Смуглое, чуть скуластое лицо старшины Крюкова выражало радость. Крупные зубы блестели из-под рыжеватых усов. Он кивком головы показал на темный с еле заметными издалека рогульками шар вытраленной мины, спокойно покачивающейся на волнах.

— Ну и Денек! Такого и в войну не было,-сказал он, вытирая руки промасленной ветошью.

Шлюпка Осторожно подошла к мине, манеры надели на нее подрывной патрон, подожгли бикфордов шнур п стали удаляться. Им надо было успеть отойти на три кабельтова — расстояние, на котором взрыв мины безопасен.

Зеленый пенистый столб воды с грохотом взлетел в воздух.

На тралении Крюков чувствовал себя отлично. Мичман Родионов, старый, испытанный моряк, говорил, что Крюков природный минер, и, когда надо совершить что-нибудь героическое, на это всегда вызывался он,

Крюкову эта работа казалась обыденной, не такой, какой она была во время войны, когда часами приходилось бороздить море, отбиваясь от пикирующих немецких самолетов. И он низким, хриповатым голосом убеждал молодого матроса Назарова:

— Сейчас одна благодать. Работаешь, как на пляже, живой отдых. Ни тебе бомбы, ни снаряда — пляж, да и только.

Назаров с сомнением поглядывал на Крюкова: хороший пляж! Ни в какое сравнение не шло это с трудным и опасным делом, которым они занимались изо дня в день. Назаров вспомнил, как однажды, в свежую погоду, трал подсек две мины, и в ту минуту, когда корабль ложился на новым галс, вдруг всплыла третья и пошла под киль катера-тральщика.

— Мина под днищем! — закричал кто-то, и в~е замерли.

Назаров почувствовал, как липкий холодок пополз по телу.

«Сейчас взорвемся…» — подумал он, закрыл глаза и вдруг услышал спокойным голос Крюкова:

— Прошла, прошла, теперь не уйдет…

Назаров увидел коричневый ржавый шар мины с желтоватой лысинкой наверху, покачивающийся совсем близко от кормы. Потом ее расстреляли с катера.

И эту работу старшина 2 статьи Крюков называл «пляжем»! Не шутит ли он? Назаров внимательно взглянул на бронзовое, с ранними морщинками лицо минера. Оно было безмятежно и даже выражало удовольствие. Старшина весело щурил серые глаза. А ведь только что он на шлюпке — при порядочной волне — взорвал одну за другой две мины.

Когда шлюпка, сильно покачиваясь на волнах, подходила к мине, Назарову казалось, что вот-вот она стукнется о круглую поверхность страшного снаряда, и от шлюпки ничего не останется. Но ни разу не бывало, чтобы у Крюкова, или у старшего матроса Сопкина, или у старшины Зотова случались неприятности. Это были люди умелые, точные, уверенные в себе. Крюкова Назаров считал своим главным учителем. Дело в том, что как только он пришел из учебного отряда па корабль, «подрывание» не давалось ему. Движения были прерывистые, неточные, колыхающийся на волне буек казался скользким, и было очень трудно набрасывать на него удавку подрывного патрона. Горячий Сопкин отругал Назарова. Случившийся тут же Крюков задумчиво поглядел на молодого матроса оценивающим взглядом и медленно сказал:

— Паренек мне нравится. Из него первый минер выйдет. Возьму его к себе в шлюпку гребцом.

Когда они в первый раз отправились вместе подрывать мину, Назаров сидел на веслах и с трудом дышал от волнения. Старшина повернулся к нему и сказал:

— Волнуешься ты, Василий, напрасно. Не ты мины, а мина тебя боится. Она вся в твоей власти: ты ей смерть несешь, а она тебе ничего не сделает. Греби ровнее и за мной следи!

И он так спокойно встал, повернувшись к Назарову спиной, готовя подрывной патрон, так легко и уверенно ухватился рукой за рым мины, а другой стал привязывать к нему патрон, что Назаров смотрел, как зачарованный. Когда был зажжен бикфордов шнур, Крюков неторопливо оттолкнулся от мины, сел на банку и приказал;

— Греби! Видишь, до чего все просто.

Назаров греб быстро, судорожными движениями рвал весла из воды.

— Ну, зачем так? — сказал старшина.- Ты запомни: все надо делать исправно и точно, но лишнего — ничего. Греби ровнее!

И он, точно на шлюпочном учении, стал командовать, заставляя Назарова умерять частые движения. И подчиняясь этому сильному человеку, его опыту и воле, Назаров остыл, успокоился, стал грести ровнее.

Между старшиной и учеником зародилась дружба. Крюков охотно беседовал с Назаровым, они вместе перекуривали, играли в шашки, ходили на берег. И глядя тогда на простодушное лицо минера, слыша его по-детски заливчатый смех, не мог себе Назаров представить другого Крюкова — своего учителя и начальника. Старшина был подтянут, строг и неумолим даже в мелочах: когда Назаров являлся к нему по службе, он следил за его выправкой, заставлял докладывать по уставу. И как-то раз, заметив недоумение во взгляде Назарова, объяснил:

— Я и сам таким был, как ты. Хваткий был матрос, но кой на что поплевывать любил. Был у нас на корабле боцманом мичман Костылев двадцать два года плавал; он мне говорил: «Смотри, Крюков, душа у тебя соколья и руки самобытные. Все тебе дается, а только озороват. Помни: дисциплине не научишься — ничему не научишься. Споткнешься когда-нибудь».

— Споткнулись, товарищ старшина? — с любопытством спросил Назаров. Крюков утвердительно кивнул головой.

— Здорово споткнулся. Говорить об этом теперь не стоит, а только чересчур я на удальство свое понадеялся, а точности не хватало — не дотянул. Меня по-настоящему под суд надо было отдать. Позвал меня Григорий Кондратьич, боцман, к себе в каюту, прикрыл двери и спрашивает: «Ну, как нам теперь с тобой быть? Говорил тебе, что озороват. Вот и дорвался. Что теперь делать будем? Будь ты по-настоящему дисциплинированный моряк, не было бы этого с тобой. Признаешь?»- «Признаю, Григорий Кондратьич, больше такого никогда не будет». Поглядел он на меня и говорит: «Ну, иди. С командиром потолкую». Вот с тех пор,- закончил старшина,- я на всю жизнь знаю: мелочей не бывает, все важно. А без дисциплины до этого не дойдешь…

На следующий день ветер усилился. Волны крутыми пенистыми гребнями хлестали на палубу, раскачивали корабль. Ход уменьшили наполовину: волны могли оборвать трал.

После полудня командир приказал выбрать трал. И скоро после того, как буи. постепенно сближаясь, сошлись за кормой и были, наконец, выбраны, вахтенный матрос громко закричал:

— Справа по траверзу мина…

Перержавел ли минреп и волной сорвало мину, но она, сильно раскачиваясь, плыла по морю — темная, рогатая.

С катера за ней молча следили. Все знали, что ее нельзя оставить, как нельзя оставить на свободе сбежавшего из клетки хищного зверя. Спустить шлюпку и подойти на ней к мине нечего было и думать, расстрелять ее с корабля издали не попадешь, а близко подорвешь корабль,

Тогда раздался спокойный голос Крюкова с какой-то особенной интонацией,- Назаров сначала не понял значения его слов:

— Закурить придется.

Мичман Родионов тихо подтвердил:

— Да, Крюков, придется тебе покурить.

Только тогда понял Назаров, какое страшное курение предстояло старшине. Он остался в одних трусах, к нему привязали подрывной патрон с бикфордовым шнуром, и он подошел к борту. Родионов дал ему папиросу и зажег спичку.

Корабль осторожно пробирался к мине. Крюков глубоко затянулся н так, с горящей папиросой, не прыгнул, а сполз в воду.

Он плыл как-то странно, видимо, прятал папиросу от волны. Вдруг с Крюковым что-то случилось. Он заметался и повернул обратно; ему бросили конец н он вскочил на палубу,

— Другую закурим,- сказал старшина,- потухла.

И через минуту он был опять в море. И опять все напряженно следили за ним. Вот он уже возле мины, вот ухватился за рым, и Назаров невольно вскрикнул, увидев голову старшины у самых колпаков мины.

.. Когда Крюков подплыл к кораблю и его вытащили, Родионов, стоящий с часами, скомандовал самый полный ход. И все же катер сильно встряхнуло от взрывной волны. Старшина в кубрике вытирался полотенцем и, увидав восторженные глаза Назарова, сердито сказал:

— Чего не видал? Простое дело — сам то же делать будешь…

«Неужели буду?»-думал часто Назаров, когда греб на шлюпке к мине, когда удерживал шлюпку, чтобы не стукнулась она о мину, и смотрел, как, наклонившись вперед, Крюков протягивал длинные, цепкие руки и с удивительной ловкостью брался за рога мины и набрасывал на них подрывной патрон. Ошибаться было нельзя, и Крюков, как и Другие опытные минеры, никогда не ошибался. Он так искренне считал себя обычным, рядовым минером, что в конце концов и Назаров поверил в это. Он учился у старшины, учился его умению, дисциплинированности и постоянной готовности идти на самое трудное дело.

И все же, когда бывалые старшины и матросы с колодками орденов и медалей на груди, сиди на пирсе в часы отдыха, курили и разговаривали, Назаров, хоть и привыкший к ним, испытывал особое чувство: очень многое пронесли эти люди в своих сердцах за годы войны. Они дрались под Севастополем, Одессой и Новороссийском, прорывались к вражьим берегам сквозь ливень снарядов, высаживались на берег, тралили под огнем. И то, что они остались такими же простыми, как и он сам, молодой матрос, после войны пришедший на корабль, еще больше влекло к ним Назарова. Он, сам того не замечая, старался равняться по ним и теперь уже не волновался. когда вместе с Крюковым отравлялся на шлюпке подрывать мины.

…Волна была маленькая, и Назаров размашистыми взмахами весел гнал шлюпку. Потом затабанил, удерживая шлюпку на веслах, зорко следя за приближающейся миной.

Все шло, как обычно. Крюков, согнувшись на напруженных ногах, приказал Назарову зажечь шнур. Назаров зажег и стал грести. Корабль был совсем близко и медленно двигался задним ходом навстречу шлюпке. И вдруг железный скрежет донесся из-под киля, корабль вздрогнул и остановился. На палубе уже бегали люди, выскочил наверх старшина мотористов и подбежал к командиру. И еще прежде, чем они подошли к борту, Крюков наклонился вперед, и глухое ворчанье вырвалось у него.

— Трал намотало на винт,- сказал старшина,- корабль потерял ход.- И он резко оглянулся на мину, на которой горел шнур.

Не более кабельтова было до нее — корабль и шлюпка были в зоне взрыва. На мину смотрели и с корабля… Сколько времени прошло с тех пор, когда зажегся шнур? Он горит шесть минут. Половина этого срока, или даже несколько больше, уже истекла. Значит, они поспеют к мине в самый момент, когда сработает патрон. Крюков припал к банке.

— Рви,- тихо сказал он,- рви во всю силу, Назаров. Назад, к мине… Ну!

Вся кровь, показалось Назарову, отхлынула у него от сердца. Тонкий звон наполнил уши. Он видел перед собой глаза старшины и, ничего не сознавая, откидываясь всем телом назад, рвал веслами воду.

— Ну,- торопил Крюков,- чаще, чаще! — и он двигался всем телом в такт движениям Назарова.- Давай же, давай, давай!

Мина была близко. Нестерпимо захотелось Назарову оглянуться, поглядеть на горящий шнур. Наверное, уже догорает. Остались считанные секунды, и взрыв грохнет сейчас. Но он греб, греб, и все его существо напряглось в одном великом усилии, в одном порыве. Страха не было, было лишь такое ощущение, будто летел он стремглав с очень высокой, крутой горы и не мог остановиться. И, как при падения, оп закрыл глаза и услышал голос:

— Сто-о-п!.. Табань!..

С усилием открыл Назаров глаза, посмотрел. Мина была уже тут, и Крюков на ходу ухватил ее вытянутой рукой, не давая шлюпке стукнуться об нее {шлюпка не сразу остановилась), и другой рукой что-то сделал таким легким и быстрым движением, что Назаров не успел уловить его.

— Давай осторожно назад,- услышал он и взглянул на Крюкова.

Старшина держал в руке догорающий шнур и задумчиво разглядывал его.

— Секунд пять еще бы погорел…- сказал он обычным своим тоном.- Придется нам с тобой, Василий, еще раз эту Мину подрывать.