Нет ничего противнее неубранной после ужина с коньяком кухни, особенно если ужинали люди курящие. Пепельницы забиты до отказа, в тарелках застыл майонез от салата, в фруктовой вазе лежат конфетные фантики. По краям блюдец – гроздья виноградных косточек. Входишь, и сразу руки опускаются. Утро проникло в окна квартиры на Надеждинской, когда Лизавета мыла посуду, мыла, чтобы потом спокойно лечь спать.

Гости ушли только после четырех утра. Больно занимательным оказался разговор. Пока Савва и Саша Маневич навещали магазин «Двадцать четыре часа», Лизавета, решив больше не мучить гостей бутербродами, на скорую руку приготовила салат из крабов и еще один бабушкин фирменный салат – из творога с укропом.

Под салаты и коньяк очень хорошо ругать начальство, доказывать собственную правоту, искать ответы на незаданные вопросы и исповедоваться на заданную тему.

Начали они с разоблачений. Потом зазвучали исповедальные нотки, затем героические, но верх одержало свойственное каждому хорошему журналисту любопытство.

Савва забыл о разбитой руке, а Маневич перестал через каждые три фразы вспоминать, что это он всех спас и что он никогда не думал, будто помянет с благодарностью армейских отцов-командиров, которые гоняли и драли его, как сидорову козу, но зато научили падать, прыгать, видеть спиной и вообще действовать решительно.

Под конец все только и делали, что строили всевозможные предположения. Рассуждали, кто и зачем вдруг поставил перед собой цель их погубить, но придумать толком ничего не могли.

Под подозрением по-прежнему были лекарственные бароны – Савва считал, что заверениям их шефа Ковача верить нельзя. Рассматривалась кандидатура депутата Дагаева – вдруг он решил рассчитаться за гибель брата? Версия особенно нравилась Маневичу, но Лизавета возражала: с какой стати депутат проснулся через полгода после убийства? К тому же Зорина была почти убеждена в том, что Сергей не причастен к убийству Лемы Дагаева. Савва ругал Лизавету конформисткой и глупой влюбленной бабой. Но когда «влюбленная баба» спросила, какое отношение к дагаевскому брату, Лондону и ее роману с компьютерщиком имеют журналист Айдаров, оперативник Кадмиев, а также хозяйка булочной госпожа Арциева, скептик вынужден был заткнуться.

Не придумав ничего удовлетворительного, они начали строить дальнейшие планы. Маневич пообещал пустить в ход свои связи в ФСБ. Савва решил порыскать по Мариинскому дворцу. Из солидарности с отстраненной от эфира Лизаветой оба решили немножко поитальянить, то есть побегать от выездов на съемки без объявления официальной забастовки.

Сначала Савва с Маневичем хотели устроить самую настоящую стачку – с уведомлением о причинах и сроках, – но потом отвергли эту идею как неконструктивную. Борюсик, Ярослав и прочие телевизионные руководители прорвались в вожделенные номенклатурные списки еще при прежнем режиме, когда любая коллективная и оформленная акция протеста расценивалась как предвестник конца света. И реагировали на коллективные требования совершенно неадекватно: начинали дергаться, суетиться, интриговать, словом, делать все, кроме удовлетворения зачастую весьма скромных претензий протестующих.

Последний раз сотрудники «Петербургских новостей» смогли убедиться в этом, когда им снова поменяли время выхода в эфир. Вообще-то это делалось с завидной периодичностью каждые полгода. И всякий раз народ бурлил и шумел, в три тысячи пятьсот сорок первый раз и монтажеры, и комментаторы, и администраторы на разные лады перетолмачивали азбучную истину.

Телевизионный букварь начинается с телевизионного же «Мама мыла раму»: время выхода «Новостей» священно и незыблемо. Зрителей годами приучают в определенное время включать телевизор, дабы они могли узнать, что творится в городе, в природе и на белом свете. Именно в этот час в каждом должен просыпаться инстинкт, который физиологи называют «Что такое?». Передвижение «Новостей» по сетке карается так же строго, как нападение на кошку в Древнем Египте, причем наказывает верховный телевизионный бог – рейтинг.

Трудно поверить, что телевизионные начальники, пришедшие на студию осветителями и разнорабочими, умудрились пропустить первую главу букваря. Однако «Новости» гоняли по эфиру так, словно их где-то украли и теперь не знают, как лучше припрятать.

Рядовые «новостийных» будней наконец не выдержали и написали коллективную петицию. Просили не трогать прежнее время выхода программы. Руководство, натолкнувшись на сопротивление, принялось бороться с ним изощренно и последовательно. Кого-то подкупили повышением зарплаты, кого-то – новой должностью, кого-то запугали – пенсией, сокращением, переводом на рутинную работу архивариуса. В общем, бунт был подавлен, причем дорогой ценой. Куда проще было бы выполнить вполне разумную просьбу.

Тут, видимо, работают мистические силы. Наверное, звезды приказывают каждые шесть месяцев менять расположение в программе передач именно «Петербургских новостей». Или же все телевизионное начальство поголовно страдает редкой болезнью, именуемой мнимой памятью, и воображает себя чем-то вроде коллективного рабовладельца, который готов искалечить дорогостоящую рабочую силу, но не позволит существу, купленному за деньги, учить хозяина жизни.

Открытый бунт повергал руководство в панику, а потому Савва и Маневич решили бунтовать на итальянский манер, только вместо сидячей забастовки у них будет «неснимучая». «Пусть повертятся без лучших репортеров!» – сказал на прощание Саша. В этот раз он в порядке исключения причислил к лику лучших не только себя, но и Савву. Перед лицом внешнего врага бойцы позабыли о распрях.

Лизавета тщательно сполоснула хрустальные стопочки и поставила их на решетку. По правилам, установленным бабушкой раз и навсегда, настоящий фарфор и настоящий хрусталь следовало вытирать льняным полотенцем, но после трех ночи Лизавета предпочитала забывать о некоторых незыблемых правилах. В конце концов, когда хочется спать, можно и не быть святее Папы Римского.

Масон, разбуженный шумом воды, жалобно мяукал: снова просил еды. И это при том, что помимо положенной ему порции каши он получил горсть «Китти-кэта» и обрезки от ветчины. Все-таки трудно жить, когда у тебя совсем нет центра сытости. А его, как известно, у кошек нет.

Но сколько таких, без центра сытости, топчет эту землю, причем не четырьмя лапами, а двумя ногами. По сравнению с ними Масон – ангел во плоти. Ведет себя вполне прилично, не убивает себе подобных, не грабит, не насильничает и практически не ворует. Только если забудут убрать «Вискас», так это не воровство, а провокация.

Кот крутился, выгнув спину, терся о Лизаветины ноги и заранее благодарно мурлыкал. Ее сердце дрогнуло, он получил еще немного аппетитных звездочек и замер у миски. А Лизавета ушла в ванную, медленно расстегнула пуговицы розового в бежевую клетку пушистого жакета в стиле «Шанель» и замерла, уставившись в зеркало. Она разглядывала собственное отражение, которое вдруг на мгновение показалось ей лицом совершенно незнакомого человека: упрямый разлет почти черных, с едва заметной рыжинкой бровей, золотистые глаза, тяжелые рыжие локоны. Бабушка, которая умела различать цвета, называла ее волосы бронзовыми. Сейчас большинство уверено, что бронзовый – это темно-зеленый.

Лизавета вдруг вспомнила, как сегодня по пути в кофейню встретила Сашу Байкова, свою несостоявшуюся любовь. Сильный, рассудительный, веселый, он несколько раз вытягивал ее из совершенно безумных авантюр, а потом долго ругал за неистребимую страсть впутываться в дурацкие истории. Саша утверждал, что Лизавету тянет на приключения, словно кошку на валерьянку.

После его выговоров Лизавета чувствовала себя виноватой и бросалась объяснять, что никуда не впутывается – это выходит само собой. Она не делает ничего особенного или, в крайнем случае, делает то, что считает правильным в предлагаемых обстоятельствах. А других обстоятельств ей никто не предлагает.

«Ты не только меня, ты и себя обманываешь! – кричал в ответ оператор. – Ты искательница приключений, на свою и на мою голову!»

«Это не я, – возражала Лизавета, – это эпоха. Эпоха в нашей стране такая, эпоха перемен!»

«Постарайся не впутаться в историю с перестрелками и погонями. Англия – страна тихая, и твои отговорки на меня не подействуют!» – так напутствовал ее Саша Байков в аэропорту Шереметьево, когда их группа улетала из Москвы.

Встречал он ее в Пулково пять недель спустя – с цветами. Лизавета тоже была с букетом, огромным букетом махровых роз, которых насчитывалось ровно тридцать три штуки.

Байков сразу понял, что она опять впуталась в историю, но вопросов задавать не стал. Они не ссорились, не выясняли отношений и почти перестали встречаться.

Лизавете было обидно, что он считает ее авантюристкой со склонностью к рецидиву. Вот и сегодня Саша Байков спросил, что с ней случилось опять, причем с такой интонацией, словно она где-то подцепила синдром Кройцфельда, или в просторечии, коровье бешенство.

– Машину мою грохнули, ты не слышал? – Лизавета старалась говорить беззаботно.

– Слышал… Помощь не нужна? – Он предлагал помощь тоном доктора, давшего клятву Гиппократа и теперь вынужденного лечить маньяка, который совершенно сознательно кушает опасные микробы, бактерии, вирусы и преоны.

– Вроде нет…

На том и разошлись. Лизавета опять почувствовала себя виноватой. Но разве это вина, что она не сумела стать такой, какой хотел ее видеть добрый и рассудительный, мужественный и снисходительный Саша? Она была взрывной, а не медлительной, упрямой, а не податливой, и еще она все время попадала в истории. Бог свидетель – не нарочно!

Лизавета облизнула губы и растрепала волосы – что-то уж слишком она увлеклась самокопанием – занятие вполне бессмысленное в любое время суток, а в пять утра особенно. Взяла с полочки тюбик с жидким мылом и принялась смывать грим. Делать это следует тщательно и аккуратно. Очень полезная процедура – моментально забываешь обо всех горестях.

Резкий звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Лизавета чертыхнулась: кого это принесла нелегкая?

– Сейчас! – Лизавета наспех заколола волосы и накинула халат. Потом подошла к двери, тронула замок и испугалась. Пять утра. А может быть, вернулся кто-то из ребят?

Маневич живет совсем рядом, минут пятнадцать ходу, а Савве ехать домой на метро. Он, наверное, вспомнил, что у него нет денег на такси. Лизавета перевела взгляд на часы. Странно, ребята ушли больше часа назад, так что это вряд ли забывчивый Савва. Странно и страшно, как четыре дня назад в «Астории», как недавно в студии. Нет, еще страшнее. Ведь возле ее парадной не сидит милиционер, как на телевидении, а теперь Лизавета знает, что опасность, которую она почувствовала в гостинице, – это не бред оскорбленного женского самолюбия и не игра больного воображения. Уже был взорванный автомобиль, уже убили Кирилла Айдарова, совсем недавно кто-то пытался сбить ее машиной. И зачем она откликнулась на звонок? Лучше бы сидела тихонько в ванной. Впрочем, тоже глупо – дверь небронированная, свет горит.

– Кто там? – Лизавета поплотнее запахнула халат.

– Сергей.

Он мог бы и не называть имя. Лизавета, прекрасно отличавшая по голосу даже полузнакомых людей, не могла не узнать этот глуховатый тенорок.

В классическом боевике запуганная неизвестными злодеями героиня распахнула бы двери и грушей повисла бы на шее освободителя, явившегося, будто ложка к обеду, спасти и наградить. Время давать финальные титры – даже глупые ежи в штате Айдахо поняли бы: Он явился, значит, Ей никто и ничто не угрожает.

Лизавета познакомилась с Сергеем Анатольевичем Давыдовым в полном соответствии с канонами жанрового кинематографа. И дальше все шло, как в слезливо-оптимистической мелодраме: встречи-расставания, ужины при свечах, рождественские огоньки в Будапеште. Потом, чтобы зритель не заскучал, подкинули немного ужастиков – взрывы, террористы. А теперь дело идет к счастливому финалу. Только Лизавета почему-то не чувствовала его приближения.

– Ты, собственно, зачем явился? – спросила Лизавета под лязг открываемого ею замка.

Утренний гость не ответил. Он стоял на пороге квартиры и весело разглядывал хозяйку. Сергей, как обычно, был элегантен и беспечен. Куртка из рыжей наппы, песочного цвета джинсы, пушистые русые волосы, ласковые серые глаза. Он выглядел чужаком, чуть ли не инопланетянином на фоне грязно-коричневых лестничных стен, испещренных подростковым творчеством. Где наши российские домуправы находят эти неповторимые краски – грязно-коричневый, мертвенно-зеленый, поносно-бежевый?

– Привет! Я могу войти?

Лизавета сделала шаг в сторону.

– Почему ты не включала компьютер? Я завалил тебя посланиями, даже беспокоиться начал. Что это за сообщения о взорванной машине? – Сергей умел быть проникновенным. Его глаза обволакивали собеседника, казалось, он прошел полмира, чтобы сообщить именно тебе нечто жизненно важное. Но Лизавета знала цену таким взорам.

– Кто-то решил проверить, как работает пластит, а мою «Герду» сочли самым подходящим подопытным кроликом.

– Я жутко волновался… – Сергей попытался ее обнять, но Лизавета увернулась.

– Не сомневаюсь. – Она поправила пояс халата и пошла на кухню. Сергей, ничуть не обескураженный, двинулся следом.

– По моему, тебе надо смыть мыло. Это очень вредно, кожа может пересохнуть.

Он, оказывается, пришел, чтобы дать ей несколько советов по уходу за кожей. Консультант-универсал.

Из крана в ванной по-прежнему текла вода. Лизавета тщательно смыла грим, коснулась оставленного на крючке жакета – не надеть ли? Потом аккуратно повесила его на плечики. Перебьется Сергей Анатольевич, явившийся к трудящейся женщине в шестом часу утра.

Когда она вышла из ванной, Сергей уже сидел за компьютером. Лицо отрешенное, даже куртку не снял. Очаровательная бесцеремонность.

– Долго у тебя гости сидели… – Он поднял голову и оглядел прислонившуюся к дверному косяку Лизавету.

– Может, разденешься?

– Да, разумеется, – мгновенно откликнулся Сергей, но оторвался от мышки и экрана не сразу. Потом все же вышел в коридор и повторил: – Долго гости сидели…

– Значит, караулил у входа?

«Вполне в его стиле, – подумала Лизавета. – Только почему тогда задержался?»

– Ты выяснял отношения с Саввой и Сашей Маневичем?

Теперь она стояла рядом с Сергеем в узком коридоре.

– Разговор был. Деловой…

Ссора не получалась. Слишком ясными глазами смотрел на Лизавету Сергей Анатольевич Давыдов, слишком он был уверен в себе.

– У меня такое впечатление, что ты на меня обиделась.

Наглец! Лизавета чуть не задохнулась от возмущения. «Впечатление» у него.

– Ну что ты! Какие обиды. Я даже люблю шляться ночами по разным отелям, отлавливая мужчин. А еще люблю ужинать в номерах в одиночестве.

– Извини, я очень виноват! Но мне срочно надо было заняться одним важным делом. Я думал, ты получила мою записку… – Сергей деликатно коснулся локтя Лизаветы. Его взгляд стал нежным, а в глубине серых зрачков загорелись угольки. – Я виноват, я должен был проследить… Но ведь все обошлось! Все кончилось хорошо…

Очень трудно ругаться с человеком, который сразу и безоговорочно признает свою вину. Трудно, но возможно. Главное – не обращать внимания на психотерапевтические ухватки.

– Что обошлось? – Лизавета пыталась быть далекой и холодной, как Полярная звезда. Страшно мешал зеленый халат. Звезда в махровом купальном халате – в этом есть что-то сатирическое.

– Все обошлось, и теперь все пойдет просто превосходно. Я все уладил, так что… – Сергей достал из внутреннего кармана куртки плоскую коробочку. – Вот, смотри!

На синем бархате, украшенном золотым вензелем «Картье», сверкало тоненькое колечко с алмазиком и двумя крохотными изумрудами. Вкус у господина Давыдова был безупречным. От такого обручального кольца не отказалась бы и принцесса.

– По-моему, как раз для тебя. – Он вынул кольцо из бархатной коробочки. Лизавета немедленно спрятала руку за спину. – Ну что ты разыгрываешь Зою Космодемьянскую! – Жест у нее получился действительно партизанский.

– Нет, просто меня еще в детстве научили – никаких подарков от мужчин. Только цветы, книги или, в крайнем случае, маленький флакончик туалетной воды. – Лизавета нахально цитировала один из самых любимых своих романов. И слегка забылась – машина, которую Сергей подарил ей на Рождество, не вписывалась в строгий перечень достойных подарков.

Сергей Анатольевич Давыдов читал бессмертный роман Маргарет Митчелл, что есть своего рода достижение. Рядовые представители сильной половины человечества, как правило, застревали на первой сцене выбора бального наряда и свято верили, что оба тома заполнены спорами о преимуществах яблочно-зеленого платья перед алым. Сергей знал, что роман не об одежде, а о выживании.

– Цветы были, но завяли, я слишком долго ждал. И это не подарок, а фрагмент цепи, которая соединит нас на всю жизнь. Я же тебе говорил, что в этом году собираюсь жениться на рыжей ведущей телевизионных новостей.

Очень милый поворот.

– Не знаю, каковы планы всех рыжих ведущих новостей, но я замуж не собираюсь. По-моему, мы это уже обсуждали.

– Ты передумаешь. – Сергей придвинулся совсем близко, почти вплотную. Лизавета сделала шаг в сторону.

– Это вряд ли!

– Почему? Нет, ты скажи – почему? – Классический мужской вопрос. Его задает окончательно спившийся алкоголик, когда жена указывает ему на дверь, задает магнат шоу-бизнеса, когда раскрученная на его деньги подружка-певичка решает уйти к гитаристу, задают брокеры и грузчики, академики и краснодеревщики. Вопрос, на который нельзя ответить, не ранив мужское самолюбие. Странные существа мужчины. Бросают на произвол судьбы, исчезают без объяснений, сводят с ума молчанием, а потом, в удобное для себя время, здрасьте-пожалуйста – прошу под венец. А ведь Сергей еще из лучших. Что такому объяснишь?

– Не хочу! – Лизавета попыталась поднырнуть под его рукой. Сергей, предлагая руку и сердце, построил вокруг нее загончик из собственных рук. Вырваться не удалось.

– Это дело поправимое… Не сердись, милая. – Он улыбнулся и погладил ее по щеке.

Тоже типично мужской подход к решению любых проблем: все можно исправить, все можно склеить, главное – «Не сердись, милая». Лизавета чуть не заплакала. Как у них все просто.

– Послушай, когда ты исчез неизвестно куда и я черт знает сколько проторчала в «Астории», я потом три дня с ума сходила. А еще этот взрыв, затем… – Она махнула рукой. – Да Бог с ним… Ты действительно полагаешь, что можешь после всего этого появиться, как ясно солнышко, и все будет в порядке?

– А что, ты не получила мое второе послание?

– Какое?

– Я же отправил на твой рабочий адрес отмену! Когда понял, что должен уйти!

Лизавета оторопела от такой нахальной лжи.

– Ага, а потом еще оставил записку у портье!

– Какую записку? – Этот преуспевающий нахал с матримониальными намерениями прекрасно разыгрывал искреннее недоумение.

Лизавета все-таки вырвалась из кольца его сильных рук. Где же этот конверт с эмблемой «Астории»? Записка должна быть где-то здесь. Лизавета была бумажной скрягой. У нее до сих пор хранились записки, которые в школе писали ей одноклассники. Она берегла все письма, студенческие тетрадки и копии курсовых работ. И это письмо она наверняка куда-то сунула.

Лизавета добежала до гостиной, где стоял компьютер, переворошила сложенные неровной стопкой бумаги и газетные вырезки. Вот оно! «Тоскующий романтик и ужин…» Лизавета вернулась к Сергею.

– На, почитай!

Он взял конверт, небрежно достал тоненький листок. И, как пишут в дамских романах, переменился лицом:

– Черт, я совсем забыл про это… Не думал, что ты приедешь в «Асторию». Я же отправил отмену… Виноват, прости! – Его серые глаза заволокла грусть. – Прости!

– Хорошо, прощаю, но вопрос о замужестве снят!

– Почему?

– Ты не оригинален. На вопрос «почему?» я уже отвечала. Если хочешь подробности – изволь… – Лизавета откинула за спину опять рассыпавшиеся волосы. – Я не хочу иметь ничего общего с ненадежным человеком, с мужчиной, которому я не верю.

– Давай сядем… Это долгий разговор.

– Почему? Я уже все сказала. Ты человек неглупый, должен понять с первого раза. Честно говоря, я устала, вчера выдался тяжелый день, я не спала ночь, так что…

– Нет, я не понял, почему я должен уйти. Я тебя люблю и не собираюсь сдаваться. Именно сейчас, когда все наладилось… – Сергей скинул куртку прямо на пол и прошел на кухню. – Без чашки кофе и сигареты я не уйду!

Он уселся на диван, всем своим видом показывая, что обосновался здесь уверенно.

– Ладно, – Лизавета вздохнула, – я умираю от усталости, но если хочешь меня еще помучить, давай поговорим.

– Можем поспать, а поговорим потом. – Сергей лукаво ухмыльнулся, словно вспоминая что-то.

– Спать ты здесь не будешь! – Лизавета в тысячу первый раз за ночь включила электрочайник.

– Это мы еще посмотрим. – Сергей покопался в карманах просторных джинсов и бросил на стол свои неизменные «Davidoff».

Сцена казалась Лизавете мучительно знакомой. И это было странно, раньше они с Сергеем не выясняли отношения. Пока Лизавета вспоминала, он принялся выстукивать пальцами бравурный марш. И тут ее осенило. Это же комедия. Театр. «Укрощение строптивой». Сцена знакомства Катарины и Петруччо. «Я собираюсь спать в твоей постели!» – «В моей постели ты не будешь спать, поскольку односпальная кровать!» Вот они и до Шекспира в быту докатились.

Лизавета разозлилась еще сильнее. По какому праву он, словно хозяин, шагает по ее жизни? Захотелось орать и топать ногами. Но она сдержалась, кричащую женщину легко обозвать истеричкой и убедить в чем угодно.

Аккуратно, стараясь не делать резких движений, она поставила на стол две кофейные чашки, достала из шкафчика банку с «Нескафе Голд». Сергей называл растворимый кофе суррогатом для бедных. Но в данном конкретном случае она не собиралась идти у него на поводу. Зачем разводить в шестом часу утра церемонии с джезвами и кофемолкой, да еще для мужчины, которого хочешь как можно скорее выгнать? Рядом с чашками Лизавета поставила сахарницу, корзинку с печеньем, пепельницу и чайник.

– Я не знаю, сколько тебе кофе.

– Сыпь две, не ошибешься. Хорошо, что ты не нервничаешь. – Сергей протянул ей пачку своих сигарет. – Значит, мы можем поговорить спокойно.

Он достал свой пижонский золотой «Ронсон», дал Лизавете прикурить и начал пропаганду и агитацию по всем правилам психологической науки:

– Ты совершенно права, я виноват целиком и полностью. Как идиот, забыл про эту дурацкую записку, заставил тебя ждать. Но поверь, мне пришлось уезжать в страшной спешке.

– Я догадалась, тебя потом настойчиво разыскивали партнеры… – Лизавета кашлянула, – по бизнесу…

– Ты снимала трубку? Тогда понятно, как они на тебя вышли… Я страшно беспокоился и…

– И три дня молчал, как рыба. Это я тоже поняла.

– Я уже сказал, что был не прав. – Сергей закурил вторую сигарету подряд, что делал крайне редко. – Но я никак не мог связаться с тобой. Поверь!

Когда на тебя смотрят открыто и доверчиво, лучше соглашаться.

– Верю.

– Да не смотри ты на меня так!

– Я и не смотрю. – Лизавета поняла, что выбрала верную тактику. Самоуверенность слетела с Сергея Анатольевича Давыдова, как пух с перезревшего одуванчика.

– Лиз, – он называл ее на английский манер «Лиз» очень редко, чаще в шутку, а иногда в минуты особой откровенности и близости. Первый раз он пробормотал «Лиз», когда поцеловал ее на Пикадилли. А еще в Новый год, в Будапеште. Ранним утром, когда они вернулись с прогулки в гостиницу, Сергей подвел ее к окну, они долго смотрели на сонный, замерший после праздника город, на зеленоватые крыши домов, на притулившиеся возле тротуаров чистенькие автомобили, на обрывки серпантинных лент. «Мы будем очень счастливы, Лиз», – сказал тогда Сергей. Сколько их было, волшебных минут, за те семь месяцев, что они знакомы? – Лиз, – повторил Сергей; он хотел разбудить ее память, хотел воскресить счастливые миражи, – я знаю, ты имеешь право меня выгнать, ты права на сто процентов, я не имел права быть нечестным. Но я не врал! Я просто утаивал часть правды. Эта… эта бомба в твоей машине, она ведь из-за меня. И я виноват, что не уберег, что не подумал заранее… Мужчина должен уметь предвидеть, а я… – Сергей говорил так взволнованно, что Лизавета забыла о выбранной ею маске холодной учтивости. – Знаешь, мне однажды в жизни не повезло, попалась не та женщина, чужая, понимаешь? И я долго не мог избавиться от ощущения, что мне никогда не найти свою половинку. А потом я нашел. Конечно, я должен был тебя оградить.

– От чего?

Сергей пропустил вопрос мимо ушей.

– Ты оказалась такой чудесной: умной, красивой, сдержанной и чуткой одновременно. Еще когда стреляли там, в ресторане, я подумал – вот это женщина! Ты ведь даже не пикнула. Просто встала. А когда выяснилось, что ты еще и русская…

– Есть женщины в русских селеньях… – Некрасов помог Лизавете справиться с волной нежности и любви.

– И чувство юмора у тебя есть. Я не могу тебя потерять. Понимаешь?

Лизавета, как всякая женщина, любила комплименты. Особенно когда эти комплименты были посвящены не крутым линиям бедра или круглым коленкам и когда они слетали с уст человека, не считавшего, что умная женщина – это ошибка природы, патология, возникшая потому, что Бог, расписывая хромосомный баланс, неразборчиво написал букву Y. Вообще говоря, комплименты про глаза и талию ей тоже нравились, но их приходилось выслушивать гораздо чаще. Лизавета уже было развесила уши, которыми любят женщины, но вовремя вспомнила, что именно этот человек, загружающий ее красивыми словами, забыл о ней, когда у него появились свои, мужские проблемы. И потому ответила сурово:

– Нет, не понимаю. Ты, кажется, допил кофе?

– Нет, не допил. – Сергей демонстративно поднес к губам чашку. – Я попробую еще раз объяснить. Есть вещи, которые тебе лучше не знать…

– Не такая уж я непонятливая. Я все прекрасно поняла. У тебя есть много вещей. Есть твой драгоценный «Остин», есть квартирка в центре Лондона, есть я, а еще есть вещи, о которых мне лучше не знать. Но эти вещи делают из тебя подонка, урода. Только уродство прячут с таким рвением.

– Неправда!

– Правда, милый, правда… Я не знаю, чем ты зарабатываешь на жизнь, но это что-то связано с людьми, которые вместо привета посылают отрезанное ухо или девять граммов пластита. И ты один из них!

– А ты? Ты вся из себя честная и чистая! Воплощение безупречности. Ходишь в белых одеждах, говоришь только то, что думаешь, никогда не кривишь душой. И при этом называешь министрами очевидных уголовников, берешь интервью у депутатов с криминальным прошлым и веришь, когда милиционеры, ловко обирающие всех задержанных, жалуются на крошечную зарплату!

У Сергея была хорошая память. В свое время Лизавета действительно рассказывала ему обо всем этом. В коллекции персонажей, у которых она брала интервью, был и явный уголовник с депутатскими корочками. Тот шевелил толстыми пальцами с не до конца вытравленной наколкой и все повторял: «Ну, мы во власти должны, чисто, людям помочь».

– Да, я не волшебница. А может быть, даже презренная конформистка. Но я, по крайней мере, друзей не подставляю.

– Разве я тебя подставил?! – Сергей осекся. Голос его упал. – Да, подставил. Я не знал, что люди в России такие дурные. Но я же все и уладил. Объяснил кому следует, что я и ты нужны им живыми и здоровыми. Твой компьютер, слава Богу, никто не трогал, так что… Словом, теперь нас будут беречь весьма влиятельные люди. Малыш, моя милая Лиз, теперь все будет в порядке, вот увидишь! – Сергей очень осторожно сжал ее руку, лежавшую на столе.

Лизавета вдруг почувствовала, что она безмерно устала – спорить, возражать, устала от загадок.

– А компьютер-то тут при чем?

– Слушай, ты можешь мне просто поверить? Даю тебе честное благородное слово – больше никаких взрывов. Я вчера обо всем договорился.

– Именно поэтому меня несколько часов назад чуть не сбила машина?

– Несколько часов назад? Это невозможно… Тебе показалось!

– Ага. Показалось. Мне и еще трем свидетелям. У нас коллективное помешательство, мания преследования. Все будем сидеть в одном бедламе. Но до того, как меня отправят в сумасшедший дом, я хочу выспаться.

– Подожди. Когда это было?

– Вечером, после выпуска. Мы тихо-мирно шли по Чапыгина. Это такая флегматичная улочка, где и днем-то под машину трудно попасть, а на нас наехали поздним вечером, почти наехали. Если бы не Саша, ты навещал бы меня в морге.

– В одиннадцать вечера?

– Позже…

– Ничего не понимаю… – Сергей казался по-настоящему растерянным.

– Я тоже ничего не понимаю. Уже три дня, как ничего не понимаю. Как сняла сюжет про этот дурацкий террористический акт, так ничего и не понимаю.

– Какой террористический акт?

– В «Тутти-Фрутти», это мини-пекарня. В тот день, когда ты назначил мне свидание и пропал. Тогда все и началось.

– Расскажи все с самого начала, – потребовал Сергей.

– Надоело рассказывать. Я спать хочу.

– Это несправедливо. Ты говоришь, что я тебя подставил, но не хочешь сказать, как именно!

– Ты мне тоже не все рассказываешь!

– Я отвечу на все твои вопросы, если ты расскажешь, что стряслось за эти дни! Договорились?

Сергей подобрал верный ключик – сыграл на ее любопытстве, вечном и бессмертном любопытстве, которое сгубило кошку. Лизавета полгода гадала, в какие именно махинации замешан ее гениальный компьютерщик, и тут такой шанс.

– Хорошо, слушай. – Усталость мгновенно улетучилась. За пять минут Лизавета сумела рассказать обо всем – о череде странных происшествий, о собственных переживаниях, о том, какие версии они разрабатывали с ребятами, пытаясь объяснить необъяснимое.

– Значит, ты меня покрывала до самой последней минуты… – улыбнулся Сергей, когда она замолчала.

– Больше не буду, – буркнула Лизавета. – Твоя очередь отвечать на вопросы.

– Хорошо. Ты меня спрашивала, как я зарабатываю на жизнь, и подозревала во всех смертных грехах. Это довольно сложный вопрос, и я хотел бы получить еще одну чашку кофе.

Лизавета уже открыла рот, чтобы отругать его за нечестную игру, но Сергей перебил ее:

– Ты не волнуйся, вари настоящий кофе, а я буду рассказывать.

Его рассказ был куда длиннее.

Четыре года назад Сергей Анатольевич Давыдов выиграл аспирантский грант и оказался в Лондонском университете. Два года он дисциплинированно учился, писал диссертацию, а заодно подыскивал стоящую работу, что оказалось не просто. Чопорная Британия отнюдь не так охотно принимает чужаков, как открытая Америка. Особенно если речь идет об академическом мире. Можно, конечно, устроиться программистом в какую-нибудь унылую компанию по производству софтвера. Это неплохие деньги, но тоска зеленая. Человеку, привыкшему к университетской вольности, трудно смириться с жестким расписанием, необходимостью угождать боссу и ежедневным восьмичасовым рабочим днем. Не то чтобы Сергей боялся работы, его пугали рутина и обезличенный труд. Одно дело – просиживать у машины сутками в ожидании сказочного результата, и совсем другое – каждый день выписывать положенное число знаков в очередной программе.

Работать можно либо для удовольствия, либо за деньги. А если ты работаешь только за деньги, то чем их больше, тем лучше. Британские компьютерные компании предлагали неплохую зарплату, но всего-навсего «неплохую», не более того. Тогда уж лучше открыть полупиратскую компьютерную фирму на родине. Скука такая же, но хоть моральное удовлетворение от того, что ты хозяин. Сергей уже было совсем собрался вернуться, но тут на него вышли странные люди.

Сначала позвонили по телефону: мол, слышали, вы ищете работу. Назначили встречу. Если быть честным, люди пришли самые обыкновенные. Типичные русские чиновники за границей. Один помоложе, в цейссовских очках на кончике мясистого носа, он все время нервно шевелил пальцами. Второй с лицом номенклатурного функционера. Хорошо пошитый у частного портного костюм не мог скрыть славное комсомольское прошлое, в котором читались и молодежные стройки, и подъем по карьерной лестнице, верхней ступенькой которой стала служба в лондонском представительстве советского банка.

Вопросы они задавали стандартные: где учился, где родился. Анкета после великой российской демократической революции почти не изменилась. Изменился подход к ответам. Не так строго судили за социальное происхождение, да и разные биографические камешки легче проскакивали через сито бюрократического контроля.

Особых личных тайн у Сергея не было, но на вопросы он отвечал сухо. И с каждым следующим раздражался все больше. Пожилой комсомолец, к примеру, спросил, почему Давыдов не живет с женой. Вопрос представлял информацию к размышлению, поскольку Сергей до сих пор не упоминал, что женат.

«Мне он тоже это не говорил», – подумала Лизавета.

Поначалу наниматели представили дело таким образом – прогрессивный, некогда государственный, а ныне акционерный российский банк переходит к новому этапу работы, расширяет сферу деятельности, а заодно и штат программистов, отвечающих за банковские локальные сети. От объяснения за версту несло липой. Прогрессивный банк, задумавшийся о локальных сетях только к девяносто восьмому году, – чудовищный нонсенс, не говоря уж о столь сложных поисках программистов. О предстоящей работе наниматели говорили обиняками, больше выведывали, знает ли Сергей, что такое охраняемые локальные сети, как можно их взламывать и как бороться со взломщиками.

Хакером– профессионалом Сергей в ту пору еще не был, но был талантливым хакером-любителем, и люди, отыскавшие его в Лондоне, очевидно, хорошо об этом знали.

Сергей моментально понял, что интересует потенциальных работодателей. Догадался он и о том, что банкиры просто посредники, на самом деле услуги компьютерного «медвежатника» были нужны кому-то другому.

Осознав все это, он повел переговоры довольно жестко и добился встречи с непосредственными заказчиками. В принципе, заказ был достаточно простым. Эти люди уже разбогатели разными способами, но хотели большего. Им позарез надо было легализовать имевшиеся в их распоряжении немаленькие деньги. Это в отеле, ресторане, в автосалоне или у портного возьмут засаленные стодолларовые купюры, не спрашивая, почему богач с Востока обременяет себя наличными. На бирже, на мировом фондовом рынке – совсем другой коленкор. Туда не пускают российских «пирамидостроителей», там открещиваются от многомиллионых контрактов с наличными, да и не всякие банковские чеки принимают. Скажем, финансовые документы с реквизитами Нассау или Джорджтауна обнюхивают чуть ли не с собаками. И не потому, что все поголовно делают совершенно честный бизнес, а потому, что по правилам игры главное – иметь незапятнанную репутацию, быть чистым, не «отмытым», а просто чистым.

Помимо безупречных банковских счетов хозяева хотели иметь еще и определенные гарантии безопасности. Им важно было быть уверенными, что нанятый партнерами детектив, подосланный конкурентами сыщик или охочий до сенсаций репортеришка не проследят путь, который проделали миллионы и миллиарды долларов, скажем, по маршруту Грозный – Анкара – Кайманы – Цюрих, и не раскопают, как эти деньги или их часть в результате попали к человеку, постоянно проживающему, например, в Москве. Схема чисто гипотетическая. Грозный можно заменить Элистой или Якутском, Анкару – Амстердамом, Каймановы острова – Кипром, а конечным пунктом может быть Лондон или Петербург. Не в географии дело, а в принципе.

Однако принцип этот известен довольно широкому кругу лиц и организаций. Даже сугубое соблюдение всех банковских тайн и правил безопасности не исключало возможность, что кто-то пройдет по проторенной тропинке и выяснит имя отправителя и получателя. А это очень неприятно и очень опасно. Следовательно, нужен фокус в стиле Дэвида Копперфильда. Пусть деньги появятся на определенном банковском счете как бы из воздуха. То есть деньги будут реальные, и они реально придут в этот банк, никто не собирался грабить банкиров, а вот устроить ребус из сопроводительных документов, реквизитов, названий фирм и прочих деталей финансового механизма, но так, чтобы все выглядело солидно и никто не догадался, что перед ним ребус, – в этом и заключался иллюзион. В сущности, ведь Копперфильд тоже не уносит с собой Биг Бен, он лишь делает вид, что унес.

Именно иллюзии, только в мире банковских сетей, и творил Сергей Анатольевич Давыдов. Он получал за это немалые деньги. Хозяева понимали, что человек, умеющий создавать виртуальные дымовые завесы, может их и развеивать, причем в свою пользу, а потому лучше ему хорошо платить. Сергей работал компьютерным фокусником уже два года. Сейчас же его работодатели ушли со сцены. Один – не совсем добровольно, чему Лизавета была свидетелем.

– Но ведь они могут тебя убить!

– Нет, я же не идиот! Я популярно растолковал кому следует, что произойдет со всеми их тайнами, если, паче чаяния, со мной что-нибудь случится. Я надежно застраховался. Система сработает автоматически, и их неблаговидные секреты всплывут сразу в нескольких местах. Причем компьютерная страховка дублируется некомпьютерными средствами, а какими именно – известно мне одному. И следить за мной, контролировать мои контакты, искать через меня тех людей, которые держат пакеты с информацией, – бессмысленно, так как я их никогда не видел и не увижу. После того как я все это объяснил, меня оставили в покое.

Правда, когда я приехал сюда, они опять пришли. Решили, что несчастный случай в нынешней России – вещь настолько распространенная, что система виртуальной страховки не сработает. Придурки! Пришлось расширить их познания. Я и тебя включил в систему, когда услышал про взрыв.

– А ты по-прежнему занят в этом… бизнесе? – Лизавета с трудом подобрала нужное слово. Бизнес в русском языке – это ведь не просто предпринимательство.

– Видимо, я не достаточно жадный. – Сергей мотнул головой. – Я заработал достаточно. Надо быть патологически алчным или невероятно экстравагантным, чтобы потратить то, что я заработал. Так что я вышел из игры. – Он резким движением потушил в пепельнице пятую или шестую сигарету с золотой надписью «Davidoff». – Так что решай сама, честный я человек или нет. А пока решаешь, завари чай, у меня от кофе в желудке революция.

– Привычку ездить на «Остине» я бы все-таки назвала весьма экстравагантной. – Лизавета встала, чтобы вытряхнуть пепельницу и включить чайник.

– Моя первая покупка, сто тысяч фунтов. Менять его я не собираюсь, так что на автомобилях не разорюсь.

– Твой чай. – Лизавета поставила перед гостем чашку из любимого бабушкиного сервиза: молочной белизны фарфор, изящная, чуть вытянутая форма, внутри – веточка сирени с золотыми лепестками.

– Красивая, и видно, что старинная. – Сергей осторожно взялся за тоненькую ручку.

– Наследство…

– Здорово. У нас дома было что-то поповское, с птицами. Тоже красиво, но совсем по-другому. Ну, так ты решила?

– Ты о чем? – Лизавета прекрасно поняла, что имелось в виду, но все равно удивленно подняла брови.

– Что мне делать вот с этим? – Сергей опять вытащил из кармана бархатную коробочку с кольцом. – Решай, я могу надеть его тебе на палец или выкинуть в окно…

– Ты становишься диктатором, – горько усмехнулась Лизавета.

– Решай!

– Я не понимаю, чего ты хочешь. Индульгенцию?

– Что-то вроде…

– Это трудный ребус. Давай так. Я не считаю тебя подонком. В предложенных тебе обстоятельствах ты вел себя как вполне приличный человек. Не убивал, не грабил, не…

– В общем, тебе я не подхожу! Хорошо! – Сергей встал, бархатная коробочка отлетела к краю стола.

– Тебе не кажется, что ты хочешь сразу и много?

– Кажется!

– Тогда не надо сцен с раскидыванием ювелирных изделий. Это как-то слишком… навязчиво.

– Согласен. – Сергей встал. – Можно я тебя поцелую? На прощание?

Прощальный поцелуй не получился. Точнее, поцелуй получился, но он не был прощальным. Как только их губы встретились, Лизавета растаяла. Когда влюблен, бывает такое внезапное головокружение с дрожью в коленях и холодком в позвоночнике, что забываешь обо всем. Такой поцелуй не может быть последним, губы сами тянутся к губам, и доводы рассудка отступают.

– Милая… – Сергей слегка задыхался. – Никому тебя не отдам. Верь мне!

– Не могу!

– Не можешь или не хочешь? Честно, я даже думать не думал, что тебя приплетут к этой грязной истории. – Он крепко обнял ее. – Все пройдет, поверь мне! Все будет хорошо.

– Тоже мне царь Соломон! – Лизавета попыталась оттолкнуть Сергея.

– Я не Соломон, я еще только учусь и могу точно сказать: я не потяну триста жен и шестьсот наложниц. Мне нужна одна жена, и это ты!

Лизавета судорожно придумывала достойный ответ. Трудно сопротивляться мужчине, который так тебе нравится.

– Прекрати, ты пользуешься…

– Не будь глупой, мы созданы друг для друга. – Объятие стало еще крепче. – И вообще, помолчи хотя бы пять минут, а то я на всю жизнь разочаруюсь в интеллектуалках.

Лизавета закрыла глаза.

– Вот и умница… – Сергей слегка ослабил железное кольцо объятий. – Ты устала, ты устала от недомолвок, от необходимости бороться со всякой мразью один на один. Так вот, заруби себе на носу, теперь ты не одна, теперь рядом всегда буду я… Дай руку…

Он все– таки извернулся и надел ей на палец обручальное кольцо. Лизавета почти не сопротивлялась.

– Маленькая моя, у тебя был очень трудный день. И я не смог тебе помочь… Но обещаю, на самом деле обещаю сделать все, чтобы…

– Я и впрямь устала…

– Тогда пойдем спать. Я тебя побаюкаю… – Он целовал ее глаза, щеки, шею. Целовал жадно, судорожно. – Все будет в порядке, вот увидишь, все будет хорошо… – Целовал нежно и настойчиво. Масон, ворчливо мяукнув, спрыгнул с тахты, на которой Лизавета успела постелить еще до вторжения лондонского друга. – Мы теперь вместе, вспомни, как нам было хорошо в Лондоне, Уэльсе, Будапеште. И теперь нам всегда будет хорошо…

Если бы Сергей был грубым, если бы он требовал, а не просил, если бы он… Но Сергей с самого начала не был мужчиной, которому надо просто самоутвердиться. И поэтому с ним было трудно и легко одновременно. Трудно – потому что он умел настоять на своем. Легко – потому что он был чутким и заботливым, с ним нельзя было воевать, зато ему легко было подчиняться.

– Ложись, милая, я тебя побаюкаю. – Сергей присел на краешек тахты и поправил подушку, на которую Лизавета уже уронила голову. – Пусть тебе приснится наша будущая жизнь, счастливая и безоблачная…

Под эти слова Лизавета и заснула, причем, засыпая, была уверена, что благополучно проспит сутки, до следующего утра. Не получилось…