Дали снова становился большим любимцем ее величества популярности. Он много снимался в рекламе, писал свои книги, был частым гостем на радио и телевидении и даже создал свою дизайнерскую студию. Гала летала на самолете из одного города в другой, договариваясь о выставках картин, подписывая контракты на рекламу и изделия под брендом своего мужа. Америка широко раскрыла перед ним свои объятия, и слава и деньги обрушились на Сальвадора Дали.

Бывало назойливый американец заставал Сальвадора ужинающим в ресторане. Не веря своим глазам, счастливчик подбегал к столику великого художника: «О, Вы тот самый Дали?! Неужели это Вы?!» Раньше бы Сальвадор в такой ситуации мило кланялся, покручивая усы. Теперь же такое излишнее внимание его просто раздражало, и он равнодушно отвечал:

– О, я тоже Вас знаю! Вы хотите со мной поужинать?

– Да-да! – говорил кто-нибудь из поклонников или поклонниц.

– Кладите на стол пять тысяч долларов, и мы можем продолжить ужин.

Большинство в панике бежало, боясь, что теперь Дали потребует деньги даже за то, чтобы постоять рядом с ним. Но находились и те, кто выкладывал указанную сумму на стол, и тогда Дали приходилось коротать вечер в компании щедрого незнакомца.

Дали в Америке погрузился в бизнес. Иногда он мысленно возвращался в любимый Париж и вспоминал свою родину, все еще раздираемую последствиями гражданской войны. Францию топтали начищенные до блеска немецкие сапоги, в Европе полыхала война, и только русские еще сопротивлялись диктату Гитлера. Казалось, еще немного – и фашизм победит в Европе навсегда. Эти переживания нестерпимой болью отзывались в душе великого художника, он глубоко осознал, какой ужас сейчас творится везде.

Поздней ночью ему вдруг приснился его любимый рыбацкий поселок в Каталонии, прекрасный уголок Испании: большой песчаный пляж, утопающие в изумрудной зелени берега, красивые белые домики и счастливые лица людей. Но вдруг все вокруг потемнело, темно-красное пятно залило окрестности. Постепенно пятно стало растворяться, и вместо живописных берегов появилась холодная бесконечная пустыня, на голубом небе где-то вдали вспыхивали зарницы бури, бушующей где-то там, в бесконечности, за далеким горизонтом, куда тянулась всепоглощающая пустыня. Людей нигде не было видно. Посреди пустыни вдруг появилось огромное лицо с деформированными чертами, а может быть, это был череп, на котором застыл ужас, в его пустых глазницах зияла темнота. От страха лоб его был наморщен. Лицо в ужасе перекосилось от всего того, что оно наблюдало. Открытый рот пытался кричать и звать на помощь, но искривленные губы давали понять, что уже поздно и смерть настигла человека. В больших глазницах отображались такие же искаженные лица смерти, в их кричащих ртах тоже стоял лик смерти. На лицо со скул ползли черви, желая уничтожить все, что не успела погубить смерть.

В холодном поту художник вскочил посреди ночи и с диким криком позвал Галу. Не прошло и минуты, как заботливая супруга была рядом с ним: «Мой дорогой, что случилось?» Трясущийся и бледный Дали скомандовал: «Принеси мне бумагу и карандаши!» Через месяц самая трагическая картина о войне – «Лицо войны» – была завершена.

Внутри Дали все похолодело, огонь в душе иссяк, опустошенность заполнила весь его внутренний мир, и нужно было время, чтобы жизнь вновь вернулась к нему. Он бесцельно слонялся по дому. Гала предпочитала сидеть на кухне и не показываться на глаза мужу. Она как никто другой прекрасно знала своего Сальвадора, знала, что через некоторое время все будет хорошо, просто сейчас ему необходимо было побыть одному посреди огромной пустыни своего подсознания, очищенного кистью от тайных глубинных ужасов, мешавших жить. Монстр невыносимых терзаний Дали исчез, оставив опустошенность, и уже новые тайны и загадки извилистыми ручейками вползали в уставший мозг, воскрешая нового монстра, через некоторое время готового опять вырваться наружу в виде нового бессмертного произведения.

Дали вдруг вспомнил свой визит в сказочную Италию, родину гениальных художников периода Ренессанса. Он был потрясен этой страной: живописными горами, белыми песками Неаполя, величественными соборами Флоренции. Когда-то дикие племена почти уничтожили Рим, жемчужину мировой культуры, и поселилась тьма на итальянской земле. Все многовековое наследие было разграблено или поругано варварами. И вот когда казалось, что итальянская культура навсегда погребена под пепелищем и мировая цивилизация понесла невосполнимую утрату, наступила новая эпоха расцвета, подарившая миру шедевры, которые возрождали все лучшее, что было в человеке.

Сальвадор Дали ходил по музеям Италии. В картинах бессмертного Леонардо да Винчи он подмечал, как тонко автор передавал лица людей, их взгляды, улыбки, казалось, еще немного, и они заговорят с ним. В Ватикане Сальвадор, подолгу лежа на полу величественного собора, изучал внутреннее убранство купола храма Святого Петра и рассматривал фрески Микеланджело. На потолке был изображен Бог, витавший на облаке. Он только что создал по своему подобию прекрасного юношу, но пока без божественной энергии. И Всевышний тянется к нему, чтобы передать свою энергию и подарить жизнь. Адам тоже тянется к Господу Богу как к своему отцу, еще мгновение – и их руки встретятся, и первый человек начнет свою жизнь. Сальвадор смотрел на фрески часами, пытаясь понять секрет великого художника. Он старался осознать, как такое вообще возможно было создать: настолько воздушным и чувствительным казалось это произведение. Микеланджело начал создавать свои фрески, будучи здоровым и красивым молодым человеком, а закончил двадцать лет спустя больным, ослепшим и сгорбленным стариком. Такую цену он заплатил за успех.

Дали покинул Италию не в лучшем расположении духа, сравнивая себя с великими итальянскими гениями: Рафаэлем, Тицианом, Микеланджело и Леонардо, он честно признавался себе, что стать таким же знаменитым ему вряд ли удастся. Но проходило время, и он смотрел на все это с юмором: «Ну что же, мои учителя, догнать в мастерстве я вас, конечно, не смогу, но я гений другой живописи. Мой конек – это мой потрясающий ум. Мой гений позволяет достать из глубин моего подсознания такие шедевры, что мастера Возрождения сняли бы передо мной свои шляпы». И уже в приподнятом настроении Дали продолжал шагать по жизни.