болел свинкой, как застрял в дыре в штакетнике, как обронил в дырку в уборной отцовский башмак. Рассказывала, что любит кушать Васенька — лук не любит, поэтому она в борщ ему лук не зажаривает. А пельмени любит, она зимой для него по полмешка пельменей намораживает.
— Ты пельмени-то умеешь лепить, доченька?
— Умею, Анна Михайловна.
У Шурочки вдруг зазвенело в ушах и поплыли темные круги перед глазами. Она откинулась к стене, пережидая головокружение.
— Что с тобой, доченька? Ты прям побледнела вся? Болеешь, что ли?
Чернота схлынула, Шурочка открыла глаза и встретилась взглядом со светло-серыми глазками Анны Михайловны. Васина мама смотрела на нее с тревогой и досадой. Так смотрят на румяное яблоко с червоточиной.
— Все, уже прошло, это я не выспалась.
— А, ну да, ну да. Дело молодое, ночи короткие, — закивала Анна Михайловна. — С Васенькой, наверное, до утра продружили?
Слово «продружили» так не вязалось с тем, чем они занимались ночью с Васенькой, что Шурочка не нашлась, что ответить, неопределенно повела плечами и сосредоточенно занялась очередной картофелиной.
— Шур, я вот чё думаю, — продолжала между тем повариха, — поселяйся-ка ты в доме у Лизки моей. Чё тебе в клубе-то жить, как в казарме какой.
— Ой, неудобно, наверное, — откликнулась Шурочка, представляя избу вроде дома Анны Михайловны.
— Да удобно! Живет она без мужика, места много. Ей совхоз полкоттеджа дал, три комнаты и кухня. Она-то у меня по-городскому живет. Давай, я скажу Ваське, чтобы тебя в гости сводил, познакомил!
— Ладно, — согласилась Шурочка — познакомлюсь. — И отправилась варить суп.
В меню на сегодня значился «полевой». Шурочке понравился его простой рецепт: картофель, пшенка, заправка из лука и моркови. Просто, быстро, минимум мороки, не то что с борщом. И вкусно!
Суп почти сварился, густой, красивый. Шурочка вытряхнула в котел мелко порезанный укропчик из миски. Чудно все-таки готовить такими порциями. Картошки на этот суп ушло полведра, пшенки — килограмма два, не меньше. Она никак с пропорциями угадать не может. В этот раз почти угадала — суп хоть и густоват, но это суп, а не «шавля», как обозвала как-то мама слишком густое, напоминающее кашу варево, первый в Шурочкиной жизни самостоятельный рисовый суп. Шурочка на минутку застыла над котлом, вспоминая, как она варила этот суп-шавлю с рыбными консервами и каким он был вкусным. «О, дочь, хорошо придумала, — сказал тогда папа, — сразу первое и второе в одной тарелке. Мать, перенимай».
— Шур, ты чё там в котел-то заглядываешь, — вытащил ее из воспоминаний голос Анны Михайловны, — случилось чего?
— Все нормально, суп уже сварился, осталось посолить, — откликнулась Шурочка.
Оказалось, что соль почти кончилась, в бумажном мешке перекатывалось только два увесистых комка. Идти разыскивать Люду-заведующую, просить ключи от кладовки и ворочать новый мешок с солью? На это у Шурочки явно не было сил. Так, если поварешками сыпать, достаточно две поварешки на котел. «Интересно, — взвесила Шурочка в руках глыбу поменьше, — это больше, чем две поварешки?»
— Анна Михайловна, — позвала она, — как вы думаете, столько соли не много будет?
— Кидай, кидай, дочка, — отмахнулась повариха, не отвлекаясь от своего гуляша.
Шурочка с сомнением поглядела на соляной комок. Нет, отковыряет-ка она половинку. Если что, досолит.
Половинка глыбы булькнула в супе и пустила веселые мелкие пузырьки. Шурочка размешала варево поварешкой и попробовала. Мамочки, пересолила! То, что она попробовала, больше всего напоминало горячий рассол.
— Анна Михайловна, что делать! Я суп пересолила. И сильно!
— Ох, деточка, ты сегодня совсем чудная, — охнула повариха, отведав Шурочкиного варева, — соль голимая!
— Что делать? Выливать, да? Новый варить?
— Людка тебе выльет, с зарплаты твоей вычтет. Мы вот что сделаем. — Анна Михайловна сняла с плиты ведро с кипятком и долила в котел с супом. Затем кинула туда кусок сливочного масла и вытряхнула полпачки лаврового листа. Потом попробовала и кивнула: — Сожрут!
Шурочка осторожно сняла пробу — суп оставался соленым. И невкусным. Но глотать, не выплевывая, это варево уже можно.
В обед она разливала за стойкой этот суп по тарелкам, подавала его шоферам и все ждала, что те начнут возмущаться. Но те ничего, ели, только хлеба брали больше обычного. «Хорошо, хоть наших в столовой нет», — думала Шурочка, рассматривая стопку чистых тарелок На ток и в поля обед привозили на место.
— Эй, девка, кто тут у вас влюбился!
Шурочка подняла глаза — по другую сторону стойки стоял чернявый шофер с тяжелым взглядом. Он хмуро оглядел Шурочкин клеенчатый фартук, в котором она разливала суп, задержался взглядом где-то в районе груди, а потом взглянул ей прямо в лицо:
— Слушай, краля, в первый и последний раз я ем такую бурду. В следующий раз надену тебе на голову!
— Ты чего девку-то пугаешь! — выскочила из-за Шурочкиной спины Анна Михайловна. — Суп ему не понравился! Бабе своей будешь указывать! Не нравится — не жри! Ишь, на голову он наденет! Себе надень, может, ума прибавится!
«Боже мой, как стыдно!» — Шурочка опустила голову и постаралась сдержать слезы. Мужик уже давно выматерился и ушел, а Шурочка все стояла в оцепенении.
— Девушка, супчику налейте. — Голос был молодым и веселым. Шурочка подняла глаза. У стойки стояли трое парней. Двоих из них, высокого кудрявого красавца и низенького горбоносого узбека, она знала — примелькались на общих лекциях, когда в большой аудитории собиралось по шесть групп. Третьего видела впервые. Неужели остальные студенты уже приехали?
— Мальчики, суп не очень вкусный. Может, вы только второе возьмете?
Да ладно, нам после студенческой столовки все вкусно. Наливайте! — продолжал незнакомый парень. Он с интересом разглядывал Шурочку и улыбался. Шурочка принялась разливать суп, украдкой поглядывая парня. Смешной! И симпатичный. На Джона Леннона похож. Усики такие забавные, как пушок над губой. Наверное, не брился ни разу.
Парень был одет в брезентовую куртку и брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Куртка перетянута широким солдатским ремнем, что делало парня похожим на солдата. Правда, прическа у него была явно не солдатская — пряди темных волос отросли до самых плеч. Двое его приятелей тоже были одеты в куртки и штаны защитного цвета — стройотрядовский комплект.
— Солдатиков, чё ли, привезли? — поинтересовалась Анна Михайловна, которая подошла к стойке, чтобы подать парням гуляш с гарниром.
— Нет, Анна Михайловна, это остальных наших студентов привезли.
— Как, привезли! А чё Людка-то не предупредила! У нас же закладка на сорок человек, все по счету! Сколько привезли-то?
— Не знаю, сейчас спрошу. Ребята! — крикнула Шурочка студентам. — Большая группа-то приехала?
— Пятнадцать человек! Мы — самые голодные! — откликнулся темноволосый парень, и Шурочке стало приятно, что откликнулся именно он. Как бы в подтверждение его слов в столовую вошли еще пять студентов и выстроились у стойки веселой очередью.
— Так, — прикинула быстро в уме Анна Михайловна, — гуляша покладу поменьше, а в суп еще воды плескану, пусть пожиже будет. И еще яишню сейчас сделаю, я как раз принесла яичек-то на продажу. Ее будем с салатом подавать, гуляша на всех не хватит. Ничё, покормим. Ну, прибавилось нам работы-то!
* * *
— Шурка, ты скоро? — Вася пришел к закрытию столовой и теперь ждал, пока Шурочка все приберет и приготовит к завтрашнему дню. Анна Михайловна уже час как ушла, мол, корову надо встретить и подоить, ты уж тут сама, доченька. И даже ключи ей отдала от входных дверей. Ушла повариха с полными сумками — совершенно не таясь от Шурочки, сложила в них вилок капусты и увесистый шмат говядины. От гуляша отщипнула, не иначе.
Сейчас, сейчас, почти уже! — Шурочка наскоро замела листы капусты, валявшиеся вокруг котлов. Ох, и досталось им вечером жару! Никогда бы не подумала, что так хлопотно сготовить на дополнительных пятнадцать ртов! На ужин Людмила распорядилась приготовить овощное рагу и даже сама помогала им — лук почистила. А Шурочка перечистила восемь огромных вилков капусты, тазик моркови и полведра картошки! Никакого перерыва днем, естественно, не получилось! А она думала, что сможет поспать часок! Шурочка аж раззевалась от этих мыслей.
— Ну, пошли, чё ли? — Парень явно маялся ожиданием, и Шурочка решила закругляться. Утром прибежит чуть пораньше — и все успеет!
— Все, я готова, куда идем?
— Ну к нам идем. Мать корову подоила, велела тебя приводить на парное молоко.
— Ой, Вась, а может, к сестре твоей в гости сходим? — Шурочке молока не хотелось абсолютно — вспомнился вчерашний чай из грязной чашки.
— К Лизке, чё ли? Ну, пошли, — согласился Вася.
Жилье Васиной сестры оказалось очень даже ничего. Не изба из черных бревен, как у Анны Михайловны, а аккуратный светлый коттедж. Стены в бежевой штукатурке, крыша покрыта крашеной жестью. Такие коттеджи, восемь домиков, образовали почти целую улицу. Стояли они гораздо ближе к клубу, чем изба Анны Михайловны, но Шурочка еще в эту сторону не ходила. Каждый домик на два крылечка, двор посередке разделен штакетником: сразу видно, что коттеджи на два хозяина.
— Это директор совхоза для молодых специалистов-то отстроил, — объяснил Вася. — Лизке дал как бухгалтеру. В соседках у нее Валька-скотница. В том вон доме агроном живет, там, это, — зоотехник. А во-о-он те дома еще строят, — кивнул Вася в конец коттеджной шеренги. — Хочешь посмотреть-то?
— Хочу.
Они дошли до строящихся домиков, и Шурочка заглянула в дверь. Прямо от порога начиналась комнатка. Вместо пола в комнатке почти по периметру была вырыта глубокая, выше Шурочкиного роста, яма.
— Ой, а зачем это?
— Подпол будет. Потом, это, полы сделают сверху, — снисходительно объяснил Вася.
На другом конце ямы сквозь дверные проемы Шурочка заметила еще две комнаты. Там полы уже были настелены — желтые ровные доски. Наверное, от них в домике стоял запах сосновой смолы.
— Хочешь в таком жить? — спросил Вася. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Мне директор, это, пообещал, как женюсь-то, жилье дать.
Шурочка попыталась представить, как она хозяйничает в чистом светлом домике.
— Тут место есть и сарайку поставить. Кабанчика заведем, курей, это, кроликов, все как у людей, — продолжал Вася.
Теперь Шурочка представила чистенького розового поросеночка, белоснежных курочек, сереньких пушистых кроликов с розовыми подвижными носами. Шурочка представила, как выходит во двор, щедро разбрасывает зерно, кричит: «Цып-цып-цып», — и вся эта живность сбегается к ее ногам и благодарно хрюкает, квохчет и — какие звуки издают кролики? — сопит.
Подошли к дому Лизаветы. У забора стояла лавочка, окруженная бурно разросшимися полыхающими на солнце оранжевыми цветами. За забором Шурочка успела заметить и оценить чистый дворик с дощатой тропинкой от калитки к двери. Вторая тропинка вела в глубь огорода, к аккуратной будочке сортира. Возле сараюшки, сколоченной из потемневших досок, были врыты два столбика, между ними — веревочные качели. На качелях раскачивался мальчик лет восьми. Второй, явно постарше, раскачивал брата, помогая ему взлетать все выше и выше.
— Ванька, ты, это, уронишь Степку-то, — прокричал от калитки Василий, заходя во двор. — Мамка дома?
— Дома! — Ванька бросил свое занятие и побежал в дом. — Мам, дядя Вася пришел! С тетей!
Лизаветой оказалась та самая модно одетая женщина, которую Шурочка встретила возле правления в день приезда. Она тоже внешне была очень похожа на мать — выдающимся носом и тонкогубым ртом Анна Михайловна, видимо, наградила все свое потомство. Но на этом сходство кончалось: подтянутая стройная фигура, аккуратный домашний ситцевый халат веселой расцветки. Брови выщипаны в тонкую линию, ресницы подкрашены в самый раз, губы откорректированы розовым перламутром. Лизавета ничем не походила на деревенскую жительницу и даже перещеголяла завстоловой Людмилу.
— Здравствуйте, вы Шурочка? — Лизавета окинула Шурочку приветливым взглядом и посмотрела ей в лицо. Глядела она доброжелательно и с явной симпатией.
— Мне мама рассказывала, что к ним в столовую студентку в поварихи определили. Но не говорила, что такую хорошенькую. Ишь, Васька, заприметил девушку, — шутливо погрозила она в сторону брата, — не вздумай ей голову морочить.
— А я чё, я ничё, я и жениться могу, — забормотал в ответ Вася, а Шурочка почувствовала, как ее щеки обдало жаром. Было приятно, что Лизавета назвала ее хорошенькой, и неловко, что та, кажется, догадалась, что у нее с Васей… отношения.
— Ребятки, давайте я вас покормлю! У меня картошка сварена, и кролик есть тушеный, и огурчики. Давайте!
Шурочка вдруг поняла, что жутко голодна. С этим авралом в столовой она совсем забыла поесть! И потом не вспомнила — Вася пришел. Она стянула с себя свитер — тепло в доме: Ли-завета, вон, в легком халатике ходит — и села к столу.
Картошка лежала на блюде — рассыпчатая, посыпанная мелким укропчиком. Шурочка в который раз подивилась, какая здесь, в Сибири, картошка. Дома, в Ташкенте, вареная картошка совсем другая — твердая, скользкая, как обмылок. Поэтому дома просто так картошку они не варили — жарили, тушили, это да. Да и вообще редко готовили картофель — мама предпочитала готовить баклажаны, перец, зеленую фасоль, патиссоны. Слишком богатыми были их дачные грядки, чтобы ограничиваться картофелем. А вот за год жизни в Томске Шурочка съела картошки, наверное, больше, чем за десять лет в Ташкенте.
Они с девчонками ее и жарили, и просто варили, сбрызгивали местным подсолнечным маслом — оно так вкусно пахло семечками, — и съедали с удовольствием. Самое интересное, что Шурочка совсем не растолстела от такой еды. Хотя девчонок от картофельно-булочной диеты слегка разнесло. Наверное, сказались ее занятия бальными танцами. Шурочка записалась в студенческий клуб чуть ли не в первый месяц учебы и три раза в неделю по два часа отплясывала вальсы, румбу и ча-ча-ча. Ноги после занятий гудели колоколом, Шурочка лежала по полчаса, задрав их на спинку кровати, чтобы кровь отливала. А все булочки и картошка выходили с потом, который к концу двухчасового танц-марафона так пропитывал футболку, что хоть отжимай.
«Интересно, а тут в клубе есть бальные танцы? Наверное, нет», — с грустью подумала Шурочка и, чтобы отвлечься от мыслей о том, чего еще, привычного и приятного, нет в деревне, положила себе картофелину — та от одного прикосновения вилки рассыпалась на мягкие куски — и хрупнула огурцом. Огурец был крепкий и очень вкусный — в меру соленый, чуть сладковатый, с отчетливым ароматом укропа, чеснока и еще чего-то незнакомого, но очень аппетитного.
— М-м, какие огурцы вкусные! Никогда таких не ела. — Шурочка аж зажмурилась от удовольствия. Потом открыла глаза и перехватила встревоженный Лизаветин взгляд.
— Тебя на соленое тянет?
— Ой, да меня всю жизнь на соленое тянет, — засмеялась Шурочка. — Другие конфеты трескают килограммами, а я у мамы огурцы маринованные таскала банками трехлитровыми! Но у нее совсем другие, такие вкусные никогда не получаются!
— Я тебя научу, — откликнулась Лизавета, — в выходные как раз солить буду, приходи, поможешь. Или лучше совсем переходи ко мне жить! Вот прямо сейчас ночевать оставайся, а завтра вещи принесешь.
— А удобно? — спросила Шурочка. Идея поселиться у Лизаветы нравилась ей все больше и больше. Совершенно городская трехкомнатная квартирка с чистенькой кухней и современной обстановкой совсем не напоминала неопрятную избушку Васиной матери. А Лизавета обращалась к ней так, что Шурочке становилось легко и просто. Пожалуй, впервые с момента знакомства с Васей она чувствовала себя непринужденно.
— Удобно. Пойдем, покажу, где ты будешь спать, — откликнулась Лизавета и привела Шурочку в уютную спаленку.
— Мама, а Степка с качелей упал, — раздалось у порога, а следом послышался мощный басистый рев.
— Ах ты ж, вот же ж еще беда, — отозвалась Лизавета и побежала на рев, а Шурочка осталась осматриваться.
В комнате стояла кровать-полуторка с деревянными спинками и пружинным матрацем, накрытая новеньким покрывалом салатной расцветки. Покрывало отлично гармонировало с фисташковыми стенами, бледно-зелеными шторами на окнах и зелено-бежевым ковром на стене. У другой стены стоял трехстворчатый шкаф с зеркалом во всю дверку. Шурочка подошла к дверке и впервые за последние десять дней отразила себя в полный рост. Синяя футболка из тончайшего трикотажа с вырезом-лодочкой — итальянская, от сестры Любаши — красиво облегала небольшую крепкую грудь. Шурочка повела плечами — свободная от лифчика грудь чуть колыхнулась, соски, отзываясь на прикосновение материи, затвердели и обрисовались маленькими бугорками. Голубые джинсы — марка «Тверь», не хуже индийских, отстояла за ними в Томском ЦУМе два часа в очереди — начинались чуть ниже тонкой талии и ладно облегали круглые бедра. Разлохмаченные кудряшки — надо причесаться — обрамляли высокий лоб, выбивались, убранные за уши, каштановыми прядями на совсем не толстые щеки и вместе с аккуратным, слегка вздернутым носом составляли очень симпатичный портрет. Даже веснушки его не портили. А глаза, — надо же, без очков какие большие. И цвет у них — Шурочка приблизилась к зеркалу, вглядываясь повнимательнее, — не карий, как она всегда думала, а какой-то чайный, что ли.
Вот так, в полный рост, с новой прической и без очков, Шурочка видела себя впервые. Она даже замерла от встречи с незнакомкой в зеркале.
— Хороша краля-то! — Рядом с незнакомкой отразился Вася. Коренастый, выше Шурочки на полголовы, с волосами мышиного цвета, зачесанными на лоб ровной челкой. С горбатым носом, круглыми, глубоко и близко к переносице посаженными глазами, крупными желтоватыми зубами, обнажившимися в довольной улыбке. Что общего у него с той красавицей в зеркале?
Вася притянул девушку к себе, развернул и впился ей в рот поцелуем. «Ну да, — вяло подумала Шурочка, — что уж теперь, у нас уже все было, и я должна выйти за него замуж».
Она осталась у Лизаветы, и та, не спрашивая, постелила им с Василием одну постель. И Шурочка опять лежала колодой, терпела тяжесть его тела и боль в промежности, кусала губы и старалась не кричать, чтобы не напугать детей.
Но разве об этом напишешь маме? Шурочка еще раз оглядела заклеенный конверт и убрала его в кармашек своей сумки. Успеет еще послать.