Равенство и демократия. Может ли чистильщик сапог стать президентом?

Токвиль: «Среди множества новых предметов и явлений, привлёкших к себе моё внимание во время пребывания в Соединённых Штатах, сильнее всего я был поражён равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на всё течение общественной жизни. Придавая определённое направление общественному мнению и законам страны, оно заставляет тех, кто управляет ею, признавать совершенно новые нормы, а тех, кем управляют, вынуждает обретать особые навыки. В жизни общества происходит демократическая революция, не сопровождаемая при этом тем преобразованием законов, идей, обычаев и нравов, которое необходимо для достижения целей данной революции. Таким образом, мы получили демократию, не имея того, что должно смягчать её недостатки и подчёркивать естественные преимущества, и, уже изведав приносимое ею зло, мы ещё не знаем того добра, которое она должна дать».

Антон Баков: Токвиль – прежде всего, рафинированный изысканный француз до кончиков ногтей, который впитал если не с молоком матери, то со школьной премудростью идеи свободы, равенства и братства. И вот этот француз приезжает в Америку. Первое, что бросается ему в глаза, – это равенство людей. Стоит уточнить, что он приехал в рабовладельческие США XIX столетия, а значит, в страну, где значительную часть населения составляли чернокожие рабы, которые по определению не имели и не могли иметь никаких прав.

При этом плантаторы были вполне состоятельными и состоявшимися людьми, чей уровень жизни разительно отличался от уровня жизни тех же респектабельных европейских помещиков. Что уж говорить о простых мигрантах, которые прибыли в США налегке, с одним маленьким чемоданом вещей и большой американской мечтой.

Токвиль посетил США в 1831 году. Тогда ещё свежи были воспоминания о споре между владельцем штата Пенсильвания господином Пеном и хозяевами штата Мэриленд баронами Балтиморами. К слову, Пенсильвания была «частной лавочкой» этого замечательного господина Пена и его наследников, пока он не продал её обратно британской короне.

Но всё познаётся в сравнении, и очевидно, что по сравнению с Францией после реставрации Бурбонов США многим казались страной равенства. Таковыми они и вошли в историю в значительной степени благодаря Токвилю. Меня же, как выходца из куда более эгалитарного, чем американское, постсоветского общества, шокировало как раз грандиозное неравенство в США – как современное, так и существовавшее в 30-е годы XIX века.

Возможно, колониальная элита и лишилась части властных рычагов в результате революции, но зато она получила огромные имущественные выгоды. И, так или иначе, правящий класс американского общества по-прежнему составляли они, белые и сытые богатые рабовладельцы. Конечно, вся та «мелкая рыбёшка», которая «приплыла» в Америку в поисках новой жизни, никоим образом не могла претендовать ни на какое равенство с ними.

Потом США продолжали развиваться, а неравенство возрастать. Так что сегодня Америка – одна из самых поляризованных по имущественному положению людей стран, что, впрочем, не мешает ей оставаться символом свободы и возможностей, а также крупнейшей в мире демократией.

В России всё происходило «с точностью до наоборот»: когда в нашей стране не было демократии, у нас было достигнуто почти реальное равенство. Просто особо делить народу было нечего, кроме, разве что, «своих цепей».

Разжигающие социальную зависть автомобили-иномарки и возможность регулярных выездов за рубеж «для всех» во времена СССР, естественно, отсутствовали. Даже когда представители нашей партноменклатуры жили в довольно скромных по нынешним меркам особняках, то это были всего лишь госдачи, которые, как известно, принадлежали государству, и их реальная передача наследникам была крайне затруднена. Можно сказать, что единственной привилегией советского начальства в эпоху отсутствия частной собственности было то, что у него имелось чуть больше прав по временному, пусть и пожизненному, владению чем-либо.

При этом обычные советские граждане не были собственниками, к примеру, даже своих убогих садовых участков, потому как те тоже принадлежали Родине. Мы были членами коллективных садов и добросовестно обрабатывали свои четыре сотки земли. Однако и та нехитрая растительность, ради которой мы каждое лето «убивались» на огородах, была в некотором смысле подконтрольна всесильному Левиафану.

Доходило до абсурда: далеко не во всех коллективных садах можно было выращивать яблони или груши, где-то только картофель и морковь. Даже кролики, как ни смешно, были «поднадзорны»: владелец «сверхнормативной» третьей крольчихи мог не только потерять её в результате конфискации, но и отправиться в ГУЛАГ за мифическую попытку реставрации капитализма!

Зато мы могли построить на своих участках уютные «социалистические» домики. Но только летние, холодные и маленькие, ибо не дай Бог, чтобы у наших жалких домишек появился второй этаж – это уже считалось бы буржуазным излишеством и роскошью! Более того, обмерялись веранды и подвалы, если они, конечно, были в наличии. В общем, власть держала руку на пульсе – и держала крепко, чтобы никто не высовывался выше картофельной ботвы. Впрочем, мало кто и стремился подняться до более «высокого», а потому опасного уровня.

Квартиры также были государственными, один из обитателей жилья обычно выступал как квартиросъёмщик. Даже выражение бытовало такое – «ответственный квартиросъёмщик». Видимо, подразумевалось, что имеется некий доброхот, который по-честному так платит за квартиру. А все остальные жильцы, если следовать этой логике, были вроде как безответственными. Только на закате советской власти появились кооперативные дома, в этом случае можно было стать членом кооператива по строительству жилого дома и даже совладельцем собственной квартиры.

В сущности, имущественный идеал советского человека включал в себя весьма примитивную, но устойчивую триаду «квартира-машина-дача». Сколько же всё это стоило? Да, в общем, не так уж много, особенно в конце эпохи застоя. К примеру, я, к своему 25-летию, ещё в самом начале 90-х умудрился выполнить и даже перевыполнить тот план, который не удалось реализовать моим родителям-инженерам за всю их трудовую жизнь. Я купил за две тысячи долларов «трёшку» в старом «сталинском» доме, ещё за полторы тысячи долларов сад с почти двухэтажным «мансардным» домиком возле озера Балтым, а за две-три тысячи долларов – «девятку». Так что тогда за семь тысяч долларов США можно было полностью «упаковаться» – и глубоко задуматься, ради чего жить дальше, если главные цели в жизни уже вроде как достигнуты?

А потом мир перевернулся: цены росли, миллионы бывших советских людей удовлетворили свои базовые потребности и выяснили, что уровень имущественного неравенства может варьироваться чудовищным образом. Робко выглянувшие из-за ставшего тюлевым и ветхим «железного занавеса» граждане обнаружили, что помимо «дачи, квартиры, машины» в мире существуют ещё яхты, частные самолёты, виллы с бассейнами, зарубежные курорты и прочие «искушения для искушённых».

В середине 90-х у амбициозных бывших м. н. с. кружились головы от успехов, а потом и попросту «съезжала крыша». Они, люди, которые при советской власти были обречены десятилетиями делать карьеру с муравьиной скоростью, могли запросто стать владельцами заводов, газет и пароходов. С тех пор неравенство зашагало по России семимильными шагами, как и в великой заокеанской «стране возможностей».

В США любят говорить, что чистильщик сапог может стать президентом. Да, в Америке чистильщик сапог действительно имеет шанс на это. Но не любой, а обладающий уникальными способностями и личностными качествами, благодаря которым уже заложенный от природы талант, будто огромный поршень, может вытолкнуть гражданина на социальный «верх».

Так что пресловутое американское равенство существовало в основном в фантазиях г-на Токвиля. Точно так же и наша нынешняя демократия подтверждает, что равенство не только не связано с ней, но и прямо ей противоположено. Ибо всё, что сегодня мешает развитию демократии в России, – пережитки того самого социалистического равенства, при котором сформировались три поколения россиян.

Вообще «бывшие советские» с большим трудом переходили на капиталистические стандарты потребления. К примеру, лишь в «нулевые» годы, будучи уже вполне состоявшимся и небедным человеком, я позволил себе квартиру, которую не смог бы приобрести в Советском Союзе, и построил капитальный дом за городом, который был бы невозможен в эпоху СССР.

Причём моё «нестяжательство» диктовалось исключительно воспитанием: ещё в 90-е я был достаточно богатым, но абсолютно советским человеком. Я думал: «А зачем вообще всё это надо, все эти „навороты“ и излишества?» Так что шаг вперёд по «пути стяжательства и приобретательства», как это называли мои учителя-коммунисты, стоил мне большой внутренней борьбы. И если бы не жена и не дети, то я бы её проиграл.

Благодаря ельцинской политике сокращения депутатского корпуса людей в органах представительной власти становилось всё меньше и меньше, а их отбор сделался гораздо более жёстким, чем раньше.

Первоначально же, до разгона Советов в октябре 1993 года, во власть приходили, помимо прочих, и простые люди, причём среди них, действительно, порой встречались настоящие «слуги народа»! Правда, это касается только одного «горбачёвского» созыва. До прихода Горбачёва депутаты служили КПСС ещё более старательно, чем нынешние единороссы служат Путину.

В перестройку в ряде крупнейших городов страны мы на очень короткое время получили если не реальную демократию, то хотя бы демократические парламенты. И пусть исполнительная власть, суды и правоохранительные органы, т. е. реальная власть, остались в руках коммунистической номенклатуры, «разгул демократии» изрядно напугал «верхи».

Для того чтобы «сломать о колено» митинговую, разноголосую и критически настроенную среду, смесь пассионариев из низов и окрылённой надеждами интеллигенции, Ельциным был принят указ, который резко ограничил количество депутатов. Это произошло уже после 1993 года, когда расстреляли протестный парламент. Так сказать, БНЕ сделал «контрольный выстрел» не только в демократию, но и в самих демократов, вытесненных со всех государственных постов и превращённых в маргинальную «демшизу».

В итоге депутат стал чем-то вроде редкого животного, отягощённого огромным избирательным округом и, образно говоря, занесённого в Красную книгу. Демократия в этих условиях, естественно, стала «предметом роскоши». Само собой, проводить самостоятельные предвыборные кампании в России могли себе позволить только или очень богатые люди – или люди, обладающие огромным административным ресурсом. Что примерно одно и то же, потому что, как известно, власть и деньги обычно идут рука об руку.

В России есть много примеров, когда богатые люди становились большими чиновниками и – когда большие чиновники превращались в очень богатых людей. Именно на этих людей, а вовсе не на наивный народ, который «поднял его на щит», и сделал ставку Ельцин.

Времена менялись – и менялись стремительно. Если когда-то мы выбирали Областной совет из 250 членов, то первая Областная дума, в которой я работал, состояла всего лишь из 28 человек. Причём мне, молодому предпринимателю, проиграли трое глав городов.

Тогда у меня не было выходов на ТВ или радио – я просто печатал агитматериалы и распространял их. Я был искренен и хотел сделать жизнь моих избирателей лучше, поэтому и победил. А ещё, кроме трудолюбия и обаяния, у меня было много денег. И огромный округ: 17 городов и районов, где я, будучи «тёмной лошадкой», переиграл конкурентов по новым ельцинским правилам. Можно сказать, вошёл в причудливую российскую демократию через «чёрный ход» ельцинской диктатуры. Разумеется, осмысление этого пришло много позже.

Надо сказать, в 90-е состоятельные бизнесмены активно шли в политику. В «нулевые» же они, напротив, стремились «убежать» от неё. Причина в том, что у бизнесмена особая психология. Бизнесмен не бизнесмен, если он зависим. Если не умеет гнуть свою линию, бороться с конкурентами, отстаивать позицию.

Эти качества в огромном дефиците в современном российском обществе из-за затянувшейся на столетие коммунистической «чистки рядов» и продолжающейся эмиграции лидеров, в том числе в США. Поэтому-то в России почти не развился малый бизнес: во-первых, из-за того, что общество потеряло многих потенциальных лидеров и просто инициативных людей, во-вторых, потому, что по-настоящему наделённый лидерскими качествами человек был просто обречён в России на значительный экономический успех. И, естественно, именно такие успешные люди и пришли в российскую политику.

Однако в «нулевые» годы Путин постепенно вытеснил этих людей из публичных органов власти, в основном, путём восстановления тотального партийного контроля и ограничения возможностей независимых кандидатов и региональных политических групп. Именно при нём прошла вторая волна ротации элит, что, впрочем, не привело к кардинальным общественным изменениям. Нынешние управленцы являются не менее преуспевающими и «сытыми», чем те, которые были «на коне» в 90-е.

«Нулевые» годы – это действительно период нескромной роскоши, не зря Владимир Путин говорит, что Россия никогда не жила так богато. Хотя некоторые возразят: может, Россия в целом и расцвела, но я-то, Иван Иванович, не стал жить лучше. Всё же будем справедливы, ни один человек, даже волшебник из страны Оз, не смог бы обеспечить богатство и процветание для всех и по мановению «волшебной палочки». В этом смысле претензий к Путину ни у меня, ни у кого-либо другого нет и быть не может.

Но вернёмся к теме демократии. До 2003 года я твёрдо стоял на социал-демократических позициях. Мой собственный кризис как социал-демократа был связан с поражением нашей местной социал-демократической партии «Май» на региональных выборах 2002 года. До этого я наивно верил, что в России можно создать социал-демократию, более того, что она способна развиваться сама по себе. Однако как только наша социал-демократия перестала дотироваться крупными финансово-промышленными группами, так тут же потерпела фиаско.

Мой друг, депутат Госдумы «справаросс» Александр Бурков продолжает увлекаться социал-демократическими идеями и эксплуатировать эту нишу, я же пришёл к неутешительному выводу, что социал-демократия – отнюдь не то, что необходимо российскому обществу. И начал искать альтернативные варианты. А вот что нашему обществу точно противопоказано, так это равенство. Я в этом убеждён.

 

Все болезни – от зависти и только либерализм – от любви

Токвиль: «Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда, когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно разрушается в результате последних яростных междоусобных схваток, и когда барьеры, разделявшие граждан, наконец-то оказываются опрокинутыми. В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат им, как драгоценностью, которую у них могут похитить. Страсть к равенству проникает во все уголки человеческого сердца, переполняя его и завладевая им целиком. Бесполезно объяснять людям, что, слепо отдаваясь одной исключительной страсти, они ставят под угрозу свои самые жизненно важные интересы: люди остаются глухими. Бесполезно доказывать людям, что, пока они смотрят в другую сторону, они теряют свободу, которая ускользает прямо из их рук: они остаются слепыми или, скорее, способными видеть во всей вселенной лишь один-единственный предмет своих вожделений».

Антон Баков: Без преувеличения, зависть – двигатель прогресса, ведь многое в этом мире зачастую осуществляется именно из-за того, что люди изнутри разъедаемы этим ядовитым чувством. А если уж в людях просыпается зависть, то значит, что они признают чьё-то явное превосходство над собой.

Опытные демагоги нередко мастерски спекулировали на теме равенства и неравенства: достаточно вспомнить, как большевики предлагали уничтожить – и реально-таки уничтожили богатые классы. И тогда народ воззавидовал, и воззавидовал люто, а его бунт был бессмыслен и беспощаден. Потом, когда в России попытались ввести НЭП, поднялась очередная волна недовольства, в духе: «А, жируете, нэпманы, ничего, скоро это всё закончится!»

Собственно, и демократическая революция в России, по большому счету, произошла не из-за непреодолимой потребности нашего народа в правах человека и свободе слова (в этих «буржуазных излишествах» нуждалась разве что «жалкая» горстка образованной и «растлившейся» благодаря Западу либеральной интеллигенции), а именно из-за зависти и стяжательства.

Революция Ельцина тоже проходила под лозунгами зависти: мол, посмотрите, как сыто и с размахом живут «загнивающие капиталисты», и сравните с тем, как убого живём мы. Это был как бы один уровень зависти: зависть к Западу. Поэтому распространённые антизападные настроения, на которых столь активно играет сегодня Путин, – это не только ремейки «красного агитпропа» с его вечными рассказами о происках коварных буржуев, но и миф о богатстве европейцев и американцев родом из демократической пропаганды 80-х и 90-х. К слову, коммунисты, наоборот, вещали нам о бедности и безработице в странах капитала, а вовсе не делали акцент на их успехах.

Ну, и второй уровень зависти – это создание образа врага внутри страны в лице коммунистической номенклатуры. Не шибко большие, но всё-таки привилегии начальства безмерно раздражали среднестатистических граждан. Так что именно лютая и пожирающая изнутри зависть стала той едкой ржавчиной, которая «разъела» Советский Союз.

Во время ельцинского переворота «товарищи», изо всех сил рвавшиеся в «господа», с пеной у рта и искренним возмущением обсуждали продуктовые спецраспределители и разного рода «берёзки», где приближённые к власти люди могли отовариваться качественной колбасой, чёрной икрой и непалёной водкой. Вроде бы это ничего особенного собой не представляло, но раздражать – раздражало.

Прекрасно понимая это, тот же Ельцин «въехал» во власть отнюдь не на белом «Мерседесе», а на облупленном и уже «не первой свежести» демократичном трамвае (по другой версии – на троллейбусе).

Став первым лицом в Москве и будучи при этом большим народным артистом по натуре, он демонстративно перемещался именно на этом виде общественного транспорта, плечом к плечу с «дорогими россиянами». В то же время прочие «вожди народа» заносчиво проносились мимо оголодавших толп пусть на обычных, но «Волгах», причём оскорбительно-элегантного чёрного цвета. И этим вызывали откровенную ненависть «низов», не владевших в большинстве своём даже «Запорожцами».

На сегодня эгалитаристская философия, можно сказать, почти побеждена: люди уже привыкли к тому, что есть богатые и есть бедные. При этом в гражданах социальная «ярость благородная» периодически всё ещё «вскипает, как волна». И конечно, этот пласт национального характера ещё не раз будет использован в корыстных целях демагогами будущего.

Я, повторюсь, всегда старался отстаивать интересы бедных и мечтал, может быть, наивно о том, чтобы наши пенсионеры жили не хуже, чем в Европе. После разгрома СПС Владимир Путин неожиданно реализовал некоторые наши социальные идеи, причём сделал он это в 2008 году, когда мир был ввергнут в кризис. И, надо отметить, этот шаг резко увеличил лояльность народа к власти.

Если сегодня социальную базу для реализации либеральных идей составляют молодые, самостоятельные и порой даже состоятельные люди, то до 2008 года хоть какое-то желание изменить что-либо в окружающем мире испытывали разве что депрессивные пенсионеры из депрессивных городов. И многие политики активно спекулировали на перманентном недовольстве стариков, поскольку это было беспроигрышным ходом, ибо старики недовольны жизнью почти всегда.

В то же время, даже лет 15 назад, любой протест был обречён на провал, так что наша деятельность напоминала бессмысленное «махание копьями» отчаянных и отчаявшихся достучаться до людей «донкихотов».

Ныне же в России общественное недовольство стало фактически виртуальным и ушло в соцсети, а теперь, кажется, покинуло и их.

Так что «подобьём» итоги: Борис Ельцин – человек, который больше других российских политиков эксплуатировал идею равенства, но он же и нанёс ей наибольший урон. Люди голосовали за великого уравнителя, а получили величайшего расслоителя социума. И вот эта удивительная особенность демократии, при которой часто претворяется в жизнь совсем не то, за что голосовали люди на выборах, отчасти и вызывает настороженное отношение к демократии и демократам в нашем постсоветском обществе.

 

Бедные не значит праведные

Токвиль: «Одним принадлежало всё: богатство, сила, свободное время, позволявшее им стремиться к утончённой роскоши, совершенствовать свой вкус, наслаждаться духовностью и культивировать искусство; тяжёлый труд, грубость и невежество были уделом других.

Бедняк унаследовал большую часть предрассудков своих отцов, утратив их убеждения; он столь же невежествен, но лишён их добродетелей. В качестве основы своих действий он принял доктрину личного интереса, не понимая должным образом этого учения, и его эгоизм ныне носит столь же непросвещённый характер, как и прежняя преданность бедняков своим господам, готовых жертвовать собственными интересами».

Антон Баков: Вот тут Алекс де Токвиль проявляет определённую наблюдательность. Раньше европейский бедняк, за исключением «социальных отщепенцев» и представителей городского дна, был человеком, втянутым в феодальные отношения, но, как известно, при феодализме нет человека без господина. В США же у бедняков господ не было.

Бесхозная масса людей, приехавших в поисках счастья из Старого Света, а также их детей и внуков создала в США удивительный атомизированный мир, который появится в Европе лишь в конце XIX – начале XX века благодаря растущей урбанизации и вытеснению рабочей силы из деревни.

В России же подобная ситуация сложилась ещё позднее. В конце 20-х годов прошлого столетия коммунистическая коллективизация разорила и выхолостила деревню, огромное же количество экономических беженцев из сёл отправились колонизировать города и участвовать в индустриализации.

Почему же произошёл этот массовый «исход»? Причина проста: люди банально спасались от нищеты и голода, вызванных насаждением колхозов в деревнях, и надеялись найти «хлеб насущный» на заводах и фабриках. Условия были благоприятные: коммунистическое государство готовилось к новому «экономическому рывку», а именно индустриализации, амбициозно мечтая «догнать и перегнать» Запад.

Надо сказать, что в мире тогда произошёл колоссальный социальный и психологический сдвиг, так что не зря Токвиль с ужасом относится к порокам бедняков. Дело в том, что превращение бедняка в богача, примерно как куколки в бабочку, – процесс сугубо индивидуальный, не массовый. Нельзя заставить людей стать богатыми и счастливыми «оптом». Для этого человек должен найти свою нишу, например, организовать бизнес, стать центром притяжения для кого-то и сформировать островок светлой устроенной жизни.

Когда же этот сложный процесс социального преобразования происходит на уровне толпы, то есть на уровне не готовой к внутренним переменам массы людей, предпочитающих жить по эгоистическому принципу «дай мне», то неизбежно появляются безумные и жестокие диктаторы. Именно так и произошло в России, Германии, Италии и других странах в XX веке. Достаточно вспомнить нашу сталинскую урбанизацию, сопровождавшуюся многочисленными репрессиями и чистками: как ни крути, 4 млн доносов написали именно алчные советские граждане, жаждавшие добиться лучшей доли за счёт «зажравшихся», как им казалось, соседей.

Аналогично в обезумевшей Германии были уничтожены миллионы евреев, монополизировавших, по мнению завистливых нацистов, банковское дело, юриспруденцию, медицину и масс-медиа. Благодаря же беспринципному популисту Гитлеру весь мир был ввергнут в пучину глобального передела «благ».

В общем, «понаехавшие» бедняки и маргиналы были страшнейшей угрозой и для США. По большому счету, любой наш современник, который с ужасом смотрит на разноязыких мигрантов, вторгающихся в его более-менее обустроенный и спокойный городской мирок, может себе представить, что творилось когда-то в душах американских первопоселенцев.

Этот мятеж униженных маргиналов особенно ярко показан в культовом фильме «Банды Нью-Йорка», где одну из своих лучших ролей исполнил Ди Каприо. При этом, вопреки всем передрягам, демократия в Америке устояла – во многом потому, что США были всегда полицентричной и с множеством разновеликих городов страной выбора.

Кстати, несмотря на внушительные небоскрёбы, США «в массе» всегда были одноэтажными. В сельской местности же царил осёдлый и крепко стоящий на ногах сельский собственник. Так что, невзирая на тяжёлый период потрясений, включая Гражданскую войну, несмотря на бунты темнокожих и чёрных пантер в 60—70-х, в Америке не сформировался такой кровавый античеловеческий режим, каковые сложились в Восточной Европе, Германии или СССР. И жестокость так и не стала «мэйнстримом» в Америке.

Но вернёмся к России. Феномен Путина связан с его популярностью именно в той части общества, которая хотела быть вплетена в современные социально-экономические процессы, но по ряду причин так и не интегрировалась в них.

Значительная часть российского народа продолжает блуждать на стыке эпох в трёх соснах. Миллионы людей чувствуют себя никому не нужными, а потому ищут сакральные фигуры, лепят идолов в попсе и политике и психологически стабилизируют себя через поклонение им.

Ведь если горстку самодостаточных людей тенденциозный информационный слив, который происходит по российским телеканалам, только раздражает, то гораздо более многочисленных граждан попроще лабуда, льющаяся с телеэкрана, напротив, успокаивает и даже радует, становясь своего рода формой медитации.

Моя политическая карьера в большей степени была связана именно с бедняками. Классический бедняк – вечное большинство электората в России. Значительная часть российского населения является бедняками не столько финансово, сколько психологически. К примеру, у российского пенсионера есть пенсия, и как бы он себя ни вёл, его нельзя уволить из пенсионеров. Однако он далеко не всегда чувствует себя независимым и свободным, в отличие от, скажем, того же пенсионера в Германии, который может позволить себе жить с достоинством и даже путешествовать по миру. Во многом эта иррациональная психологическая зависимость бывших советских людей от власти и является причиной их бедности.

Я начинал свою карьеру в нашем промышленном регионе, где население было во многом дезориентировано и запугано. Это происходило спустя пять-шесть месяцев после расстрела Белого дома, когда одна эпоха сменяла другую. Но бедняки оставались бедняками, несмотря на все перемены.

Тогда проходили выборы в Советы. В них участвовали советские люди, эти люди ходили на службу и имели социальные гарантии, которые их далеко не во всём устраивали. Как иронизировали тогда, «советский человек уверен в завтрашнем дне, но этот завтрашний день ему совершенно не нравится». Так что начался период консолидации населения вокруг власти, правда, в отрицательном смысле, поскольку народ в едином деструктивном порыве бросился сокрушать без разбору то, за что вчера был готов умирать.

Я не участвовал тогда в активной политике. Хотя в 1989 году мы всё-таки выбрали депутатом последнего советского парламента «демократа» г-на Кудрина. Его конкурента, Геннадия Месяца, интеллектуала и руководителя местного отделения Уральского отделения Российской академии наук, человека, безусловно, талантливого и порядочного, мы просто ненавидели – только за то, что его выдвинули партократы. Зато нам импонировал косноязычный Кудрин, изгнанный из судей, потому что отказался осуждать участников митинга, который проводили люди Новодворской из неукротимого Демократического союза. Принципиальный Кудрин демонстративно положил на стол партбилет, а потом стал грузчиком.

Ну, а мы по старой российской традиции «за муки его полюбили» – и выбрали депутатом в Верховный Совет СССР. С тех пор везучего грузчика почти никто не видел – «страшно далёк» стал он от народа. Первые листовки для Кудрина я печатал за свой счёт, выделив ему бежевый «Москвич» с треснувшим лобовым стеклом и с молчаливым шофёром Костей, который колесил с Кудриным по области.

Мне даже в голову тогда не приходило, что я сам могу пойти в депутаты, но поддержать человека из народа я считал своим долгом. Помню, как пришёл на митинг на Плотинку, где выступал Кудрин, который делал это крайне неуклюже. Наш народный герой медленно и с огромным трудом подбирал слова, так что я губами проговаривал то, что он не мог произнести, – так хотелось уже ему подсказать. Потом я удивлялся, как он приговоры-то в суде писал. А особенно как их читал. Но это было гораздо позже.

Поскольку бытие, как ни крути, определяет сознание, а я представлял бедняков, несмотря на то, что был богаче всех тех, кто меня окружал, то в один прекрасный момент я начал испытывать существенный психологический дискомфорт.

Вообще сложно бороться за права малоимущих, не будучи бедняком самому. И я попытался объединить «низы», чтобы они научились защищать свои интересы сами. Для этого я организовал мощное социал-демократическое движение, которое добилось высоких результатов в Свердловской области, – мы смогли даже стать третьей силой. Нас обогнали только мэр нашего города-миллионника и губернатор области. Это был значительный успех, ведь мы опередили на тот момент все общероссийские парламентские партии.

Но когда я был вынужден пустить процесс на самотёк и не смог его более дотировать, бедняк благополучно нашёл себе новых кумиров, отвернулся от нас и проголосовал «против» на выборах. Однако даже несмотря на это я ещё длительное время испытывал к бедняку сострадание и симпатию. Я понимал его неспособность самоорганизоваться в профсоюзы и правозащитные организации, а также продолжал питать иллюзии в отношении пенсионеров.

Со временем от нас отвернулись все, за чьи права я так самоотверженно боролся. «Профсоюзники» разбежались, потому что боялись притеснений новых несправедливых хозяев, учителя отвернулись под предлогом того, что якобы всех их уволят. На самом деле никто никогда не сможет уволить всех, тем более учителей. В общем, с ними всё было ясно.

Мой «роман» с пенсионерами продолжался дольше всего. Я действительно придумал сильную программу, отстаивающую интересы пенсионеров, для «Союза правых сил». Мне даже удалось убедить либеральную СПС поддержать эту социально-незащищённую категорию граждан. Я сказал, что если мы «правые», то это не значит, что мы нелюди, и что ничто человеческое нам не чуждо, особенно уважение к старшим. Как говорится, «все там будем».

Но, увы, пенсионеры поступили с нами так же, как многие наши бывшие соратники по «Маю». Пока мы поддерживали их материально, они выступали за нас, но как только они увидели кого-то более перспективного, то с готовностью переметнулись на его сторону. В нашем случае перешли под массивное крыло «Единой России».

Полагаю, что Владимир Путин увеличил тогда пенсии отчасти и благодаря моей настойчивости. Так что нельзя утверждать, что моя борьба была совсем безрезультатна. Однако, исходя из своего опыта, я не готов признать неорганизованного, «атомизированного» бедняка из больших или малых российских городов движущей силой демократии. Да, привлечение этих людей может сыграть определённую роль в исходе борьбы крупных сил между собой. Но при этом политической субъектностью они, увы, не обладают. И их место не на авансцене, а в партере исторического процесса.

Увы, эта очевидная истина полностью противоречит тем политологическим штампам, которыми меня, как и многих из нас, «пичкали» в школе и университете марксисты, а впоследствии и либералы. И те, и другие были убеждены в том, что историю делают самые голодные. Теперь же я уверен, что отнюдь не избиратели, а избираемые определяют характер устройства страны, в частности, будет оно демократическим или совсем наоборот.

 

Социальные лифты или революция?

Токвиль: «Ещё не найдено политическое устройство, которое бы в одинаковой степени благоприятствовало развитию и процветанию всех классов, составляющих общество. Классы представляют собой нечто вроде отдельных наций внутри одного народа, и опыт показывает, что отдавать какую-либо из них в руки другого так же опасно, как позволять одному народу распоряжаться судьбой другого. Когда у власти стоят одни богатые, интересы бедных всегда в опасности. Если же бедные диктуют свою волю, под удар ставятся интересы богатых. В чём же заключаются преимущества демократии? Реально они заключаются не в том, что демократия, как говорят некоторые, гарантирует процветание всем, а в том, что она способствует благосостоянию большинства».

Антон Баков: Разрыв между богатыми и бедными в США самый большой в мире. Однако можно ли судить о стране по разнице между бедными и богатыми? Бедные ведут в США достаточно обеспеченную жизнь, у них хорошие медицинские страховки и пособия, их защищает закон. В России же разница между «низами и верхами» гораздо меньше, хотя и у нас сложился за последние четверть века класс вполне обеспеченных людей, которым будет что передать своим детям.

Однако существует запрос на вертикальный социальный лифт. Да и вообще: может ли талантливый, целеустремлённый молодой человек вырваться из низших слоёв, в которых он оказался из-за своего социального происхождения? Может ли такой человек осуществить в России радикальный прорыв и стать богатым и влиятельным членом общества? Честно могу сказать: одно время именно так и было.

Безусловно, в жизни большинства тех, кто добились успеха, значительную роль играли случай, расположение звёзд и воля Божия, а не только личные заслуги. Огромное значение имела и мотивация: богатыми становились те, кто хотели ими стать. Многие же попросту не мечтали быть состоятельными, не желая выйти за рамки такого уютного и полного маленьких обывательских радостей мирка среднего класса.

Более того, люди считали своё желание вырваться из цепких лап рутины предосудительным, а переезд из «хрущёвок» и «брежнёвок» в новые квартиры и вовсе привёл многих к психологической ломке. Этой ломки не избежал и я. Так что и для меня переезд из старой развалюхи в новый особняк был своего рода символическим отрывом от социальных корней.

Иные же сегодняшние «состоятельные и состоявшиеся», не нашедшие себя в процессах, которые происходят в стране, или попросту в ней разочаровавшиеся, решили вообще не делать ставку на Россию, а увезти капиталы и семьи за рубеж. Принесло ли это пользу и стране, и самим уехавшим – большой вопрос.

Но вернёмся к теме бедности. К сожалению, в России по-прежнему очень сильна коррупционная составляющая, так что человек, когда он приходит к власти, фактически обречён разбогатеть. Да, средняя сумма взятки в Америке намного превосходит её среднеарифметическую российскую величину, зато у нас, в отличие от США, коррупция пронизывает все слои общества.

В США ты не можешь, к примеру, втянуть в коррупционные отношения полицейского, дав ему 500 долларов, – в России тебе по силам сделать это за сотку. В Африке же 500 у.е. – и вовсе тариф взятки замминистра.

Вообще, бедность понятие относительное. К примеру, американский бедняк кажется русскому богачом, зато русский пенсионер будет видеться весьма преуспевающим человеком жителю индийской или африканской деревни. Проблема не в том, кто беден, а кто богат – а в том, удаётся ли бедным в случае удачного старта становиться богатыми. При этом очень важно, чтобы коррупция не зашкаливала, а богатые не держали бедных за чертой бедности. Как ни крути, бедность должна быть достойной.

Коррупция между тем всегда влияет на демократию. Помню, во время выборов 1995 года мой тогдашний союзник и будущий губернатор Россель чуть было не потерял свои позиции только потому, что взял кредит и построил пафосный особняк. Разумеется, такой кредит «людям с улицы» не давали, а в условиях тогдашней гиперинфляции долг за строительство превратился в мизерную сумму. Фактически Росселю просто подарили дворец средних размеров.

Расследование этой коррупционной истории долгие годы «висело» над карьерой Росселя как Дамоклов меч. Например, только в 2003 году я смог найти и опубликовать факт занижения площади «домишки» в декларации Росселя на целых 350 квадратных метров. Впрочем, как большинство российских коррупционеров, Россель так и остался безнаказанным.

Примечательно, что россияне, люто завидуя соседям, очень терпимы и снисходительны по отношению к начальству. А потому не удивительно, что уже в середине 90-х наметилась тенденция голосования за богатых людей. Была популярна ложная мифологема, что состоятельный человек якобы уже успел «стяжать всё желаемое» и больше ничего приобретать не захочет.

В 2003 году, когда я боролся с Росселем за губернаторское кресло на выборах, народ так и рассуждал: пусть уж лучше губернатором останется Россель, он же вроде как «наворовался». Кстати, за цитирование этого утверждения обидчивый Россель тогда подал на меня в суд, который обязал публично опровергнуть «злополучную» фразу о том, что он «уже наворовался». Забавно, правда? Я с огромным удовольствием выступил в радио эфире и подтвердил, что страшно ошибся, а вот, по мнению суда, Россель ещё не «наворовался» и не накопил всех благ земных.

Примечательно, что судила меня судья по фамилии Грин, которая (фамилия, естественно) «абсолютно случайно» совпала с девичьей фамилией супруги Росселя Аиды Александровны.

Вторая мифологема заключается в том, что богачи якобы готовы щедро делиться нажитым и, будто добрые волшебники, всем-всем помогут. Это, конечно, было большой иллюзией, однако я лично не раз наблюдал, как «простодушные бедняки» выстраивались в очередь за скромным пайком, чтобы продать свои голоса людям с весьма неясным происхождением капиталов.

 

«Свобода по-русски» – ценность или оксюморон?

Токвиль: «Есть своего рода порочная свобода, которой пользуются как животные, так и люди и которая состоит в том, чтобы поступать сообразно собственным желаниям. Такая свобода враждебна любой власти; её трудно подчинить каким-либо правилам; при ней мы опускаемся всё ниже и ниже; она – враг истины и мира; даже Господь счёл необходимым воспротивиться ей! Но одновременно существует свобода гражданская и нравственная; сила, воплощающаяся в единении всех; сила, которую самой власти предназначено охранять: эта свобода заключается в том, чтобы без страха совершать доброе и справедливое. Эту святую свободу мы обязаны защищать от любых случайностей и в случае необходимости жертвовать за неё собственной жизнью.

Можно без преувеличения сказать: искусство жить свободным способно творить чудеса, но в то же время нет ничего труднее, чем учиться жить свободным. С деспотизмом дело обстоит иначе. Он нередко представляется средством от всех перенесённых страданий, опорой законных прав, поддержкой угнетённых, основой порядка. Народы забываются в обстановке временного благополучия, которое он порождает, а пробуждаются они уже в жалком состоянии. Свобода, напротив, обычно рождается в бурях и с трудом укрепляется среди гражданских разногласий. Её достоинства можно познать только тогда, когда она достигает почтенного возраста».

Антон Баков: Токвиль даёт точное определение свободы. Это та общая тема, которая очень волновала и французских революционеров, и американских колонистов. Свобода казалась чем-то немыслимым, можно сказать, инновационным, тем, что отличало новый мир от старого, а Новый Свет от Старого Света, где церковь и неэффективная модель управления детерминировали жизнь человека, загоняя её в узкие рамки.

Но американская конструктивная свобода, родившаяся из свободы исповедовать веру в Бога по-своему, противоречит богоборческой анархии, свободе как вседозволенности, которая получила широкое распространение в Европе.

Брызги этой лжесвободы долетали и до американских берегов. Например, когда в 1881 году на набережной Майами анархист Гато непонятно за что убил 20-го президента США Джеймса Абрама Гарфилда, который занимал свой пост всего лишь полгода. Если убийство президента Авраама Линкольна (1809—1865) южанином – актёром Джоном Уилксом Бутом – можно хотя бы отчасти объяснить Гражданской войной, то в отношении Гарфилда было совершено бессмысленное анархическое преступление, ставшее частью стихийной и безумной войны всех против всех.

Эта война разгорелась в Европе, где убивали королей, императоров и даже императриц. Так, 25-летний анархист Луиджи Лукени, одержимый идеей уничтожения всех богатых (точнее, всех, кто не работает) прокричал «Да здравствует анархия, смерть обществу!» и на набережной Женевского озера заколол напильником аристократичную даму, которая оказалась, ни больше ни меньше, а императрицей Елизаветой Австрийской.

Это безумие доведённой до абсурда европейской свободы противоположено той свободе, которая родилась в первые годы существования США. Почему? А потому, что в США возникла свобода не для всех, не для темнокожих рабов, не для индейцев, не для бродяг. Это была свобода для образованных, богатых, независимых белых людей, которые строили свою жизнь, вырвавшись из-под диктата деспотической власти европейских монархов.

Америка предоставила права и возможности позитивным людям, способным строить новые предприятия и осваивать новые земли. Именно это привлекало в США качественный человеческий материал, именно это продолжает притягивать туда людей, способных воспользоваться свободой как благом и нести за неё ответственность.

В России сложилась обратная ситуация: если США – страна людей, которые оторвались от своих европейских корней, чтобы стать свободными, то Россия – во многом страна тех, кто просто побоялся изгнать из себя рабов и уехать. Тех людей, которые предпочли риску свободы и трудностям эмиграции тягостное существование в России. Во всяком случае, в XX веке история нашей страны во многом состояла из таких периодов, когда жить в ней нормальному человеку было неприятно, унизительно и всегда опасно.

Нельзя утверждать, что между развитием США и России нет ничего общего. К примеру, существует масса параллелей между освоением американцами Дикого Запада и русскими – Сибири. Увы, и сегодня в Сибири, после двух, Столыпинской и советской, эпох великого переселения живёт очень небольшая часть жителей России, из коих коренных сибиряков – единицы. Возможно, эти потомки свободолюбивых людей когда-нибудь нашу страну и спасут.

Никуда не денешься: большинство наших сограждан – потомки крепостных, а не свободных людей. В результате, если проводить аналогию с теми же США, то значительная часть российского населения по уровню самооценки и самосознанию соответствует былым афроамериканцам, буянящим в пригородах или сидящим по тюрьмам или на пособиях. Разумеется, сегодня в Америке эта проблема отчасти решается ценой огромных затрат государства и общества. А в России она ещё даже не заявлена в повестку дня.

Несвободу в России наша либеральная общественность привыкла связывать, в основном, с давними периодами истории нашей страны – с татаро-монгольским игом, опричниной Ивана Грозного и т. п. Потому что осуждение гораздо более близких по времени и задокументированных преступлений большевизма всё ещё остаётся предметом общественной дискуссии. Но, как ни крути, узкая прослойка образованных и свободных дворян существовала уже в эпоху декабристов. Недаром Пушкин, идентифицируя свой класс, писал о «третьем поколении непоротых дворян».

Дело в том, что свобода приходила в жизнь европейского, американского и российского общества сверху вниз, от образованного и обеспеченного сословия. Однако в общественные низы ей толком проникнуть так и не удалось, потому что многие люди оказались неспособными воспринимать свободу как ответственность. Значительная часть людей на Западе продолжают жить на подачки и являются, по сути, иждивенцами, а иждивенец не может быть свободным человеком по определению.

Только тот человек, который действует на свой страх и риск и несёт ответственность за свои поступки, может считаться по-настоящему свободным. Однако все свободные сословия России стали жертвами большевистского террора. Люди уничтожались целыми семьями, уничтожались поколениями, так что из России, кажется, ушла сама традиция свободы. Свободный человек в нашей стране подлежал унижению и уничтожению как враг советской власти. Так свобода превратилась в свою противоположность – в рабство. Разбуди в своё время любого человека в СССР – и он заявил бы, что «свобода – это осознанная необходимость».

Настоящая свобода начала возвращаться к нам совсем недавно, при Горбачёве. Я помню давнее публичное выступление посла США в СССР. Это было беспрецедентно – на День Независимости США по нашему «совковому» телевидению было позволено выступить американскому послу. После марксовой кальки про осознанную необходимость посол был первым, кто рассказал нам о свободе как о свободе выбора. Это звучало для нас дико, потому что в наших выборах всегда участвовал только один кандидат. Бытовал анекдот:

– Этот арбуз продаётся?

– Да, выбирай!

– А что его выбирать, если он один.

– Ну, на выборах же ты из одного кандидата выбираешь?

В стране тогда царил ужасный дефицит, народ расхватывал всё, что не приколочено, реального выбора вещей или продуктов не было. Если гражданин видел колбасу двух сортов, то он не выбирал один из них – он брал оба сорта. При этом больше двух килограммов продукции в одни руки не «отпускали».

Конечно, со временем ситуация начала меняться. Значительная часть населения использовала свободу для переезда. Уезжали евреи, немцы и все, кому советская власть встала поперёк горла. Можно сказать, мы их потеряли. У малочисленного же слоя предпринимателей появилась свобода предпринимательской деятельности. Но самыми свободными людьми были, пожалуй, бандиты, которым эпоха перемен развязала руки.

Всё же идея продвижения свободы сверху вниз, увы, не принесла кардинальных прорывов. Я сам когда-то свято верил в знаменитую пирамиду Маслоу. Из его теории следует, что как только человек будет сыт и одет, то его тут же заинтересуют духовные ценности. В реальной же жизни всё оказалось совсем не так. То, что свободных людей окружают менее свободные, не делает первых менее свободными, а несвободные, в свою очередь, не становятся свободнее.

Тем не менее, я довольно долго верил в свободу, равенство и братство. А с годами, как и многие, был вынужден согласиться с поздним Пушкиным в том, что «к чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь».

С одной стороны, структура нашей сегодняшней экономической занятости, когда большая часть граждан работает по найму на государство, как это было и в советское время, когда люди выкладывались ради всесильного Левиафана, не даёт распространиться свободе.

Бизнесмен – человек, который не боится терять нажитое и возрождаться из пепла, тогда как наши люди норовят устроиться на какое-нибудь тёплое место и получать гарантированную, желательно пожизненную занятость. И вот отсутствие этой части населения, которая могла бы развивать альтернативные отрасли в экономике, приводит к тому, что у нас нет ни Appl-ов, ни Googl-ов, зато есть развитая сырьевая отрасль. По сути, Россия десятилетиями сидит на газовой игле и нефтяной трубе и более-менее успешно производит разве что оружие, призванное помочь законсервировать этот образ жизни.

Как же выйти из сложившейся ситуации и как увеличить число свободных людей, когда научить свободе всех не удаётся?

Очевидно, что должно постепенно сформироваться некое свободное сословие. Ясно, что сословие это будет привилегированное, но для того, чтобы оно появилось, должно пройти немало времени. Не только Россия, но и многие другие страны «догоняющего развития» пережили множество общественных потрясений и зачисток – и после них достаточно долго возрождались из пепла.

Когда в России рождается человек, не обделённый талантами и здоровым авантюризмом, при этом человек достаточно асоциальный, чтобы преодолеть коллективистское желание шагать в ногу, то он оказывается перед жёстким выбором. Или из болота тащить бегемота, постепенно и мучительно развивая свою страну, где тебе никто за это спасибо не скажет, скорее, наоборот – низкий поклон, если не убьют и не посадят. Или сесть на самолёт и перебраться в уже развитое государство, адаптироваться там, применить свой интеллект и способности и заслужить-таки это самое «спасибо» от государства и общества.

Выбор непрост. Но, сделав его, сотни тысяч молодых китайцев, индийцев и русских эффективно трудятся на благо «золотого миллиарда», в то время как на их исторических родинах возникает настоящий «интеллектуальный авитаминоз»: остро не хватает активных и инициативных людей, которые могли бы сделать хоть что-нибудь полезное и интересное.

Повторюсь, я не стал бы обосновывать все наши проблемы и отставание татаро-монгольским игом и прочими излюбленными российскими отговорками. Да, любое феодальное традиционное общество никогда не блистало изобретательностью, в нём многое было консервативно и по-домостроевски, но благодаря модернизации часть членов этого общества удалось-таки вытянуть из «тупого идиотизма сельской жизни» (если говорить словами Маркса). Этот процесс был прерван фантастическим бесчеловечным коммунистическим экспериментом.

Что ж, настало время расстаться с коммунистическими иллюзиями и последовать совету нашего великого писателя Антона Чехова: «выдавливать из себя по каплям раба и, проснувшись в одно прекрасное утро, почувствовать, что в жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…».

 

Община – перспектива или пережитки прошлого?

Токвиль: «Община является тем единственным объединением, которое хорошо отвечает самой природе человека, ибо повсюду, где бы ни собирались вместе люди, община возникает как бы сама собою. Таким образом, общинное устройство существует у всех народов, независимо от их обычаев и законов. Есть королевства и республики, создающиеся человеком; община же, кажется, прямо выходит из рук Божьих. И хотя община существует с тех пор, как появились люди, общинная свобода остаётся чем-то редким и хрупким. Страна всегда в состоянии создать большие политические организмы, потому что обыкновенно находится определённое число людей, просвещённость которых до известной степени способна заменить опыт в делах. Община же складывается из элементов более грубых, зачастую не поддающихся воздействию законодателя. Трудности в установлении независимости общины, вместо того, чтобы сокращаться по мере роста просвещённости народов, напротив, возрастают. Наиболее цивилизованное общество с трудом переносит попытки общины добиться независимости; оно восстаёт, сталкиваясь с многочисленными проблемами, и приходит в совершенное отчаяние, разуверившись в успехе значительно раньше, чем достигнет окончательного результата».

Антон Баков: Идея общины – гениальный прорыв по сравнению с наивными представлениями об общественном договоре. Разумеется, люди никогда не жили изолированно, поскольку они, безусловно, стадные животные. Так что община, конечно, старше, чем сам человек.

Да, общину многие пытались раздробить, но она воссоздается всё равно, в той или иной форме. Разумеется, привычная для нас сельская община возможна исключительно в аграрном обществе. В больших же городах община создаётся отнюдь не по территориальному принципу – это трудовые коллективы, где люди годами взаимодействуют между собой, порой находясь на разных концах одного города или вовсе в разных городах. То есть они с неизбежностью создают некие общности для решения своих проблем, экономических или политических.

Современная «географическая» община влияет на общество и его политическую жизнь только в том случае, когда она расположена в небольшом населённом пункте. Но на сегодняшний день таких общин крайне мало даже в США, где есть городки с населением 300—500 человек, в которых существуют советы из пяти водопроводчиков или учителей. Так что данная форма является откровенным анахронизмом.

В России же сделано всё, чтобы самоуправление на уровне общины стало невозможным. Традиционной единицей самоуправления в России является сельский район, объединяющий несколько населённых пунктов, жители которых не знакомы и не связаны между собой, или город, который по определению слишком велик для существования общины.

Современная власть в России страшно далека от народа, его нужд и чаяний. Я уже писал, что стремление дистанцировать власть от населения – первый импульс, с которого началась российская демократия в лице Ельцина. Это проявилось и в уменьшении численности членов депутатских советов, и в укрупнении территорий местного самоуправления, и в назначении «сверху» глав администраций, и в уменьшении числа возможностей выбирать исполнительную власть. Это та самая госполитика, которая проводится уже не один десяток лет.

Власть в России почти официально сведена к контролю за финансовыми «потоками». Укрупнение контролируемого потока, как правило, в результате бюрократического передела – основная цель любой государственной структуры. В результате такой политики местное самоуправление в России так и не развилось.

Впрочем, не развилась и политическая среда. На сегодня в нашей стране являются мертворождёнными фактически все политические организации, ну а коммерческие деполитизированы. И это легко объяснить: последствия политической активности для коммерческих организаций были сродни катастрофе – можно вспомнить моё громкое изгнание с Серовского металлургического завода ещё за три года до событий, произошедших с ЮКОСом.

Это, кстати, полностью противоречит предложениям Солженицына, который в своей книге «Как нам обустроить Россию» предлагал возрождение земств на приближённом к населению уровне, что коррелировало с западной моделью самоуправления.

Будучи, возможно, не самым выдающимся беллетристом, но наблюдательным публицистом, Солженицын отмечал: «Демократия малых пространств веками существовала и в России. Это был сквозь все века русский деревенский мiр, а в иные поры – городские веча, казачье самоуправление. С конца прошлого века росла и проделала немалый путь ещё одна форма его – ЗЕМСТВО, к сожалению, только уездное и губернское, без корня волостного земства и без обвершения всероссийским. Октябрьский переворот насильственно сломал всякое земство, заменив его СОВЕТАМИ, от самого начала подмятыми компартией. Всей историей с 1918 эти советы опорочены: они никогда не были реальным самоуправлением на каком-либо уровне. Вносимые сейчас робкие избирательные изменения тоже не могут эту форму спасти: она не обеспечивает МЕСТНЫХ интересов с их влиянием черезо всю структуру снизу вверх. Я полагаю, что „советы депутатов“ надо, шаг за шагом, снизу вверх, заменить земской системой».

Писатель выделял местное (некрупный город, район крупного, поселок, волость), уездное (нынешний район, крупный город), областное (область, автономная республика) и всероссийское (всесоюзное) земства.

При этом Александр Исаевич призывал к прямым выборам, рекомендуя учитывать при выборе народного представителя критерии возраста, осёдлости и авторитета среди населения. «Без правильно поставленного местного самоуправления не может быть добропрочной жизни, да само понятие „гражданской свободы“ теряет смысл», – отмечал Солженицын.

Интересно, что в 90-е организация бизнеса в России носила отчасти общинный характер. Бизнесы объединялись и создавались не по профессиональным признакам, а именно как общины друзей. Большинство фирм, которые открывались тогда, формировались бывшими однокашниками или родственниками и, как правило, на основе дружеского равноправного партнёрства. Отчасти этому способствовали отсутствие только создававшегося заново института частной собственности и равные низкие стартовые условия. Фактически это были общины на новый лад.

Но время шло, Россия менялась, и таких общин осталось мало. Хотя поначалу они приветствовались, а законодательство предполагало возможность создания народного предприятия или кооператива. Но в итоге мы пришли к идее доминирования в компаниях одного собственника. В большинстве фирм сложился жёсткий авторитарный стиль управления. Культура общинного взаимодействия и коллегиального управления в России так и не возродились. Как только у людей появлялись большие деньги, между ними начинались распри.

Люди взрослели, менялись, узы дружбы увядали, у старших «общинников» рождались дети, их жёны ссорились, и общинность подрывалась. Может быть, такие фирмы ещё создаются сегодня, но их меньшинство.

 

Как пигмеям перестать быть пигмеями?

Токвиль: «Даже если бы масса захотела действовать, ей было бы не так-то легко это сделать, поскольку в своей среде она не найдёт ни людей, обладающих прочным, давно установившимся авторитетом, которым она захотела бы подчиняться, ни общепризнанных лидеров, способных объединить всех недовольных, возглавить их и повести за собой. Нет здесь и низовых политических сил, способных оказать действенную поддержку народным массам в их сопротивлении центральным властям».

Антон Баков: Действительно, диктаторы ужасны, а демократы ничтожны, потому что подчинены общественному мнению. Так что глупее политиков только журналисты, ибо и те и другие не являются специалистами ни в какой области.

Мир стал убогим, потому что в нём вымерли гиганты. Гиганты духа, прежде всего. А ведь ещё сто лет назад в мире жили мудрецы – Лев Толстой, Махатма Ганди и эрудит Карл Маркс, честно пытавшийся разобраться с сутью экономики и заложивший основы экономической науки, которая, впрочем, уже энный век переживает период зарождения.

Сегодня человечество штампует нобелевских лауреатов, но – не гуру и не личностей. И это закономерно, потому что мир стал столь сложным и многогранным, что нет такого Леонардо да Винчи, который объял бы необъятное. Тем не менее, человечеству нужны моральные и интеллектуальные авторитеты. И они могут выйти, за редким исключением, не из политических кругов, а, скорее, из среды высококлассных экспертов, образованных бизнесменов или даже монархов – если бы кто-нибудь из последних, конечно, умел бы делать что-то большее, нежели удачно носить шляпку, как Елизавета II, или мастерски летать на вертолётах, как принц Уильям. Человечеству нужны авторитеты как минимум более мудрые, чем ведущие популярных ток-шоу.

Последние моральные авторитеты, придуманные человечеством, – харизматичный Папа Римский Иоанн Павел II, президент-узник Нельсон Мандела, милосердная медсестра Мать Тереза, полуграмотная предсказательница Ванга. Может быть, эти образы потому и удалось создать, что они были далеки от выборов, политики и реального грубого мира?

Всё-таки человечеству пора задуматься, что миром кто-то должен управлять, ибо сейчас этого не делают ни народы, ни диктаторы. А общая неуправляемость системы, когда огромные силы, военные и финансовые, концентрируются в руках, которые не способны их удержать и грамотно ими распорядиться, пугает по-настоящему.

Очевидно, что новые решения не придут из больших и уже «закостеневших» демократических стран. Инноватором может стать, скорее, отсталое с позиций «хай тека» государство, такое, как окраинная Македония, поглотившая некогда великую Грецию, или как полуварварская Цинь, некогда объединившая Китай.

При этом остаётся открытым вопрос: а могла бы двигаться и развиваться цивилизация без «пинка»? Ведь, как ни странно, те эпохи, которые мы считаем самыми деструктивными, жестокими и переходными, оказываются нередко и самыми плодотворными.

Всё же я законченный оптимист. Я не верю в Золотой век в прошлом – я верю в Золотой век в будущем. Но как его создать, не делегировав кому-либо абсолютных авторитарных «наполеоновских» полномочий?

Сегодня век приватизма и преимуществ частных компаний. Это наводит на мысль, что спасение современного мира, где всё решают деньги, акции и сильные личности, придёт из крупного частного капитала. Так что Билл Гейтс, который успешно продавал программное обеспечение для компьютеров, представляется более крупной фигурой, чем Билл Клинтон, играющий на саксофоне и доказывающий свою маскулинность в Овальном кабинете. В общем, будущее демократии, и не только в России, я связываю не с выборными институтами представительной демократии, а с частными структурами.

При этом важно, чтобы эти структуры не стали диктаторскими: как только диктатура оказывается в «кольце врагов», она становится по-настоящему агрессивной и держится на противопоставлении себя всему миру. К примеру, если Россию по легенде якобы действительно хотят захватить из-за нефтегазовых месторождений, то встаёт закономерный вопрос: почему тогда никто не захватывает ОАЭ, где их гораздо больше? А вооружённых сил и ядерного щита у них нет, то есть, получается, «приходи и владей»? Во всяком случае, Саддам Хусейн на собственном горьком опыте убедился, что «дела так не делаются».

Будущее мира не в упрощении, а в усложнении. Оптимальная структура мира видится мне в своего рода современной Священной Римской империи. В синтезе интересов государства и частного бизнеса, которые будут вовлечены в единую систему, когда бюджеты стран станут как минимум сопоставимы с бюджетами процветающих крупных корпораций, которые порой становятся «государством в государстве». Будущее же есть только у мира, где авторитарные и демократические структуры научатся эффективно взаимодействовать.

 

Как сделать власть в России цивилизованной?

Токвиль: «У нации есть два способа ослабить силу власти. Первый способ состоит в ослаблении власти в самой её основе, причём в этом случае общество подчас лишается права и возможности защищать самое себя: подобное ослабление власти и есть то, что в Европе обычно называется установлением свободы.

Существует также и второй способ уменьшить роль власти в обществе: он заключается не в том, чтобы лишить общество ряда его прав, и не в том, чтобы парализовать его действия, а в том, чтобы рассредоточить эту власть, передав её в разные руки, увеличить число должностных лиц, признавая за каждым из них всю полноту власти, необходимую для выполнения порученных ему обязанностей. У некоторых народов подобное рассредоточение государственной власти ещё может вести к анархии; однако само оно не таит в себе ровным счётом ничего анархического. Следует сказать, что в результате такого разделения сила власти становится менее непреодолимой и не столь опасной, но при этом власть вовсе не разрушается».

Антон Баков: Токвиль справедливо отмечает, что власть можно или ослабить саму по себе, то есть не давать ей абсолютные полномочия, и тогда она не сможет превратиться в тираническую, – или осуществить разделение власти между разными людьми и уровнями.

В России, с одной стороны, было создано много законов, позволяющих людям подавать друг на друга в суд. Благодаря этому регионы могли жаловаться в Конституционный суд на федеральную власть, а местное самоуправление могло требовать от «федералов» и от региональных властей компенсации финансовых ресурсов, потраченных впустую из-за неэффективных решений.

Население же имело возможность обжаловать решения органов госвласти и местного самоуправления. Но вся эта система самозащиты практически не работала, потому что у людей не было внутренней свободы, которая бы позволила как руководителю любого ранга, так и «простому смертному» защищать свои попранные права.

Отсутствие свободы, готовность покориться беззаконию, неготовность воспользоваться абсолютно законными правами привели к тому, что судебная система не работала эффективно. Все были настроены на то, чтобы сдаться тем, кто стоит выше них в социальной иерархии.

Классический пример: принимается решение отменить выборы губернаторов. Но при этом ни один легитимный губернатор, выбранный населением, не возражает против этого решения. И Конституционный суд также не выступает в поддержку губернаторов. Все дружно смиряются с тем, что всё так и должно быть.

Лично у меня есть опыт взаимодействия с властью в разных инстанциях. Я даже судился с Владимиром Путиным (на что не многие в России решились бы) за Дворец творчества учащихся, так называемый Дворец Пионеров. Это одно из наиболее презентабельных зданий в Екатеринбурге, где в кружках занимались сотни школьников. И именно его президент в 2000 году решил отдать во владение своему тогдашнему полпреду Петру Латышеву для размещения в нем представительства президента.

Я действовал сугубо по закону: я записал в один из кружков свою дочь, взял справку о том, что она член кружка, а потом как законный представитель несовершеннолетней девочки обратился в Верховный суд с просьбой отменить соответствующий пункт решения президента.

Мне ответили, что поскольку указ опубликован в сборнике нормативных актов, то вопрос не подлежит рассмотрению в Верховном суде. Тогда я направился в Конституционный суд, где мы с представителем президента достигли соглашения: дворец остался у детей, а полпредство начало строительство помпезного здания в другом месте – на берегу Исети.

Так я убедился, что маленькое индивидуальное сопротивление одного человека может остановить произвол. А вот в Санкт-Петербурге, к примеру, не нашлось ни одного смельчака, который бы обжаловал аналогичное незаконное решение о передаче под полпредство Дворца бракосочетаний. В общем, там, где люди «вставали на дыбы», складывалась одна ситуация, а там, где не было таких людей – другая.

В обществе должны и могут сосуществовать и аристократия, и демократия, и монархия, причём одно и второму, и третьему не противоречит. При этом демократия должна быть только прямого действия. И граждане должны иметь все шансы воспользоваться её возможностями, например, в форме реализации общественных инициатив на разных уровнях, в том числе на муниципальном. Яркие примеры – общественный протест против точечной застройки или выступления за сохранение тех или иных объектов, природных парков и т. п.

Само собой разумеется, что и монархия в эпоху инноваций, гаджетов, соцсетей и глобализации не будет походить на наши привычные представления о ней как о некоей пыльной музейной достопримечательности. Она будет совсем иной. Так что всё течёт – всё меняется.

 

Копируя Европу, или Почему чиновникам «светят» былинные сроки

Токвиль: «Если государственный чиновник в Новой Англии совершает преступление при исполнении своих служебных обязанностей, то он всегда предстаёт перед обычным судом.

Если же он совершает административную ошибку, то его наказывает суд, имеющий чисто административный характер; а в тех случаях, когда дело весьма серьёзное или не терпит отлагательства, судья выполняет функции данного чиновника.

Однако американское законодательство обращено в первую очередь к частным интересам; и именно с этим основополагающим принципом постоянно приходится встречаться при изучении законов Соединённых Штатов».

Антон Баков: Меня немного удивляет, что мы говорим сейчас о чиновниках как об особой касте. Как о ком-то выдающемся и неординарном. Никто же, скажем, не относится с «придыханием» к тем же ассенизаторам, электрикам или металлургам. А о чиновниках рассуждают абсолютно все, потому что в России граждане убеждены, что все они квалифицированно разбираются в трёх вещах – воспитании детей, футболе и управлении государством.

Один из моих знакомых утверждает, что Россия отстаёт от Европы, потому что в России была диктатура, потом демократия, а в Европе-то наступила бюрократия. В Россию же бюрократия в европейском понимании так и не пришла.

Сегодняшняя ситуация и в Европе далека от идеальной, потому что в среде современных еврочиновников ни награда за благие поступки, ни ответственность за преступления не возлагаются на одного человека, пусть даже тирана, а как будто «размазываются по тарелке» среди специалистов.

За последние десятилетия Европа во многом лишилась лидеров, вождей, – в общем, людей, готовых принимать креативные решения и проводить реформы. Таким образом, происходит вырождение и измельчание класса управленцев. С одной стороны, это хорошо, потому что мы не наблюдаем безумств тиранов, способных поставить мир на грань выживания, но с другой – плохо, потому что не видим и проявлений сознательной целенаправленной деятельности в области управления.

И становится очевидной огромная разница между частным сектором, где обычно доминирует сильная личность, автократ и харизматик, который может поднять десятки и сотни тысяч людей и направить на решение каких-либо задач, – и политикой, где с решением вопросов подобного уровня сталкиваться не приходится.

В связи с этим мне невольно вспоминается Генрих Гейне, у которого есть очень ироничная статья о Новых Афинах в Мюнхене, где до сих пор стоят некие пропилеи с колоннами, напоминающими о кратком царствовании баварцев на греческом престоле. Так вот однажды Гейне не без сарказма сказал, указывая на облезлую собаку: «А это – собака нового Алкивиада. Алкивиада мы ещё не нашли, но собака уже есть».

Автор вспоминает известный античный анекдот о том, что когда-то Алкивиад отрубил хвост своей очень дорогой собаке для того, чтобы Греция заговорила о его чудачествах, а не о других более серьёзных преступлениях.

В Европе всё ещё не хватает Алкивиадов, но в России дела обстоят ещё хуже. Мы не только копируем европейские ошибки – мы ещё и ошибаемся при копировании. Сегодняшние российские управленцы создали систему, которая напоминает современную европейскую модель не больше, чем мюнхенские Афины – Афины античные. В жалких и неэффективных попытках создать «новую российскую Европу» видны вторичность, подражательность и попытка прыгнуть выше головы.

Казалось бы, наши чиновники управляют Россией, как и их европейские «коллеги». Но при этом они прикрываются широкой спиной национального лидера, оставаясь анонимными и этакой «белой молью».

Многие российские мегаполисы управляются людьми, не имеющими прямого отношения к принятию решений. Пусть и не самых глобальных, а касающихся, казалось бы, элементарных основ городского хозяйства. Так, мы можем выглянуть в окно и увидеть наши разбитые дороги, за состояние которых никто не отвечает. Как говорится, «ни одна террористическая организация не берёт на себя ответственность» за разгром.

Мы уже говорили, что Солженицын предлагал вводить демократию на уровне земства, малого поселения, района в большом городе… Но на практике в России взят другой курс – на укрупнение избирательных округов. Это применяется и в отношении областной, и в отношении муниципальной властей. Показательный пример – всё тот же Областной совет народных депутатов, который, будто шагреневая кожа, «сжался» с 250 до 28 членов.

Таким образом, персона, заручившаяся, к примеру, поддержкой нескольких десятков миллионов жителей почти 150-миллионной России (как это произошло во время выборов-2012), получает абсолютную власть и возможность тиражировать своё представление о системе управления страной по всей властной вертикали.

Безусловно, в США мы видим отчасти похожую систему. Хотя выборный принцип в Америке отличен от нашего: к примеру, там есть Коллегия выборщиков. Это говорит о том, что если ты победил в определённом штате, а все выборщики проголосовали за тебя, то голоса всех жителей штата, что бы они о тебе ни думали, будут отданы тебе.

С одной стороны, это не очень корректно – если, к примеру, мы вспомним Альберта Гора, который численно набрал на один миллион голосов больше, чем Джордж Буш-младший, но так и не стал президентом США, которым был избран имеющий гораздо меньшую поддержку населения Буш.

С другой стороны, допустим, в РФ есть такой субъект, как Чечня, численность избирателей в которой никому доподлинно не известна. При этом Чечня постоянно докладывает об огромном приросте населения и необходимости финансирования с использованием всё большей доли федерального бюджета. Но главное – с завидной регулярностью рапортует, что 200% избирателей отдали свои голоса, кому следует, чем и обеспечили его безоговорочную победу.

Если бы в России существовал закон, аналогичный американскому, то Чечня имела бы ограниченное количество выборщиков. И манипуляции с мегаявкой и вбросами бюллетеней не привели бы к тому искажению результатов голосования, к которому они на практике приводят сегодня. Увы, нынче одних только голосов, отданных в Чечне, достаточно, чтобы нейтрализовать голосование в Москве, Питере и других крупных мегаполисах России и лишить страну какой бы то ни было оппозиции, да и вообще – любой палитры мнений.

В чем же заключается, как модно сегодня говорить, «фишка» Северного Кавказа? Многие выступают за его отделение – как бюджетной дыры, где нет общественного развития. Где почти на каждом шагу – нарушения прав человека. Где образ жизни и система ценностей разительно отличаются от общероссийских. Но, с другой стороны, если мы изучим любые выборы, то лишний раз убедимся, что победу федеральным силам приносят именно отдалённые и девственно-чистые российские «медвежьи углы». И, разумеется, нищий и вечно воюющий Кавказ.

Подобное происходило, конечно, не только в России. К примеру, в Европе, когда своих выборщиков имели и жители крупных центров, и обитатели маленьких захолустных местечек, что ставило их в равные условия. Так что, безусловно, демократия неоднозначна. И даёт многочисленные возможности для манипуляции.

Образцовая демократия существовала, наверное, только в старой доброй Англии. К примеру, ты – крупный ленд-лорд, а твоего сына или тебя самого намереваются выбрать депутатом парламента. Подобное решение принималось не в последний момент возле избирательной урны, где российский избиратель обычно в первый и последний раз мучительно всматривается в черно-белые фото потенциальных народных избранников, а совсем иначе – лично и глаза в глаза.

И происходило это на собрании старых знакомых – арендаторов в доме кандидата. Именно там избиратели пропускали вместе с кандидатом по бокалу виски, а может, и по ящику, в зависимости от аппетита и желания. И эти люди прекрасно понимали, что только основательный хозяин и крупный собственник, владелец многих земель, мог претендовать на место в парламенте. На первый взгляд, к демократии это отношения не имело, но зато в этой системе была хотя бы определённая представительность.

Потому что когда нет земли как связующего звена, нет аристократов – ленд-лордов, а есть, к примеру, только ящик алкоголя, то граждане, которые якобы представляют население, не выдвигаются народом и снизу, а назначаются – бюрократией и сверху. И тогда вся система власти формируется не снизу вверх, а сверху вниз.

Так что прав был один из политических долгожителей, руководителей нашего регионального парламента, в то время представитель губернатора Свердловской области в региональной думе, Николай Воронин. В 1994 году, когда мы принимали Устав Свердловской области, он горячо спорил со мной (я в то время был председателем Комитета по законодательству Свердловской Областной думы), кто же является подлинным источником власти в Свердловской области.

Я, простодушно опираясь на Конституцию, утверждал совершенно неправильные вещи – что источником власти в нашем регионе являются жители Свердловской области. На это Воронин справедливо возражал, что единственный и непоколебимый источник власти в Свердловской области – президент РФ. И, в общем, надо признать, он, при всей своей формальной неправоте, был абсолютно прав.

Однако, как ни удивительно, существуют страны, где всё устроено иначе. В Индии, США и ещё некоторых странах есть местные центры власти, опирающиеся на бизнес и собственников. Сформировавшись, они встраиваются в федеральный процесс и осуществляют выбор между федеральными силами. У нас же в РФ местных источников силы нет вообще. И поэтому вся представительная демократия напоминает ветки вокруг одного ствола – главного представительного лица.

Помнится, во времена выстраивания «вертикали» губернатора Росселя не приглашали в партию «Единая Россия». В той ситуации я попытался его морально поддержать, сказав: «Деревья и всё живое растут снизу вверх, а сверху вниз растут только сосульки». Ему эта фраза тогда очень понравилась.

К слову, спустя полгода после того нашего разговора Росселя в «Единую Россию» всё-таки приняли. Как и следовало ожидать, его точка зрения на данную проблему кардинально изменилась, впрочем, по большинству других вопросов тоже.

При Советской власти ходил анекдот, что недовольными у нас в стране занимается КГБ, а довольными ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности, если кто не помнит). Наверное, поэтому в России совершенно по-особенному относятся к оппозиционерам и к винтикам Системы.

Как ни парадоксально, но если ты оппозиционер, то вероятность «загреметь по полной» в России у тебя ниже, чем у лоялиста. Если же ты лоялист, но в чём-то провинился или тебя назначили провинившимся, то ты загремишь без особого повода и на былинные сроки. И если в случае с оппозиционером тебе ещё будут сочувствовать и разбираться, за что же ты бедный-разнесчастный так страдаешь, то в случае, если ты член партии власти, то тебе никто и сопереживать-то не будет. Так что можно годами рассуждать, воровал или не воровал оппозиционер Навальный, – всё равно найдутся люди, сочувствующие ему хотя бы просто потому, что он вроде как оппозиция.

Зато в отношении любого чиновника в глазах общественности всегда срабатывает презумпция виновности. К тому же на любого чиновника обычно методично накапливают компромат, чтобы он был всегда «на крючке». И если уж ослушается, то пропала его голова.

Даже когда я слушаю выступления элиты нашего чиновничества – Чуркина или Лаврова, – понимаю, что ничего не меняется. И мы имеем всё тех же несамостоятельных функционеров, причём на всех уровнях, будь то глава района, или генерал, обвешанный, как ёлка, медалями, или карьерный дипломат.

По сути, любой самый высокопоставленный функционер – очень мелкая сошка, которая может в одночасье всего лишиться. Это человек, не имеющий внутреннего стержня и живущий по принципу «жопочасов», то есть того, что раньше обозначали как «солдат спит – служба идёт». Примечательно, что в России фактически неизвестны случаи добровольных отставок, когда «постодержатель» был бы принципиально не согласен с позицией своего руководства и уходил добровольно.

Причина в том, что подобная отставка больше походила бы на ритуальное самоубийство. Без должности и звания чиновник, не имеющий частной собственности и не являющийся профессионалом в какой-либо сфере, кроме лакейства, превращается в абсолютный социальный ноль. И этот катастрофический для личности переход «из князи в грязи» наносит сокрушительный удар по самооценке любого функционера. В подобной ситуации преимущество получают только самые подлые люди, из числа тех, о которых говорят «свинья всегда грязь найдёт».

В наиболее же сложном положении оказывается российская интеллигенция и вообще все порядочные люди, которые хотят поступать по совести. Именно о них писал великий Грибоедов «служить бы рад – прислуживаться тошно»…

У дипломата-Грибоедова, к слову, как раз была возможность не прислуживать, а уехать в глушь, в Саратов. Однако отправился на переговоры в Персию и был убит, но зато отстоял свою честь. Он был исключением, этот благородный аристократ духа. Подобное поведение было бы невозможно представить себе у советского дипломата: советский дипломат никогда бы не стал «по-грибоедовски» спасать женщину, сбежавшую из гарема, ценой своей жизни. Вероятнее всего, он даже «подсказал» бы своим «партнёрам», что возможность побега некоей женщины из гарема существует и надо бы что-то предпринять.

Сегодня у самых самостоятельных граждан есть возможность развивать свой бизнес. И поначалу они стараются это делать «не прислуживая», но не очень-то оно получается. Яркий пример – Евтушенков, глава «Системы», который вещал в одном из интервью, что бизнесмен в России может иметь столько денег, сколько ему могут помочь защитить его связи. А потом он оказался в тюрьме, потому что, очевидно, всех его связей не хватило, чтобы сохранить такой ресурс, как «Башнефть». Так что пришлось самоуверенному господину Евтушенкову поумерить свои аппетиты и отдать «Башнефть» тем, кому она, похоже, была нужнее.

Зато теперь, когда Евтушенков, наученный горьким опытом, вышел из тюрьмы, он начал активно поддерживать власть, и не дай Бог мускул на его лице дрогнет или он хоть как-нибудь покажет, что обижен из-за такой «мелочи», как утраченный бизнес, что у него что-то отобрали, и что вообще он в тюрьме посидел.

Как ни крути, сегодня воцарилась эпоха сервильности. Впрочем, протестантов и дауншифтеров и в советское время было мало. Это вполне объяснимо: элитарные классы были истреблены, выживших выдавило плебейское и полурабское население, чьи деды и прадеды были крепостными или доносчиками. То есть элиту, по которой проехался «каток» массовых репрессий, вытеснили «униженные и оскорблённые». Эти люди на инстинктивном уровне помнили эпоху, когда любое сострадание к осуждённому, тем паче, наличие самостоятельной общественной позиции могли привести к приговору.

В лице Токвиля мы видим человека, который приехал из Франции, с родины бюрократии и абсолютной королевской власти. Из страны, породившей главный принцип демократии «Liberté, égalité, fraternité ou la mort». Так что не случайно в ходе любых дискуссий о победе над феодальной раздробленностью приводят в пример именно Францию. И неизбежно вспоминают США, где никогда не было королевского домена и не сложилась централизованная власть, ибо США управляются нецентрализованным образом уже 150 лет.

Во Франции трудно себе представить, чтобы богатый человек жил вне Парижа – в США же проживание вне столицы нормальное явление. Яркий пример – Уоррен Баффет, финансовый «волшебник из Омахи». Напомню читателям, что Омаха – это такая захолустная дыра в штате Небраска. Небраска сам по себе неброский штат, сопоставимый с Екатеринбургом по численности населения. Этот штат даже не фигурирует в новостях (там чаще мелькают Калифорния, Флорида, Техас, Нью-Йорк, Массачусетс). Зато в нём, как и в каждом штате, вне зависимости от его величины, есть семьи, которым принадлежит дорогостоящая собственность. Семьи, управляющие этой собственностью в течение нескольких поколений, обычно и выбираются в законодательные органы штатов.

 

«Губернаторский фильтр» – ловушка «нулевых»

Токвиль: «Губернатор как высшее должностное лицо поставлен рядом с законодательным собранием для того, чтобы сдерживать законодательную власть и выступать в роли советчика. Он обладает правом „отлагательного вето“, которое позволяет ему по своему усмотрению останавливать или, по крайней мере, тормозить те или иные действия законодательного корпуса. Он докладывает законодательному собранию о нуждах штата и предлагает те средства, которые он считает необходимыми для их удовлетворения. И естественно, он является единственным исполнителем решений законодательных органов касательно всех тех начинаний, которые затрагивают интересы всего штата в целом».

Антон Баков: «Губернаторский фильтр» изобретён Владимиром Путиным. Во всяком случае, так он неоднократно заявлял. И именно этот фильтр превратил губернаторские выборы в современной России в фикцию.

Администрация президента, начиная ещё с эпохи Бориса Ельцина, ратовала за то, что губернаторы должны назначаться. Более того, в Конституцию 1993 года, ликвидировавшую систему советов, был включён пункт, согласно которому в стране должна была быть создана вертикаль исполнительной власти. Это был вполне логичный ход мысли для людей, которые уже привыкли к партийной системе, пронизывающей общество снизу доверху. Эти люди хотели возродить её, поскольку не понимали, как можно управлять социумом иначе. Ведь в обществе, по их мнению, всё должно быть, как в армии: вышестоящий отдаёт приказы нижестоящему, и эти приказы должны автоматически исполняться.

К счастью, несколько раз выборы всё-таки успели состояться. Например, в той же Челябинской области главой региональной администрации на место Вадима Соловьёва, назначенного Президентом РФ Борисом Ельциным, выбрали председателя Областного совета народных депутатов Петра Сумина, за которого было отдано 48,2% голосов. Однако отказавшийся участвовать в выборах Соловьёв попросту не пожелал передавать власть победителю-Сумину.

Конфликт затягивался: президент поддерживал Соловьёва, Верховный Совет – Сумина. Конституционный суд принял сторону законно избранного Сумина, однако это решение сочла незаконным Администрация президента. В итоге президент издал указ «О подтверждении полномочий главы администрации Челябинской области В. Соловьёва», что фактически перечеркнуло результаты челябинских выборов. Стало казаться, что после расстрела Верховного Совета губернаторские выборы будут отменены вообще.

Однако они обрели-таки «второе дыхание». В августе 1995 года, во многом благодаря нашим с Эдуардом Росселем усилиям (в то время мы ещё были соратниками), удалось добиться возобновления проведения губернаторских выборов в Свердловской области, а в декабре в Нижегородской области был выбран Борис Немцов, получивший 58,9% голосов. Затем постепенно процесс выборов губернаторов в России «был поставлен на поток».

Разумеется, Администрация президента всегда выступала категорически против выборов губернаторов, нередко беспардонно и незаконно вмешиваясь в процесс. Я и сам стал одной из жертв подобного вмешательства, когда попытался баллотироваться в 1996 году в губернаторы Курганской области, но не был допущен до выборов, и Верховный Суд по команде из Кремля не дал зарегистрировать меня в качестве кандидата в губернаторы. Это была игра, которая велась совсем не по правилам, и некоторые удары наносились ниже пояса. Но к концу правления Ельцина ещё казалось, что, пусть не слишком честные и чистые, выборы губернаторов стали для России нормой.

«Игра в выборы» продолжалась до сентября 2004 года, когда после страшного теракта в Беслане Путин нанёс очередной удар по российской демократии, начав назначать губернаторов. Это было единодушное решение его команды.

Став президентом, уже Дмитрий Медведев заявил, что если выборы губернаторов и вернутся в Россию, то не раньше, чем через 100 лет. Но поскольку игра в унижение Медведева неизменно любима Путиным, не прошло и года, как Медведев был вынужден подписать новый закон, согласно которому губернаторы всё-таки будут выбираться…

При этом Владимир Путин сделал заявление о своём личном, как он подчеркнул, вкладе в российское законодательство. По словам Путина, именно он добился введения нормы – собирать для выборов в губернаторы подписи не простых людей, а только депутатов муниципальных органов субъектов Российской Федерации. Поскольку же депутатов от оппозиции всегда очень мало, кроме того, они подконтрольны и находятся под постоянным давлением, то оппозиционный кандидат может получить необходимую поддержку только в том случае, если он является спарринг-партнёром.

В той же Москве оппозиционный кандидат Алексей Навальный не сумел собрать нужное количество подписей муниципальных депутатов, но поскольку в Кремле было принято решение дать ему возможность поучаствовать в выборах, то «заботливый» столичный мэр Сергей Собянин прислал ему из столичной администрации готовый пакет с уже собранными подписями. Таким образом, власть подготовила их не только для себя, но и для оппозиции. Это была своего рода ситуативная игра, отчасти связанная с интригами внутри Кремля, где боролись разные группы влияния.

Но факт остаётся фактом: невозможно привести пример того, когда оппозиционному кандидату удавалось пройти путинский «губернаторский фильтр» и принять участие в выборах вопреки воле Администрации президента. Во многом в этом и заключается суть политики Путина: вроде бы все двери открыты, но войти в них невозможно. То есть нарушения демократии зафиксированы не в Конституции РФ и не в законах – на уровне подзаконных актов, а своё воплощение находят при практическом использовании законов и подкреплены контролем власти над судами.

Фактически «губернаторский фильтр» – это то, что отделяет президентскую, федеральную власть от населения. Да и с инакомыслящими у нас не принято расправляться руками федеральной власти – для их подавления существует губернаторский корпус.

Я неоднократно участвовал в выборах губернатора, правда, всего один раз в качестве кандидата, и все самые страшные события в моей жизни связаны именно с губернаторскими выборами.

Конечно, и я не ангел. Но самым брутальным жестом моей команды был запомнившийся многим бросок тортом, когда моя хрупкая помощница Аня Матвеева подошла к огромному депутату Свердловской областной думы Борису Чойнзонову и «надела» на его голову 10-килограммовый торт. Анна, конечно, девушка хрупкая, но боксёр. И ей хватило сил, чтобы совершить этот бросок и отсидеть за него 15 суток в изоляторе. Это был первый подобный бесстрашный бросок в российской политике, не говоря уже о политике советской.

Обычно в российской политике бросаются не тортами. Буквально за год до этого происшествия, в 2000 году, та же Анна Матвеева оказалась героиней гораздо более страшной истории. В Кудымкаре, где мы проводили выборы губернатора Коми-Пермяцкого АО, в окно её квартиры закинули взрывное устройство, начинённое гвоздями и гайками. И если бы Анна находилась в этой комнате, а не вышла из неё на минутку, то последствия взрыва должны были быть страшными. Тем более что обычно комната являлась спальней как минимум для семи членов нашего избирательного штаба, потому что многие из них были из Екатеринбурга, а снять жилье в Кудымкаре не так-то просто. Заказчиков не нашли, дело осталось без расследования. Хотя мы, конечно, догадывались, кто мог инициировать то покушение.

Вторая история произошла, когда мы выбирали губернатора Курганской области в декабре 2004 года. Расследование этого дела удалось довести до конца, правда, на это ушло лет шесть. Тогда в штаб СПС была брошена граната, которая, спасибо нашей «лучшей в мире» «оборонке», всё-таки не взорвалась. А бросил её наёмный убийца-профессионал, получивший впоследствии 23 года тюрьмы, разумеется, не только за это. Смертная казнь тогда, к счастью или к сожалению, была отменена.

Более того, был найден заказчик – им оказался депутат от СПС, которого мы только что выбрали, Михаил Гурко. Господин Гурко, став парламентарием, настолько испугался, что в борьбе с действующим губернатором Олегом Богомоловым победит кандидат от его же родного СПС, что послал человека с гранатой, чтобы тот бросил её в окно нашего избирательного штаба, – того самого, который его только что выбрал. Такие вот парадоксы истории.

Господин Гурко, замешанный в ряде уголовных дел, долгое время находился в бегах, его поймали на Украине и экстрадировали в Россию, но поскольку он «активно сотрудничал со следствием», то получил всего пять лет.

Анализируя своё сотрудничество с СПС, я давно обратил внимание, что именно губернаторы производили все фальсификации, не позволявшие оппозиционным силам перешагнуть через тогдашний семипроцентный барьер, который сегодня опять понижен до 5%. Такой вот «губернаторский фильтр» существовал уже тогда.

Разумеется, он работал не только во время выборов. В «свободное время» губернаторы «мочили» оппозиционеров через СМИ, отсекали от денежных потоков и богатых спонсоров, разобщали их между собой, покупали одних и уголовно преследовали других. Я сам прошёл через всё это.

Против меня было заведено несколько уголовных дел, которые возбуждались именно на уровне «губернаторского фильтра». Их инициатором был губернатор Эдуард Россель. И надо отдать должное старику, он попил моей кровушки и почти вытеснил меня из политической жизни Свердловской области.

После успеха «Мая» в 1999 году я был на четыре года загнан в угол, откуда вырвался только отчаянным рывком в 2003 году, заняв второе место на губернаторских выборах, а спустя три месяца – избравшись в Госдуму.

Когда же я вступил в штаб СПС, то как бы попал «в высшую политическую лигу», и со мной стало «работать» федеральное начальство. И тут я убедился, что «федерация» не всесильна, хотя и ощущает свою безнаказанность, играя дерзко, порой даже нагло.

Например, во время выборов в Госдуму 2007 года на официального финансового уполномоченного СПС напали и отобрали сумку с ноутбуком с важной финансовой информацией. Тогда мы убедились, насколько недооценили степень криминализации российского режима.

Мне тоже досталось и довольно больно: генералы МВД, выполняя команду сфабриковать уголовные дела в отношении меня, не нашли ничего лучшего, как возбудить уголовное дело по неуплате налога на добавленную стоимость при продаже земельных участков. Всё бы ничего, но согласно Налоговому кодексу России земля обложению налогом на добавленную стоимость не подлежит в принципе. Однако на основании этого абсурдного обвинения в 6 утра 14 опергрупп пришли в 14 квартир наших сотрудников и даже в квартиру моих 70-летних тёщи и тестя. Были проведены обыски и изъятия. Ничего крамольного, как и следовало ожидать, найдено не было.

Я обращался в суды с требованием закрыть это абсурдное уголовное дело, но они отказывали мне, хотя по закону я имел право подтвердить свою очевидную невиновность. Тем не менее, дело затянулось надолго – до тех пор, пока СПС не проиграл выборы.

Потом в Москве об этом забыли, и вопрос удалось решить. Шесть миллионов рублей, изъятых тогда, мне вернули. Правда, только спустя три года. Это было неприятно, но гораздо менее опасно, чем то, что делал Россель. Так что «губернаторский фильтр» бывает гораздо более эффективен, чем прямое вмешательство «федералов».

Но вернёмся к выборам. Доходило до смешного: в Смоленской области СПС не хватило всего лишь 14 голосов, чтобы «провести» своих депутатов. В Ленинградской области мы прошли, но после этого был назначен пересчёт голосов, а по его итогам, как выяснилось, нам не хватило поддержки всего лишь семи человек. Вроде как члены избиркомов подняли мешки с бюллетенями, начали их пересчитывать и «внезапно» обнаружили, что некоторые из бюллетеней, в которых голоса были отданы за СПС, безнадёжно испорчены. Предполагаю, что в процессе пересчёта голосов «нужные» галочки были поставлены ещё какой-нибудь партии, таким образом, бюллетени с двумя галочками превратились в недействительные. Кстати, тогда «специалистам» пришлось испортить не одну сотню бюллетеней…

В общем, губернаторы – полицейская основа России. Ныне никто и не пытается назначать на эти должности авторитетных людей, политиков, с которыми нужно вести переговоры и, тем более, договариваться, на первом месте – сервильность и исполнительность.

Сегодня губернатор по первому же звонку из Кремля должен «брать под козырёк» и выполнять то, что ему велели. И неважно, как это скажется на его репутации или политической биографии, потому что единственная графа, которая сегодня имеет значение, – это графа «лояльность». А для «поддержания тонуса» губернаторов иногда арестовывают. Немыслимое раньше дело, но на конец 2015 года в России в тюрьме дожидаются приговоров два губернатора из восьмидесяти – Сахалинский и Коми.

Повсеместной стала и практика назначения губернаторами варягов. Например, екатеринбуржец Виктор Басаргин стал губернатором в Перми. Нам же прислали в качестве губернатора Евгения Куйвашева из Тюмени. Создана система, при которой человек максимально зависит от Москвы и никак – от территории, которой он руководит. Это делает, с одной стороны, режим Кремля неуязвимым, а с другой превращает его в колосс на глиняных ногах, потому что никакой реальной силы за губернаторским корпусом сегодня не стоит. Более того, современный российский губернатор подобен луне, которая является отражением лучей кремлёвского солнца, и, случись что-то с солнцем, как все губернаторы тут же «померкнут».

Было время, когда у нас в России любой губернатор был царьком и божком в своём регионе. Не у всех это получалось удачно, не все губернаторы обладали достаточной хваткой и харизмой, не всем удавалось «выкосить» конкурентов и «вытоптать» политическое поле вокруг себя. Однако были и такие. При Путине «царствование губернаторов» закончилось.

Возьмём для примера Свердловскую область. В 90-е годы фактически единственным конкурентом Эдуарда Росселя был мэр Екатеринбурга Аркадий Чернецкий. Два высших чина – хозяин города и хозяин области – были обречены на перманентную конкурентную борьбу между собой. Все прочие фигуры, включая руководителей силовых структур и судебных органов, являлись «вторыми скрипками» при этих солистах, лавируя между центрами силы и власти и зарабатывая на этом определённые дивиденды. Все крупные компании делали выбор: если они располагались в области, то присягали на верность Росселю, а если им, к примеру, был нужен землеотвод в городе Екатеринбурге, то Чернецкому.

Как ни крути, большинство губернаторов и мэров не были готовы занимать свои должности, и все 90-е годы прошли в перманентных политических войнах местного значения. Главной была битва за Москву, ибо столичная мэрия распоряжалась огромными средствами, сопоставимыми с федеральным бюджетом, а также землёй и гигантской прибылью, получаемой от торговых центров. Что бы ни говорили, вся Россия по-прежнему ездит за товарами в столицу, оставляя там немалые средства. Впрочем, бои шли за все, даже самые бедные территории.

При Путине по всему этому пестроцветью прокатился каток федеральной власти, к всеобщему изумлению, не встретивший никакого сопротивления. Всесильные «царьки» почти без боя сдались Кремлю и уступили свои посты мелким чиновникам. Правда, посты по своему весу были уже не те, а полномочия и привилегии значительно урезали. Сегодняшние бесцветные и бессильные региональные начальники смотрятся как бесплотные призраки своих могущественных предшественников.

 

Привилегии для «унесённых ветром»

Токвиль: «В Америке, где привилегии, связанные с происхождением, никогда не существовали, и где богатство не приносит никаких особых прав его обладателям, незнакомые между собой люди охотно встречаются в общественных местах, не видя для себя никакой выгоды или опасности в свободном обмене мыслями. Встречаясь случайно, они не ищут и не избегают друг друга, поэтому их общение носит непринуждённый, прямой и открытый характер. Вы видите, что они почти ничего не ждут друг от друга и ничего не опасаются, и поэтому не чувствуют себя обязанными ни демонстрировать своё общественное положение, ни скрывать его. Выражение их лиц может быть холодным и серьёзным, но оно никогда не бывает высокомерным или скованным, и если они не говорят друг другу ни слова, то потому, что у них нет настроения разговаривать, а вовсе не потому, что они считают молчание выгодным для себя».

Антон Баков: Мне повезло жить в России – здесь, действительно, особых привилегий нет ни у кого. К примеру, я происходил из вполне благополучной семьи. Мои родители, бабушки и дедушки трудились, не покладая рук. И что я получил от своих дедов в наследство? Да фактически ничего – я был, будто подкидыш, которого нашли неизвестно где, или как Иван, не помнящий родства. Потому что ни квартир, ни машин, ни семейных реликвий мне не досталось. И я говорю об этом не потому, что мне не хватило в жизни каких-либо материальных благ, а потому что это очень важно для каждого человека – чувствовать связь со своим родом. Именно поэтому, когда бываешь в местах, где жили твои предки, невольно испытываешь особое щемящее чувство – чувство корней.

ХХ век вырвал все корни, он пронёсся ураганом, так что наши «унесённые ветром», новоявленные российские Скарлетт О’Хара вмиг лишились какой бы то ни было собственности. Прежде всего, они лишились участков земли, которая им досталась от предков, получивших её, в свою очередь, после отмены крепостного права. Они утратили традиции, порождённые вскормившей их землёй, а о гражданах, имеющих земельные наделы благодаря своему дворянскому происхождению, вообще говорить нечего, потому что дворян в России извели под корень.

Особняки и дворцы, принадлежавшие когда-то аристократии, были перепрофилированы под дома культуры, музеи, школы и прочие соцучреждения, а то и вовсе бесславно поросли бурьяном. Выжившие же «благородные особы» перебрались в города, где ютились в бараках или сырых подвалах.

Да, ХХ век поглотил всё, что было в прошлом: привилегии, сословность и богатство. Но вопреки всем идеалистическим социальным теориям демократия в России на этом пустыре так и не развилась. Наоборот, несчастные, атомизированные, лишённые социальных отношений люди оказались один на один со всесильной машиной бюрократии. И не нашли ни в истории своей страны, ни в своей душе ничего, что можно было бы ей противопоставить.

Устройство США нельзя сравнивать с абсолютной монархией во Франции, где аристократы превратились в придворных. У Паркинсона есть рассуждения, в которых он сравнивает «придворного», по сути, клерка, работающего в центральном офисе компании, с настоящим «феодалом», который возглавляет филиал.

Последний убеждён, что он всегда спасёт ситуацию, потому что лучше всех знает территорию и людей, и всё держится на нём одном, как на этаком Атланте. Поэтому он относится к своему филиалу, как к личному делу, особенно это применимо к хозяевам своего бизнеса и управляющим акционерными обществами. Демократия в Америке держится именно на подобных феодалах.

Я же пришёл к выводу, что парадоксальный шанс для демократии в России – в ускорении процесса формирования аристократических родов. И это уже происходит, правда, сам принцип отбора российской элиты наводит на размышления.

Да, Путин поощряет отдельных чиновников орденами и почётными званиями. Да, наши деятели культуры по советской привычке послушно выстраиваются за ними в лизоблюдскую очередь… Увы, деятели культуры – порой самая продажная и самая любящая власть часть нашего общества. Впрочем, многое зависит от степени невежества власти и общества, готового считать культурой или наукой любое шарлатанство: помнится, знаменитый академик Лысенко всерьёз декларировал, что сможет превратить пшеницу в рожь, беспардонно пользуясь при этом полной безграмотностью советского руководства.

Вообще, малограмотность начальства в России – отдельная тема, которую блестяще раскрыли ещё Щедрин и Гоголь.

Даже сам грозный Сталин, преемник сатаны-Ленина, не имел среднего образования. Да-да, один из самых выдающихся диктаторов и террористов ХХ столетия не окончил даже семинарию и с вполне объяснимым недоверием относился к образованным людям, которых с лёгкостью «ставил к стенке». Так что не случайно в СССР появилось множество народных профессоров и академиков, занявших места безвременно и не всегда в мире почивших «профессоров преображенских».

Народные профессора – это люди, которые всю жизнь пахали землю, но при этом почему-то считались научными авторитетами. Естественно, это было полным шарлатанством. Что уж говорить о плеядах гениев, которые тоже возникали очень легко – при помощи «волшебной палочки» в виде выдачи ленинских и сталинских премий в области литературы и искусства.

Единственный существенный нюанс – власть в советской России была не наследственной, как и иные формы поощрения, которые она выбирала. Сегодня же возможность передачи ценностей по наследству стала реальностью.

 

Мифы против реальности, или «Двойная ложь» демократии

Токвиль: «Я считаю, что демократическое правительство укрепит с течением времени реальные силы общества, но оно не сумеет объединить одновременно в одном месте столько сил, сколько может объединить аристократическое правительство или абсолютная монархия. Если какой-либо демократической страной в течение всего века будет управлять республиканское правительство, можно поверить, что к концу века она станет богаче, население её возрастёт, страна станет более процветающей, чем окружающие её государства.

Часто так и бывает: если у демократии больше шансов ошибиться, чем у короля или дворянского сословия, у неё также больше шансов оказаться правой, когда её вдруг озарит. Дело в том, что даже в самой демократической системе отсутствуют, как правило, интересы, противоположные интересам большинства и противоречащие здравому смыслу. Однако только жизненный опыт способен подтвердить правоту демократии, и многие народы погибнут, так и не увидев результатов когда-то совершенных ими ошибок».

Антон Баков: Представительная демократия построена на двойной лжи. Проблема в том, что изначальный постулат – все люди равны между собой – в корне неправилен, поскольку люди никогда не были и не будут равными. На практике-то, конечно, принцип равенства никогда не соблюдается. Зато в теории… в теории он процветает, и когда это выгодно очередному политическому манипулятору, то благополучно извлекается из «пыльного чулана».

Всё же я убеждён, что демократия нам остро необходима, несмотря на то, что сегодня для большинства россиян полезность демократии – спорный вопрос, а сам предмет обсуждения – тайна за семью печатями. Ибо в современном обществе всё решает мнение активного меньшинства.

Начну с аналогии. Вопреки теории Карла Маркса, который, справедливо выделяя классы, ошибочно постулировал внутриклассовую солидарность, кроме межклассовой борьбы существует ещё и более ожесточённая борьба – внутриклассовая. Ведь, на самом деле, в реальном мире конкурируют не предприниматель и его работник, а предприниматели между собой – за производство наиболее востребованного и конкурентоспособного товара. Точно так же конкурируют между собой и наёмные работники – за право устроиться по найму на наиболее высокооплачиваемое рабочее место.

Демократия – это тоже не конкуренция всех со всеми. Это, помимо прочего, регулирование конкуренции между руководителями, альфа-лидерами. Демократия также удерживает альфа-лидеров в неких рамках. В то же время она позволяет им реализовывать те их инициативы, которые не слишком опасны для социума. В этом смысле демократия является наиболее оптимальной из созданных ныне систем управления обществом.

Все попытки усовершенствовать демократию, будь то социалистическая или суверенная демократия или создание автократических режимов, показали свою неэффективность. Поэтому, хотя я и не согласен с классическим определением демократии, я всегда выступал именно за неё как за необходимое условие гармоничного поступательного развития общества.

Однако встаёт неизбежный вопрос: можно ли сохранить демократию и её преимущества, если честно рассказывать людям правду? Если ежедневно разжёвывать гражданам, что ими беспардонно манипулируют? Можно ли сохранить демократию без вранья? Или же люди, живя по принципу «меня обманывать не нужно – я сам обманываться рад», предпочтут голосовать за ложные истины?

Камнем преткновения либералов в отношениях и с коммунистами, и националистами было то, что адепты этих дьявольских ложных доктрин критиковали либерализм абсолютно справедливо и аргументированно. А потому из нашего исторического наследия именно критику демократии можно с чистой совестью «взять с собой в будущее».

Ложь бьёт не только по низам – ложными посылами руководствуются и верхи. То есть лицемерие пронизывает наше несчастное общество насквозь. И в результате мы получаем правительство, которое исходит из тех же некорректных посылов, что и массы.

К примеру, возьмём социологию. С одной стороны, вроде бы интересно и небесполезно узнать мнение граждан, с другой – почти ни у кого нет своего собственного сформированного и выношенного мнения по большинству вопросов, даже простейших.

Скажем, если людям в школе объяснили, что Земля круглая, а потом на улице их спросят, какая же по форме наша планета, то они так и ответят: конечно, она круглая. Хотя на самом деле Земля сферообразная, приплюснута с двух сторон и называется это геоид. Но никто из прохожих, даже если вы будете проводить опрос у стен лучшего университета, не ответит вам правильно – что Земля геоид. А например, если бы людям в школе говорили, что Земля квадратная или стоит на трёх китах, то они утверждали бы именно это.

Подобным же образом действует и наше правительство: оно сознательно формирует у людей некие устойчивые представления и потом обращается к ним с почти риторическим вопросом: а что вы думаете о том или ином явлении? Но люди обычно ничего не думают о явлениях вообще, потому что они погрязли в своих повседневных насущных проблемах.

В их голове обычно постоянно прокручиваются несколько нехитрых, сугубо прикладных вопросов: посредством чего достать деньги на пропитание, как пристроить детей в школу и помочь сыну откосить от армии, где найти запившего сантехника и т. п.

Обо всем, впрочем, люди знают в пределах того, что им сказали по ТВ. Это власть с удовольствием задействует и в итоге сообщает, что её поддерживают 80% или даже 90% населения. Которое никогда не удосужится проверить даже этот факт – поддерживает ли оно кого-нибудь и вообще ходило ли на выборы. Называется, «обманули дурака на четыре пятака».

Россия не очень любит разнообразие в принципе. Простой пример: у нас есть только один канонический фильм о Петре I. И это притом, что на Западе снято более 100 фильмов о Шерлоке Холмсе или Робине Гуде. А у нас – всего один. Зато он абсолютно канонический, и в него вложены все нужные власти мифологемы, кочующие из одной головы в другую и транслирующиеся из поколения в поколение.

Мультикультурность на Западе во многом связана с богатством творчества. Вообще для того, чтобы люди хоть во что-то верили, нужно это «что-то» придумать. Поэтому на Западе цивилизация движется к всё более мозаичному миру, миру глобальному, разнообразному и полифоничному. А Россия пока предпочитает оставаться миром интеллектуально бедных, добровольно обделивших себя людей. Миром «толстых и тонких», миром «нищих духом». Миром верящих в то, что истина одна, потому что именно так с экрана говорил придуманный и одобренный властью, ненастоящий Петр I. Потому что, цитируя строки Ильи Кормильцева, «правда одна, потому что так сказал фараон, а он был очень умён и его называли Тутанхамон».

Что касается дурного, то уж в чём в чём, а в этом люди во всем мире одинаковы. И когда я в 2006 году встречался со старушками в посёлке Юго-Камский Пермской области, то я в этом в очередной раз убедился. На ту встречу пришло очень много женщин. Дело в том, что мужчины в России живут очень недолго, в отличие от представительниц «прекрасного пола».

Бытует мнение, что так происходит потому, что российские женщины выходят на пенсию на пять лет раньше мужчин, однако и среди мужчин много милиционеров и военных, которые также покидают службу отнюдь не в преклонном возрасте. Всё же то, что среди голосующих избирателей 70—80% – женщины зрелого и постзрелого возраста, нужно знать любому, кто занимается политическими технологиями в России.

Наш избиратель – баба, старуха и немного дура. Этот избиратель зачастую малообразован и забыл даже то немногое, чему его учили в средней школе. Но зато он последовательно смотрит телевизор, во всяком случае, поколение нынешних избирателей его ещё смотрит.

Он судит о мироустройстве по официальным «новостям», лечится, опираясь на знания, полученные в утреннем ток-шоу, одевается, исходя из вкусов телеведущих передач о моде, и, в общем-то, не чувствует при этом никакого дискомфорта. Но это – лирическое отступление.

Помню, как я, молодой, вдохновенный и переполненный энтузиазмом, приехал к своим избирателям. Точнее, избирательницам. И спросил – какая же у вас, пенсионерок посёлка Юго-Камский, главная проблема? Ответ поверг меня в шок. Мои визави посмотрели на меня подслеповатыми, но честными глазами, а потом прозвучал глас народа: «НаркоманИя – наша главная проблема».

Я, человек, повидавший многое, весьма удивился такому ответу и на всякий случай уточнил: «Неужели вы принимаете наркотики?» «Нет, что вы», – возмущённо ответили мне. «А что, у вас в селе есть наркоманы?», – спросил я. «Нет, что вы, нет, конечно. Но наркоманИя – это беда. Вы разве телевизор не смотрите?»

Получается, люди услышали по ТВ, что именно наркоманИя – это страшнейшая и наиглавнейшая российская проблема. Не перекошенная и неповоротливая экономическая система, не опущенная социальная сфера, не отсутствие денег у населения, не импотенция власти. А исключительно наркоманИя. Как говорится, «страшнее кошки зверя нет».

Я спросил своих умудрённых жизненным опытом собеседниц: «А как же ваши пенсии – хватает их вам?» «Нет, – со всей откровенностью признались они. – Пенсии это проблема, конечно, но наркоманИя куда серьёзней»… Конечно, я напечатал во всех своих предвыборных газетах, что именно маленькие пенсии – это проблема №1. Но легко ли печатному слову победить силу телевидения?

Всё, что я знаю о России, говорит о дефиците мыслящих, необолваненных и просто худо-бедно образованных людей. Об отсутствии независимых СМИ. Об отсутствии у власти стремления развивать избравший её народ. Об оторванности Москвы от провинции. О том, что посёлок Юго-Камский, как и тысячи других российских поселков, – бесперспективная дыра, откуда уехали все мыслящие люди, вся молодёжь, даже наркоманы.

Как сказал Владимир Маяковский, человек, который столкнулся с этой проблемой гораздо раньше меня, – «улица корчится безъязыкая». Безъязыкость масс, отсутствие соли в земле, земля без соли, многолетнее обессоливание мира – как эту ситуацию изменить?

После муниципальных выборов 2013 года в Екатеринбурге, на которых победил борец с наркоманией, все мои иногородние знакомые задавали мне один и тот же вопрос: «А что, правда, что у вас в области наркомания – это проблема №1?» Я пожимал плечами, поскольку никто из моих знакомых, даже никто из знакомых моих знакомых не сталкивается с этой проблемой.

Да, можно допустить, что кто-то продаёт наркотики, кто-то эти вещества употребляет, кто-то ловит их распространителей, а кто-то зарабатывает за счёт всего этого политический капитал. Но утверждать, что это главная общественная проблема – по меньшей мере, перебор. Однако общество этого не понимает. Типичный пример победы мифа над реальностью.

А вот пример из «экспортной» сферы: однажды амбициозная Маргарет Тэтчер сделала изящный политический ход, ударив победоносной войной по Аргентине. Об этом ударе раструбили все СМИ, он даже вошёл в учебную литературу и стал классикой. Но это тоже был миф. Зачем нужна была война за никому неизвестные Фолкленды? Кому они интересны? До них ведь даже толком не доберёшься. Однажды я пролетал мимо Фолклендов, когда летел из Чили в Антарктиду, и то тогда я находился в радиусе 3—4 тысяч километров от этой странной точки на земном шаре, простите – геоиде.

Однако когда Путин, конечно, руководствуясь при этом опытом «железной» Тэтчер, осуществил кампанию «Крымнаш!», это было нечто подобное. И маленькая победоносная война, и убедительная победа в ней способствовали поднятию рейтингов узкого круга лиц, а наших сограждан, любителей мифов, в очередной раз цинично использовали. И больше ничего не произошло.

Политики ловко играют мифами и решают с их помощью свои сугубо утилитарные проблемы. Неадекватность целого ряда мировых лидеров проявляется в их неубедительных ответах на возникающие вызовы, а в совокупности с неуправляемостью мира возникает ощущение того, что мы овладели силами, с которыми не способны справиться, и всё это очень пугает.

Между тем реальные проблемы человечества известны: колоссальный разрыв между первым и третьим мирами (мы, Россия, пока что как будто «зависли» между первым – по амбициям и потенциалу, и третьим – если учитывать наши воинствующее невежество и неловкость в выстраивании отношений с внешним миром); проблема голода и дикости в бывших колониях; проблема изменения климата; проблема распространения тяжёлых и не поддающихся лечению заболеваний типа СПИДа. И как же решаются эти проблемы? Да никак! И по-прежнему людям не хватает подлинной демократии, как жертвам лихорадки когда-то не хватало хинина.

Так что, как ни крути, объединение лидеров «семёрки» и «восьмёрки» прекрасно! А ценности, которые их сегодня сплотили, бесспорно, демократические. Прежде всего, это признание суверенитета независимых государств и нерушимости их границ. При этом данный принцип отнюдь не препятствует успешному свержению отдельных людоедских режимов: Саддама Хуссейна, или талибов, или Каддафи.

Да, общества, в которых произошла смена режимов, недемократические, и в них должна применяться некая альтернативная модель управления. Но, опять-таки, шоры, которые надеты и на наше, и на западное общества, не позволяют увидеть, какие именно модели управления были бы эффективны для данных территорий.

Моя эволюция от социал-демократа до монархиста связана с попыткой понять, как же управлять нашим обществом. Как попытаться привести его к состоянию, которое Запад небезосновательно считает идеалом. Потому что, если отбросить мультикультурализм и политкорректность, то все понимают, что хранить деньги и отдыхать стоит в Швейцарии или США, а не в Гвинее или Мьянме, или на российском Севере. А ведь хочется, чтобы российский Север был не менее привлекателен, чем европейский или канадский. Но как этого добиться? Вот в чём вопрос!

 

Перспективы глобализации

Токвиль: «То, что я говорю об американцах, приложимо почти ко всем остальным людям нашего времени. Род людской лишается разнообразия разновидностей; во всех уголках земного шара обнаруживается один и тот же образ действий, мыслей и чувств. Это происходит не только потому, что все народы стали больше общаться и больше уподобляться друг другу, но ещё и потому, что в каждой стране люди, всё более и более последовательно отказываясь от тех особых представлений и чувств, которые были связаны с их кастовой, профессиональной или семейной принадлежностью, одновременно приближаются к естественному состоянию человеческой природы, сущность которой повсюду одинакова. Таким образом, они уподобляются, хотя и не подражают друг другу. Они подобны путникам, поодиночке блуждающим по огромному лесу, все тропинки в котором ведут в одно и то же место. Если все разом замечают эту центральную точку, они, хотя и не ищут, и не видят, и не знают друг друга, незаметно сближаются. И каково же будет их удивление, когда все они встретятся в одном месте. Все те народы, которые взяли за объект своего изучения и подражания не какую-либо определённую личность, но природу человека как такового, придут, в конечном счёте, к одним и тем же нравам, подобно тем путникам, что собрались на лесной поляне».

Антон Баков: Жизнь показала, что всё не совсем так. Сейчас вот многие высмеивают Фукуяму, который авторитетно утверждал, что якобы победила только одна линия развития человечества, и наступил конец истории: когда мы начали строить новую Россию, у нас была такая же иллюзия. Однако ни тогда, ни сейчас мы не понимали подлинную природу человеческого общества. Ни тогда, ни сейчас мы не могли управлять многими процессами. Даже превращение советского обывателя в обывателя новорусского продлилось более 20 лет, тогда как мы мечтали произвести это по мановению волшебной палочки. Так что единый вариант развития человечества сегодня кажется иллюзией.

Время, о котором пишет Токвиль, – эпоха, когда многие французы сражались на стороне американцев в войне с англичанами. Но история-то на этом не закончилась. Немцы поочерёдно оглушили нас марксизмом и фашизмом. Все эти «измы», надо сказать, так или иначе произошли из либерализма! Все эти уродливые, неприятные «дети» идей Просвещения выросли из одного корня – свободы, равенства и братства.

Коммунисты потребовали ещё большего равенства и попробовали отменить классы, заявив, что есть только один класс, который можно считать «правильным», – рабочий. Фашисты же стали утверждать, что все равны и братья, но только в рамках избранной расы, причём только одной – арийской.

Ещё стоит вспомнить анархистов, которые и вовсе были уверены, что свобода нужна всем и каждому, причём в неумеренных количествах. И все эти идеи доказали свою несостоятельность, приведя к расколу в мыслях и поступках миллиардов людей, а также к войнам и прочим массовым убийствам.

Однако, несмотря на то, что Россия и Запад погрязли в экспериментах над человеческой природой, сохраняла и сохраняет свои традиции Азия, которая, возможно, сможет предложить новые решения мировому сообществу. А ещё мы видим альтернативные варианты развития Китая и Сингапура. Мы наблюдаем также за успехами Японии, которая была демократизирована по американским лекалам, хотя при этом очевидно, что демократия по-японски кардинально отличается от демократии по-американски.

Мы видим деградировавшую Африку, которая так обиделась на европейских колонизаторов, что решила повторить все ошибки человечества на одном отдельно взятом континенте. И, наконец, Латинскую Америку, безнадёжно увязшую в мифах о героях, вроде Боливара и Че Гевары.

Можно сказать, что воспринимать мир не как сад расходящихся тропок, а как одну общую магистраль, свойственно незрелому уму: когда я был ребёнком, то искренне верил, что мы движемся по единственно верному пути, недаром нашу страну одно время даже называли «земшарной республикой». Сегодня наше «земшарие» движется по пути обособления. Причём нам предлагается якобы бесчисленное количество правильных решений обустройства счастливой и сытой жизни.

Увы, на самом деле вариантов никаких нет. Тут Токвиль размышляет абсолютно логично и совершенно здраво. Ни одна из существующих моделей не является идеальной, а по мере приближения к идеалу тропки вновь начнут сходиться, как сошлись у французов и американцев в век победившего либерализма.

Единая биологическая и социальная природа человека, безусловно, предполагает, что общество, чьё устройство оптимально для японцев, окажется лучшим и для африканцев, и для россиян. Однако практика показывает, что на сегодняшний день это совсем не так. Поэтому пока будем искать путь. Каждый для себя – и один для всех.

 

Громоотвод демократии

Токвиль: «Я не утверждаю того, что демократические нации будто бы полностью избавлены от революций, я говорю лишь о том, что их общественное устройство не только не ведёт их к неизбежным революциям, но и, пожалуй, уводит от них. Демократические народы, будучи предоставленными самим себе, не ввязываются с лёгкостью в крупные авантюры; в революции они вовлекаются лишь безотчётно и, изредка участвуя в них, никогда не выступают их инициаторами».

Антон Баков: Преимущество демократии в том, что она при помощи отточенной избирательной системы создаёт своего рода общественный громоотвод, когда народ имеет возможность выразить свою волю без помощи революций или глобальных социальных потрясений.

Опыт Франции не совсем соответствует логическим построениям Токвиля. Вспомним, например, студенческую революцию в мае 1968 года, впрочем, это уже другая эпоха и другая история.

С другой стороны, в подлинно демократических, а не притворяющихся таковыми странах происходит кастрация власти. Выбранные политики вынужденно зависят от общественного мнения, которое зачастую включает в себя невежество дураков и страхи трусов.

В России принято ставить знак равенства между Мюнхенским сговором 1938-го и пактом Риббентропа – Молотова (на самом деле, конечно, пактом Сталина – Гитлера). Более того, нередко утверждается, что заключение пакта с Германией было неизбежным следствием «Мюнхена».

Разумеется, это не так. Франция и Британия, в лице своих демократических правительств, пытались привезти из Мюнхена мир своим избирателям, отнюдь не мечтавшим о битвах и потрясениях. В пику им диктаторы Гитлер и Сталин, напротив, заключили договор о развязывании Второй мировой войны и послевоенном разделе Европы. А ведь война по-прежнему остаётся самым страшным преступлением, придуманным людьми.

Увы, демократические страны при всем своём желании не смогли остановить Вторую мировую войну, продемонстрировав полную политическую беспомощность. Особенно красноречив пример величайшей демократии США, вступивших в противостояние только после налёта на Пёрл-Харбор. А если бы японцы не обезумели и не напали на Гавайи? Какую позицию занимали бы США тогда? Позицию вечного стороннего наблюдателя?

Конечно, войны и революции – это крайние, экстремальные ситуации. Но положа руку на сердце, признаем, что и в более простых ситуациях демократы склонны до последнего прятать голову в песок, подобно страусу. Вообще, иной демократический политик, опасаясь ответственности, скорее, проиграет выборы, нежели примет рискованное решение, которое может удивить его избирателей.

Россия, разумеется, пока не демократия в полном смысле этого слова. При этом Олимпиада в Сочи и овладение Крымом, согласно многочисленным соцопросам, отвечали чаяниям десятков миллионов граждан России, так и не забывших унижения периода распада СССР и утраты великодержавного статуса. Впрочем, в России соцопросы и рейтинги сейчас выполняют ту же роль, что и гороскопы в Средние века, внушая уверенность тем политикам, которые порой даже сами в себя не верят.

Токвиль, что удивительно для француза, проявляет определённую лояльность к децентрализации. Но в данном случае он цитирует сторонников именно централизации: критикует феодализм и Священную Римскую империю, которая не смогла воспользоваться своими возможностями.

Пройдёт несколько лет – и объединённая Германская империя нанесёт сокрушительный удар по Франции и станет источником бед в Европе до 1945 года.

Какие же нерешаемые, на первый взгляд, задачи можно решить, централизовав государство? Попробуем найти ответ на этот вопрос. Король Пруссии Фридрих II осушал болота без всякой централизации, заманивая в свою маленькую Пруссию гугенотов-протестантов, а также прочих гонимых по Европе людей. Он предлагал им различные льготы, подбирал места, где их можно было бы поселить, и которые можно было бы распахать и осушить. Благодаря этому маленькое окраинное государство на границе Священной Римской империи превратилось в процветающий край. При этом отважный король чуть было не разрушил всё созданное из-за своих военных авантюр: он дважды терял Берлин и много раз оказывался на грани поражения.

Да, централизация необходима, но для каких целей? Централизация из признака цивилизации уже превратилась в примету варварства. Более того, централизация каждой отдельной страны делает мир в целом менее централизованным и управляемым.

Время от времени мы наблюдаем, как некий диктатор устраивает геноцид и истребляет людей: например, президент Судана развязал геноцид в регионе Дарфур, а Башар Асад устроил что-то подобное в Сирии.

Существует точка зрения, что нельзя привлекать людей с таким статусом к международному суду, дабы не нарушать суверенитет чужого государства, но при этом внутри него каждый диктатор может делать, что угодно, – главное, чтобы он не покушался на чужих подданных.

На фоне бессилия нынешней ООН обращает на себя внимание тот факт, что в далёкой древности в Священной Римской империи был достигнут некий идеал, позволявший наказывать врагов рода человеческого без ограничения свобод правителей, придерживавшихся закона. В противоположность этому современное мировое правительство, которое существует не то в виде ООН, не то в форме загадочного Бильдербергского клуба, не способно или не хочет карать таких нарушителей в течение десятилетий.

Каким путём идёт современный Запад? Основной принцип работы Евросоюза: в идеале все вопросы должны решаться на как можно более частном местном уровне. Причём чем более частным он является, тем эффективнее работает власть, не раскидывая деньги с самолёта, а выделяя помощь нуждающимся адресно.

Одновременно с этим США пошли почти тем же путём – можно сказать, дорогой Греции времён Аристотеля. В этой стране располагается огромное количество полисов – самодостаточных городов и штатов, очень напоминающих древнегреческие республики типа Афин или Спарты. Тогда в чём при таком подходе заключается роль Бильдербергского клуба и ООН?

 

Почему Россия так и не стала федерацией?

Токвиль: «Для того чтобы федерация просуществовала длительное время, одинаково необходимо равенство как в уровнях развития различных составляющих её народов, так и равенство их потребностей. Между уровнем развития кантона Во и кантона Ури существует такая же разница, как между XIX и XV веками, хотя, по правде сказать, государственное устройство Швейцарии никогда не было по-настоящему федеративным. Союз между её различными кантонами существует только на карте, и это стало бы особенно заметно, если бы центральные власти решили применить одни и те же законы на всей территории страны».

Антон Баков: Швейцария, кстати, стала реальной федерацией через двадцать лет после выхода книги Токвиля. А России подлинной федерацией сделаться так и не удалось, даже при наличии таковой на формальном уровне. Дело в том, что население России достаточно пассивно – бедные жители нашей страны готовы всю жизнь «впахивать» на заводе, главное, чтобы копеечку за рабство платили стабильно. А вот то, где платит налоги этот завод, их никогда шибко не интересовало. Как говорится, «не до жиру».

Безусловно, есть более-менее активная часть населения, которая, когда возникает необходимость, перебирается в большие города, а то и вовсе связывает своё будущее не с региональными центрами, а с отъездом в Москву или за рубеж. Поэтому-то зачастую в региональных центрах во власти оказывается слишком уж много временщиков.

Я и сам мог бы войти в число эмигрантов, если бы не родители, не могилы предков и не мои краеведческие интересы. Однако я, скорее, исключение, чем правило. Общая же тенденция превращает регионы в периферию. Недаром ещё в царские времена люди повторяли вслед за чеховскими героинями «В Москву! В Москву!». Впрочем, туда стремились, в первую очередь, те, кто не имели собственности. Граждане же, искренне привязанные к тому, чем они всё-таки худо-бедно обладали, были вынуждены оберегать нажитое непосильным трудом и кружили вокруг своих дворянских гнёзд из поколения в поколение.

Советская общественная модель уничтожила хозяев и превратила миллионы голодранцев в «перекати-поле». И они, прельстившись мишурой и простейшими материальными благами, с некоторым облегчением оторвались от корней и морали родных деревенек и бросились, очертя голову, за светлым коммунистическим будущим, а точнее, за «длинным деревянным рублём».

Западный мир развивался иначе: в современных США костяк власти – аристократы, владеющие собственностью и бизнесом. Европа тоже не отстаёт: в наибольшей степени аристократия представлена в Швейцарии, где в каждом кантоне есть семьи, которые составляют элиту. При этом новые люди постепенно и органично вливаются в старый круг, что, согласитесь, гораздо практичнее, чем когда кто-нибудь начинает призывать разрушить всё до основанья, а затем пытается изобрести велосипед, не ведая толком, что творит.

Таким образом, главная причина отсутствия реальной федерации в России – в том, что в нашей стране на сегодняшний день отсутствует осёдлая и стабильная региональная элита, а только-только формирующиеся местные элиты, не успев укорениться, перебираются в Москву или ещё дальше.

В своё время Борис Ельцин, отправившийся покорять столицу, в значительной степени обескровил Урал, забрав «на повышение» почти все лучшие умы края. Поэтому когда новые люди на Урале пришли к власти, то им понадобились и кардинально новые, прорывные идеи. И вот тогда-то губернатору Росселю пришлась по вкусу мысль создать Уральскую республику.

В те славные времена я и сам выступал за укрупнение субъектов РФ, за воссоединение областей, к примеру, Свердловской и Челябинской. Сейчас я отношусь к этому критично, будучи убеждён, что России нужен, наоборот, максимальный полицентризм. А тогда идея Уральской республики казалась мне вполне перспективной.

Знамя Уральской республики вроде бы было подхвачено народом. Но чиновники тогда ещё побаивались масс. Только спустя пять лет они всё-таки решились вступить с гражданами в «тесный контакт», впрочем, физический, – послав ОМОН разгонять студенческий митинг.

На референдуме, который прошёл 25 апреля 1993 года, уральцам был задан казуистический вопрос: хотите ли вы, чтобы Свердловская область имела такой же статус, как и республики в составе России? Спросить напрямую о провозглашении Свердловской области Уральской республикой наши «храбрые революционеры», конечно, постеснялись. Или побоялись.

Однако поэтому и победа на том референдуме ничего не стоила. Потом Россель оправдывался, что ратовал вовсе не за политическое отделение региона от Москвы, а за экономическую и отчасти законодательную самостоятельность. Главное – за равенство в правах с национальными республиками, которые имели гораздо большие возможности при формировании бюджетов. При этом в наиболее невыгодном положении якобы оказывались регионы-доноры, такие как Свердловская область.

Однако у нашей прорывной идеи не было реальной социальной опоры – это была самая настоящая авантюра. Губернатор заявлял в Москве о давлении, якобы оказываемом на него «ужасно не управляемым» областным парламентом, а парламент убеждал, что выполняет тайное поручение Ельцина. В сущности, именно узнав о тактике Росселя, президент разогнал и Уральскую республику, и её парламент, а самого Росселя отправил в отставку. Добавлю для полноты картины, что когда Уральскую республику распустили указом Ельцина, ни один «принципиальный республиканец» не вышел на улицу защищать свои убеждения.

На самом деле автором идеи Уральской республики был известный российский социал-демократ Гавриил Попов. Ещё во времена борьбы за сохранение СССР он предложил разделить Российскую Федерацию на Дальневосточную, Сибирскую, Уральскую, Поволжскую и Центральную части. Таким образом, должны были возникнуть пять новых республик, но зато, по мнению Попова, удалось бы сохранить СССР – за счёт ликвидации суперреспублики России, чей постоянный конфликт с союзным руководством не только теоретически угрожал единству Советского Союза, но со временем привёл к его распаду на практике.

В то время мне, как и, кстати, ряду лиц из окружения М. Горбачёва, казалось, что это правильная конструктивная идея. Потому что благодаря её реализации, как мы считали, можно было сохранить страну, в которой мы родились и выросли.

Помню, в период моей беспокойной молодости в 1990 году у меня даже произошёл диспут на эту тему на истфаке нашего университета. Тогда в депутаты можно было выдвинуться только от организации, в которой трудились не меньше 500 человек, в моей же фирме трудящихся наличествовало всего лишь 20. И я отправился на дебаты в университет, чтобы получить необходимую для выдвижения поддержку. Мой оппонент ратовал за то, что России необходимо предоставить суверенитет, а я – за сохранение СССР и создание пяти новых республик вместо России.

Естественно, преподаватели сказали, что студенческого кворума нет, а на голосовании преподавателей я получил всего два голоса, так что победил, как и следовало ожидать, мой соперник. Впоследствии он стал депутатом и начал «работать» над развалом СССР, подталкивая его, если воспользоваться лексикой Путина, к геополитической катастрофе. Теперь, кстати, я рад, что так получилось, – и с СССР, и с моим выдвижением. Немного огорчает лишь глупость моего покойного ныне оппонента, абсолютно искренне убеждавшего, что суверенитет России укрепит СССР.

Но вернёмся к теме уральской самостийности. Прочитав Попова, я ещё за два года до Росселя с энтузиазмом занялся созданием Уральской республики, так сказать, снизу. Мы издавали журнал «Уральский областник», я начал пропагандировать уральскую идентичность – уральцы же до сих пор не чувствуют себя именно уральцами, скорее, представителями своих этносов: русскими, татарами и т. п. В рекламных целях я даже эмитировал валюту – уральские франки, тогда же я придумал уральский флаг. Я собирал подписи, печатал листовки. В общем, был в гуще событий.

Итак, 25 апреля 1993 года был проведён референдум, более 83% избирателей поддержали не совсем понятную им идею. А дальше события начали развиваться стремительно. 1-го июля Свердловский Облсовет провозгласил Уральскую республику. 14-го сентября главами Свердловской, Пермской, Челябинской, Оренбургской и Курганской областей было подписано заявление о намерении участвовать в разработке экономической модели Уральской Республики.

27 октября на базе одной только Свердловской области была утверждена Конституция Уральской республики, фактически аналогичная новой ельцинской конституции России.

31 октября Эдуард Россель провозгласил себя и. о. губернатора Уральской республики. 8 ноября по предложению Росселя Облсовет вынес на референдум 12 декабря Конституцию Уральской республики и объявил выборы губернатора и двухпалатного Законодательного собрания Уральской республики. А уже 9 ноября всё закончилось: вышел Указ Президента РФ №1874 о роспуске Свердловского Облсовета.

Хитроумный Ельцин сначала заставил Росселя своими руками разогнать и опечатать областной парламент, при этом Россель категорически отказался уходить в отставку добровольно. Я в это время работал в Москве и не «держал руку на пульсе», так что моё разочарование в Росселе пришло гораздо позже.

А затем вышел указ об отстранении Эдуарда Росселя от должности. После Россель вернулся и трижды выиграл выборы губернатора, правда, каждый раз во втором туре. Увы, на этом самая креативная эпоха свердловской демократии закончилась. И начались суровые исторические будни.

 

Партии одного человека

Токвиль: «Крупные партии отсутствуют в Соединённых Штатах, зато там в изобилии малые партии, и общественное мнение раскалывается на бесконечное количество группировок, объединяющихся вокруг вопросов, касающихся мелочей. Невозможно представить, с каким трудом создаются партии; и в наше время это очень нелёгкое дело».

Антон Баков: Со времен де Токвиля многое изменилось, и крупные партии теперь представлены в США. Другое дело, что политическая палитра в США состоит из пёстрых конгломератов, объединённых под вывесками республиканцев и демократов. Однако там партии имеют корни даже в самых отдалённых населённых пунктах страны, в отличие от России с её грандиозными пустыми просторами.

За 25 лет «как бы демократии» Россия ещё не продемонстрировала способность создавать общенародные партии. КПРФ, в которую переродилась КПСС, стала партией одного человека – это Зюганов. ЛДПР – тоже пример партии одного человека, а именно Жириновского. Причём, в первую очередь, это партия Жириновского и лишь во вторую – ЛДПР. А «Единая Россия» – прежде всего, партия Путина. Так что не получается у нас со строительством многоголосых и многоликих партий.

Причин тому как минимум три. Первая из них, как я уже писал, заключается в неосёдлости зарождающейся аристократии, политически обескровливающей наши провинциальные города и веси.

А ведь было время, когда именно в регионах, именно «снизу» зарождались политические организации, так, впрочем, и не сумевшие, точнее, не успевшие объединиться в новую федеральную силу. Ведь в конце 90-х в нашей Свердловской области федеральные партии по результатам выборов не поднимались выше четвёртого места. Естественно, неуправляемое цветение региональных движений раздражало и пугало чиновников, ностальгировавших по советскому прошлому.

Поэтому второй причиной провала партийных проектов в России надо признать стремление Кремля монополизировать выдвижение кандидатов через полностью подконтрольные ему структуры. Путин постарался, и к 2008 году право выдвигать осталось только у семи прокремлевских московских партий.

Ну и, наконец, третье – это удивительное устройство информационного поля России. Начавший было отмирать в 90-е, но устоявший монополизм информационных программ центральных телеканалов позволяет формировать совершенно искажённое информационное пространство. Например, доступ к эфиру зачастую имеет максимум один одобренный властью партийный спикер. Если этот человек попадает в немилость и теряет доступ к телезрителю, то в небытие рискует кануть и структура, которую он представляет.

 

Власть и нравственность

Токвиль: «Страшна не столько безнравственность людей, стоящих у власти, сколько безнравственность, ведущая к власти. В демократических странах простые граждане видят, как вышедший из их среды человек в короткий срок оказывается у власти и становится богатым; это вызывает удивление и возбуждает их зависть; они начинают доискиваться, каким образом тот, который ещё вчера был им ровней, сегодня наделён правом править ими. Приписать такое восхождение его способностям или добродетелям – весьма неудобно, так как это означало бы признать, что ты сам менее способен и менее добродетелен. Тогда основная причина его успеха относится к его порокам, и часто это бывает правдой. Вот так происходит отвратительное соединение понятий власти и низости, успеха и недостойности его, полезности и бесчестья».

Антон Баков: В связи с рассуждением Токвиля невольно вспоминается политик Алексей Навальный, который однажды резко выразился о «Единой России» как о партии жуликов и воров. Что, впрочем, отчасти соотносилось с мнением определённой части населения, которое априори считает большинство состоявшихся людей жуликами и ворами. Согласитесь, это крайность.

Крайности, к которым привёл советский режим, нанесли катастрофический урон не только демографии и экономике России – они вырвали душу из нашего народа. За короткое время были отменены религия, мораль и законность. А уже уголовники «в законе» судили судей и полицейских – впрочем, так же, как священников и профессоров. Широко популяризированная «новая мораль» свелась к простой доходчивой поговорке: «Ты начальник, я дурак; я начальник, ты дурак».

Массовые нарушения норм закона и морали стали необходимым условием выживания и, соответственно, неизбежностью, ибо в течение долгих 70 лет законные механизмы обогащения в нашей стране попросту отсутствовали. На этом фоне массовый характер приняли кражи на производстве (таких воришек называли даже не ворами, а любовно – «несунами»), спекуляция и «теневая экономика». В результате почти каждый житель Советского Союза ежедневно нарушал закон и жил, опасаясь кары правосудия.

Сформированный десятилетиями стереотип жив и сейчас, я сам использовал его против Эдуарда Росселя в ходе губернаторской кампании 2003 года. Это привело к моему выходу во второй тур, но не принесло морального удовлетворения. Пусть я критиковал Росселя за дело, но само использование советских стереотипов – это игра «в тёмную» с зомбированным подсознанием электората. И вряд ли обращение к подобным хтоническим силам продвинет нас по пути прогресса.

Вообще же девальвация нравственности, неспособность граждан жертвовать чем-либо ради других сводит «на нет» эффективность нематериальных стимулов. Мы живём в обществе, где нет моральных авторитетов – ни у науки, ни у школы, ни даже у Церкви. И насколько светлым может быть будущее такого общества, забывшего о том, что человек жив «не хлебом единым»? Вопрос риторический.

При этом есть люди, которые привыкли быть лидерами, а есть люди, которые привыкли быть ведомыми, и их большинство. Да, есть отдельные личности, которые могут идти наперекор общественному мнению и действовать в одиночку. Но их почти нет в России, ведь, как я уже писал ранее, сознательный отсев таких людей производился в течение многих десятилетий. И, в отличие от других российских проектов, этот, селекционный, оказался наиболее успешным. Не случайно катастрофический дефицит неформальных лидеров был озвучен в качестве одной из ключевых проблем СССР ещё до начала перестройки.

Единственным «лекарством» для миллионов граждан стал вездесущий телевизор, который сегодня тиражирует лидерство Путина в самые удалённые «медвежьи уголки» нашей необъятной Родины, создавая у людей чувство ложной сопричастности некоей Большой Игре и защищённости от абстрактного Внешнего Врага. Лишённые своих лидеров, которые могли бы их направить на конкретные полезные дела, люди слепо верят телевизионной картинке, бесконечно далёкой от их реальной жизни. Поэтому посреди неприбранных дворов и замусоренных подъездов с энтузиазмом, достойным лучшего применения, они обсуждают войну на Украине и преступления США.

Да, как ни крути, миллионы граждан привыкли поглощать пропаганду. Более того, они настолько подсели на этот информационный «суррогат», что другие виды информпитания у них попросту не усваиваются. Отсюда огромные проблемы в развитии экономики, в политике, в местном самоуправлении. Субпассионарность, пассивность, готовность верить любым сладким и не очень сладким речам, льющимся с телеэкранов, – это и есть наша особенная российская проблема, которая разительно отличает нас от США, где, напротив, наблюдается изобилие альфа-самцов и альфа-самок, привыкших доминировать и гнуть свою жизненную линию.

 

«Альфа-дефицит»

Токвиль: «Демократической республике перерасти в монархическое государство чрезвычайно трудно. Только при ограниченной монархии закон, с одной стороны, очерчивает круг деятельности государственных чиновников, а с другой – берёт на себя заботу руководить каждым их шагом в этих пределах. В ограниченных монархиях власть разделена между народом и монархом. И тот, и другой заинтересованы в том, чтобы положение блюстителей закона было стабильным. Монарх опасается вручать судьбу своих чиновников народу из опасения, что те нанесут ущерб его власти, народ же со своей стороны боится, что если блюстители закона будут в абсолютной зависимости от монарха, то они начнут ущемлять свободу. Обе стороны приходят к соглашению, что необходимо заранее определить круг деятельности и линию поведения государственных чиновников, и в соответствии с интересами обеих сторон вырабатываются правила, от которых чиновники не должны отступать».

Антон Баков: У России был шанс выработать нечто вроде Конституционной монархии где-то к середине прошлого века – не случись Первая мировая война, которая фактически подрубила российское общественное древо. Причины Первой мировой войны до сих пор до конца не выяснены, но очевидно одно – что развязали её не монархи, а демократически избранные на тот момент парламенты, которые угождали общественному мнению и заставляли императоров менять фамилии и рвать родственные связи.

Конечно, после свержения монархий и республиканство-то не очень сформировалось: в Германии всё свелось к фашизму, а в России к коммунизму. По большому счёту, и монархические, и демократические идеи не выдержали испытаний Первой мировой войной, и в значительной части Европы воцарились тоталитарные режимы.

Германии в итоге удалось вырваться из исторического тупика, хотя с большими потерями и с огромным трудом. Но надо сказать, что даже в жёсткой и захлебнувшейся в расизме Германии истребление правящих элит и уничтожение десятков тысяч альфа-лидеров не носило такой масштабный характер, как у нас в России. Причём, стоит отметить, что Прибалтика и Западная Украина пострадали в меньшей степени, чем Восточная Украина и Беларусь. Так что неизвестно, как долго мы будем переживать последствия «альфа-дефицита», а потому и трудно предсказать, каким будет наше будущее.

Приходится признать, что мы не можем избрать достойный парламент, потому что у нас нет достаточного количества альфа-парламентариев. На сегодня парламент перенасыщен потомками лакеев либо просто лакеями по призванию, которые готовы идти на любой компромисс по первому щелчку.

Возьмём для примера одного чиновника, который написал статью, где сетовал на отмену крепостного права и потерю скреп между мужиком и дворянином. Прочитав эту статью, я сразу вспомнил чеховского престарелого лакея Фирса, забытого господами в покинутом доме. Однако кто бы мог подумать, что классический узнаваемый Фирс окажется на посту председателя Конституционного суда! Это весьма грустная и тягостная картина, которая вновь напоминает нам, что как минимум до смены поколений в России не будет никакой демократии.