Лизавета отсматривала материал в компьютерной. Вообще-то сие помещение было предназначено для обработки видеоматериалов. Тут делали карты, коллажи, портреты и прочие картинки, которые должны визуально подкреплять то, о чем рассказывает ведущий. Аппаратура в компьютерной стояла очень даже неплохая. Отличный сканер, довольно мощный компьютер, нормальные бетакамовские плейер и рекордер. Здесь, не разгибая спины, трудились компьютерные художники. Скрещивали лица и образы. Иллюстрировали все и вся. Иногда получалось забавно. Например, известие об очередном полете американского «шаттла» то ли по рассеянности, то ли за неимением американских снимков, проиллюстрировали российской космической фотографией. Так что, когда ведущий говорил об успехах НАСА, на экране светилась орбитальная станция «Мир». Вышел своеобразный «наш ответ Чемберлену».

По правде говоря, для отсмотра здесь была особая кабинка. Но, во-первых, она была проходной, а иногда материалом не хотелось светиться. А во-вторых, там поставили старенький плейер и тайм-код на экран не выводился. Лизавета же любила расписывать планы и синхроны по тайм-коду. Когда знаешь, на какой минуте и секунде кто-то прокукарекал самую нужную фразу, на монтаж уходит значительно меньше времени. Поэтому Лизавета выбрала момент, когда компьютерщики ушли пить кофе, и забралась в их комнату.

Видео ей понравилось. Славик удачно запечатлел суету и неразбериху в булочной и пекарне. Самые разные люди бегали с выпученными глазами, как угорелые коты. Кто-то выскребал печи, кто-то посыпал порошком горизонтальные поверхности… Звук с «допроса» прописался вполне удовлетворительно, хорошо вышло и краткое заявление для прессы. Его сделали тогда же, когда из «Тутти-Фрутти» выставили Лизавету и Айдарова. На разговор к журналистам вышел полковник Бойко. Лизавета признала выбор правильным. Нервный антитеррорист наверняка сорвался бы после первого же вопроса, наговорил бы гадостей, а журналисты не любят, когда им грубят.

Правда, Иван Степанович тоже не слишком распространялся. Коротко отрапортовал о случившемся, по сути, повторил первое сообщение «Интерпоста». Потом ответил на два вопроса, причем ответил одинаково: «Пока неизвестно. Идет следствие». Он даже не стал упоминать, что звонили не только в «Интерпост», но и на телевидение, и куда-то в органы. Лизавету это вполне устраивало.

Особенно же ей понравился не ублюдочный брифинг, а интервью с Серафимой Валентиновной.

Она классно смотрелась в кадре. Высокая холеная блондинка с холодными голубыми глазами и очень правильными чертами лица. Про нее любой сразу скажет – красавица. Завистливый прибавит: ледяная красавица. Злой уточнит: крашеная блондинка. Крашеная она или нет, знают только сама Серафима Валентиновна и очень хорошо знакомые с ней мужчины. А лед и иней – результат чрезмерной выхоленности. Безупречный макияж, безупречный маникюр, безупречный туалет. И облачко духов «Иден» вокруг.

Потом в машине Славик Гайский нашел для нее очень верное определение – «Снежная королева».

На вопросы Серафима Валентиновна отвечала не то чтобы неохотно, а свысока, так вдовствующие монархини благодетельствуют придворных.

Она тоже ничего не могла сказать по существу вопроса и все недоумевала, почему эти бандиты выбрали именно ее заведение. Лизавета решила использовать лишь одну ее фразу. Повторив, что она знать ничего не знает, ведать не ведает, Серафима Валентиновна, высоко подняв тонкие брови, заявила: «Это могло случиться где угодно! Что в стране-то творится!» Но эту фразу она произнесла так, что сразу стало ясно: ей глубоко по барабану и то, что происходит в стране, где взрывают, убивают, похищают и грабят, и то, что случилось в ее драгоценной мини-пекарне, которую закрыли на неопределенный срок. А на убытки и потерю клиентов – плевать!

Репортаж получился аккуратный. Пошло в дело и неосторожное упоминание полковником Бойко о том, что они прорабатывают версию маньяка, но эта версия сомнительна, поскольку маньяки, как правило, не знают секретные телефоны спецслужб.

Явный недостаток информации Лизавета восполнила архивными материалами. Собрала все возможное об аналогичных преступлениях на «проклятом» Западе. Там нехорошие экстремисты уже давно практикуют веселые шалости с ядом и прочими интересными «наполнителями». То отравят крем какой-нибудь, то в банку с соусом стекла напихают. И раструбят на всю вселенную: мол, в баночке крема «Пленэтюд» обнаружен мышьяк. А о потребителе на Западе заботятся – сразу товары изымают, аптеки закрывают, по радио объявляют: «Граждане, будьте бдительны». И граждане бдят. Отказываются от кремов и соусов вообще. Для профилактики.

В России, конечно, не отказались бы. Если бы наши потребители были такими впечатлительными, они давно бы уже умерли от голода и жажды, причем немытые, вонючие, с грубой кожей. Бывали времена, когда «Тест-контроль» браковал до восьмидесяти процентов завезенных в страну гигиенических товаров – мыла, шампуня, зубной пасты. О бодяжных водке, коньяке и вине рассказывают по радио-телевидению и пишут в газетах едва ли не ежедневно, а подпольные спиртзаводики процветают. Пьют граждане. И зубы чистят, и голову моют.

Финал сюжета получился на диво складный, даже с элементами анализа. Лизавета поставила точку и с удовольствием перечитала текст:

"…Итак, пока версия номер один – террористический акт. Если она подтвердится, то можно говорить, что в России зарегистрирована первая попытка потребительского терроризма. В Европе он известен уже давно. Как правило, такими методами там пользуются экологические радикалы. Защитники природы мстят косметическим фирмам, не пожелавшим отказаться от опытов на животных. В зону их внимания попадают агрофирмы, использующие стероиды или другие гормоны. Но в любом случае террористы всегда представляются и всегда излагают свои требования и пожелания.

Российские террористы известны своей склонностью действовать анонимно и намеками. Те, кто организовывал взрывы в домах, на станциях метро, в троллейбусах, на вокзалах, не афишировали себя, о том, чего именно они добивались, можно было только догадываться. В случае с мини-пекарней «Тутти-Фрутти» тоже полная анонимность, здесь не выдвинуто никаких требований. И с этой точки зрения отравленный хлеб в мини-пекарне «Тутти-Фрутти» чисто российский террористический акт".

Лизавета посмотрела на часы: половина восьмого. Она возилась дольше, чем предполагала. Архив, то-се… На монтаж оставалось минут сорок. Сергей приедет за ней в восемь. С трудом, но успеть можно. Она быстренько скинула текст репортажа на дискету и понеслась вниз в ньюсрум – «комнату новостей», – чтобы представить сюжет на подпись редактору.

Только сначала материал надо распечатать. Принтер у нее в кабинете изъяли после ремонта, когда в редакции организовали «конюшню» для совместной работы.

По мысли устроителей «конюшни», все корреспонденты должны были дружно работать в одной, очень большой комнате, скидывать сюжеты на компьютер редактору, визировать у него тексты, затем распечатывать их на единственном принтере и идти на монтаж. Монтажеров тоже хотели запихать в общую «конюшню», однако не нашлось достаточно большого помещения. А журналисты просто обязаны были стать общественниками. И вот чтобы дух коллективизма не зачах, индивидуальные компьютеры из комнат поснимали и переставили в «конюшню». Получилось что-то вроде коллективизации и раскулачивания «по-телевизионному».

Лизавета всегда считала творчество интимным процессом. Ей не мешали шум и гам. Но она не могла сочинить что-нибудь саркастическое или трогательное, когда сзади стоит очередь – компьютеров в «конюшне» не хватало – и кто-то особо нетерпеливый обязательно заглядывает через плечо.

Она затолкала дискету в ньюсрумовский, подключенный к сети компьютер и отыскала файл, обозначенный «yad».

Едва на мониторе появились первые, стандартные строчки ее репортажа – «автор Зорина, оператор…», – как буквы рассыпались, и по почерневшему экрану запрыгали искорки, постепенно превратившиеся в прелестную цветочную чехарду. Ромашки, лютики, колокольчики прыгали и бегали секунд сорок, а потом слетелись букетиками и образовали цветочную записку:

"Ох, какая ты не ласковая, не близкая,

Репортерка моя, журналистка моя!

Могла бы и отменить съемки ради редкого свидания. Обижен, но все равно жду. 20.30, «Астория», комната 342. Встретить не могу по уважительной причине, а не из лени или от обиды".

Подписи не было. Но Лизавета знала только одного человека, который так легко и просто мог направить электронную записку куда угодно и кому угодно. Причем точно адресату. Лизавета ни секунды не сомневалась, что этот текст прочитала только она, хотя все компьютерные сообщения шли на сервер в компьютерном центре, а уж потом транслировались в ньюсрум.

Записочка повисела минуту, потом появилась веселая рожица, подмигнула, в пузыре возле губ появилась надпись «Романтический ужин гарантирую» – и все вернулось на свои места: пошли первые строчки репортажа об отравленном хлебе в «Тутти-Фрутти».

За сорок минут до эфира возле редакторского стола всегда столпотворение. Ленивые журналисты, даже те, кто съездил на съемку еще утром, тянут до последнего. Пьют кофе, болтают по телефону, вымучивают текст в час по чайной ложке. Но вот наступает время «икс», и они веселым табуном бегут сдаваться. Потому что если не успеешь, то сегодня сюжет не пойдет, а если он не пойдет сегодня, то может не пойти никогда – кому в новостях нужна осетрина второй свежести? Или пойдет, но в утреннем выпуске, когда ставить больше нечего и редактор готов заткнуть дыру в эфире хоть мультфильмом, хоть клипом Влада Сташевского. Ходить в эфир утром в корреспондентской среде считается уделом лохов и начинающих. Так что, кроме лени, в этих оттяжках есть и журналистская хитрость. Если смонтируешься слишком рано – репортаж откатают днем и выкинут. Тут надо ловить «исторический» момент. Это как Октябрьская революция – двадцать четвертого рано, двадцать пятого поздно. Вот корреспонденты и осаждают редактора со своими текстами за час до вечернего эфира.

В дни дежурств Светланы Владимировны Верейской традиционное корреспондентское столпотворение превращается в сущие Содом и Гоморру. Лана не только просматривает тексты, но и внимательно читает их. Читает и правит. Правит и комментирует. Послушать ее комментарии слетаются все свободные от текущих дел сотрудники. Так что народу становится втрое больше.

Когда Лизавета появилась возле редакторского стола, Верейская смотрела текст новенькой белокурой журналисточки в джинсах и драном свитере.

– Ты зачем мне тут физиологические подробности излагаешь? На этой пресс-конференции что, люди в исподнем были?

Толпа радостно загудела.

– Нет, вы послушайте! – Светлана Владимировна заводилась от публики не хуже Хазанова. – «Можно сказать одно: там был только один запах. В красивом зале висел густой аромат грязного белья!» Вычеркни, вычеркни эту гадость!

– Но это образ… – заупрямилась журналисточка. – Он там в интервью говорит, что дело с обвинением в коррупции плохо пахнет…

– И пусть говорит, у него имиджмейкеры, гешефтмахеры и прочие писари. Я тексты твоего героя не редактирую. А про аромат убери. У тебя перверсия обоняния.

Девушка зарделась. Наверное, она не знала, что значит перверсия, или знала только в одном значении.

– Но он же сам про запах говорит. Я только повторяю.

– Милая, посмотри в Ожегове. – У Верейской под рукой всегда лежал толковый словарь для особо тупоголовых или упрямых. – Посмотри, что значит аромат. И подумай. А это я вычеркиваю!

Лана бестрепетной рукой ампутировала три последние фразы репортажа, которыми молодое дарование наверняка собиралось удивить мир. Но в этот раз мир остался без «густого аромата грязного белья».

Лизавета вежливо дождалась, когда Верейская завершит уже начатую работу, и протянула ей свой текст. Никто не роптал. Многим было известно, что Лизаветин репортаж стоит в верстке первым номером. Благодаря разговорчивости Верейской многие знали, что ради этого репортажа и ради красивых глаз самой Светланы Лизавета сегодня отказалась от личной жизни с каким-то британцем. Так что ее право идти без очереди никто не оспаривал.

Верейская справилась с текстом за минуту. Несведущему наблюдателю могло показаться, что она читала через строчку. На самом деле Лана была предельно внимательна. С подлежащими и сказуемыми у Лизаветы все было в порядке. В том, что она не запутается в падежах, Верейская тоже не сомневалась. Прежде чем поставить подпись, она задала только один вопрос:

– Мы с этим твоим источником не вляпаемся? Он потом не станет называть паровоз мотороллером?

– Все записано, Светлана Владимировна, а кассету я пока сохраню.

– Иди и поторапливайся, меня уже режиссер подгоняет. Не хочет первый сюжет с плейера пускать.

Лизавета ничего не сказала, только махнула рыжей гривой и побежала монтироваться.

Потом ей предстоит внимательно разглядеть себя в зеркале и произвести невероятные улучшения, благо на работе у нее полный набор косметики: чаще всего Лизавета гримировалась сама. Или лучше сходить к гримерам и придумать что-нибудь экстраординарное? Пусть компьютерный гений поразится!

Сделать нечто удивительное со своим лицом и прической Лизавета не успела. Едва она смонтировала сюжет, как ее вызвали к руководству.

– Зайди ко мне прямо сейчас, – ласково пригласил Борюсик, позвонив в монтажную.

Повышенная ласковость Лизавете не понравилась. Начальство становится ласковым в двух случаях: либо когда хочет впрячь в трудную и противную работу, либо когда намеревается устроить разбор прошлых полетов. Никаких грехов Лизавета за собой не знала, а потому готовилась к худшему. Наверняка выяснилось, что кто-нибудь заболел, и на ближайшие две недели ей придется забыть о выходных.

В просторном кабинете, кроме их Главного, веселого и трусоватого Борюсика, сидел Ярослав, генеральный продюсер и первый заместитель председателя компании. Осторожный Ярослав всплывал только тогда, когда дело пахло политическим керосином. По существу, он был пожарным, который приходил с брандспойтом, ведрами, лопатами и тушил разведенные веселой журналистской братией костры. С его точки зрения, журналисты, во всяком случае некоторые, распоясались дальше некуда. Шляются по политико-экономическим дебрям, играют со спичками, не вникая в тонкости политических игр, и вольно или невольно тревожат медведей в их берлогах. Медведи, поворочавшись, рычат на Ярослава, и ему приходится отдуваться за всех.

Ярослав искренне полагал, что защищает своих неразумных детей, когда заставляет их складывать на полку репортажи о коммерческих махинациях губернаторских племянников или уголовных делах, возбужденных по фактам злоупотреблений в Смольном или Мариинском дворце. «Зачем, зачем гнать волну? – спрашивал он, гулко придыхая и закатывая глаза. – Вдруг суд еще ничего не подтвердит?» Любые возражения и пламенные рассуждения о том, что, кроме юриспруденции, есть еще и этика и что во всем мире считается предосудительным подсовывать родному человечку выгодный бюджетный контракт, если ты делишь казенные деньги, Ярослав отметал сразу и навсегда. «Мы не весь мир!» – бросал он, и в определенной логике ему нельзя было отказать.

Ярослав и Борюсик особенно неистовствовали в страдную предвыборную пору. В редакции теленовостей даже появился новый вид спорта. Молодые репортеры и немолодые комментаторы, отягощенные опытом работы еще при развитом социализме, принимались скрупулезно подсчитывать, сколько сюжетов «завернуто» по идеологическим соображениям. На доске рядом с расписанием вывешивались тексты, отвергнутые по политическим мотивам. Каждый вечер переполненную доску чистили – то главный редактор лично, то его верный референт.

Иногда дело доходило до абсурда. Например, с эфира был снят очаровательный и совершенно невинный сюжет о том, как на школьном подсобном участке увлеченные ботаникой пятиклассники выращивают забытый вид пшеницы – полбу. Репортаж был сделан с любовью, автор даже помянул пушкинского Балду, которого поп кормил полбой. Причина опалы коренилась, конечно, не в Пушкине, а в том, что школьный учитель биологии на общественных началах работал микрорайонным агитатором за «не того» претендента на губернаторское кресло. В сюжете об этом не было ни слова, но учитель как политический активист где-то мелькал раньше, и пшеничный репортаж был признан некорректной предвыборной рекламой.

Корреспондент искренне недоумевал, как можно найти политический душок в полбе, бегал к начальникам, а те убежденно доказывали: «Сейчас не время». Они едва ли кривили душой. Лизавета порой даже завидовала их способности видеть и поступать «как надо». Они все или почти все родились со специальными шорами на глазах – когда надо, видели и соломинку, а когда надо, не замечали бревна.

Впрочем, предвыборная страда миновала, рожь на всех политических делянках была сжата, жить журналистам стало полегче. Так что экстренный вызов и присутствие Ярослава в кабинете главного показались Лизавете подозрительными. Последний раз Ярослав трепал их компанию – Лизавету, Савву и Сашу Маневича, – когда разразился скандал со «школой двойников». После того как выяснилось, что журналисты оказались правы даже не на сто, а на двести процентов, Ярослав оставил их в покое. Видимо, считал, что они обзавелись источником в высших политических сферах. Теперь, значит, пошло по-новой.

– Здравствуйте, вы хотели меня видеть? – Лизавета терпеть не могла стандартное «вызывали». Этот глагол пах чиновничьим присутствием и армейской субординацией.

– Присаживайтесь, Елизавета Алексеевна. – Борюсик указал на свободный стул. Главный сидел на своем, председательском месте, в торце широкого и дорогого офисного стола. Справа на приставном столике – компьютер, естественно, «пентиум», хотя вся редакция знала: Борюсик боится техники, как черт ладана и как вампир осинового кола.

«По имени-отчеству обращаются – значит, будет публичная казнь», – подумала Лизавета.

Ярослав сидел сбоку, вальяжно устроившись на стульчике, добротно сработанном фирмой «Раумамебель». Рядом лежал сотовый. В общем, было совершенно ясно, кто здесь на самом деле главный.

– Да, Лизавета, садись, – повторил приглашение Ярослав. Обращение это ничуть не было фамильярным. Они перешли на «ты» год назад, после настойчивых приставаний Ярослава. Он очень убедительно рассказывал, что все «информационщики» всегда общаются на «ты», традиция сия возникла еще во времена царя Гороха, пережила смутные времена царизма и военного коммунизма и не нам ее губить.

– Спасибо. – Лизавета постаралась устроиться на фирменном стульчике как можно удобнее.

– Разговор будет неприятный. – Генеральный продюсер вытащил пачку «Парламента», достал сигарету и закурил. Сигареты эти были самые обыкновенные и отличались от других только ценой.

– Отчего же неприятный?

– Зачем тебе нужен репортаж о страховой медицине? – спросил Ярослав. Главный редактор кивнул, подтверждая вопрос.

«Ах, вот откуда ветер дует!» – Лизавете все стало ясно-понятно. Их генеральный продюсер еще в стародавние времена питал особую слабость к медицине. То ли по причине не слишком крепкого здоровья, то ли потому, что в ту эпоху сия тематика считалась благодатной и безопасной. А может, это дело ему поручили вышестоящие начальники. На студии уже лет пятнадцать ходили слухи, что Ярослав или при погонах, или только что их снял. Только откуда он узнал, что у Лизаветы запланировано продолжение?

– Это важная тема… – расплывчато сказала она.

Страховой медициной, точнее, Фондом обязательного медицинского страхования Лизавета начала заниматься полгода назад. Через день после того, как первый сюжет вышел в эфир, ей позвонили из газеты «Финансовый Петербург».

«Вы на телевидении первая, кто затронул эту тему. – Девушка на том конце провода явно нервничала. – Вы знаете, что у нашей газеты два иска от этого Фонда?»

«Нет», – осторожно ответила Лизавета.

«Понимаете, там творятся жуткие злоупотребления. Наш городской закон об обязательном медицинском страховании противоречит общероссийскому. Вы затронули только один аспект проблемы. Там крутятся колоссальные деньги!»

Лизаветин репортаж, вышедший в эфир два дня назад, был снят по материалам проверки Счетной палаты Законодательного собрания. Ревизоры обнаружили, что на деньги, выплаченные предприятиями и бюджетом, Фонд построил шикарный офис, обставил его дорогостоящей мебелью. Кроме того, функционеры обзавелись компьютерами и дорогими автомобилями, активно пользовались сотовыми телефонами и прочими благами высокой технологии. При этом катастрофически не хватало денег на операции, медикаменты и прочее. Больницы бедствуют, а чиновники процветают. Лизаветин репортаж был именно об этом.

«Мы уже полгода занимаемся Фондом. Тут возник конфликт интересов», – прерывисто говорила девушка из «Финансового Петербурга».

«Конфликт интересов» – понятие коммерческое. Есть все основания быть осторожной. После этого звонка Зориной показалось, что она разворошила змеиное гнездо. Хотя, когда Лизавета принималась за страховой репортаж, картина выглядела простой и ясной, как сама правда. Злые чинуши против несчастных больных. Все получилось, как теперь принято говорить, сложнее.

Как только Ярослав помянул Фонд обязательного медицинского страхования, Лизавета успокоилась. Материалов о злоупотреблениях было больше, чем достаточно. В эфир попало меньше половины. Причем каждое прошедшее в репортаже слово было подкреплено документами Счетной палаты.

Ярослав повторил вопрос, немного изменив его:

– Объясни, зачем тебе эти медицинские разборки?

Лизавета решила, что ничего не потеряет, если прочитает начальникам небольшую лекцию.

– Как вам должно быть известно, наше здравоохранение находится в критическом состоянии. Социалистическая бесплатная медицина умерла. Ее должна была заменить медицина страховая. Но к денежному делу присосались пиявки, тратившие перечисляемые средства, – Лизавета кашлянула, – скажем так, нерационально.

На Ярослава политинформация не подействовала. За четверть века на студии он выслушал миллион лекций. И за советскую власть и против нее.

– Послушай, там ситуация по-настоящему сложная. Я не думаю, что нам стоит вмешиваться.

– А мы и не вмешиваемся. Мы только отражаем происходящее. Счетная палата…

– Не приплетай Счетную палату! У нее своя задача. И здравоохранение тут ни при чем! Только сейчас назначен новый председатель комитета. Начинаются преобразования. Их работе не стоит мешать. – Ярослав тонко улыбнулся. Борюсик в очередной раз многозначительно кивнул. Лизавета тоже улыбнулась в ответ:

– А мы и не мешаем. Мы хотим помочь.

– Вот помогать как раз и не следует. И вообще, неужели вам не о чем снимать сюжеты? – Это был вопрос «ниже пояса». Ярослав давал понять, что дальнейшие споры бессмысленны.

– Тем много, но здравоохранение одна из самых…

– Тогда пока и снимай другие самые!

– Вот, например, сегодня. – Борюсик поддержал генерального продюсера. – Ты что-то там снимала про терроризм. Тоже важная тема…

Лизавета чуть не застонала от ужаса и отчаяния. Человек работает начальником информации. Она стажировалась в США, Дании, Германии, Великобритании, наконец. Общалась с разноязыкими главными редакторами газет и шеф-редакторами телестудий. Попадались всякие. Педанты, политиканы, пьяницы. Но ни один не мог позволить себе роскошь заявить в конце дня: «Тут у нас что-то про терроризм», – когда речь шла о новости номер один.

Что же у них происходит, в конце-то концов?

С утра Лана Верейская мучается, как бы сюжетом о ядовитом хлебе не вызвать в городе панику, и выдергивает из постели Лизавету, у которой выходной. Лизавета пускается во все тяжкие, разыгрывает специально для полковников круглую дурочку, лишь бы заполучить плохонький, но оригинальный синхрон, копается полдня в архивах, почти опаздывает на свидание, а глубокоуважаемое начальство мямлит «что-то там про терроризм».

Иногда Лизавете казалось, что подведомственную ему программу Борюсик вообще не смотрит. А за сюжетами следит исключительно «по звонкам». Будь то звонки из соседнего корпуса, от руководства компании или из других контор и учреждений. Что можно объяснить этим людям? Лучше ничего и не объяснять.

– Да, про терроризм тоже важно…

– И репортаж про обязательное страхование можно сделать…

– Да, можно… – Лизавета решила поработать нимфой Эхо.

– Но надо как следует подготовиться. А пока не стоит…

– Пока не стоит…

Что ж, если они хотят затянуть у нее на шее петлю запретов, пусть затягивают. Ничего не попишешь. К тому же в ближайшее время у них должен пойти репортаж про гемодиализ, а обязательное медицинское страхование – тема, судя по всему, вечная. Может подождать.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно хмыкнул Ярослав. – Договорились.

Он тут же включил свою ненаглядную трубку цвета бордо. Творение фирмы «Бенефон» откликнулось веселым трезвоном, и Ярослав погрузился в переговоры.

«Даже телефон отключал, очень задела его медицинская темка», – отметила про себя Лизавета.

– Значит, про страхование пока не планируйте, – решил вставить руководящее словечко Борюсик.

Лизавета не стала объяснять главному, что планирование выпуска вообще не входит в сферу ее служебных обязанностей. Это работа ответственного выпускающего редактора. Как ведущий программы, она может придумать тему для корреспондента. Как корреспондент – выполнить задание редактора. Но планы – не по ее части.

– Про страхование ничего не будет. – Лизавета встала. – До свидания.

Начальники не стали ее задерживать. Когда Зорина вышла из кабинета Борюсика, на часах было четверть девятого. Из-за воспитательно-профилактической беседы она не только пропустила собственный репортаж, но и лишилась последней возможности успеть на свидание.

Если Бог решает кого-нибудь наказать, он подсовывает ему дурака начальника или сразу двух дураков – этот неутешительный вывод не помешал Лизавете быстро собраться, выскочить на Каменноостровский и поймать машину. Она опаздывала на сорок минут. «Будем считать, что это пустяк», – решила Лизавета. Во всяком случае, по меркам Интернета, в котором столько времени проводил Сергей Анатольевич Давыдов.