1. Та-которая-ищет

Тридцать миллионов лет наша планета то остывала, то нагревалась, пока на севере ледники не врезались в континенты. Стена леса, протянувшаяся почти сплошной полосой через Африку и Евразию, от побережья Атлантического океана до земель Дальнего Востока, рассыпалась на все уменьшающиеся куски. Создания, которые когда-то жили в этой бесконечной чаще, были вынуждены либо приспосабливаться, либо уходить.

Племени Той-которая-ищет удавалось и то, и другое.

С младенцем, висевшим у нее на груди, она припала к земле в тени деревьев на краю леса. Ее глубоко посаженные глаза, над которыми нависали мощные надбровные дуги, вглядывались в яркий свет. Перед ней простиралась равнина, залитая лучами беспощадного солнца. Здесь было все ужасно просто, и смерть приходила в мгновение ока. Но в этом месте их могла поджидать и удача. Пройдут века, и эта земля станет областью Пакистана, граничащей с Афганистаном, и будет называться Северо-Западной пограничной провинцией.

Сегодня недалеко от лохматой лесной кромки лежит антилопья туша. Животное умерло недавно (из его ран все еще сочится липкая кровь), но львы уже успели отхватить свою долю, а равнинные падальщики, гиены и стервятники, пока его не учуяли.

Та-которая-ищет поднялась с земли, твердо встав на ноги, выпрямилась и огляделась вокруг.

Она была обезьяной ростом чуть больше метра, все ее тело покрывала густая черная шерсть. Кожа у нее была дряблой и немного сальной. Лицо вытянуто в морду, а конечности еще выдавали прошлое ее предков, проведенное на деревьях: руки — длинные, ноги — короткие. Та-которая-ищет действительно была очень похожа на шимпанзе, но уже прошло около трех миллионов лет с момента, когда ее вид отделился от родичей, живущих глубоко в лесах. Как настоящее двуногое животное, она удобно себя чувствовала, стоя на двух ногах, а ее бедра и таз больше напоминали бедра и таз человека, чем шимпанзе.

Представители ее вида питались падалью, но даже такой способ выживания давался им нелегко. Зато у них было преимущество над всем животным миром, которое никому из четвероногих не удастся перехватить. Находясь под защитой вечного леса, шимпанзе никогда не сумеет изготовить такое же сложное орудие труда, как грубый, но с усердием сделанный из камня топор, который Та-которая-ищет сжимала в руке. И было что-то у нее в глазах, какая-то искра, которую не увидишь в глазах человекообразной обезьяны.

На равнине не было признаков непосредственной угрозы, поэтому Та… смело вышла из-под покрова леса, прижимая рукой к груди ребенка. Остальные члены племени, один за другим, робко последовали за ней, кто на двух ногах, кто на четырех, опираясь на костяшки рук.

Младенец пискнул и больно вцепился в шерсть матери. Ни у кого в племени Той-которая-ищет не было имени — язык этих созданий был не намного сложнее, чем пение птиц, — но с первой минуты своей жизни малышка, которая была у нее второй, с такой невероятной силой цеплялась за тело матери, что Та-которая-ищет думала о ней не иначе как о Той-у-которой-крепкая-хватка.

Из-за ребенка Та-которая-ищет оказалась у антилопы одной из последних, когда остальные уже принялись отделять конечности животного от тела, разрезая хрящи и шкуру выщербленными краями своих каменных ножей. Подобная разделка туши позволяла быстро получить порцию мяса: конечности можно было утащить в относительно безопасную лесную чащу и съесть во время отдыха. Та-которая-ищет охотно принялась за работу. Солнце пекло невыносимо. Пройдет еще миллион лет, прежде чем ее далекие потомки, внешне более похожие на человека, смогут подолгу оставаться под солнечными лучами, их тела, которые станут словно скафандр, созданный для выживания в саванне, обретут способность потеть и сохранять влагу в жировых отложениях.

По всему миру лес сдавал свои позиции, и это было катастрофой для человекообразных обезьян, которые в нем обитали. Эволюционный зенит огромного семейства животных давно остался в прошлом. Но некоторым удалось приспособиться. Представители вида Той-которая-ищет все еще нуждались в лесной тени, все еще устраивали себе каждую ночь гнезда на ветвях деревьев. Но днем соплеменники Той… иногда выскакивали на открытую местность, чтобы не упустить возможность поживиться падалью или остатками добычи хищников, как в этот раз. Такой способ добывать пропитание был весьма опасен, но это все же лучше, чем умирать с голоду. Лес продолжал крошиться, и краев становилось все больше, отчего жизненное пространство обитателей лесных пограничий расширялось. И благодаря тому, что они метались с риском для жизни между двумя мирами: лесом и степью, — слепой резец отбора видоизменял этих отчаянных обезьян.

Тут послышалось многоголосое тявканье и хлопанье быстрых лап по земле. Хоть и с опозданием, но гиены все же учуяли запах антилопьей крови и сейчас приближались к обезьянам в гигантском клубе пыли.

Прямоходящие успели отрезать от туши только три ноги. Но времени у них уже не оставалось. Прижимая дочку к груди, Та-которая-ищет устремилась за своими собратьями в прохладную и родную ей темноту леса.

Ночью, когда Та-которая-ищет лежала в своем гнезде из сломанных веток, что-то ее разбудило. Та-у-которой-сильная-хватка свернулась калачиком под боком матери и тихо похрапывала.

В воздухе что-то было. Ноздри Той-которая-ищет уловили слабый аромат, который предвещал перемены.

Та-которая-ищет остро чувствовала изменения, потому что была животным, полностью зависимым от среды, в которой выросла. Но в Той… говорили не просто звериные инстинкты: когда ее глаза, приспособленные к жизни в узких коридорах леса, смотрели на звезды, внутри человекообразной просыпалась первобытная любознательность.

Если она и нуждалась в имени, то бесспорно «Та-которая-ищет» подходило вполне.

Искра любопытства, далекая прародительница жажды странствий, увела представителей ее вида так далеко от Африки. Ледники наступали, и владения леса сокращались или вовсе исчезали. Для того чтобы выжить, обезьянам, обитающим на границах с пустошью, придется пересечь открытые пространства, таящие в себе бесчисленные опасности, и добраться до очередного оплота леса, под иллюзорную защиту нового дома. Для тех, кому удастся пережить путешествие, это станет целой одиссеей, длиной всего лишь около километра, которую они вряд ли когда-нибудь смогут повторить снова. Но они все-таки выживали и процветали, а кто-то из их детей отправился в новое странствие.

Сменятся тысячи поколений, прежде чем обезьяны лесных окраин медленно растекутся за пределы Африки и доберутся до Центральной Азии, а также Испании, перейдя еще существующий в то время Гибралтарский перешеек. Далекое эхо будущих более целенаправленных миграций. Но обезьяны всегда жили малочисленными группами и почти не оставили следов после себя. Ни один палеонтолог никогда не заподозрит, что они уйдут так далеко от Африки и обоснуются здесь, в северо-западной Индии, или даже дальше.

Та-которая-ищет вглядывалась в ночное небо, когда перед ее глазами неторопливо, плавно и целенаправленно, словно кошка, улетела за горизонт звезда. Она была достаточно яркой, чтобы от ее света плясали тени. Чувство удивления и страха охватило Ту-которая-ищет. Она подняла руку, чтобы поймать убегающую звезду, но никак не могла до нее дотянуться.

В этот ночной час Индия находилась глубоко в затененной области Земли. Но на той стороне, которую вращающаяся планета сейчас купала в солнечных лучах, возникло мерцание: разными цветами — коричневым, синим, зеленым — свет волнами расходился во все стороны, образуя разноцветные порталы. Сеть почти незаметных перемен опутала планету.

Мир вокруг Той-которая-ищет задрожал, и она сильнее прижала к себе своего ребенка.

На следующее утро все проснулись с чувством беспокойства. Воздух был более прохладным, даже каким-то колючим, и наполненным тем, что современный человек назвал бы электричеством. Солнечный свет был странным, ярким и размытым. Даже здесь, в самом сердце леса, появился ветер, который шумел в ветвях деревьев. Что-то было не так, что-то изменилось, и это что-то встревожило животных.

Та-которая-ищет смело вышла навстречу ветру. За ней, о чем-то лепеча, двинулась дочь, опираясь на костяшки пальцев.

Вскоре они достигли края леса. На равнине, уже залитой ярким светом, не было видно никакого движения. Та-которая-ищет пристально вглядывалась в распахнутые просторы, и в ее голове возникла слабая искра замешательства. Ее ум, привычный к жизни в лесу, был почти не способен анализировать ландшафт, но что-то подсказывало ей, что знакомая местность стала другой. Без сомнения, вчера было больше зеленого; без сомнения, вчера в тени тех обветренных холмов также были остатки леса; и без сомнения, в дальнем теперь уже сухом овраге текла вода. Но уверенности у Той… не было. Ее воспоминания, всегда непоследовательные, уже стали блекнуть.

Вдруг она заметила какой-то предмет, неподвижно парящий в воздухе.

Это была не птица, иначе бы объект как-то шевелился, и не облако, так как он был плотным, сферическим и четким. И объект светился, и свет его был почти таким же ярким, как и солнечный.

Ведомая любопытством, Та… покинула тень леса и вышла на открытую местность.

Она обошла объект, прошлась под ним, внимательно изучая его. Размером он был почти с ее голову, и от него исходил свет, вернее, отскакивал, как от поверхности ручья. Он напоминал фрукт, висящий на ветке, но только дерева не было. Четыре миллиарда лет приспосабливания к силе притяжения Земли позволяли Той… бессознательно понимать, что нечто маленькое и плотное не может без опоры держаться в воздухе. Это было что-то неизвестное, а поэтому его следовало опасаться. Но это вовсе не пыталось упасть или напасть на Ту…

Обезьяна поднялась на цыпочки и взглянула на сферу. Из сферы на нее глядело два глаза.

Та-которая-ищет зарычала, оскалилась и припала к земле. Но парящая сфера оставалась неподвижна, и когда обезьяна опять на нее взглянула, то все поняла. Поверхность сферы отражала предметы, искажая и искривляя их. Те глаза были ее собственными, как будто она увидела их на гладкой поверхности спокойной воды. Из всех животных на Земле лишь представители ее вида были способны распознать свое отражение, ибо только у ее вида появились зачатки понимания собственного «я». Но почему-то у Той… возникло чувство, что парящая сфера приняла подобную форму и наблюдала за ней, словно была одним большим глазом.

Обезьяна потянулась вверх, но, даже стоя на цыпочках, не могла обхватить сферу вытянутыми длинными руками, созданными, чтобы лазить по деревьям. Со временем она бы наверняка додумалась поискать что-нибудь, на что можно встать, например камень или груду веток.

Вдруг Та-у-которой-крепкая-хватка закричала.

Сама того не осознавая, Та-которая-ищет упала на четвереньки и понеслась к дочери. От того, что предстало перед ее глазами, она пришла в ужас.

Над ее ребенком возвышались двое существ, похожих на обезьян. Они были высокие и стояли на задних лапах. Шерсть на их теле была ярко-красного цвета, словно пропитанная кровью, а на плоских мордах ее вообще не было. И они поймали Ту-у-которой-крепкая-хватка. Высокие существа набросили на ее ребенка что-то, похожее на лиану или виноградную лозу. Дочка старалась вырваться, кусалась и кричала, но они с легкостью продолжали обвязывать ее лианами.

Громко рыча и оскалив клыки, Та-которая-ищет ринулась на врагов.

Одно из красногрудых существ заметило ее. Оно, широко раскрыв глаза от испуга, подняло палку и махнуло ею в воздухе. На голову Той-которая-ищет упало что-то невероятно тяжелое, но обезьяна была достаточно массивна и успела набрать хорошую скорость, чтобы сбить с ног атакующего. В глазах у Той… потемнело, а во рту появился привкус крови.

На востоке у горизонта из темноты утреннего неба стали появляться бурлящие тучи. Послышались далекие удары грома, и засверкали молнии.

 

2. «Птичка-невеличка»

Когда случилось Слияние, Байсеза Датт была в воздухе.

Из-за того, что она находилась за спинами пилотов вертолета, ее обзор был ограничен, что было довольно глупо, ведь задание Байсезы заключалось именно в наблюдении с высоты за тем, что происходит на земле. Но когда «Птичка-невеличка» стал набирать высоту, обзор увеличился и глазам предстали линии собранных из готовых блоков амбаров, которые были выстроены в ряд в замысловатом порядке. Прошло уже тридцать лет с тех пор, как ООН устроило на равнине, которую теперь пересекали пускай и грязные, но утрамбованные дороги, военную базу, и у этих «временных» сооружений успело появиться какое-то захудалое величие.

Вертолет поднимался выше, и база превращалась в размытое пятно на бело-камуфляжном холсте, затем и вовсе исчезла на гигантской ладони равнины. Земля под ними была бесплодной, с разбросанными то там, то тут серо-зелеными островками деревьев и кустарников, отчаянно цепляющихся за жизнь. Вдали виднелись величественные, покрытые снегом вершины уходящих за горизонт горных хребтов.

Неожиданно машину качнуло в сторону, и Байсеза ударилась о рельефную стену кабины.

Кейси Отик, первый пилот, потянул ручку управления, и машина снова выровнялась. «Птичка-невеличка» чуть-чуть снизился и теперь летел над усыпанной камнями местностью. Кейси обернулся к пассажирке и улыбнулся:

— Вы уж нас извините. О подобных порывах ветра в прогнозе не рассказывали. Да что те умники вообще об этом могут знать? Вы там как, в порядке?

В наушниках Байсезы его голос звучал слишком громко: «Я будто в багажнике корвета».

Он улыбнулся еще шире, обнажив свои идеально ровные зубы.

— Не стоит так кричать. Я вас прекрасно слышу по рации, — она постучала пальцами по шлему. — Ра-ци-я. Что, у американцев такого еще нет?

Второй пилот, Абдикадир Омар, глянул на своего американского напарника и неодобрительно покачал головой.

«Птичка-невеличка» был разведывательным вертолетом с полусферической кабиной. Потомок одного из тех боевых аппаратов, которые поднялись в воздух в конце двадцатого века. Но в этот относительно спокойный 2037 год вылеты «Птички-невелички» носили более миролюбивый характер: наблюдение, поиск и спасательные операции. Кабину машины увеличили, и теперь она вмещала экипаж из трех человек: двух пилотов спереди и Байсезу, старавшуюся умоститься поудобнее на скамье в узком пространстве за их спинами.

Американец управлял своей видавшей виды машиной без особых усилий, одной рукой. В подразделение ООН Кейси Отик был откомандирован из Воздушно-космических сил США в звании старшего уорент-офицера. Он был невысоким, коренастым, тучным. Голову венчал характерный для войск ООН шлем голубого цвета, но уорент-офицер Отик уже успел украсить его не соответствующим военному уставу изображением развевающегося на ветру звездно-полосатого флага. Верхнюю часть лица Кейси почти полностью прикрывал ГД, головной дисплей, который представлял собой толстый щиток черного цвета, совершенно непроницаемый для глаз Байсезы, поэтому она видела лишь широкий подбородок и рот, жующий жвачку.

— Несмотря на это дурацкое забрало, которое у вас на лице, мне видно, что вы на меня пялитесь, — сухо сказала Байсеза.

Абдикадир, красавец пуштун, глянул на нее и улыбнулся.

— Проведете достаточно времени в окружении таких горилл, как Кейси, и вы к этому привыкнете.

— Да я истинный джентльмен, — сказал Кейси. Он немного наклонился, чтобы прочитать имя у нее на бирке: — Байсеза Датт. Это пакистанское имя?

— Индийское.

— Значит, вы из Индии? Вот только акцент у вас… Это австралийский?

Байсеза чуть не охнула от досады — американцы никогда не разбирались в региональных акцентах.

— Я манкунианка. Из Манчестера, Англия. Британка в третьем поколении.

В ответ на это Кейси голосом Кэри Гранта заявил: «Добро пожаловать на борт, леди Датт».

Абдикадир толкнул его кулаком в плечо.

— Мужик, ты никогда не изменишься, все так же скачешь от одного стереотипа к другому. Байсеза, это ваше первое задание?

— Второе, — ответила Байсеза.

— Я уже раз двадцать летаю с этим ослом и могу заверить, что кто бы ни сидел у Кейси за спиной, он всегда заводит этот разговор. Не позволяйте ему вам надоедать.

— О, он мне вовсе не надоедает, — сказала лейтенант спокойно. — Ему просто скучно.

Кейси разразился громким смехом.

— На базе «Клавиус» довольно тоскливо. Вам лучше было бы оставаться дома, леди Датт, а не в Северо-Западной пограничной провинции. Хотя, кто знает, может, нам удастся найти парочку фаззи-ваззи, чтобы вы смогли пострелять из своего ружья для охоты на слонов?

Абдикадир улыбнулся Байсезе:

— Чего еще можно ожидать от деревенщины-христианина?

— А ты — моджахед, у которого вместо носа — клюв, — прорычал в ответ Кейси.

Видимо, Абдикадир заметил в глазах Байсезы беспокойство, поэтому поспешил успокоить пассажирку: «Не волнуйтесь. Я действительно моджахед, или был им, а он — действительно деревенщина. На самом деле мы — друзья не разлей вода, правда. Оба — сторонники экуменизма. Но лучше об этом никому не говорить…»

Тут машина влетела в зону турбулентности, что для всех стало неожиданностью. Казалось, что в воздухе образовалась яма глубиной в несколько метров, в которую и угодила их вертушка. Пилоты вмиг прекратили разговоры и сосредоточились на приборах.

Формально афганец Абдикадир, представитель народа пуштунов, издавна населявших эти места, был того же звания, что и Кейси. Байсеза немного о нем узнала во время своего непродолжительного пребывания на базе. Его лицо, окаймленное бородой, можно было назвать волевым и открытым, а нос с горбинкой вполне можно было назвать римским. Поразительно, но глаза у этого пуштуна были голубыми, а волосы — рыжеватыми. Сам Абдикадир говорил, что цветом глаз и волос он обязан солдатам армии Александра Великого, которые когда-то давно проходили через эти места. Будучи человеком спокойным, воспитанным и покладистым, он вскоре смирился со своим местом в неформальной иерархии, сложившейся на базе. Хотя все и уважали его за решение перейти на сторону ООН (на это пошли немногие пуштуны), как афганец, он должен был подчиняться американцам, поэтому в большинстве своих вылетов Абдикадир чаще садился на место второго пилота. Британские солдаты порой называли его Рыжиком.

Полет продолжался, но приятным его было трудно назвать. «Птичка-невеличка» был вертолетом почтенного возраста: стенки кабины источали запах моторного масла и гидравлической жидкости, от многолетней службы на ее металлической поверхности появились царапины и потертости, а тощая набивка скамьи, на которой сидела Байсеза, не перла наружу исключительно благодаря клейкой ленте, удерживающей трещины на обшивке сиденья от дальнейшего расползания. Шлем, плотно сидящий у женщины на голове, не спасал ее уши от тяжелого гула винтов, вращавшихся в паре метров над ней. И неудивительно, думала Байсеза, во все времена правительство никогда не спешило раскошелиться на мир.

Когда Моаллим услышал, что к селению приближается вертолет, он твердо знал, что должен делать.

Большинство взрослых кинулись к своим тайникам с оружием и наркотой, чтобы убедиться, что все надежно укрыто от глаз врага. Но у Моаллима была иная цель. Он схватил свое оружие и помчался к собственноручно вырытому окопу, который закончил несколько недель назад, готовясь к такому дню, как этот.

Через пару мгновений Моаллим уже облокотился на стену окопа, приставив к плечу РПГ. Потребовалось много часов работы, прежде чем глубина укрытия стала достаточной, чтобы при выстреле реактивная струя его не зацепила, а необходимый для РПГ угол возвышения был получен. Уже будучи в окопе, Моаллим испачкал себя землей и нацепил на одежду травинки и ветки, теперь он был надежно замаскирован. Его гранатомет давно устарел и вполне годился для музейной экспозиции, напоминающей о вторжении советских войск в Афганистан в восьмидесятых годах двадцатого столетия, но благодаря правильному уходу и регулярной чистке он все еще исправно работал и нес смерть. Моаллим не сомневался, что ему удастся сбить вертушку, как только она окажется достаточно близко от его позиции.

Сейчас Моаллиму пятнадцать лет.

В четыре года он впервые увидел вертолеты западных захватчиков. Они прилетели ночью, прилетели стаей. Подобно злым черным воронам, машины, казалось, проносились над самой его головой, тень за тенью. От их шума у него звенело в ушах, а порывы ветра, создаваемые их лопастями, хлестали его по лицу и рвали одежду. Палатки на рынке смело в одно мгновение, перепуганные коровы и козы разбежались в разные стороны, а с домов сорвало жестяные крыши. Сам Моаллим не видел, но в деревне рассказывали, что у одной женщины ветер вырвал младенца прямо из рук, закружил и унес высоко в небо, так что тот там навсегда и остался.

Затем начали стрелять.

Позже появились еще вертолеты и стали разбрасывать листовки, в которых говорилось о «цели» того нападения. Поступила информация, что в их районе активизировалась контрабанда оружия, возникли подозрения, что через его селение переправляют уран, и тому подобные вещи. Удар по деревне был «необходимой мерой», к тому же «произведен с хирургической точностью» и «малыми силами». Листовки рвали и использовали как туалетную бумагу. Все в селении ненавидели вертушки за их недосягаемость и высокомерие. В четыре года Моаллим не мог объяснить, что тогда чувствовал.

А вертолеты продолжали прилетать. Сверхсовременные аппараты ООН должны были поддерживать здесь мир, но всем было ясно, что этот «мир» был не для местных, а на воздушных судах «наблюдателей» оружия — под завязку.

У проблемы имелось только одно решение, учили Моаллима взрослые.

Старшие показывали, как обращаться с ручным гранатометом, стреляющим реактивными снарядами. Попасть в движущуюся мишень всегда было непростой задачей. Поэтому детонаторы заменили часовым механизмом, чтобы снаряд взрывался в воздухе. Если выстрел был произведен достаточно близко, то не нужно попадать точно, чтобы поразить цель, особенно если цель — вертолет, и особенно если целиться ему в самое уязвимое место — в хвостовой винт.

РПГ были большими, громоздкими и заметными. С ними было тяжело обращаться, неудобно переносить и целиться — если обнаружат, считай себя покойником. Поэтому спрячься и жди, пока вертолет сам к тебе не прилетит. Пилоты, которых учили держаться подальше от домов, чтобы не попасть в ловушку, наверняка увидят лишь обломок трубы, торчащий из земли. Возможно, они решат, что это всего лишь разбитая канализация, результат одного из многих провалившихся «гуманитарных» проектов, с помощью которых ООН десятки лет пытается принести в эти места элементы цивилизации. Пролетая над открытой местностью, они будут чувствовать себя в безопасности. Моаллим улыбнулся.

Небо впереди показалось Байсезе странным. Густые и черные тучи возникали из ниоткуда и собирались в плотный ковер, устилающий горизонт и скрывающий горы. Все выглядело каким-то бесцветным.

Осторожно она вынула из кармана летного костюма телефон. Удерживая его в обеих руках, она прошептала: «Не припоминаю, чтобы в прогнозах говорили о формировании грозовых облаков».

— И я не припоминаю, — ответил телефон.

Он был настроен на прием из сети гражданского радиовещания, и теперь его маленький экран в поиске обновленных метеосводок стал ловить одну за другой волны сотни радиостанций, невидимой паутиной опутавшие этот уголок Земли.

Было 8 июня 2037 года. По крайней мере так думала Байсеза. Полет продолжался.

 

3. Глаз Зла

Первой подсказкой, что с миром что-то неладное, была малосимпатичная картина, которую Джош Уайт увидел, открыв глаза: шершавая ладонь на его плече, взволнованные возгласы и широкое лицо, нависающее над ним.

— Ну же, дружище Джош, просыпайся! Ты не поверишь. Это — нечто. Если это не дело рук русских, я съем твои портянки.

Естественно, это был Редди. Рубашка на молодом журналисте была расстегнута, а жилет и вовсе отсутствовал. Вид у него был такой, как будто он сам только что вылез из кровати. Его широкое лицо с выделяющимся высоким лбом было покрыто испариной, а глаза, казавшиеся маленькими за толстыми стеклами очков, бегали и сверкали.

Джош сел на кровати и заморгал. Через открытое окно в комнату вливался солнечный свет. Стрелки часов перешли за двенадцать. Он проспал час.

— Дьявол! Что, к черту, могло произойти такого важного, что мне уже и вздремнуть нельзя? Особенно после вчерашнего… Дай хоть умыться!

Редди посторонился.

— Ладно. У тебя десять минут, Джош. Ты себе никогда не простишь, если пропустишь такое. Десять минут! — повторил он и пулей вылетел из комнаты.

Окончательно примирившись со своей участью, Джош вяло зашаркал по комнате.

Как и Редди, он был журналистом, специальным корреспондентом «Бостон глоуб», направленным подробно освещать события в Северо-Западной пограничной провинции на этом далеком рубеже Британской империи. Далеком — да, но, возможно, сейчас здесь решается судьба всей Европы, поэтому провинцией заинтересовались даже в Массачусетсе. Комната, которую Джош вынужден был делить с Редди, представляла собой тесную маленькую угловую конуру в крепости, к тому же, благодаря стараниям его молодого коллеги, заваленную одеждой, полупустыми чемоданами, книгами и бумагой. Посреди всего этого хлама стоял небольшой складной письменный стол, на котором Редди строчил свои депеши для лахорской «Сивил энд милитари гэзет», на которую он работал. И все же, несмотря на это, Джош понимал, что ему очень повезло вообще получить комнату: большинству солдат, размещенных здесь, в Джамруде, как британцам, так и индийцам, приходилось ночевать в палатках.

В отличие от солдат, Джош имел исключительное право на послеобеденный сон. Сейчас до его ушей доносились громогласные команды и топот солдатских сапог, это убедило журналиста в том, что на самом деле произошло что-то странное. Это не могло быть сражение или нападение мятежных пуштунов, иначе он бы слышал выстрелы. Но тогда что?

Джош наткнулся на тазик с теплой чистой водой, рядом с которым находились его бритвенные принадлежности. Он умылся и плеснул воды себе на шею, после чего стал изучать свое довольно изможденное лицо в прикрепленном к стене осколке зеркала. У него были мелкие черты лица и, как ему казалось, толстый курносый нос, а мешки под глазами никак не украшали. Вообще-то этим утром голова Джоша не была такой тяжелой, как обычно после долгих ночных застолий в офицерской столовой. Обычно, чтобы не умереть от последствий попоек, Джош привык искать исцеления в пиве. У Редди же были другие предпочтения. Он не сопротивлялся своей страсти время от времени побаловаться опиумом. А те часы, которые он проводил в кальянном дыму, казалось, никак не сказывались на его девятнадцатилетнем организме. Джош ему завидовал, в свои двадцать три чувствуя себя ветераном войны.

Воду для бритья журналисту ненавязчиво приготовил Ноор Али, слуга Редди, таскающий за ним чемоданы. Джоша, уроженца Бостона, смущал подобный уровень обслуживания, ведь даже когда Редди отсыпался после донельзя веселой пирушки, обязанностью Ноор Али неизменно оставалось бритье хозяина, и не важно, что тот спит! И уж совсем Джошу не по душе было наблюдать, как слуга подвергается телесным наказаниям, время от времени необходимым, по мнению Редди, для поддержания дисциплины. Но Редди — сын английских колонистов, он родился в Бомбее. Парень в своей стране, не переставал напоминать себе американец, а Джоша прислали сюда, чтобы писать статьи, а не быть судьей поступков других. Как бы там ни было, но Джош, к своему стыду, и сам бы не отказался каждый день, продрав глаза, получать теплую воду и стакан горячего чая или даже два.

Журналист вытер лицо и быстро оделся. Напоследок еще раз глянул в зеркало, руками поправил копну непослушных волос, в последний момент сунул себе за пояс револьвер и направился к выходу.

Был солнечный день 24 марта 1885 года. По крайней мере Джош так думал.

Внутри крепости царило нешуточное оживление. Через утопающую в густой тени площадь отовсюду к крепостным воротам бежали солдаты. Джош присоединился к ликующей толпе.

Многие из британцев, которые служили в Джамруде, были из 72-го шотландского полка. Некоторые из них носили свободные, достигающие колен шаровары, деталь повседневной одежды местного населения, но в большинстве своем на солдатах были мундиры защитного цвета и красные узкие тартановые штаны. Но европейцев здесь было немного: гуркхи и сикхи перевешивали британцев по численности три к одному. Как бы то ни было, в этот день и европейцы, и сипаи толпились и толкались у ворот, чтобы скорее покинуть крепость. Все эти люди, находясь в этаком унылом месте вот уже много месяцев вдали от своих семей, отдали бы все, что угодно, за диковинку, которая разбавила бы однообразные дни службы. Продвигаясь вперед, Джош заметил командующего крепостью капитана Гроува, который с очень обеспокоенным видом тоже направлялся к воротам.

Когда журналист наконец оказался за пределами крепостных стен, он ненадолго был ослеплен ярким светом высоко стоящего солнца. В воздухе ощущалась прохлада, и Джош почувствовал, что дрожит. На бледно-голубом небе не было ни облачка, но на западе у горизонта виднелась темная лента туч, похожих на штормовые облака. Шторм в это время года был для этих мест явлением весьма необычным.

Это — Северо-Западная пограничная провинция, место, где Индия встречается с Азией. Для солдат Ее Величества этот огромный коридор, который протянулся с северо-запада на юго-восток, извиваясь между горными хребтами на севере и рекой Инд на юге, был естественной границей британских владений, их передовой, от стабильности которой зависело благополучие важнейшей и самой ценной провинции Британской империи. А посреди всего находился город Джамруд.

Их крепость была размашистым строением, с массивными каменными стенами и широкими сторожевыми башнями по углам. За стенами располагались выставленные с военной точностью ряды конусообразных палаток. Джамруд основали сикхи, которые долгое время правили этими землями и ходили на Афганистан войной. Сейчас полновластными хозяевами города были британцы.

Но в этот момент не судьба империй будоражила умы населения крепости. Солдаты высыпали из ворот и ринулись через вытоптанное поле, служившее учебным плацем, к месту, находящемуся метрах этак в ста от крепости. Там, насколько Джош мог видеть, в воздухе висел предмет, напоминающий те шары, которые ростовщики вешают над своими лавками. От серебристой поверхности предмета отражались солнечные лучи. Человек пятьдесят солдат, а также санитаров и прочих нестроевых в повседневной одежде толпилось под загадочной сферой.

Редди, естественно, уже находился в гуще происходящего. Даже теперь он старался контролировать ситуацию, поэтому ходил туда-сюда под висящим шаром, всматриваясь в него сквозь толстые стекла своих очков, и почесывал подбородок с таким задумчивым видом, словно он был настолько же умен, как и Ньютон. Редди был невысок, не больше пяти футов шести дюймов, немного приземистый, даже слегка полноватый. У него было широкое лицо, на котором щетинились дерзкие усы, а брови на фоне высокого лба подчеркивали уже обозначившиеся залысины. «Ощетинившийся» — да, подумал Джош с раздражением, именно «ощетинившийся» было подходящим словом для Редди. Благодаря его уверенной, если не решительной, манере вести себя, уроженец Бомбея выглядел на тридцать девять, а не на девятнадцать. На щеке у журналиста было уродливое красное пятно, называемое им «лахорской язвой», которая, по его словам, была вызвана укусом муравья и не подлежала лечению.

Иногда солдаты подшучивали над Редди за его чванство и напыщенность — они делали бы это чаще, да времени у них не было на некомбатантов. В то же время им нравился этот паренек, который в своих рассказах о солдатской жизни и в депешах для «Сивил и милитари гэзет» писал о них, истосковавшихся по дому людях, с таким красноречием, которого у этих томми и в помине не было.

Джош пробрался сквозь толпу к Редди.

— И что такого странного в этой висячей штуковине? Фокус?

— Скорее русский царь решил над нами посмеяться, — улыбнулся Редди. — Наверное, новый гелиограф.

К их разговору присоединился Сесиль де Морган, комиссионер.

— Если это чудо, то мне бы хотелось узнать секрет этой магии. Эй, вы, — он подошел к одному из сипаев. — Твоя бита… Могу я ее одолжить?

Он ухватил биту и пару раз махнул, затем принялся водить ею вокруг застывшего в воздухе шара.

— Видите? Невозможно, чтобы его держала какая-то невидимая проволока или стеклянный пруток, пусть и очень искривленный.

Сипаи были не в восторге от странной находки:

— Асли нахин! Фареиб! — повторяли они.

— Некоторые считают, что это Глаз, Глаз Зла, — пробормотал Редди. — Возможно, что нам понадобится нуззоо-ватто, чтобы отвести от себя его пагубный взгляд.

Джош положил компаньону руку на плечо:

— Друг мой, сдается мне, что жизнь в Индии повлияла на тебя куда больше, чем кажется на первый взгляд. Возможно, что эта штуковина — лишь шар, наполненный горячим воздухом, и ничего более.

Но Редди не слышал слов друга, так как в тот момент его внимание привлек младший офицер, который с озабоченным видом пробирался сквозь толпу, отталкивая каждого, кто зазевался и не успел вовремя уступить ему дорогу. Он явно кого-то искал. Редди поспешил к нему, чтобы о чем-то спросить.

— Надувной шарик, говорите? — переспросил де Морган у Джоша. — Почему же тогда он не улетает от дуновения ветерка? А как вам такое?

Комиссионер замахнулся битой, словно топором, и изо всех сил ударил ею по загадочному предмету. Раздался громкий звук, и, к удивлению Джоша, бита отскочила от сферы, которая осталась на своем месте, будто вмурованная в стену. Де Морган поднес к глазам биту, и Джош увидел, что та дала трещину.

— Только пальчики себе зашиб! — пожаловался он журналисту. — Теперь ответьте мне, сэр, приходилось ли вам видеть нечто подобное?

— Нет, никогда, — признался Джош. — Но не сомневаюсь, что если на этой штуковине можно заработать, то вам это непременно удастся, Морган.

— Де Морган, Джошуа.

Этот комиссионер солидно наживался на поставках продовольствия в Джамруд и другие крепости в Северо-Западной пограничной области. Ему было около тридцати, он был высокого роста и относился к тому типу людей, которые всегда говорят слащавым голосом и чрезмерно обходительны. Даже в этой глуши, в десятке миль от ближайшего города, на нем был новый костюм нежного оливково-зеленого цвета, бледно-голубой галстук, а на голове красовался белоснежный тропический шлем. Со временем Джош окончательно убедился, что де Морган был из тех, кто готов ехать в самые дальние уголки мира, если это сулит огромные деньги, пусть и в обход закона. Офицеры крепости презирали комиссионера и ему подобных, но все же де Морган сумел завоевать расположение в гарнизоне, обеспечивая солдат пивом и табаком (а порой и женщинами, если удастся) и, время от времени, подвозя гашиш для офицерского состава, а значит, и для Редди тоже.

Несмотря на смелый поступок де Моргана, публика начала терять интерес к сфере. Так как предмет не отлетел в сторону, не закружился, не раскрылся и не начал стрелять, то постепенно опостылел зрителям. К тому же в воздухе стояла прохлада, не характерная для этого времени года, и у некоторых начали стучать зубы, да и северный ветер дул не переставая. По одному или парами любопытствующие потянулись обратно в крепость, и веселье незаметно заканчивалось.

С другого края толпы прозвучали громкие возгласы — очевидно, опять произошло что-то странное. Де Морган, вероятно учуявший очередную возможность поживиться, бросился туда.

Неожиданно Редди подергал Джоша за плечо.

— Хватит с нас на сегодня фокусов, — сказал он. — Нужно возвращаться. Боюсь, что скоро у нас работы будет невпроворот!

— Это ты о чем?

— Я только что говорил с Брауном, который говорил с Тауншендом, который подслушал, как Харли говорил…

В крепости политическими вопросами ведал капитан Харли, который был связан с Подразделением по политическим вопросам в Хибере, подотчетным властям провинции. В обязанности капитана входило вести дипломатические дела с вождями и ханами пуштунских и афганских племен. Джош в очередной раз позавидовал связям Редди в младшем офицерском составе Джамруда.

— Мы остались без связи, — закончил Редди, запыхавшись.

Джош нахмурился.

— Опять телеграфный провод перерезали?

Когда у них пропадала связь с Пешаваром, то справляться с работой Джошу становилось весьма непросто: его редактора мало волновало, что материал не пришел вовремя по причине того, что доставлять написанные от руки копии в город приходилось верхом на лошади.

Но Редди ответил: «Не только это. Гелиографы тоже не работают. Последние вспышки от постов на севере и западе мы получили на рассвете. Браун говорит, что капитан Гроув высылает разведывательные патрули. Ясно лишь одно: все происходящее, должно быть, организовано на большой территории и хорошо координируется».

Гелиографы были простыми переносными сигнальными устройствами в виде зеркал на треногах. На всех возвышенностях между Джамрудом и Хайберским перевалом и до самого Пешавара протянулась цепь постов связи, оснащенных гелиографами. Так вот почему капитан Гроув выглядел сегодня столь обеспокоенным.

— Возможно, что прошлой ночью были перерезаны около ста британских глоток. Это могли сделать пуштунские дикари или ассасины эмира или — что еще хуже — сами русские кукловоды.

Но даже когда Редди говорил о столь жутких вещах, его глаза за толстыми стеклами очков не переставали светиться от восторга.

— Только гражданский может говорить о войне с таким восхищением, как это делаешь ты, — сказал Джош.

— Если понадобится, то и я возьму в руки винтовку, — оправдывался Редди. — А пока что слова — мое оружие. И твое тоже, Джошуа, поэтому и не думай читать мне нотации. — Тут, видимо, к нему вновь вернулось хорошее настроение. — Разве это не замечательно? Наконец-то здесь что-то произошло! Пошли, пора приниматься за работу!

Он развернулся и зашагал по направлению к крепости.

Джош последовал за ним. На какое-то мгновение ему показалось, что он слышит звук, подобный хлопанью крыльев большой птицы, когда та взлетает ввысь. Американец оглянулся, но ничего не увидел. Ветер немного поменялся, и странный звук сразу смолк.

Возле Глаза все еще оставалось несколько солдат, которые решили немного позабавиться. Один из них залез на плечи другому, ухватился за парящую сферу обеими руками и повис на ней всем весом. Поболтавшись немного в таком положении, он со смехом спрыгнул на землю.

Возвратившись в комнату, Редди сразу же уселся за свой письменный стол, положил перед собой стопку чистой бумаги, снял крышку с чернильницы, макнул в нее перо и начал писать.

Джош глянул на него и спросил:

— И о чем же ты собираешься писать?

— Сейчас узнаем.

Работник Редди был неаккуратный: изо рта у него торчала турецкая сигарета, которую он всегда закуривал, когда начинал трудиться, а из-под его пера разлетались во все стороны чернильные брызги. К счастью, Джош хранил свои вещи подальше от рабочего места Редди. Тем не менее журналист восхищался тем, с какой легкостью у его молодого коллеги появляются на бумаге нужные слова.

Безучастно Джош улегся на кровать и заложил руки за голову. В отличие от Редди, он должен был сначала привести мысли в порядок, прежде чем написать даже одно слово.

С точки зрения стратегии, Северо-Западная пограничная провинция была жизненно важна для британцев, как и для всех предшествующих им завоевателей. К северу и западу от нее на хребтах Гиндукуша находился Афганистан. По его горным перевалам когда-то маршировали войска Александра Македонского и текли орды Чингисхана и Тамерлана. Всех их влекли на юг тайны и богатства Индии. Расположенный в Хайберском проходе между Кабулом и Пешаваром Джамруд занимал ключевую позицию в этом районе.

Но провинция не была лишь коридором, по которому иностранные солдаты попадали в Индию. Здесь жили люди, которые считали эти земли своими: гордые пуштуны — воинственный народ, известный своей свирепостью и коварством. Пуштуны, которых Редди называл патанами, были ярыми мусульманами, имевшими свой собственный кодекс чести, называемый пахтунвали. Они были раздроблены на племена и кланы, но именно эта раздробленность делала борьбу с ними невероятно сложной и утомительной. Не важно, какие ужасные потери несло то или иное племя, в горах соберется еще больше воинов, у каждого из которых в руках будет йезаил, давно устаревшее длинноствольное ружье. Джош встречался с пуштунами, взятыми в плен британцами, и они показались ему самым странным народом, с которым ему когда-либо приходилось иметь дело. Тем не менее британские солдаты относились к ним с определенной долей уважения. Некоторые из шотландского полка даже говорили, что пуштунский пахтунвали не очень-то отличается от их собственного кланового кодекса чести, которого придерживаются горцы Ее Величества.

Веками армии многих захватчиков приходили в земли Северо-Западной пограничной провинции, чтобы разбиться об эту «колючую одичавшую живую изгородь», как когда-то назвал ее один имперский чиновник. Даже теперь успехи Британской империи на этой территории ограничились строительством дорог, по обе стороны от которых заправляли вожди и их штыки.

Северо-Западная пограничная провинция вновь стала ареной международных интриг. Очередная завистливая империя обратила свои голодные глаза на Индию: на этот раз на нее позарилась царская Россия. Намерения Британии были очевидны. Ни при каких обстоятельствах не позволить России или ее марионетке Персии закрепиться в Афганистане. Уже несколько десятилетий британцы делали все возможное, чтобы Афганистаном правил эмир, лояльный к Британии, в противном случае решено было начать войну с этой непокорной страной. В конце концов многолетнее противостояние дипломатов начало перерастать в военный конфликт. В марте этого года русские медленно, но неуклонно продвигались через Туркестан и уже подбирались к Пендже, последнему оазису на границе с Афганистаном. Кто мог знать, что в один прекрасный день глаза всего мира окажутся прикованы к этому караван-сараю, о существовании которого раньше мало кому было известно.

Джош находил эту международную шахматную партию довольно пугающей. Одного лишь случайно брошенного на карту взгляда было достаточно, чтобы понять: в этом месте сталкиваются лбами две могущественные империи и, несмотря на яростное сопротивление со стороны пуштунов, жертвами этого чудовищного столкновения становились люди, которым просто не повезло здесь родиться. Иногда Джош задавался вопросом, будут ли в дальнейшем происходить подобные конфликты, суждено ли этому забытому Богом месту всегда служить полем битвы и что за несказанные сокровища таит в себе эта земля, ради которых льется кровь.

— Возможно, когда-нибудь, — сказал он однажды компаньону, — человечество забудет о войне, как повзрослевший ребенок забывает о своих детских игрушках.

— Да? И что же оно будет делать? — фыркнул в усы Редди. — Играть в крикет дни напролет? Джош, люди никогда не перестанут воевать, потому что люди всегда будут людьми, а война всегда будет забавой.

Джош был наивным, ничего не понимающим американцем, который тоскует по своей далекой родине и которому необходимо, «чтобы кто-то заставил его повзрослеть», как выразился девятнадцатилетний журналист.

Меньше чем через полчаса Редди закончил свой очерк. Он откинулся на спинку стула и принялся смотреть в окно на свет красноватого солнца, обратив свои мысли на то будущее, возможный приход которого Джоша никак не радовал.

— Редди, как ты думаешь, нас отправят в Пешавар, если начнется что-нибудь серьезное?

— Надеюсь, что нет! — снова фыркнул Редди. — Мы ведь здесь именно для этого.

Тут он начал читать свой очерк вслух:

— «Подумать только! Где-то там далеко, за Гиндукушем, под царским двуглавым орлом маршируют колонны солдат в зеленых или серых шинелях. Чеканя широкий шаг, скоро они доберутся до Хайберского прохода. Но с юга им навстречу идут другие полки — парни из Дублина и Дели, из Калькутты и Колчестера, сплоченные воедино простой дисциплиной и общей целью, готовые отдать жизнь во имя Виндзорской Вдовы…» Бэтсмены на ступенях павильона в готовности, судьи на местах, верхняя перекладина установлена на столбике калитки. И тут мы, прямо за веревочным ограждением! Ну как тебе, Джош?

— Умеешь же ты быть надоедливым, Редди.

Редди уже было открыл рот, чтобы возразить, но тут в их комнату влетел Сесиль де Морган. Он остановился, тяжело дыша. Лицо его покраснело, а одежда была покрыта пылью.

— Друзья мои, идемте со мной… Идемте, идемте. Вы не поверите, что они нашли!

Тяжело вздохнув, Джош поднялся с кровати. Сколько еще странностей уготовил им этот день?

Сначала Джош подумал, что перед ним шимпанзе. Пойманное животное, завернутое в маскировочную сеть, неподвижно лежало на земле. Рядом с ней, тоже в сетке, лежало животное меньших размеров, вероятно детеныш. В сети с животными просунули шесты и принесли к крепости. Двое сипаев как раз разматывали взрослую особь.

Де Морган носился вокруг, словно ребенок, который боится, что его кусок пирога достанется кому-то другому.

— Они поймали его к северу от крепости — двое рядовых в дозоре, — всего лишь в паре миль отсюда, — уведомил он журналистов.

— Это просто шимпанзе, — сказал Джош.

— Но я никогда не слышал, чтобы в этой части мира водились шимпанзе, — возразил Редди, поглаживая свои усы. — А в Кабуле есть зоопарк?

— Они не из зоопарка, — захрипел коммерсант. — И это — не шимпанзе. Поосторожнее, парни…

Сипаи стянули с животного сеть. Его мех был пропитан кровью. Оно свернулось калачиком, поджав колени к груди и обхватив своими длинными лапами голову. В руках у солдат были бамбуковые палки, которые служили им дубинками. Было видно, что от них на спине у зверя остались кровавые следы.

Видимо, животное почувствовало, что сети больше нет. Оно убрало лапы, одним неожиданным плавным движением откатилось от людей, встало на корточки, слегка опираясь на костяшки пальцев, и уставилось на своих врагов. Солдаты осторожно попятились от него.

— О боже! Да это же самка! — выпалил Редди.

— Заставь ее подняться, — приказал де Морган одному из сипаев.

Тот был крепышом, но отправился исполнять приказ с большой неохотой. Держась на безопасном расстоянии, он протянул свою палку и ткнул в спину животному. То зарычало, показывая свои клыки. Но сипая это не остановило. В конце концов, грациозно — даже с чувством собственного достоинства, как показалось Джошу, создание выпрямило задние лапы и встало прямо.

Джош услышал, как Редди ахнул.

Несомненно, у нее было тело шимпанзе: такая же неразвитая грудь, выпуклые гениталии и розовые ягодицы. Передние и задние конечности были у нее тех же пропорций, что и у человекообразных обезьян. Но она твердо стояла на своих длинных ногах, которые крепились к тазу, похожему на обычный человеческий.

— Бог ты мой! — воскликнул Редди. — Она словно карикатура на женщину, монстр!

— Не монстр, — возразил Джош. — Получеловек-полуобезьяна. Я читал, что современные биологи утверждают, будто подобные существа являются промежуточным звеном между животными и нами.

— Вот видите? — Де Морган переводил свой расчетливый и жадный взгляд то на одного, то на другого. — Доводилось ли вам когда-либо видеть такое?

Он обошел существо. Сипай-крепыш предупредил его, выговаривая английские слова с тяжелым акцентом: «Осторожно, сахиб. Ростом она всего лишь четыре фута, но может царапаться и лягаться. Уж мне это хорошо известно».

— Не обезьяна, а человек-обезьяна… Нужно отвезти ее в Пешавар, потом — в Бомбей, а затем — в Англию. Только представьте себе, какой сенсацией она станет в зоопарках! А может быть, даже в театрах… Никто в мире не видел ничего подобного — даже в Африке! Вот это находка!

Тем временем детеныш, все еще в сетях, видимо, очнулся, начал кататься по земле и пищать жалобным голоском. Самка моментально отреагировала на его зов, словно только что осознала, что ее дитя тоже здесь. Одним прыжком она оказалась возле него и попыталась поднять на руки.

Сипаи сразу обрушили на нее град палочных ударов. Та крутилась и отбивалась, но ее все-таки удалось повалить и прижать к земле.

Редди бросился к солдатам.

— Ради Бога, — умолял он, — не бейте ее! Разве вы не видите, что она — мать? Посмотрите ей в глаза, посмотрите в глаза! Они будут преследовать вас в ваших снах до конца жизни!

Женщина-обезьяна продолжала сопротивляться, сипаи продолжали ее избивать, а де Морган — истошно орал, опасаясь, что его сокровище не то убежит, не то, что куда хуже, погибнет от очередного удара палкой.

Джош первым услышал, что в небе что-то загрохотало. Он посмотрел на восток и увидел, как в воздух поднимается облако пыли.

— Опять этот звук… Я его уже слышал…

Редди отвлекся от картины избиения самки и пробурчал:

— А теперь-то что?

 

4. РПГ

Кейси крикнул: «Мы почти на месте. Сейчас прогуляемся по крышам».

Вертолет нырнул вниз, как высокоскоростной лифт. Несмотря на физическую подготовку, у Байсезы свело желудок.

Теперь они пролетали низко над селением. Перед ее глазами проносились деревья, ржавые жестяные крыши, машины, груды автомобильных покрышек. Кейси направил вертолет под углом и стал кружить над домами против часовой стрелки. «Прогуляться по крышам» означало, что вертолет будет облетать объект наблюдения широкими кругами на малой высоте. Но Байсезу так вдавило в ее небольшую скамейку, что она могла видеть лишь голубое небо. «Какая ирония», — подумала она, вздохнула и стала изучать получаемые данные на маленькой контрольной панели, установленной на стенке кабины. Различные датчики, прикрепленные к брюху вертолета, от видеокамер до счетчика Гейгера, в том числе и тепловые датчики, радары и даже чувствительные к химическому оружию «носы», тщательно обшаривали землю.

«Птичка-невеличка» был подключен к охватывающей весь мир коммуникационной инфраструктуре армии. Где-то у Байсезы над головой находился огромный вертолет оперативного управления С2: лишь вершина необъятной перевернутой пирамиды технологий, включающей в себя летающие на больших высотах наблюдательные зонды, разведывательные и патрульные самолеты, спутники фото- и радионаблюдения. И все это в данный момент было направлено на этот район. Потоки информации, которые получала Байсеза, анализировались в режиме реального времени умными устройствами, находящимися на борту «Птички-невелички», летающими машинами, стоящими на следующих ступенях пирамиды, а также в штабе управления операциями на базе. Обнаружив любые несоответствия, система сию же минуту обратилась бы к Байсезе за подтверждением через канал, находящийся под ее контролем, отдельный от канала, по которому пилоты держали связь с командующими воздушными операциями.

Во время выполнения задания сбор данных с помощью столь сложной аппаратуры, как и пилотирование вертолета, осуществлялся, в основном, в автоматическом режиме. Машина сама «прогуливалась по крышам», поэтому вскоре задание превратилось в рутину, и пилоты, чтобы не умереть от скуки, вновь стали добродушно подшучивать друг над другом.

Байсеза прекрасно их понимала. Ее готовили в качестве ТПБО, техника по подготовке боевых операций, иными словами, она была специалистом по координации ракетно-бомбовых ударов на цель во время военных действий. В ее основные задачи входило проникновение на территорию противника и руководство оттуда точными ракетными ударами с воздуха или земли. Но ей еще никогда не доводилось делать это в бою. Ее навыки прекрасно подходили для операций по наблюдению и сбору информации, но она всегда напоминала себе, что не для этого ее готовили.

Всего неделю Байсеза находилась на этой базе миротворцев ООН, но ей уже казалось, что времени прошло намного больше. Солдаты размещались в самолетных ангарах, которые переделали под казармы. Высокие потолки и голые стены. В них постоянно пахло реактивным топливом и смазкой, днем было слишком жарко, а ночью — слишком холодно. В тех бездушных коробках из гофрированного металла и пластика было что-то угнетающее. Неудивительно, что обитатели базы прозвали ее в честь огромной международной станции на Луне — «Клавиус».

В распорядок дня миротворцев входила ежедневная физическая подготовка, несение караула, поддержание оружия и оборудования в идеальном состоянии и прочие повседневные обязанности. Но этого было недостаточно, чтобы полностью занять их время до отбоя или удовлетворить их потребности. В своих гулких ангарах они играли в волейбол и настольный теннис или собирались в группы и целый день резались в покер или «пьяницу». Хотя мужчин и женщин на базе было почти поровну, страсти все равно кипели нешуточные. Иной раз складывалось впечатление, что между солдатами проходит соревнование на самый извращенный способ выпустить пар: например, на парашютных стропах.

«Немудрено, что в подобной обстановке такие, как Кейси Отик, становятся немного чокнутыми», — подумала Байсеза.

Она держалась подальше от неуставной стороны жизни на базе. Байсеза привыкла иметь дело с такими мужиками, как Кейси (даже сейчас в британской армии не пахло гендерным равенством и праведным поведением), и могла легко остудить их пыл. Даже благовоспитанному Абдикадиру не удалось завоевать ее сердце своим галантным ухаживанием. В конце концов, у нее же есть Майра — восьмилетняя дочка, серьезная, тихая, славная девочка, которая осталась в ее квартире в Лондоне под присмотром няни за тысячи километров отсюда. Поэтому Байсеза не нуждалась в играх или сексе, чтобы не сойти с ума от скуки.

Как бы там ни было, службу свою она несла исправно.

В 2037 году приграничные районы между Пакистаном и Афганистаном продолжали оставаться центром политической напряженности, как и многие века до этого. Прежде всего потому, что это место было сердцем мирового противостояния христианства и ислама. К радости всех, кроме фанатично настроенных голов из лагерей обеих религий, решающая «война цивилизаций» так и не началась. Но все же в таких местах, как это, где солдаты христианских народов поддерживали порядок в мусульманских землях, в любой момент мог прозвучать призыв к крестовому походу или джихаду.

Имели место кровопролитные локальные конфликты. Война 2020 года, завершившаяся нанесением по Лахору ядерного удара, не искоренила вражды между Пакистаном и Индией, пусть даже воюющие стороны и поддерживающие их страны отказались от дальнейшего применения ядерных ракет, чтобы избежать еще больших жертв. И в довершение ко всему этому, естественно, оставались желания и мечты местных народов: гордые пуштуны, которых хоть и удалось привлечь к цивилизованному разговору, все так же цеплялись за свои традиции и были готовы защищать родину до последней капли крови.

К вековым разногласиям добавилась нефть, и поэтому весь мир не желал оставаться в стороне от конфликта. Хотя возможности использования холодного слияния, самой многообещающей из всех новых технологий, были ошеломляющими, целесообразность его применения в промышленных масштабах до сих пор оставалась недоказанной. Тем временем мировые запасы бесценной углеводородной смеси продолжали сжигать так же стремительно, как и выкачивать из недр. И вот на земле, где когда-то схлестнулись за сокровища Индии Британская империя и царская Россия, теперь США, Китай, Африканское Содружество и Евроазиатский союз, одинаково сильно зависящие от нефтяных месторождений Центральной Азии, зависли в безвыходной ситуации.

Задача миротворцев ООН в Северо-Западной пограничной провинции состояла в поддержании мира «путем наблюдения и недопущения конфликтов между местными народами». Провинция была самым просматриваемым местом на Земле. Наведение порядка здесь потребовало введения миротворческих сил, что привело к установлению несовершенного режима, который порой, как казалось Байсезе, вызывал еще большую напряженность и негодование у местных жителей. Но тем не менее уже несколько десятилетий он себя оправдывал. Наверное, это было лучшим, что могли предложить простые люди и сложный, небезупречный, но устоявшийся политический аппарат ООН.

На базе «Клавиус» все понимали важность своей миссии. Но существовало не так уж много вещей, способных нагнать тоску на молодого солдата, и поддержание мира — из этого числа.

Неожиданно вертолет отчаянно затрясло. Байсеза почувствовала, как ее сердце забилось сильнее. Может быть, сегодняшнее задание не будет таким уж малозанятным.

Вертолет продолжал кружить над селением вопреки турбулентности. И Кейси, и Абдикадир работали и разговаривали одновременно.

— Альфа четыре-три, это Примо пять-один, прием. Альфа четыре-три… — пытался связаться с базой Абдикадир.

Кейси ругался из-за того, что пропал сигнал спутника, указывающего их местоположение, и Байсеза догадалась, что он отключил автопилот и сейчас сам управляет вертолетом в условиях непредвиденной турбулентности.

— Ой, — сказал ее телефон жалобно.

Она поднесла его к лицу.

— Что случилось?

— Я потерял сигнал.

На экране появились параметры проверки.

— Прежде со мной такого никогда не случалось, — сказал телефон. — Это так… странно.

Абдикадир повернулся к ней.

— Наши устройства связи тоже барахлят. Мы никак не можем связаться с командованием.

Байсеза проверила свое оборудование. Связь с командованием была потеряна, никаких сигналов, как входящих, так и исходящих, не поступало.

— Сеть разведки также пропала.

— Значит, и гражданские, и военные сети — все выключились, — сказал Абдикадир.

— Как, по-вашему, это из-за грозы?

— Нет, если верить тому, что передавали те болваны метеорологи, — прорычал Кейси. — Как бы там ни было, а мне приходилось летать в грозу, и ничего подобного никогда не происходило.

— Тогда что бы это могло быть?

На какую-то минуту все замолчали. Все-таки в двухстах километрах (или около того) от места, где они кружили, упала ядерная бомба, превратив центр многовекового города в равнину из плавленого стекла. Связь пропала, непонятно откуда появился странный ветер. В подобных условиях напрашиваются самые худшие предположения.

— Как минимум… — нарушил тишину Абдикадир. — Мы должны предположить, что это помехи.

— Ай, — громко сказал телефон.

С озабоченным видом Байсеза поднесла его к лицу. Аппарат был у нее с детства. Эту стандартную модель, выпускаемую в странах ООН, подарили каждому двенадцатилетнему на планете. Таким образом эта до невозможности старая организация попыталась запечатлеть в памяти людей свою самую значимую акцию по объединению мира при помощи технологий связи. Большинство уже давно выбросило устаревшие устройства, изготовленные на деньги налогоплательщиков, но Байсеза поняла идею подарка, поэтому до сих пор хранила свой телефон. Она не могла относиться к нему иначе, чем как к другу.

— Успокойся, — сказала она ему. — Мама мне рассказывала, что когда она была молода, телефоны постоянно теряли сигнал.

— Легко тебе говорить, — ответил телефон. — Лоботомию не тебе сделали.

— Как вы это терпите? — поморщился Абдикадир. — Так раздражает. Я вот всегда выключаю режим диалога. Порой это… так раздражает…

Байсеза пожала плечами.

— Знаю. Но тогда теряется половина диагностических функций.

— И друга навсегда потеряешь, — подчеркнул телефон.

Абдикадир ухмыльнулся:

— Постарайтесь не привязываться к нему. Телефоны — как католические мамаши: всегда найдут, во что ткнуть тебя носом.

Вертолет опять тряхнуло. Он понемногу выровнялся и теперь низко летел над голой землей, все больше отдаляясь от деревни.

— Будет с нас на сегодня прогулок по крышам, — заявил Кейси. — Чертовски трудно управлять нашей малышкой в таких условиях.

Абдикадир взглянул на своего напарника с триумфом и улыбнулся.

— Вот мы и узнали, где заканчивается твой профессионализм, Кейси.

— Да иди ты! — рявкнул Кейси. — Этот ветер дует со всех сторон. Гляди, как колеблется скорость относительно земли. Эй-эй… Что это там?

Он стал указывать на что-то внизу.

Байсеза наклонилась вперед и стала всматриваться в местность внизу. Нисходящие потоки воздуха, создаваемые винтами вертолета, прижимали густую траву, и стало видно, что в земле была вырыта глубокая яма. Ей удалось разобрать, что внутри находится человек, который направляет на них длинную черную трубу.

— Гранатомет! — закричали все в один голос.

Вот тут она и заметила, как солнце метнулось, словно свет прожектора в ночном небе, и оказалось на другой стороне.

Вертолет перестал кружить над селением и направлялся прямо к нему. Его круглая кабина была немного опущена, а хвост приподнят. Моаллим ухмыльнулся и еще крепче сжал рукоятку своего РПГ. Но он чувствовал, как бешено стучит его сердце, как вспотели ладони, а глаза постоянно моргают из-за летящей в глаза пыли. Это будет его первый мужской поступок. Если ему удастся сбить вертолет, то он в тот же миг станет героем в глазах всего селения, все будут его приветствовать, в том числе и бывалые воины и мама. И она, конечно же… Но сейчас не время об этом думать, ведь прежде надо сделать дело.

И в этот момент паренек увидел людей, сидящих в безобразной круглой кабине вертолета. Неожиданно реальность всего происходящего поразила его. Неужели он вот так просто сможет лишить жизни тех людей, словно раздавить жука?

Тем временем вертолет завис над его позицией и мощный поток воздуха, идущий от винтов, сорвал с Моаллима его нехитрый камуфляж. Теперь выбора у него не оставалось: он не должен колебаться, иначе его убьют еще до того, как он сможет осуществить задуманное.

Смеясь, он нажал на спусковой крючок.

— РПГ! РПГ! — кричал Абдикадир.

Кейси потянул резким движением ручку управления. Байсеза увидела внизу вспышку, вслед за которой к вертолету устремилась петля дыма.

Она почувствовала сокрушительный удар, как будто «Птичка-невеличка», пребывая в воздухе, налетел на «лежачего полицейского». Неожиданно шум в кабине перерос в рев и из отверстий в фюзеляже внутрь машины ворвался ветер.

— Черт! — крикнул Кейси. — Нам оторвало часть рулевого винта.

Байсеза обернулась и увидела искореженный металл и тонкий дымок над тем местом, откуда из разорванной трубки вытекало масло. Винт еще работал, и вертолет мог держаться в воздухе. Но в мгновение ока все изменилось. Задыхаясь от потоков воздуха и почти ничего не слыша, Байсеза чувствовала себя ужасно беззащитной и уязвимой.

— В целом все в порядке, — сказал Кейси. — Кроме давления масла. Да, мы лишились части редуктора.

— Мы все равно можем лететь и без масла какое-то время, — заметил Абдикадир.

— Да, если верить руководству по эксплуатации. Но если мы хотим вернуться домой, то лучше нам развернуть нашу крошку на сто восемьдесят градусов.

Отик осторожно двигал ручку управления, будто проверял послушность поврежденной машины. Та вся тряслась и подчинялась с трудом.

— Скажите мне, что происходит, — проворчала Байсеза.

— В нас стреляли из гранатомета, — ответил Абдикадир. — Да ладно вам, Байсеза, вы же присутствовали на брифингах. Здесь чуть ли не у всех день проходит под девизом «Убей американца».

— Да я не о гранатомете. Посмотрите туда. — Она указала рукой на запад, куда они в тот момент направлялись.

Красноватое солнце уходило за горизонт.

— Ничего особенного, просто солнце, — сказал Кейси, которому, по всей видимости, было сложно сосредоточиться на чем-то еще, кроме управления вертолетом. Но затем он воскликнул: — Ох…

Когда они улетали с базы, а это произошло не больше получаса назад, солнце стояло высоко. Теперь же…

— Скажите мне, что я проспал шесть часов, — сказал Кейси. — Скажите, что мне это снится.

— У меня все еще отсутствует связь, — послышался голосок телефона. — И мне страшно.

— Ты покрепче меня будешь, — успокоила его Байсеза.

Она расстегнула змейку своего летного костюма и засунула телефон в глубокий внутренний карман.

— Ладно, все равно ничего не поделаешь, — сказал Кейси и начал разворачивать вертолет.

Раздался рев двигателя.

Ствол гранатомета вдруг раскалился и обжег Моаллиму пальцы, а окутавший его густой горячий дым не давал дышать. Но он слышал, как граната засвистела и понеслась в воздух, оставляя за собой седые петли. Когда она взорвалась, то шрапнель и кусочки металла разлетелись во все стороны, и парень упал на землю лицом вниз, прикрыв голову руками.

Когда Моаллим вновь выглянул из своего укрытия, то увидел, как вертолет, из хвостовой части которого валил густой черный дым, улетал прочь от селения.

Моаллим вылез из своего окопа и издал победоносный клич, махая кулаками в небо. Затем развернулся в сторону селения, на восток, будучи в полной уверенности, что соплеменники видели, как его граната устремилась к вертолету и как поврежденная машина унеслась прочь. Конечно же, сейчас все прибегут поздравить его с победой.

Но никто не появлялся, даже мама. Ему даже не было видно селения, хотя окоп находился не более чем в ста метрах от его западной стороны, в месте, откуда хорошо просматривались крыши и покосившиеся стены домов, и можно было наблюдать, как между ними бегают дети и щиплют траву козы. Теперь ничего этого не было, и лишь каменистая равнина уходила к самому горизонту, как будто бы его селение начисто стерли с лица Земли. Моаллим был один посреди огромной равнины. Он стоял на краю своего окопа, рядом с ним дымился РПГ, а над головой протянулась гигантская колонна медленно рассеивающегося дыма.

Непонятно откуда послышалось рычание зверя. Это был глубокий протяжный звук, похожий на тот, который испускает громадный мотор. Потрясенный увиденным и напуганный, Моаллим захныкал и забился в свою нору.

Поврежденный мотор не выдержал поворота. Все вокруг Байсезы тряслось, а лишившиеся смазки сухие валы редуктора издавали пронзительный вой, когда их заклинивало.

Ей казалось, что с момента атаки прошло не больше минуты.

— Нужно садиться, — сказал Абдикадир с волнением в голосе.

— Естественно, — ответил Кейси. — Только вот где? Абди, там внизу даже у милой старушки найдется здоровенный нож за пазухой, чтобы лишить тебя мужской гордости.

Байсеза протянула между ними руку и показала на землю.

— Что там? — спросила она. В паре километров от них находилось необычное сооружение из камня и глины. Свет странного солнца не давал его как следует рассмотреть. — Похоже на крепость.

— Это не одна из наших, — сказал Абдикадир.

Вертолет пронесся над людьми, которые в панике разбегались во все стороны. На некоторых были красные мундиры. Байсезе были хорошо видны их перекошенные от страха лица.

— Вы же у нас связаны с разведкой, — бросил ей через плечо Кейси. — Кто это?

— Я действительно не знаю, — пробормотала Байсеза.

Раздался невероятно громкий треск, вертолет метнулся вперед и завертелся юлой. И тут отвалился весь хвостовой узел. Оказавшись без заднего винта, корпус вертолета наклонился вперед и закружился вокруг оси основного винта. Кейси не переставал дергать рычаги, но вращение продолжалось — и ускорялось, — пока наконец Байсезу не швырнуло о стенки кабины, а желтая земля и бело-голубое небо не закружились в хороводе за стеклом вертолета, сливаясь в разноцветное пятно.

Над низким холмиком что-то пронеслось. Джош увидел вращающийся металлический предмет, лопасти, бешено крутящиеся, словно меч в руках невидимого дервиша. Под лопастями был стеклянный шар, к которому снизу были приделаны две рельсы — или что-то похожее на рельсы. Это была машина, грохочущая, вздымающая пыль машина, которую он никогда раньше не видел. И она поднималась и поднималась, пока ее рельсы не оказались высоко над землей, футах примерно в десяти-двадцати. Из хвоста валил черный дым.

— Вот это да! — изумился Редди. — Я был прав, это русские, чертовы русские!

Неожиданно летающая машина камнем рухнула на землю.

— Пошли, — на бегу крикнул Джош другу.

Кейси и Абдикадир тянули за рычаги управления основным двигателем, борясь с центробежной силой, создаваемой несущим винтом. Им удалось выключить его, после чего скорость вращения вертолета вокруг основного вала резко упала. Но без питания машина не могла оставаться в воздухе и перешла в свободное падение.

Земля неожиданно бросилась навстречу Байсезе. С устрашающей четкостью она видела, как осколки камней и куски грунта, на которых все еще оставалась убогая растительность, полетели во все стороны, отбрасывая длинные тени в свете слишком низко стоящего солнца. Женщина все думала, какой клочок этой враждебной земли станет ей могилой. Но пилоты не подвели. В самый последний момент выпуклая кабина рванула вверх и почти выровнялась. Байсеза понимала, насколько это важно. Возможно, им еще удастся выбраться из этой передряги живыми.

Последнее, что она видела, был мужчина, который приближался к гибнущей «Птичке-невеличке», держа какую-то винтовку на изготовку.

Вертолет ударился о землю.

 

5. Союз

Для Коли Слияние прошло почти незаметно. Все началось с потери сигнала, размытой картинки на мониторе и тишины в радиоэфире.

Утвержденное время отсоединения космического корабля «Союз» от орбитальной станции наступило. Состоялся обмен прощальными рукопожатиями, тяжелые двойные люки закрылись, и хотя отстыковка «Союза» еще не произошла, Коля уже покинул свое орбитальное жилище, где провел три месяца своей жизни. Теперь им предстояло лишь короткое путешествие домой, всего-навсего четыре сотни километров вниз сквозь атмосферу земли к ее поверхности, где Колю ждала молодая жена и дети.

Полное имя сорокаоднолетнего Коли звучало так: Анатолий Константинович Криволапов. Это было его четвертое дежурство на Международной космической станции.

Коля, Муса и Сейбл, экипаж «Союза», плыли сквозь бытовой отсек, направляясь в спускаемый аппарат. Оранжевые скафандры космонавтов, все карманы которых были доверху набиты сувенирами, которые они намеревались скрыть от глаз наземных команд, делали движения людей неуклюжими. Бытовой отсек должен был отделиться при входе в атмосферу и сгореть в ее верхних слоях вместе со всем хламом, накопившимся на МКС. Это касалось и медицинского мусора и изношенного белья. Сейбл Джонс, единственный представитель Америки, плыла впереди и громко выражала свое недовольство на грубом английском, свойственном южанам.

— Господи, а это что, казацкие портянки?

Муса, капитан «Союза», и Коля молча переглянулись.

Спускаемый аппарат представлял собой тесную маленькую кабину, внутри которой были установлены три сиденья. Несмотря на то что Сейбл готовили как системного техника этого корабля, на обратном пути на Землю ей отводилось едва ли не место пассажира. Поэтому она первой влетела в кабину и не без труда умостилась в правом кресле. За ней последовал Коля, который вскарабкался на отведенное ему по должности левое кресло бортинженера. Спускаемый аппарат был таким крошечным, что когда Коля направлялся в самый дальний его угол, то случайно зацепил ногу Сейбл, отчего та одарила его недовольным взглядом.

Наконец Муса, прижимая шлем к груди, тяжело опустился на свое кресло, словно яркий оранжевый шарик. Многослойный костюм космонавта делал этого и без того крупного человека еще больше. Кресла в кабине были так близко расположены друг от друга, что, когда все трое заняли свои места, их колени были прижаты в одну линию и Муса, пристегивая себя ремнями безопасности, неуклюжими движениями толкал Сейбл и Колю то в одну сторону, то в другую.

Несложно было предсказать реакцию Сейбл:

— Где делали эту штуку, на тракторном заводе?

Этого-то Муса и ждал:

— Сейбл, я три месяца мирился с твоей болтовней на станции, потому что ничего не мог с этим поделать. Там ты была капитаном. Но на борту «Союза» командую я, Муса Хироманович Иванов. И до тех пор, пока наземная команда не откроет люк и не вытащит нас наружу, вы, мадам… Как там у вас говорят… Заткнете свой чертов рот, дамочка!

Лицо Сейбл окаменело. В свои пятьдесят Муса был матерым космонавтом, которому и самому доводилось быть капитаном на космической станции и даже служить на Луне, хотя и не в должности командира международной базы. В тот момент все трое понимали, что сделанный Мусой выговор Сейбл слышали как их товарищи на станции, так и командование на Земле, что было куда важнее.

— Тебе это с рук не сойдет, Муса, — процедила сквозь зубы американка.

На ее угрозу капитан «Союза» ответил ухмылкой, затем отвернулся.

Спускаемый аппарат был заполнен доверху. Здесь находились основные системы управления кораблем, а также все оборудование и снаряжение, которое могло понадобиться во время их возвращения на Землю: парашюты, плавучие мешки, аварийно-спасательная укладка, аварийные пайки. У стен располагались контейнеры с материалом программы биомедицинских исследований (включая образцы крови и стула, а также сделанные лично Колей срезы бобовых растений и фруктовых деревьев, которые пытались выращивать в условиях невесомости). Все это следовало доставить на Землю с космической станции, поэтому контейнеры перетащили сюда, тем самым еще больше сократив пространство для экипажа.

С Колиной стороны иллюминатор остался незагроможденным. Космонавту открывалась непроглядная темнота космоса, кусочек голубой Земли, распорки и помятые микрометеоритами стены самой космической станции, сверкающие в не ослабленных озоновым слоем солнечных лучах. «Союз», который все еще был состыкован со станцией, находился во власти вращения этого превосходящего аппарат в размерах корабля. Перед глазами Коли мелькали тени.

Тем временем Муса выполнял необходимую перед отделением проверку, получая подтверждения от наземного командования и экипажа станции. Коле предстояло мало работы: основной его обязанностью в тот момент была проверка давления в своем скафандре. «Союз» был разработкой российских конструкторов, и, в отличие от американских кораблей, ориентированных на пилотов-людей, в соответствии с американскими инженерными традициями, большинство его систем работало в автоматическом режиме. Сейбл не переставала ворчать, пытаясь дотянуться до различных элементов управления кораблем, которые были расположены по всей капсуле, в разных местах и под разным углом. Некоторые были абсолютно недоступны, и по опыту бывалых космонавтов их было легче толкнуть палкой. Но Коля испытывал какую-то непонятную гордость за низкотехнологический утилитарный дизайн их «Союза».

«Союз» напоминал перечницу зеленого цвета с прикрепленными по бокам ее цилиндрических стенок кружевными крыльями, на которых располагались солнечные батареи. Сейчас он отражался в иллюминаторах орбитальной станции, купаясь в сверкающих огнях космоса. «Союз» был похож на нескладное насекомое и действительно был неуклюжей «старой пташкой» на фоне современных американских космических летательных аппаратов. Но эта «старая пташка» снискала себе международную славу. «Союз» родился в период холодной войны, во времена «Аполлона», и был действительно рассчитан на то, чтобы совершать полеты на Луну. Примечательным был тот факт, что история программы «Союз» была длиннее Колиной жизни в два раза. В 2037 году люди вновь вернулись на Луну — и на этот раз среди них были и россияне! Но в таких экзотических путешествиях для моделей серии «Союз» места не нашлось. Теперь этим надежным рабочим лошадкам суждено доставлять и забирать грузы на потрепанную временем Международную космическую станцию (славу которой давно затмили миссии на Марс), на которой велись научные исследования (значимость которых уже давно превзошли проекты на спутнике Земли). Но все же МКС оставалась на орбите, удерживаемая на плаву за счет безынициативности и гордыни политиков.

Наконец настал момент расстыковки. Коля почувствовал слабый удар, услышал едва различимый шум и ощутил, как грусть кольнула в сердце. Но его быстро взбодрили неоднократно повторенные капитаном позывные корабля, Муса настойчиво обращался в центр управления полетом на Земле: «Стерео один, это Стерео один…»

До назначенного времени начала посадки оставалось еще три часа, и экипаж принялся «осуществлять инспекцию состояния наружной части станции». Муса запустил программу в бортовом компьютере, и «Союз» со своими включенными двигателями малой тяги начал один за другим нарезать круги вокруг станции. При каждом включении двигателя раздавался такой звук, словно о корпус их корабля ударяли кузнечным молотом, и Коля мог видеть, как из маленьких сопел вылетали фонтаны продуктов сгорания топлива. Земля и станция кружились вокруг корабля в медленном танце. Но времени насладиться представлением у Коли почти не было: вместе с Сейбл, расположившись у иллюминатора, он вручную фотографировал станцию, страхуя работу автоматических объективов, расположенных на внешней поверхности корпуса «Союза». В тяжелых перчатках скафандра это было трудной задачей.

Каждый маневр с включением двигателей малой тяги все больше отдалял «Союз» от станции. Наконец радиосигнал на прямой видимости стали искажать помехи, и, в знак прощания, экипаж станции включил для них музыку. Сквозь шипение и треск к ним доносился вальс Штрауса с металлическим привкусом, и Коля поддался легкому чувству ностальгии. Он сильно привязался к этой станции. Он научился ощущать еле заметное вращение, вибрации, вызванные переориентацией солнечных панелей, грохот и шорох сложной системы вентиляции. После столь длительного пребывания на борту МКС у Коли сохранились о ней такие глубокие теплые воспоминания, как ни об одном другом месте, в котором ему приходилось жить. В конце концов какой еще дом станет действительно ежеминутно заботиться о твоем существовании?

Музыка оборвалась.

— Стерео один, я — Стерео один. Земля, я — Стерео один. Ответьте, это Стерео один… — повторял Муса, нахмурившись.

— Эй, Коль, — окликнула Сейбл. — Ты видишь станцию? Она уже должна была показаться с моей стороны.

— Нет, не вижу, — ответил Коля, вглядываясь в иллюминатор.

МКС исчезла бесследно.

— Может, она вошла в тень, — предположила американка.

— Не думаю, — сказал Коля. В действительности на пути в тень «Союз» шел впереди станции. — В любом случае, мы бы все равно видели ее огни.

Ему вдруг стало как-то не по себе.

— А ну оба затихли, — оборвал их разговор Муса. — Мы потеряли связь с Землей, — он нажал несколько клавиш на панели управления. — Я уже запускал диагностическую программу проверки и провел дублирования систем. Стерео один, Стерео один…

— Только не говори, что ваши колхозники опять что-то натворили…

— Заглохни, — угрожающе процедил Муса.

Снова и снова он повторял позывные, а Коля и Сейбл молча слушали.

«Союз» медленно вращался, и теперь у Коли перед глазами возникло необъятное лицо планеты. Они пролетали над Индией в направлении заходящего солнца. Складки горных хребтов на севере субконтинента отбрасывали длинные тени. Казалось, что с поверхностью Земли произошли изменения: на ней появились неровности подобные тем, которые заставляют видеть солнечные лучи на дне неспокойного озера.

 

6. Встреча

Джош и Редди добрались до рухнувшей машины вместе с первой группой солдат. Рядовые держали винтовки наготове. Они окружили диковинку и замерли, раскрыв рот и выпучив глаза. Никому из них не доводилось прежде видеть что-то подобное.

Внутри стеклянной кабины находилось три человека: двое мужчин на передних сиденьях и женщина, позади них. С поднятыми руками «гости» наблюдали, как солдаты берут их в кольцо. Затем все трое осторожно сняли свои сияющие голубые шлемы. Женщина и один из мужчин, по-видимому, были индийцами, тогда как второй мужчина, очевидно, европеец. Находясь за спинами солдат, Джош отметил, что лицо последнего искажено болью.

Машина, которая должна была бы быть довольно легкой, чтобы подняться в воздух, выглядела относительно целой, учитывая, с какой силой она ударилась о землю. Большая стеклянная скорлупа, которая занимала почти всю ее переднюю часть, кое-где треснула, но не разбилась, лопасти по-прежнему держались на вращательном храповике, ничуть не погнувшись. Но вот хвостовая часть, представлявшая собой некое подобие раковины, в которой виднелись разные трубки, напоминала культю. Оттуда шел шипящий звук, похожий на тот, что бывает при неисправности сальника, на камни вытекало масло с резким запахом. Для всех было очевидно, что эта механическая птица никогда больше не взлетит.

Джош шепотом обратился к Редди:

— Мне не знакомы их голубые шлемы. Кто эти солдаты? Русские?

— Возможно. Эй, погляди. На шлеме у раненого звездно-полосатый флаг!

Вдруг прозвучал выстрел.

— Не стреляйте! Не стреляйте… — закричала женщина.

Она подалась вперед со своего насеста в глубине сферы и попыталась закрыть собой раненого пилота.

Один из солдат, в котором Джош узнал Бэтсона, парня из Ньюкасла, одного из самых спокойных рядовых, целился ей прямо в голову.

— Знаешь английский?

— Я родилась в Англии!

Бэтсон приподнял бровь и осторожно сказал:

— Тогда скажи своему приятелю, чтобы держал руки так, чтобы я их видел, джилди!

— Делайте, что он говорит, Кейси, — поторопилась исполнить приказ женщина. — Винтовка у него, может, и антикварная, но этот антиквариат заряжен.

Пилот, «Кейси», неохотно подчинился. Он вытянул левую руку, в которой была какая-то штуковина, из-под приборной панели.

Бэтсон приблизился к нему.

— Что это, оружие? Давай сюда.

Кейси двинулся в своем кресле, поморщился от боли и, видимо, решил, что сбежать ему не удастся. Он протянул оружие Бэтсону, рукояткой вперед.

— Что, солдатики, никогда такого не видели? Мы зовем его «сердитой кукурузницей». Это МП-93, девятимиллиметровый пистолет-пулемет немецкого производства…

— Немцы, — прошептал Редди. — Я так и знал.

— Осторожнее с ним, не то снесешь себе башку, — предупредил Кейси.

Его манера говорить выдавала в нем американца, но слова казались Джошу грубыми, как у жителя нью-йоркских трущоб, тогда как женщина говорила на британском английском, но с еле слышной, незнакомой интонацией в голосе.

— Мне кажется, что у тебя сломана голень, — прошептала женщина на ухо Кейси. — Ее раздавило под сиденьем… На твоем месте я бы подала в суд на производителя.

— Идите вы со своими советами, ваше величество, — процедил сквозь зубы Кейси.

— Теперь мне можно вылезти? — обратилась женщина к Бэтсону.

Тот кивнул. Он положил «пистолет-пулемет» на землю. От загадочного оружия отражался солнечный свет. Солдат сделал шаг назад. Для себя Джош отметил, что Бэтсон отлично знает свое дело. Рядовой ни на секунду не упускал из виду всех троих нарушителей, постоянно при этом проверяя, что остальные солдаты контролируют близлежащую территорию.

Женщине стоило немалых трудов выбраться со своего места за передними сиденьями, но в конце концов ей это удалось и она оказалась на каменистой земле. Второй пилот, индиец, последовал за ней. Лицо у него было как у сипая, но вот глаза светло-голубые и волосы — на удивление светлые. На всех членах экипажа упавшей машины была одежда настолько широкая, что придавала им нечеловеческий вид, а на лицах были прикреплены непонятные штуковины из проволоки.

— Мы еще легко отделались, — сказала женщина. — Я думала, что вообще не смогу ходить после падения.

— Кейси, видимо, некоторое время точно не сможет, — ответил ей второй. — Эти «птички» рассчитаны и на более ужасные приземления. Посмотрите сюда. Оболочку крепления датчиков скомкало, когда она приняла на себя основной удар. Кресла пилотов тоже снабжены амортизаторами удара, как и ваша скамья. Думаю, из-за верчения сиденье Кейси наклонилось влево, вот почему его нога оказалась в… одним словом, ему не повезло.

— Довольно разговоров. Кто у вас старший? — прервал их Бэтсон.

Женщина посмотрела на своих товарищей и пожала плечами.

— Я — старший по званию офицер. Это — старший уорент-офицер Абдикадир Омар. В вертолете находится старший уорент-офицер Кейси Отик. Я — лейтенант британской армии Байсеза Датт, в данное время переведенная под командование специальных сил ООН, дислоцирующихся в…

— Во имя Аллаха, — засмеялся Редди. — Она — лейтенант в британской армии и к тому же бабу!

Байсеза повернулась и пристально посмотрела на него. На его счастье, подумал американский журналист, «лахорская язва» не дала всем увидеть, как Редди покраснел. Джошу было прекрасно известно, что слово «бабу» было презрительным англо-индийским прозвищем, которое давалось тем образованным местным жителям Индии, которые стремились занять высокие чины в органах власти доминиона.

— Нам нужно вытащить Кейси из вертолета, — сказала Байсеза. — Здесь есть врачи?

Она старалась казаться сильной, заметил Джош, что было достойно восхищения, ведь она только-только пережила невероятное крушение и теперь находилась на мушке солдатских винтовок. Но в глубине ее сердца он чувствовал страх.

Бэтсон обратился к одному из солдат:

— Макнайт, доложи капитану Гроуву о происшествии.

— Слушаюсь, — широкоплечий низенький рядовой развернулся и, как был босиком, потопал по разбитой дороге в крепость.

— Идем, Джошуа, мы не можем оставаться в стороне. — Редди подтолкнул своего американского коллегу. — Мэм, простите, позвольте вам помочь.

Байсеза пристально посмотрела на Редди, на его широкий лоб, покрытый слоем пыли, на густые брови и дерзкие усы. Она была выше его, и во взгляде женщины Джош заметил презрение. Но было в этом взгляде и какое-то непонятное замешательство, как будто бы она узнала в Редди кого-то.

— Как? Вы? — ответила она. — Неужели решили помочь бабу?

— Умоляю, не гневайтесь на Редди, — выступил вперед Джош, нацепив на лицо свою самую очаровательную улыбку. — У колонистов есть свои странности, а солдаты слишком заняты, держа вас под прицелом. Так что давайте займемся делом.

И он направился к «вертолету», закатывая на ходу рукава.

Абдикадир подозвал их:

— Помогите мне его вытащить.

Пуштун поддерживал напарника сбоку, Редди ухватил его за подмышки, а Джош — осторожно под ноги. Кто-то откуда-то притащил одеяло и расстелил его на земле.

Абдикадир скомандовал:

— Раз, два, три, взяли.

Кейси вскрикнул, когда они оторвали его от сиденья, и потом еще раз, когда Джош не доглядел и позволил его поврежденной ноге коснуться корпуса «вертолета». За несколько секунд они извлекли пилота и положили на бок на одеяло.

Джош, тяжело дыша, внимательно рассматривал Абдикадира. «Гость» был довольно крупным, а из-за формы казался еще больше.

— Вы — индиец.

— Афганец, — ответил Абдикадир спокойно. Заметив удивление на лице журналиста, он добавил: — Вообще-то я — пуштун. Видимо, в вашей армии таких, как я, не слишком много.

— Не ошибусь, если скажу, что ни одного, — поправил его Джош. — И это не моя армия.

Абдикадир ничего не сказал, но у американца появилось такое чувство, что второму пилоту известно о странных событиях этого дня больше остальных.

Тем временем рядовой Макнайт успел возвратиться.

— Капитан Гроув приказал привести обоих к нему, — сообщил он, тяжело дыша после быстрого бега.

Бэтсон кивнул.

— Пошли.

— Нет, — пробормотал Кейси. — Не оставляй вертолет, Абди. Ты же знаешь правила. Сотри чертову память. Нам неизвестно, кто эти люди…

— У этих людей, — в голосе Бэтсона прозвучала угроза, — в руках большие пушки, направленные на вас. Чуп и чел.

Байсеза и Абдикадир совсем не понимали помесь джорджи с местным говором, но смысл этих слов был ясен: «Закрыли рты и пошли».

— Не думаю, что сейчас у нас есть выбор, — сказала Байсеза.

— А ты, дружище, — обратился Бэтсон к Кейси, — отправляешься в лазарет.

— Мы тебя не бросим, — сказала Байсеза раненому пилоту и пошла за рядовым Макнайтом, чувствуя у себя на спине взгляд еще нескольких солдат, приставленных к ним в качестве конвоя.

— Держись, — крикнул напарнику Абдикадир. — Смотри, как бы в лазарете у тебя чего-нибудь не отрезали.

— Ха-ха-ха, как смешно… Сволочь, — огрызнулся Кейси.

— Видимо, солдатский юмор — вещь исключительно универсальная, — заметил Редди. — И не имеет значения, к армии какой страны ты принадлежишь.

Джош и Редди увязались было за Абдикадиром и Байсезой, но Бэтсон вежливо, но однозначно дал им понять, чтобы они бросили эту затею.

 

7. Капитан Гроув

Байсезу и Абдикадира провели к воротам крепости, которую они видели, когда падали. Она имела квадратную форму и была обнесена крепкой каменной стеной. Это была мощная база, очевидно, всегда готовая сдержать нападение врагов.

— Но ее нет ни на одной карте, к которой у меня есть допуск, — с тревогой отметила Байсеза.

Абдикадир промолчал.

На стенах находились солдаты в красных либо защитных мундирах. На некоторых были килты. Казалось, все солдаты низкорослые и крепкого сложения. У многих из них были гнилые зубы и кожные инфекции. Их сильно изношенное обмундирование было покрыто заплатками. Как британцы, так и остальные, все они нагло таращились на Байсезу и Абдикадира, не скрывая своего любопытства, особенно они веселились при виде Байсезы, открыто выражая похотливые настроения.

— Не обращайте на них внимания, — сказал ей Абдикадир шепотом. — Здесь просто нет женщин.

— Я и не обращаю.

Лейтенант не переставала напоминать себе, что с ней и без того много чего произошло сегодня, чтобы еще беспокоиться о парочке косящихся на нее солдат в тропических шлемах и килтах. Но под ложечкой у нее и вправду сосало: попавшей в плен женщине всегда приходилось туго.

Тяжелые крепостные ворота открылись, и из них потянулась вереница повозок, запряженных мулами. За повозками шла еще пара ушастых животных, на спины которым погрузили детали разобранной пушки. Мулов погоняли индийские солдаты, которых, как поняла Байсеза, британцы называли сипаями.

Внутри крепости царила деловая суета. Но Байсезе бросилось в глаза не то, что здесь находилось, а то, чего не хватало. Нигде не гудел двигатель, не торчала радиоантенна или спутниковая тарелка.

Их провели в главное здание крепости и завели в комнату, очевидно служившую приемной. Здесь Макнайт бесцеремонно приказал: «Раздевайтесь». По его словам, старший сержант не собирался позволить им предстать перед своим глубокоуважаемым капитаном без тщательной проверки содержимого карманов их объемистых летных костюмов.

Байсеза заставила себя улыбнуться.

— Мне кажется, что вы просто хотите поглазеть на мои прелести, — сказала она.

Женщину немного позабавило появившееся на лице Макнайта после ее слов изумленное выражение. Она стала снимать с себя форму, начав с ботинок.

Под летным костюмом у нее был нагрудник. В его подсумках находилась фляга с водой, карты местности, очки ночного видения, две пачки жевательной резинки, небольшая аптечка и прочее снаряжение, необходимое для выживания в условиях боя. Там же был и ее телефон, который, видимо, смекнул, что ему лучше молчать. Байсеза запихнула свой ставший бесполезным головной микрофон во внешний карман. Затем сняла рубашку и штаны. Обоим приказали остановиться, когда на них оставались лишь футболки и трусы зеленого цвета.

Оружия у них не оказалось, за исключением штык-ножа, который Абдикадир носил у себя в нагруднике. Неохотно он передал его Макнайту. Рядовой взял очки ночного видения и приставил их к глазам в явном недоумении. Содержимое их пластиковых аптечек было извлечено и внимательно осмотрено.

Наконец им разрешили одеться и вернули почти все снаряжение — кроме ножа и, что еще раз позабавило Байсезу, жевательной резинки.

После этого капитан Гроув, командующий крепостью, заставил их ожидать в приемной, что удивило Байсезу.

Оба они сидели рядышком на толстой деревянной скамье. К ним был приставлен лишь один рядовой с винтовкой на изготовку. Кабинет капитана Гроува можно было назвать комфортным, даже элегантным. На стены недавно нанесли свежую побелку, а на паркетном полу лежали бамбуковые коврики. На одной из стен висел ковер, очевидно из кашемира. Человек, работающий в этом кабинете, безусловно, знал свое дело. На большом деревянном письменном столе высились кипы бумаг и картонные папки, а в чернильницу было воткнуто остро заточенное перо. Но не все в кабинете имело отношение к службе: на столе покоился мяч для игры в поло, а в углу монотонно тикали большие старинные дедовские часы.

Байсезе пришлось говорить шепотом:

— Мы словно в музее. Где компьютер, рация, телефон? Здесь только бумага.

— И все же им удается править целой империей при помощи «толькобумаги».

Она пристально посмотрела на него.

— Им? Куда, по-твоему, мы попали?

— Мы в Джамруде девятнадцатого века, — без колебаний ответил Абдикадир. — В крепости, когда-то построенной сикхами и удерживаемой в этот период британцами.

— Ты здесь бывал раньше?

— Нет, видел на картинках. Я изучал историю — как-никак, здесь моя родина. Но на фотографиях в учебниках одни руины.

— Ну, сейчас здесь явно не руины, — нахмурилась Байсеза, не понимая, что происходит.

— А их снаряжение? — продолжал Абдикадир. — Ты заметила? На ногах — портянки, и портупея Сэма Брауна на поясе. А их оружие? Те винтовки — точно однозарядные мартини-генри и снайдеры, заряжаемые с казенной части. Сказать, что они устарели, все равно, что ничего не сказать. Британская армия перестала использовать их, когда стояла здесь в девятнадцатом веке, но даже тогда они быстро уступили позиции винтовкам Ли-Метфорд и пулеметам Гатлинга и Максима, как только те были приняты на вооружение.

— Когда же это было?

Абдикадир пожал плечами.

— Точно не знаю. Девяностые годы девятнадцатого века, кажется.

— Конец девятнадцатого века?

— Ты включала свою… аварийную рацию?

Оба они носили маячки, вшитые в их нагрудники, чтобы можно было отследить их местоположение, а также миниатюрные аварийные радиопередатчики, которые, к счастью, рядовой Макнайт не обнаружил при обыске.

— Она молчит. И телефон все еще не может поймать сеть. Все сигналы прекратились, когда мы были еще в воздухе, — она слегка вздрогнула. — Никто не знает, где мы находимся или где приземлились… и живы ли вообще.

Но она понимала, что не только падение вертолета заставляло ее нервничать. Ей не давало покоя ощущение того, что она отрезана от столь родного высокотехнологического мира, в который окунулась сразу после своего рождения. Для человека двадцать первого века чувствовать себя изолированным было явлением невозможным, сбивающим с толку.

Абдикадир положил свою ладонь на ее, и она была ему благодарна за это проявление теплоты и сопереживания.

— Скоро нас начнут искать, — сказал он. — Исчезновение вертолета трудно не заметить. Вот только уже темнеет.

На какое-то время Байсеза совсем забыла странное поведение небесного светила.

— Но еще слишком рано для этого.

— Согласен. Не знаю, как ты, а вот меня немного мутит…

Сопровождаемый своим ординарцем капитан Гроув влетел в кабинет, и, как по команде смирно, оба пленника вскочили со своих мест. Капитан был человеком примерно лет сорока, невысокого роста, слегка полноватым и выглядел обеспокоенным. Байсеза заметила пыль на его сапогах и штанах. Видимо, капитан был из тех людей, для которых служба была важнее, чем внешний вид. Но при этом он носил отвисшие, как у моржа, усы, подобные которым Байсезе приходилось видеть лишь на подмостках для реслинга.

Гроув стоял перед ними подбоченившись и внимательно разглядывал.

— Бэтсон сообщил мне ваши имена и звания, в которых, по вашим словам, вы состоите. — Он говорил отрывисто и как-то старомодно, подобно тому, как говорят британские офицеры в фильмах о Второй мировой войне. — И я уже видел вашу летающую машину.

— Мы — миротворцы и выполняли задание по наблюдению…

Гроув приподнял седеющую бровь.

— И ваше оружие я тоже видел. Не похоже что-то на простое наблюдение!

Абдикадир пожал плечами.

— Тем не менее мы говорим вам правду.

— Кажется, пора перейти к делу. Сначала позвольте уведомить вас, что наши врачи делают все, что в их силах, чтобы помочь вашему человеку.

— Спасибо, — сухо поблагодарила его Байсеза.

— Теперь еще раз, кто вы такие и что делаете в моей крепости?

Глаза Байсезы сузились.

— Мы не обязаны говорить вам что-либо, кроме наших имен, звания, номера… — Она замолчала, увидев недоумение на лице командующего крепостью.

— Не уверен, что наши конвенции о ведении военных действий применимы в этом месте, Байсеза, — мягко обратился к ней Абдикадир. — Более того, мне кажется, что сложившаяся ситуация настолько необычная, что для нас всех будет лучше, если мы не будем друг от друга ничего скрывать — Он вопросительно посмотрел на капитана.

Тот коротко кивнул, сел за свой стол и, как бы между делом, подал им знак рукой, что они могут сесть на скамью.

— Давайте на какое-то время я забуду о наиболее разумном объяснении вашего пребывания здесь, а именно, что вы — шпионы России или ее союзников, посланные сюда, чтобы подорвать боеспособность моих солдат. Возможно, что вы даже приложили руку к тому, что в данный момент у нас отсутствует какая-либо связь с остальным миром. Как я уже сказал, давайте об этом ненадолго забудем. Вы утверждаете, что являетесь солдатами британской армии и находитесь здесь, чтобы поддерживать мир. Думаю, что я занимаюсь тем же. В таком случае объясните мне, как вы собираетесь это делать, пугая всех на вашей вертящейся летающей штуковине. — Капитан говорил отрывисто, но было заметно, что и он сбит с толку.

Байсеза глубоко вздохнула и кратко обрисовала геополитическую ситуацию в мире: противостояние сверхдержав за местные месторождения нефти и сложные локальные конфликты. Капитан, казалось, понимал, о чем она говорит, несмотря на то, что слышал почти обо всем впервые, и временами не скрывал своего удивления: «Как, Россия — наш союзник?»

Когда Байсеза закончила, он сказал следующее:

— Теперь послушайте мое мнение о том, что здесь происходит. Я согласен, что мы очутились в центре противостояния, но между Британией и Россией. Моя служба заключается в том, чтобы защищать границы нашей империи, в том числе Британской Индии. Из всего того немногого, что вы мне рассказали, я делаю вывод, что у вас возникли сложности с пуштунами. Не обижайтесь, — обратился он к Абдикадиру.

Слова капитана ошеломили Байсезу. Она не знала, что сказать, поэтому повторяла за ним:

— Британская Индия? Империя?

— Мне кажется, что мы здесь говорим не об одной и той же войне, лейтенант Датт, — ответил ей Гроув.

К ее удивлению, Абдикадир кивнул в знак согласия.

— Капитан Гроув, позвольте спросить. В последние несколько часов у вас были проблемы со связью, не так ли?

Гроув ответил не сразу, очевидно обдумывая, должен ли был им это говорить.

— Ладно. Были. Мы с полудня не можем ни с кем связаться по телеграфу, да и сигналов гелиографов с постов тоже не получали. Ни тебе пика, ни вспышки. Поэтому мы все еще не знаем, что происходит. У вас, полагаю, то же самое?

— Время немного не совпадает, — вздохнул Абдикадир. — Мы потеряли радиосвязь перед самым падением — несколько часов назад.

— Радио?.. А, ладно, — сказал капитан, махнув рукой. — Выходит, что у нас одинаковая проблема, у вас с вашей летающей штуковиной, а у меня — в моей крепости. И что, по вашему мнению, является этому причиной?

— Горячая война, — сказала Байсеза и спохватилась. Она не переставала об этом думать с момента падения вертолета, несмотря на пережитое потрясение. — Электромагнитный импульс. Что еще могло в одно и то же время вывести из строя гражданские и военные средства связи? Мы же видели странные огни в небе, а погода, а ветер, взявшийся ниоткуда…

— Но мы не видели конденсационных следов, — сказал Абдикадир спокойным голосом. — Подумай сама. Ни одного следа с момента нашего падения.

— Вынужден попросить вас повторить, — заявил Гроув раздраженно. — Я не понял ни единого слова из того, что вы сказали.

— Я имею в виду, что, возможно, началась ядерная война, — сказала Байсеза. — Вот почему мы сейчас не можем ни с кем связаться. В конце концов, подобное уже случалось в этом районе. Прошло всего каких-то семнадцать лет с того дня, когда Лахор был уничтожен индийской ракетой.

Гроув пристально посмотрел на нее.

— Вы говорите «уничтожен»?

— До основания, — ответила Байсеза и нахмурилась. — Вам же об этом известно?

Капитан встал из-за стола, подошел к двери кабинета и что-то приказал стоявшему за ней рядовому. Через пару минут в дверях кабинета уже стоял молодой гражданский, которого звали Редди, еле слышно переводя дыхание. Очевидно, что Гроув велел его привести. Второй гражданский, Джош, который помогал Абдикадиру вытащить Кейси из разбившегося вертолета, тоже вошел в комнату, прорвавшись сквозь заслонявшего дверь рядового.

— Мне нужно было предусмотреть, что и вы окажетесь здесь, мистер Уайт. Ну да ладно. У вас тоже есть работа, которую нужно выполнять. Вы! — обратился он к Редди приказным тоном. — Когда вы в последний раз были в Лахоре?

— Думаю, три-четыре недели назад, — ответил Редди, немного подумав.

— Можете описать город, каким его тогда видели?

Очевидно, журналист был немного сбит с толку странным вопросом, но все же ответил:

— Древний город, окруженный стеной… двести тысяч с небольшим пенджабцев, несколько тысяч европейцев и представителей смешанных народностей. Огромное число могольских монументов. После восстания он стал резиденцией колониальной администрации, а также плацдармом для военных экспедиций, направленных против угрозы со стороны русских. Я не понимаю, что именно вы от меня хотите услышать, сэр.

— Только это. Был ли Лахор уничтожен? Действительно ли город был стерт с лица земли семнадцать лет назад?

— Едва ли, — захохотал Редди. — Мой отец работал там. Он построил дом на Мозанг-роуд.

Капитан обрушился на Байсезу:

— Зачем вы врете?

Женщина чуть не расплакалась. Почему они ей не верят? Она повернулась к Абдикадиру. Тот молчал и смотрел на опускающееся за окном красноватое солнце.

— Абди! Ну помоги мне.

— Ты все еще не видишь всей картины, — сказал он ей мягко.

— Какой картины?

Он закрыл глаза.

— Я тебя не виню. Мне тоже не хочется этого видеть, — он обратился к британцу. — Знаете, капитан, из всего происшедшего сегодня самым странным было поведение солнца. — Он рассказал, как небесное светило резко сместилось в небе. — Сначала день, потом раз — и почти вечер. Как если бы у механизма времени сломались шестеренки.

Он перевел взгляд на старинные часы. На его потемневшем от времени циферблате стрелки показывали без двух минут семь.

— Это точное время? — спросил он у капитана.

— Более или менее. Я проверяю их каждое утро.

Абдикадир поднял руку и посмотрел на часы у себя на руке.

— А на моих всего пятнадцать двадцать семь — полтретьего. Байсеза, а на твоих?

— Тоже, — ответила она, проверив свои.

Редди нахмурился. Он шагнул к Абдикадиру и взял его за запястье.

— Никогда не видел таких часов. Они определенно сделаны не в Уотербери! На них цифры, а не стрелки, и даже циферблата нет. И цифры переходят одна в другую.

— Это цифровые часы, — объяснил Абдикадир снисходительно.

— А это что означает? — Редди прочитал цифры вслух. — Восемь, шесть, две тысячи тридцать семь.

— Это дата.

Редди сдвинул брови, обдумывая услышанное.

— Дата в двадцать первом веке?

— Да.

Одним прыжком Редди оказался у стола капитана Гроува и начал рыться в лежащей на нем груде документов.

— Прошу прощения, капитан.

Казалось, что даже такой грозный человек, как капитан Гроув, не мог ничего сделать с таким, как Редди. Он беспомощно развел руками. Наконец, журналист извлек газету.

— Двухдневной давности, но сойдет, — сказал он и протянул ее Байсезе и Абдикадиру. Это была тонкая газетенка, которая называлась «Сивил энд милитари гэзет». — Посмотрите на дату выхода.

На месте даты выхода они увидели «Март, 1885».

— Предлагаю обо всем этом поразмыслить за чашечкой чая, — предложил Гроув.

— Нет! — второй журналист, Джош Уайт, выглядел очень взволнованным. — Простите, сэр, но теперь все становится ясным, вернее, мне кажется, что все стало ясно. Да-да, все сходится, сходится!

— Успокойтесь, — приказал ему командующий крепостью. — Потрудитесь объяснить, о чем вы там бормочете.

— Человек-обезьяна, — сказал Уайт. — Чай может подождать. Нужно скорее показать им человека-обезьяну!

Так Байсеза и Абдикадир, все еще в окружении вооруженного конвоя, со всеми остальными вновь двинулись за ворота крепости.

Они подошли к лагерю примерно в ста метрах от крепостной стены. Конусообразная палатка из маскировочной сетки была поставлена в самом его центре. Ее окружало несколько солдат, которые вовсю выпускали в воздух едкий дым своих вонючих сигарет. Все солдаты были худыми, чумазыми, с выбритыми затылками. Солдаты смотрели на Абдикадира и Байсезу все с тем же любопытством и похотью, естественно.

Внутри сетки что-то двигалось. Байсеза присмотрелась: что-то живое, какой-нибудь зверь, наверное. Но рассмотреть получше не удалось. Уходящее солнце уже дотронулось до горизонта, свет фонарей был слишком тусклым, а тени — слишком длинными.

По команде Уайта сетку убрали. Байсеза ожидала увидеть столб, но вместо этого перед ее глазами возникла серебристая сфера, которая и держала сеть, очевидно паря в воздухе без опоры. Никто из местных не проявлял любопытства к странному предмету. Абдикадир сделал шаг вперед, искоса глядя на свое отражение в сфере, и поводил под ней рукой. Не было ничего, что могло бы удерживать ее в воздухе.

— Знаешь, — произнес пуштун, — в любой другой день это показалось бы мне странным.

Взгляд Байсезы был прикован к парящей аномалии, поверхность которой отражала ее лицо. «Это ключ», — было первой ее мыслью, которая совершенно неожиданно вспыхнула в ее голове.

Джош дотронулся до ее руки.

— Байсеза, вы в порядке?

Его слова, которые прозвучали в ее ушах с бостонским акцентом президента Кеннеди, вывели ее из оцепенения. Она посмотрела ему прямо в глаза и увидела в них неподдельное беспокойство. Женщина безрадостно улыбнулась и ответила:

— Учитывая обстоятельства, я держусь бодрячком.

— Вы не туда смотрите…

Он указал на существ, приникших к земле, и она перевела свое внимание на них.

Сначала она решила, что это шимпанзе, чьи тела в тусклом свете казались почти изящными. Карликовые шимпанзе, наверное. Одно было маленькое, другое — побольше. То, что побольше, заслоняло от них маленького. Гроув подал солдатам знак, и рядовые вышли вперед, оттолкнули детеныша в сторону, схватили мать за лодыжки и запястья и попытались ее растянуть. Существо лягалось и вертелось, стараясь вырваться.

В конце концов «шимпанзе» твердо стало на задние лапы и выпрямилось.

— Бог мой! — воскликнула она. — Ты думаешь, что это — австралопитек?

— Да, совсем как Люси, — ответил Абдикадир. — Вот только все они вымерли… Миллионы лет назад?

— Возможно ли, чтобы некоторые из них каким-то образом выжили в этой дикой местности, в горах например…

Он посмотрел на нее глазами потемневшими, как колодцы.

— Ты же сама в это не веришь.

— Да, не верю.

— Ну, что скажете? — возбужденно спросил Уайт. — Как вам человек-обезьяна? Что же это тогда, если не еще один… скачок во времени?

Байсеза сделала шаг вперед и стала всматриваться в испуганные глаза старшего австралопитека. Та отчаянно пыталась дотянуться до своего ребенка.

— Интересно, о чем она сейчас думает?

— «Что-то не похожи они на моих соседей», — проворчал Абдикадир.

 

8. На орбите

После нескольких часов бесплодных попыток связаться с Землей Муса устало откинулся на спинку сиденья.

Три космонавта лежали бок о бок, в своих скафандрах напоминая больших оранжевых клопов. Впервые в тесной капсуле «Союза», прижатые друг к другу, они почувствовали себя не более удобно, чем в тюрьме.

— Не пойму, что случилось, — сказал Муса.

— Ты это уже говорил, — пробурчала Сейбл.

Снова наступило зловещее молчание. После того как пропала связь с наземным командованием, нервы у всех были натянуты до предела.

Проведя три месяца в настолько изолированном и замкнутом месте, как космическая станция, Коля решил, что начал понимать Сейбл. Ей было сорок. Родилась она в бедной новоорлеанской семье со сложной генеалогической историей. Некоторые из россиян, служившие с ней, восхищались твердостью ее характера, благодаря которой она сумела продвинуться так далеко. Даже сейчас, чтобы достичь чего-либо в космическом агентстве НАСА, необходимо было быть мужчиной и к тому же чистокровным англосаксом. Но находились и такие, которые проявляли меньшую терпимость, отпуская шуточки по поводу того, что если Сейбл была на борту, то необходимо было сделать перерасчет веса при запуске, учитывая то невероятное давление, которое оказывало начальство на ее женские плечи. Большинство соглашалось, что если бы она была россиянкой, то никогда бы не прошла психологические тесты, необходимые для проверки пригодности космонавта к полетам и пребыванию на орбите.

За три месяца этого космического дозора Коля научился довольно хорошо уживаться с Сейбл, возможно, из-за того, что был полной ее противоположностью. Криволапов был действующим офицером военно-воздушных сил, у которого в Москве осталась молодая жена и дети. Пусть полеты в космос и были для него увлекательным занятием, но надевать скафандр его заставляла возможность обеспечить будущее своим детям и послужить Родине. И его вполне устраивало, что его карьера строится сама собой. Коля видел, что в душе у этой женщины свирепствовало пламя амбиций, которое, без сомнения, не угаснет до тех пор, пока она не достигнет вершин своей профессии: станет командующим лунной базой «Клавиус» или получит кресло пилота марсианского звездолета. Вероятно, Сейбл не считала его возможной преградой на пути своего блистательного продвижения наверх.

Но Коля понимал, что с ней всегда нужно держать ухо востро. И теперь, когда они попали в столь проблемную и страшноватую ситуацию, он ожидал, что она вот-вот взорвется.

Муса хлопнул в ладоши, дав этим понять, что он снова готов приступить к обязанностям командира.

— Думаю, всем понятно, что в данный момент мы не сможем войти в атмосферу. Но не стоит волноваться. В былые времена советские космонавты имели всего лишь двадцатиминутную связь с командованием из девяноста минут пребывания на орбите. Поэтому наш «Союз» был разработан с учетом необходимости функционировать независимо…

— А может, проблемы не у нас, — перебила его Сейбл. — Что, если на Земле что-то случилось?

— Какой же должна быть неполадка, чтобы из строя вышли все наземные станции? — спросил Муса с легкой издевкой в голосе.

— Война, — сказал Коля.

— Подобные разговоры для нас сейчас бессмысленны, — сказал Муса жестким голосом. — Что бы там ни случилось, а связь с командованием скоро восстановят и мы вернемся к нашему плану полета. Все, что нам остается, так это ждать. А пока что у нас есть работа.

Он стал шарить рукой под своим креслом в поисках руководства во время пребывания на орбите.

Криволапов понимал, что командир прав: их маленький корабль сам никуда не полетит, и если уж ему придется задержаться на орбите до тех пор, пока планета разок — или два, или три — не повернется вокруг своей оси, то его экипаж должен помочь ему в этом. В норме ли давление в отсеках? Правильное ли соотношение газов? Вращается ли «Союз» должным образом, когда следует по своей длинной кривой, чтобы его солнечные панели ловили свет? Все это необходимо было проверить.

Вскоре все трое углубились в столь знакомые и почему-то успокаивающие шаблонные проверки, словно в тот момент, как показалось Коле, они были хозяевами своей судьбы.

Но всем было ясно, что все изменилось, и этого нельзя было игнорировать.

Союз вновь направлялся в тень планеты, и Коля, чтобы хоть как-то подбодрить себя, смотрел в иллюминатор, стараясь разглядеть желто-оранжевые огоньки больших городов.

Но там все было укрыто мраком.

 

9. Парадокс

Что-то в этой женщине из будущего — если это действительно было так! — манило Джоша. Черты ее лица были правильными, если не сказать прекрасными, нос был стильным, подбородок — квадратный. Ее глаза были светлыми, а коротко подстриженные волосы — блестящими. В ней чувствовалась сила, в том числе и физическая, которую ему никогда не доводилось наблюдать у других женщин: оказавшись в столь беспрецедентной ситуации, она оставалась уверенной в себе, пусть даже нервничала от усталости.

Даже когда наступила ночь, он не переставал ходить за ней по пятам.

По словам Байсезы, этот день был самым длинным в ее жизни, несмотря на то что несколько часов в нем куда-то исчезли, поэтому распоряжение капитана Гроува накормить и разместить нежданных гостей в крепости оказалось как нельзя кстати. Но они упорно настаивали на том, чтобы им сначала разрешили кое-что сделать. Абдикадир хотел навестить Кейси, другого пилота, и вернуться к своей летающей машине, которую называл «Птичка-невеличка».

— Нужно стереть память бортового компьютера, — сказал он. — Там есть деликатные данные, особенно по авиационной электронике…

Джош был в восторге от рассказов об умных машинах. Он представлял себе, как в воздухе повисла куча невидимых телеграфных проводов, по которым во все концы света летят загадочные и важные сообщения.

Капитан Гроув не стал ему в этом мешать.

— Все равно не вижу для нас никакого вреда в уничтожении того, природу чего я даже не понимаю, — сказал он холодно. — К тому же, господин уорент-офицер, вы сказали, что так поступить велит вам ваш воинский долг, и я это уважаю. Пространство и время могут растаять, как карамель, а долг все равно останется.

В свою очередь Байсеза хотела проследить путь, который пролетел ее вертолет, перед тем, как рухнуть на землю.

— Нас сбили, и мне кажется, что это произошло как раз в тот момент, когда мы заметили, что солнце прыгнуло со своего места. Понимаете, если мы каким-то образом прошли сквозь… сквозь барьер во времени, то тот, кто в нас стрелял, тоже должен находиться по эту сторону…

Видимо, капитану Гроуву, как и Джошу, бросилась в глаза усталость на лице лейтенанта Датт, поэтому он решил, что лучше отложить ее путешествие до утра. Но Байсеза продолжала настаивать на немедленном отправлении, как будто бы любое промедление означало, что она покорилась экстраординарной действительности. В конце концов капитан дал добро на незамедлительное проведение вылазки. Уважение Джоша к Гроуву из-за рассудительности командующего и его способности понять других возросло. Британский офицер не лучше других понимал, что происходит, но он тем не менее пытался идти навстречу людям, которые буквально свалились с неба на вверенную ему территорию.

Полевой отряд собрали быстро: Байсеза, Джош и Редди, которые оба напросились сопровождать ее, и небольшая группа солдат, возглавляемая Бэтсоном, рядовым из Ньюкасла, который, видимо, своими действиями произвел на Гроува благоприятное впечатление и получил повышение.

К тому времени, как они выдвинулись из крепости, тьма постепенно окутывала все вокруг. Солдаты несли в руках масляные лампы и горящие факелы. От места падения вертолета они направились прямиком на восток. По расчетам Байсезы, до интересующего ее места было не больше мили.

Огни крепости все отдалялись, и сумерки раскрыли перед ними свои объятия, огромные и пустые. Но Джошу все так же были видны густые черные облака, полностью закрывающие небо.

Он ускорил шаг и оказался рядом с Байсезой.

— А что, если это правда?

— Что?

— Вся эта история с переносом во времени… Вы и люди-обезьяны… Как такое может быть?

— Без понятия. Уж и не знаю, что хуже: потеряться во времени или стать жертвой ядерной войны. Так или иначе, — оживилась она, — а как вы можете быть уверены, что сами не перенеслись во времени?

Джош встрепенулся.

— Я об этом и не подумал. Знаете, я едва могу поверить, что вообще об этом говорю! Если бы этим утром кто-нибудь мне сказал, что перед тем, как лечь спать этой ночью, я увижу летающую машину, достаточно мощную для того, чтобы перевозить людей, и что эти люди будут утверждать, и весьма убедительно к тому же, что они из будущего, которое наступит через полтора столетия, то я бы подумал, что он не в своем уме.

— Но если это правда, — вмешался в их разговор Редди, с трудом поспевая за ними и тяжело дыша, так как никогда не обладал хорошей физической формой. — Если это правда, то вы могли бы рассказать нам столько всего интересного! Ведь наше будущее — это ваше прошлое.

Байсеза отрицательно покачала головой.

— Я слишком много смотрела кино на эту тему. Вы когда-либо слышали о гипотезе существования хронологического механизма защиты?

Как Джоша, так и Редди ее слова повергли в недоумение.

— Наверное, вы и слова «кино» не слышали, не говоря уже о «Терминаторе»… — сказала Байсеза. — Смотрите. Некоторые люди уверены, что если кто-нибудь перенесется назад во времени и что-то там изменит, то будущее, из которого он пришел, уже не сможет существовать. Иными словами, произойдет колоссальная катастрофа.

— Не понимаю, — признался Джош.

— Предположим, что я вам сказала, где сейчас, в 1885 году, живет моя прапрапрабабушка. После чего вы ее находите и убиваете.

— С чего бы это вдруг мне убивать вашу бабушку?

— Ладно, забудьте! Но если бы вы это сделали, то я бы никогда не родилась, а значит, никогда бы сюда не попала и не рассказала вам о своей прабабушке, следовательно, вы бы ее не убили. В таком случае…

— Это — логический парадокс, — выпалил Редди. — Восхитительно! Но если бы мы поклялись не причинять вреда вашей прабабушке, не могли бы вы нам что-нибудь о нас рассказать?

— Как она вообще может о нас что-нибудь знать, Редди? — ухмыльнулся Джош.

— У меня такое чувство, — ответил Редди задумчиво, — что она знает… по крайней мере, что-то слышала обо мне. Человек чувствует, когда его заслуги признают!

Но Байсеза больше ничего не сказала.

Когда последний луч солнца спрятался за горизонтом и из бесконечного космоса к ним опустились звезды, их маленький отряд сомкнул свои ряды, и они пошли плотным строем, прекратив солдатские добродушные шуточки и высоко держа фонари. Джошу казалось, что они выступают в самое сердце неизвестности. И дело было не в том, что они не знали, кто поджидал их впереди и куда они вообще направлялись. У них не было уверенности даже в том, в каком времени они окажутся… Когда они миновали низкий холм и каменистую землю равнины им стала освещать своим холодным светом восходящая луна, на четверть полная, он как будто почувствовал, что все вздохнули с облегчением.

— Здесь, — неожиданно сказала Байсеза и остановилась перед какой-то дырой в земле.

Джош подошел ближе и увидел, что земля была свежая и влажная, словно недавно здесь кто-то копал.

— Это окоп, — сказал Редди. Он прыгнул в яму и поднял длинную трубку, напоминающую обломок водосточной трубы. — И таким грозным оружием вы были повержены с небес?

— Да, это РПГ, — сказала женщина и посмотрела на восток. — Там должна находиться деревня. До нее метров сто, не больше.

Солдаты подняли свои фонари повыше, но не увидели ничего, кроме каменистой равнины, простирающейся до самого горизонта.

— Возможно, где-то здесь проходит граница, — предположила Байсеза. — Граница времени. Как же странно это звучит. Что же здесь происходит? — она посмотрела на Луну. — О, Клавиус исчез.

— Клавиус? — переспросил Джош, подойдя к ней и тоже взглянув на ночное светило.

— База «Клавиус», — уточнила она. — Ее построили в огромном старом кратере в южном нагорье.

— Вы построили города на Луне? — изумился Джош.

— Я бы не назвала это городом, — сказала она. — Но отсюда можно увидеть ее свет, подобный плененной звезде, единственной в кругу лунного полумесяца. Теперь ее нет. Это даже не моя Луна. На Марсе у нас тоже есть команда, и им в помощь уже летит еще одна… или летела. Интересно, что с ними случилось?

Тут она услышала возглас отвращения. Один из солдат тоже забрался в окоп и стал осматривать его дно. Затем он выпрямился и показал товарищам что-то, напоминающее кусок мяса, из которого все еще сочилась кровь. Все мгновенно почувствовали резкий запах.

— Человеческая рука, — спокойно произнес Редди, затем отвернулся, и его вырвало.

— Кажется, здесь поработала большая кошка… — сказал Джош. — Кто бы ни напал на вас, а своей победой он наслаждался недолго.

— Думаю, как и я, он тоже потерялся.

— Наверное. Прошу прощения за Редди. Он всегда так реагирует при виде крови.

— Вы правы. Он никогда не сможет побороть в себе эту слабость.

Джош внимательно посмотрел на нее. Лицо ее не выражало никаких эмоций, а глаза были полны лунного света.

— Что вы имеете в виду?

— Он был прав, когда говорил, что я о нем что-то знаю. Вы же Редьярд Киплинг, да? Чертов Редьярд Киплинг. Бог мой, ну и денек.

Редди ничего не ответил. Он согнулся вдвое, его снова вырвало, а по подбородку стекала желчь.

В этот момент земля под их ногами задрожала так, что повсюду устремились вверх маленькие клубы пыли, словно поднятые сотнями невидимых сапог, а из густых черных туч, которые то и дело закрывали пустое лицо Луны, начали падать дождевые капли.

 

10. Геометрия

Для Байсезы первое утро в крепости выдалось наихудшим.

Она подозревала, что лишь исключительная смесь адреналина с интеллектуальным потрясением, которое довелось пережить во время падения вертолета, помогла ей выдержать события прошлого дня, которые все стали называть Слиянием, и не лишиться чувств. Но ночью, лежа на потерявшем упругость матрасе в комнате, которую им на скорую руку приготовили из кладовой, спала она плохо. На следующее утро, когда она с неохотой открыла глаза и обнаружила, что все еще находится в крепости, Байсеза ясно ощутила на себе последствия адреналиновых скачков и была безутешна. На вторую ночь, поддавшись настойчивым уговорам Абди и его словам о том, что она отчаянно нуждается в сне, лейтенант вскрыла содержимое своей походной аптечки. Женщина засунула в уши затычки, надела на глаза повязку и проглотила таблетку «Галциона», лекарство, которое Кейси называл «голубой отбой», после чего проспала десять часов.

Но дни шли, а Байсеза, Абдикадир и Кейси все еще находились в крепости. Им не удавалось связаться с командованием ни по одной военной частоте, телефон продолжал жаловаться на то, что ему «выжгли мозги», в ответ на настойчивые сигналы их радиомаяков с просьбой о помощи никакой спасательной команды с базы послано не было, а значит, не было вертолета, чтобы эвакуировать Кейси. В небе по-прежнему отсутствовал малейший конденсационный след, оставленный ракетами.

Все это время Байсеза ни на секунду не переставала тосковать о своей дочери Майре. Но она боялась себе в этом признаться, ей казалось, что, признавшись в этом чувстве, она могла разлучиться с дочерью навсегда. Женщина постоянно искала, чем себя занять, только бы не думать о девочке.

А жизнь шла своим чередом.

Спустя пару дней, когда стало понятно, что экипаж вертолета не намерен предпринимать никаких враждебных действий по отношению к гарнизону крепости, с них сняли усиленное наблюдение, хотя Байсеза подозревала, что капитан Гроув не был настолько неосторожным человеком, чтобы не приставить кого-нибудь тайком за ними следить. Естественно, их не подпускали к месту, в котором находились пистолеты, автоматы, сигнальные ракеты и прочее вооружение, извлеченное из-под обломков «Птички-невелички». Но Байсеза полагала, что снятие наблюдения поможет этим людям девятнадцатого века привыкнуть к тому, что Кейси — это белый американец, а ее с Абдикадиром можно считать союзниками. Если бы они были, скажем, россиянами, немцами или китайцами, — а солдат этих национальностей на базе «Клавиус» хватало, — отношение к ним могло быть куда более враждебным.

Когда Байсеза это осознала, ее поразило уже даже то, что она вообще задумалась о таком понятии, как столкновение культур девятнадцатого и двадцать первого века. Все вокруг ей представлялось картиной сюрреалистов, словно она находилась в стеклянном пузыре и ходила по кругу. И она не переставала удивляться тому, как легко воспринимали эту ситуацию остальные, это прямое, очевидное доказательство скачков во времени, на сто пятьдесят лет назад в ее случае и, возможно, на миллион или даже более лет в случае несчастного австралопитека и ее детеныша, удерживаемых под маскировочной сеткой.

— Не думаю, что британцы вообще что-то в этом понимают, или, может быть, это мы слишком хорошо в этом разбираемся, — сказал Абдикадир. — Когда в 1895 году Герберт Джордж Уэллс опубликовал свою «Машину времени» — подумать только, это случится через десять лет! — первые двадцать или тридцать страниц в ней были посвящены тому, как выглядит машина времени. Понимаете? Не тому, как она работает, а просто тому, что она из себя представляет. Мы же с вами на этом выросли. Спустя столетие после рождения жанра научной фантастики вы и я спокойно воспринимаем идею путешествий во времени и сразу же можем представить себе их последствия… хотя весьма необычно пережить их на собственном опыте. Но это немыслимо для британских солдат эпохи королевы Виктории. Им и «Форд Модэл Ти» показался бы сказочной машиной из будущего. Это естественно. Я думаю, что путешествия во времени и их возможные последствия просто находятся за гранью понимания этих людей… Но если бы Герберт Уэллс сам оказался сейчас здесь — кстати, он бывал в Индии? — то из всех мыслителей своего времени только он со своим умом мог бы разразиться потоком возможных последствий того, что с нами сейчас происходит…

Но все умозаключения Абди, казалось, мало чем могли помочь Байсезе. Очевидно, все дело было в том, что он и все остальные чувствовали себя так же странно, как и она, но умудрялись лучше это скрывать.

Редди, однако, понимал ее растерянность. Он рассказал ей, что временами страдает галлюцинациями.

— В детстве, когда родители отправили меня в Англию, в унылый пансион на воспитание, я как-то начал бить кулаком о дерево. Согласен, такое поведение было весьма необычным, но никто тогда не пытался понять, что в тот момент я хотел узнать, было ли дерево моей бабушкой! Позже, в Лахоре, меня подкосила лихорадка, которая вполне могла оказаться малярией, после подобные видения ко мне вернулись. Поэтому я понимаю, как это, когда страдаешь от нереального. — Рассказывая об этом, он наклонился к ней, охваченный воспоминаниями, и глаза его беспорядочно двигались за толстыми стеклами очков. — Но для меня вы достаточно реальны. А знаете, мне известно, что вам может помочь — работа! — Он показал ей свои толстые пальцы, выпачканные в чернила. — Порой я работаю по шестнадцать часов в день. Работа — вот лучший способ сбежать от реальности…

Вот так все и было: сеанс терапии о природе действительности от девятнадцатилетнего Редьярда Киплинга. К себе Байсеза возвратилась еще более угнетенной, чем прежде.

Время шло, и капитан Гроув начал всерьез беспокоиться, ведь у обеих сторон — как у гарнизона крепости, так и у Байсезы с товарищами — не получалось выйти на связь со своими внешними мирами, что серьезно тревожило капитана Гроува.

Причины его беспокойства носили исключительно повседневный характер: запасы продовольствия в кладовых крепости с каждым днем истощались. Он по-прежнему был отрезан от громадного аппарата имперской администрации, о котором ей вкратце поведали Редди с Джошем. Даже на гражданском уровне существовали специальные уполномоченные, которые, со своими заместителями и помощниками, были подотчетны лейтенанту-губернатору, который рапортовал генерал-губернатору, который отчитывался перед министром иностранных дел, а тот уже непосредственно перед самой императрицей, королевой Викторией, в далеком Лондоне. Среди британских солдат поощрялось мнение, что они представляют собой единую замкнутую социальную структуру: где бы им ни приходилось служить, они всегда были солдатами Ее Высочества королевы, частью ее мировой империи. Байсеза понимала, что, будучи отрезанным от всего этого, капитан испытывал такую же тревогу, как и она сама, не имея доступа к телекоммуникационным сетям двадцать первого века.

Поэтому Гроув начал высылать разведывательные патрули, и в первую очередь свою индийскую конницу, способную покрывать значительное расстояние за короткое время. Конница достигла Пешавара, в котором должны были размещаться местная армия и командование, но на месте, где раньше находился город, ничего не было. Малейших следов разрушения, в том числе ужасных последствий взрыва ядерной бомбы, которые их научила распознавать Байсеза, обнаружено не было. Лишь голые скалы, берег реки, кустарники, низкорослые деревья и следы существ, которые вполне могли оказаться львами. Казалось, что Пешавара никогда не существовало. Подобную картину описывала группа, которая была отправлена для обнаружения базы ООН «Клавиус». Ни следов пребывания людей, ни следов разрушения.

После этого Гроув решил, что необходимо расширить район разведки: патрули отправились вниз по долине Инда, в глубь Индии и на север.

Тем временем Кейси, который еще не мог нормально передвигаться, взялся наладить связь с внешним миром. При помощи нескольких солдат-связистов, вверенных ему в подчинение командующим, он забрал из разбившегося вертолета все устройства связи и перенес их в маленькую комнату внутри крепости, в которой организовал собственный радиоцентр. Но, сколько бы времени он ни посылал исходящие сигналы в темноту, ответа не было.

Между тем Абдикадир нашел и себе занятие, которое касалось загадочной парящей сферы. Байсеза завидовала тому, что оба пилота быстро смогли занять себя полезной работой, будто этим они выражали свое превосходство над ней.

На четвертое утро Байсеза вышла из крепости и обнаружила Абдикадира стоящим на табуретке с поднятым над головой порядочно помятым жестяным ведром. Кейси и Сесиль де Морган сидели в складных креслах и наблюдали это представление, купаясь в лучах утреннего солнца.

— Эй, Биз! — заметил ее Кейси и помахал рукой. — Иди сюда, посмотрим кабаре вместе.

Де Морган мгновенно встал и предложил ей свое кресло, но женщина проигнорировала его учтивость и уселась на землю рядом с креслом Кейси. Ей не нравился де Морган, и она не собиралась быть ему чем-то обязанной, пусть даже и такой мелочью.

Ведро Абдикадира было доверху наполнено водой, поэтому держать его, по всей видимости, было трудно. Тем не менее он удерживал его одной рукой, а второй отмечал восковым карандашом уровень в нем. Затем он опустил ведро, и она увидела застывшую в воздухе сферу, Глаз Зла, с поверхности которого сбегала вода. Абди старался не позволить ни одной капле упасть на землю. Палатку с людьми-обезьянами переместили на несколько десятков метров в сторону, заменив сферу шестом.

— Он уже полчаса окунает этот чертов шар, — сказал Кейси, тихо хихикая.

— Зачем тебе это нужно, Абди?

— Я пытаюсь определить ее объем, — пробормотал Абдикадир. — И чтобы сделать это с максимальной точностью, я должен повторить эту процедуру как можно больше раз. Это называется наукой. И спасибо за поддержку, кстати…

Он снова поднял ведро, полностью погрузив сферу в воду.

Байсеза обратилась к Кейси:

— Мне казалось, что хирург запретил тебе вставать с постели…

Кейси пренебрежительно фыркнул и выставил туго перебинтованную ногу перед собой.

— Да глупости все это. Перелом оказался открытым, и они отлично вернули все на место, — но без анестезии, как узнала между делом Байсеза. — Но я не хочу просто сидеть и плевать в потолок.

— А как насчет вас, мистер де Морган? — спросила Байсеза. — В чем ваш интерес в этом?

— Я деловой человек, мэм, — ответил коммерсант, всплеснув руками. — Вот почему я здесь в первых рядах. Нахожусь в постоянном поиске новых возможностей. И естественно, я заинтригован вашей упавшей с неба машиной! Предполагаю, что как вы, так и капитан Гроув хотите держать ее существование в секрете. Но это, этот парящий в воздухе шар совершенства, не принадлежит ни вам, ни Гроуву… И даже в эти переполненные странностями дни он не перестает нас удивлять своей необычностью, пусть даже мы к нему успели быстро привыкнуть! Вот он висит там, поддерживаемый чем-то для нас невидимым. Не имеет значения, как сильно вы по нему ударите — даже выстрелите, а это уже делали, несмотря на опасность рикошета, — вы не сможете ни отбить от него кусочек, ни даже сдвинуть с места хотя бы на один дюйм. Кто его создал? На чем он держится? Что таится внутри него?

— И сколько он стоит? — подколол коммерсанта Кейси.

— Нельзя винить человека за его старания, — с легкостью парировал де Морган, рассмеявшись.

Джош немного рассказал Байсезе о Сесиле. Он родился в семье обедневших аристократов, ведущих свой род со времен первого нападения Вильгельма Завоевателя на Англию, которое случилось более восьми веков назад, и сумевших обогатиться на покоренных землях саксонских королевств. Но последующие столетия, по собственным самоуничижительным словам самого де Моргана, «переполненные алчностью и безрассудством, которые наследовало каждое новое поколение», оставили семью без гроша, но с воспоминаниями о днях былого богатства и власти. На примере комиссионера Редди отмечал, что подобные проходимцы стали бичом для Британской Индии. Насколько Байсеза могла судить, ни в чем нельзя было доверять де Моргану, с его зализанными назад черными волосами и хищными, вечно что-то ищущими глазами.

Абдикадир слез с табурета. С серьезным лицом он переключил свои часы в режим калькулятора и начал вводить полученные результаты проведенного им эксперимента.

— Ну давай, мозголом, — насмешливо сказал Кейси. — Поведай нам о своих успехах.

Пуштун опустился на землю перед Байсезой.

— Глаз сопротивляется нашим попыткам исследовать его, но все же кое-что мне удалось узнать. Во-первых, его окружает магнитная аномалия. Я проверил это при помощи своего компаса…

— Мой компас вышел из строя с момента нашего падения, — проворчал Кейси.

Абдикадир покачал головой.

— Да, магнитный север определить не удается. Видимо, что-то необычное творится с магнитным полем Земли. Но сами по себе наши компасы в порядке, — он бросил взгляд на Глаз. — Линии магнитной индукции сходятся вокруг этой штуки. Схематически это напоминает сучок на куске дерева.

— Почему так?

— Без понятия.

Байсеза подалась вперед.

— Что еще ты узнал, Абди?

— Я вспомнил уроки геометрии в средней школе. — Он улыбнулся. — Ничего другого, кроме как опускать эту штуковину в воду, наблюдая за изменением уровня воды, чтобы измерить ее объем, мне в голову не пришло.

— Эврика! — воскликнул де Морган наигранно. — Сэр, вы — Архимед нашего времени…

На его слова Абдикадир и бровью не повел.

— Я провел десяток измерений, надеясь максимально снизить величину погрешности, но сильно в этом не преуспел. Мне никак не удается определить площадь его поверхности. Но думаю, что радиус и окружность я высчитал довольно точно, — он поднял самодельный штангенциркуль. — Я использовал лазерный прицел с вертолета…

— Не понимаю, — сказал Кейси. — Это же сфера. Если тебе известен радиус, то все остальное можно узнать из формул. Площадь поверхности равна четыре пи, умноженное на радиус в квадрате…

— Да, но это годится, если предположить, что данная сфера — точно такая же, как и любая другая, с которой нам приходилось сталкиваться, — спокойно ответил Абди. — Но я еще никогда не видел, чтобы сфера спокойно парила в воздухе. Поэтому не стал делать никаких предположений и решил начать с самого начала.

Байсеза кивнула в знак одобрения.

— И ты узнал, что…

— Начнем с того, что это — идеальная сфера. — Он снова посмотрел на объект своего исследования. — И я ничуть не преувеличиваю. Она идеальна в допустимых пределах даже моих измерений при помощи лазера, по любой оси. Даже в наше время, в 2037, вряд ли получится придать материалу подобную форму с такой фантастической степенью точности.

Де Морган сдержанно кивнул и произнес:

— Это почти высокомерная демонстрация геометрического совершенства.

— Да. Но это только начало, — он поднял свои часы так, что Байсезе был виден их крошечный дисплей. — Вернемся к урокам геометрии в школе, Кейси. Отношение длины окружности к ее диаметру — это…

— Пи, — громко ответил Отик. — Даже христианину-деревенщине это известно.

— Да, но не в этом случае. Для Глаза оно равно трем. Не около трех и не чуть больше трех, а три, если верить точности лазера. Погрешности моих измерений настолько малы, что совершенно невозможно, чтобы величина числа «пи» для этой сферы была общепринятой. Видишь, Кейси, здесь твои формулы не работают. У меня получилось такое же значение «пи», когда я определял объем. Правда, тут надежность моих результатов куда сомнительней: ведро мутной воды с лазером не сравнить…

Байсеза встала с земли и обошла сферу, рассматривая ее со всех сторон. У нее все еще оставалось тяжелое чувство относительно этой серебряной загадки.

— Но этого не может быть. Пи есть пи. Его значение является неотъемлемой частью структуры нашей Вселенной.

— Вот именно, что нашей, — сказал Абдикадир.

— Что ты имеешь в виду?

Пуштун пожал плечами.

— Кажется, что эта сфера не совсем из нашей Вселенной, хотя и находится здесь перед глазами. Вероятно, мы уже столкнулись с аномалиями во времени. Возможно, что это — аномалия в пространстве.

— Если это так, — с негодованием сказал Кейси, — то кто или что это сделало и что с этим должны делать мы?

Естественно, ответа на свой вопрос он не получил.

Тут к ним присоединился капитан Гроув, явно чем-то взволнованный.

— Прошу прощения, что отвлекаю вас, лейтенант, — обратился он к Байсезе. — Помните, я высылал разведывательные патрули? Так вот. Один из них вернулся с донесением, что на севере обнаружено нечто весьма необычное.

— Необычное, — сказал Кейси. — Черт бы побрал британцев за их привычку все преуменьшать.

Но Гроув остался невозмутим.

— Возможно, вы могли бы принести нам куда более точные сведения, чем мои люди… Не желаете ли совершить небольшую прогулку?

 

11. Наедине с космосом

— Эй, олух, мне нужно в туалет!

Конечно же, это была Сейбл, которая из спускаемого модуля криком поздравляла его с наступлением нового дня.

В своем сне он вернулся домой, к Наде и мальчикам. Космонавт висел вниз головой в своем спальном мешке, словно летучая мышь на ветке, и только тусклый моргающий свет лампочек аварийного освещения малой мощности разгонял вокруг него темноту. Коле потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и понять, где он находится. О, он все еще здесь. Все еще на этом наполовину списанном корабле, который бесконечно кружится вокруг неожиданно онемевшей Земли. Какое-то время космонавт оставался в спальном мешке, стараясь вернуться в свой прерванный сон.

Коля находился в бытовом отсеке вместе с их скафандрами и прочей ненужной одеждой, окруженный рухлядью, которую они везли со станции. Сейчас они вряд ли смогут открыть люк и выбросить все это в космос. Решение о том, что он будет спать здесь, помогло им выиграть для себя немного больше пространства или, если называть вещи своими именами, не дало трем космонавтам, находящимся на взводе оттого, что они оказались неизвестно на какое время замкнутыми в тесном пространстве «Союза», друг друга поубивать. Но спать здесь было весьма неуютно. Коля чувствовал запах выброшенного гниющего белья, которое Сейбл окрестила «казацкими портянками».

Коля застонал, потянулся и одним движением вытащил себя из мешка. Он направился к небольшой уборной, открыл ее, нажав на стене кнопку, и включил насосы, которые должны были вывести его продукты жизнедеятельности в пустоту космоса. Когда им стало понятно, что на орбите придется задержаться, пришлось откапывать эту уборную из-под груды мусора, ведь их возвращение домой должно было занять всего несколько часов, поэтому остановки на туалет не планировалось. Этим утром ему пришлось подождать, чтобы закончить. Коля был обезвожен, а его моча была густой и жглась, как будто бы не хотела покидать его организм.

Оттого, что он был только в нижнем белье, подштанниках и нательной футболке с длинными рукавами, его трясло от холода. Чтобы «Союз» продержался в рабочем состоянии как можно дольше, Муса приказал оставить включенными лишь самые необходимые системы жизнеобеспечения, да и те держать на минимальной мощности. Поэтому корабль постепенно стал холодным и сырым. На стенах начала появляться плесень. Благодаря невесомости воздух понемногу наполнился пылью, кусочками отслоившейся кожи, сбритой щетиной и остатками еды, не желавшими оседать на пол. У космонавтов постоянно засорялись глаза, и они все время чихали. Вчера Коля провел маленький эксперимент и подсчитал, что за час он чихнул двадцать раз.

Шел десятый день. Сегодня они совершат очередные шестнадцать бессмысленных витков вокруг Земли и, возможно, доведут их общее число, начиная с того момента, как неизвестно куда пропала станция, до ста шестидесяти.

Коля закрепил на бедрах специальные браслеты. Эти ремни из эластичного материала должны были защитить его от дисбаланса жидкостей, вызванного микрогравитацией, и были достаточно тугими, чтобы ограничивать потоки жидкости из ног, при этом не останавливая их. Он надел комбинезон, который в действительности был еще одной находкой, откопанной из груды барахла в бытовом отсеке.

После этого он пробрался через открытый люк в спускаемый модуль. Ни Муса, ни Сейбл даже и не глянули на него: всем им ужасно надоело лицезреть друг друга. Коля крутнулся в воздухе и с легкостью, наработанной практикой, опустился в свое левое кресло. Как только он освободил проход, Сейбл вылетела в люк, и Криволапов услышал, как она во что-то врезалась.

— Лови завтрак, — сказал Муса и пустил по воздуху поднос.

На нем были закреплены клейкой лентой тюбики и банки с едой, уже открытые и наполовину съеденные. Они давно успели покончить с небольшим запасом еды на борту «Союза» и теперь приступили к аварийному рациону, который должен был поддерживать их силы после приземления: консервированное мясо и рыба, тубы с овощами в сметане и сыром, даже немного леденцов. Но питательным это назвать было трудно. Коля провел пальцем по каждой пустой банке и высосал остававшееся в них содержимое прямо в воздухе.

Как бы там ни было, а есть им не сильно хотелось, что было одним из странных эффектов пребывания в невесомости. Но вот по горячей пище, которую они в последний раз ели еще на станции, Коля действительно очень соскучился.

Муса решительно принялся за исполнение своих ежедневных обязанностей в твердом намерении наладить связь с командованием.

— Стерео один, Стерео один… — повторял он.

Не важно, сколько часов он на это тратил, ему, как и прежде, никто не отвечал. Но что им еще оставалось делать?

Сейбл была «наверху» и рылась в бытовом отсеке. Ей удалось найти детали старого устройства любительской радиосвязи, с помощью которого космонавты, находящиеся на орбите, в былые времена могли выйти на связь со своими поклонниками по всему миру, особенно со школьниками. Со временем интерес общественности к МКС пропал, и этот элемент стареющей станции за ненадобностью разобрали, упаковали в ящик и погрузили на «Союз» с целью последующей утилизации. Теперь Сейбл пыталась заставить его заработать. Может случиться, что им посчастливится поймать чей-то сигнал или даже самим его отправить, используя длину волны, на которой их обычные средства связи работать не могут. Муса по привычке наорал на нее, когда она пыталась подключить свою находку к источнику электропитания корабля. Назревал очередной спор на повышенных тонах, но на этот раз Коля решил вмешаться.

— Шансов, конечно, мало, но это может сработать, — сказал он. — Что плохого может случиться?

Он подался вперед и нажал на клапан бортового резервуара с водой. Из него вылез водяной пузырь, несколько сантиметров в диаметре, и направился к Колиному лицу. Зная, что в тот момент Муса с жадностью смотрит ему в затылок, Криволапов широко открыл рот — иначе получил бы нагоняй, если бы упустил хоть одну каплю. Из всех ограничений, введенных капитаном «Союза», ограничение потребления воды было самым невыносимым. В отличие от МКС, на корабле не были предусмотрены системы переработки и повторного использования. Переоборудованный для кратковременных скачков с земли на орбиту и обратно, «Союз» имел в своем распоряжении лишь небольшой резервуар.

— Даже в пустыне воду по карточкам не выдают, — возразила тогда Сейбл с типичным для нее недовольством в голосе. — Рано или поздно ты все равно ее выпьешь. По-другому не получится…

Были ли ограничения Мусы правильной мерой или нет, а вода все равно заканчивалась.

Из ящичка на стене Коля достал средство для чистки зубов. Это был рулон муслина, пропитанный зубной пастой с резким запахом, от которого отрывали и обматывали на палец кусочек, после чего засовывали в рот и водили по зубам. Криволапов использовал его осторожно, стараясь высосать весь мятный вкус: странным образом он помогал утолить жажду.

Вот так у Коли начинался новый день. Он не мог помыться, потому что у них давно закончились влажные полотенца, используемые для этой цели. Неудивительно, что от них пахло теми «казацкими портянками» в бытовом отсеке. Но по крайней мере все они оставались такими же, как прежде.

Муса продолжал печально взывать в темноту, а Коля вернулся к самому себе назначенной обязанности, заключавшейся в наблюдении за Землей.

Криволапов любил занимать себя созерцанием Земли, тем самым разбавляя однообразие долгих часов пребывания в космосе. Станция, как теперь «Союз», плыла по орбите всего лишь в нескольких сотнях километров над ее поверхностью, и поэтому у него не было того чувства одиночества и уязвимости, которое испытывают путешественники на Марс, когда смотрят на отдаляющийся голубой остров, на котором они родились. Для Коли Земля была огромной и какой угодно, но только не пустой.

Пролетев половину орбиты, он оказывался над обширными просторами Тихого океана, чью поверхность тревожили следы идущих кораблей или поднявшаяся с островов пыль. Даже сама земля в большинстве своем была свободна от людей: через Азию и северные территории Африки протянулись пустыни, на которых лишь изредка был виден лагерный костер. Люди селились в основном на побережьях или в долинах рек. Но с орбиты даже города было трудно разглядеть: когда он искал Москву или Лондон, Париж или Нью-Йорк, то мог различить только серые круги, теряющиеся среди зелено-коричневых земель деревень и сел.

Не хрупкость Земли поражала его, а ее необъятность. И не величие завоевания человеком планеты, которое и так было очевидным, а незначительность размеров его владений на ней, даже в первой половине двадцать первого века.

Но все это он мог наблюдать до того, как все произошло…

Коля старался разглядеть внизу что-то знакомое. Геометрия Земли с малой орбиты казалась без изменений: каждые девяносто минут он мог наблюдать, как лучи восходящего солнца с поразительной быстротой проникают сквозь слои атмосферы и плавно сливаются в извивающиеся потоки, будучи сначала темно-красными, затем оранжевыми, а потом желтыми. Формы и расположения континентов, пустыни, распределение вершин горных хребтов — все это выглядело таким, как и всегда.

Но под потоками света, в границах материков, были заметны перемены.

Произошли сдвиги ледниковых щитов. Ему было прекрасно видно, как лед через Гималаи пробивает себе пути в низменности. А вот Сахара не везде оставалась пустыней: то тут, то там появились новые оазисы, зеленые клочки, ограниченные участками с прямолинейными краями, которые в длину могли достигать пятидесяти километров. Также он заметил, что отрезки пустыни каким-то образом появились среди зеленых просторов дождевых лесов Южной Америки. Неожиданно мир превратился в нескладную мозаику. Но те странные кусочки зелени в пустыне уже увядали. С каждым новым днем ему становилось все заметнее, как эта зеленая глазировка умирала.

Если изменения на теле планеты были слегка заметны, то их влияние на человечество оказалось весьма существенным.

Днем увидеть с орбиты города и фермы было всегда нелегко. Но теперь даже те длинные шоссе, в свое время пересекавшие красное сердце Австралии, куда-то исчезли. Британия, легко узнаваемая по своим очертаниям, казалась покрытой толстым одеялом лесов от границ Шотландии до Ла-Манша: Коля нашел Темзу, но она была намного шире, чем он ее помнил, а вот Лондона не было. Однажды Криволапов заметил яркое оранжево-желтое сияние посреди Северного моря. Оказалось, что это горела нефтяная вышка. От нее поднимался огромный столб дыма и расстилался над всей Западной Европой. Когда они были в зоне охвата радиосигнала того места, Муса отчаянно пытался выйти с кем-то на связь. Но ему никто не ответил, и не было видно, чтобы корабли или самолеты спешили на помощь работникам пылающей вышки.

И так было повсюду. Если та сторона, на которой был день, поражала Колю своими изменениями, то та, на которой была ночь, разрывала ему сердце. Огни городов, которые с высоты напоминали ожерелья на шее у континентов, потухли и пропали бесследно.

Куда бы он ни смотрел, он видел одну и ту же картину. Но было и несколько исключений. В центре пустыни часто вспыхивал лагерный костер, хотя Коля мог принять за него вспышки от ударов молний. В Средней Азии, у границ Монголии, плотность разбросанных костров была больше. На месте того, что было Ираком, расположился город, но маленький и какой-то одинокий. Ночью его огни мерцали, как костры или пламя масляных фонарей. Явно не электрические… Сейбл утверждала, что видела признаки обитания людей на месте, где находился Чикаго. Однажды экипаж «Союза» любовался видом обширного сияния у западного побережья США. Оказалось, что это тектонический разлом: из разорванной земли вытекали потоки раскаленной лавы. Вскоре волны вулканического пепла и пыли лишили космонавтов и этого зрелища.

На первый взгляд казалось, что человечество перестало существовать. Больше ничего сказать было нельзя. Россия была пуста. Москва исчезла, и Колина семья — Надя и мальчики — пропали вместе с ней.

Космонавты осторожно обсуждали то, что могло вызвать столь жуткие метаморфозы. Возможно, что разразилась большая война, которая уничтожила все население Земли. Такая гипотеза казалась наиболее вероятной. Но в таком случае они должны были слышать, как отдают приказы военным, как взлетают в воздух МБР, уловить одинокие мольбы о помощи и, не приведи Господь, наблюдать, как сгорают города. И какая такая сила могла сорвать с места и перенести за сотни километров ледники и куски покрытой растительностью земли и сделать их частью совершенно противоположного ландшафта?

Рассуждения об этом никогда далеко не заходили. Возможно, им всем не хватало воображения, чтобы объяснить происходящее на планете. А может быть, они боялись, что их разговоры могли каким-то образом воплотить их худшие опасения в действительность.

Коля старался рассуждать логически. Внешние датчики «Союза» функционировали отлично. Разработанное специально для ведения фотосъемки МКС в космосе, это оборудование могло сохранять изображения в электронном виде фактически бесконечно. Коле не составило бы труда настроить его так, чтобы оно было направлено на Землю. Орбита «Союза», тень, оставшаяся от орбиты станции, не охватывала всю планету, но далеко простиралась по обе стороны от экватора. Поэтому, по мере того как Земля вращалась вокруг своей оси, в объектив их камер попадали новые и новые ее территории. Таким образом, у Коли появилась возможность вести фотографические записи о состоянии планеты с большим охватом с севера и юга.

«Союз» продолжал одиноко кружить над планетой, и Коля упорно не позволял негативным мыслям лезть в голову, он старался контролировать свои эмоции и страхи и просто фотографировать то, что видел. Казалось странным то, что где-то в обширной электронной памяти этого съемочного оборудования хранились изображения станции, которые они сделали сразу же после расстыковки, изображения того, что исчезло бесследно. Исчезновение МКС было вступлением к разворачивающейся симфонии странностей, с которыми они столкнулись.

Сейбл потребовала, чтобы ей объяснили смысл столь тщательного фотографирования. В отличие от этого, ее идея с любительской радиостанцией должна была установить связь с кем-то на Земле, благодаря чему у них появлялась возможность выжить. Какая польза от всех этих фотографий? Коля не видел надобности оправдываться перед ней. Больше в мире никто не мог этого сделать, и он считал, что Земля заслуживала того, чтобы у нее был свидетель изменений.

Кроме того, насколько ему было известно, вполне могло оказаться, что его жены и маленьких сыновей больше нет. Если это так, тогда какой вообще смысл во всем, что они делают?

Погода была нестабильной: огромные системы низкого давления издевались над океаном и продвигались к суше, оставляя после себя в атмосфере электрические бури. Из космоса они представлялись прекрасным зрелищем: вспыхивающие, разветвляющиеся молнии между тучами запускали цепную реакцию, которая могла бы охватить целый континент. А над экватором тучи скапливались в огромные стада, и Коле казалось, что они пытаются дотянуться до него. И тогда он вдруг представлял себе, как «Союз» затягивает в этот грозовой фронт. Возможно, моря и воздух находились в таком же волнении, как и земля. Шли дни, зрелище медленно ухудшалось. Но почему-то усиливающийся внизу мрак приносил Коле непонятное облегчение. Он чувствовал себя, как ребенок, который верит, что все плохое уйдет, если его не видеть.

Когда Коля больше не мог смотреть на планету, он поворачивался к своему лимонному дереву. Маленькое, как бонсай, оно стало объектом его собственных исследований на станции. На второй день после того, как они застряли на «Союзе», он достал его из специального ящика, и теперь оно стояло под его сиденьем. Когда-нибудь, путешествуя на борту огромных космических лайнеров к другим планетам, люди будут выращивать фрукты прямо в космосе, и его, может быть, запомнят как пионера в области исследования новых путей культивирования жизни вне Земли. Теперь казалось, что все эти возможности канули в небытие, а вот маленькое деревце осталось. Коля брал его на руки и подставлял потокам солнечных лучей, которые наполняли корабль сквозь иллюминаторы, и ртом брызгал на его листочки драгоценную воду. Когда он потирал их между пальцами, то чувствовал резкий запах, который напоминал ему о доме.

Странности изменившегося мира, скрываемого гладью воздушного моря, были таким контрастом почти домашнему уюту их «Союза», что порой им казалось, что то, что они наблюдают в иллюминаторе, — какое-то нереальное световое шоу.

В полдень десятого дня из люка бытового отсека показалась голова Сейбл.

— Если вам сейчас нечем заняться, — сказала она, вися вниз головой, — то предлагаю поговорить.

Укутанные в тонкие серебристые спасательные одеяла мужчины развернулись в своих креслах. Сейбл проскользнула на свое место.

— У нас кончается все, — перешла она прямо к делу, — еда, вода, воздух, влажные салфетки, а у меня к тому же еще и тампоны.

— Но ситуация на Земле еще не нормализовалась… — начал было Муса.

— Да брось ты, — оборвала его Сейбл. — Разве не ясно, что ситуация и не собирается нормализоваться? Что бы на Земле ни случилось… в общем, кажется, что там так все и останется. А мы останемся здесь.

— Мы не можем приземлиться, — тихо сказал Коля, — без координации с Земли.

— Технически, — сказал Муса, — мы можем и сами войти в атмосферу. Автоматизированные системы «Союза»…

— Да-да, — перебила его Сейбл. — «Этот Маленький Космический Корабль Смог Бы», верно?

— Но помощи нам ждать будет неоткуда, — продолжал Коля. — Ни вертолетов, ни врачей. Мы пробыли в космосе три месяца, плюс еще десять незапланированных дней. Мы будем слабы, как те котята. Возможно, нам даже вылезти из спускаемого модуля не удастся.

— В таком случае, мы должны обязательно приземлиться недалеко от людей, — ответил Муса. — И не важно каких. Понадеемся на их милосердие.

— Не очень-то радостная перспектива, — сказала Сейбл, — но ничего не поделаешь. А что нам еще остается? Навсегда остаться на орбите? Ты этого хочешь, Коля? Сидеть здесь и фотографировать, пока язык к небу не прилипнет?

— Может оказаться, что это лучший конец по сравнению с тем, что ждет нас внизу, — ответил Коля.

Здесь, на борту медленно умирающего «Союза», он хотя бы был на своей территории. Коля действительно не мог себе представить, что поджидает их на Земле, и не был уверен, что у него хватит храбрости встретиться с этим лицом к лицу.

Муса подался вперед и положил здоровенную ладонь Коле на колено.

— Нас не готовили к такому: ни программа космонавтов, ни… традиции. Но мы — русские. И если даже мы окажемся последними русскими, что вполне возможно, мы должны жить или умереть, как подобает русским.

В этот момент Сейбл разумно решила, что от комментариев ей лучше воздержаться.

— Тогда нужно приземляться, — неохотно ответил Коля, кивнув.

— Ну, и слава Богу, — сказала Сейбл. — Теперь только бы решить, где?

Коля вдруг вспомнил, что «Союз» был рассчитан на посадку исключительно на землю: в случае посадки на воду, как это когда-то сделали американцы, они обязательно погибнут, если никто им вовремя не придет на помощь.

— Мы можем решить, лишь в каком месте войти в атмосферу, — сказал Муса, — после чего окажемся в руках программы автоматического выполнения действий. Когда раскроется парашют, мы уже не будем хозяевами своей судьбы. Увы, но данных о погоде у нас тоже нет: ветер может отнести модуль на сто километров в сторону. Поэтому нам нужен обширный район твердой и ровной поверхности, что означает: садиться необходимо в Центральной Азии, как с самого начала планировали наши конструкторы.

Казалось, он ожидал от Сейбл возражений, но женщина лишь пожала плечами и сказала:

— Это не такая уж плохая идея. В Центральной Азии мы обнаружили следы жизни людей, все те костры — ничего современного, конечно, просто людские поселения, но довольно кучно расположенные. Нам нужно найти людей, и этот район нам подходит так же, как и любой другой.

Все казалось разумным, но Коля заметил непонятную твердость в том, как Сейбл шевелила губами, словно она уже просчитывала наперед все возможные ситуации, в которых они могут оказаться после приземления.

Муса хлопнул в ладоши.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Раз мы со всем определились, то нет причины затягивать. Теперь нужно подготовить корабль…

Вдруг в бытовом отсеке зазвучал гудок.

— Черт, — сказала Сейбл. — Это моя любительская радиостанция.

Одним движением она влетела в люк.

Действительно, простой детекторный приемник, который Сейбл собрала и установила в бытовом отсеке, поймал два сигнала.

Один был устойчивым пульсом, сильным, но явно автоматическим и шел откуда-то из Ближнего Востока. А вот второй оказался людским голосом, скрипучим и слабым.

«…Отик. Это старший уорент-офицер Кейси Отик, Воздушно-космические силы США и ООН, нахожусь в крепости Джамруд, Пакистан, всем, кто меня слышит. Пожалуйста, выйдите на связь. Я — старший уорент-офицер Кейси Отик…»

Сейбл широко улыбнулась, обнажив белые зубы.

— Американец! — воскликнула она. — Я так и знала!

И стала настраивать замысловатый прибор, чтобы успеть ответить раньше, чем «Союз» отплывет слишком далеко от зоны радиоприема.

 

12. Ледник

В день, когда разведывательный отряд Байсезы должен был выдвигаться, горнист протрубил подъем в пять часов утра. Байсеза проснулась с затуманенной головой — ее тело все еще не привыкло к этому новому часовому поясу — и пошла искать своих спутников.

Быстро позавтракав, отряд, не обремененный тяжелым снаряжением, построился. Он состоял из двадцати солдат, в основном сипаев, во главе с недавно повышенным в звании капралом Бэтсоном, и должен был сопровождать Байсезу, а также Джоша и Редди, которые настаивали на том, что им обязательно нужно принять участие в этой прогулке. Добираться до цели они должны были пешком: капитан Гроув разумно решил не рисковать своей и без того сократившейся популяцией мулов. Решение позволить журналистам идти с Байсезой далось ему также нелегко. Но на севере и западе следов пребывания пуштунов обнаружено не было, не прозвучало ни единого выстрела. Казалось, что даже их поселения исчезли, будто бы кроме гарнизона Джамруда людей на земле больше не осталось. Капитан уступил натиску со стороны Джоша и Редди, но приказал, чтобы во время их похода в отряде была железная дисциплина.

Отряд выступил. Вскоре Джамруд скрылся за горизонтом, и стало казаться, что, кроме них, в мире никого нет. Это был уже десятый день с момента, когда судьба забросила Байсезу в эту глушь.

Идти было тяжело. Ландшафт почти везде представлял собой гористую пустыню. Днем свирепствовало солнце, хотя на дворе стоял март — конечно, если это действительно март 1885 года, — а ночью, в чем Байсеза убедилась сразу, температура падала ниже нуля. На лейтенанте был ее летный костюм, изготовленный в 2037 году из материалов, рассчитанных дарить комфорт своему владельцу в любую погоду. Ее британским спутникам приходилось куда хуже в своих саржевых мундирах и тропических шлемах, с тяжелыми рюкзаками за спиной, в которых они несли патроны, амуницию, постельные принадлежности, паек и воду. Но солдаты не жаловались. Было видно, что они привыкли к таким походам и знали много способов, как исправить его недостатки, например размягчить кожаные сапоги мочой.

По мере продвижения Бэтсон, в точности следуя азбуке военной науки, высылал вперед дозорные отряды. Они двигались по земле, усеянной холмиками и гребнями, поэтому три или четыре солдата, прикрываемые винтовками своих товарищей, лезли на очередную господствующую высоту, чтобы убедиться в отсутствии пуштунов. Чем дальше они углублялись на север, тем выше становились холмы, порой достигая трехсот метров в высоту, и дозорному отряду требовалось сорок минут или больше, чтобы добраться до вершины, но даже тогда остальные члены отряда не двигались с места, пока разведчики не займут позиции и не подтвердят, что все чисто. Их путешествие затягивалось, но все равно они умудрялись покрыть значительное расстояние, а неукоснительное соблюдение инструкций на марше выливалось в частые привалы.

На их пути стали встречаться другие сферы. Без единого звука они висели в воздухе через каждые пару километров и на вид как две капли воды были похожи на ту, что оставалась перед крепостными стенами Джамруда. Поначалу Бэтсон отмечал расположение новых сфер на карте, но вскоре они, как и первый Глаз, стали для всех обыденным явлением, и никто, за исключением Байсезы, больше не обращал на них внимания. Почему-то она опасалась разворачиваться к ним спиной, словно они действительно были глазами, смотрящими ей вслед.

— Что за место! — воскликнул Редди, когда они с трудом тащились по особенно бесплодной местности. Рукой он указал на шедших впереди них сипаев. — Остатки темного человечества, зажатые между одиноким небом и уставшей землей под ногами. Заметьте, что вся Индия такая, в той или иной степени. Просто это лучше всего видно на примере Северо-Западной пограничной провинции — своего рода песчаной квинтэссенции. Здесь тяжело придерживаться своих убеждений.

— В вас странно уживаются молодое и старое, Редди, — сказала Байсеза.

— Правда? Спасибо. Думаю, для вас вся эта работа ногами кажется чем-то примитивным, ведь у вас есть летающие машины и умные ящики, эти великолепные образцы военной мысли грядущего!

— Вовсе нет, — ответила Байсеза. — Не забывайте, что я солдат, и мне часто приходилось принимать участие в подобных маршах. Независимо от технологий армия всегда будет основываться на дисциплине и внимательности. В любом случае, для своего времени армия Британской империи была… простите, является самой продвинутой в вопросах технического обеспечения. При помощи телеграфа вы можете передать сообщение из Индии в Лондон всего в течение нескольких часов, у вас самые лучшие корабли в мире, а идея с железной дорогой дала возможность быстрого передвижения внутри страны. Вы владеете тем, что в наше время назвали бы способностью быстро адаптироваться к новым условиям.

Он кивнул.

— Способностью, которая позволила жителям маленького острова создать и управлять мировой империей, мадам.

В дороге Редди оказался интересным собеседником, пусть и не всегда желательным. Он явно не был солдатом. Страдая ипохондрией, он постоянно жаловался на боль в ногах, в глазах, в голове, в спине и в прочих местах, которые были у него «убогими». Но он не отчаивался. Во время привала Редди садился в тень какого-нибудь валуна или дерева и делал в своем потрепанном блокноте какие-то заметки или наброски стихов. Когда он сочинял стихи, то напевал тихую мелодию, которая служила размером новому стихотворению. Писал он неаккуратно, часто ломая кончик пера или разрывая бумагу из-за своих импульсивных, неуклюжих движений.

Байсеза все еще не могла поверить в то, что это действительно Киплинг. Редди, в свою очередь, постоянно пытался выудить у нее что-нибудь о своем будущем.

— Мы уже об этом говорили, — в очередной раз повторила она. — Я не знаю, имею ли на это право. Вижу, вы все еще не понимаете, как странно я себя чувствую в этой ситуации.

— Что вы имеете в виду?

— Здесь и сейчас вы для меня просто Редди, человек из плоти и крови. Но рядом с вами есть еще тень… тень того Киплинга, которым вы станете.

— Бог мой, — пробормотал Редди. — Я как-то об этом не подумал.

— К тому же, — продолжала она, указав рукой на безлюдные земли вокруг, — все изменилось, если не сказать большего. Кто знает, имеет ли к вам отношение все то, что написано в вашей биографии.

— Но если… — не растерялся Редди. — Но если мое потерянное будущее стало фантомом, соблазнительным образом, навеянным унынием, то что такого ужасного может случиться, если я о нем узнаю?

Байсеза покачала головой.

— Редди, а разве не достаточно уже того, что я знала о вашем существовании через полтора столетия?

Редди кивнул, довольно глубокомысленно.

— Вы правы. Не всем выпадает возможность узнать что-то о своем будущем, и я должен быть благодарен любому многорукому божеству, которое мне эту возможность подарило.

— Редди, как ты можешь оставаться таким спокойным? Мне кажется, что ты — самый тщеславный из всех, кого я когда-либо встречал, — подколол друга Джош. — Видите ли, Байсеза, он был убежден, что рожден для величия, задолго до того, как вы ворвались в нашу жизнь. Теперь ему хочется, чтобы вы, свидетель из будущего, лично рассказали ему о его славе. Мне кажется, он считает, что все эти перемещения во времени произошли исключительно ради него!

Но его слова не смогли заставить Редди потерять хладнокровие.

В первый день своей прогулки отряд Бэтсона столкнулся с еще одним странным явлением.

Они наткнулись на срез земли. Оно было похоже на ступеньку, вырезанную из испещренного бута, высотой не более полуметра. Внешняя сторона среза была вертикальной и гладко отшлифованной. Идеальной прямой линией он раскинулся от одного горизонта до другого. Его было легко перепрыгнуть, но солдаты толпились перед ним в нерешительности.

Джош стоял рядом с Байсезой.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил он. — Как по мне, так это похоже на шов, которым кто-то сшил два кусочка мира вместе.

— Думаю, что это именно так, Джош, — ответила Байсеза. Она присела на корточки и потрогала вертикальную каменную поверхность. — Здесь тектонически активная область — Индия сталкивается с Азией. Если взять два куска земли, отделяемых друг от друга разницей во времени в тысячу лет или больше, то произойдет сдвиг на уровне…

— Я почти ничего не понял из того, что вы сейчас сказали, — признался Джош.

Она поднялась и стряхнула грязь со своих штанов. Затем осторожно протянула руку, пока ее пальцы не вышли за пределы среза, после чего отдернула руку от воображаемой границы…

— И чего ты ожидала, Байсеза, — силового поля? — пробормотала она себе под нос.

Не зная, что может находиться по другую сторону странного барьера, либо будущее, либо прошлое, она без колебаний запрыгнула на ступень и сделала несколько шагов.

Джош с остальными поспешили за ней, и их путешествие продолжилось.

На следующем привале Байсеза осмотрела рубец на щеке у Редди, который тот называл своей «лахорской язвой». По его мнению, причиной ее появления стал укус муравья. Она не поддавалась лечению даже тогда, когда его доктор прописал ему кокаин. Байсеза имела лишь ограниченные познания в полевой медицине, но ей казалось, что «язва» похожа на лейшманию, недуг, вызываемый паразитом, которого заносит в организм укус москита. Она стала обрабатывать ее препаратами из своей аптечки, и вскоре «язва» начала исчезать. Позже Редди скажет, что этот ничем не примечательный случай убедил его в том, что Байсеза действительно из будущего, гораздо сильнее, чем что-либо еще, даже ее эффектное появление в падающем вертолете.

Примерно в четыре часа Бэтсон приказал разбить лагерь.

Под защитой холма солдаты стали готовиться к наступлению темноты. Они сложили свои винтовки, скинули с плеч походные ранцы, сняли ботинки и переобулись в чеплиз — сандалии, которые несли в своих вещевых мешках. Раздали лопатки, и все, включая Джоша, Байсезу и Редди, стали возводить по периметру лагеря невысокую стену из валявшегося кругом бута и выкапывать ямы, в которых должны были спать. Все это должно было защитить их от коварного нападения пуштунов, хотя за весь день они ни одного из них не встретили. После долгого дня, проведенного на ногах, работать было тяжело, но примерно через час они справились. Байсеза вызвалась «постоять на часах», что, как понял Джош, должно было означать «нести караульную службу». Бэтсон вежливо ей в этом отказал.

Настало время ужина: рис и вареное мясо, ничего больше, но и они оказались очень аппетитными после целого дня в пути. Джош всегда старался сесть рядом с Байсезой, поэтому заметил, как она добавляет маленькие таблетки в еду и воду. По ее словам, они должны были уберечь ее от разного рода микробов, которые могут находиться в воде или еде. Конечно, со временем она израсходует весь свой запас этого чуда из двадцать первого века, но она надеялась, что к тому времени, возможно, ее организму удастся приспособиться к непривычным условиям, в которые она попала.

Свернувшись калачиком, она лежала в яме, накрывшись своим легким пончо и подложив под голову свой разгрузочный жилет. Она достала и положила перед собой маленький голубой аппарат, который она называла «телефон».

Почему-то никто сильно не удивился тому, что маленькая игрушка с ней заговорила:

— Байсеза, мне включить музыку?

— Да. Что-нибудь, чтобы отвлечься.

В тот же миг из машинки полилась громкая и вибрирующая музыка.

Солдаты уставились на нее, и Бэтсон громким голосом приказал:

— Ради бога, выключите это!

Байсеза выполнила приказ, но музыку не выключила, а просто приглушила.

Редди театрально закрыл руками уши.

— Святые угодники! — воскликнул он. — Что это за дикие звуки?

— Да ладно вам, Редди, — усмехнулась Байсеза. — Это всего лишь классический гангста-рэп в исполнении оркестра. Этой музыке уже сто лет — ее еще моя бабушка слушала.

Редди хмыкнул, как пятидесятилетний.

— Поверить не могу в то, что европейцы когда-нибудь опустятся до подобного.

Затем он демонстративно забрал свое одеяло и ушел в самый дальний угол маленького лагеря.

Джош остался с Байсезой.

— Знаете, а вы ему нравитесь.

— Нравлюсь Редди?

— Такое раньше уже бывало. Его влечет к сильным женщинам, которые старше его. Все на это указывает. Возможно, что вы станете одной из его муз, как он их называет. И вполне вероятно, что даже если его судьба теперь покрыта туманом, эти невероятные приключения послужат вдохновением для столь творческой личности, как он.

— Кажется, в своей прошлой истории он действительно напишет несколько футуристических новелл.

— Получается, что, потеряв что-то, мы можем получить нечто большее…

Она играла со своим телефоном, слушая свою странную музыку, с таким трогательным выражением лица, что он принял его за ностальгию, но ностальгию по будущему. Джош решил проверить свою догадку.

— А вашей дочери нравится такая музыка?

— Нравилась, когда она была маленькой, — ответила Байсеза. — Было время, когда мы с ней под нее и танцевали. Но теперь она слишком взрослая для такого, как не крути, а восемь лет все-таки. Сейчас ей по нраву новые звезды синтезаторной музыки — полностью созданные компьютером… ой, я имею в виду машинами. Маленькие девочки любят, когда их идолы безопасны, понимаете, а что может быть безопаснее, чем цифровая модель.

Джош мало что понял, но был очарован неожиданно подвернувшейся возможностью узнать о культуре, которую едва ли мог себе представить.

— Наверное, там, на другой стороне, есть еще кто-то, кого вам не хватает? — спросил он осторожно.

Она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде он неожиданно увидел печаль. К своему огорчению, Джош понял, что женщина прекрасно понимает, что он хочет узнать.

— У меня никого нет, Джош. Отец Майры умер, и никого другого у меня не появилось. — Она подложила под голову руки. — Знаете, за исключением Майры, я скучаю не по людям, а по окружающей обстановке. Этот маленький телефон должен связывать меня с миром, с целой планетой, где повсюду реклама, новости, музыка, яркие цвета. Двадцать четыре часа в сутки. Это просто нескончаемый поток информации.

— Наверное, в вашем мире довольно шумно.

— Наверное, да. Но я к этому привыкла.

— Но и наше время не лишено радостей. Вдохните… Чувствуете? В воздухе уже слышен… А запах костра — скоро вы научитесь различать одно дерево от другого по тому, как пахнет дым от него…

— Есть еще что-то, — заметила она. — Мускусный запах. Как в зоопарке. И здесь можно встретить животных, которых здесь не должно быть даже в ваше время.

Неожиданно он потянулся и взял ее за руку.

— Мы здесь в безопасности, — сказал он.

Она ничего не ответила, но руку не отняла, и через какое-то время он сам отпустил ее неуверенно.

— Я — городской парень, — признался он. — Родился в Бостоне. Поэтому все это — вся эта близость к природе — для меня тоже в новинку.

— Как вы здесь оказались?

— Сам не знаю. Я всегда был любопытным. Ну, знаете, мне всегда хотелось увидеть, что прячется за углом или находится в следующем квартале. Я все время добровольно брался то за одно безумное задание, то за другое, пока не очутился здесь, на краю света.

— О, вас забросило куда дальше, чем на край света, Джош. Но я уверена, что такой человек, как вы, больше всего подходит для нашего странного приключения.

Она смотрела на него с легкой насмешкой в глазах — возможно, она просто с ним играла.

— Вы не похожи на солдат, с которыми я знаком, — упорно продолжал он свое интервью.

Она зевнула.

— У моих родителей была большая экоферма в Чешире. Я была единственным ребенком в семье. В один прекрасный день ферма должна была перейти ко мне, чтобы я продолжила и развивала семейное дело. Я любила то место. Но когда мне было шестнадцать, отец продал ферму. Полагаю, он всегда думал, что я просто шутила, когда говорила, что хочу ею управлять.

— Но вы не шутили.

— Да. Я даже решила поступать в сельскохозяйственный колледж. После этого я отдалилась от родителей, а может, это случилось давно. Мне хотелось бежать, и я поехала в Лондон. А потом, как только достигла необходимого возраста, пошла в армию. Конечно же, я тогда не понимала, что это такое: физическая подготовка, муштра, оружие, полевая жизнь, — но привыкла.

— Не могу представить, как вы кого-то убиваете, — сказал Джош. — Но ведь именно это и делают солдаты.

— Не в мое время, — сказала она. — По крайней мере, не в британской армии. Поддержание мира — вот для чего нас направляют во все уголки мира. Конечно, иногда мы вынуждены убивать — даже развязывать войны ради мира, — но это уже совсем другое.

Джош перевернулся на спину и стал вглядываться в звезды.

— Мне странно слышать, как вы рассказываете о семье, отсутствии связи, несбывшихся мечтах, — сказал он. — Лично я склонен думать, что через сто пятьдесят лет люди станут слишком мудры для этого — слишком развиты, как сказал бы профессор Дарвин!

— О, не думаю, что мы очень развились за это время, Джош. Но в некоторых вещах мы действительно стали разбираться лучше. Например, в религии. Вот Абдикадир и Кейси. Праведный мусульманин и христианин-деревенщина. Можно подумать, что они никогда не смогут ужиться вместе. Но они приверженцы экуменизма.

— Слово взято из греческого.

— Да. За эти несколько десятилетий мы в упор приблизились к конфликту мирового масштаба между христианством и исламом. Если присмотреться получше, то понимаешь, что это — абсурд. У обеих религий есть глубокие общие корни, и обе они взывают к миру. Но все попытки верховных чинов обоих религиозных течений найти пути к примирению оказались тщетны. Экуменизм — массовое движение, цель которого — достичь того, чего не смогли сделать на высшем религиозном уровне. Позиции его представителей настолько сдержанны, что порой они кажутся подпольной организацией, но она существует и пытается достичь своих идеалов.

Их беседа вдруг помогла ему осознать, насколько далеким от него было ее время и насколько непостижимым.

— А в ваше время в сердцах людей все еще есть место Богу или уже нет, как предсказывают некоторые философы моего времени? — спросил он опять осторожно.

Несколько секунд она колебалась.

— Есть, Джош. Но мы научились понимать самих себя гораздо лучше. Мы знаем, зачем нам нужны боги. В мое время находятся и такие, кто считает все религии психопатологией. В доказательство этого они часто приводят в пример тех, кто готов подвергать пыткам и лишать жизни своих единоверцев лишь из-за небольших различий в неясной идеологии. Но есть и другие, которые утверждают, несмотря на все свои недостатки, что религии являются попыткой обратить наше внимание на основные вопросы бытия. Даже если они ничего не говорят нам о Боге, то точно помогают разобраться в том, что значит быть человеком. Экуменисты надеются на то, что объединение религий приведет к обогащению нашего внутреннего мира, а не к его обеднению. Это будет похоже на возможность рассматривать драгоценный камень под разными углами. Вполне вероятно, что их несмелые шаги — наша единственная надежда на истинное просвещение в будущем.

— Звучит как утопия. И у них получается?

— Так же, как и у нас с поддержанием мира, — понемногу. Если мы и создаем утопию, то делаем это в неведении. Но мы стараемся, кажется.

— Какая прекрасная перспектива, — вздохнул Джош. — Должно быть, будущее — удивительное место, — он повернулся к ней. — Как же все это странно. Как захватывающе… быть здесь с вами… быть потерявшимися во времени, вместе!

Байсеза протянула руку и приложила свой указательный палец к его губам.

— Спокойной ночи, Джош.

Она перевернулась на другой бок, натянула на себя свое пончо и свернулась клубком.

Он лег на спину и стал прислушиваться к своему бешено прыгающему сердцу.

На следующий день земля под их ногами неуклонно пошла на подъем, становясь все более неровной и безжизненной. Чистый воздух стал разреженным и, хотя солнце светило ярко, более холодным, а когда с севера налетал ветер, то и жутко холодным. Стало ясно, что никакой угрозы нападения со стороны пуштунов или кого-либо еще не ожидается, и Бэтсон перестал высылать вперед дозоры, отчего их продвижение ускорилось.

Летный костюм Байсезы, который был рассчитан на любые погодные условия, довольно хорошо защищал ее от холода, но остальным приходилось нелегко. С каждым порывом безжалостного ветра солдаты все сильнее кутались в свои одеяла и сетовали на то, что следовало бы прихватить зимние шинели. Редди и Джош полностью погрузились в свои мысли и казались подавленными, как если бы ветер понемногу вытягивал из них последние силы. Такого никто не ожидал: даже бывалые солдаты, которые давно служили в Джамруде, не могли припомнить, чтобы в марте случались такие холода.

Но они упорно продолжали идти. Даже Киплинг почти не жаловался. По его словам, он так замерз, что ему было не до этого.

Четырнадцать из двадцати солдат их отряда были индийцами. За все время их похода у Байсезы сложилось впечатление, что европейцы сторонятся сипаев. Да и амуниция и оружие у тех были похуже.

— Когда-то соотношение британских солдат к индийским было один к десяти, — рассказывал ей Редди. — Но восстание все изменило. Теперь на каждого европейца приходится три индийца. Лучшее вооружение, в том числе и артиллерия, находятся в руках британских солдат, а индийцев вполне можно использовать в качестве погонщиков мулов. Никто не будет готовить против себя армию потенциальных бунтовщиков. Здравый смысл, понимаете ли. Не забывайте, что Индийская гражданская служба держит лишь около тысячи человек — всех этих храбрых людей с равнин! — чтобы управлять страной с населением в четыре сотни миллионов. Только благодаря армии такая авантюра возможна.

— Именно поэтому, — сказала Байсеза, — вам и необходимо самим взрастить будущую элиту Индии. Здесь же не Америка или Австралия. Британские колонисты или их потомки никогда не превзойдут по численности коренное население этой страны.

В ответ Редди лишь покачал головой.

— Со всем уважением к вам, конечно, но вы говорите о том, чтобы увеличить толпу бабу. Такие разговоры могут казаться разумными в Лондоне, но не здесь. Вы, должно быть, слышали о Лакхнау, в котором почти всех белых вырезали подчистую! Вот на какой пороховой бочке мы сидим. Можно оставлять себе лучшие винтовки, но, вбивая в голову бабу идеи свободы и независимости, вы тем самым даете ему самое мощное оружие — оружие, для которого он пока не созрел.

Такая небрежная забота действовала Байсезе на нервы. Но она понимала, что Редди действительно был представителем своего класса, пусть даже и более ярко выраженным, чем многие. Она успокаивала себя мыслью, что Редди был абсолютно не прав в своем видении будущего, даже того, которое наступит при его жизни. Сражениям казаков против индийской конницы в Средней Азии, которых так давно боялись в Лондоне, не суждено случиться. На самом деле Россия и Британия окажутся союзниками перед лицом нового общего врага в лице кайзера. Британскую империю всегда интересовали лишь расширение своих границ и обогащение, но ее наследие, оставленное в этом регионе, не всегда носило негативный характер. После нее в Индии сохранился отлаженный государственный аппарат, и вплоть до времени Байсезы эта страна была второй по величине демократией в мире, уступая лишь Европе. Но происшедшее с благими намерениями разделение, когда британцы ушли из Индии, почти сразу привело к трениям и напряженности, которые окончились ужасным разрушением Лахора.

Она не переставала себе напоминать, что такой была прежняя история. Уже спустя несколько дней после того, как она здесь очутилась, Байсезе показалось, что она заметила перемену в поведении сипаев. Теперь они были менее почтительны с белыми, как если бы им стали известны некоторые события в будущем, а именно, что бабу, такие как Ганди, да и как Байсеза, рано или поздно победят. Даже если время каким-то образом вернется в свое прежнее русло, она сомневалась, что этот кусочек истории, который она осквернила своим присутствием, останется таким же, каким был до ее появления.

Вскоре они зашагали между большими холмами, и когда северный ветер врывался в окруженные кручами долины и теснины, идти было еще сложнее. И это были только предгорья!

Наконец они выбрались из последней усеянной холмами долины, и перед их глазами предстали горы. Их вершины были покрыты яркими серо-белыми ледниками, которые срывались вниз и сползали по склонам. Даже находясь за несколько километров, Байсеза слышала рокот и хруст ледяных рек, когда те пробивали себе дорогу по изрезанным трещинами горным бокам.

Потрясенные увиденным, люди остановились.

— Боже всемогущий, — воскликнул Редди. — Сипаи говорят, что в прошлый раз здесь этого не было.

Байсеза достала свои очки ночного видения и переключила их в режим бинокля. Она внимательно осмотрела подножия гор. За их остроконечными вершинами повсюду расползался лед. Отсюда начинался ледниковый покров.

— Думаю, перед нами кусочек ледникового периода.

Дрожа всем телом, Редди обхватил себя руками, надеясь согреться.

— Ледниковый период… Да… Я уже слышал эту фразу. Об этом упоминал профессор Агассис, кажется… весьма спорная идея… Спорная и не больше!

— Еще один скачок времени? — поинтересовался Джош.

— Посмотрите туда, — она показала на подошву гор.

В том месте ледники резко останавливались, образуя барьер. Но вверху они продолжали медленно и неумолимо сползать, и было видно, как в барьере появлялись трещины и от него откалывались куски, как от огромных оказавшихся на берегу айсбергов. Лед сиял ярко-голубым светом. У основания барьера он уже таял, и неторопливые потоки воды стекали вниз.

— Наверное, там пролегла еще одна граница. Как та ступень, что мы обнаружили на равнине.

— Да, вижу, — сказал Джош, затаив дыхание. — Еще одна граница между мирами, ты как считаешь, Редди?

Но бедняга Редди, страдающий близорукостью, мало что мог видеть сквозь свои обледеневшие очки.

— Возвращаемся, — сказал Бэтсон, стуча зубами. — Мы увидели то, что хотели увидеть, и дальше идти не можем.

Все были с этим согласны.

Тут в кармане у Байсезы пикнула рация. Она достала из кармана гарнитуру и всунула наушники в ухо. Это было сообщение от Кейси, присланное на короткой волне. Одна из разведывательных команд капитана Гроува обнаружила в долине Инда нечто, похожее на армию, многочисленную армию. Также на свою самодельную радиостанцию он получил сигнал. Сигнал из космоса. Ее сердце забилось быстрее.

Перед тем как развернуться и уйти, Байсеза в последний раз пробежала глазами по основанию ледника и подумала, что не было ничего удивительного в том, что творилось с погодой. Этого огромного куска льда не должно было быть здесь. Холодный ветер, пришедший из этих мест, отрицательно отразился на погоде на много километров вокруг, а когда лед растает, местные реки выйдут из берегов и начнутся наводнения. Конечно, это случится при условии, что ничего не изменится и больше не будет временных аномалий…

Тут Байсеза краем глаза уловила движение. Она навела туда бинокль и увеличила дальность. Две, три, четыре фигуры двигались в холодных голубых тенях ледника. Они шли на двух ногах и были одеты во что-то темное и тяжелое — в шкуры, возможно. В руках у них были палки или копья. Существа были низкорослые, широкие, с массивными округлыми плечами и огромными мускулами. Байсезе они показались накачанными игроками в американский футбол. Кейси кусал бы локти. Над ними она заметила крохотные вспышки, расположенные на регулярном расстоянии друг от друга. Цепочках серебряных сфер, таких же, как Глаз.

Один из них остановился и посмотрел в ее направлении. Мог ли он заметить отблеск от очков? Байсеза нажала на кнопку и увеличила дальность на максимум. Изображение получилось расплывчатым, но он смогла разглядеть лицо. Оно было широким, с почти невыраженным подбородком, массивными скулами, лбом, который под острым углом скатывался от копны черных волос в густые брови, и мощным носом, из которого равномерно вырывался белый пар, как из какого-то невидимого котла. Это был не человек, вернее, не совсем человек. Байсеза была потрясена, когда что-то внутри нее признало далекого предка. Изображение окончательно расплылось в белом и голубом цветах и исчезло.

 

13. Огни в небе

Шли дни, а хлопот у населения Джамруда меньше не становилось. Редко случалось так, чтобы небо не затягивали тучи. На крепость обрушились непонятно откуда появившиеся ураганные ливни, иногда с градом. Сипаи не могли припомнить, чтобы что-нибудь подобное творилось с погодой в тех местах прежде.

У офицеров крепости хватало забот и помимо плохой погоды. Их все больше беспокоили донесения разведки о загадочной армии, возникшей на юго-западе, и они постоянно ломали голову над тем, как бы раздобыть более конкретные сведения о ней.

Но несмотря на все трудности, они узнавали гораздо больше о новом мире, в который их забросило время, потому что экипаж «Союза», продолжающий одиноко петлять над планетой, передавал изображения и другую информацию в самодельный центр связи Кейси. Отик использовал все оборудование вертолета, которое уцелело после падения, чтобы хранить, обрабатывать и выводить на экран получаемые из космоса данные.

Размытые из-за погодных явлений изображения преобразованного мира озадачивали всех, кто их видел, но каждого по-своему. Байсеза вдруг подумала, что для Кейси и Абдикадира они, пусть и такие угнетающие, были греющим душу напоминанием о доме, когда им стоило лишь захотеть, и подобные картинки в тот же миг у них появились бы. Но в ближайшее время «Союз» упадет на землю, и их единственный глаз в небе навеки закроется.

Что же касается людей из девятнадцатого века — Редди, Джоша, капитана Гроува и его офицеров, — то первое время они были глубоко ошеломлены просто видом мониторов с жидкокристаллическими экранами и прочего оборудования: в то время как Кейси и Абдикадир отдыхали душой в знакомой им обстановке, британцев лишила душевного спокойствия новизна. Когда же они привыкли к технологиям, то испытали потрясение, вызванное чудом лицезреть планету из космоса. Несмотря на то что «Союз» находился всего лишь в нескольких сотнях километров от ее поверхности, вид изогнутого горизонта, скоплений облаков, плывущих по воздуху, или таких знакомых и узнаваемых очертаний, как похожий на слезу силуэт Индии или изрезанные береговые линии Британии, приводил их в невероятный восторг.

— Я и представить себе не мог, что столь божественная перспектива возможна, — сказал Редди. — Ох, можно знать, насколько огромен мир, в круглых, жирных цифрах. — Большим пальцем он почесал себе живот. — Но лишь здесь я впервые почувствовал это. Как же ничтожны и хрупки творенья рук людских — какие же жалкие его желания и устремления. Как же все-таки подобны мы муравьям!

Но вскоре эта толпа из девятнадцатого века сумела выйти из-под власти эмоций и научилась понимать то, что видела на экране. Даже такой закоренелый вояка, как капитан Гроув, удивил Байсезу гибкостью своего ума. Понадобилась всего пара дней после того, как они получили первые данные с «Союза», чтобы громко перешептывающиеся между собой, проникнутые благоговением люди, столпившиеся вокруг монитора Кейси, начали мыслить более трезво. Ведь не имело значения, насколько невероятными казались эти изображения и технологии, в которых они появлялись, когда мир, который предстал перед их глазами, оказался намного более отрезвляющим.

Байсеза копировала всю информацию из космоса в единственное надежное портативное электронное устройство, которое у них было, — в свой телефон. Она понимала, что этим данным нет цены. Еще долгое время только из них они смогут узнать, что находится на другой стороне горизонта. Кроме того, лейтенант Датт была согласна с космонавтом Колей в том, что записи о том, как они появились в этом мире, необходимы. В противном случае рано или поздно люди об этом забудут и станут думать, что так всегда все и было.

Оказалось, что и телефон нашел себе занятие.

— Покажи мне звезды, — попросил он своим тоненьким тихим голоском.

Вот так, каждый вечер, она клала его на подходящий по форме камень, на котором он напоминал терпеливое насекомое, устремившее взгляд своего глаза-камеры в небо. Байсеза заворачивала его в маленький клочок непромокаемой парусины, на случай дождя. Наблюдение за небом могло продолжаться часами, пока гонимые ветром тучи не расходились, и у телефона появлялась возможность взглянуть на ключевой для его исследований отрезок.

Как-то раз, когда Байсеза сидела с телефоном под звездным небом, Абдикадир, Джош и Редди вышли из крепости, чтобы присоединиться к ней. Перед собой пуштун нес поднос с напитками: свежим лимонадом и сиропом.

Редди понял суть замысла телефона довольно быстро. Путем составления карты расположения звезд с последующим ее сравнением с астрономическими картами, которые хранились у него в базе данных, телефон вполне мог определить время, в котором они очутились.

— Подобно астрономам при дворе правителей Вавилона, — сказал Редди.

Джош сел рядом с Байсезой, и его глаза казались огромными в сгущающихся сумерках. Красавцем его назвать было нельзя: у него были мелкие черты лица, сильно оттопыренные уши, неширокий подбородок, а щеки его поднимались вверх всякий раз, когда он улыбался. Но зато губы его были полными и почему-то казались ей чувственными. Самой себе она созналась, что в такого можно было влюбиться. И пусть, думая так, у нее появлялось неясное чувство вины, словно этим она каким-то образом предавала Майру, Байсеза осознавала, что его явная симпатия к ней вызывает внутри нее приятное волнение.

— Думаете, даже звезды были сорваны со своего места в небе? — спросил журналист.

— Не знаю, Джош, — ответила она. — Возможно, что сейчас над нами мое небо, а возможно — и ваше. Может быть, что оно и не ваше, и не наше. Я хочу это узнать.

— Несомненно, что в двадцать первом веке у людей появилось более глубокое понимание природы космоса, а также времени и пространства, чем у нас, несчастных, — вмешался в их разговор Редди.

— Да, — подхватил его мысль Джош. — Мы можем и не знать, почему все это произошло, но, Байсеза, я уверен, что вы, так далеко продвинувшись в науке, могли бы попытаться объяснить, как мир встал с ног на голову…

— Вполне может быть, — присоединился к ним Абдикадир. — Но беседовать с вами о пространстве-времени было бы немного затруднительно, ведь даже через двадцать лет само название «специальная теория относительности» вам бы мало о чем сказало.

Его слова привели Редди в недоумение.

— Специальная… как там дальше? — переспросил он.

— Начните с погони за лучом света, — сухо посоветовал телефон. — Если этого было достаточно для Эйнштейна…

— Ну хорошо, — сказала Байсеза. — Джош, подумай вот о чем. Когда я смотрю на тебя, то не вижу тебя таким, каким ты есть сейчас. Я вижу тебя таким, каким ты был немного в прошлом, доли секунды назад. Именно столько времени требуется свету звезд, чтобы отразиться от твоего лица и достичь моих глаз.

— Пока что понятно, — ответил Джош.

— Предположим, — продолжала она, — что я начну догонять свет, отраженный от твоего лица, двигаясь при этом все быстрее и быстрее. Что тогда бы я увидела?

Джош нахмурился.

— Это будет похоже на то, как два скорых поезда догоняют друг друга. Оба они несутся с большой скоростью, но тому, кто в тот момент в одном из них едет, кажется, что другой движется медленнее, — он улыбнулся. — Ты бы увидела, что мои щеки и рот двигаются, как ледник, когда я улыбнулся бы, чтобы приветствовать тебя.

— Хорошо, — похвалила его Байсеза. — Ты понял суть. Теперь вернемся к Эйнштейну. Он был физиком двадцатого века, и притом очень важным. Эйнштейн научил нас, что это не просто оптический эффект. Я не просто вижу, что твое лицо двигается медленнее, Джош. Свет является главным элементом, который лежит в основе того, как мы измеряем время. Поэтому чем быстрее я двигаюсь, тем медленнее я вижу, как время проходит мимо тебя.

— Но почему? — спросил Редди.

Абдикадир добродушно усмехнулся.

— Со времен Эйнштейна на этот вопрос не могут ответить вот уже пять поколений учителей физики в школах, Редди. Просто так устроена Вселенная.

— Как это замечательно, — улыбнулся Джош. — Должно быть, свет всегда остается молодым, никогда не стареет. Тогда, возможно, это правда, что ангелы Господни — существа, сотворенные из самого света.

Редди покачал головой.

— Ангелы или нет, — сказал он, — только все это чертовски сомнительно. И как это касается нашего теперешнего положения?

Байсеза ответила:

— Во Вселенной, в которой время само подстраивается под тебя в зависимости от того, как быстро ты движешься, понятие одновременности довольно сложно. То, что одновременно для Джоша и Редди, может не быть одновременным для меня. Все зависит от того, как мы двигается, как свет проходит между нами.

Джош кивнул, но было видно, что он был неуверен в том, что понял все правильно.

— И это не просто эффект времени? — спросил он.

— Не времени, а физики, — поправила его Байсеза.

— Кажется, теперь понятно, — сказал Джош. — И если такое может случиться, то, вероятно, можно взять два события, которые происходят не одновременно, скажем, момент из моей жизни в 1885 и момент из жизни Байсезы в 2037, и приблизить их так, что мы даже можем…

— Поцеловаться? — подколол его Редди с торжеством в голосе.

У бедняги Джоша лицо полыхнуло румянцем.

— Но все это видится с точки зрения того или иного человека, — сказал Редди. — А с точки зрения кого такого могущественного следует рассматривать наш новый мир? С точки зрения Бога или Глаза Времени?

— Не знаю, — призналась Байсеза.

— Нам нужно узнать больше, — решительно ответил Джош. — Если мы намерены когда-нибудь вернуть все на свои места…

— О да! — рассмеялся Редди наигранным смехом. — Вот оно. Вернуть все на свои места!

— В двадцать первом веке мы привыкли к тому, что наши моря, реки и воздух постоянно загрязняются, — сказал Абдикадир. — Теперь течение времени больше не является тем спокойным, непоколебимым потоком, каким было раньше. Теперь оно безудержно и полно водоворотов, — он пожал плечами. — Думаю, нам просто нужно к этому привыкнуть.

— А может, все гораздо проще? — сказал Редди жестким голосом. — Возможно, что своими шумными грохочущими машинами вы пошатнули сам свод вечности. Своим шумом и взрывами те ужасные войны, которые вы ведете в своем времени, необратимо расшатали стены этого свода.

Джош переводил глаза с одного на другого.

— Вот вы говорите, что все происходящее может носить неприродный характер, — сказал он, — то есть быть неестественным. Но ведь возможно и такое, что и некие высшие существа не имеют к этому никакого отношения. Может быть, в этом виноваты мы сами?

— Может быть, — ответила Байсеза. — А может и не быть. Наша наука не так далеко продвинулась, как ты это себе представляешь, Джош. Мы действительно не знаем.

— Как звали того человека? — Редди все никак не оставляла в покое теория относительности. — Эйнштейн, вы сказали? Имя вроде немецкое.

— Он был немецким евреем, — сказал Абдикадир. — В ваше время он был… э-э-э… шестилетним мюнхенским школьником.

— Сами пространство и время могут быть искривлены, — ворчал Редди. — Как тогда мнение Эйнштейна могло бы помочь миру справиться с изменениями и не распасться на куски… И теперь вы говорите, что он был евреем, да еще и немцем… Это настолько невероятно, что хочется смеяться.

Тут все услышали тихий голосок телефону:

— Байсеза, есть еще кое-что…

— Что?

— Тау Кита.

— Что это? А, наверное, звезда?

— Звезда, похожая на Солнце. Расположена примерно в двенадцати световых годах от Земли. Я видел, как она стала новой. Она была тусклой, и к тому времени, как я ее заметил, ее свет уже угасал, уже прошел свой пик. Это длилось несколько дней. Но теперь…

Абдикадир погладил свою бороду.

— И что с того? — спросил он.

— Но такого не может быть, — ответил телефон.

— Как так?

— Новые звезды — двойные системы. Для того что они появлялись, обязательно должна присутствовать звезда-компаньон, которая отдает свой инертный материал звезде, которая со временем взрывается.

— А у Тау Кита звезды-компаньона нет, — сказала Байсеза. — Тогда как же она стала новой?

— Загляни в мои записи, если не веришь, — обиделся телефон.

Женщина недоверчиво посмотрела в небо.

— В свете всего происходящего здесь, проблемы со звездой кажутся мне маловажным и абстрактным вопросом. Может быть, было бы лучше, если бы мы вернулись к насущным делам. Этот телефон вот уже несколько дней, как стал преемником вавилонских астрономов. Скоро ли он собирается поведать нам о своих чудесных открытиях?

— Это уж как он решит. Он всегда себе на уме.

Редди засмеялся и обратился к телефону:

— Уважаемый сэр Прибамбас! Поведайте мне о результатах вашей работы. Да как можно подробнее, и не важно, что она еще не закончена. Я приказываю тебе!

— Байсеза? — сказал телефон.

Лейтенант Датт установила на нем некоторые ограничения, чтобы он ненароком не сболтнул британцам чего-нибудь лишнего. Но теперь она лишь пожала плечами.

— Все в порядке, телефон.

— Тринадцатый век, — ответил телефон шепотом.

Редди наклонился к нему ближе.

— Какой? — переспросил он.

— Невозможно сказать точно. Изменения в положении звезд незначительны. Мои камеры разработаны для работы при дневном освещении, и мне пришлось долго обрабатывать полученные изображения — эти тучи мне, как заноза в… В тот период случилось несколько лунных затмений. Быть может, если бы мне удалось обнаружить одно из них, то я бы мог определить даже точную дату.

— Тринадцатый век, вот как, — повторил Редди и в свою очередь посмотрел на небо, на котором местами были видны облака. — Шесть столетий от дома!

— Для нас — восемь, — добавила Байсеза угрюмо. — И что это должно означать? Небо может быть и тринадцатого века, но мир, в который нас забросило, явно не Земля в период Средневековья. Например, Джамруд к этому времени не относится.

— А может быть, тринадцатый век — это основание. Как подкладка, на которую крепятся остальные фрагменты времени, и в итоге у нас получится хронологическое лоскутное одеяло.

— Извините за плохие вести, — пискнул телефон.

Байсеза пожала плечами.

— Думаю, они скорее трудные для понимания, чем плохие.

Редди прислонился спиной к камню и завел руки за голову.

В толстых стеклах его очков отражались облака.

— Тринадцатый век, — повторил он с тоской в голосе. — Каким же удивительным оказалось это путешествие. Я думал, что командировка в Северо-Западную пограничную провинцию уже сама по себе является захватывающим путешествием. Но чтобы очутиться в Средневековье! Однако вынужден признать, что не чувство изумления я испытываю в данный момент. И даже не страха, если учесть, что мы потерялись.

— Что же тогда? — поинтересовался Джош и отпил немного лимонада.

— Когда мне было пять лет, мои родители отправили меня на учебу в частный пансион в графстве Хэмпшир. Это было обычным делом, потому что если родители — колонисты, то они всегда хотят, чтобы их дети заняли достойное место на родине. Но в пять лет я ничего этого не понимал и возненавидел то место, как только переступил его порог. Лорн Лодж — Дом отчаяния! Признаюсь, меня регулярно наказывали за то, что я просто был самим собой. Мы с сестрой находили утешение в том, что играли в Робинзона Крузо. Вот уж не думал, что когда-нибудь я им стану на самом деле! Интересно, где сейчас бедняжка Трикс… Но теперь я понимаю, что то, что доставляло мне тогда наибольшую боль, было чувство, что меня бросили — как позже я сам себе это объяснял, — предали мои собственные родители, отправив в унылое место, в котором господствовали боль и страдания.

— И здесь ты себя чувствуешь так же? — предположил Джош.

— Когда-то меня бросили родители, — сказал Редди горько. — Теперь же сам Господь Бог отказался от нас.

Какое-то время они сидели молча. Наполненное пусть даже чужими звездами ночное небо казалось невероятно огромным. Байсезе вдруг стало так одиноко, как никогда не было за все время после Слияния, и она вновь затосковала по Майре.

— Редди, твои родители хотели как лучше, не так ли? — мягко сказал Абдикадир. — Просто в тот момент ты не понимал, что тогда чувствовал.

— Ты полагаешь, что тот, кто несет ответственность за все, что случилось с миром, не важно, Бог он или нет, на самом деле хотел как лучше? — спросил Джош.

Абдикадир пожал плечами.

— Мы — люди, а мир изменила сила, которая явно выходит за грань человеческих возможностей. Правильно ли будет ожидать от нас, что мы сможем понять ее мотивы?

— Ну да ладно, — сказал Редди. — Но скажите мне вот что. Найдется ли среди нас хоть один, кто действительно считает, что за всеми этими вмешательствами кроются благие намерения?

Ему не ответил никто.

 

14. Последний виток

Коля вдруг понял, что их корабль начал свой последний виток вокруг Земли, и с грустью подумал, что этот виток может оказаться последним не только для них, но и для всего человечества. Однако необходимые приготовления все равно должны были быть сделаны, и когда они с ними покончили, то стали работать совместно так же сплоченно, как и в тот день, когда их странное путешествие началось.

Первым делом необходимо заполнить жилой отсек барахлом и остатками содержимого посадочного аварийного запаса, которое они уже успели «приговорить». Сейбл перенесла свою случайно найденную любительскую радиостанцию, так как устройство еще могло им пригодиться после посадки.

Пришло время надеть скафандры. Они делали это по очереди в бытовом отсеке. Сначала Коля натянул на себя эластичные штаны, достаточно тугие для того, чтобы не дать содержащимся в организме жидкостям отойти от головы. Тем самым можно было избежать потери сознания после приземления. Штаны имели огромное значение, но при этом были ужасно неудобными. Теперь ему предстояло засунуть себя непосредственно в скафандр. Сначала ему нужно было просунуть ноги в отверстия в районе живота. Внутренний слой скафандра был воздухонепроницаем, а внешний — изготовленный из жестких искусственных волокон — был снабжен карманами, змейками и клапанами. Под действием силы тяжести Коля никогда бы не смог надеть эти доспехи без посторонней помощи. Но здесь он плавал по всему отсеку, пока наконец его ноги не оказались там, где надо, руки — в рукавах, а спина ощутила удобную опору. Криволапов привык к своему скафандру. Тот даже пах, как хозяин, и в случае катастрофы спас бы ему жизнь. Но после долгого времени в невесомости Коля чувствовал себя в нем так, словно его заперли внутри тракторной покрышки.

Одевшись, он направился в спускаемый модуль. Все трое пристегнули ремни. Муса подождал, пока они наденут свои шлемы и перчатки, после чего проверил давление в их скафандрах.

В последний раз «Союз» пролетал над Индией, и в последний раз они были в зоне приема радиосвязи с Джамрудом. Маленький громкоговоритель, который Сейбл прикрепила к своей радиостанции, ожил и заговорил трещащим голосом:

— Отик вызывает «Союз», прием. «Союз», это Отик, прием…

— «Союз» на связи, — ответил Муса. — Как настроение у нашего верного оператора?

— Этот дождь меня просто достал. Но лучше скажите, как дела у вас.

Муса взглянул на свою команду.

— Мы пристегнулись и теперь сидим, как три жука на солнышке. Все системы в порядке, несмотря на то, что мы провели на орбите больше времени, чем планировалось. Мы готовы к посадке.

— А ваш «Союз» — еще крепкий старик, правда?

— Согласен. Жаль будет с ним расставаться.

— Муса, вы же понимаете, что мы не сможем отследить вас, поэтому не будем знать, где вы приземлились.

— Зато мы знаем, где вы, — ответил Муса, — и сами найдем вас, друг мой.

— Да поможет нам Бог и Карл Маркс.

Неожиданно Коля почему-то сильно захотел, чтобы связь с Джамрудом не исчезала. Им всем было известно, что Кейси и его люди — такие же заброшенные в этот незнакомый мир, такие же потерянные и беспомощные, как и они. Но ведь голос Кейси, который пробивался к ним с этой планеты, принадлежал двадцать первому веку, и слышать его для них было все равно, что иметь возможность вновь очутиться дома.

— Я должен кое-что сказать. — Муса приложил руку к своим наушникам. — Кейси, Байсеза, Абдикадир, Сейбл, Коля — все вы. Мы далеко от дома. Нам предстоит совершить путешествие, о причинах которого мы можем лишь догадываться. И мне кажется, что всем абсолютно ясно, что этот новый мир, сшитый из разрозненных лоскутков времени и пространства, — не является нашим. Пусть он и собран из кусочков Земли, но это не наша Земля. Поэтому я считаю, что мы не должны называть эту новую планету Землей, как называли свою. Нужно дать ей новое имя.

— Например? — поинтересовался Кейси.

— Я уже думал над этим. Мир. Давайте назовем ее «Мир».

— Ты хочешь назвать планету в честь давней российской космической станции? — зло подколола его Сейбл.

— Я понимаю, — сказал вдруг Коля. — В русском языке слово «мир» может иметь значение «планета» и значение «мир», то есть время, когда нет войны.

— Нам внизу эта идея нравится, — сказал Кейси.

— Стало быть, Мир, — сказал Муса.

Сейбл пожала плечами.

— Ну вот, планету ты назвал, Муса. И как это нам поможет?

— Знаете, — тихо сказал Коля, — я не перестаю думать о том, где бы мы сейчас были, если бы не оказались именно в том кусочке неба, именно в тот момент.

— Слишком много философской болтовни для такого деревенщины, как я. Я даже от дождя… спастись… моя шея.

Муса и Коля переглянулись.

— Ваш сигнал прерывается, — предупредил Муса.

— Да… похоже на то… мы вас теряем…

— Что ж, до скорой встречи, Кейси…

— …раз уж радушно встретит вас некому. Добро пожаловать в ваш новый дом… добро пожаловать в Мир.

Сигнал с Мира пропал.

 

15. Новый мир

Почти с первыми лучами солнца Байсеза и Абдикадир вышли из крепости и направились к месту падения вертолета. Дождь, начавшийся еще вчера, шел всю ночь и ни на минуту не утихал. От его капель на грязном учебном плацу оставались крохотные кратеры. На пару секунд Абдикадир отогнул полы капюшона своего пончо и подставил лицо дождю, чтобы попробовать воду на вкус.

— Соленая, — сказал он. — Где-то бушуют большие шторма.

Напротив вертолета был сооружен навес. Под его парусиной ютились британцы и Кейси, с ног до головы покрытые грязью так, что можно было подумать, что они сами вылеплены из грязи. А вот на Сесиле де Моргане был, как обычно, его дорогой костюм, который смотрелся на нем все так же элегантно, несмотря на несколько брызг, попавших на ткань. Этот человек не нравился и никогда не понравится Байсезе, но она восхищалась его неповиновением силам природы.

Капитан Гроув попросил Кейси сделать короткий доклад о том, что им удалось узнать о состоянии планеты до этого времени. Поэтому Кейси, опираясь на костыль, начертил куском мела на фюзеляже вертолета контуры мира в проекции Меркатора.

— Ладно, — сказал он оживленно. — Сначала большая картинка.

Дюжина офицеров и гражданских, находившихся под ненадежной защитой пристройки, столпились вокруг него, чтобы увидеть, как изображения изменившегося мира мерцают на фюзеляже.

Форма континентов оставалась практически прежней. Но на территории внутри береговых линий, словно лобзиком, были вырезаны неравномерные куски коричнево-зеленого и серо-белого цвета, благодаря чему можно было видеть, как фрагменты различных эпох распределились по планете. Слияние перенесло в Мир немного людей. Ночная сторона планеты была почти полностью погружена во тьму, которую прорывала горстка широко разбросанных смелых и дерзких костров, разведенных людьми. Погода тоже не радовала. В океанах вскипали мощные шторма, которые устремлялись к полюсам или в сердца материков, и грозы освещали континенты ветвистыми фиолетово-серыми молниями.

Кейси листал карту Мира.

— Мы с друзьями полагаем, что сейчас перед нашими глазами материки, которые были заменены своими копиями, сделанными из кусочков, взятых из более ранних периодов развития этих континентов. Насколько мы можем судить, принимая во внимание то, что «Союз» не был оснащен подходящим оборудованием и все такое, в целом имел место сдвиг всех континентов, но незначительный. Это ограничивает нас во времени, ведь даже маленькие сдвиги, которые действительно были, могут повлечь за собой извержения вулканов в будущем.

Редди сразу же поднял руку:

— Конечно же, континенты не сместились, как вы выразились. С чего вы решили, что такое возможно?

Кейси заворчал.

— В 1885 году, то есть в ваше время, Альфреду Вегенеру всего пять лет. Тектонические платформы. Дрейф материков. Долго рассказывать. Лучше поверь мне на слово.

— Как далеко во времени? — спросила Байсеза.

— Не думаю, что найдется слой, которому больше двух миллионов лет.

Редди рассмеялся, немного дико.

— Всего два миллиона лет. Это обнадеживает, правда?

— По нашим предположениям, швы времени растянулись по всей поверхности Земли и уходят в нее на определенную глубину — возможно, до самого центра. Может оказаться, что каждая такая зона представляет собой клин, идущий от ядра, сквозь мантию, земную кору в небо.

— И на каждом таком куске сохранилась своя растительность, обитатели и даже воздух над ним?

— Похоже на то. Мы считаем, что именно из-за такого смешивания этих зон происходят погодные аномалии. — Он нажал на экран монитора, и появились изображения огромных тропических циклонов в виде вихрей кремового цвета, разворачивавшихся на юге Атлантического океана, чтобы обрушиться на восточное побережье Америки, и скопления бурлящих черных грозовых туч, окаймлявших всю Азию.

— В момент Слияния в одних зонах было лето, в других — зима. Климат Земли основывается на длинных циклах, поэтому и случаются ледниковые периоды. Но здесь и это перемешалось.

Он показал снимки, сделанные космонавтами. Когда они пролетали над Францией, земля, на которой когда-то стоял Париж, была скована массивом льда почти ровной прямоугольной формы.

— Горячий воздух поднимается, холодный опускается, и это приводит к появлению ветров. Горячий воздух содержит в себе больше водяного пара, чем холодный, и теряет его над холодной землей. Вот вам и дождь. Ну и так далее. Из-за всего этого у нас такая ненастная погода.

— И как далеко вверх протянулись эти зоны? — спросил Абдикадир.

— Не знаем, — ответил Кейси.

— Уж точно не дальше Луны, — раздался высокий голос капрала Бэтсона, — иначе бы она исчезла или сошла бы с орбиты.

Кейси приподнял брови.

— Отлично замечено. Я об этом и не задумывался. Но мы точно знаем, что они, как минимум, достигают низкой околоземной орбиты.

— Вот, значит, почему «Союз» оказался здесь, — сказала Байсеза.

— Верно, Биз. Их часы показывают то же время, что и наши, вплоть до секунды. Должно быть, они находились там, совершенно случайно попали в Слияние и, как и мы, очутились здесь, — он почесал свой мясистый нос. — Мы попытались составить карту этих зон, и в некоторых местах нам это удалось.

Он показал зеленые клочки в пустыне, которые в большинстве своем были неправильной формы. Но были там и такие, чьи края изгибались идеальной, с точки зрения геометрии, дугой и прямыми линиями.

— Эти куски очень похожи между собой, даже если разница во времени между ними составляет полмиллиона лет. Но все же мы можем определить возраст некоторых из них, пусть и неточно, исходя из геологических изменений.

Он повернулся и мелом нарисовал большую звездочку в Центральной Африке.

— Кажется, здесь самые древние зоны из всех. Об этом можно судить по ширине Восточно-Африканской рифтовой долины… Да и Сахара еще не так далеко пролегла на юг, как в наше время. Но с полной уверенностью этого утверждать нельзя. Все смешалось.

На экране появились еще снимки.

— Мы считаем, что почти всю Азию составляют зоны в рамках примерно последних двух тысячелетий. Вы можете видеть разбросанные поселения в степях, ни одно из них не принадлежит нашему времени: лишь огни костров, но нет электричества. Наибольшая концентрация людей должна быть здесь, — он показал на северные территории Китая в Восточной Азии. — Нам неизвестно, кто они.

Кейси продолжал свою презентацию, знакомя своих слушателей с преобразованным миром. Байсезе Австралия показалась экзотичной, хотя, как и в ее времени, центральная часть этого материка полыхала насыщенным красным цветом, а побережья и речные долины утопали в густой и пышной растительности. Несколько снимков с большим увеличением оказались настолько детальными, что на них было видно животных. В одном из них Байсеза разглядела гиппопотама, ощипывающего молодые побеги на краю леса. Еще серия снимков, и перед ее глазами появилась фотография стаи огромных, стоящих на задних лапах существ, которые выпрыгивали из тени деревьев, вероятно спасаясь от какого-нибудь хищника. Она решила, что это были гигантские кенгуру. Похоже, Австралия вернулась к своему девственному состоянию, в котором находилась до прихода людей. А вот Южная Америка напоминала одеяло сплошной растительности: ее дождевые леса, вырубаемые и умирающие в двадцать первом веке, получили обратно свое древнее великолепие.

Часть территорий Северной Америки скрывала неуклюже развалившаяся, огромная плита льда. На севере она доходила до полюса, а на востоке касалась широты Великих озер.

— Лед здесь тоже из разных эпох, — рассказывал Кейси. — Об этом говорят вот эти проломы и рваные края.

Крупным планом он показал южный край вершины, которая была похожа на клочок разорванного поперек листа белой бумаги. Байсеза смотрела на потоки талой воды, которые лились с ее рваных краев, отчего внизу образовывалось гигантское озеро, сдерживаемое ледяной дамбой, и на штормовые циклоны, тянувшиеся, предположительно, в тех местах, где холодный воздух ледникового периода натыкался на ту самую вершину и спускался в более теплые места. К югу от массивов льда земля была целиком зелено-коричневого цвета: тундра — место, находившееся в плену у вечной мерзлоты и омываемое ветрами с вершины ледника. Сначала ее глаза безуспешно пытались обнаружить на снимке следы людей, но потом она вспомнила, что человек был последним дополнением в животном мире Америки.

— А что это с Аляской? — поинтересовался Абдикадир. — Ее форма мне кажется странной.

— Сейчас она является продолжением Берингии. Ну, знаете, это такой перешеек, который когда-то тянулся из Азии в Америку через Берингов пролив. По нему-то первые люди и прошли в Северную Америку. Но море поднялось и поглотило его…

Лектор продолжал, разражаясь все новыми и новыми фактами. Все рассматривали мелькающие снимки с беспокойством.

— А что с Европой? — спросил Редди с тревогой в голосе. — А Англия?

Кейси показал им Европу. Большая часть ее территории была покрыта густыми зелеными лесами. В более открытых южных районах Франции, Испании и Италии были поселения: всего лишь разбросанные далеко друг от друга деревни, которые могли построить, по мнению Байсезы, даже не люди, если вспомнить, что по Южной Европе долгое время скитались неандертальцы. Естественно, что они не заметили никаких следов того, что Англию вообще населяют люди. Территория острова к югу от вала Адриана превратилась в стену густого сплошного леса. К северу от нее сосновый лес уродовал огромный белый шрам, который «перешагивал» через Северо-Шотландское нагорье. Это был обломок вершины ледника, «похищенный» из эры оледенения.

— Она исчезла, — сказал Редди. Байсеза немного удивилась, заметив, что за толстыми стеклами очков у него на глаза выкатываются слезы. — Может быть, я так на это реагирую, потому что родился за границей. Но Родины больше нет, она исчезла, и с ней исчезло все. Вся та славная история со времен римлян и даже глубже испарилась, как утренняя роса.

Капитан Гроув положил ему на плечо свою покрытую шрамами и рубцами руку.

— Выше голову, боец. Если придется, мы выкорчуем этот проклятый лес и построим себе новую историю. Вот увидишь.

Редди кивнул, будучи не в состоянии ничего сказать.

Кейси наблюдал за этой короткой мелодрамой, широко открыв глаза и на какое-то время прекратив жевать жвачку. Затем он сказал:

— Ну, ближе к делу. На всей этой чертовой планете «Союз» обнаружил лишь три места, в которых имеются признаки технического развития. Одно из них — здесь. Второе… — тут он обратился к своей нарисованной на фюзеляже вертолета карте и ткнул пальцем в южную точку всем известного озера Мичиган.

— Чикаго! — воскликнул Джош.

— Точно, — сказал Кейси. — Но не спешите радоваться. Здесь мы видим плотное поселение городского типа: много дыма, возможно, из заводских труб, и даже что-то похожее на пароходы в водах озера. Но «Союзу» они не ответили.

— Они могут быть из любого времени до изобретения радио, — предположил Абдикадир. — Скажем, середина девятнадцатого века. Даже тогда население Чикаго было значительным.

— Ага, — громко согласился с ним Кейси, выводя изображения на экран. — Но у них сейчас свои проблемы. Их окружают ледники. Фермы за городом исчезли, да и торговля не идет, потому что торговать не с кем.

— А где же третий «развитый» регион? — осторожно спросила Байсеза.

Кейси показал изображение территории Среднего Востока.

— Здесь. Город, маленький, не такой как Чикаго. Мы полагаем, что очень древний. Но вот что интересно. Именно из него шел радиосигнал, единственный на планете, за исключением нашего, который поймал «Союз». Но сигнал не такой, как у нас. Он мощный и постоянный, просто сигнал линейно-частотной модуляции.

— Может, радиомаяк? — предположил Абдикадир.

— Возможно. Но не нашей разработки.

Байсеза стала внимательно разглядывать снимок из космоса. Город стоял посреди широко расползшегося зеленого пятна, по всей видимости, обширных полей, которые пересекали подозрительно прямые водные линии, похожие на сверкающие нити.

— Мне кажется, что это Ирак.

— Это Вавилон, — мягко поправил ее Сесиль де Морган.

— Вавилон снова живой! — воскликнул Редди.

— Да, — сказал Кейси, — только мы и этот радиомаяк в Вавилоне.

Все замолчали. Вавилон. Само название звучало для Байсезы экзотично, и ее голова наполнилась догадками о том, как столь странный маяк мог туда попасть.

Капитан Гроув воспользовался паузой. Этот маленький человек с пышными усами, которые в тот момент казались ощетинившимися, вышел вперед и громко хлопнул в ладоши.

— Что ж, благодарю вас, мистер Отик, — сказал он. — Теперь выслушайте мое мнение по поводу того, как нам быть дальше. Ввиду того, что теперь стало ясно, что помощи ждать неоткуда, я думаю, нам следует задуматься о собственном положении. Более того, нужно найти для себя занятие — поставить перед собой цель, иными словами, пора перестать бороться с тем, что натравливают на нас боги, и брать ситуацию под свой контроль.

— Ну да, ну да, — буркнул Редди.

— Готов выслушать ваши предложения.

— Мы должны отправиться в Чикаго, — отозвался Джош. — Там ведь так много людей, столько заводов, столько возможностей…

— Они не знают, что мы здесь, — сказал Кейси резко. — Наверное, они видели пролетавший над ними «Союз», но даже если и так, они все равно ничего не поняли.

— И мы никак не сможем туда добраться, — заметил капитан Гроув. — Едва ли мы в состоянии пересечь Атлантический океан… Разве что в будущем. Но сейчас о Чикаго придется забыть.

— Вавилон, — сказал Абдикадир. — Несомненно, вот наша цель. К тому же там находится тот радиомаяк: может быть, с ним нам удастся узнать больше о том, что с нами произошло.

Гроув кивнул.

— Кроме того, мне по нраву весь этот зеленый цвет, — добавил он. — Разве не был Вавилон центром земледелия в свое время? «Плодородный полумесяц» и все такое? Думаю, нам следует серьезно рассмотреть возможность нашей передислокации. Не думаю, что марш туда будет невыполним.

— Хотите заняться фермерством, капитан? — улыбнулся Абдикадир.

— Это едва ли было целью всей моей жизни, но так уж сложились обстоятельства.

— Но ведь там уже кто-то живет, — заметила Байсеза.

Лицо командующего крепостью вмиг стало твердым.

— Мы с этим разберемся, как только там окажемся, — ответил он ей.

В тот момент Байсеза увидела в его глазах ту стальную решимость, благодаря которой эти британцы смогли построить империю почти на всех континентах.

Каких-либо серьезных альтернатив предложению Абдикадира не последовало. Их целью стал Вавилон.

После того как решение было принято, все начали расходиться, разбившись на небольшие группы, чтобы что-то обсудить и спланировать. Байсезу поразило то новое чувство цели и направления, которое у нее появилось после собрания.

Джош, Редди и Абдикадир направились в крепость вместе с ней.

— А этот Гроув — неглупый парень, — сказал Абдикадир.

— Это ты о чем?

— Я про его рвение отправиться в Вавилон. Ведь дело не только в том, что там у нас появится возможность вспахивать и засевать поля. А в том, что там будут женщины.

— Которые не дадут его людям взбунтоваться. Ты это имеешь в виду?

— Подумать только, — беспокойно улыбнулся Джош, — пятьсот Адамов и пятьсот Ев…

— Ты прав, — сказал Редди. — Гроув — отличный командир. Он хорошо осведомлен о настроениях в казармах и в офицерской столовой.

Многие из солдат, которым довелось служить в Джамруде, когда произошло Слияние, были «трехлетками», как выразился Редди, солдатами, пришедшими служить на короткий срок.

— Не все они с удовольствием начищают пряги своих ремней. У некоторых и ремни-то болтаются. Они действительно неплохо держатся, но это не продлится долго, когда они узнают, насколько малы наши шансы вернуться домой в скором времени. Вавилон может оказаться прекрасным решением этой проблемы.

— Знаете, нам очень повезло, что мы вышли на «Союз» и получили так много данных. Но в то же время у нас без ответа остается еще куча вопросов. К примеру, временная рамка в два миллиона лет.

— Объясни, пожалуйста.

— Считается, что около двух миллионов лет назад появился гомо эректус — первый гоминид. Наряду с ним какое-то время существовали и другие виды наших предков, такие, как те австралопитеки у британцев в сетке, но затем…

— Ты полагаешь, что временная рамка как-то связана с нами?

— Конечно, это может быть простым совпадением. Но только почему не один миллион лет, не двадцать или двести миллионов? И кажется, что самые древние части этой планетарной мозаики относятся к тем временам, где мы самые древние, а самые молодые из них находятся в тех местах, которых мы достигли в последнюю очередь… Возможно, этот мир — краткое наглядное пособие по истории человечества, да и гоминидов тоже.

От этих слов Байсеза вздрогнула.

— Но ведь огромная часть этого мира пуста, — возразила она.

— История гомо сапиенс — всего лишь последняя глава в истории долгой и неторопливой эволюции гоминидов. Мы — просто пыль на поверхности истории, Байсеза. Возможно, именно это нам показывает состояние Мира. Простая хронологическая выборка.

Джош дернул Байсезу за рукав.

— Мне тут неожиданно пришла в голову одна мысль, — сказал он. — Возможно, вы и остальные этого пока не заметили… но вот с моей позиции, позиции человека девятнадцатого века, все выглядит немножко по-другому…

— Давай, выкладывай, Джош.

— Вы смотрите на этот мир и видите в нем кусочки своего прошлого. Но я, в свою очередь, вижу в нем чуть-чуть своего будущего. Вижу его в вас. Почему вы должны быть последними? Байсеза, почему здесь нет ничего из вашего собственного будущего?

Неожиданно Байсеза отчетливо поняла, что имеет в виду Джош. Она была потрясена тем, что сама этого не заметила. Ответить на этот вопрос она не могла.

— Капитан Гроув! Идите сюда, — послышался голос капрала Бэтсона, который стоял на другом конце плаца и махал руками.

Гроув поспешил к нему. Байсеза и остальные — следом.

Бэтсон был с небольшой группой солдат, состоявшей из капрала-британца и сипаев, которые держали двух мужчин. Солдаты связали им руки за спиной. Пойманные были коренастыми, ниже сипаев, но более мускулистыми. Оба были одеты в свободные рубашки, подпоясанные куском веревки, а на ногах у них были кожаные сандалии, крепившиеся к голени ремнями. Лица их были широкими, смуглыми и небрежно выбритыми, а волосы — кучерявыми и коротко подстриженными. На них была запекшаяся кровь, и их явно пугали винтовки сипаев. Когда один из солдат, ради забавы, поднял свое оружие, пленный закричал и упал на колени.

— Отставить, — приказал Гроув. Он смотрел на пленников, подбоченившись. — Вы что, не видите, что они до смерти напуганы?

Сипай покорно отошел. Редди радостно уставился на чужаков.

— Ну-ну, Митчелл, и кого это вы нам приволокли? Что это за пуштуны такие?

— Не могу знать, сэр, — ответил капрал. Его раскатистый акцент выдавал в нем уроженца деревень западной Англии. — Не думаю, что это пуштуны. Мы патрулировали на юго-западе… — Гроув отправил отряд Митчелла следить за «армией», которую там недавно обнаружили. Похоже, что чужаки были разведчиками, посланными к ним с той же задачей. — Вообще-то, их было трое на крепких маленьких лошадях, похожих на пони. У них были копья, которые они в нас швырнули прежде, чем броситься на нас с ножами — трое против дюжины! Нам пришлось убить лошадей, а потом и одного из них, чтобы они наконец сдались. Даже когда их кони пали, они все равно пытались заставить их подняться, словно не понимая, что тех пристрелили.

— Если бы вы никогда не видели винтовки, капитан, — сказал Редди Гроуву сухо, — то и вы были бы потрясены тем, что ваша лошадь ни с того ни с сего упала под вами.

— К чему вы клоните, сэр? — спросил капитан.

— Я говорю о том, что эти люди могли попасть сюда из другого времени, куда более далекого, чем любой из пуштунов.

Оба пленных слушали их разговор, раскрыв рот. Затем они, с широко открытыми от страха глазами, оживленно о чем-то залепетали, не в состоянии отвести глаза от винтовок сипаев.

— Похоже на греческий, — неуверенно сказал Редди.

— Греки? В Индии? — изумился Джош.

Байсеза поднесла телефон к пленникам и спросила:

— Телефон, можешь…

— Хоть я и разумная технология, но уж не настолько, — ответил ей телефон. — Кажется, это какой-то архаический диалект.

Из толпы вышел Сесиль де Морган, поправляя свой вымазанный в грязь утренний костюм, слегка о чем-то задумавшись.

— Глянь-ка, не зря родители выкинули столько денег на мое образование. Я еще помню кое-что из Еврипида… — он бегло заговорил с пленниками. Те залепетали ему еще быстрее. Де Морган поднял руки, явно давая понять, чтобы они не торопились, и снова заговорил.

Спустя несколько минут комиссионер повернулся к Гроуву:

— Господин капитан, думаю, я могу их понять, пусть и с некоторым трудом.

— Спросите у них, откуда они. И с какого времени, — приказал Гроув.

— Они не поняли бы вопроса, господин капитан, — сказал Редди. — А мы, вполне возможно, не поняли бы ответа.

Гроув кивнул. Байсезу не переставала восхищать его невозмутимость.

— В таком случае, спросите у них имя их командующего.

Де Моргану понадобилось несколько попыток, чтобы втолковать чужакам суть вопроса, а вот ответ их Байсеза смогла понять и без перевода.

— А-ле-ха-ндх! А-ле-ха-ндх!..

Абдикадир сделал шаг вперед. По его глазам было видно, что он тоже догадался.

— Он действительно сюда приходил. Разве это возможно? Возможно?

 

16. Приземление

Работа двигателя была короткой, словно толчок в спину. Но этого было достаточно, чтобы столкнуть их с орбиты.

Вот и все. Обратного пути не было. Решение было принято, и сколько бы Коле не оставалось жить — минуты или года — зависело не от него.

В полетах в космос возвращение в плотные слои атмосферы было вторым по степени опасности после запуска, потому что та огромная энергия, которая требовалась, чтобы вывести их на орбиту, теперь должна была рассеяться в трении о воздух. В космической истории его страны все аварии случались только во время обратного входа в атмосферу. Коля помнил имена всех тех несчастных, кто при этом погиб, как помнил и потерянный экипаж космического челнока «Коламбиа». Он не мог ничего сделать, только ждать. «Союз» был разработан таким образом, чтобы возвращаться из космоса без поддержки с земли и без вмешательства своего экипажа. Криволапов, которого готовили как летчика, в те минуты ужасно хотел быть не простым пассажиром, а иметь контроль над ситуацией — взяться за рычаг управления, сделать что-либо, чтобы вернуть корабль домой.

Он стал смотреть в иллюминатор. Непроходимые джунгли Южной Америки, закрываемые тучами, в последний раз проносились под носом «Союза». Глядя на них, Коля задавался вопросом, увидит ли кто-нибудь эту картину вновь и сколько пройдет времени, прежде чем люди забудут даже о существовании такого места, как этот далекий континент. Когда они пролетали над материками Америки в направлении Атлантического океана, он увидел ураган, который был похож на спираль кремового цвета и, словно гигантский паук, раскинул свои лапы над Мексиканским заливом. Ураганы меньших размеров закручивались над Карибскими островами, Флоридой, Техасом и Мексикой. Эти детеныши того чудовища в заливе сами обладали невероятной разрушительной силой и уже оставили глубокие шрамы на лесе, который покрывал Центральную Америку. Хуже того, окружаемый ими ураган-мать сам медленно полз на север, что означало, что от Хьюстона и Нового Орлеана мало что останется. Это был второй ураган с такой мощью, который они видели за последние несколько дней. Остатки первого все еще бродили по территории восточных США и западной Атлантики. Космонавты ничем не могли помочь тем, кто в тот момент находился в зоне опасности, не могли даже предупредить их.

Минута в минуту, как они и рассчитали, экипаж «Союза» ощутил серию ударов сверху и снизу. Корабль тряхнуло, и он стал казаться немного легче. Это сработали взрывные болты, после чего спускаемый модуль отделился от остальных двух секций космического корабля. Тот, кто в тот момент смотрел на небо, мог по ошибке принять сгорающие в атмосфере ракетные двигатели и находящееся на борту барахло за метеориты.

Следующие несколько минут космонавты провели в тишине, нарушаемой лишь гудением приборов и шипением устройства подачи воздуха. Но тихие звуки, издаваемые различной аппаратурой, были почти приятными и напомнили Коле о его домашней мастерской. Он понимал, что скоро ему будет недоставать этой обстановки.

Теперь они летели в небе, и стало ощущаться сопротивление сгущающегося воздуха. Коля посмотрел на прибор, показывающий величину ускорения силы тяжести: 0,1g, 0,2g. Скоро он это почувствовал. Его вдавило в сиденье, и пришлось затянуть ослабевшие ремни. Верхние слои атмосферы были неспокойны, и спускаемый модуль трясло, как авиалайнер, попавший в зону турбулентности. В тот момент Коля, наверное, впервые за все время своих полетов в космос осознал, насколько маленькой и хрупкой была капсула, в которой он падал на землю.

В иллюминаторе теперь была только темнота космоса. Но в эту темноту стал проникать насыщенный цвет: сначала коричневый, как старая, засохшая кровь, он быстро становился светлее, проходя спектр красного, оранжевого, желтого. Воздух сгущался, и торможение становилось переносить все труднее. На приборах ускорение уже было равно единице, затем быстро поднялось к двум, трем, четырем. Свет за иллюминатором, который являлся результатом сгорания атомов газов воздуха, трущихся о корпус капсулы, к тому времени стал белым, и появилось перламутровое зарево, падающее бледными, красивыми потоками на их удерживаемые ремнями колени. Коле казалось, что они находятся внутри флуоресцентной лампы. Но затем стало темно: наружная часть капсулы выгорела в наполненном ионами воздухе, и ангельский свет исчез.

Их страдания продолжались. Капсулу трясло, их кидало из стороны в сторону, и они ударялись друг о друга, несмотря на ремни безопасности. Это было хуже, чем во время запуска, и, проведя три месяца в космосе, организм Коли с трудом справлялся с огромными нагрузками. Космонавту было тяжело дышать, и он знал, что, если бы что-то пошло не так, он не смог бы пошевелить и пальцем, как бы от него этого ни требовалось.

Наконец тряска прекратилась. Его напугал еще один резкий удар. От них отделился щит, унося с собой частички копоти, и они увидели над собой клочок удивительно чистого, голубого неба. Но это было не небо Земли, а небо нового мира, небо Мира.

Раскрылся вспомогательный тормозной парашют, буйком вылетев в небо. Капсула стала неистово раскачиваться — два, три, четыре колебания, — и затем из нее выскочил основной парашют, после чего они снова стали качаться. Над головой Коля мог видеть лишь широкий оранжевый купол основного парашюта. Было трудно поверить в то, что прошло около десяти минут с того момента, как от спускаемого модуля отделились остальные части «Союза», и, возможно, пять минут — когда они вошли в верхние слои атмосферы. Криволапов чувствовал, как невидимые пальцы притяжения планеты сжимают его внутренние органы: ему было тяжело, очень тяжело держать голову, которая налилась тяжестью, став словно чугунная. Но в то же время он испытывал невероятное облегчение, ведь самая опасная часть их спуска уже была позади.

Близилось приземление, и они услышали, как зашипел сжатый газ. Коля ощутил, как газ заходит под его сиденье, которое должно было послужить амортизатором, поднимая его и прижимая к панели управления, добавляя ему мучений.

— Господи! — воскликнула Сейбл. — Как же я буду чертовски рада, когда выберусь из кабины этого трактора.

— Так вам и надо, — сдержанно ответил Муса. — Еще несколько минут, и все.

Но Коля наслаждался теми минутами, не обращая внимания на все испытываемые в тот момент неудобства. Это были последние минуты, когда о нем заботились автоматизированные системы корабля, возможно, последние минуты его прежней жизни.

— Уже скоро, — пообещал Муса.

Коля весь напрягся. Послышался короткий рев двигателей, которые включились, когда до поверхности оставалась пара метров. Затем произошел удар, когда они врезались в землю. Но тут капсула снова поднялась в воздух. Спустя мгновение, во время которого они перестали дышать, кабина опять ударилась о землю, с громким царапающим звуком протащилась по ней и еще раз подпрыгнула. Коля знал, что происходит: парашют тянул «Союз» за собой.

— Черт! — орала Сейбл. — Там снаружи, должно быть, ветер…

— Если нас перевернет, — сказал Муса, голос его дрожал от тряски, — то выбраться наружу будет очень проблематично.

— А раньше об этом ты подумать не мог! — не переставала орать Сейбл.

Еще удар, царапающий звук и прыжок. Тело Коли защищала набивка его скафандра, а вот голова трещала, оттого что он бился лбом о стекло скафандра. Все, что им оставалось, это терпеть и молиться, чтобы капсула не опрокинулась.

Но тут, после последнего прыжка и пробежки, капсула стала как вкопанная и не перевернулась. Все трое сидели затаив дыхание. Муса поспешил нажать на кнопку, чтобы отцепить парашют.

Коле было невыносимо жарко. Он чувствовал, как по его спине струится пот. Криволапов протянул руку, казавшуюся ему невероятно тяжелой, и нащупал одетую в перчатку руку Мусы. Так они сидели пару минут, пытаясь поверить в то, что все еще живы.

— Все в порядке, — с трудом произнес Муса. — Мы уже приземлились.

— Да, — сказала Сейбл, глотая ртом воздух. — Но где мы приземлились?

Даже теперь они не отходили от инструкций и принялись выключать все оставшиеся системы корабля. Коля выключил вентилятор, затем снял шлем и перчатки. Клапан, который впускает воздух снаружи внутрь корабля, открылся за несколько минут до их приземления, и теперь он дышал свежим воздухом, отмечая про себя отсутствие в нем пыли, от которой спасения не было на «Союзе».

— Пахнет полынью, — улыбнулся ему Муса.

— Да.

Запах этого растения, которое цвело по всей степи, был сладким и приятным. Знакомый аромат родины, видимо, придал Коле новых сил, и он сказал:

— Возможно, этот твой Мир не будет для нас уж таким чужим!

— Есть только один способ это узнать, — вздохнул Муса.

Он нажал другую кнопку. Щелкнули запоры, люк над их головами широко распахнулся, и Коля увидел круг неба, которое душили серые тучи. Кабина наполнилась свежим воздухом.

Муса расстегнул ремни и подался вперед со своего места.

— Вот и настало время сделать то, чего я больше всего боялся, — сказал он.

Он сидел по центру, поэтому должен был первым покинуть кабину. Медленно, словно очень дряхлый старик, Муса попытался встать на ноги. Обычно в такие моменты возле него уже стояли бы люди из спасательной команды и медики, которые помогли бы ему выбраться. Осторожно они бы вытащили его наружу, словно фарфоровую куклу из коробки. Но сейчас рядом никого не было. Коля и Сейбл в свою очередь подались вперед и пытались его подтолкнуть. Вот тогда-то Коля и почувствовал, что он сам слаб, как котенок.

— Этот чертов скафандр слишком тугой, — пожаловался Муса. — Он не дает мне двигаться.

Наконец он выпрямился и высунул голову из капсулы. Коля видел, что от яркого света командир зажмурился, а его густые сухие волосы растрепал ветер. Потом его глаза расширились. Муса уперся ладонями о корпус капсулы — тот раскалился во время входа в атмосферу, поэтому ему следовало быть осторожным, — и нечеловеческими усилиями, как показалось Коле, стал выкарабкиваться наружу, пока не уселся на крышку люка.

— Я следующая, — сказала Сейбл.

На вид она была обессилена, но по сравнению с Мусой казалась проворнее и энергичнее. Она выбралась из своего кресла и позволила Мусе себе помочь. Он тащил ее за руку до тех пор, пока женщина не оказалась рядом с ним на крышке люка.

— Ой-ой-ой, — сказала она.

Оставшись один в капсуле, Коля мог видеть лишь их свисающие ноги.

— Что там происходит? Что там? — спросил он.

Муса обратился к Сейбл:

— Помоги.

Он вытянул ноги из люка, тяжело перевернулся на живот и протянул ей руки. Затем он скатился вниз по закругленной стороне капсулы, и Коля потерял его из виду.

Улыбаясь, Сейбл глянула на Колю сверху вниз.

— Иди, посмотрим шоу, — сказала она ему.

Когда он встал на ноги, то ему показалось, что вся кровь отлила от его головы. Некоторое время он стоял неподвижно, пока не ощутил, что слабость немного отступила. Затем он схватился за край люка, и Сейбл помогла ему выкарабкаться наружу.

Коля сидел на высоте двух метров от земли. Их спусковой модуль был металлическим куполом на траве. Вокруг него под огромной крышкой неба раскинулась бескрайняя степь, плоская и необъятная. Приземление оставило на ней уродливый след: от них тянулись вдаль вмятины и кратеры. За ними, немного дальше, на земле одиноко раздувался отцепленный основной парашют. Благодаря своему оранжевому цвету он являл собой восхитительное зрелище на фоне желто-зеленой травы.

Прямо перед ними было что-то вроде поселения. Просто скопление грязных куполообразных палаток. Все люди, мужчины, женщины и дети, укутанные в звериные шкуры, высыпали наружу. Они смотрели на него, раскрыв рты. За поселением спокойно щипали траву свободно разгуливающие кони.

Из палаточного городка к ним направился человек. У него было широкое лицо, а глубоко посаженные глаза, казалось, были очень близко расположены друг к другу. Он был одет в тяжелый тулуп, доходивший ему чуть ли не до пят, а на голове у него была меховая шапка конусообразной формы. В руке он держал тяжелый слегка изогнутый меч из кованого железа.

— Воин-монгол, — прошептала Сейбл.

— А ты не сильно этим удивлена, — посмотрел на нее Коля.

— Я думала, что это вполне возможно, учитывая то, что мы видели с орбиты.

Легкий ветерок сменил направление, и в нос Коли ударил запах вареного мяса, переплетающийся со зловонием немытых тел и конского пота. В тот момент с его глаз словно упала пелена, и неожиданно он оказался один на один с реальностью: это действительно было прошлое или фрагмент прошлого и теперь он был его пленником.

Внизу Муса, опираясь одной рукой на корпус корабля, пытался подняться.

— Мы упали из космоса, — сказал он улыбаясь подошедшему монголу. — Разве это не прекрасно? Пожалуйста… — космонавт протянул вперед руки. — Помогите нам.

Движение монгола было столь резким, что Коля едва сумел его увидеть. Меч мелькнул в воздухе, словно вертолетная лопасть. Отрубленная с такой легкостью, будто она была цветком полевой ромашки, голова Мусы отлетела в сторону и покатилась по земле, как мяч. Тело космонавта осталось стоять и продолжало тянуть к монголу руки. Кровь фонтаном била из шеи и текла по запачканному сажей, помятому приземлением, оранжевому скафандру. Потом оно упало, ровно, как и стояло.

Коля смотрел на отрубленную голову Мусы и едва мог поверить в случившееся.

Воин снова поднял меч. Второй рукой он сделал космонавтам знак, чтобы те спускались.

— Добро пожаловать в Мир, — пробормотала Сейбл.

Коля содрогнулся, услышав в ее голосе нотки триумфа.

 

17. Обжигающий ливень

Ту-у-которой-крепкая-хватка ничуть не волновало их заточение. Она была молода, поэтому, возможно, успела забыть свою короткую жизнь на свободе. Дочь носилась по клетке или лазила по сетке. Бывало, она цеплялась за сияющий объект, на котором держалась их тюрьма, и спрыгивала вниз или обратно на сетку, либо со всей тщательностью исследовала свои уши и ноздри.

Дни шли, и люди по ту сторону сетки, казалось, становились все более взволнованными, но при этом никогда не забывали принести людям-обезьянам еду и воду. Когда они это делали, Та-у-которой-крепкая-хватка залазила на сетку и пыталась к ним дотянуться, за что получала от людей дополнительный кусок в награду. А вот Та-которая-ищет становилась все более замкнутой. Она ненавидела свою темницу и тех странных существ, которые лишили ее свободы. Никто ее не хвалил и не давал дополнительного кусочка пищи. В ее сердитой враждебности не было ничего милого.

Жизнь у них стала еще хуже, когда пошли дожди.

Иной раз они были настолько сильными, что тяжелые капли бились о ее покрытое шерстью тело, словно сотня маленьких кулаков. Людям-обезьянам было всегда холодно и мокро, и даже не знающее границ любопытство Той-у-которой-крепкая-хватка под этими ударами затихало. Иногда дождь начинал жалить, попадая на неприкрытые шерстью участки кожи на их руках, ногах или на губы. И было невероятно больно, когда вода попадала в глаза.

Дождь был полон кислоты из-за событий, происходящих на другой стороне планеты.

Новый мир был сшит из кусков старого, но эти куски были вырваны из разных эпох, охватывающих миллион лет. Смешение воздушных масс привело к нестабильности погоды, которое стало настоящим бедствием в первые дни после Слияния. Тем временем в океанах великие течения-амазонки пытались вновь прийти в равновесие.

А земля разрывалась на части. В Атлантическом океане пояс вулканических гор, протянувшийся на юг от Исландии, отмечал собой местонахождение срединно-океанического хребта, который был тем местом, где из потоков расплавленных пород, бьющих ключом из недр планеты, рождалось океаническое дно. Это место рождения было вспорото Слиянием. На пути у Гольфстрима, течения, которое тысячелетиями приносило теплые воды к южным берегам Европы, возникло неведомое ему ранее препятствие — новый вулканический остров, который со временем превзойдет по размерам Исландию, пробивался из хребта.

Тихоокеанское вулканическое огненное кольцо там, где тектонические плиты толкали друг друга, полностью оправдывало свое название. Все западное побережье Северной Америки, от Аляски до штата Вашингтон, вверглось в хаос — Слияние разбудило большинство из двадцати семи вулканов в Каскадных горах.

Извержение Маунт-Рейнер оказалось самым ужасным. Его рев был слышен по всей планете. В Индии это напоминало звук отдаленной канонады артиллерийских орудий, который лишил спокойного сна обитателей крепости Джамруд. Похожее на гриб огромное облако, состоящее из пепла и кусков горных пород, поднялось в верхние слои атмосферы и, подхваченное ураганами, быстро по ним расползлось. Большинство вулканических пород тут же смыло дождем на землю, но те, которые полегче, висели в воздухе, закрывая собой солнце. Температура упала. Воздух остыл, и небо не могло больше удерживать в себе накопившиеся массы воды.

И хлынул дождь по всему миру. И он шел и шел.

В принципе, все происходящее с планетой носило благотворный характер. Похожий на творенье Франкенштейна Мир сам старался собраться по кусочкам, чтобы обрести новое равновесие: в воздухе, в воде и на земле. Но боль, возникающая в процессе его исцеления, грозила гибелью всему, что боролось за жизнь, как растениям, так и животным.

Но Ту-которая-ищет не волновало будущее. Для нее существовало лишь настоящее, и ее настоящее насквозь промокло страданиями от заточения в жестокой клетке и кислотным дождем, который не переставал хлестать ее. Когда дождь стал просто невыносим, Та-у-которой-крепкая-хватка укрылась от злых капель в объятиях матери, Та-которая-ищет склонилась над своим ребенком и подставила свою спину жгучему ливню.

 

18. Посланники Небес

Все еще размахивая мечом, монгол кричал что-то в направлении деревни. Из палаток, вернее, из юрт, поправил себя Коля, набежало больше вооруженных воинов. За ними пришли женщины и дети.

У мужчин были типичные азиатские черты: широкие лица, небольшие черные глаза. Черные как смоль волосы были забраны в хвосты. Некоторые носили на голове повязку. На монголах были мешковатые серовато-коричневые штаны, которые они заправляли в сапоги, либо не заправляли, если были босиком. Детишки смотрели на пришельцев широко открытыми глазами, полными любопытства.

Местные жители выглядели решительными и сильными. С угрожающим видом воины окружили ослабленных долгим пребыванием в невесомости космонавтов плотным кольцом. Коля старался удержаться на ногах. Его всего трясло. Обезглавленное тело Мусы, из которого вытекали последние капли крови, продолжало лежать у корпуса «Союза».

Убийца Мусы подошел к Сейбл, и она пристально на него посмотрела. Бесцеремонно он схватил ее за грудь и сдавил.

Женщина не шелохнулась.

— Господи, ну от него и несет, — сказала она.

Коля услышал в ее голосе нотки тревоги, что выдавало в ней страх, который она пыталась утаить, стараясь казаться непоколебимой. Но монгол отошел от нее.

Воины начали о чем-то совещаться, то и дело бросая взгляд на космонавтов, на «Союз» и парашютный шелк, который неуклюже распластался в степной зелени.

— Знаешь, о чем они говорят? — сказала Сейбл шепотом. — Тебя они сейчас убьют, а со мной позабавятся и потом тоже убьют.

— Старайся не показывать виду, что тебе страшно, — посоветовал Коля.

Внезапно повисшую в воздухе напряженность разорвал пронзительный крик. Маленькая девочка лет пяти, с лицом круглым, как пуговица, притронулась к поверхности корпуса «Союза» и в ту же секунду отскочила от нее с обожженной ладонью.

Все как один монгольские воины зарычали. Убийца Мусы приставил к Колиному горлу меч. Его рот был открыт, глаза были маленькими, и Коля почувствовал запах мяса и молока в его дыхании. Неожиданно весь мир вокруг него стал очень живым: он четко чувствовал запах животных, идущий от стоявшего перед ним воина, аромат выпаленной солнцем степи и даже стук собственной пульсирующей крови, отдающийся в уши. Неужели этому суждено стать его последним воспоминанием перед тем, как он отправится в темноту вслед за Мусой?

— Даругхачи, — произнес вдруг Коля. — Тенгри. Даругхачи.

Глаза монгола округлились. Он отступил, но продолжал держать меч поднятым, и разговор с соратниками возобновился, правда, теперь воины смотрели на них с еще большей враждебностью.

— Что ты ему сказал? — процедила сквозь зубы Сейбл.

— Вспомнил свои школьные годы. — Коля старался говорить спокойно. — Я не был уверен. Это мог оказаться совсем не их язык: мы могли приземлиться где угодно во времени…

— Что за язык, Коля?

— Монгольский.

— Я так и знала, — фыркнула Сейбл.

— Я сказал, что мы — посланники. Посланники Вечного Неба. Если они этому поверят, то должны будут относиться к нам с почтением. Может быть, отведут нас к местным властям. Я блефую, просто блефую…

— Хорошо придумано, бэтмен, — сказала Сейбл. — В конце концов, ребята видели, что мы упали с неба. «Отведите меня к вашему правителю». В кино это всегда срабатывает. — И она даже засмеялась, правда, смех у нее получился неестественным и неприятным.

Наконец круг вокруг космонавтов разомкнулся и никто не стал их убивать. Один из воинов надел на себя тулуп и фетровую шапку, побежал к своей хромой лошади, привязанной возле юрты, вскочил на нее и стрелой помчался прочь из селения.

Космонавтам связали руки за спинами и тумаками погнали в направлении одной из юрт. Даже со свободными руками идти им было бы тяжело. Коле казалось, что все его тело налилось свинцом, а в голове звенел колокол. Таращащаяся на них ребятня образовала по обе стороны пленников своего рода почетный караул. Один из детей, на вид мерзкий хулиган, кинул в пленников камнем и попал Криволапову в плечо. Это едва ли можно было назвать торжественным возвращением на Землю, но, по крайней мере, они были живы, по крайней мере, он сумел выиграть для них немного времени.

Широкую входную полу юрты отвернули, и космонавтов впихнули внутрь.

Сейбл и Коля упали на расстеленные на земле войлочные ковры. Из-за своих негнущихся костюмов в юрте они казались огромными куклами, смешно сидящими с прямыми ногами.

Единственный выход из юрты был обращен на юг, и за легким туманом Коля мог видеть солнце. Он знал, что такая была у монголов традиция. В этой части света еще сохранились первобытные верования, в том числе и культ солнца, которое в этих северных землях Азии оканчивало свой дневной путь преимущественно на юге.

Монголы то и дело наведывались в юрту, очевидно, чтобы изучить чужаков, приземистого мужчину и мускулистую на вид женщину. Они смотрели на космонавтов, особенно на Сейбл, расчетливым, жадным взглядом.

Из капсулы «Союза» в юрту принесли кое-что из их снаряжения. Назначение большинства — аптечки на случай непредвиденной ситуации, надувного спасательного плота — было кочевникам непонятно. Сейбл и Коле разрешили снять их массивные скафандры и переодеться в комбинезоны оранжевого цвета, которые они носили на орбите. Монгольские ребятишки внимательно разглядывали их нижнюю одежду и прорезиненные штаны, которые космонавты стянули с себя. Скафандры сложили в грязном углу юрты, и они напоминали покинутые коконы.

Космонавтам удалось скрыть от монголов пистолеты, которые пришельцы заткнули себе за пазуху.

После этого, к огромной радости Коли, на какое-то время их оставили в покое. Он сел и прислонился спиной к запачканной стене юрты, чувствуя дрожь в руках и ногах и усилием воли пытаясь унять беспокойное биение своего сердца и избавиться от тумана в голове. К этому времени Коля уже должен был находиться в больнице под опекой самых передовых медицинских технологий двадцать первого века и проходить курс физиотерапии и реабилитации, а не сидеть в углу вонючей конуры. Но он был слаб, как старик, а поэтому ужасно беспомощен перед этими крепкими и сильными монголами. От этого ему становилось обидно и страшно.

Он принялся осматривать внутреннюю часть юрты, стараясь не терять трезвость мысли.

Жилище было сильно потертое, но вроде крепкое. Возможно, они находились в юрте вождя этой небольшой общины. Основной опорой конструкции служил прочный столб, а легкие стойки и дощечки придавали характерную округлую форму стенам, на которые цеплялось покрытие из войлока. Пол в монгольском жилище устилали грязные ковры, а со стен свисали подвешенные на крюки металлические горшки и козлиные шкуры. У стен стояли сундуки из кожи и дерева, которые служили мебелью этому кочевому народу. В юрте не было окон, а над выложенным из камней очагом, огонь в котором горел за счет кизяка, было прорезано отверстие.

Поначалу Коля не мог понять, как монголы разбирали и собирали свои жилища. Ведь им наверняка приходилось проделывать это хотя бы два раза в год, когда они переходили на свои летние или зимние пастбища. Недалеко от юрты он заметил широкую повозку. Ее размеры легко позволяли перевозить монгольский дом целиком, без надобности его разбирать, со всеми вещами.

— Они не всегда так делали, — рассказывал он Сейбл шепотом. — Монголы, я имею в виду. Только в начале тринадцатого столетия. В противном случае они их просто разбирали, как палатки, перевозили свернутыми. Следовательно, мы можем определиться со временем, в которое попали… Мы приземлились в самом сердце монгольской империи, в период ее расцвета!

— Нам повезло, что тебе о них так много известно.

— Повезло? — ухмыльнулся Коля. — Сейбл, монголы двести лет «гостили» на Руси. Такое не забывается даже по прошествии восьми веков.

Подошло время готовить пищу. В юрту вошла женщина и втащила за собой огромный железный котел. Она порубила и бросила в него половину бараньей туши. В дело пошли не только мясо и кости, но и легкие, желудок, мозги, кишки, копыта и глазные яблоки. Было ясно, что здесь ничего не пропадает зря. Кожа на лице бережливой стряпухи казалась дубленой, а руки напоминали две клюшки для игры в гольф. В процессе приготовления пищи она ни разу не взглянула на Сейбл и Колю, словно бы присутствие в углу юрты двух людей из будущего было для нее повседневным явлением.

Предоставленные сами себе космонавты пытались как можно быстрее приспособиться к беспощадной силе тяжести в Мире. Они тайком разминали суставы, меняли положения тела, чтобы включить в работу ту или иную группу мышц. Коля понимал, что остается только ждать, когда гонец вернется в селение и привезет решение местных властей, от которого зависела их участь, — решение, которое все еще может означать для них смерть. Но несмотря на столь мрачную перспективу, по мере того как день клонился к вечеру, Коля, к своему удивлению, заскучал.

Мясо и внутренности варились в котле пару часов. Потом юрту наполнило много людей, взрослых и детей. Некоторые принесли в общий котел еще мяса, которое, видимо, раньше было лисицами, мышами и кроликами. С убитых животных сняли шкуру, но тушки не были очищены: Коля заметил на них песок и запекшуюся кровь.

Когда пора было приниматься за еду, монголы просто уселись на пол. Деревянными мисками они вылавливали из котла мясо и ели его руками. Пищу запивали чем-то похожим на молоко, которое наливали из покрытых испариной бурдюков из козлиной шкуры. Если вкус мяса им не нравился, они снова бросали его в котел, даже если перед этим успели откусить пару кусочков. Туда же они выплевывали и кусочки хрящей.

Сейбл с ужасом за этим наблюдала.

— И никто здесь не моет руки перед едой.

— Для монголов вода — символ божественной чистоты, — объяснил ей Коля. — У них не принято пачкать ее, чтобы вымыться.

— Как же, в таком случае, они моются?

— Добро пожаловать в тринадцатый век, Сейбл.

Монголы держались на расстоянии от космонавтов, которые своим появлением, казалось, лишь слегка нарушили устоявшийся уклад их общественной жизни.

Спустя какое-то время к ним подошел один из мужчин помоложе, который держал в руках миску с мясом. Коля заметил, что бараний жир, сверкающий у парня на губах, был всего лишь верхним слоем смеси из жира и грязи на его лице. Под широкими ноздрями монгола темнели высушенные ветром сопли, а запах передержанного сыра, который шел от его тела, был просто невыносим. Монгол потянулся и освободил Коле одну руку. Затем он взял из миски с мясом кусок и протянул его космонавту. Ногти его были черными от грязи.

— Знаешь, — прошептал Коля, — монголы имели привычку размягчать мясо, засунув его под седло. Вполне может оказаться, что этот кусок баранины несколько дней наполнялся метаном под задницей у какого-то покрытого жиром пастуха.

— Ешь, — сказала Сейбл тоже шепотом. — Нам нужен пептид.

Коля принял мясо и, закрыв глаза, откусил от него кусочек. Оно оказалось жестким, и чувствовался вкус жира и масла. Позже тот самый паренек принес им чашку молока. Сделав пару глотков, Коля понял, что пьянеет, и вспомнил, что монголы любили перебродившее кобылье молоко. Он выпил необходимый минимум.

После еды космонавтам по очереди разрешили выйти из юрты, чтобы справить нужду, но все время держали под пристальным наблюдением.

Коля использовал эту возможность, чтобы осмотреть все вокруг. Куда бы он ни направлял свой взгляд, везде тянулась огромная и пустая равнина, являвшая собою естественное полотно желтой пыли, которое местами разбивали вкрапления зеленой растительности. По пепельному небу плыли упитанные облака и отбрасывали на равнину тени, похожие на озера. Казалось, сама земля, безбрежная, плоская и невыразительная, заставляла небо казаться маленьким. Место это, очевидно, было Монгольским плато. Коля узнал название, когда изучал по картам их возможный район посадки. Эту землю, расположенную на высоте минимум тысячи метров над уровнем моря, отделяли от остальной Азии могучие естественные барьеры: горные цепи на западе, пустыня Гоби на юге и леса Сибири на севере. С орбиты она казалась обширным чистым листом, немного сморщенной равниной, которую то тут, то там прорезали немногочисленные нити рек, словно первые штрихи еще не начатого пейзажа. И посредине был он…

…в маленьком монгольском селении. Округлые, покрытые грязью и потрепанные непогодой юрты напоминали скорее обглоданные ветром валуны, чем человеческое жилище. Странно, но помятый во время приземления спускаемый модуль «Союза» не так уж сильно бросался в глаза на их фоне. Повсюду бегали и смеялись дети, приветствовали друг друга соседи. Коля заметил стада овец и коз и табуны лошадей. Животные свободно разгуливали и паслись возле селения, наполняя застывший воздух блеяньем и ржанием. Коля вдруг понял, что пусть он и оказался в тринадцатом веке и пусть между его культурой и культурой этих людей пропасть, но основы языка человеческих отношений всегда остаются незыблемы. В самом сердце огромной молчаливой пустынной равнины ему удалось попасть на островок людского тепла. Удивительно, но это его почему-то обнадежило, хотя если вдуматься… Он был русским, попавшимся в руки монголов.

Ночь Коля и Сейбл провели под одним зловонным одеялом, сделанным из чего-то, что пахло конским волосом. Вокруг него раздавался монгольский храп, но когда бы Криволапов ни просыпался, ему казалось, что он видит перед собой сверкающие в тусклом свете очага глаза одного из хозяев стойбища. Под конец Коле стало казаться, что он не спал вообще. А вот Сейбл, наоборот, проспала четыре часа кряду, положив руку ему на плечо. Он не переставал удивляться мужеству этой женщины.

Ночью поднялся ветер, и от этого их юрта скрипела и качалась, словно дрейфующая лодка в море степи. Коле так и не удалось сомкнуть глаз, поэтому он лежал и думал о том, как обстоят дела у Кейси.

 

19. Дельта

Позавтракав, царский грамматевс Евмен отпустил своих пажей. Затем накинул на плечи пурпурный плащ, приподнял тяжелый кожаный полог и покинул свою палатку.

Тучи над лагерем разошлись, явив грамматевсу светло-голубое небо, бледное, словно выцветшая краска, и жаркое утреннее солнце. Впервые за долгое время дождь прекратился. Но когда Евмен взглянул на запад, он увидел там огромный массив вздувшихся бурлящих черных туч и понял, что очередная гроза не за горами. Даже торгующие талисманами, амулетами и прочей дребеденью, а также телами своих детей местные торговцы, которые своими палатками взяли их лагерь в осаду, клялись, что никогда не знали такой погоды.

Евмен направился к палатке Гефестиона. Идти было трудно. На подошвы сапог налипала земля, превратившаяся в липкую желтую грязь, которую беспрерывно месили ноги людей и копыта животных.

Вокруг грамматевса дым тысячи костров поднимался в бледное небо. Из палаток появлялись люди, которые, тяжело передвигая ноги в грязи, несли к кострам одежду и прочие вещи для просушки. Некоторые из них избавлялись от щетины: приказ брить лица начисто был первым нововведением царя, когда тот принял на себя командование армией своего убиенного отца. Очевидно, это должно было уберечь воинов от того, чтобы враг не мог хватать их за бороды в ближнем бою. Как всегда, македонцы роптали, недовольные этим причудливым обычаем греков и этим всеми богами забытым, варварским местом, в которое они пришли, следуя за своим повелителем.

Воины всегда любили поворчать. Но когда их флот оказался в дельте, спустившись в нее по Инду из лагеря повелителя, Евмен и сам пришел в ужас от жары, вони и туч насекомых, роившихся над болотистой землей. Но Евмен был горд своим острым умом, а мудрый человек всегда делает свое дело, какой бы ни была погода. «Дождь смеет падать на головы даже божественных царей», — говорил он себе.

Палатка Гефестиона была огромной, куда больше, чем его собственная. Это показывало, насколько царь благоволил своему ближайшему товарищу. Покои Гефестиона имели несколько вестибюлей и охранялись отрядом гипаспистов — элитой среди пехоты их армии, воинами, которые завоевали себе право называться лучшими пехотинцами в мире.

Приблизившись к палатке, Евмен был остановлен. Конечно, стражник был македонцем. Несомненно, он узнал Евмена, но все же стоял на пути у царского грамматевса, положив руку на рукоять своего острого меча. Евмен желал пройти внутрь. Он спокойно глядел стражу в глаза, и в конце концов воин отступил в сторону.

Враждебность македонского воина к греку-чиновнику была явлением столь же обыденным, как и погода, — хотя эта враждебность и зиждилась на невежестве. Ведь как еще, по мнению этих наполовину варваров, гигантский механизм, которым была армия, их лечил, кормил, приводил в порядок и направлял, если только не благодаря скрупулезной работе канцелярии Евмена? Не оглядываясь, царский грамматевс вошел в палатку.

В вестибюле был бардак. Слуги и пажи приводили в порядок столы, собирали разбитую посуду и обрывки одежды, вытирали пролитое вино и то, что было похоже на кровавую блевотину. Несомненно, прошлой ночью Гефестион очередной раз развлекал своих командиров и прочих «гостей».

Эйсангелевс Гефестиона, маленький жирный суетливый человек с запоминающимися своим рыжеватым оттенком белыми волосами продержал Евмена в вестибюле ровно столько, чтобы грамматевс тоже понял важность его должности, после чего поклонился и указал рукой на личные покои Гефестиона.

Гефестион до сих пор был в ночной рубахе и находился на ложе, слегка прикрытый простыней. Вокруг него кипела работа: слуги доставали его одежды, хлопотали с завтраком, а колонна пажей внесла кувшины с водой. Сам же Гефестион, опираясь на локоть, вяло щипал мясо с подноса.

Под простыней что-то зашевелилось. Из-под нее вылез мальчик, с тяжелыми ото сна глазами, и уселся на ложе, в явном недоумении. Гефестион ему улыбнулся. Пальцами он коснулся своих губ, затем губ мальчика. Похлопав его по плечу, он сказал: «Теперь можешь идти». Тот слез с кровати, абсолютно голый. Слуга накинул ему на плечи плащ и увел из покоев.

Евмен замер на пороге в ожидании, когда на него обратят внимание, старался не выказывать своего презрения по отношению ко всему этому зрелищу. Он жил и работал среди македонцев достаточно долго, чтобы научиться понимать их нравы. Под своим царем они сделались силой, способной покорить мир, но оставались теми горными пастухами, отделяемыми лишь двумя поколениями от традиций своих предков. Порой Евмен стремился попасть на их пирушки, когда это было ему необходимо. Но все же некоторые из этих пажей были сыновьями македонских аристократов, посланных служить офицерам царя, чтобы завершить свое образование. Евмен мог только догадываться, какое впечатление производило на этих молодых людей то, что утром им приходится вычищать содержимое желудка какого-то варвара из его кубка или удовлетворять его потребности ночью.

Наконец Гефестион признал Евмена.

— Ты сегодня рано, грамматевс.

— Мне так не кажется. Если только солнце не начало снова прыгать по небу.

— Значит, это я опоздал. Эх! — он указал секретарю на вертел с мясом. — Отведай. Никогда бы не подумал, что мертвый верблюд может быть таким вкусным.

— Оттого индийцы кладут в еду так много специй, что едят гнилое мясо, — заметил Евмен. — Уж лучше я буду довольствоваться фруктами и бараниной.

— Ты действительно скучный, Евмен, — сказал Гефестион напряженно.

Евмен проглотил обиду. Несмотря на бесконечную вражду эллина с македонцем, первый считал, что понимает настроение последнего.

— А ты скучаешь по царю. Осмелюсь предположить, что вестей нет.

— Даже половина наших лазутчиков не вернулась.

— Ты находишь утешение, забываясь между бедрами пажа?

— Ты слишком хорошо меня знаешь, грамматевс. — Гефестион бросил вертел на тарелку. — Возможно, ты прав насчет специй. Все же они пробивают себе дорогу в кишках, как наши всадники сметают ряды персов…

Он встал со своего ложа, скинул ночную рубаху и облачился в чистую тунику.

Евмен всегда считал, что этот македонец не похож на своих соплеменников. Ростом он превосходил большинство из них, у него были правильные черты лица, несмотря на довольно длинный нос, удивительные голубые глаза и черные волосы, которые он коротко стриг. Гефестион умел себя вести, но в то же время оставался воином, о чем свидетельствовали многочисленные шрамы на его теле.

Всем было известно, что со времен их детства Гефестион был ближайшим другом царя и любовником со времен их юности. У Александра были жены, наложницы и другие любовники, последним из которых стал напоминающий чем-то червя персидский евнух Багоас, но правитель однажды, выпив слишком много вина, признался в присутствии Евмена, что для него Гефестион всегда оставался самым верным другом и единственной любовью всей его жизни. Царь, который всегда был осторожен даже со своими друзьями, назначил Гефестиона командовать этой частью своей армии, а перед этим сделал своим хилиархом, то есть своим визирем, на персидский лад. В сердце Гефестиона тоже не было места для других. Его пажи и любовницы, которые должны были согревать его, когда правителя не было рядом, были для него ничем.

— Тебе доставляет радость видеть, как я тоскую по нашему повелителю? — спросил Гефестион, одеваясь.

— Нет, — возразил Евмен. — Я тоже за него беспокоюсь, Гефестион. И не из-за того, что он мой царь и его потеря принесет нам невероятное опустошение. За него я действительно волнуюсь. Ты можешь мне не верить, но, тем не менее, это правда.

Гефестион пристально посмотрел на грека, затем подошел к ванне, обмакнул в воду кусок фланелевой ткани и приложил ее к своему лицу.

— Я верю тебе, Евмен. Мы с тобой через столько всего прошли, сопровождая нашего повелителя в его великом путешествии.

— На край света, — мягко сказал царский грамматевс.

— Да, на край света. А теперь, кто знает, может, даже за его край… Дай мне еще немного времени. Пожалуйста, присядь, выпей воды или вина, отведай фруктов…

Евмен сел и взял несколько сушеных фиг. Это действительно было длинным путешествием, подумал он. И как странно, как жаль, что ему суждено закончиться здесь, в этом безлюдном месте, вдали от дома.

Подгоняемые в спину остриями копий воинов железного века, Байсеза, Сесиль де Морган, капрал Бэтсон и три сипая, приставленные их сопровождать, взошли на последний гребень. Перед их глазами предстала дельта Инда — равнина, пересекаемая сияющей широкой неторопливой рекой. На западе, в море, Байсеза заметила очертания кораблей, скрываемых густым туманом.

Байсеза с удивлением узнала в них триремы.

Перед ней раскинулся военный лагерь. Вдоль берегов стояли палатки, и кольца дыма от бесчисленного множества костров поднимались в утреннее небо. Одни палатки были огромными и стояли открытыми, как торговые лавки. В лагере все было в движении, все шумело и бурлило. Здесь были не только воины: мимо палаток медленно шли женщины, многие из которых несли что-то тяжелое, по мокрой земле шныряли дети, а по развороченным дорожкам носились собаки, куры и даже свиньи. Еще дальше, на поросшей болотной травой земле, за массивными ограждениями держали лошадей, верблюдов, мулов, стада овец и коз. Все и вся в лагере были испачканы в грязи: и самые высокие верблюды, и самые маленькие дети.

Невзирая на грязь и усталость, де Морган, казалось, был в приподнятом настроении. Благодаря своему образованию, на которое «родители выкинули столько денег», он знал гораздо больше о том, что происходит вокруг, чем Байсеза. Он указал на открытые палатки.

— Видите их? — спросил он. — Солдаты должны были обеспечивать себя провизией сами, поэтому за войском всегда шли эти торговцы — многие из них финикийцы, если я правильно помню. Здесь можно найти всевозможные товары, есть бродячие театры, даже суды, чтобы вершить закон… И не забывайте, что эта армия в походе уже долгие годы. Многие из солдат за это время завели себе любовниц и даже успели обзавестись женами и детьми. Это воистину странствующий город…

Байсезе в спину уперся железный наконечник длинного македонского копья — сарисса, как называл его де Морган. Пора идти дальше. Они начали утомительный спуск с гребня в лагерь.

Байсеза старалась скрывать свою усталость. По просьбе капитана Гроува она отправилась с отрядом лазутчиков, чтобы попытаться наладить контакт с этой македонской армией. Они несколько дней двигались по долине Инда и на рассвете этого дня сдались патрулю македонцев, надеясь, что те их отведут к своему командованию. С того момента они прошли, наверное, километров десять.

Вскоре они были среди палаток, и Байсеза обнаружила, что ступает по грязи, перемешанной с навозом. Повсюду стоял запах животных. Это место напоминало скорее фермерский двор, чем военный лагерь.

Немного погодя их окружила толпа людей, которые с любопытством рассматривали ее летный костюм, утренний костюм де Моргана и ярко-красные саржевые мундиры британских солдат. Большинство из воинов были невысокими, ниже даже, чем сипаи, но широкими, коренастыми и явно очень сильными. Туники на них были зашиты и залатаны, их кожаные палатки носили на себе следы износа и ремонта. Несмотря на это, щиты воинов сверкали позолотой, и даже у лошадей во рту были серебряные удила. Это была невероятная смесь убожества и богатства. Байсеза могла убедиться в том, что эта армия провела уже долгое время в походах, но была победоносной, отчего у солдат появлялись предметы роскоши, о которых прежде они не могли и мечтать.

— Ну как, что думаете? — казалось, ее реакция интересовала де Моргана сильнее, чем сами македонцы.

— Я не перестаю повторять себе, что я и вправду здесь нахожусь, — медленно ответила она. — Мне действительно это не снится: каким-то невероятным образом я попала в лагерь армии, существовавшей за двадцать три века до моего рождения. Я знаю многих людей из своего времени, которые многое бы отдали, только чтобы оказаться на моем месте.

— Да, но по крайней мере мы — здесь, и это что-то.

Байсеза споткнулась и сразу была вознаграждена очередным уколом сариссы в спину.

— Вы знаете, а ведь мой пистолет все еще при мне, — мягко сказала она. Македонские воины, которым они сдались, вероятно, не увидели в их огнестрельном оружии угрозы, поэтому разрешили своим пленникам оставить его, забрав лишь ножи и штыки, — и я едва сдерживаюсь, чтобы не поддаться искушению забыть о безопасности и заставить моего конвоира засунуть эту палку в его архаическую пасть.

— Я бы вам этого не советовал, — сказал де Морган рассудительно.

Когда Гефестион был готов приступить к своим обязанностям, Евмен велел своему слуге принести список личного состава и бумагу. Документы закрыли весь низенький столик. Каждое утро Евмен и Гефестион почти всегда начинали с рассмотрения нескончаемых вопросов управления многотысячной армией: боеспособность различных подразделений, распределение жалованья, пополнение, оружие, доспехи, одежда, вьючные животные — работа, которой всегда хватало, даже когда армия несколько недель оставалась на одном месте, как и сейчас. Ко всему этому добавились потребности флота, который швартовался в устье дельты.

Как всегда, доклад, полученный от секретаря при коннице, был малоутешителен. Массово умирали кони, в обязанность наместников всех провинций империи вменялось находить замену и доставлять ее в различные отдаленные центры, откуда их потом направляли в армию. Но ввиду того, что связь с подобными центрами до сих пор не восстановили и новых лошадей не было, обеспокоенность секретаря при коннице росла, и он предложил изымать их у местного населения.

— Если только подходящие для войны кони еще не угодили в котел, — мрачно пошутил Гефестион.

Во главе этой группы армии стоял Гефестион. Но, будучи царским грамматевсом, Евмен имел собственный чиновничий аппарат, который вел дела параллельно с армейским командованием. К каждому основному подразделению армии — к пехоте, коннице, наемным отрядам и многим другим — грек прикрепил одного из своих грамматевсов-помощников, у которого в подчинении были эпископы, выполняющие большую часть работы по сбору детальных данных. Евмен гордился тем, что у него всегда были точные и своевременные сведения. Это было довольно значительным достижением, когда состоишь на службе у македонцев, большинство из которых, даже аристократы, не умели читать и считать.

Но Евмен был хорошо подготовлен к такой службе. Он был старше почти всех приближенных к царю и находился при дворе еще со времен правления Филиппа, отца Александра.

Филипп захватил власть над Македонией за три года до рождения своего наследника. В те дни царство представляло собой шаткий союз враждующих между собой княжеств, объединившихся пред лицом угрозы, которую представляли для них племена варваров на севере и города-государства лукавых греков на юге. Вскоре после восхождения на трон Филиппа северные племена были покорены. Противостояние с греками было неизбежно. И когда пришло время битвы, Филипп явил всему миру свое военное новшество — хорошо вышколенные, высокоманевренные отряды конницы, имя которым гетайры. Эти воины в сражении насквозь прошли медленно движущуюся пехоту, греческих гоплитов.

Евмен был гражданином греческого города Кардии, и понимал, что греки никогда не потерпят над собой варвара-завоевателя. Но во времена, когда цивилизация ютилась на немногочисленных островках посреди огромных морей варварства и неизвестности, те из эллинов, кто лучше разбирался в политике, видели для Греции в сильной Македонии защиту от большего зла. Они подогревали стремления Филиппа завоевать огромную Персидскую империю, якобы потому, что хотели отомстить персам за зверства, которые те творили в эллинских городах во время греко-персидских войн. К тому же воспитанием сына македонского царя занимались греческие наставники, среди которых был знаменитый Аристотель, ученик Платона. Этим эллины снискали себе еще большее расположение Филиппа.

Филипп был убит, когда приготовления к великому походу против Персии шли полным ходом.

Новому царю было тогда двадцать, но он, не колеблясь, взялся продолжить дело отца. Несколько быстрых и удачных походов укрепили его позиции в Македонии и Греции. Затем он обратил свое внимание на добычу, которая сумела ускользнуть из рук Филиппа. Персидская империя раскинулась от Турции в границах двадцатого века до Египта и Пакистана, и ее правитель был в состоянии собрать войско, численность которого могла равняться миллиону воинов. Но после шести лет жестокой и блестящей кампании Александр все-таки взошел на трон в Персеполе.

Но этот царь хотел не просто завоевывать, но и править. Он стремился распространить греческую культуру во всех своих владениях в Азии, для чего строил или перестраивал города в империи по греческому образцу. Еще он хотел (более сомнительная идея) сделать едиными все находящиеся под его правлением совершенно разные по своей культуре и обычаям народы. Для этого Александр ввел при дворе персидские одежды и манеры и поверг своих людей в ужас, когда на их глазах поцеловал евнуха Багоаса в губы.

Карьера Евмена шла в гору вместе с победами Александра. Своей деловитостью, умом и проницательностью в государственных вопросах он завоевал себе безграничное доверие царя. Но и обязанности у грека увеличивались по мере разрастания македонской империи. Грамматевсу стало казаться, что он несет на своих плечах целый мир.

Но империи Александру было недостаточно. Покорив Персию, он направил свою закаленную в битвах армию, все пятьдесят тысяч воинов, на юг и запад, в богатые и загадочные земли Индии. Бесконечно долго они шли на восток через неизвестную и неизученную страну, направляясь к побережью, за которым, по мнению императора, был лишь океан, омывающий весь мир. Страна была необычной: в ее реках водились крокодилы, ее леса кишели гигантскими змеями, и ходили разговоры об империях, о которых раньше никто и не слышал. Но Александр не повернет назад.

Почему он продолжал двигаться вперед? Кто-то говорил, что он — бог в смертной плоти, а деяния богов всегда превосходят деяния смертных. Некоторые думали, что он подражает подвигам великого Ахиллеса. Среди объяснений нашлось место и любопытству: человек, наставником которого был Аристотель, не мог не испытывать огромного желания познать мир. Но Евмен подозревал, что ответ куда проще. Александр был творением своего знаменитого отца, поэтому не было ничего удивительного в том, что он стремился превзойти его достижения и доказать самому себе, что он более великий человек, чем Филипп.

В конце концов уставшие от многолетнего похода солдаты взбунтовались, и даже равный богам царь не мог продолжать задуманное. Евмен считал, что мужество этих людей достойно восхищения. Хватит так хватит. Будет большим достижением, если они сумеют удержать то, что уже находится у них в руках.

Более того, в глубине своего изощренного ума эллин потихоньку искал выгоды для себя. При дворе у него всегда хватало соперников: презрение македонцев к грекам вообще, к заслугам Евмена, добытым благодаря уму грамматевса, в частности, а также обычай воинов высмеивать каких-то там «писцов» — этого было достаточно, чтобы нажить множество врагов. Например, Гефестион был известен своей пресловутой ревностью ко всем, кто пользовался расположением его любимого. Часто противоречия между приближенными Александра заканчивались фатально. Но Евмену удавалось выживать, и у него были и собственные цели. Теперь, когда внимание царя перешло от полей сражения к вопросам политического и экономического укрепления империи, потребность в талантах Евмена, менее пригодных для ведения войны, могла существенно увеличиться, и эллин намеревался ими разумно распорядиться, чтобы занять должность выше простого секретаря.

После столь неожиданного поворота событий у царя оставался нереализованным еще один замысел. Глубоко в лесах Индии он построил огромный флот, который должен был отправиться вниз по течению Инда, а потом вдоль побережья Персидского залива, чтобы, таким образом, открыть новый торговый путь, который в будущем мог бы объединить его империю. Для этого он разделил армию: Гефестиону было поручено увести флот, обоз и трофейных царских слонов в устье дельты. Евмен же со своими людьми отправлялся с флотом. Сам Александр остался в лесах, чтобы вести войну против мятежных племен, живших в той индийской провинции.

Все шло хорошо, пока правитель не схлестнулся с народом, называвшим себя малла, и не осадил их крепость Мултан. Александр, со свойственным ему бесстрашием, лично повел своих воинов в атаку, из-за чего и получил стрелу в грудь. В последнем послании, которое получил Гефестион, говорилось, что раненого царя пришлось погрузить на корабль и отправить вниз по реке к флоту, тогда как армия последует за ним позже.

С момента получения этих вестей прошло уже несколько дней, и стало казаться, что завоевавшая весь мир армия буквально испарилась. Тут еще на небе стали появляться невероятно странные знамения: некоторые утверждали, что видели, как само небо пошатнулось и оказалось на другой стороне. Такие невообразимые знаки могли говорить только о великих и ужасных потрясениях. И что же это могли быть за потери, как не смерть божественного царя? Евмен привык полагаться на твердые факты, а не на количество дурных знамений, но ему было тяжело толковать такие вести, вернее, их отсутствие, поэтому беспокойство грамматевса неуклонно возрастало.

Как бы там ни было, бесконечные заботы об армии помогали отвлечься. Евмен и Гефестион занимались щепетильными вопросами, которые не могли решаться на нижних уровнях. Они принялись рассматривать случай, когда командующий одного из отделений педзетайров, застав свою любимую проститутку в объятиях офицера другого отделения педзетайров, отрезал последнему кинжалом нос.

— Случай этот хоть и мелочь, но крайне отвратительная мелочь, — сказал Евмен, — и может стать плохим примером.

— Но случай не так прост, каким кажется на первый взгляд. Пострадавший офицер теперь заклеймен позором, — возразил Гефестион.

И это было истинной правдой, так как подобное наказание Александр применил к убийце Дария, царя Персии.

— Я знаю этих воинов, — продолжал Гефестион. — Ходят слухи, что они были любовниками! Так или иначе, а эта девка встала между ними, возможно, даже хотела нажиться, стравив их друг с другом, — он почесал свой длинный нос. — А кто она вообще такая?

Это был вопрос отнюдь не праздный. Для представителей покоренных народов проникнуть в командные структуры армии Александра, чтобы нанести врагу как можно больший вред, было вполне по силам. Евмен стал просматривать свои свитки.

Но прежде чем он смог ответить, в покои Гефестиона вбежал распорядитель.

— Мой господин! Вы должны это увидеть… Я такого еще не видел. Это самые странные люди, которых я когда-либо встречал…

— Наш царь прислал о себе весть? — резко оборвал его Гефестион.

— Я не знаю, господин. Идемте, идемте же скорее!

Гефестион и Евмен обменялись взглядами. Затем они поднялись и, опрокинув стол со свитками, поспешили наружу. По пути Гефестион схватил свой меч.

Байсезу и де Моргана привели к группе больших, но не менее грязных палаток. У входа замерли суровые на вид стражники, вооруженные копьями и короткими мечами, и пялились на пленников. Конвоир Байсезы сделал шаг вперед и бегло заговорил со стражниками по-гречески. Один из охранников коротко кивнул, затем вошел в первую палатку и обратился к кому-то внутри.

Де Морган был напряжен, обеспокоен и возбужден — Байсеза заметила, что он впадал в это состояние всякий раз, когда чуял возможность заработать. Сама же она старалась оставаться спокойной.

Из палатки высыпала группа солдат, одетых немного иначе, чем охрана. Они окружили пленников и направили на них свои мечи. Затем показалось еще два человека, очевидно занимающих более высокое положение. На них были туники и плащи, но одежда была чистой. Один из подошедших офицеров, который помоложе, оттолкнул стоявших у него на пути воинов и подошел ближе. У него было широкое лицо, длинный нос и короткие темные волосы. Он осмотрел пленников с ног до головы и стал всматриваться в их лица, — как и его солдаты, он был ниже, чем любой из представителей будущего. Байсезе он показался напряженным, худым и несчастным, но язык его тела был настолько непонятен, что она не могла судить об этом наверняка.

Он встал перед де Морганом и прокричал ему что-то прямо в лицо. Тот задрожал, стараясь увернуться от фонтана слюны, и ответил что-то, запинаясь.

— Чего он хочет? — тихо спросила Байсеза, не поворачивая головы.

Де Морган нахмурился, стараясь сосредоточиться.

— Хочет знать, кто мы такие… кажется. У него такой тяжелый акцент. Имя его — Гефестион. Я просил его говорить помедленнее. Сказал, что плохо говорю по-гречески, — и так оно и есть. То, что нас заставляли зубрить в Винчестере, на этот язык не сильно похоже.

Тут к ним подошел второй командующий. Он был явно старше: его лысину окружали седые волосы, лицо было мягким и узким. Он положил Гефестиону руку на плечо и заговорил с де Морганом более сдержанным тоном.

Лицо де Моргана засияло.

— Ох, слава Богу — настоящий грек! Его язык архаичен, но он хотя бы говорит правильно, не то что эти македонцы…

Так, путем двойного перевода со стороны де Моргана и второго офицера, чье имя было Евмен, Байсеза смогла добиться понимания. Она назвала их имена и указала на долину Инда.

— Наш отряд, — сказала она, — расположен дальше в долине…

— Если бы то, что вы говорите, было правдой, то мы бы давно вас обнаружили, — перебил ее Евмен.

Она не знала, что ответить. Ее не готовили ни к чему подобному. Все было странно, все в этих людях из глубины веков было непонятно. Малорослые, смуглые, энергичные, с мощными мускулами — они казались более похожими на зверей, чем на людей. Ей было интересно, какой им представляется она.

Евмен выступил вперед. Он обошел Байсезу, ведя пальцем по ее костюму. На секунду его рука остановилась на рукоятке пистолета, и женщина напряглась. К счастью, он не придал оружию никакого значения.

— В вас нет ничего знакомого мне, — сказал он.

— Но ведь теперь все изменилось. — Она показала на небо. — Вы должны были это заметить. Солнце, погода. Все уже не то, каким было раньше. Нас отправили в путешествие против нашей воли, и происходящее вне нашего понимания. Так же, как и вас. И вот мы встретились. Возможно, мы можем… друг другу помочь.

Евмен улыбнулся.

— За эти шесть лет с армией нашего божественного царя я прошел через многие странности, и все, что встречалось у нас на пути, мы покоряли. Какой бы ни была та сила, что сотворила такое с миром, не сомневаюсь, что нас она не устрашится…

Тут раздались громкие возгласы, которые вмиг облетели весь лагерь. Все как один, тысячи людей ринулись к реке, напоминая траву, колыхаемую ветром. К Евмену и Гефестиону подбежал гонец и стал торопливо им что-то рассказывать.

— В чем дело? — спросила Байсеза у де Моргана.

— Он возвращается, — ответил комиссионер. — Он наконец-то возвращается.

— Кто?

— Царь…

Небольшая флотилия спускалась вниз по реке. В большинстве своем это были баржи с плоским дном или величественные триремы с развевающимися пурпурными парусами. Флагманский корабль был поменьше и без парусов. Это была ладья, которую приводили в движение человек тридцать гребцов. Над ее кормой возвышался вышитый пурпурными и серебряными нитями навес. Как только ладья приблизилась к лагерю, навес убрали, чтобы был виден человек в окружении своей свиты, который лежал на чем-то, напоминающем золоченое ложе.

По толпе пронесся шепот. Байсеза и де Морган, о которых забыли все, кроме стражи, теснились со всеми на невысоком берегу.

— Что они говорят? — спросила Байсеза.

— Говорят, что это — обман, — ответил де Морган. — Что царь умер и они везут сюда его останки, чтобы похоронить.

Ладья пристала к берегу. По команде Гефестиона к ней двинулось несколько воинов, которые несли что-то вроде носилок. Но ко всеобщему изумлению, человек на ложе зашевелился. Жестом он велел воинам с носилками удалиться, затем медленно, превозмогая боль, встал на ноги, опираясь на своих спутников, одетых в белые одежды. Толпа на берегу не могла сдерживать волнение, глядя на его страдания. На прибывшем была туника с длинными рукавами, пурпурный плащ и тяжелый панцирь. Плащ был инкрустирован и подшит по краю золотом, а тунику украшали искусно вышитые солнечные лучи и фигуры.

Он был малого роста, коренастый, как и большинство македонцев, гладко выбритый, с ниспадающими на плечи волосами, разделенными средним пробором и зачесанными назад. Лицо его, покрасневшее на солнце, было лицом сильного человека, широким и красивым, а взгляд — твердым и проницательным. Когда он шел к людям на берегу, то странно держал голову, чуть-чуть наклонив ее влево. Его глаза смотрели вверх, а рот был слегка открыт.

— Похож на рок-звезду, — прошептала Байсеза, — а голову держит, как принцесса Диана. Неудивительно, что они обожают его…

Толпа вновь тихо зашептала.

— Это он, — тихо сказал де Морган. — Вот что они говорят.

Байсеза взглянула на комиссионера и была поражена, заметив, что у того на глаза наворачивались слезы.

— Это он! — шептал Сесиль. — Сам Александр Македонский! Бог мой.

Приветственные возгласы побежали по берегу, как огонь по сухой траве, и воины стали резко вздымать в небо сжатые кулаки, копья и мечи. Полетели цветы, и на ладью полился нежный дождь из лепестков.

 

20. Палаточная столица

Спустя два дня, на рассвете, гонец вернулся в селение. По всей видимости, судьба космонавтов была решена.

Монголам пришлось растолкать Сейбл, чтобы она проснулась, зато Коля быстро разомкнул свои слипшиеся от бессонницы глаза. В затхлой атмосфере юрты, в которой тихо сопели дети, космонавтам подали завтрак: пресный хлеб и чашу с чем-то, по вкусу напоминающим чай. Напиток, предположительно сваренный из степных трав, был ароматным и на удивление бодрящим.

Космонавты уже хорошо двигались. Оба они быстро отходили от долговременного пребывания на орбите, и Коля просто мечтал принять горячий душ или хотя бы умыться.

Их вывели из юрты и разрешили сходить в туалет. Небо прояснялось, а привычное покрывало из туч и пепла казалось сравнительно тонким. Некоторые из кочевников воздавали хвалы рассветному солнцу, стоя на коленях по направлению к югу и востоку. Среди монголов такое публичное проявление религиозности было редкостью: шаманисты обычно воздерживались пророчить будущее, изгонять злых духов и колдовать вне своих юрт.

Космонавтов подвели к небольшой группе воинов. Возле них стояла небольшая телега на деревянных колесах, запряженная парой лошадей, и еще шесть оседланных скакунов. Кони были коренастыми и на вид дикими, как и их хозяева. Животные нетерпеливо озирались по сторонам, словно горели желанием поскорее покончить с предстоящей работой.

— Наконец-то мы отсюда выберемся, — громко проворчала Сейбл. — Дождись нас, цивилизация.

— Есть одна русская пословица, — попытался предупредить ее Коля. — Из огня да…

— К черту русские пословицы.

Космонавтов подтолкнули к телеге. Им пришлось карабкаться на нее со связанными за спиной руками. Едва они уселись на голые доски, монгол, на вид очень сильный даже по меркам своего народа, подошел к ним и стал что-то рассказывать громким голосом. Его обветрившееся лицо было усеяно морщинами и напоминало карту рельефа.

— Что он говорит? — спросила Сейбл.

— Без понятия. Но мы с ним уже встречались, помнишь? Мне кажется, что он — вождь и его зовут Скакатай.

Вождь пришел обыскать пришельцев в тот же день, когда их пленили.

— Этот малорослый подонок хочет на нас нажиться. Что ты тогда им сказал у «Союза»?

— Даругхачи. Тенгри.

Сейбл сердито уставилась на Скакатая.

— Понял? Тенгри, Тенгри. Мы посланники Бога. И я не собираюсь катиться в роскошный дворец вашего правителя со связанными руками. Прикажи развязать, иначе я молниями поджарю твою уродливую рожу.

Скакатай, естественно, из всего понял лишь обрывки монгольских слов, но тон Сейбл возымел действие. После непродолжительной перепалки, в которой одна сторона не понимала аргументы другой, он кивнул одному из своих сыновей, и тот перерезал веревки на руках космонавтов.

— Отличная работа, — похвалил ее Коля, разминая онемевшие запястья.

— Раз плюнуть, — сказала Сейбл. — Теперь следующее.

Она стала показывать на «Союз» и на парашютный шелк, сложенный у одной из юрт.

— Я хочу то, что принадлежит мне. Скажи, чтобы положили шелк в телегу. И пусть вернут все, что стащили с «Союза»…

Ей пришлось долго жестикулировать, прежде чем ее поняли, но в конце концов с большой неохотой Скакатай все же велел своим людям погрузить парашют на телегу, а также элементы их снаряжения, которые монголы успели растащить по юртам. Вскоре телега была доверху заполнена: парашют, скафандры и прочее имущество космического корабля. Коля проверил, на месте ли их аварийные аптечки и сигнальные пистолеты, а также не забыли ли монголы вернуть любительскую радиостанцию, которая была для космонавтов единственной возможностью связаться с внешним миром, с Кейси и остальными в Индии.

Сейбл порылась в снаряжении и откопала из него спасательный плот. Она торжественно вручила его вождю.

— Вот вам, держи, — сказала она, — подарок с Небес. Когда мы уедем, потяни за этот вытяжной трос вот так. Понял?

Она повторила движение несколько раз, пока не убедилась, что монгол все понял. Затем она поклонилась — и Коля последовал ее примеру, — и они оба запрыгнули в телегу.

Сопровождающие их кочевники вскочили на лошадей, и один из них повел за собой запряженных лошадей.

— Спасибо за баранину, урод! — крикнула Сейбл на прощание.

Коля внимательно на нее посмотрел. Вначале буквально слабая и беззащитная, она потихоньку стала брать ситуацию под свой контроль. Казалось, что с момента их приземления она за несколько дней сожгла в себе страх усилием воли. Но та энергичность, с которой она добивалась своего, почему-то внушала Коле тревогу.

— А у тебя крепкая хватка, Сейбл.

Женщина улыбнулась.

— Женщина в Космическом агентстве ничего не добьется, если не научится быть жесткой. Как бы там ни было, а приятно уезжать отсюда с большим почтением, чем нас здесь встретили…

Тут послышался громкий хлопок и крики озадаченных людей. Скакатай дернул за вытяжной трос плота. От изумления монголы открыли рты и смотрели на доселе не виданный ярко-оранжевый предмет, который вдруг появился из ниоткуда. Не успело селение раствориться вдали, как ребятишки уже начали прыгать на надувных стенках плота.

За короткое время они успели покрыть значительное расстояние. Четыре часа кряду монголы гнали своих коней рысью, отчего, по мнению Коли, животные должны были быстро выдохнуться. Но, по всей видимости, те лошади были рождены для путешествий в подобном темпе. Кочевники ели в седле и ожидали, что космонавты будут делать то же. Они даже не останавливались, чтобы сходить в туалет, поэтому Сейбл и Коля быстро научились не становиться преградой для монгольской струи, когда ее подхватывал ветер.

По мере того как они двигались, Коля стал замечать вдали мимолетные вспышки в воздухе. Он спрашивал себя, были ли это те самые объекты, которые обнаружили в Индии и которые Кейси называл «Глазом». Если это было так, то феномены наблюдались по всей планете… Как бы он был рад, если бы ему представился шанс рассмотреть один такой Глаз, но они проезжали слишком далеко, а монголы не проявляли любопытства по отношению к парящим в воздухе неподвижным сферам.

Прежде чем солнце достигло зенита, они добрались до стойбища. Всего несколько юрт, затерявшихся в самом сердце бескрайних степей, но возле них было привязано несколько лошадей, а вдали Коля заметил целый табун, неслышно бегущий по степи. Когда они подъехали к стойбищу, им навстречу выбежали хозяева. Монголы быстро о чем-то переговорили, сменили лошадей и продолжили путь.

— Я бы не отказалась от привала, — проворчала Сейбл. — Трястись в этой штуковине меня немного напрягает.

Коля напоследок бросил взгляд на стойбище.

— Должно быть, это ям, — сказал он.

— Что?

— Было время, когда монголы правили всей Евразией, от Венгрии до Южно-Китайского моря. Поддерживать власть над этими территориями им во многом помогала система быстрой связи — совокупность маршрутов и станций, в которых можно было сменить лошадей. У римлян было нечто похожее. За день гонец мог преодолеть двести или триста километров.

— Но это ведь не совсем дорога. Мы просто едем по безлюдной степи. Как же тогда они знают, где искать стоянку?

— Монгол садится в седло, еще не научившись ходить, — ответил Коля. — Нужно уметь хорошо ориентироваться на местности, чтобы пересечь такую огромную равнину. Возможно, они делают это, вовсе не задумываясь.

Даже с приходом ночи монголы не слезали с коней. Один или два воина вели остальных, в то время как товарищи спали прямо в седле. Сейбл обнаружила, что не может заснуть из-за тряски. А вот Коля, измотанный двумя бессонными ночами, а также от перенапряжения и богатого кислородом степного воздуха, спал от заката до рассвета.

Но случались моменты, когда даже монголы приходили в замешательство. Им приходилось пересекать своеобразные прямолинейные границы между голой, выжженной землей и территориями, на которых росла сочная зеленая трава и были разбросаны увядающие цветы. Встречались и более странные места, покрытые наполовину растаявшими сугробами снега.

Для Коли было очевидно, что эти подозрительно прямые границы были теми самыми швами времени, которые соединяли разные периоды истории Земли, и что простирающаяся перед ним степь была соткана из бесчисленного количества фрагментов разных времен года и даже разных эпох. Но снег таял, весенние цветы быстро увядали, а стебельки зеленой травы покрывались пятнами и засыхали. Коля предположил, что, возможно, после того как пройдет полный годовой цикл, произойдет некое возрождение. Но в то же время он подозревал, что должен был пройти не один год, прежде чем у этих вырванных из зимы, весны, лета или осени кусочков степи сформируется новая единая экология.

Кочевники, естественно, ничего такого знать не могли. Даже их кони становились на дыбы и тихо ржали, когда путники переходили через внушающие опасения швы.

Один раз монголы, явно сбитые с толку, все же остановились в местности, которая выглядела такой же пустынной и ничем не примечательной, как и вся степь. Очевидно, решил Коля, что где-то здесь у них когда-то находилась стоянка, и воины никак не могли сообразить, почему они не могут ее найти. Стоянка пропала, но не в пространстве, а во времени. Монголы, будучи, бесспорно, людьми весьма практичными, придумали объяснение на свой лад. После короткого совещания, которое отметилось многократным пожиманием плечами, они решили ехать дальше, но медленнее. По-видимому, они пришли к выводу, что нужно беречь лошадей, раз рассчитывать на стойбища больше нельзя.

В полдень второго дня характер местности начал меняться, степь стала более неровной и холмистой. Теперь на их пути встречались небольшие долины, реки, которые приходилось переходить вброд, лиственные рощицы и сосновые лесочки. Этот ландшафт был более очеловеченным, и Коля почувствовал облегчение, когда покинул гнетущую своей необъятностью степь. Казалось, что даже монголы повеселели. Когда они пробирались сквозь очередной лесок, один на вид свирепый молодой воин нагнулся и, не слезая с коня, нарвал дикой герани, которой украсил свое седло.

Местность, по которой они теперь двигались, была относительно густо населенной. Позади путники оставляли юрты селений, порой многолюдных и широко раскинувшихся на большой территории. Отовсюду в небо поднимались дымы, тонкими нитями рвущиеся на воинственном ветру. Здесь было даже нечто, напоминающее дороги или, по крайней мере, сильно вытоптанные копытами или колесами повозок широкие тропы. Складывалось впечатление, что эта часть монгольской империи прошла сквозь Слияние почти нетронутой, несмотря на то что находилась посреди временной неоднородности.

Перед ними возникла широченная река, неторопливо погоняющая свои воды за горизонт. Имелся паром, деревянная платформа, направляемая на другой берег при помощи веревок, перекинутых через реку. Платформа была достаточно большой, чтобы уместить всадников, космонавтов на телеге и лошадей и за один раз переправить их на другую сторону.

Очутившись на противоположном берегу, путники повернули на юг, двигаясь по течению реки. Вскоре Коля увидел еще одну огромную реку, которая сияющей змеей пересекала местность. Они направлялись к слиянию двух могучих рек. Несомненно, кочевники знали, куда держат путь.

Но у подножия холма, раскинувшегося рядом с местом, где русло одной реки делало плавный изгиб, они наткнулись на каменную плиту, густо испещренную выгравированным текстом. Монголы придержали коней и уставилась на находку.

— Без сомнения, они этого никогда раньше не видели, — мрачно заметил Коля. — А вот я — видел.

— Ты здесь уже был?

— Нет, но я видел фотографии. Если я не ошибаюсь, то в этом месте сливаются река Онон и Балджей. А этот монумент был воздвигнут в шестидесятых годах двадцатого столетия, кажется.

— Выходит, что это — небольшой подарок из будущего. Неудивительно, что они на него так уставились.

— Текст, должно быть, на старомонгольском. Но никто точно не знает, правильно ли написаны на нем слова.

— Думаешь, наши конвоиры могут его прочитать?

— Скорее всего, нет. Большинство монголов были неграмотными.

— Значит, это памятник? Памятник чему?

— Восьмисотлетнему дню рождения…

Они двинулись дальше и вскоре миновали последний гребень. Тут посреди поросшей буйной травой равнины их глазам предстало еще одно селение из юрт. Нет, не селение, понял вдруг Коля. Город.

Должно быть, тысячи палаток, расположенные в строгом шахматном порядке, закрывали собой сотни гектаров земли. Некоторые из юрт были такими же непримечательными, как и те, которые они видели посреди степи в селении Скакатая. Но в самом центре палаточного города находилось величественное строение, громадный комплекс из соединенных между собой павильонов. Все это было обнесено стеной, вне которой начинались внешние «предместья» — стихийно возникшие поселения из недостроенных юрт, примыкавших к стене. Со всех сторон через равнину пробегали грязные дороги и устремлялись к воротам в стене. Движение здесь было оживленное, а внутри города из юрт выползали колечки дыма, сливаясь в один бледно-коричневый смог, висящий в небе.

— Господи, — изумилась увиденному Сейбл, — да тут целый палаточный Манхэттен.

Может, так и было. Но на зеленых пастбищах за городом Коля заметил щипающие траву огромные отары овец, стада коз и табуны лошадей.

— Точь-в-точь как говорится в легендах, — пробормотал он. — Они всегда были всего лишь кочевниками. Они покорили мир, заботясь только о том, чтобы найти пастбище своим стадам. И когда настанет время отправиться в свои зимние угодья, весь этот город сорвется с места и устремится на юг…

Их повозка снова пришла в движение, и они спустились с невысокого гребня, направляясь к палаточной столице.

У ворот их остановил стражник в голубой сверкающей блестками тунике и фетровой шапке.

— Думаешь, эти парни хотят нас продать?

— Скорее, договариваются о взятке. Но все в этой стране принадлежит правящей аристократии — Золотой Семье. Люди Скакатая не могут нас продать императору — мы уже ему принадлежим.

Наконец им разрешили пройти в город. Начальник стражи приставил к ним наряд солдат, и Сейбл, Колю и всего одного из их монгольских спутников, вместе с телегой и всем их снаряжением, повели внутрь.

Они шли по широкой улице прямо к большому палаточному комплексу в центре. Земля под их ногами представляла собой мягкую, вымешанную тысячами ног грязь. Юрты были большими и некоторые были украшены дорогими тканями. Но первое Колино впечатление о столице — это неописуемое зловоние, напоминавшее то, с которым они столкнулись еще в селении Скакатая, но тысячекратно преумноженное. Он едва мог сдерживать позывы к рвоте, одолевавшие его.

Как бы там ни было, но улицы были полны народа, и не только монголов. Здесь можно было увидеть китайцев и, вероятно, японцев, представителей Ближнего Востока — возможно, персов и армян, — мелькали даже круглые глаза европейцев. Люди здесь были одеты в искусно сработанные туники, сапоги и шапки, и многие носили на шее, запястьях и пальцах тяжелые драгоценности. Яркие комбинезоны космонавтов, как и их скафандры и прочее снаряжение, погруженное на телегу, привлекло внимание некоторых, но большого интереса ни у кого не вызвало.

— Они привыкли к чужакам, — объяснил Коля. — Если я не ошибся со временем, то перед нами — столица империи. Нам не стоит недооценивать этих людей.

— Ах, об этом не беспокойся, — зловеще сказала Сейбл.

По мере того как они приближались к центральному комплексу, присутствие солдат становилось все более заметным. Повсюду были видны лучники и меченосцы в полном боевом облачении, готовые в любую минуту броситься на врага. Даже те, кто в тот момент был не при исполнении, отрывались от еды или игры в кости и провожали чужаков настороженным взглядом. Эту огромную палатку, должно быть, охраняла тысяча воинов.

Путники приблизились ко входу в павильон, который был настолько большим, что в нем поместилась бы целиком вся палатка Скакатая. Над входом висел штандарт из хвостов белых яков. Здесь снова произошел разговор со стражей, и внутрь комплекса отправили гонца.

Спустя какое-то время гонец вернулся с человеком более высокого роста, явно азиатского происхождения, но, на удивление, с голубыми глазами. На пришедшем был изысканно вышитый камзол и шаровары. С ним пришла команда советников. Он тщательно осмотрел космонавтов и их снаряжение, легонько проведя рукой по ткани комбинезона Сейбл, и его глаза сузились от любопытства. Бегло и невнятно он поговорил со своими советниками, затем щелкнул пальцами, развернулся, явно намереваясь удалиться. Слуги начали вытаскивать из телеги вещи космонавтов.

— Нет, — громко сказала Сейбл.

Коля весь съежился, но женщина твердо стояла на своем. Высокий человек медленно повернулся и посмотрел на нее широкими от удивления глазами.

Она подошла к телеге, вытащила кусок парашютной ткани и расправила его перед ним.

— Все это принадлежит нам. Даругхачи Тенгри. Ферштейн? Оно останется при нас. А этот материал — наш подарок императору, подарок с небес.

— Сейбл… — нервно сказал Коля.

— Нам все равно нечего терять, Коля. Все-таки ты начал этот театр.

Высокий человек колебался. Затем его лицо расплылось в улыбке. Резким голосом он начал раздавать указания, и один из его советников побежал в комплекс.

— Он понимает, что мы блефуем, — сказала Сейбл. — Но не знает, что с нами делать. Сообразительный попался.

— Если он настолько умен, то нам следует быть осторожнее.

Советник вернулся и привел с собой европейца. Это был небольшой, низкорослый мужчина, которому могло быть около тридцати, но из-за слоя грязи на лице и всклокоченных, давно нестриженных волос и бороды сказать точно было трудно. Он смотрел на них бегающими глазками, полными корысти. Затем быстро заговорил с Колей.

— Смахивает на французский, — сказала Сейбл.

Оказалось, что так оно и есть. Европейца звали Базиль, и он родился в Париже.

Их проводили в комнату, очевидно служившую приемной, в которую девочка-прислужница принесла еду и питье — куски мяса, приправленные специями, и что-то похожее на лимонад. Ей было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше, она была полной, и, кроме нескольких вуалей, на ней почти ничего не было. К тому же в ее лице Коля разглядел немного европейского. Ее глаза были пусты, и он задумался над тем, как далеко ее увезли от дома.

Вскоре им стал понятен замысел высокого вельможи. Базиль в совершенстве владел монгольским языком и должен был служить в качестве переводчика.

— Они думают, что все европейцы говорят на одном языке, — поведал им Базиль. — От Уральских гор и вплоть до Атлантического океана. Но мы так далеко от Парижа, что это можно считать простительной ошибкой…

Коля говорил по-французски довольно хорошо — даже лучше, чем по-английски. В школе он учил его в качестве второго иностранного. Но ввиду того, что французский язык, на котором говорил Базиль, сформировался лишь спустя несколько веков после появления французской нации как таковой, понять парижанина было нелегко.

— Это все равно, что беседовать с Чосером, — попытался объяснить Криволапов Сейбл. — Только представь себе, как сильно изменился с тех пор английский язык… Я уж не говорю о том, что Базиль, наверное, родился за сто лет, или даже больше, до Чосера.

Но Сейбл никогда прежде не слышала о Чосере.

Базиль оказался человеком гибкого ума и очень понятливым, и, к великому удивлению Коли, который полагал, что у них уйдет на взаимное приспосабливание намного больше времени, спустя пару часов они научились довольно сносно понимать друг друга.

Базиль рассказал, что был торговцем и приехал в столицу мира, чтобы сколотить состояние.

— Торговцы обожают монголов, — признался он. — Ведь они открыли нам Восток! Китай, Корею… — Понадобилось время, чтобы понять названия стран, которые он упоминал. — Естественно, что большинство из них — это мусульмане и арабы, так как во Франции большая часть населения даже и не подозревает, что монголы вообще существуют.

Базиль улучил момент и начал задавать космонавтам вопросы: откуда они пришли, чего хотят, что с собой привезли.

— Послушай, друг, — перебила его Сейбл, — нам не нужен агент. Твоя работа сделать так, чтобы э-э… тот высокий понимал, что мы ему говорим.

— Йэ-лю, — сказал Базиль. — Его зовут Йэ-лю Чью-тсай. Он из кидани…

— Отведи нас к нему, — сказала Сейбл прямо.

Базиль пробовал возразить, но слова были произнесены таким тоном, что понять их можно было и без перевода. Он хлопнул в ладони, и в комнату вошел камергер, чтобы препроводить к самому Йэ-лю.

Они шли по фетровым коридорам, нагнув головы: потолки не были рассчитаны на людей их роста.

Йэ-лю возлежал на низком диване в небольшой комнате этого палаточного дворца. Вокруг него суетились слуги. Перед собой, на полу, он разложил выцветшие схемы, похожие на карты, компас и разную мелочь — кусочки драгоценностей, маленькие монеты. Элегантным движением руки Йэ-лю велел вошедшим сесть на диваны, которые были ниже того, на котором лежал он сам.

Йэ-лю был терпеливым человеком. Вынужденный задавать вопросы через ненадежную цепь перевода Базиля и Коли, он спросил у пришельцев, как их зовут и откуда они прибыли. Услышав от космонавтов ответ, который уже успел стать их визитной карточкой, — с Тенгри, с Небес, — он закатил глаза. Пусть он и был звездочетом, но дураком точно не был.

— Нужно придумать историю получше, — сказал Коля.

— А как у этого народа с географией? Они хоть знают, какой мир формы?

— Да откуда мне знать.

Сейбл резко опустилась на колени и откинула в сторону войлочный ковер, обнажив грязную землю. Кончиком пальца женщина набросала неказистую карту мира: Азия, Европа, Индия, Африка. Затем она ткнула пальцем в самую середину и сказала:

— Мы здесь…

Коля вспомнил, что монголы всегда брали за ориентир юг, тогда как на карте Сейбл наверху был изображен север. Благодаря этой простой перестановке все стало гораздо понятнее.

— Значит, так, — продолжала Сейбл. — Здесь находится Мировой океан.

Она стала водить пальцами в пыли вокруг континентов, описывая кривую окружность.

— Мы пришли из земель, которые очень далеко отсюда, дальше, чем Мировой океан. На своих оранжевых крыльях мы перелетели через него, подобно птицам…

Это было не совсем правдой, но очень напоминало правду, поэтому Йэ-лю решил на время с этим согласиться.

— Йэ-лю спрашивает о ямах, — переводил Базиль. — Он разослал всадников по всем основным направлениям и узнал, что некоторые из ям разрушены. Он говорит, что ему известно, что мир подвергся великому разрушению, и желает, чтобы вы поведали ему о том, что известно вам об этих странных явлениях и что они означают для империи.

— Мы не знаем, — ответила Сейбл. — Это правда. Мы такие же жертвы всего этого, как и вы.

Очевидно, Йэ-лю принял такой ответ. Он медленно встал и заговорил снова.

— Император был впечатлен вашим подарком, этой оранжевой тканью, и желает вас видеть.

Глаза Сейбл хищно заблестели.

— Похоже, мы не зря столько натерпелись.

Они поднялись с диванов и вместе с Базилем, окруженные кольцом суровых стражей, последовали за Йэ-лю.

Колю трясло от страха.

— Сейбл, мы должны быть осторожны. Не забывай, что мы являемся собственностью императора. Он будет говорить лишь с членами своей семьи и, возможно, с такими же высокопоставленными советниками, как Йэ-лю. На остальных это не распространяется.

— Да-да, пусть даже так. Мы молодцы, Коля. Всего несколько дней на этой планете, а уже так высоко забрались… Теперь нужно только не упустить подходящий момент.

Их провели в зал, который был несравнимо больше покоев Йэ-лю. Стены здесь были увешаны дорогими вышитыми картинами и гобеленами, а ковры на полу были настолько мягкими, что ноги в них просто утопали. Людей в зале было много: толпились придворные, вдоль стен стояли крепкие на вид вооруженные до зубов воины, которые не спускали глаз с космонавтов и со всех остальных, в том числе и друг с друга. В углу юрты оркестр из лютней играл нежную мелодию. Все музыканты были красивыми и очень юными девушками.

Несмотря на все свое богатство, это была всего лишь юрта, с таким же вездесущим зловонным запахом немытой плоти и забродившего молока, как и в скромном жилище Скакатая.

— Варвары, — проворчал Коля. — Они не видели в городах и земледелии ничего, кроме источника наживы. Они разорили весь мир, но все равно живут, как козопасы, пусть даже их палатки ломятся от роскоши. И в наше время их потомки будут последними кочевниками — все еще в плену своих варварских корней…

— Заткни пасть, — прошипела ему Сейбл.

Следуя за Йэ-лю, пришельцы вышли на середину юрты. Вокруг трона, который находился в центре, стояли несколько безусых молодых людей. Все они были друг на друга похожи: Коля решил, что, возможно, они — сыновья императора. Перед троном сидело много женщин. Каждая из них была красавицей, хотя казалось, что некоторым уже исполнилось шестьдесят. Женщины помоложе своей красотой сводили с ума.

Йэ-лю отошел в сторону, и Коля и Сейбл предстали перед императором.

Лет ему было около шестидесяти. Он восседал на троне, украшенном богатой резьбой. Он не был высок. Но при этом был стройный, с прямой спиной. Мужчина выглядел здоровым. Лицо у него было полным, черты лица — мелкими — типичными для жителя Азии. В его волосах и холеной бородке лишь слегка проглядывала седина. Держа в своей руке аккуратно отрезанный кусок парашюта, он пристально смотрел на них, не отводя глаз. Затем он наклонился и прошептал что-то на ухо одному из своих советников.

— У него глаза как у кота, — сказала Сейбл.

— Сейбл… ты же знаешь, кто перед тобой, правда?

— Конечно, знаю.

К его изумлению, она улыбнулась широкой улыбкой, в которой было скорее больше восторга, чем страха.

Своими непроницаемыми, черными глазами на них смотрел сам Чингисхан.

 

21. Возвращение в Джамруд

На рассвете Байсезу разбудил рев походных труб. Когда она, потягиваясь, вышла из своей палатки, мир предстал перед ней в серо-голубых тонах. По всей долине Инда пение труб поднималось в небо вместе с дымом вечерних костров.

Она действительно находилась в лагере Александра Великого, и это не было сном или кошмаром. Но по утрам ей не хватало Майры больше всего, и даже в таком удивительном месте ее сердце не переставала сжимать тоска по дочери.

Пока царь и его советники решали, что предпринять, Байсеза, де Морган и остальные заночевали в лагере в дельте Инда. Их держали под стражей, но выделили отдельную палатку для ночлега. Сама палатка была из кожи. Потрепанная, изношенная, от нее несло запахом лошадей, еды, дыма и солдатского пота. Но это была офицерская палатка, которая в роскоши уступала лишь походным покоям Александра и его генералов. Кроме того, они были солдатами и привыкли жить без комфорта, за исключением де Моргана, который посчитал разумным не жаловаться.

Коммерсант всю ночь молчал, но глаза его горели огнем. Байсеза подозревала, что он подсчитывал, какую оплату запросить за свои услуги в качестве незаменимого переводчика. Но «варварским» греческим языком он был недоволен.

— Они произносят «к» как «г», а «т» как «д». Когда они говорят «Филипп», то получается «Вилип»…

С наступлением дня Евмен, царский грамматевс, прислал в палатку Байсезы слугу, чтобы уведомить их о решении повелителя. Македонская армия останется до поры до времени в дельте, тогда как в Джамруд вверх по долине Инда отправится отряд из всего лишь тысячи человек! Большую часть его составят гипасписты — ударные части, которые использовались в таких рискованных предприятиях, как нападение на врага ночью и форсированные марши, и которым было доверено оберегать жизнь Александра. Император пожелал лично отправиться к британцам, взяв с собой Евмена и своего фаворита и любовника Гефестиона. Великий явно был заинтригован возможностью увидеть солдат будущего в их крепости.

За годы, проведенные в постоянных походах, армия Александра была на удивление хорошо дисциплинированна, поэтому понадобилась лишь пара часов, чтобы закончить приготовления к предстоящему маршу, после чего был отдан приказ трубить выступление.

Пехотинцы, в полном вооружении, с легкими походными мешками за спиной, построились в ровные колонны. У каждого отделения, называемого «декас», хотя обычное количество воинов в нем равнялось шестнадцати, был слуга и вьючное животное для перевозки багажа. Животными этими были в основном мулы, но использовались также и дурно пахнущие верблюды. Две сотни всадников из македонской конницы Александра должны были двигаться вместе с пехотой. Кони у них были необычно низкорослыми. Телефон рассказал, что они, вероятно, были европейской или азиатской породы, и тем, чьи глаза привыкли к арабским скакунам, показались бы неуклюжими. В коннице Александра не знали стремян: эти невысокие, крепкие люди сжимали своим жеребцам бока ногами и направляли их при помощи удил.

Компанию Байсезе и британцам составили македонские офицеры, которые шли со своими подчиненными пешком, наряду с царскими приближенными и генералами. Лишь Александр, из-за полученных ранений, ехал в повозке, запряженной четверкой лошадей. Его личный врач, грек Филипп, ехал вместе с ним.

Но только когда они выступили, Байсеза заметила, что тысяча солдат, вместе со снаряжением, слугами, вьючными животными и офицерами, составляла лишь костяк колонны. Вслед за ними потянулась толпа женщин с детьми, торговцы с гружеными телегами и даже несколько пастухов, погоняющих отару тощих овец. Спустя пару часов на марше этот оборванный неуправляемый обоз растянулся на полкилометра.

Стоило огромных трудов вести армию и обоз через джунгли, что понимал каждый. Все же, когда войско взяло темп марша, воины, которые прошли за Александром тысячи километров и стойко переносили тяготы очередного похода, просто ставили одну огрубевшую стопу перед другой, как всегда делали эти привыкшие к трудным переходам солдаты. Байсезе и британцам маршировать было тоже не в новинку, и даже де Морган молчаливо терпел неудобства с такой стойкостью и решимостью, которой Байсеза невольно восхищалась. Некоторые из македонцев затягивали странные, печальные песни, которые были непривычны для ее уха. Эти люди из глубокого прошлого продолжали поражать ее своей необычностью: малорослые, коренастые, энергичные, как будто бы они вовсе и не были людьми.

Байсеза старалась получше присмотреться к царю, когда ей представлялась такая возможность.

Восседая на великолепном тяжелом троне, путешествуя по Индии на повозке, он был одет в опоясанную тунику, на голове сверкала золотая диадема, надетая на пурпурную македонскую шапку, в руках он держал скипетр. В нем она рассмотрела мало греческого. Возможно, его заимствования из персидской культуры носили не только дипломатический характер. Возможно, что его соблазнили величие и богатства империи персов.

В походах с ним всегда был рядом его придворный прорицатель Аристандр, бородатый старик с колючими расчетливыми глазами, одетый в запачканную сажей и грязью тунику. Байсеза полагала, что этому шарлатану не давал покоя вопрос, как общение императора с людьми из будущего могло повлиять на его позицию при дворе. Тем временем евнух-перс Багоас небрежно прислонился к спинке трона. Этот красивый полный молодой человек, одетый в тонкую тогу, время от времени хлопал царя по затылку. Байсезу веселило то, как Гефестион метал в это создание гневные взгляды.

Александр тяжело развалился на своем троне. Байсезе не составило большого труда определить с помощью своего телефона, на каком этапе его славной жизни они встретились. Она узнала, что в тот момент ему было тридцать два и, хотя его тело пылало здоровьем, выглядел он изнуренным. За все годы своих военных кампаний, в которых он всегда вел своих людей в самую гущу сражений, проявляя храбрость, порой граничащую с безрассудством, Александр был несколько раз тяжело ранен. Казалось, что даже дышать ему удается с трудом, а упасть ему не давала лишь феноменальная сила воли.

Удивительно, но этот еще молодой человек уже правил более двумя миллионами квадратных километров, и всему этому дало начало его стремление попасть в историю. Но еще более странным было знать, что во временной линии Земли успехи его походов уже давно достигли своего пика и медленно ползли в небытие. После его смерти пройдет лишь несколько месяцев, и гордые, верные ему военачальники, которые сейчас следуют за ним, начнут разрывать созданную им империю на части. Байсеза спрашивала себя, какая судьба ждала Александра в Мире.

В полдень решили сделать привал до следующего утра, и странствующая армия быстро превратилась в пригород того огромного палаточного города, который еще недавно стоял в дельте Инда.

Приготовление пищи, как оказалось, у македонцев было долгим и сложным процессом: понадобилось время, чтобы развести костры, и вода в котлах и горшочках закипела. Но пока это происходило, в лагере лилось вино, музыка с танцами и даже возникали импровизированные театральные постановки. Большинство женщин здесь были женами или любовницами воинов. Наряду с представительницами Индии, Байсеза узнала македонок, гречанок, персиянок, египтянок. Были тут представители таких народов, название которых ей почти ничего не говорило, например дочери Скифии и Бактрии. У многих из них были дети, некоторым было уже пять-шесть лет, цвет лица отпрысков и волос выдавал их смешанное происхождение. Македонский лагерь наполняли столь неподходящие этому месту крики младенцев.

Ночью Байсеза лежала в своей палатке и пыталась заснуть под плач детей, смех любовников и унылые пьяные завывания истосковавшихся по родине македонцев. Ее готовили к операциям, в места проведения которых нужно было лететь несколько часов, да и проходили они обычно не дольше дня. Воины же Александра начали свой путь в Македонии, маршировали по территории Евразии и дошли до столь отдаленных территорий, как Северо-Западная пограничная провинция. Она пыталась себе представить, как это было: следовать за Александром в течение многих лет и видеть земли неизведанные… С тем же успехом они могли отправиться в поход на Луну.

После нескольких дней на марше македонцев и их спутников стали поражать необычные заболевания. Эти инфекции заставляли заболевших сильно страдать, а в некоторых случаях заканчивались смертью. Но знания основ полевой медицины помогли Байсезе и британцам определить заразу и в какой-то степени излечивать от нее. Было ясно, что британцы и она принесли в армию Александра вирусы из будущего, к которым у македонцев не было иммунитета. Во время одиссеи противником людей из армии Александра становилось множество неизвестных болезней, но для них далекое прошлое оказалось не по зубам. Наверное, Байсезе и остальным повезло, что вирусы быстро гибли. А вот следов обратного процесса не было: ни один британец не заболел македонским вирусом. Байсеза подумала, что какой-нибудь эпидемиолог мог написать целую диссертацию, посвященную вопросам хронологической асимметрии.

День за днем их поход продолжался. Ведомые личными лазутчиками Александра, тщательно наблюдавшими за долиной Инда, они добирались в Джамруд по маршруту, отличному от того, по которому Байсеза попала в лагерь македонцев.

Когда до крепости оставалось два дня пути, перед македонцами возник ранее неизвестный им город. Колонна остановилась, и Александр выслал на разведку отряд лазутчиков, с которыми пошли Байсеза и еще несколько британцев.

Город был хорошо спланирован. Размером с огромный торговый центр, он стоял на двух земляных холмах, каждый из которых был обнесен массивным крепостным валом из глинобитного кирпича хорошего обжига. Под прямым углом город пересекали широкие улицы, складывалось впечатление, что до недавнего времени здесь жили люди. Но когда лазутчики осторожно прошли через его врата, то никого, ни единого человека, не обнаружили.

Город не был настолько стар, чтобы превратиться в руины: он слишком хорошо сохранился, о чем говорили прекрасно сохранившиеся крыши домов. А вот покинули его давно: в домах они нашли развалившуюся от времени мебель и черепки рассыпавшейся глиняной посуды. Если жители и не забрали с собой все запасы еды, то птицы и бродячие собаки давно о них позаботились. Все было покрыто густым, ржаво-коричневым слоем пыли, которая поднималась в воздух при малейшем прикосновении.

Де Морган показал ей на сложную систему канализационных труб и колодцев.

— Нужно рассказать Киплингу об этом месте. Он большой любитель канализаций, — холодно пошутил он. — Признак цивилизации, как он говорит.

Улицы не были вымощены камнем, а утрамбованы ногами людей и колесами повозок. Байсеза обнаружила обломки: черепки разбитых гончарных изделий, терракотовые браслеты, глиняные шарики, осколки статуэток, металлические обломки, которые, вероятно, когда-то были весами торговца, глиняные таблички с текстом, написанным на непонятном ей языке. Казалось, что каждый квадратный сантиметр земли был сильно утоптан, и она шла по осколкам, осколкам веков. Это место было очень древним, пережитком времен более давних, чем города британцев, давнее времен вторжения Александра в Индию, настолько старым, чтобы в ее времени успеть исчезнуть под пылью веков. Это было напоминанием о том, что давным-давно и в этом клочке мира жили люди, создавшие собственную цивилизацию, и что взволнованные Слиянием глубины времен хранят в себе еще много тайн.

Но город был покинут, словно его обитатели вдруг просто собрали вещи и куда-то отправились по каменистой равнине. Евмен предположил, что из-за Слияния реки могли найти себе другие русла, и люди ушли искать воду. Но казалось, что уход жителей случился намного раньше.

Разгадать эту загадку они не смогли. Как британцы, так и македонцы боялись этого пустого места, в котором обитало одно лишь эхо, эту каменную «Марию Целесту». Они даже решили не останавливаться на ночь, чтобы передохнуть, и сразу же двинулись в путь.

После нескольких дней на марше Александр прибыл в Джамруд, к всеобщему удивлению обеих сторон.

По-прежнему на костылях, Кейси выскочил навстречу Байсезе и обнял ее.

— В жизни бы не поверил, — прокомментировал он приход македонцев. — Бог мой, ну и вонь.

Байсеза улыбнулась.

— Вот что бывает, когда две недели питаешься карри и спишь в палатке из кожи, — сказала она. — Удивительно, но за это время Джамруд стал для меня чуть ли не родным домом, с его Редьярдом Киплингом и остальным.

На этот раз улыбнулся Кейси.

— Что-то подсказывает мне, что на какое-то время это место действительно станет нашим домом, так как у меня нет ни малейшей идеи, как нам вернуться обратно. Идем в крепость. Догадайся, что удалось соорудить Абдикадиру. Душ! Нужно признать, что от этих неучей есть польза, как-никак, а уж руки у них умелые…

В крепости Абдикадир, Редди и Джош сразу окружили ее и стали требовать, чтобы она рассказала о своих впечатлениях от пребывания среди македонцев. Как и ожидалось, Джош был ужасно счастлив видеть ее, и с его лица не сходила улыбка. Ей было приятно снова оказаться в его обществе.

— Что ты думаешь о нашем новом друге Александре? — спросил он.

— Нам придется стать соседями, — тяжело сказала Байсеза. — По численности его силы превосходят наши — я имею в виду, силы капитана Гроува — в соотношении сто к одному, наверное. Сейчас ему никто не сможет противостоять.

— К тому же, — сказал Редди сладким голосом, — видя его ясные очи и сияющие локоны, ниспадающие на плечи, Байсеза, бесспорно, считает Александра непревзойденным красавцем…

Щеки Джоша загорелись ярким румянцем.

— А как насчет тебя, Абди? — продолжал Редди. — Не каждому предоставляется возможность проверить, верны ли древние родовые предания.

Абдикадир улыбнулся и провел рукой по своим светлым волосам.

— Я, наверное, застрелю своего тысячу раз прадедушку, — пошутил он, — но зато докажу, что все эти парадоксы неверны…

Затем он перешел прямо к делу. Он ждал возвращения Байсезы не только потому, что горел желанием показать ей душ собственного производства.

— Байсеза, я прогулялся в тот кусочек двадцать первого века, вместе с которым нас забросило сюда, — сказал он. — Там я хотел осмотреть одну пещеру…

Он отвел ее в склад крепости. Там он достал большую автоматическую винтовку. Она была завернута в грязную рваную ткань, но корпус ее блестел от смазки.

— Разведка сообщила, что обнаружила тайник, — сказал он. — В тот день одной из задач нашего полета было это подтвердить.

Рядом с автоматом лежали старые советские светошумовые гранаты. Абдикадир поднял одну из них. Она была похожа на консервную банку, надетую на палку.

— Тайник оказался небольшим, но все-таки…

Джош осторожно прикоснулся к стволу автомата.

— Никогда раньше не видел такого оружия, — признался он.

— Это автомат Калашникова. В мое время его считают антиквариатом. Оружие, которое активно применялось во время вторжения советских войск в Афганистан, которое, кстати, появилось где-то за пятьдесят лет до нашего времени. Нужно признать, он до сих пор хорошо функционирует. Излюбленное оружие воинов гор. Вряд ли можно найти что-нибудь более надежное. Даже чистить не нужно, что многие из них никогда и не делали.

— Машина смерти из двадцать первого века, — тяжело вздохнул Редди. — Замечательно.

— Вопрос в том, — сказала Байсеза, — что нам с этим делать. Вправе ли мы использовать оружие двадцать первого века против, скажем так, армии из железного века, невзирая на возможные последствия?

— Байсеза, — Редди не спускал глаз с автомата, — мы не знаем, что с нами случится дальше. Мы здесь не по своей воле, и какое бы создание или явление нас сюда ни забросило, его явно не заботило наше благополучие. Я бы сказал, что в сложившейся ситуации вопросы морали не к месту, зато здорово поможет прагматизм. Разве не будет разумнее на всякий случай держать при себе эти мускулы из стали и пороха?

Джош вздохнул.

— Друг мой, ты, как обычно, сгущаешь краски. Но я вынужден с тобой согласиться.

Александр велел разбить лагерь в полукилометре от Джамруда. Вскоре там запылали костры, и вновь появилось странное поселение, являющее собой что-то среднее между военной базой и бродячим цирком. Этот день был отмечен проявлением взаимного недоверия в обоих лагерях: как британцы, так и македонцы организовали патрули по обе стороны невидимой границы.

Но на второй день лед подозрений между ними стал таять. Все началось с Кейси. Побродив немного в пограничной зоне, он вступил в словесную перепалку с низеньким, коренастым македонцем-ветераном, которому было около пятидесяти, и жестами вызвал его «пободаться». Байсеза понимала причину этой затеи: на базе «Клавиус» существовала традиция устраивать с членами отделений новоприбывших миротворцев одноминутные боксерские поединки без правил и канатов, целью которых было просто поколотить противника.

Несмотря на всю агрессию американца, всем было очевидно, что с одной здоровой ногой драться он не мог, поэтому вместо него с македонцем схлестнулся капрал Бэтсон. Раздевшись до пояса, в штанах на подтяжках, уроженец Ньюкасла казался близнецом крепыша-македонца. Быстро собралась толпа, и когда поединок начался, обе стороны стали громко болеть за своего бойца:

— Покажи ему, Джо!

— Алалалалалай!

Кейси следил за временем и остановил бой по истечении одной минуты. За это время Бэтсон успел пропустить приличное число ударов и сломать македонцу нос. Явного победителя не было, но Байсеза увидела, как между соперниками появилось уважение, признание одним видавшим виды воином другого, как это и задумал Кейси.

Желающих принять участие в следующем поединке оказалось море. Когда одному сипаю сломали руку, офицеры прекратили кровавую забаву. Но сразу же началось новое соревнование: на этот раз уже македонцы предложили солдатам Джамруда сыграть в «сфаиру», то есть мяч. Это была традиционная македонская забава, в которую играли кожаным мячом. Как и в британском регби или американском футболе, нужно было отобрать у игрока команды-противника мяч и куда-то с ним бежать. Без Кейси и тут не обошлось: он давал сигнал к подаче, следил за правилами — в общем, был в роли рефери.

Позже кто-то из томми пытался обучить македонцев правилам игры в крикет. Боулеры бросали вырезанный из пробкового дерева мяч, на котором виднелись вмятины из-за частого использования, на полосу земли, по краям которой находились импровизированные калитки, а бэтсмены с азартом размахивали самодельными битами. За игрой наблюдали Байсеза и Редди. Игра проходила хорошо, несмотря на то что порой томми приходилось становиться настоящими мимами, чтобы втолковать македонцам, что «ногу перед калиткой ставить нельзя».

Все это происходило прямо под висящим в воздухе Глазом.

— Порой разум человека демонстрирует свою замечательную способность не замечать ничего, каким бы странным это «ничего» ни было.

Один из игроков мощным ударом послал мяч в воздух и угодил в парящую сферу. Звук был таким, словно мяч ударился о стену из цельного камня. Он отскочил и попал филдеру прямо в руки, который поднял его над головой с торжествующим видом и показал бэтсмену, по правилам вынужденному покинуть игру. Удар мячом ничуть не потревожил Глаз.

Игроки обеих команд столпились и стали громко спорить. Редди почесал нос и сказал:

— Насколько я могу судить, они спорят о том, можно ли засчитать мяч, пойманный таким образом.

Байсеза покачала головой:

— Никогда не понимала крикет.

Благодаря всем этим инициативам с обеих сторон, к концу второго дня напряжение между британцами и македонцами спало и они стали относиться друг к другу с меньшей враждебностью. Поэтому Байсеза совсем не удивилась, когда увидела, как томми и сипаи, втайне от офицеров, посещают лагерь македонцев. Воины Александра с радостью делись с ними вином и едой и даже обменивали свои сапоги, шлемы и оружие на стеклянные бусы, губные гармошки, фотографии и прочие безделушки. Казалось, что некоторые из проституток в их лагере были готовы бесплатно обслужить этих мужчин из будущего, которые смотрели на них голодными глазами.

На третий день Евмен послал в крепость слугу с сообщением о том, что капитан Гроув и его старшие офицеры приглашаются на аудиенцию к царю.

 

22. Карта

Больше всего в монголах Коля ненавидел грязь. Спустя два дня, проведенных в палаточной столице, он уже чувствовал себя таким же омерзительным, как и местные, и таким же вшивым. Криволапов даже начал думать, что паразиты нашли в нем прекрасное жилище, ведь он был для них источником нетронутого болезнями, свежего мяса. Если он не умрет от пищевого отравления, то, возможно, истечет кровью от их укусов.

Но Сейбл говорила, что к этому нужно привыкнуть.

— Посмотри на Йэ-лю, — сказала она. — Он цивилизованный человек. Думаешь, он рос в этой грязи? Нет, конечно. И если он с этим справляется, то ты — и подавно.

Бесспорно, она была права. Но это не делало жизнь среди монголов легче.

Очевидно, Чингисхан был терпеливым человеком.

С миром случилось что-то непостижимое. И это что-то разрушило государство монголов, как стало понятно по исчезновению ям, этих широких артерий великой империи. Что ж, Чингисхан когда-то построил одну империю, и теперь он — или его талантливые сыновья — построит другую, невзирая на то, что творится вокруг. Тем не менее Йэ-лю настоятельно советовал своему господину не спешить. У монголов всегда было принято собирать сведения о противнике, прежде чем решить, куда ударить, поэтому Чингисхан прислушивался к мнению своих советников.

Даже в период обдумывания дальнейших действий великий монгол не забывал о необходимости поддерживать боеспособность своих воинов. Он ввел безжалостную систему подготовки, в которую вошли длительные форсированные марши верхом. Также он велел готовить императорскую охоту. Это мероприятие должно было охватить территорию в несколько километров, поэтому приготовления заняли неделю. Для воинов же это означало массовые маневры, проверку дисциплины, умения действовать сообща, преодолевая трудности. Охота вообще была очень важным событием в жизни монголов, такой же неотъемлемой частью их самих, как и война.

Тем временем Сейбл изучала палаточный город. Особенно внимательно она следила за воинами, надеясь понять их манеру ведения боя.

Монголов же это раздражало. К своему удивлению, Коля узнал, что, несмотря на то что у этих кочевников украсть будущую жену у соседа из юрты считалось обычной манерой ухаживания, в монгольском обществе женщины имели значительное влияние, по крайней мере те из них, кто каким-то образом имел отношение к Золотой Семье. Ни одно решение при дворе императора не принималось без согласия жены Чингисхана Бортэ, которая была того же возраста, что и он сам. Но монгольские женщины в войне участия не принимали. Солдаты с подозрением относились к этой странной «небесной» женщине в оранжевой одежде и не были намерены мириться с ее любопытством.

Поворотным моментом стал день, когда один воин, перебрав рисового вина и забыв о могуществе небес, попытался сорвать с американки ее комбинезон. Это был плечистый сильный мужик, ветеран первого похода в русские земли (а значит, от его руки погибли сотни людей). Но перед боевыми искусствами двадцать первого века он оказался бессилен. Он успел обнажить женщине одну бледную грудь, прежде чем она уложила его на лопатки и оставила валяться кричащим от боли с переломом ноги в двух местах.

После этого случая авторитет Сейбл среди монголов быстро возрос. Ей разрешили ходить, где она пожелает, и американка позаботилась о том, чтобы историю ее победы, соответствующим образом приукрашенную, услышали при дворе императора. Коля понимал, что ее поведение вызывало в монголах все большую обеспокоенность, и это однозначно не сулило космонавтам ничего хорошего.

Ко всему прочему, проделки Сейбл беспокоили и его. Страх в ней давно испарился, и по мере того, как она безнаказанно преодолевала на своем пути преграды одну за другой, крепли ее уверенность в собственных силах и решимость. Казалось, тринадцатый век пробудил в ней нечто первобытное.

Сам же Коля проводил время в обществе Йэ-лю, верховного сановника империи.

Сын одной из приграничных с монгольскими землями народностей, Йэ-лю попал к кочевникам как пленник, но ему удалось быстро возвыситься в стране неграмотных. Благодаря знанию астрономии кидани очутился в числе тех образованных людей при дворе, которым дальновидный Чингисхан поручил управлять быстро расширяющимся государством.

В своих намерениях изменить монгольскую державу Йэ-лю использовал в качестве модели Китай. Он отбирал самых способных из числа пленников, захваченных монголами во время их набегов на земли северного Китая, чтобы те помогали реализовать его замысел, и изымал из награбленного книги и лекарства. Он скромно признался Коле, что однажды ему удалось спасти много жизней во время внезапно вспыхнувшей в Монголии эпидемии, применив китайские лекарства и их познания в медицине.

Кидани стремился усмирить жестокость монголов, стараясь внести в жизнь этого народа стремление к высоким целям. Было время, когда Чингисхан серьезно рассматривал возможность истребления всего населения Китая, чтобы расширить пастбища для своих табунов, но Йэ-лю уговорил его отказаться от этой затеи.

— Мертвые не платят дани, — сказал он тогда.

Коля подозревал, что долгосрочной целью сановника было цивилизовать монголов за счет их ассимиляции в культуры оседлых завоеванных народов, подобно тому, как китайцы поглощали и окультуривали волны предыдущих захватчиков, пришедших из северных пустошей.

Криволапов не представлял, чем обернется для него это приключение. Но, надолго застряв здесь в Мире, в таких людях, как Йэ-лю, он видел надежду на лучшее будущее. Поэтому он с радостью беседовал с кидани о природе нового мира и старался помочь ему выработать план относительно того, что с этим миром делать.

При их первой встрече Йэ-лю впечатлила попытка Сейбл набросать на земле карту. Теперь он и Коля составляли детальную карту Мира, опираясь на воспоминания космонавта и карты с «Союза». Йэ-лю был здравомыслящим человеком, поэтому он легко принял тот факт, что Мир имеет форму шара (как и древние греки, китайские ученые давно указывали на кривой профиль тени Земли, который планета отбрасывала на свой спутник во время лунного затмения), и уж совсем не составило труда понять принципы построения карты сферической поверхности на плоском листе бумаги.

Получив предварительные наброски, Йэ-лю пригласил к себе группу китайских писцов и поручил им начать работу над поражающей своими размерами картой мира на шелке. Когда ее закончат, она полностью закроет собой пол одной из юрт грандиозного павильона императора.

Советник был в восторге от того, как на разматываемом полотне появлялось изображение мира, и заинтригован тем, как мало земель в Евразии осталось незавоеванными монголами. Согласно представлению этих кочевников, которое крутилось вокруг континента, им оставался всего один шаг от русских земель через Западную Европу, чтобы достичь Атлантического океана. Теперь же Йэ-лю пришлось волноваться о том, как показать Чингисхану карту, на которой было еще так много территорий Нового Света, Дальнего Востока, Австралазии, Южной Африки, Антарктиды и прочих земель, о существовании которых великий хан и не подозревал.

Коля был согласен с тем, что работа писцов великолепна в полном смысле этого слова. Ледники были вышиты тонкими белыми нитками, золотыми нитками текли воды главных рек, драгоценные камни виднелись на месте основных городов, при этом все надписи были выполнены аккуратными монгольскими буквами. Коля изумился, когда узнал, что у монголов вообще не существовало письменности до прихода к власти Чингисхана, который позаимствовал в качестве образца письменность своих соседей уйгуров.

Служанки, которые все это вышивали, явно испытывали гордость за свой труд, и Йэ-лю достойно их отблагодарил, поздравив с созданием настоящего шедевра. Но они были рабынями, лишившимися свободы во время очередного монгольского набега на земли китайских народностей. Коля никогда прежде не встречал рабов и не мог им не сочувствовать. В их движениях всегда была видна покорность, глаза были постоянно опущены, и от любого контакта с монголами они начинали дрожать, особенно женщины. Возможно, в присутствии Йэ-лю они чувствовали к себе благосклонность, но навсегда были побежденными и чьей-то собственностью.

Коля тосковал по дому: по своей жене и детям, потерявшимся в потоках времени. Но каждой из этих несчастных женщин разбили жизнь, насильно оторвав от родных, и случилось это не по вине сверхъестественных сил, но просто из-за жестокости других людей. Печальная судьба рабынь не делала его боль от разлуки с любимыми меньше, но не позволяла ему опускаться до жалости к себе.

Когда ему становилось тяжело в присутствии слуг-рабов, он находил себе утешение в том, что с головой предавался цивилизованному общению с образованным Йэ-лю. Со временем у него появилось ощущение, что ему легче довериться этому человеку из тринадцатого столетия, чем Сейбл, женщине из его времени.

Сейбл раздражали аудиенции у Йэ-лю, посвященные картографии. И ее совсем не впечатлили планы, которые советник готовил с особой тщательностью, прежде чем представить их Чингисхану.

По мнению Йэ-лю, все усилия необходимо было направить в первую очередь на воссоединение земель прежней империи. В прошлом монголы стали полагаться на импорт зерна, сукна и прочих товаров первой необходимости, поэтому для них приобрела важность торговля. Теперь, когда связь с Китаем, этой богатейшей азиатской провинцией Чингисхана, была потеряна, монголы должны были отправиться туда, чтобы выяснить, что там произошло. Одновременно с этим, по настоянию Коли, отдельный отряд будет послан в долину реки Инд на поиски Кейси и других представителей двадцать первого века.

Но для Сейбл это было недостаточно смело. Спустя неделю она появилась в покоях Йэ-лю и воткнула в карту мира кинжал. Рабы, прислуживающие в тот момент советнику, разбежались во все стороны, словно испуганные птицы. Сам же Йэ-лю с холодным интересом наблюдал за всем происходящим.

— Сейбл, мы все еще здесь чужаки… — осторожно напомнил женщине Коля.

— Вавилон, — сказала американка. Она указала на свой кинжал, который еще не дрожал в сердце Ирака. — Вот куда император должен направить всю свою энергию. Запасы зерна, торговые пути, коровы китайских крестьян — все это ничто по сравнению с тем, что нас там ждет. Именно в Вавилоне находится истинная мощь, которая стоит за всем этим новым миром, сила, способная разорвать пространство и время, и тебе, как и мне, об этом прекрасно известно. Если она попадет к хану, то его божественная миссия завоевать всю планету, может быть, будет все-таки выполнена, и даже при его жизни.

Коля заговорил с Сейбл на английском, потому что ни один из находящихся в покоях переводчиков этого языка не знал.

— Такая мощь и в руках Чингисхана? Сейбл… ты сошла с ума.

Женщина глянула на него, сверкнув глазами.

— Не забывай, что мы впереди них на восемь столетий. Мы можем держать монголов в узде. — Она показала рукой на карту, как будто хотела заявить на нее свои права. — Сменилось бы не одно поколение, прежде чем на осколках истории, которые мы унаследовали, смогла бы возникнуть цивилизация, подобная нашей. Если за нами будут монголы, то мы могли бы добиться этого еще при жизни. Коля, мы в состоянии это сделать. Сказать по правде, это более чем возможно. Это наш долг.

Перед этой свирепой женщиной Коля почувствовал себя слабым.

— Ты ходишь по лезвию бритвы…

Йэ-лю подался вперед. Через Базиля он приказал:

— Вы должны говорить на понятном для нас языке.

Космонавты извинились, и Коля повторил для сановника слова Сейбл, умолчав об истинных ее намерениях.

Йэ-лю осторожно вытащил нож из блестящей карты и с недовольным видом провел рукой по поврежденным нитям.

— Твои намерения мне ясны. Возможно, что мы смогли бы сжать в монгольском кулаке трепещущее сердце этого мира. Но мы не сможем удержать его, умирая от голода.

Сейбл покачала головой.

— Я расскажу хану о своем замысле, — пообещала она. — Уж он не стал бы колебаться, видя перед собой такую возможность.

Лицо советника помрачнело, и Коля впервые увидел на нем что-то, похожее на гнев.

— Посланница Небес, тебе пока недоступны уши Чингисхана.

— А это мы еще посмотрим, — сказала Сейбл на английском, и губы ее растеклись в дерзкой улыбке, явно демонстрируя отсутствие страха.

 

23. Аудиенция

Приняв приглашение царя, они направились в его палатку: капитан Гроув со своими офицерами, Байсеза, Абдикадир и Сесиль де Морган в качестве переводчика, а также Редди и Джош, которые пожелали зафиксировать эту удивительную аудиенцию в своих записях. Со стороны македонцев на ней будут присутствовать непосредственно сам Александр, Евмен, Гефестион, царский врач Филипп и несметное число придворных, советников, камергеров и пажей.

Обстановка была просто невероятной. Палатка Александра, которую везли от самой дельты, была огромной, поддерживалась золотыми колоннами и накрывалась усеянным звездами полотном. Перед золотым троном царя были расставлены ложи на серебряных ножках, которые предназначались для гостей. Но атмосфера внутри была натянутой. Еще бы: здесь находилось по меньшей мере сто царских элитных гипаспистов, воинов-пехотинцев, одетых в алые и ярко-синие одежды, и персидских «бессмертных» в красивых, но непрактичных туниках.

Чтобы избежать ненужного непонимания, Евмен тихонько ознакомил Байсезу с протоколом поведения в присутствии царя. Согласно ему, войдя в палатку, гости из будущего должны были совершить проскинезу, так греки называли принятую у персов форму приветствия царя, заключающуюся в поклоне до земли с последующим целованием ног повелителя. Как и ожидалось, Абдикадир почувствовал себя неловко в этой ситуации, а вот капитан Гроув со своими офицерами остался невозмутимым. По всей видимости, эти британцы, застрявшие на краю собственной империи в окружении жалких князей, раджей и эмиров, давно привыкли уважать чудаковатые местные обычаи.

Несмотря на это, Байсеза заметила, что Абдикадир необычайно рад приходу македонцев. Ей встречалось немного настолько здравомыслящих людей, каким был пуштун, но было очевидно, что он тешил себя мыслью, что эти величественные македонцы действительно были его предками.

Пришедшие расположились на дорогих ложах, и пажи и слуги забегали возле них, разнося напитки и угощения. Аудиенция началась. Говорили через греческих ученых и де Моргана, поэтому перевод был медленным и местами неудачным. Но они терпеливо добивались понимания, порой с помощью карт, чертежей и даже наспех написанных на восковых табличках понятий или на листках бумаги, которые Редди и Джош вырывали из своих тетрадей.

Начали с обмена информацией. Люди Александра вовсе не удивились, увидев в Джамруде Глаз Зла, который продолжал висеть у крепости. Их лазутчики натыкались на такие сферы по все долине Инда с того самого дня, по словам македонцев, как «солнце пошатнулось и скользнуло по небу». Как и британцы, они быстро привыкли к этим молчаливым, неподвижно парящим в воздухе наблюдателям и стали к ним относиться с таким же неуважением.

Практичный царский грамматевс Евмен проявлял меньший интерес к этим немым загадкам, чем к политике Александра в будущем, которая и привела их в Джамруд. Понадобилось время, чтобы он и остальные наконец-то поняли, что британцы и команда Байсезы на самом деле были из двух разных эпох, хотя промежуток примерно в каких-то сто пятьдесят лет казался незначительным по сравнению с двадцатью четырьмя веками, отделяющих время Александра от времени Байсезы. А вот капитан Гроув сумел привлечь к себе внимание высокопоставленного грека, в общих чертах поведав об основной стратегии Британии в Большой игре.

Как и предполагала Байсеза, рассказ о конфликтах в двадцать первом веке оказался для македонцев менее понятным, но когда Абдикадир упомянул о нефтяных месторождениях в Центральной Азии, Евмен его прервал. Грек вспомнил, что на берегах реки, которая, сделала вывод Байсеза, протекала по территории Ирана, прямо возле царской палатки из-под земли забили ключом два источника странной жидкости.

— На вкус и цвет она не отличалась от оливкового масла, — сказал Евмен, — хотя земля там была непригодна для оливковых деревьев.

Но даже тогда, по его словам, Александр задумал получить выгоду от такой находки, если ее запасы окажутся достаточно велики, хотя придворный прорицатель Аристандр увидел в нефти предзнаменование великих трудностей, ожидавших их в будущем.

— Мы шли сюда в разные времена, преследуя разные цели, — заключил Евмен, — и все равно добрались, даже спустя тысячелетия. Возможно, что этому месту суждено стать ареной борьбы нового мира за бессмертие.

Сам Александр говорил мало. С полузакрытыми глазами он восседал на своем троне, подперев кулаком голову, и время от времени смотрел на них со странной, обманчивой скромностью. Обязанность вести собрание он всецело возложил на Евмена, который показался Байсезе очень умным человеком, и Гефестиона, который постоянно перебивал грека, прося что-то объяснить или стараясь возразить своему коллеге. Байсезе стало ясно, что между ним и Евменом идет напряженная борьба, но, возможно, Александру просто нравилось разнимать двух потенциальных соперников.

Теперь обсуждение обратилось к вопросу, что с ними случилось, — как могло получиться так, что историю разбили на куски, и почему это произошло.

Казалось, что македонцы почти не испытывали страха из-за Слияния, как это наивно представляла себе Байсеза. У них не было абсолютно никаких сомнений в том, что событие имело место по воле богов, которые вершили свою непостижимую для людей волю. Их мировоззрение не имело ничего общего с наукой, и поэтому было чуждо Байсезе. Но зато оно было достаточно гибким для того, чтобы найти объяснение для подобных загадок. Они были суровыми воинами, которые прошли тысячи километров по незнакомым территориям, и их ум, как и ум их греческих советников, тоже был достаточно суров.

Сам Александр пришел в восторг от философских вопросов.

Своим хриплым баритоном он сказал:

— Могут ли умершие вернуться к жизни? Ибо для вас я уже давно мертв… И можно ли изменить прошлое — исправить совершенные в нем ошибки, тем самым не дав родиться сожалению?..

— Для человека, у которого столько крови на руках, как у этого царя, идея возможности исправить прошлое, должно быть, кажется невероятно заманчивой… — прошептал Абдикадир Байсезе на ухо.

— Для большинства философов время представляет собой цикл. Оно подобно тому, как бьется сердце, сменяют друг друга времена года, становится полной и вновь превращается в серп луна. Астрономы Вавилона составили космический календарь, в основу которого легло движение планет. Великий Год в нем, если я не ошибаюсь, длился более четырехсот тысяч лет. Когда планеты образуют одно особое созвездие, возникает великий огонь, а в тех местах, где во время скопления планет господствует зима, начинается великий потоп… Некоторые даже утверждают, что эти явления регулярно повторяются в начале каждого нового цикла.

— Но этот вопрос не давал покоя Аристотелю, — возразил Александр, который, вспомнилось Байсезе, был учеником великого философа. — Если я живу как до падения Трои, так и после него, тогда что же вызвало ту войну?

— Однако, — продолжил Гефестион, — в понятии циклов есть много такого, чем можно объяснить много странных вещей. Вот, например, оракулы и пророки. Если время течет по кругу, то, возможно, пророчества вызваны скорее воспоминаниями о событиях далекого прошлого, чем видением будущего. И это странное смешение времен, которое мы наблюдаем, таким образом кажется более понятным. Ты согласен со мной, Аристандр?

Старый прорицатель кивнул.

Далее разговор продолжался между Александром, Гефестионом и Аристандром — громко и иной раз настолько быстро, что неслаженная команда переводчиков никак не могла за ней поспеть.

Редди был поражен происходящим.

— Что за удивительные люди, — прошептал он.

— Довольно на сегодня философии, — сказал Евмен, практичный как всегда. Он заострил внимание присутствующих на необходимости определить дальнейшие действия.

Капитан Гроув выступил с предложением. С собой на совет он принес атлас — довольно старый даже для его времени, который когда-то пылился в классе одной из викторианских школ — и теперь раскрыл его перед советом.

Македонцам карты и картография не были в новинку. И действительно, во все свои походы Александр всегда брал греческих картографов, чтобы составлять карты земель, им открытых и завоеванных, о многих из которых древние греки почти ничего не знали в те времена. Поэтому македонцы были заинтригованы атласом и возбужденно столпились вокруг маленькой книги. Они изумлялись качеству печати, четкости шрифтов и насыщенности цветов изображений на страницах. Пришельцы из 325 года до нашей эры, казалось, с легкостью согласились с тем, что их мир, расположенный вокруг Средиземного моря, лишь часть планеты, которая имела форму шара, о чем говорил еще Пифагор за несколько столетий до рождения их повелителя. Да и Аристотель, который был наставником Александра, посвятил этому вопросу целую книгу. В свою очередь, Байсезу позабавили наведенные розовыми чернилами жирные линии, которыми были отмечены территории Британской империи в период ее рассвета.

В конце концов Александр немного раздраженно потребовал, чтобы атлас поднесли ему к трону. Но он был потрясен, когда увидел, что границы его империи теряются на фоне планеты.

— Я считал, что оставил огромный след на лице этого мира, — признался он, — но, оказывается, в нем еще так много того, о чем я даже не подозревал.

Пользуясь атласом, капитан Гроув изложил свое предложение, суть которого состояла в том, что они, объединив силы, должны отправиться в Вавилон.

Абдикадир взялся рассказывать о радиосигналах, замеченных «Союзом». Как и ожидалось, это оказалось делом непростым, пока Редди и Джошу не удалось подобрать к его словам красочные метафоры.

— Это подобно звукам неслышимой трубы, — объяснял Редди, — или отблескам невидимых зеркал…

— И единственный сигнал, который мы обнаружил, шел отсюда, — сказал Абдикадир и указал на Вавилон. — Я твердо уверен, что там у нас есть все шансы узнать, что случилось с нами и со всем миром.

Все это пересказали Александру через переводчиков.

Македонцы тоже подумывали о переезде в Вавилон. Вот уже много дней к ним не приходило никаких вестей из Македонии и других провинций, находящихся вне долины Инда, так же, как и у британцев не было ни единой весточки от своих. Был поднят вопрос, где можно обосноваться, если так будет продолжаться и дальше. Александр всегда планировал сделать Вавилон столицей империи, которая раскинулась от Средиземноморья до самой Индии, объединяемая морскими и речными путями. Возможно, даже теперь его замысел мог воплотиться в жизнь, даже с теми ресурсами, которые у него остались, даже если остальной мир бесследно исчез.

Ввиду всех обстоятельств, никто не сомневался в том, что решение отправиться в древний город было наилучшим. Когда согласие было достигнуто, Редди пришел в неописуемый восторг.

— Вавилон! — воскликнул он. — Бог мой… Куда же заведет нас это приключение?

Собрание быстро перешло к вопросам планирования и логистики. За стенками царской палатки стали сгущаться сумерки, а ни на секунду не присевшие за все время слуги принесли еще вина, и мероприятие медленно стало погружаться в хаос.

Как только представилась возможность, Джош, Абдикадир, Редди и Байсеза собрались вместе.

— Нужно оставить Мусе, Коле и Сейбл какое-то сообщение, чтобы они знали, куда мы отправились, если когда-нибудь сюда доберутся, — предложила Байсеза.

Стали обсуждать различные метки для потерявшихся, такие как выложенные на земле стрелки из камней, спрятанные в пирамидках из тех же камней послания; думали даже оставить рацию.

— Вы рады тому, что судьба свела нас с Александром и его людьми? — спросил Абдикадир.

— Конечно, — мгновенно ответил Редди. — Аристотель учил их быть ко всему открытыми сердцем и умом, а также развивал в них стремление познать мир. Путешествия Александра носили столь же исследовательский характер, как и военный…

— Ну, прямо настоящий капитан Кук с пятидесятитысячной армией, — сказал Абдикадир задумчиво.

— И конечно, — не унимался Редди, — именно благодаря этой открытости они умели уважать обычаи чуждых, незнакомых им народов, что привело к возникновению империи, которая, если бы не преждевременная смерть Александра, существовала бы веками и на протяжении столетий и тысячелетий двигала бы цивилизации вперед.

— Но здесь и сейчас Александр еще не умер… — сказал Джош.

Байсеза понимала, что в этот самый момент Александр за ними наблюдает. Царь откинулся на спинку трона и прошептал что-то на ухо евнуху, что заставило лейтенанта задуматься о том, мог ли царь догадаться, о чем они говорили.

— Не могу думать о лучшем наследии, чем основание в Азии и Европе Британской империи за два или более тысячелетия до наступления ее времени!

— Но империя Александра отнюдь не зиждилась на демократии и ценностях Эллады, — возразил Джош. — Он чинил зверства. Например, сжег Персеполь. Все свои последующие походы он оплачивал богатствами, награбленными в этом городе. И он ни в грош не ставил человеческую жизнь — по некоторым подсчетам, по его воле лишилось жизни, возможно, семьсот пятьдесят тысяч человек.

— Он был человеком своего времени, — ответил Редди жестко и цинично, как будто ему в тот момент было не девятнадцать, а в два раза больше. — А ты чего ожидал? В те времена порядок мог возникнуть только в империи. Именно в империях всегда развивалась культура, появлялись законы, и у людей был шанс стать цивилизованными. Вне империи господствовали варвары и царил хаос. Вести дела иначе было невозможно! И его достижения не исчезли после того, как империя рухнула. Благодаря ему греческий язык распространился от Александрии до Сирии, как варенье растекается по тосту. Когда римляне пришли на восток, то встретили там не варваров, а людей, говорящих на греческом. Если бы не наследие греков, то путь идей христианства из Иудеи в Европу был бы куда более долгим.

— Возможно, — ухмыльнулся Абдикадир. — Но, Киплинг, я же не христианин!

В этот момент к ним подошел капитан Гроув.

— Кажется, дело сделано, — сказал он спокойно. — Я невероятно рад тому, что мы так быстро пришли к согласию, и просто удивительно, что у нас так много общего. Думаю, за последние две тысячи лет в вопросах осуществления переброски войск на другие территории не произошло существенных изменений… А теперь вот что. Очевидно, совет потихоньку подходит к концу. Мне доводилось слышать об Александре и его дебоширах, — тут он печально улыбнулся. — Я бы с удовольствием пропустил эту часть, но боюсь, что это было бы неверным ходом с моей стороны, поэтому мне придется остаться и получше узнать этих ребят. Не волнуйтесь, с вином я справлюсь! Мои люди тоже здесь останутся. Но если вы хотите отсюда улизнуть…

Байсеза приняла его предложение. Редди и Джош тоже согласились уйти, хотя девятнадцатилетний журналист пару раз бросил завистливый взгляд на мерцающие огни царской палатки, в которой начали танцевать женщины с соблазнительными формами, одетые лишь в доходящую им до ступней вуаль.

За стенами царской палатки Байсезу ожидал Филипп, врач Александра. Пришлось бежать за де Морганом. Комиссионер был уже наполовину пьян, но все же в состоянии переводить.

— Моему правителю известно, что вы говорили о его смерти, — сказал Филипп.

— Ах, мне очень жаль…

— И он желает, чтобы вы поведали ему, как он умрет.

Байсеза колебалась.

— Существует легенда, миф о том, что с ним случилось…

— Он скоро умрет, — вздохнул Филипп.

— Да, по крайней мере должен был.

— Где?

Вновь она не решалась ответить.

— В Вавилоне.

— Стало быть, он умрет молодым, как и его герой, Ахиллес. Как это похоже на Александра! — Филипп бросил взгляд на царскую палатку, в которой, судя по крикам и возгласам, дебош набирал обороты. Он выглядел обеспокоенным, но покорным. — Что ж, это и неудивительно. На своих пирах, как и в бою, он стоит десяти человек. Он ведь чуть не погиб от стрелы, попавшей ему в легкое. Боюсь, он не даст себе времени, чтобы оправиться, но…

— Он не будет слушать своего врача.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — улыбнулся Филипп.

Недолго думая, женщина порылась в своей аптечке, которую носила во внутреннем кармане комбинезона, и извлекла из нее пластинку с таблетками против малярии. Она показала врачу, как извлекать таблетки из оболочки.

— Пусть твой царь примет это, — сказала она. — Никто точно не знает, как это случилось. Истина скрыта от нас слухами, враждой и поддельной историей. Но некоторые считают, что причиной всему станет болезнь, от которой помогут эти таблетки.

— Зачем вы даете мне это?

— Потому что считаю, что твой царь будет очень важен как для вашего, так и для нашего будущего. Если ему суждено умереть молодым, то по меньшей мере это произойдет иначе.

Филипп положил руку на таблетки и улыбнулся.

— Благодарю тебя, моя госпожа. Но скажите мне вот еще что…

— Спрашивай.

— Там, в будущем, будут помнить о нем?

И вновь ее знания заставили ее колебаться с ответом, особенно после ее долгих совещаний с телефоном, когда она знакомилась с историей Александра.

— Да, даже имя его коня нам будет известно!

Буцефал погиб в битве на реке Гидасп.

— Больше тысячи лет правители земель, что находятся за водами реки Оксус, будут заявлять, что у всех их лошадей на голове рога, потому что их предком был Буцефал.

От этих слов царский врач пришел в восторг.

— Александр велел изготовить для Буцефала узду с золотыми рогами, чтобы в бою его любимец тоже был вооружен. Госпожа, если случится так, что мой повелитель будет при смерти…

— Тогда расскажи ему об этом.

Когда врач ушел, она обратилась к де Моргану:

— А ты держи рот на замке.

— Конечно, конечно, — всплеснул тот руками. — Мы должны оберегать жизнь Александра, ведь если мы здесь навечно застряли, то он может действительно оказаться нашей единственной надеждой сохранить хоть какие-нибудь следы нашего будущего. Но Бог мой! Байсеза, зачем было отдавать ему таблетки просто так? Александр в тысячу раз богаче любого человека своего времени! Какое безрассудство…

Смеясь, она ушла прочь от него.

 

24. Охота

Наконец пришла пора великой охоты.

Местом проведения императорской потехи, которая также являлась военными учениями, стал чудовищно огромный участок степи. Подразделения монгольского войска, каждым из которых командовал генерал, развернулись по всему его периметру. Со всех сторон загонщики приближались к центру, перемещаясь, как на маневрах, с посланными впереди ядра отряда лазутчиками. Для координации действий столь огромной массы воинов использовались трубы и флаги, и как только все сошлись, круг оказался под пристальным наблюдением.

Когда животных стали загонять, Чингисхан возглавил императорскую процессию и лично повел ее на вершину низкого холма, откуда было очень удобно за всем наблюдать. Всем членам Золотой Семьи было приказано присутствовать на охоте. Здесь были жены и наложницы Чингисхана, камергеры и слуги. Йэ-лю тоже находился в кругу близких императора и привел с собой Колю, Сейбл и их переводчиков.

Монгольские военные учения поражали своим размахом. Коля занял отведенное ему место на вершине холма, внизу на равнине перед его глазами предстало только несколько отрядов воинов, построенных в боевые порядки, с развевающимися на ветру знаменами, верхом на рвущихся вперед конях. Остальные были где-то за горизонтом. Также он был ошеломлен богатством яств, напитков и вниманием, предназначавшимся семье и приближенным императора.

Пока они ожидали окончания загона, Золотую Семью развлекали демонстрацией охотничьих птиц. Один из сокольничих вынес сидящего на массивной перчатке могучего орла. Когда птица расправила свои крылья, их размах превзошел рост ее смотрителя. Тут выпустили ягненка, и птица свирепо взмыла в воздух, чтобы догнать жертву, сбив при этом смотрителя с ног на потеху Золотой Семьи.

За соколиной охотой последовали скачки. У монголов они проводились на большие расстояния, так что Коля мог наблюдать только их финальный отрезок. Всадники, которые были детьми не старше семи-восьми лет, сидели верхом на матерых жеребцах без седла и стремян. Спор за первенство проходил в лютой борьбе, и всадники, окутанные тучами пыли, были уже близко. Золотая Семья бросала победителям золото и драгоценные камни.

По мнению Коли, со стороны монголов все это выглядело не чем иным, как примером варварства и грубой демонстрации силы, или, как бы выразилась Сейбл, «у этих людей не было вкуса». Но Криволапов не мог не заметить той ауры спокойствия, которая исходила от самого Чингисхана.

Строгий полководец, коварный политик, неподкупный и всегда добивающийся своего монгол родился сыном вождя клана. Его назвали Темучином, что означало «кузнец», тогда как то имя, которое он себе взял, означало «тот, кто правит всем миром». Понадобилось десять лет братоубийственной войны, чтобы Темучин впервые за века раздробленности смог объединить разрозненные монгольские племена в единый народ и стал «тем, кто правит всеми племенами и живет в войлочных палатках».

Монгольская армия почти полностью состояла из конницы, отличавшейся высокой маневренностью, жесткой дисциплиной и умением внезапно исчезать и появляться там, где ее не ждали. Их манера ведения войны поколениями оттачивалась на охоте и в войнах на безграничных равнинах Азии. Для оседлых народов-земледельцев, живущих в городах по краям степи, монголы были отнюдь не первыми беспокойными соседями, с которыми приходилось сталкиваться. Веками тот великий океан, коим являлась степь, обрушивал на них волны кочевников, пришедших, чтобы грабить и убивать. Монголы были лишь последними, кто продолжал эту давнюю и кровавую традицию. Но под Чингисханом они стали настоящей карой небес.

Сначала Чингисхан начал походы против трех народов Китая. Быстро разбогатев на грабежах, монголы повернули на запад и напали на Хорезм, богатое и древнее мусульманское государство, земли которого простирались от Ирана до Каспийского моря, после чего перешли Кавказские горы и дошли до Крыма. Затем они повернули своих коней на север и совершили поражающее своей жестокостью вторжение в русские земли. К тому времени, как Чингисхан умер, его империя, построенная в течение жизни одного поколения, была уже в четыре раза длиннее империи Александра Великого по протяженности и в два раза превосходила по размерам империю древних римлян.

Но при этом Чингисхан всегда оставался варваром, чьей целью было лишь обогащение и укрепление власти Золотой Семьи. А монголы всегда оставались убийцами, чья жестокость проистекала из их традиций: будучи неграмотными, они не видели смысла в земледелии, города рассматривали лишь как источник добычи и ни во что не ставили человеческую жизнь. Этим они руководствовались в каждом захватническом походе.

И вот Коля каким-то чудом оказался в сердце самой империи Чингисхана. Здесь для него стали видны ее положительные стороны, о которых умалчивают книги, написанные потомками побежденных. Впервые за свою многотысячелетнюю историю Азия была объединена от европейских границ и до самого Южно-Китайского моря, и теперь палатку императора украшали гобелены с изображением китайских драконов и иранских фениксов. Пусть эти связи распадутся, когда империя монголов распадется, но мифы восточных народов уступят место памяти — памяти, которая однажды воодушевит Христофора Колумба отправиться в плавание через Атлантический океан в поисках нового пути в Китай.

Но жизнь в покоренных землях была невыносимо ужасной. Древние города разрушались до основания, а их население беспощадно вырезалось. Своими глазами видя людские страдания, Коля был вынужден согласиться, даже находясь в императорском павильоне, что положительные стороны этой империи действительно почти ничего не стоили.

Но ему было очевидно, что Сейбл влечет хищный блеск монгольского государства.

Наконец на горизонте появились с пронзительными криками загонщики и устремились к месту, где должен был произойти бой животных. Воины натянули между отрядами веревки, образовав тем самым на пути добычи преграду. Попавшие в тупик звери сбивались в кучу или бегали туда-сюда, смутно различимые в облаках пыли, которые поднимали лапами.

Коля вглядывался в клубы пыли.

— Интересно, кого они поймали, — сказал он. — Я вижу лошадей, возможно, ослов, а еще волков, гиен, лисиц, верблюдов, зайцев. Они все в ужасе.

— Посмотри туда, — указала Сейбл.

В пыли мелькнула огромная фигура. Сначала она показалась Коле похожей на валун. Существо было значительно выше человека, двигалось тяжело, работая своими гигантскими плечами, а с тела его свисала мохнатая рыжевато-коричневая шерсть, сверкающая мутным светом. Когда оно подняло голову, космонавт увидел поджатый хобот, закрученные в спираль бивни и услышал рев, напоминающий звук джазовой трубы.

— Мамонт, — с трудом выговорил Коля. — Охотники Чингисхана, пересекая швы времени, поймали то, на что не могли рассчитывать… Увидеть его — это же мечта нескольких поколений. Как жаль, что у меня нет с собой камеры!

Но Сейбл это ни капли не интересовало.

Немного неуклюже Чингисхан сел на своего коня. Он выехал вперед в сопровождении двух телохранителей. Пролить первую кровь на охоте было его привилегией. Император занял позицию и теперь находился не больше чем на двадцать метров ниже Коли, ожидая, когда добычу погонят на него.

Внезапно стали раздаваться крики ужаса. Некоторые из охраны Чингисхана нарушили строй и скакали прочь от своего господина, игнорируя приказы командиров, орущих им вслед. Сквозь оседающую перед Чингисханом пыль Коля увидел, как в воздухе пронеслась красная тряпка — нет, это не было тряпкой, это был человек, воин, которому распороли грудь и выпустили кишки.

Заставив коня успокоиться, император остался там, где и был, сжимая свое копье и кривую саблю наготове.

Тут Коля увидел, как из облака пыли появился зверь. Тем, как скрытно он подбирается к своей жертве, он напоминал льва, но массивные мускулы на его теле, его плечи делали его похожим скорее на медведя. Он раскрыл пасть и показал клыки, изогнутые подобно сабле Чингисхана. В гробовой тишине, предшествующей смертельной схватке, император и саблезубый тигр смотрели друг другу в глаза, не шевелясь.

Словно гром среди ясного неба, неожиданно прозвучал выстрел. Он был сделан так близко от Коли, что в ушах зазвенело и он услышал шипение промчавшейся мимо пули. Находившиеся в тот момент рядом с ним члены императорской семьи и их слуги закричали и упали ниц. Огромная кошка свалилась на землю и задергала лапами. Ее голова превратилась в кровавое месиво. Конь императора шарахнулся в сторону, но сам Чингисхан и бровью не повел.

Без сомнения, стреляла Сейбл, но она уже успела спрятать пистолет.

Женщина протянула руки к небу и воскликнула:

— Тенгри! Я — посланник Небес, прибывший сюда, чтобы спасти тебя, о великий, ибо тебе суждено жить вечно и править всем миром!

Она повернулась к скулящему от страха Базилю и на ломаном французском прошипела:

— Переводи, пес, иначе будешь следующим, кому я сниму голову с плеч.

Чингисхан не сводил с нее глаз.

Истребление животных в оцеплении продлилось несколько дней. Обычно некоторым из них оставляли жизнь и отпускали на волю, но так как на этой охоте один из них посмел напасть на самого Чингисхана, жить никому не позволили.

Коля с любопытством рассматривал трофеи. Императору преподнесли головы и бивни нескольких мамонтов, а также шкуры целого прайда львов, невиданных прежде размеров, и лисиц, у которых были красивые белоснежные шубки.

Также в сети к монголам попали странные люди. Это была семья из трех человек — мужчина, женщина и ребенок. Они были нагими и быстро бегали, хотя спастись от монголов им и не удалось. Мужчину убили сразу, а женщину и ребенка заковали в цепи и тоже отправили повелителю. Казалось, они совсем не умели говорить, поэтому женщину отдали воинам на поругание, а ребенка посадили в клетку, где он провел несколько дней, а потом умер, так как, потеряв родителей, отказывался есть и быстро обессилел.

Вблизи Коля видел его только один раз. Он сидел в клетке на корточках, но Криволапову даже так было видно, что ростом он выше всех монголов, даже выше его самого, хотя его тело и лицо были еще по-детски не сформированы. На его коже были заметны следы непогоды, а на стопах — костные мозоли. На теле, покрытом крепкими мускулами, не было и грамма жира. Глядя на него, можно было предположить, что мальчик мог бежать целый день, ни разу не остановившись. Над его глазами нависали массивные бугры. Когда он посмотрел на Колю, тот увидел, что его глаза были необычайно голубыми, чистыми, как небо. Криволапов видел в них разум, но разум не человека. Это было понимание, не привязанное к чему бы то ни было, которое можно увидеть в глазах льва.

Коля хотел поговорить об этом с Сейбл. Может быть, это был некий предок человека, гомо эректус, возможно, который, на свою беду, тоже попал под Слияние. Но женщины нигде не было.

Когда Коля вернулся к клетке, то обнаружил ее пустой. Он узнал, что мальчик умер, а его тело сожгли вместе с остальным мусором, оставшимся после охоты.

Сейбл показалась лишь в полдень следующего дня. Йэ-лю и Коля как раз активно обсуждали очередную стратегию.

На женщине была монгольская туника, одна из дорогих, с вышивкой, как у тех, которые носила Золотая Семья, а в волосах и вокруг шеи виднелись ярко-оранжевые кусочки парашютного шелка, символ ее особого происхождения. Она выглядела дико, словно существо, не принадлежащее ни к одному из миров, которое невозможно было подчинить чужой воле.

Йэ-лю откинулся на диване и смотрел на нее пристальным, настороженным, расчетливым взглядом.

— Что с тобой произошло? — спросил ее Коля на английском. — Я не видел тебя с тех пор, как ты достала пистолет на охоте.

— Зрелищно получилось, правда? — бросила она. — И это сработало.

— Что значит «сработало»? Чингисхан мог тебя убить за то, что ты украла у него право пролить первую кровь на охоте.

— Но не убил же. Он позвал меня в свою юрту и выгнал всех, даже переводчиков, там были лишь мы вдвоем. Думаю, теперь он действительно верит, что я пришла с Тенгри. Видишь ли, прежде чем позвать меня к себе, он несколько часов не отлипал от вина, а я избавила его от похмелья. Поцеловав его кубок с вином, я незаметно добавила туда пару таблеток аспирина, которые предварительно сунула себе в рот. Ты себе даже не представляешь, как легко все получилось, Коля…

— Что ты ему предложила, Сейбл?

— То, чего он и сам желает. Давным-давно он узнал от шамана, что боги выбрали его вершить свою волю. Чингис — представитель Тенгри на земле, посланный править всеми нами. Он понимает, что еще не исполнил до конца данное ему поручение, — к тому же из-за Слияния он потерял много времени, — и понимает, что стареет. Когда он услышал, что на том коммунистическом монументе написана дата его смерти, то жутко испугался. Ему нужно время, чтобы завершить свою миссию — он хочет бессмертия. И я ему его пообещала. Я сказала, что в Вавилоне он найдет философский камень.

— Ты сошла с ума! — воскликнул Коля.

— А тебе почем знать, Коля? Мы понятия не имеем, что ждет нас в Вавилоне. Теперь все возможно. Да и кто нас остановит? — презрительно усмехнулась она. — Кейси? Те тупые британцы из Индии?

Какое-то время Коля колебался, но все же спросил:

— Ты с ним спала?

Она улыбнулась.

— Я понимала, что у него могло возникнуть отвращение к чистому телу, поэтому взяла немного навоза, оставленного его любимым конем, и втерла его себе в волосы на макушке. Я даже немного покаталась в пыли. И это подействовало. Знаешь, ему понравилась моя кожа. Ее гладкость и отсутствие шрамов от болячек. Он, может, и не приверженец гигиены, но ему точно нравятся ее результаты. — Тут ее лицо помрачнело. — Он взял меня сзади. В любви эти монголы так же коварны, как и на войне. Придет время, и жестокий ублюдок за это заплатит.

— Сейбл…

— Но не сегодня. Он, как и я, получил, что хотел. — Она пальцем подозвала к себе Базиля. — Слышь, французик, ну-ка скажи Йэ-лю, что Чингисхан принял решение. Так или иначе, а монголы дойдут до Ирака, пусть даже на это уйдет целая жизнь. Этот поход им в тягость не будет. Курултай, военный совет, уже созван.

Женщина вытащила кинжал из голенища своего ботинка и метнула его в карту, попав туда же, куда вонзила его в прошлый раз, — в Вавилон. На этот раз никто не посмел его вытащить.

 

25. Флот

Даже во время дождя флот Александра, стоящий на якоре недалеко от берега, представлял собой восхитительное зрелище. На волнах качались триремы с опущенными в воду веслами, на плоскодонных баржах беспокойно и негромко ржали лошади, но больше всего ее поразили грузовые лихтеры с малой посадкой, перевозившие зерно. Эти творения древнеиндийской инженерной мысли доживут и до двадцать первого века. Дождь падал на паруса, и они становились тусклыми: он размывал краски и делал тоньше линии рисунков и узоров. Но было жарко, поэтому гребцы были нагими, и их коричневые от загара тела блестели. От дождевых капель, которые струились у них по лицам, их волосы слипались и клеились к плечам и шее.

Байсеза поддалась искушению и решила сфотографировать всю эту картину. Но телефон запротестовал.

— Что это ты удумала? — сказал он. — Это тебе не какой-нибудь тематический парк. Так ты заполнишь мою память еще до того, как доберешься до Вавилона. А потом что будешь делать? И к тому же я мокну…

Александр тем временем просил у богов благословения для путешествия. Стоя на носу своего корабля, он вылил вино из золотого кубка в соленую воду и воззвал к Посейдону, морским нимфам и духам Мирового океана, чтобы они оберегали и защищали его флот. Затем он сделал подношения Гераклу, которого считал своим предком, и Амону, египетскому богу, которого он отождествлял с Зевсом и действительно признавал в нем своего отца с тех пор, как посетил одного оракула в пустыне.

Несколько сот британских солдат, под строгим надзором своих офицеров, с удивлением и редкими грубыми комментариями наблюдали за тем, как царь исполняет божественные ритуалы. Но и томми и сипаи были рады гостеприимству македонцев. Своими действиями Александр завершал дни жертвоприношений и праздников с музыкальными фестивалями и соревнованиями атлетов. В последний день царь пожаловал каждому взводу жертвенных животных: овцу, корову или козу. Байсеза тогда подумала, что это было самое огромное барбекю в истории.

Редди Киплинг, широкое лицо которого прикрывала от дождя фуражка, недовольно пробурчал себе в усы:

— Какие только глупости не приходят в голову людям! Знаете, в детстве у меня была няня из местных. Она была католичкой и водила нас, детей, в церковь… в ту, что рядом с Ботаникл-Гарденс на острове Парель, если вдруг знаете. Так вот. В той церкви мне нравилось торжественность и чувство достоинства, которое у меня всякий раз появлялось, когда я туда приходил. Но потом у нас появился носильщик по имени Меэта, который должен был учить нас местным песням и водил в индуистские храмы. Вот их дружелюбные боги, хоть я их не мог толком рассмотреть, мне нравились больше.

— Какое интересное экуменическое детство у тебя было, — сказал Абдикадир сухо.

— Возможно, — ответил Редди. — Но рассказываемые детям истории — дело одно, а вот нелепый индуистский пантеон — немножко другое: огромный и пустой, да еще наполненный непристойными фаллическими изображениями! И что это, по-вашему, если не далекий отголосок этой абсурдной шайки, на которую Александр тратит хорошее вино? Действительно, он на чьей стороне?

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, Редди, — сказал Джош.

Редди хлопнул его по спине.

— Но, дружище, здесь, возможно, еще не построили ни одного монастыря. Так что же мне делать? А?

Наконец церемония была окончена. Байсеза и остальные проследовали к лодкам, которые должны были доставить их на корабли. Было решено, что они и большинство британских солдат поплывут с флотом, вместе с почти половиной македонской армии, тогда как вторая половина будет добираться до Вавилона по суше.

Свой лагерь македонцы разобрали, и начал формироваться обоз. Зрелище представляло собой хаос: повсюду бегали тысячи мужчин, женщин, детей, пони, мулов, волов, коз и овец. Походные телеги грузились товарами и рабочими инструментами поваров, плотников, сапожников, оружейников и прочих ремесленников, а также и торговцев, которые всегда следовали по пятам за войском. Более загадочными изделиями из дерева и железа были катапульты и осадные орудия, которые для удобства перевозки разобрали. Проститутки и водоносы просто донимали толпу. Байсеза увидела, как над всей этой толкотней поднимали свои гордые головы верблюды. Шум стоял невероятный: крики тысячи голосов, звон колокольчиков, звук сигнальных труб и рев тяглового скота сливались в одно. Присутствие сбитых с толку людей-обезьян, закрытых во временную клетку, установленную на отдельной повозке, лишь усиливали атмосферу бродячего цирка.

Гости из будущего изумлялись.

— Ну, точно стадо гусей, — прокомментировал Кейси. — Никогда в жизни такого не видел.

Но каким-то образом все пришло в порядок. Рулевые на кораблях начали выкрикивать команды, и гребцы налегли на весла. И на суше, и на море спутники Александра стали объединять свои голоса в равномерные песни.

— Воистину прекрасный звук, — восторгался Абдикадир. — Десятки тысяч голосов слились воедино.

— Пошли уже, — сказал Кейси, — нужно попасть на борт раньше, чем сипаи отхватят себе лучшие места на палубе.

Их план состоял в том, что флот поплывет по Аравийскому морю на запад, а затем войдет в Персидский залив, тогда как армия с вещами и провизией последует за ним по суше вдоль южного побережья Пакистана и Ирана. Они объединятся у входа в пролив, после чего отправятся в Вавилон пешим ходом. Необходимость параллельного передвижения была вызвана тем, что корабли Александра не могли находиться в море дольше, чем несколько дней, без пополнения запасов провизии с суши.

Но продвижение по суше оказалось затруднительным. Необычный вулканический дождь не прекращался ни на секунду, а небо исчезло под крышкой пепельно-серых туч. Земля превратилась в грязь, в которой увязали повозки, животные и люди. Жара стояла невыносимая, а влажность — ненормальная. Вскоре обоз растянулся на много километров, став настоящей цепью страданий, которая оставляла после себя тела надорвавшихся животных, не подлежащее ремонту снаряжение и, всего лишь спустя несколько дней, умерших людей.

Кейси не мог спокойно смотреть на то, как индийские женщины вынуждены были идти за повозками или верблюдами, неся у себя на голове уйму вещей. Как-то Редди отметил:

— Ты заметил, чего так сильно недостает этим парням из железного века? Не только таких очевидных вещей, как газовые лампы, пишущие машинки и штаны, но и таких невероятно простых, как хомут для лошадей, запряженных в телеги? Мне кажется, это потому, что никто до этого пока не додумался, ведь когда что-то изобретают, то оно остается изобретенным…

Это наблюдение натолкнуло Кейси на мысль. Прошло несколько дней, и он отправился к советникам Александра с чертежом самодельной тачки. Гефестион не стал вникать в суть его предложения, и даже Евмен относился к нему скептически, пока Отик не собрал на скорую руку прототип размером с игрушку, чтобы продемонстрировать свою идею.

После этого, в следующий ночной привал, Евмен приказал изготовить как можно больше тачек. Свежего дерева оказалось мало, поэтому македонские плотники разобрали севшую на мель баржу. В эту же ночь под руководством Кейси они сколотили более пятидесяти пригодных для эксплуатации тачек, а на следующую, приняв во внимание недоработки первой партии, — около ста. Все-таки это была армия, которой собственными силами удалось построить целый флот на берегах Инда. По сравнению с таким делом сбить несколько тачек было делом нехитрым.

В течение первых нескольких дней обозу посчастливилось двигаться по твердой, каменистой земле, и телеги исправно выполняли свое предназначение. Приятно было наблюдать, как в обозе Александра женщины счастливо толкали груженные вещами и детьми, ненадежно умостившимися сверху, тачки, которые вполне могли бы сойти за те, которыми пользуется английский средний класс в садовых центрах. Но потом на их пути вновь появилась грязь, в которой тачки стали увязать. Вскоре македонцы бросили их, сделав новую для них технологию будущего объектом насмешек.

Для того чтобы пополнить запасы провизии, примерно каждые три дня корабли были вынуждены приставать к берегу. Высаживаемые на сушу воины должны были рыскать по всей округе в поисках пропитания для себя, экипажа и пассажиров корабля. За пределами дельты Инда тянулись все более бесплодные земли, поэтому добывать пищу с каждым разом становилось все труднее.

Морякам приходилось включать в свой рацион представителей фауны приливных бассейнов: морских черенков, устриц и, иногда, мидий. Однажды, когда Байсеза отправилась вместе с македонцами в одну из таких приятных прогулок за продуктами, из морских глубин вынырнул на поверхность кит и в опасной близости от стоявших на якоре кораблей извергнул из своего дыхала фонтан воды. Сначала македонцы оцепенели от ужаса, а вот индусы начали смеяться. Отряд пехотинцев неглубоко забежал в воду. Люди начали громко кричать и бить по воде своими щитами, копьями и мечами. Второй раз кит показался уже в ста метрах от берега, и больше его не видели.

В армии Александра было принято высылать вперед лазутчиков, чтобы они изучали и делали карты местности, по которой приходилось маршировать царским воинам. В картографии британцы тоже видели незаменимый инструмент для укрепления и поддержания границ своей империи, поэтому к греко-македонским лазутчикам присоединились британские картографы, вооруженные теодолитами. Везде, где бы они ни проходили, составлялись новые карты, которые сравнивали с прежними, сделанными еще до Слияния.

На своем пути армии встречались и люди.

Однажды лазутчики обнаружили около ста человек — мужчин, женщин и детей, по их словам, одетых в странные, пестрые одежды, которые превращались в лохмотья. Они умирали от жажды и говорили на языке, незнакомом македонцам. Никто из британцев и команды Байсезы не смог даже мельком взглянуть на странную толпу. Абдикадир предположил, что они вполне могли оказаться туристами из двадцатого или двадцать первого века. Отрезанные от дома, потерянные в коридорах времени и обреченные скитаться в неизвестном мире, такие несчастные казались Байсезе словно засвеченный негатив. Когда какой-либо народ в истории исчезал, то его города оставались и медленно рассыпались в пыль. Здесь же все было иначе… Воины Александра, которым было приказано оберегать обоз, убили нескольких из туристов для острастки и прогнали остальных прочь.

Людей они видели редко, но странные сферы стали явлением постоянным. Продвигаясь вдоль побережья, они натыкались на них, застывших в воздухе, словно фонари, через каждые несколько километров в свободном порядке рассыпанных далеко от берега.

Большинство людей не обращали на них никакого внимания, а вот Байсезу они влекли к себе со страшной силой. Если бы такой Глаз материализовался вдруг в прежнем мире — например, над самым излюбленным местом в мечтах поклонников историй об НЛО, то есть на газоне перед Белым домом, — это бы стало невероятным событием, сенсацией века. Здесь же почти никто не хотел даже говорить о парящих сферах. Ярким исключением оказался Евмен: порой он, подбоченившись, смотрел на Глаз, словно бы старался заставить предмет ему ответить.

Казалось, что настроение у Редди с каждым днем становилось все лучше и лучше, несмотря на изнурительный темп похода. Как только находилась возможность, он начинал что-то писать мелким, корявым почерком, стараясь экономить бумагу, и рассуждал о состоянии мира, делясь своими мыслями с каждым, кто не отказывался его слушать.

— Мы не должны останавливаться в Вавилоне, — как-то сказал он, сидя с Байсезой, Абдикадиром, Джошем, Кейси и Сесилем де Морганом под навесом на палубе офицерского корабля. Дождь стучал по навесу и шипел, попадая в морские волны. — Мы должны идти дальше: исследовать Иудею, например. Байсеза, ты только подумай! Небесный глаз вашего космического корабля видел там только беспорядочно разбросанные поселения, несколько клубов дыма. А что, если в одной из тех хижин как раз сейчас появляется на свет наш спаситель? Тогда мы станем десятью тысячами волхвов, последовавших за светом странной звезды.

— А там раз — и Мекка, — сухо сказал Абдикадир.

Редди замахал руками.

— Давайте смотреть на это с точки зрения экуменизма!

— Выходит, даже со столь запутанным происхождением ты оказался христианином, Редди? — поинтересовалась Байсеза.

Тот погладил усы.

— Смотрите на это следующим образом. Я верю в Бога. Но сомневаюсь в идее Троицы. Мне не по нраву вечные муки, но все-таки кара за наши грехи должна существовать. — Он улыбнулся. — Послушайте меня, я говорю, как настоящий методист! Мой отец был бы счастлив. Как бы там ни было, а я был бы рад повстречаться с тем человеком, с которого все это началось.

— Будь осторожен со своими желаниями, — предупредил его Джош. — Мы здесь не по огромному музею ходим. Возможно, ты бы встретил Христа в Иудее. А если нет? В конце концов, это маловероятно. Скажем прямо, более вероятно то, что та Иудея, которую мы здесь обнаружим, была перенесена сюда из времен, когда Христос еще не родился.

— Я был рожден после Воплощения, — твердо сказал Редди. — И по поводу этого не может быть никаких сомнений. Если бы мне удалось собрать, одного за другим, всех моих дедушек в длинную цепь предков, они бы подтвердили этот факт.

— Да, это верно, — согласился Джош, — но здесь не было места истории твоих дедов, Редди. Что, если здесь не было Воплощения? Получается, что ты — истинный христианин в мире язычников. Ты кто, Вергилий или Данте?

— Я… э-э-э… — Редди замолчал, и на его широком лбу появились морщины. — Предлагаю найти богослова получше, чем я, чтобы во всем этом разобраться. Возьмем себе на заметку отыскать Августина или Фому Аквинского и спросить их об этом. А что ты об этом думаешь, Абдикадир? Что, если здесь нет еще Мекки, что, если Мухаммед еще только должен появиться на свет?

— Ислам не привязан ко времени, в отличие от христианства, — ответил Абдикадир. — Таухид, единственность, остается верным как здесь, так и на Земле, как в прошлом, так и в будущем, нет Бога, кроме Аллаха, и каждая частичка Вселенной, каждый листок на каждом дереве является свидетельством его вездесущности. И Коран есть само слово Аллаха, как в этом мире, так и в другом, и не имеет значения, есть ли в нем его пророк, чтобы молвить его, или нет.

— Такая точка зрения успокаивает, — кивнул Джош.

— Как и ассаламу алейкум, — сказал пуштун.

— Тем не менее все может быть куда более сложным, чем кажется на первый взгляд, — сказала Байсеза. — Не забывайте, что Мир появился не из цельной временной рамки. Он — мозаика, и это, без сомнения, касается как Мекки, так и Иудеи. Возможно, здесь есть осколки Иудеи, существовавшей до рождения Христа, и те, которые относятся ко времени, когда он жил. Так возможно ли Воплощение в этой Вселенной или нет?

— Как все это странно! — сказал Киплинг. — Каждому из нас подарено примерно двадцать пять тысяч дней. Возможно ли, что мы тоже являемся кусочками… что каждый день из нашей жизни вырезали, как квадратик лоскутного одеяла? — Он помахал рукой пепельно-серому небу. — Может ли такое быть, что где-то там существуют еще двадцать пять тысяч других Редди, каждый из которых старается наладить свою жизни, где он может?

— Ну уж знаете, хватит с меня и одного такого напыщенного болтуна, как ты, — внес свой вклад в их полемику Кейси в первый раз за все время и потянул разбавленного вина из своего бурдюка.

Сесиль де Морган слушал их разговор, не проронив ни слова. Байсезе было прекрасно известно о том, что комиссионер тайно вошел в сговор с греком Евменом, секретарем Александра, и докладывал своему новому партнеру обо всем, о чем они говорят. Каждый из них преследовал свои цели, конечно: Евмен стремился получить преимущество в противостоянии с другими приближенными Александра, особенно с Гефестионом, а Сесиль, как всегда, наживался на этих придворных интригах. Но все они об этом знали, и Байсеза не видела никакой угрозы в том, что через него информация попадет к Евмену. В конце концов, они все были в одной лодке.

И корабли плыли дальше.

 

26. Храм

Когда монголы снимались с лагеря, то первым делом отправлялись на поиски своих лошадей.

Кони у них были полудикими, ходили в табунах и до поры до времени могли свободно разгуливать по степи. После Слияния возникли опасения, что табуны, на которые рассчитывал Чингисхан в своих планах, могли пропасть, но посланные на их поиски всадники возвратились на следующий день и привели в палаточную столицу полчища животных, стук копыт которых громом разлетался по равнине. Воины стали окружать лошадей, размахивая длинными шестами, на конце у которых крепился аркан. Словно бы чуя, что им предстоит марш в несколько тысяч километров, лошади непокорно становились на дыбы и старались вырваться. Но лишь почуяв на своей шее арканную петлю, тут же позволяли себя увести в загон, мужественно покорившись своей судьбе.

Коля подумал, что нецивилизованным монголам было свойственно начинать с родео даже самые великие свои военные кампании.

После того как всех лошадей собрали, приготовления к походу пошли быстрее. Большинство юрт разобрали и погрузили на телеги или на спины вьючным животным, но некоторые были больших размеров, в том числе те, что образовывали павильон Чингисхана. Их перевозили целиком на повозках с широкой платформой, которые тянула дюжина волов. Даже капсула «Союза» отправлялась с ними в Вавилон. По приказу Чингисхана ее привезли в палаточную столицу из селения Скакатая. Коля догадался, что дабы погрузить ее на воз, монголам пришлось переделать одно из своих осадных орудий. Возвышаясь на исполинской повозке, на которой ее удерживали канаты, сплетенные из конских волос, капсула напоминала металлическую юрту.

Коля полагал, что в свой поход на Вавилон Чингисхан возьмет около двадцати тысяч человек, большинство из которых были конными воинами, при каждом из них будет один слуга и три сменные лошади. Император разделил свои силы на три группы: армия левого крыла, армия правого крыла и армия центра. Последней командовал непосредственно сам Чингисхан, и в ее состав входила элитная императорская гвардия, в том числе и тысяча дюжих телохранителей правителя. Сейбл и Коля со свитой Йэ-лю передвигались с центральной группой.

Те силы, которые оставались в Монголии, должны были восстанавливать контроль над теми землями, которые когда-то были частью прежней монгольской империи. Командовать ими император доверил одному из своих сыновей, Толую. То, что Чингисхан отправлялся в поход без Толуя, никак не ослабляло его власть, он взял с собой своего третьего сына, Угэдэя. При нем также находился его генерал Субэдэй. Принимая во внимание тот факт, что Угэдэй должен был унаследовать трон в прежнем прошлом, а Субэдэй был, возможно, самым талантливым из его военачальников — после смерти Чингисхана этот человек возглавил монгольское нашествие в Европу, — они представляли собой грозную силу.

Коля наблюдал момент прощания Чингисхана с сыном. Обеими руками он прижал лицо Толуя к своему и попеременно прикоснулся губами к его щекам, каждый раз делая глубокий вдох. Сейбл окрестила это «поцелуем железного века», а вот Коля почему-то увиденным был тронут.

Наконец императорский штандарт был поднят и под громкие крики, рев труб и барабанный бой монгольские войска, за которыми последовал длинный обоз, двинулись в путь. Армии под командованием Чингисхана, Угэдэя и Субэдэя должны были добираться до Вавилона самостоятельно. Возможно, расстояние между ними достигало несколько сот километров, но они постоянно поддерживали друг с другом связь при помощи гонцов на быстроногих скакунах, труб и дымовых сигналов. Скоро по равнинам Монголии поползли гигантские облака пыли, поднятые десятками тысяч копыт, и уже на второй день три армии потеряли друг друга из виду.

Направляясь на запад от земель, в которых родился Чингисхан, они ехали вдоль притока реки Онон через края богатых лугов. Коля сидел в повозке вместе с Сейбл, Базилем, несколькими иностранными торговцами с унылыми лицами, подчиненными Йэ-лю. Спустя два дня они оказались среди темных, даже немного зловещих лесов, чередовавшихся с болотистыми низинами, через которые порой было трудно перебраться. Небо, с которого падал дождь, было неизменно свинцового цвета. В столь угрюмом и темном месте Коля чувствовал себя удрученным. Он предупредил Йэ-лю о кислотных дождях, и сановник велел передать всем приказ надеть на голову шапки и поднять воротники на тулупах.

Воины Чингисхана любовью к гигиене не особо отличались, как и простые монголы. Но своим внешним видом они гордились. Они сидели верхом на высоко поднятых спереди и сзади седлах с коваными стременами. На них были фетровые шапки конической формы, обшитые по краям мехом лисицы, волка или даже рыси, и похожие на халаты тулупы, которые раскрывались сверху донизу. С незапамятных времен монголы носили такую одежду, но эти люди были богаты, и некоторые из офицеров были одеты в тулупы, украшенные вышивкой из шелковых и золотых ниток, под которыми скрывались шелковые нижние рубахи из Китая. Но даже генералы Чингисхана могли вытереть рот рукавом, а руки — о штаны.

Походная жизнь монголов была простой и практичной, обусловленной многовековыми традициями. С наступлением ночи они останавливались и получали провиант: высушенный на солнце творог, просо, кумыс — алкогольный напиток из перебродившего молока кобылиц — и солонину. Утром кочевники клали немного творога в кожаный мешок и наливали туда воды. Возникающая во время езды тряска вскоре превращала его во что-то наподобие йогурта, который ели с большим удовольствием и обильной отрыжкой. Коля завидовал навыкам монголов: как они могли изготовить кнут из сыромятной кожи коровы, и даже тому, как они использовали очищенную людскую мочу в качестве лекарства, когда у одного из солдат начался жар.

Походы Чингисхана всегда осуществлялись продуманно, и о любых приказах или изменениях в планах сообщалось быстро, но без суеты. В монгольской армии господствовала строгая иерархия, основывающаяся на десятичном принципе. Поэтому цепь соединений в ней была упрощенной, и у каждого офицера в подчинении находилось не больше десяти воинов. Командиры соединений снабжались высочайшими полномочиями, благодаря чему у войска возрастала гибкость и способность быстро реагировать на действия противника. К тому же великий монгол позаботился о том, чтобы во всех подразделениях, вплоть до последнего взвода, служили воины разных народностей, из разных кланов и племен. Таким образом армия могла быть верной лишь ему одному. По мнению Коли, это был довольно продвинутый способ структурировать армию: неудивительно, что этим кочевникам не раз удавалось разбить разношерстные армии средневековой Европы. Но такая система сильно зависела от подготовленности и надежности командного состава. Офицерские кадры беспощадно закалялись в жестоких тренировках и проверялись такими испытаниями, как императорская охота, и сражениями, разумеется.

По прошествии нескольких дней, все еще находясь глубоко в сердце Монголии, армия пересекала травянистую равнину, направляясь в Каракорум. Когда-то этот город был центром власти уйгуров, поэтому Чингисхан сделал его постоянной столицей своей империи. Но даже издалека Коле было видно, что стены города разрушены. Внутри виднелось несколько покинутых храмов, тогда как остальная часть города была поглощена вездесущей травой.

Вместе со своими крепкими телохранителями Чингисхан и Угэдэй осторожно объехали город. Для императора прошло всего лишь несколько лет с того дня, когда он провозгласил город центром своей власти, и вот теперь тот лежал перед ним в руинах. Коля наблюдал, как монгол вернулся в свою юрту мрачнее тучи, словно гневался на самих богов, которые посмеялись над его устремлениями.

В следующие дни монголы шли по долине реки Орхон, которая представляла собой огромную равнину, окруженную по бокам скалами, которая упиралась на востоке в голубые горы. Коля равнодушно подумал, что она была почти такой же, как и марсианские долины. Земля под копытами лошадей была серой и растрескавшейся, а сама река казалась ослабевшей. Иногда им приходилось переходить вброд речные притоки и русла. Ночью они разбивали лагерь на островах, состоящих из одной лишь грязи, и разводили огромные, ароматные костры из мертвых ив.

Когда они переправились через последнюю реку, местность начала подниматься. Сейбл сказала, что они покидают территорию Ара-Хангайского аймака Монголии двадцать первого века и переходят через Хангайский горный массив. За спиной у Коли оставалась земля, устланная мозаикой из лесов и долин, а впереди перед ним раскрывался еще более незамысловатый пейзаж из желтых лугов.

На широкой вершине массива было множество гребней и складок, усеянных разбитыми булыжниками, словно в том месте пересекалось много швов времени. Но тут перед ними предстала пирамида из камней, которой чудом удалось уцелеть во временных потрясениях. Проходя мимо, каждый монгольский воин добавлял к ней булыжник или камень. Коле было очевидно, что к тому времени, когда последние из них доберутся до нее, каменная пирамида успеет стать гигантским могильным курганом.

Наконец они спустились в степи. Хангайские горы скрылись за горизонтом, и теперь вокруг не было ничего, кроме плоской земли. Они двигались по равнине, на которой не было ни единого деревца, а высокая трава, словно вода, волнами расступалась под копытами их лошадей. Коля почувствовал огромное облегчение, когда мир вокруг него открылся и необъятные просторы Средней Азии наконец сделали маленьким даже Чингисхана и его амбиции.

Но им не встречались люди. На этой огромной территории иногда можно было увидеть круглые тени юрт — останки костров и призраки селений, которые сложили имущество на повозки и отправились на другое пастбище. В степи исчезало время: люди веками жили здесь без перемен, и эти потухшие костры могли развести гунны, монголы или даже монгольские коммунисты. И те, кто оставил после себя эти тени, могли пересечь равнину и попасть в совершенно иное время. Коля вдруг подумал, что, может быть, когда последние осколки цивилизации превратятся в прах, когда Земля будет навеки забыта и останется один лишь Мир, все они превратятся в кочевников, угодивших в эту великую западню человеческой судьбы.

Но людей не было. Время от времени Чингисхан высылал вперед поисковые отряды, но те возвращались ни с чем.

Но однажды монголы неожиданно обнаружили затерявшийся в самом сердце степи храм.

Вперед выслали лазутчиков. Йэ-лю отправил Колю и Сейбл вместе с ними, предположив, что их знания могут пригодиться.

Храм был небольшим квадратным сооружением с высокими воротами, украшенными витиеватым резным узором, с дверными кольцами в виде львиных морд. Вход в него с обеих сторон окружали покрытые лаком колонны, а верхние балки были увенчаны золотыми черепами. Коля, Сейбл и несколько монголов осторожно вошли вовнутрь. На низком столе среди остатков еды лежали рукописи в свитках. Стены были деревянными, в воздухе сильно пахло ладаном, отчего возникало всепоглощающее чувство отрешенности от мира.

— Думаешь, буддисты? — спросил Коля и вдруг заметил, что задал вопрос шепотом.

Сейбл не чувствовала никакой надобности говорить тихо.

— Да. И, по крайней мере, некоторые из них все еще здесь. Нельзя сказать, из какого времени это место. Как и на кочевников, время на буддистов не распространяется.

— Не совсем, — мрачно сказал Коля. — Советская власть пыталась очистить Монголию от храмов. Это место построили во времена, предшествующие двадцатому веку…

Тут из темноты задней части храма послышалось шарканье и им навстречу вышли два человека. Воины выхватили свои кинжалы, но были остановлены резким словом советника Йэ-лю.

Сначала Коле показалось, что это дети, ведь незнакомцы были одинакового роста и телосложения. Но когда они вышли на свет, то он увидел, что один из них был действительно ребенком, тогда как второй — стариком. Пожилой монах, по-видимому лама, был одет в красные атласные одежды и тапочки, а с шеи у него свисали янтарные четки. Он был ужасно худым: его запястья торчали из рукавов, как птичьи лапки. Ребенок оказался мальчиком, которому не могло быть больше десяти лет. Он был такого же роста, как и старик, и почти таким же худым. На нем было что-то похожее на красное одеяние старика, но на ногах — кеды, заметив которые Коля вздрогнул. Одной своей костлявой рукой лама держался за мальчика.

Лама улыбнулся им почти беззубой улыбкой и заговорил трескучим голосом. Монголы пытались ответить, но было очевидно, что и они его не понимали.

— Взгляни на ноги мальчика, — сказал Коля Сейбл шепотом. — Может быть, это место и не такое уж старое, как мы думали.

— Это обувь у него не старая, — проворчала в ответ Сейбл. — Все равно это ничего не доказывает. Если здесь остались только эти двое, то парнишка, должно быть, рыскал по округе в поисках еды и…

— Лама так стар, — прошептал Коля.

Так оно и было. Кожа старика на вид была тонкой, словно бумага, по прошествии лет покрылась пятнами и спадала с костей ровными складками, а глаза были такими светлыми, что казались почти прозрачными. Складывалось впечатление, будто бы он прожил гораздо больше, чем ему было отведено, и теперь вот-вот испарится.

— Ты прав, — согласилась Сейбл. — Девяносто, если не больше. Но… присмотрись к этим двоим. Откинь разницу в возрасте и обрати внимание на их глаза, строение тела, подбородок…

Желая, чтобы свет был ярче, Коля стал всматриваться в лица монахов. Форму черепа мальчика скрывала копна черных волос, но черты его лица, его светло-голубые глаза…

— Они похожи друг на друга.

— Верно, Коля, — сказала Сейбл. — Когда ты попадаешь в такие места, как это, то это на всю жизнь. Ты становишься здесь служкой, когда тебе восемь или девять лет, остаешься здесь, поешь гимны и молишься, и ты все равно здесь, когда тебе девяносто, если, конечно, столько проживешь.

— Сейбл, неужели…

— Эти двое — один и тот же человек: ошибка во времени привела к тому, что он, будучи молоденьким служкой, встретил самого себя, но уже пожилого ламу. И парнишка теперь знает, что когда состарится, то однажды повстречает молодого себя, идущего по степи. — Она улыбнулась. — А их это не очень тревожит, ведь так? Может быть, буддистам не нужно глубоко влезать в свою философию, чтобы найти объяснение тому, что произошло. Просто замкнулся круг, вот и все…

Тем временем монголы в поисках поживы перевернули все в храме вверх дном, но ничего не нашли, кроме скудной пищи и бесполезных для них предметов богослужения: молитвенная мельница, священные письмена… Кочевники собирались уже предать монахов смерти. При этом на лицах солдат отсутствовали какие-либо эмоции, ведь убийство было их ремеслом, а значит — обыденным явлением в жизни. Коля набрался храбрости и обратился к советнику Йэ-лю, чтобы не допустить этого.

Они оставили храм в его удивительном сне, и армия двинулась дальше.

 

27. Люди моря

После трех недель путешествия вдоль побережья Персидского залива Евмен сообщил гостям из будущего, что лазутчики обнаружили поселение, в котором остались люди.

Ведомые любопытством и соскучившиеся по твердой земле, Байсеза, Абдикадир, Джош, Редди и небольшой отряд британцев во главе с капралом Бэтсоном присоединились к передовой группе македонцев, шедшей впереди длиннющего каравана, в который превратилась армия Александра. Все они предусмотрительно захватили с собой огнестрельное оружие. Кейси остался на корабле, потому что его нога еще не полностью восстановилась, и бедолага с завистью наблюдал, как его товарищи высаживаются на берег.

До поселения пришлось добираться день, и путь к нему выдался весьма изнурительным. Первым начал жаловаться Редди, но вскоре им всем пришлось нелегко. Пока их путь лежал недалеко от берега, земля под ними была просоленной и каменистой, напрочь лишенной растительности. Стоило им только отклониться от побережья, как песчаные дюны преграждали дорогу. Подниматься и спускаться по ним было бы трудно, даже если бы дождя не было. В любой момент могли начаться паводки, потому что вода неслась неудержимыми потоками. Когда же дождь прекращался, в воздух поднимались полчища мух.

Постоянную угрозу представляли змеи. Никому из представителей девятнадцатого и двадцать первого веков не удавалось определить вид рептилий, которые им встречались. Но это было и неудивительно, ведь они могли попасть сюда из самой глубины тех двух миллионов лет, или даже больше, которые составляли Мир.

Порой Байсеза сердито смотрела на серебряные сферы, которые неподвижно парили над самыми труднодоступными участками ландшафта и наблюдали за ее жалкими усилиями, когда она проходила мимо них.

Под конец дня отряд достиг цели. Вместе с македонскими воинами Байсеза и остальные вскарабкались на крутой гребень, чтобы оглядеться. Недалеко от побережья расположилось бедное селение. Сутулые хижины ютились на каменистой земле. На краю селения несколько тощих овец щипало редкую траву.

Вид у местных жителей был не очень располагающий. Как у взрослых, так и у детей были длинные, спутанные, грязные волосы, мужчины носили бороды. Основным источником пищи служила рыба, которую ловили, стоя в воде и забрасывая сети из пальмовой коры. Жители были одеты во что-то, что напоминало обработанную кожу рыбы или, возможно, китов.

— Несомненно, они — люди, но из каменного века, — сказал Редди.

— Но вполне вероятно, что они попали сюда из времен не таких уж далеких, — сказал де Морган. — От времен Александра, я имею в виду. Один из македонцев уже видел людей, похожих на этих. Она называет их рыбоедами.

Абдикадир кивнул.

— Мы часто забываем о том, — сказал он, — каким пустынным был мир во времена Александра. В нескольких тысячах километров отсюда у нас Греция, в которой живет Аристотель, но здесь перед нами люди из неолита, которые продолжают жить так, как жили со времен ледникового периода, возможно.

— Выходит, что для македонцев этот новый мир не выглядит таким чужим, как для нас, — предположила Байсеза.

Македонцы не стали церемониться с рыбоедами и быстро разогнали их стрелами. Затем отряд вошел в опустевшее селение.

Байсеза с любопытством разглядывала все вокруг. Запах рыбы исходил отовсюду. Она подобрала с земли костяной нож, сделанный, возможно, из лопатки небольшого кита или дельфина. Он был тонкой резной работы, и на его поверхности было изображение резвящихся в волнах дельфинов.

Джош исследовал хижины.

— Вы только посмотрите. Их хижины представляют собой всего лишь кости китов, на которые накинули рыбью кожу. Или гляньте сюда: здесь они хранят горы устричных раковин. Почти все, что у них есть, они получают из моря — даже одежду, инструмент и жилища — удивительно!

Байсеза решила, что это место потрясающая живая археологическая находка, поэтому фотографировала все, что только видела, игнорируя ворчание телефона. Но в то же время ее огорчало то, как много из наследия прошлого пропало бесследно и будет навеки забыто. Эти осколки исчезнувшего образа жизни, выхваченные из контекста, были еще одной страницей, вырванной из книги без названия, которую спасли из исчезнувшей библиотеки.

Но воины шли сюда не из научного интереса, а за провизией. Ее в селении оказалось мало. Запасы рыбной муки, которые удалось найти, были изъяты, а несчастные овцы пойманы и быстро освежеваны, но даже их мясо оказалось на вкус, как рыба. Байсеза была потрясена, с каким спокойствием воины разрушали деревню, но ничего поделать не могла.

Над деревней рыбоедов тоже парил Глаз. Он равнодушно наблюдал за тем, как македонцы пришли, и с таким же равнодушием смотрел, как они уходили.

Ночевали у речки, которая протекала недалеко от деревни. Македонцы, как всегда организованно, начали готовить лагерь. Словно навес, они натянули несколько палаток на вкопанные в землю шесты. Британцы им помогали.

Байсеза решила, что пришло время заняться собой. На кораблях Александра не особо беспокоились о санитарно-гигиенических условиях. Она испытала невероятное облегчение, когда наконец сняла ботинки. Женщина принялась обрабатывать стопы. Ее носки трещали от пота и песка, а промежутки между пальцами были покрыты отвердевшей грязью. На них она также заметила нечто, что могло быть первыми признаками появления грибка. Байсеза старалась экономно использовать оставшееся содержимое аптечки, которое, как-никак, было не бесконечно, хотя и не прекращала добавлять в еду и питье свои чудодейственные таблетки.

Она разделась и вошла в холодную воду. Ее совсем не беспокоило внимание со стороны спутников-мужчин. Призывы плоти в македонском лагере удовлетворялись довольно легко. Конечно же, Джош в тот момент не сводил с нее глаз, как, впрочем, всегда. Но делал он это по-мальчишески скрытно, и если Байсеза ловила его за этим занятием, то он отворачивался и краснел. Она прополоскала свою одежду и расстелила сушиться на камнях.

К тому времени, когда она закончила, македонцы успели развести костер. Байсеза легла около огня, подложив под голову в качестве подушки рюкзак и накрывшись пончо. Как всегда, Джош расположился недалеко от нее, чтобы иметь возможность смотреть на нее, когда, как он думал, никто этого не видит. Но за его спиной Редди и Абдикадир уже слали ей воздушные поцелуи.

Редди по обыкновению пустился в рассуждения о будущем:

— Нас так мало. Мы уже убедились, что кто-то как будто гигантской косой прошелся по землям от Джамруда и по всему побережью Аравии. Люди встречаются редко. Но мы продолжаем видеть в этом лишь недостаток, тогда как нам стоило бы считать это скорее благоприятной возможностью.

— Это ты о чем? — пробормотал Джош.

Редди Киплинг снял очки и протер глаза, которые казались маленькими и глубокими.

— Наша Британская империя исчезла, ее смело, как карточный домик сметает ветер. Вместо нее мы получили это… Мир, новый мир, чистый холст. И возможно, что мы, мы немногие, являемся единственными в этом мире, кто имеет понятие о рациональном мышлении, науке и цивилизации.

— Справедливо подмечено, Редди, — улыбнулся Абдикадир. — Но в Мире не так много англичан, чтобы воплотить эту мечту в жизнь.

— Но английская кровь никогда не была чистой. И это не плохо. Английская нация появилась в результате оказываемого на нее влияния, которое испытывала начиная со времен величественного господства Римской империи, вплоть до прославляющей пылкий ум демократии. Значит, тогда мы должны начать строить новую Англию, прямо здесь, в песках Аравии. И выковать новый английский народ! И мы можем основать свое новое государство, с самого начала заложив в его основу твердые английские принципы. Каждый человек абсолютно свободен до тех пор, пока он не нарушает права своего соседа. Быстрое и равное правосудие перед Богом. Терпимость к вероисповеданиям и мировоззрениям любой формы и вида. Мой дом — моя крепость. Ну и все в таком духе. Это поможет нам избежать лишних усилий.

— Звучит замечательно, — сказал Абдикадир. — Но кто будет правителем новой мировой империи? Можем ли мы доверить ее Александру?

Редди засмеялся.

— Александр достиг поразительных высот для своего времени. Но он — милитаристский деспот, даже хуже — дикарь из железного века! Вы же видели то идолопоклонничество на берегу моря. Возможно, под его доспехами действительно спрятаны необходимые задатки — он ведь долго путешествовал в обществе греков, — но все же он не тот, кто нам нужен. В настоящее время лишь мы, цивилизованные люди, можем управлять новым миром. Пусть нас мало, но у нас есть оружие, — тут он лег на спину и завел руки за голову. — Я так это и вижу. Да запоют кузнечные горны! Меч принесет мир, а мир принесет богатство, а богатство принесет закон. Это все так же естественно, как то, что дуб вырастает крепким. И мы, которые видели это раньше, станем теми, кто будет поливать эти побеги.

Своими словами он хотел их приободрить, но Байсезе они казались пустыми, а их лагерь — маленьким далеким островком, искрой света на земле, в которой даже призраков не было.

На следующий день, прямо в дороге, Редди подкосила жесточайшая боль в животе, вызванная кишечной инфекцией. Байсеза и Абдикадир порылись в своих убывающих запасах лекарств, чтобы дать ему антибиотики, и приготовили питье из сахара и воды. Редди просил, чтобы ему дали опиума, который путешествовал вместе с ним, утверждая, что тот испокон веков использовался индийскими лекарями как обезболивающее средство. Диарея лишала его сил, и он уже не мог держать свою большую голову. Но Киплинг все говорил и говорил.

— Нам нужны новые мифы, чтобы сплотиться, — хрипел Редди. — Мифы и обряды — вот то, на чем основывается нация. Вот чего не хватает американцам, ну, вы понимаете, они — нация молодая, поэтому еще не успели обрасти традициями. Но Америки теперь нет, как нет и Англии, а это значит, что наши прежние легенды и предания утратили свою значимость… утратили навсегда.

— Но ты тот человек, который напишет для нас новые, Редди, — подыграл ему Джош, чтобы успокоить.

— Мы живем в эпоху новых героев, — продолжал Киплинг. — В эпоху, когда мир только появился. Это наша возможность. И мы должны поведать будущим поколениям о том, что мы делали, как мы это делали и для чего…

Редди продолжал наполнять воздух своими мечтами и планами до тех пор, пока обезвоживание и одышка не заставили его замолчать. Они продолжали медленно идти по огромной безлюдной пустыне.

 

28. Бишкек

Армия Чингисхана двигалась вдоль северной границы пустыни Гоби.

Везде, куда только мог дотянуться глаз, была бескрайняя равнина, над которой висело засоренное пылью небо. Иногда им попадались выветренные, казавшиеся усталыми холмы, а однажды вдали они заметили бегущих рысью верблюдов с высокими, пышными горбами. Когда поднимался ветер, в воздух влетала стена желтого песка и закрывала собой солнце. Коля подумал, что этот песок, который на вкус напоминал железо, мог сформироваться миллион лет назад или всего лишь месяц. Их попутчики-монголы обвязали лица тряпками, отчего стали похожи на бедуинов.

Переход пустыни продолжался. Коля был глубоко погружен в себя. Его разум, казалось, потерял способность мыслить, а все чувства притупились. Он замотал лицо в тряпье, чтобы уберечь его от пыли, и просто сидел на краю повозки, порой не проронив ни слова за день. Вопреки своему желанию Криволапов зауважал силу духа и упрямую стойкость, которые помогали монголам преодолевать огромные расстояния по своим азиатским владениям. Но он был космонавтом и однажды сумел всего за пятнадцать минут, или даже меньше, проделать путь с орбиты, такой невероятный по человеческим меркам…

На пути армии встал могильный холм, насыпанный из камней и земли. Казалось, какое-то подземное чудовище силилось вырваться из объятий пересохшей земли. Коля предположил, что это могла быть скифская могила, след людей, которые жили задолго до рождения Христа и которые так же искусно ездили верхом и были кочевниками, как и монголы.

Могильный курган выглядел свежим — ветер еще не успел слизать землю с камней, — но курган уже вскрыли и разграбили, забрав золото и ценности, которые в нем находились.

Спустя какое-то время перед ним предстал почти современный космонавту объект. Коля увидел его мельком лишь издали: бетонные амбары с железными крышами, силосные башни и что-то похожее на конвой из проржавевших тракторов. Возможно, это место было частью правительственной сельскохозяйственной программы, от которой явно пришлось отказаться задолго до Слияния. Коля задумался о таком парадоксе: вероятно, покидая Центральную Монголию, армия оставляет позади и времена ужасного правления Чингисхана — окровавленный гвоздь в обширной истории континента. Возможно, здесь, за границей этой дикой страны, осколки разбитого времени укоренились более свободно, притащив в Мир представителей очень отдаленных друг от друга эпох. Монгольские лазутчики осмотрели место и принесли несколько ржавых листов гофрированного железа, но оно оказалось никуда не годным, поэтому его выбросили.

Рельеф постепенно менялся. Они проехали мимо озера, которое лежало на теле земли высохшим соленым полотном. По его краям между камней шныряли ящерицы, и в воздух взмывали полчища мух, от укусов которых страдали кони. Коля был поражен, когда услышал печальные крики морских птиц, ведь едва ли могло найтись более далекое от моря место, чем пустынное сердце материка. Возможно, птицы летели, ориентируясь по сложной системе рек Азии, и заблудились. Очевидно, что он в похожей ситуации. Банальная ирония.

Их путешествие продолжалось.

Чтобы покинуть границы современной Монголии, армия Чингисхана должна была перейти хребты Алтайских гор. С каждым днем подъем становился все круче, земля здесь была более плодородной и богатой водой. Местами попадались даже цветы: Коля узнал первоцвет, ветреницы, орхидеи, разбросанные посреди умирающего пейзажа степной весны. Воины пересекли широкую болотистую равнину, где в сочной траве шныряли зуйки, и лошади осторожно ступали по жиже, которая достигала им лодыжек.

Армия с трудом двигалась по гористой местности. Каждая последующая долина была выше и уже предыдущей. Монголы перекликались между собой, и их голоса эхом откатывались от скал. Иногда Коля замечал орлов, чьи узнаваемые силуэты темнели на фоне свинцово-серого неба. Генералы императора тихо ворчали, что в случае засады они будут здесь почти беззащитны.

Наконец перед ними открылся огромный каньон: потрескавшиеся стены скалы, своими вершинами упирающиеся в небеса. Телега Коли замерла на гребне в начале каньона. Перед ним мерцала громадная гора с плоской вершиной, по которой ползли прожилки снега и льда. Это напоминало помет чудовищного размера птиц. Космонавт обернулся и увидел за собой армию Чингисхана, растянувшуюся по всей длине каньона. Среди вереницы покрытых грязью людей и животных то и дело вспыхивал отблеск отполированных доспехов. Но на фоне нависающих красно-пурпурных остроконечных скал эта вереница людей и животных казалась тонкой нитью.

Они продолжали двигаться вдоль северо-западного рубежа Китая двадцать первого века, направляясь на юг в Киргизстан, и пересекли незримую киргизско-китайскую границу. Спустя несколько дней перед ними вырос небольшой город.

Монголы, великие приверженцы разведки, выслали вперед лазутчиков, чтобы те изучили город, а также отправили туда своих посланников, которые без страха ходили по его главной улице. Им навстречу шли горожане в плоских шляпах и жилетах на пуговицах, которые дружественно протягивали руки этим дурно пахнущим чужакам.

Очевидно, что город был современным для Коли, или почти таковым. Вести о нем, казалось, вывели космонавта из состояния транса, в который его погрузил поход. Он был поражен, когда услышал, что армия, а значит и он, в пути уже третий месяц.

И именно здесь, как потом оказалось, суждено было начаться последнему отрезку его собственного путешествия.

Сейбл отправилась вперед, чтобы помочь изучить город. Она решила, что это был Бишкек, ставший столицей Киргизстана в двадцать первом веке. Хоть город и принадлежал тому времени, когда электричества еще не было, здесь были водяные мельницы и фабрики.

«Должно быть, конец девятнадцатого века», — подумала Сейбл.

В город вели вымощенные булыжником дороги, которые обрывались швами времени примерно в километре.

В Бишкек направили еще одну группу разведчиков, и Коля пошел с ней в качестве переводчика. Город был прекрасным местом с улицами, вдоль которых были высажены ровные ряды деревьев, пусть даже листья на их ветвях немного увяли из-за непрекращающихся кислотных дождей. Главная улица носила гордое название Великий шелковый путь, которое отражало глубокие корни города. Горожане, отрезанные от остального мира, находились в неведении относительно того, что с этим миром приключилось. Они были обеспокоены прекратившимися визитами налоговых инспекторов и хотели узнать, не случилось ли чего в Москве и как здоровье у царя-батюшки.

Коля был в восторге от города, первого более или менее современного места, которое им встретилось за все время пребывания в Мире. У него не было сомнений в том, что в будущем Бишкек мог бы стать базой для развития науки и промышленности. Криволапов стал добиваться от Йэ-лю, чтобы в город направили парламентеров с целью наладить дружеские отношения с его населением. Но никто не прислушался к его словам, и Коля заподозрил что-то недоброе: монголы не любили городов и умели делать с ними только одно. Сейбл не поддержала товарища в его стремлении защитить этот клочок цивилизации. Она сама вела сложную игру, поэтому просто наблюдала и чего-то ждала.

Коля не смог долго смотреть на то, что произошло дальше.

Монголы пришли ночью, в полной тишине, верхом на своих лошадях. Когда они начали атаку, то взревели тысячами глоток, их боевой клич и стук копыт в один миг захлестнули спящий город. Убийства начались на главной улице и вскоре захватили весь Бишкек, накрыв его волной кровопролития. Жители города были не в состоянии дать отпор изуверам, и дело кончилось несколькими безрезультатными выстрелами из антикварных винтовок.

Чингисхан велел привести к себе главу города живым. Мэр попытался укрыться с семьей в маленькой городской библиотеке, и здание было разрушено до основания. На его глазах монголы убили его жену и изнасиловали дочерей, после чего его самого забили насмерть.

В городе для монголов нашлось немного поживы. Воины сломали небольшой печатный станок местной газеты и повытаскивали из него все железо, чтобы впоследствии переплавить. У них была привычка уводить с собой из захваченных городов всех ремесленников и умелых рабочих, которые могли им позже пригодиться, но бишкекские часовых дел мастера, бухгалтеры либо юристы для кочевников ничего не значили. Нескольким мужчинам сохранили жизнь. Большинство детей и некоторых женщин помоложе забрали в неволю, многих женщин изнасиловали. Все это захватчики делали механически, безрадостно, даже когда насиловали. Просто… так поступали монголы.

Когда они закончили, то стали методично предавать город огню.

Уцелевших пленников увели за город в лагерь Чингисхана, где согнали в кучу и позволили оплакивать свою ужасную судьбу. Коле они напомнили классическую крестьянскую семью. Их жилеты и штаны, добротные юбки явно приглянулись монголам. Одну красавицу по имени Наташа, пятнадцати лет от роду, которая была дочкой трактирщика, припасли для самого Чингисхана. Император всегда забирал себе самых красивых женщин, многие из которых впоследствии от него забеременели. Чингисхан хотел забрать пленников с собой, потому что для этих уже пропавших душ всегда находилось применение: например, их можно было погнать в бой. Но когда хану сообщили, что пуля одного адвоката с дикими глазами посмела ранить члена Золотой Семьи, он велел лишить пленников жизни. Усталые мольбы Йэ-лю проявить милосердие остались неуслышанными. Женщины и дети приняли смерть смиренно.

К тому времени, когда монголы вновь двинулись в путь, от города остались одни дымящиеся руины. В нем теперь почти не было зданий, от которых сохранилось хоть что-то, кроме фундамента. После себя кочевники оставили небольшой холм из отрезанных голов, искаженные мертвые лица многих из них заставляли сердце обливаться кровью — уж больно молодыми они были. Прошло несколько дней, и Чингисхан приказал своему арьергарду вернуться в город. Добравшись туда, воины обнаружили, что кучке жителей Бишкека удалось избежать резни, спрятавшись в подвалах и прочих укрытиях. Монголы окружили их и предали смерти, немного перед этим потешившись.

Сейбл оставалась равнодушной, наблюдая за этими зверствами, ее лицо было бесстрастно. Что касается Коли, то после Бишкека ему стало ясно, что он должен сделать.

 

29. Вавилон

Понадобилось два месяца, чтобы достичь Персидского залива. Отсюда Александр намеревался быстро добраться до Вавилона по суше. Вперед он выслал авангард из тысячи воинов, с которым послали Евмена, Гефестиона и остальных. Байсеза с товарищами добились того, чтобы их тоже отправили с ними.

Потратив день на высадку и сборы, авангард выступил в направлении Суз. Этот город Александр сделал административным центром покоренной Персидской империи. Сам царь был еще слишком слаб, чтобы ехать верхом или идти пешком, поэтому находился в повозке под пурпурным навесом, окружаемый сотней мерно чеканящих шаг верных гипаспистов. Они достигли Суз без происшествий, но это были не те Сузы, которые помнил Александр.

Топографы Александра были в полной уверенности, что это было то самое место, посреди равнины, поросшей скудной растительностью. Но теперь ничто не говорило им, что здесь вообще когда-то находился город. Вполне могло оказаться, что они стали первыми людьми, оказавшимися здесь.

С мрачным лицом к ним подошел Евмен.

— Я был здесь всего несколько лет назад, — поведал он. — Тогда Сузы процветали. Здесь можно было встретить предметы из каждой провинции империи, начиная от изделий ремесленников и серебряных дел мастеров из городов Греции и заканчивая деревянными колоннами из Индии. Его сокровища завораживали. Теперь же…

Царский грамматевс выглядел сломленным, и Байсеза вновь почувствовала, как в нем закипает гнев, словно этот мудрый грек воспринимает все вокруг как оскорбление, нанесенное Слиянием лично ему.

Александр самостоятельно выбрался из повозки и немного побродил вокруг, вглядываясь в землю и пиная засохшие комья грязи. Затем он вернулся под навес и отказывался вновь покинуть его, словно показывая этим свое отвращение к случившемуся.

Македонцы разбили лагерь и переночевали недалеко от места, где должен был находиться город. На следующее утро, ведомые царскими картографами, они отправились на запад, в направлении Вавилона, по бескрайней земле, и громкое эхо их шагов разносилось под небом. После Суз все казались подавленными, словно время своим чудовищным весом вдруг стало давить им на плечи. Иногда Байсеза ловила на себе взгляд какого-нибудь македонца и чувствовала, о чем он в тот момент думает: вот идет женщина, живая и в полном здравии, которая родится тогда, когда все, кого они знают, и всё, чего они когда-либо касались, превратятся в пыль. Она словно живой символ Слияния.

Ко всеобщему облегчению, им не пришлось пройти много километров прежде, чем на их пути появилась граница слияния времен, земля здесь опускалась на несколько сантиметров, и за ней открывалась дорога. На взгляд Байсезы, покрытая незамысловато вытесанным камнем дорога была проложена грубо, но, без сомнения, это все же было порождение цивилизации. Как потом они узнают от Евмена, это был отрезок Царской дороги, вокруг которой в былые времена объединилась вся Персия и которую Александр нашел чрезвычайно полезной, когда завоевывал империю персов.

Им пришлось двигаться еще несколько дней. Земля, расстилавшаяся по обе стороны, была ужасно сухой, только низкорослая растительность выживала в таких условиях. Здесь и там по краям дороги попадались насыпи булыжников и огромные прямолинейные канавы, явно искусственные, но давно заброшенные, поэтому их назначение было непонятно.

Каждую ночь, когда они разбивали лагерь, Кейси включал радиостанцию в надежде получить сигнал от экипажа «Союза», затерявшегося где-то в неизведанных просторах Азии. Делал он это в условленное заранее с космонавтами время, но те ни разу так и не вышли на связь с того самого дня, как начали спуск на Землю. Также Кейси следил за сигналом, который продолжал исходить от неизвестного радиомаяка, который, по их предположениям, размещался в Вавилоне. Он все еще оставался неизменным — просто чирплет, передаваемый на разных частотах, как технический испытательный сигнал. Кейси вел записи о его местонахождении, времени, силе и характере, и все его грубые расчеты продолжали говорить, что источник сигнала в Вавилоне.

И еще были сферы, вернее их отсутствие. Чем дальше они продвигались на запад, тем меньше их становилось, промежутки между ними, соответственно, увеличивались, пока в один прекрасный день Байсеза не осознала, что прошагала целый день, так ни одного из них не увидев. Никто не знал, что сулил им этот факт.

Наконец они подошли к следующему шву времени. Передовой отряд остановился перед границей зелени, которая растянулась, прямая, как под линейку, с севера на юг. Стоя на выжженной солнцем стороне, воины не решались двинуться вперед.

На западе, по ту сторону границы, были многоугольники полей, перечеркнутые здесь и там сверкающими на солнце каналами. Между полями были широко разбросаны невысокие уродливые хижины, обмазанные с виду еще сырой глиной. Хижины напоминали огромные куски грязи, вылепленные неумелыми руками. Байсеза заметила завитки дыма, что говорило о том, что здесь кто-то жил. Несколько коз и бычков, привязанные веревкой к кольям, уныло пережевывали жвачку. Но людей нигде не было.

— Знаменитые ирригационные каналы Вавилона, — сказал Абдикадир, стоя рядом с Байсезой.

— Должно быть, это и вправду они.

Некоторые каналы представляли собой продолжение тех сухих обветшалых канав, которые она заметила раньше. Они были «осколками» инженерной мысли древности, которые не пощадило время. Но соединенные воедино отрезки из разных эпох вызывали настоящие проблемы: участки из поздних времен, те осыпавшиеся из-за эрозии канавы, блокировали доступ воды из реки в остальные части ирригационной системы. Некоторые уже начали высыхать.

— Давай покажем пример остальным, — предложил пуштун и без колебаний пересек невидимую, неосязаемую черту между двумя кусочками Мира.

Отряд последовал за ним и продолжил свой путь.

Богатство этой земли бросалось в глаза. Большая часть полей вроде была засеяна пшеницей с толстыми колосьями, которую Байсеза прежде не видела. Росло здесь и просо, и ячмень, а местами даже возвышались мощные рощи финиковых пальм. Сесиль де Морган поведал, что однажды жители Вавилона сложат песни об этих пальмах, в которых перечислят триста шестьдесят способов их использования, по числу дней в их году.

Прятались ли крестьяне или нет — трудно сказать. Было ясно одно: это место — уже не те пустынные земли, через которые им пришлось идти много дней. Армия Александра могла рассчитывать на плоды этих богатых хозяйств. Байсеза понимала, что в общении с крестьянами понадобится тонкая дипломатия. При помощи своих воинов царь мог получить все, что пожелал бы, но лишь местные жители знали все тонкости выращивания урожая на этих полях, а многочисленная и голодная армия македонцев не могла позволить себе, чтобы пропало хоть одно зернышко. Возможно, первым делом Александру следовало приказать воинам и инженерам восстановить систему ирригации…

— Знаешь, мне с трудом верится, что это Ирак, что мы всего в ста километрах к югу-западу от Багдада. Эти плодородные земли кормили империи тысячелетиями.

— Но где же все?

— Разве можно упрекать крестьян за то, что они прячутся? Половина их богатых угодий исчезла, а вместо них появились полупустыни. Каналы высохли. От безжалостных дождей погибает урожай. А что там маячит на горизонте? Да просто величайшая армия, какую когда-либо видел древний мир… Ага, вон там, — он остановился и показал рукой вдаль.

На западе она увидела здания, стену сложной конструкции и что-то похожее на ступенчатую пирамиду. Издалека все это казалось ей серым и расплывчатым.

— Вавилон, — прошептал Абдикадир.

— А это — вавилонская башня, — сказал Джош.

— А чтоб меня, — изумился Кейси.

Основные силы македонцев вместе с обозом присоединились к авангарду и широко растянулись лагерем на илистых берегах Евфрата.

Александр решил подождать один день, прежде чем войти в город. Так он решил проверить, выйдут ли высокие вавилонские сановники приветствовать его. Никто не появился. Тогда он выслал лазутчиков осмотреть стены города и его окрестности. Лазутчики вернулись в целости и сохранности, но, как показалось Байсезе, выглядели они потрясенными.

Как бы там ни было, но Александр намеревался войти в древний город при полном параде. Поэтому на рассвете, в вышитом золотом плаще и с царской диадемой на голове, он сел на коня и повел свое войско к городским вратам. Рядом с ним двигался Гефестион, а фаланга окружавших их гипаспистов образовывала вокруг них прямоугольник могучих мускулов и железа. Царь не показывал виду, что эта поездка верхом, вероятно, причиняет ему боль. Байсезу поражала его сила воли.

Евмен и остальные приближенные шли за повелителем свободным строем. Среди них был капитан Гроув вместе со своими старшими офицерами и группой солдат и Байсеза с пилотами «Птички-невелички». Женщина чувствовала себя немного смущенной посреди столь величественной процессии, ведь она и остальные гости из будущего были намного выше македонцев, что не могла скрыть пышность праздничных доспехов воинов железного века.

Крепостные стены города представляли собой довольно впечатляющее зрелище: три кольца из обожженного кирпича и булыжника, окруженные рвом общей длиной, наверное, километров двадцать. Но признаков наличия горожан нигде не было видно: ни дыма из очагов, ни солдат, неусыпно выслеживающих врагов с высоты крепостных башен, а большие городские ворота стояли и вовсе открытыми настежь.

— В прошлый раз, когда Александр въезжал в Вавилон, все было по-другому, — ворчал Евмен. — Встречать нас выехал лично сатрап. Дорога была усеяна лепестками цветов, а воины вывезли клетки с ручными львами и леопардами. Жрецы и пророки танцевали под звуки арф. Это было великолепно! Именно так подобает приветствовать своего повелителя! Но это…

Это, призналась себе Байсеза, было жутко.

Александр, чтобы еще больше укрепить свой авторитет среди воинов, первым двинулся вперед. Без колебаний он направил коня на деревянный мост, переброшенный через ров. Перед царем были, пожалуй, самые величественные ворота всех времен, которые представляли собой проход с высокими арками между двумя массивными квадратными башнями.

Процессия последовала за Александром. Чтобы добраться до ворот, необходимо было сначала взойти на платформу, которая была поднята над землей на целых пятнадцать метров. Когда Байсеза оказалась на платформе, то обнаружила, что сами ворота возвышались над ее головой более чем на двадцать метров. Каждый квадратный сантиметр стен покрывала ярко-синяя глазурь. И на этом блестящем лазурном фоне выделялись изображения танцующих драконов и быков.

Редди шел, запрокинув голову и широко открыв рот, время от времени тяжело глотая воздух. Он еще не успел оправиться от болезни, поэтому походка его была нетвердой, и Джош вел его, любезно поддерживая под руку.

— Может ли такое быть? Это ворота Иштар? Кто бы мог подумать… Кто бы мог подумать…

Александр вошел в город с севера, со стороны восточного берега могучего Евфрата. Пройдя через ворота, процессия двинулась на юг в сердце древней столицы, минуя величественные и загадочные сооружения, которые, вероятно, были храмами или дворцами. Байсеза заметила, что и здесь повсюду сияет ярко-синяя лазурь: статуи и фонтаны, украшенные отлитыми из металла головами львов или розетками, а также стены были покрыты глазированным кирпичом. Роскошь буквально слепила, и Байсеза просто не могла поверить своим глазам.

Телефон, выглядывая из ее кармана, пытался помочь.

— Комплекс справа, — рассказывал он, — возможно, дворец Навуходоносора, величайшего правителя Вавилонского царства, который…

— Заткнись, телефон.

Кейси, хромая, плелся за остальными.

— Если это Вавилон, тогда где же Висячие сады? — спросил он.

— В Ниневии, — сухо ответил телефон.

— Людей нигде нет, — неуверенно сказал Джош. — Здесь видны следы пожаров, мародерства, возможно, даже землетрясения, но все равно людей нет. Становится жутковато.

— Ага, — громко проворчал Кейси. — Все ушли, а чайник на плите выключить забыли.

— Вы заметили, что македонцы тоже этим озадачены? — тихо спросил Абдикадир. — А ведь еще недавно они останавливались…

Действительно. Даже лукавый Евмен взирал на огромные здания города с благоговейным трепетом.

— Вполне возможно, что это и не их Вавилон вовсе, — сказала Байсеза.

Процессия стала распадаться. Александра и Гефестион, с большой частью авангарда, вернулись к воротам, возле которых находился дворец вавилонских правителей. Остальным было приказано рассыпаться по городу и искать местных. Командиры отдавали приказы жестко и отрывисто, и это ясно демонстрировало, что они не потерпят неповиновения, и слова приказов эхом отскакивали от глазурованных стен. Де Морган объяснил, что они предупреждают воинов о последствиях, которые тех ждут, если они будут уличены в мародерстве.

— Уж не знаю, кем нужно быть, чтобы посметь прикоснуться к чему-то в этом городе-призраке! — заявил комиссионер.

В сопровождении Евмена, горстки его помощников и телохранителей Байсеза и остальные продолжили свой путь в центр Вавилона по Дороге процессий. Они пересекли несколько окруженных стеной рыночных площадей и наконец добрались до сооружения пирамидальной формы, которое и видела утром Байсеза, когда они еще не вошли в город. Это действительно был зиккурат, многоступенчатая башня из семи террас, покоящихся на основании длиной, должно быть, метров сто. Байсеза ожидала увидеть нечто, напоминающее пирамиды Египта. Строение же, которое предстало перед ней, походило скорее на пирамиды, маячащие над затерянными городами майя. К югу от зиккурата находился храм, который, по словам телефона, был, вероятно, Эсагилой — храмом Мардука, верховного божества Вавилонского царства.

— Вавилоняне называли это зиккуратом Этеменанки, — сказал телефон, — что означало «дом, в котором небеса встречаются с землей». Именно Навуходоносор привел сюда евреев и использовал их рабский труд. В Библии говорится, что евреи потом отомстили за это, оклеветав Вавилон…

Джош схватил Байсезу за руку.

— Пойдем, — сказал он, — я хочу взойти на эту чертову гору.

— Зачем?

— Это ведь та самая Вавилонская башня! Глянь, вон там, с южной стороны, начинается лестница.

Он оказался прав: там действительно была лестница.

— Давай наперегонки!

Не отпуская ее руку, он пустился бежать.

На самом деле физически она была развита лучше его: ее готовили как солдата, а по качеству еды и медицинского обслуживания двадцать первый век значительно превосходил девятнадцатое столетие. Но Джош был моложе, и к тому же суровые условия похода закалили его. Их забег проходил на равных. Они все еще держали друг друга за руки и, миновав примерно сотню ступеней, решили передохнуть и присели на лестницу.

Оттуда Евфрат казался широкой серебряной лентой, сверкающей, даже когда пепельные тучи покрывали все небо, которая пронзала самое сердце города. Байсезе был плохо виден западный берег, а вот на восточном громоздились почти один на другого массивные сооружения: храмы, дворцы и, предположительно, правительственные ведомства. План города был очень прост. Все основные улицы были прямыми и пересекались между собой под прямым углом. Все они начинались и заканчивались в одних из множества крепостных ворот. Дворцы восхищали буйством красок. Все они были покрыты разноцветной плиткой, по стенам резвились драконы и прочие сказочные создания.

— Где мы сейчас во времени? — спросила Байсеза.

— Если это времена Навуходоносора, то, очевидно, в шестом столетии до нашей эры, — ответил телефон. — Персы завоевали Вавилон до прихода Александра двумя веками ранее и разграбили эти земли подчистую. Когда пришли македонцы, город все еще был полон жизни, но его лучшие времена остались далеко в прошлом. Однако мы видим его почти таким, каким он тогда был.

Джош внимательно посмотрел на Байсезу.

— Ты грустишь, Байсеза?

— Я просто задумалась.

— Думаешь о Майре…

— Как бы я хотела, чтобы она была сейчас со мной и могла видеть все это.

— Возможно, однажды ты сможешь ей об этом рассказать.

— Да, возможно.

Редди, Абдикадир, Евмен и де Морган медленно карабкались к ним по ступеням зиккурата и вскоре нагнали. Редди хрипел от нагрузки, но все-таки добрался, поэтому, когда он сел с ними рядом, Джош похлопал его по спине. Грек остался стоять, явно не страдая одышкой после подъема, и смотрел на Вавилон.

Абдикадир одолжил у Байсезы очки ночного видения и тоже стал рассматривать город.

— Взгляните на западный берег реки… — сказал он.

Там линия стен пересекала Евфрат и замыкала прямоугольник города, разрезанный рекой на две половины. Но на дальнем берегу, хотя Байсезе и казалось, что она видит прямые линии улиц, не было никаких красок, кроме оранжево-коричневого цвета аргиллита. Стены превратились в груды булыжников, а от ворот и смотровых башен остались одни каркасы.

— Как будто половина города расплавилась, — сказал Джош.

— Расплавилась… от ядерного удара, — мрачно уточнил пуштун.

Евмен что-то сказал.

— Раньше такого не было, — перевел де Морган. — По крайней мере не настолько…

В восточной части города располагались церемониальные и казенные здания, а его западную часть занимали жилые кварталы с домами, постоялыми дворами, рыночными площадями и базарами. Несколько лет назад Вавилон предстал перед глазами Евмена живым и многолюдным. Теперь все было иначе.

— Еще один шов времени, — сказал Абдикадир. — Сердце молодого Вавилона пересадили в тело старого.

— Мне казалось, что я начинал привыкать к странностям нарушения времени, которое свалилось на наши головы. Но увидеть такое… чтобы лицо города превратилось в пыль, когда на него в один миг упал груз тысячелетий…

— Да, — сказал Редди. — Ужасная жестокость времени.

— Это больше, чем жестокость, — возразил Евмен. — Это — высокомерие.

От понимания эмоций царского секретаря Байсезу отделяли переводчик де Морган и двухтысячелетняя эволюция языка тела. Но снова ей показалось, что внутри эллина пробуждается холодная ярость.

Внизу, у основания пирамиды, раздался громкий голос: македонский офицер звал Евмена. Поисковому отряду удалось обнаружить одного вавилонского жителя, который прятался в храме Мардука.

 

30. Врата богов

Местного жителя привели к Евмену. Широко раскрытые глаза на чумазом лице говорили о том, что он ужасно напуган. Двум могучим воинам пришлось подтащить его к царскому секретарю. Мужчина был облачен в одежды из тонкой ткани ярко-голубого цвета, с вшитыми золотыми нитками. Когда-то его лицо и голова были начисто выбриты, но теперь всем была видна черная щетина. Кожа его была грязной. Когда его подтащили ближе, Байсеза отшатнулась, почувствовав идущий от него резкий запах мочи.

Чувствуя приставленные к своей спине острия коротких мечей, человек заговорил быстро, но непонятно и на древнем языке, который никто из представителей будущего не понимал. Офицеру, который его нашел, хватило ума отыскать в лагере македонцев воина-перса, который понимал этот язык. Так слова вавилонца переводились сначала на древнегреческий для Евмена, а затем на английский для Байсезы и остальных.

Хмурясь, де Морган переводил неуверенно:

— Он говорит, что он — жрец богини… имени не разберу. Он остался один в храмовом комплексе, когда другие в конце концов ушли. Он был слишком напуган, чтобы уйти вместе с ними. Он пробыл здесь шесть дней и шесть ночей… у него не было еды и… воды, кроме той, которую он пил из священного источника богини…

Евмен раздраженно щелкнул пальцами.

— Дайте ему еды и воды, — приказал он. — Заставьте его наконец рассказать нам о том, что здесь произошло.

Постепенно жрец выложил им свою историю, время от времени прерываясь, чтобы с жадностью засунуть себе в рот очередной кусок.

Конечно же, все началось со Слияния.

В ту ночь жрецов и прочих служителей храма разбудил душераздирающий вопль. Некоторые из них выбежали на улицу. Было темно, и они увидели, что звезды были не на своем месте. Вопль издавал служивший при храме астроном, который наблюдал за планетами — странствующими звездами, — как делал это каждую ночь еще с того времени, когда был мальчиком. Но неожиданно его планета исчезла и все созвездия сдвинулись в небе. Именно из-за потрясения и отчаяния астроном начал будить своими криками всех в храме, да и в городе тоже.

— Естественно, — пробормотал Абдикадир. — Вавилонские астрономы тысячелетиями вели тщательные наблюдения неба. Их философия и религиозные взгляды строились на великих небесных циклах. Я не ошибусь, если предположу, что менее искушенные в этом деле люди были так напуганы, что…

Но психическая травма астронома, которая была понятной лишь духовной элите, оказалась лишь предвестником беды, потому что на следующий день солнце опоздало взойти на шесть часов или больше. Но к тому времени, когда оно все же появилось, странный горячий ветер захлестнул город и с неба стал падать дождь, раскаленный соленый дождь, которого никто не знал прежде.

Люди, многие из которых все еще были в своем ночном одеянии, ринулись в культовый район города. Кто-то бежал в храмы и требовал, чтобы ему показали, что почитаемые ими боги не покинули их в этот самый странный рассвет в истории Вавилона. Другие всходили на зиккурат, чтобы посмотреть, какие еще перемены принесла им эта ночь. В то время царя — Байсеза не поняла, говорил ли жрец о самом Навуходоносоре или о его преемнике — в городе не было, и некому было восстановить порядок.

И тогда стали приходить пугающие вести о том, что западные районы стерты с лица земли. Там проживало большинство населения Вавилона, поэтому, услышав об этом, жрецы, советники, придворные фавориты и прочие высокопоставленные лица, которые остались в восточной части города, пришли в неописуемый ужас.

Последние крупицы порядка исчезли, и толпа ворвалась в храм самого Мардука. Те, кому удалось силой пробиться внутрь, бежали в самую дальнюю залу, и когда увидели, что стало с самим Мардуком, царем древних вавилонских богов…

Жрец был не в состоянии закончить предложение.

После последнего потрясения по городу поползли слухи, что восточная часть города будет так же обращена в пыль, как и западная.

С громкими криками люди отворяли ворота настежь и бежали из города прочь. Даже советники, военачальники и другие жрецы ушли, оставив этого несчастного одного прятаться в дальнем углу своего оскверненного храма.

Продолжая жадно жевать, жрец стал описывать ночи после происшедшего. Он слышал, как в городе орудуют мародеры, горят дома, раздается пьяный хохот и даже крики. Но когда с наступлением дня он находил в себе мужество высунуть нос за ворота храма, то никого не видел. Было ясно, что сбежавшее население исчезло в сухих, бесплодных пустошах, простиравшихся за возделанными землями, где их ждала смерть от жажды и голода.

Евмен приказал своим людям вымыть и переодеть жреца, чтобы потом он мог его явить взору императора. Затем он сказал:

— Этот жрец говорит, что древнее название города звучит как «Врата Богов». Что ж, в подходящий момент эти врата оказались открытыми… Идемте.

Широким шагом грек пошел вперед.

Остальные поспешили за ним.

— Куда это мы идем? — спросил Редди, тяжело дыша.

— А что, разве не ясно? В храм Мардука, естественно, — ответила ему Байсеза.

Храм, который представлял собой величественное строение в форме пирамиды, напоминал что-то среднее между собором и зданием администрации. Быстро шагая по коридорам и поднимаясь с этажа на этаж, Байсеза миновала огромное множество комнат, каждая из которых была искусно украшена: алтари, статуи, фризы, а еще здесь были посохи, богато украшенные ножи, головные уборы, музыкальные инструменты, похожие на лютни и сакбуты, и прочие предметы, назначение которых осталось для нее загадкой. Здесь даже были маленькие повозки и колесницы. В некоторых из глубоко расположенных комнат не было окон, поэтому их освещали масляные лампы в нишах стен. В воздухе сильно пахло ладаном. Были здесь также видны и следы небольшого ущерба: выбитые с петель двери, разбитые горшки, сорванный со стены гобелен.

— Без сомнения, это место служит для поклонения не одному богу, — сказал Редди. — Это просто какая-то библиотека для поклонения. Еще один пример кричащего политеизма!

— Я едва различаю богов среди всего этого золота, — сказал де Морган. — Вы только посмотрите, оно повсюду…

— Однажды я ездила в Ватикан. Там все было как здесь: куда ни глянь — всюду роскошь, от которой начинает резать в глазах и ты перестаешь видеть детали.

— Да, — согласился с ней Редди. — А все из-за той странной власти, которую имеет религия над разумом человека… и богатств, накопленных древней империей.

Им снова попались на глаза следы мародерства: разбитые двери, несколько углублений в тех местах, где, вероятно, были вмурованы драгоценные камни. Но казалось, что все это делалось в нерешительности.

Зал Мардука располагался на верхнем этаже храма. Гости из будущего были потрясены, когда обнаружили, что он был разрушен.

Позже Байсеза узнала: чтобы отлить гигантскую статую верховного божества, которая раньше здесь находилась, понадобилось двадцать тонн золота. В тот раз, когда Евмен был в Вавилоне, он посетил храм, но статуи не обнаружил: за несколько веков до Александра персидский царь Ксеркс разграбил храм и увез с собой золотое изваяние вавилонского бога. На этот раз статуя была на месте, но была полностью уничтожена, расплавлена в лужу сверкающего на полу шлака. От чудовищного жара со стен сошло красочное покрытие, обнажив голые кирпичи. Байсеза увидела фрагменты пепла, который раньше был гобеленом или ковром. От статуи Мардука осталось только ставшее мягким и округлившееся основание, на котором были видны еле заметные могучие стопы изваяния.

И в самом центре выжженного зала висел, ни на что не опираясь, такой же загадочный и идеальный Глаз, хотя его размеры значительно превышали размеры всех тех, что им встречались ранее. Диаметр его был, возможно, метра три.

Увидев его, Джош присвистнул.

— Ух и здоровое же ведро тебе понадобится, Абди, чтобы это в него окунуть.

Байсеза подошла к Глазу. В неровном свете масляных ламп она могла видеть на его поверхности собственное искаженное отражение, которое делало ее лицо огромным, словно другая Байсеза, которая находилась в Глазе, подобно рыбке в банке, подплыла к стеклу. Байсеза не ощущала тепла. Не было и следа той энергии, которая смогла распотрошить этот зал. Лейтенант подняла руку и приблизила ее к Глазу. Сделав так, она почувствовала, словно давит на какой-то невидимый упругий барьер. Чем сильнее она давила, тем сильнее ее отталкивало. Также она чувствовала, что ее немного отводит в сторону.

Джош и Абдикадир смотрели на нее с тревогой. Американец подошел к ней.

— Ты в порядке, Биз?

— Ты тоже это ощущаешь?

— Что?

Она продолжала смотреть на сферу.

— Э… Присутствие.

— Если это и есть источник электромагнитных сигналов, — сказал Абдикадир, — которые мы отслеживали…

— Теперь я их слышу, — прошептал телефон у нее из кармана.

— Это что-то большее, — сказала она.

Ей казалось, что в Глазе что-то было. Сознание. Или, по крайней мере, настороженность, всеобъемлющая настороженность, которая непреодолимо влекла ее к себе. Но Байсеза даже не понимала, откуда она это знала. Женщина повертела головой, и ощущение странного присутствия развеялось.

Лицо Емена было мрачнее тучи.

К удивлению Байсезы, он поднял с пола золотой предмет, занес его над головой, как дубину, и опустил на поверхность неподвижного Глаза. Дубина отскочила, а на нем не было и следа от удара.

— Что ж, возможно, это высокомерное божество из Глаза найдет в Александре, сыне Зевса-Амона, куда более серьезного противника, чем был Мардук, — он повернулся к ним. — У нас много дел. Мне понадобится ваша помощь и знания.

— Нам нужно использовать город в качестве базы… — предложил пуштун.

— Это понятно.

— Отдайте приказ воинам войти в город. Следует позаботиться о провизии и припасах. Нужно создать пожарные и ремонтные команды, а также организовать дозоры.

— Если половина жилых кварталов исчезла, то нам придется долго все отстраивать, — сказал Джош.

— Думаю, какое-то время мы будем вынуждены жить в палатках, — уныло заметил Абдикадир.

— Мы пошлем лазутчиков в деревни, — сказал Евмен. — Мы заставим крестьян вылезти из своих грязных хижин, а если они не захотят этого сделать, то заберем их земли себе. Уж не знаю теперь, лето ли сейчас или зима, но это не важно. В Вавилонском царстве можно выращивать урожай круглый год, — он взглянул на неподвижный Глаз. — Мой повелитель собирался сделать этот город столицей своей империи. Значит, так тому и быть… Возможно, он станет также столицей и всего нового мира…

Тут в зал влетел Кейси. На его лице была обеспокоенность.

— Мы получили сообщение, — сказал он.

Байсеза вспомнила, что как раз наступило время связи с космонавтами.

— От Коли и Сейбл?

— Да.

— Так это замечательно.

— Боюсь, что нет. У нас неприятности.

 

31. Разбитая радиостанция

Укладывая багаж, который монголы разрешили Коле взять в путешествие через континент, Коля не забыл захватить с собой и любительскую радиостанцию с «Союза». Его внутренний голос постоянно напоминал, что Сейбл, которая давно успела потерять интерес к своей находке, об этом прознать не должна. И теперь Коля был рад тому, что послушался его. Когда Чингисхан разбил основной лагерь в нескольких десятках километров от Вавилона, космонавт достал прибор и принялся настраивать его на работу.

Вопреки его ожиданиям, сделать это оказалось несложно. Стражники Йэ-лю были настороже, но они не имели ни малейшего понятия о том, что Криволапов делал со всеми этими загадочными ящиками, проводами-веревками и чем-то напоминающими паучьи лапки антеннами. Труднее (но жизненно важно) было ухитриться удержать его намерения в секрете от Сейбл, хотя бы еще на несколько часов.

Коля понимал, что у него будет лишь одна попытка. Он молился, чтобы канал передачи был хороший и чтобы Кейси услышал. Канал передачи его надежд не оправдал: очевидно, после Слияния ионосфера была не в порядке и сигнал глушили атмосферные помехи, щелчки и треск, а вот Кейси действительно вышел на связь в назначенное время, о котором они заранее договорились, когда «Союз» еще кружил над планетой. Каким же невероятным казалось теперь Коле то навеки потерянное прошлое. Он ничуть не удивился, узнав, что Кейси и остальные ушли в Вавилон: отправиться туда было разумным решением, и они обсуждали эту возможность, когда космонавты еще были на орбите. Но он был потрясен, когда Кейси сообщил ему, кто присоединился к ним в их путешествии, — поражен, но обнадежен, так как в Мире все-таки нашлась сила, способная противостоять Чингисхану.

Коля горел желанием продлить их сеанс связи и подольше послушать этого человека из двадцать первого века, из его времени. В тот момент он чувствовал, что Кейси, которого он никогда не видел, стал ему самым близким другом на свете.

Но времени у него было в обрез, а выбора и шансов вообще не было. Он рассказывал и рассказывал американцу обо всем, что знал: о Чингисхане, о его войске, способах ведения войны, а также о Сейбл, о том, что сделала эта женщина, и о том, на что еще была способна.

Он не замолкал ни на секунду. Оказалось, что он проговорил полчаса. Затем появилась Сейбл и привела с собой двух огромных стражников, которые оттащили его от радиостанции и обратными концами своих копий быстро разбили прибор.

 

32. Военный совет

Лазутчики Александра доложили, что передовой отряд монголов находится всего в нескольких днях пути от города. К удивлению советников, царь приказал готовиться к переговорам.

Александр пришел в ужас, когда услышал рассказы Байсезы и остальных о зверствах, которые чинили монголы во время своих походов. Да, сам он был кровавым завоевателем, но он преследовал цели гораздо большие, чем простое обогащение. Его намерения, бесспорно, носили куда более утонченный характер, чем у Чингисхана, жившего спустя пятнадцать веков после македонца. Царь решил противостоять монголам. Но в то же время он вынашивал идею создать нечто новое в этом пустом мире, а не разрушать наследие старого.

— Мы, наши союзники в красных мундирах, пришедшие из-за океана, и эти кочевники из пустынных земель Азии — все пережили смешение времен и пространства, эти чудеса, которые не дано понять ни одному человеку, — обратился он к своим советникам. — Так разве нельзя поступить иначе, кроме как резать друг друга? Разве нам нечему друг у друга поучиться, не одним лишь хитростям ведения войны?

Поэтому в лагерь монголов отправились послы с дарами и подношениями, которые должны были наладить диалог с вождями кочевников. Им в сопровождение была дана внушительная сила из тысячи воинов под командованием Птолемея.

Македонец Птолемей был одним из ближайших соратников царя и его другом детства. У этого воина было суровое лицо, он был мрачен, немногословен, но, несомненно, очень сообразителен. Возможно, это был хороший кандидат для столь деликатной миссии: телефон рассказал Байсезе, что в иной реальности Птолемей, при дележе территорий империи после загадочной смерти Александра, стал бы правителем древнего Египетского царства. Но пока велись приготовления к отъезду послов к монголам, Птолемей бродил по коридорам царского дворца мрачнее тучи, что натолкнуло ее на мысль, что его участие в этой рискованной и, скорее всего, смертельно опасной миссии было как-то связано с нескончаемыми закулисными интригами между приближенными Александра.

По совету Абдикадира капитан Гроув отправил вместе с послами несколько британских солдат во главе со знающим свое дело капралом Бэтсоном. Также прозвучало предложение послать к монгольским военачальникам одного из группы Байсезы, раз уж были высказаны предположения, что организатором монгольской агрессии могла оказаться Сейбл. Но Александр выступил против этой идеи, объясняя свое несогласие тем, что его соратников из двадцать первого столетия было слишком мало, чтобы ими рисковать в таком непредсказуемом деле, и это действительно было правдой. Все же, воспользовавшись подсказкой Евмена, Байсеза набросала короткое письмо и дала его Бэтсону, чтобы тот передал его Коле, если вдруг встретит космонавта.

Посольский отряд выступил из ворот Вавилона и направился на восток. Македонские офицеры были в парадных доспехах и плащах ярко-пурпурного цвета, а капрал Бэтсон со своими подчиненными — в килтах и саржевых мундирах. Процессию сопровождали звуки труб и барабанов.

Александр был закаленным в сражениях полководцем, поэтому, даже надеясь на мир, приказал готовиться к войне. В Вавилоне собрался военный совет, на который позвали также Байсезу, Абдикадира, Кейси, капитана Гроува и нескольких его офицеров.

Как и ворота Иштар, дворец правителей Вавилона стоял на платформе, возвышавшейся над долиной реки примерно на высоте в пятнадцать метров, поэтому из него был хорошо виден город и его окрестности.

Сам дворец представлял собой потрясающее зрелище, даже в глазах человека двадцать первого века, каким была Байсеза, он казался непристойной демонстрацией богатства, могущества и тирании. Направляясь к центру дворцового комплекса, они проходили мимо террасированных садов, разбитых на крышах зданий. Деревья выглядели достаточно здоровыми, а вот трава — немного желтой, а цветы совсем зачахли. Было видно, что после Слияния о садах никто не заботился. Но дворец был символом города и нового царствования Александра, поэтому в нем повсюду господствовала великая суета и движение, создаваемое проносившимися туда-сюда слугами с едой и кувшинами холодной воды. Байсеза узнала, что здесь совсем не было рабов, а всю работу делали бывшие высокопоставленные вавилонские сановники, возвратившиеся в город из деревень, в которых прятались, в надежде, что новый правитель их помилует. Перед последствиями Слияния они проявили трусость, и царским приказом были переведены в слуги.

В самом центре дворцового комплекса находилась тронная зала правителя. Это было помещение длиной в пятьдесят шагов, чьи стены, пол и потолок украшали изображения львов, драконов и стилизованных деревьев жизни. Звук шагов гостей из будущего эхом отскакивал от глазурованного пола, и они старались скрыть свое изумление от масштабов увиденного.

В самом центре залы стоял стол, на котором находилась гигантская, метров пять в ширину, модель города, его стен и окрестностей. Модель была раскрашена яркими цветами и была настолько детально выполнена, что на городских улицах можно было видеть фигурки людей, а в полях — фигурки коз. В ее игрушечных каналах, наполненных настоящей водой, купались солнечные лучи.

Байсеза и остальные устроились в своих ложах, расставленных перед столом, и слуги поднесли им напитки.

— Это моя идея, — призналась Байсеза. — Я подумала, что модель будет легче для понимания, чем карта. Я и подумать не могла, что они изготовят ее в таких масштабах и так быстро.

— Вот что можно получить, когда в твоем распоряжении находятся неограниченные возможности человеческой фантазии и людских ресурсов, — рассудительно заявил капитан Гроув.

В залу вошел Евмен со своей свитой и направился к положенному ему месту. Грек заслужил в глазах Байсезы немалое уважение тем, что не питал страсти к формальностям: он был слишком умен для этого. Но, будучи приближенным к правителю, он не мог избежать суеты вокруг своей персоны, поэтому его советники взволнованно окружили его, когда он с гордым видом опустился на ложе. С недавних пор в числе его свиты находился и де Морган, который, как и все при дворе Александра, теперь тоже носил персидское платье искусной работы. Сегодня его лицо было распухшим и красным, с темными мешками под глазами.

Увидев комиссионера, Кейси не удержался и сказал:

— Сесиль, дружище, несмотря на свой костюм для коктейлей, ты плохо выглядишь.

— Когда Александр и его свита устраивают дебош, по сравнению с ними наши томми в борделях Лахора кажутся школьниками. Царь после этого долго отсыпается. Иногда он может проспать несколько дней, но всегда просыпается, когда все начинается заново… — Тут он принял кубок с вином из рук слуги. — А македонское вино на вкус напоминает козлиную мочу, но от похмелья все же спасает.

Дрожащими руками он поднес кубок ко рту и отпил из него большими глотками.

Евмен призвал присутствующих к порядку.

Первым выступил капитан Гроув с предложениями о том, как усилить и без того мощную защиту Вавилона.

— Мне известно, что ваши люди уже занимаются укреплением стен и углублением рва, — сказал он Евмену.

Это было особенно важно для защиты западной части города, где время начисто стерло стены. В действительности же македонцы приняли решение оставить тот район и использовать Евфрат в качестве естественной преграды, поэтому уже приступили к возведению защитных укреплений на его берегу.

— Но я бы порекомендовал, — продолжал Гроув, — усилить защиту остальной части города, особенно на востоке, откуда монголы и будут атаковать. Предлагаю устроить там блиндажи и траншеи — укрепления, которые мы можем построить быстро.

Многое из его идей помощникам Евмена и страдающему похмельем де Моргану перевести не удалось.

Какое-то время Евмен терпеливо слушал капитана. Затем он сказал:

— Я велю Диаду обратить на это внимание, — Диад был главным инженером Александра, — но вы должны понимать, что наш повелитель не намерен лишь защищаться. Из всех побед, которые одержал Александр, он больше всего гордится триумфальным взятием городов, таких как Милет и Тир и еще десятком других. Слава о них отзовется в веках.

Капитан Гроув кивнул в знак согласия.

— Действительно, так оно и будет, — сказал он. — Иными словами, вы говорите, что Александр не согласится быть осаждаемым. Более того, он наверняка пожелает схлестнуться с монголами в открытом сражении.

— Да, но ведь монголы, напротив, осадам городов предпочитали встречи с врагом в открытом поле, — заметил Абдикадир. — Если мы выступим лицом к лицу, то тем самым сыграем на руку врагу.

— Так решил повелитель, — отрезал Евмен.

— Тогда мы должны подчиниться, — спокойно сказал Гроув.

— Но ведь Александра отделяют от Чингисхана более пятнадцати веков, — не унимался Абдикадир, — куда больше, чем Чингисхана от нас. Нужно использовать все преимущества, которые у нас имеются перед ним!

— Ты имеешь в виду ваши винтовки и гранаты? — невозмутимо осведомился Евмен, используя для этого английские слова.

С самого начала, когда они присоединились к армии Александра, британцы и экипаж «Птички-невелички» решили не раскрывать македонцам некоторые свои секреты. Поэтому после последней реплики Евмена Кейси вскочил со своего ложа и попытался через стол дотянуться до де Моргана.

— Сесиль, скотина! Что еще ты успел им рассказать?

Комиссионер отскочил и спрятался за спинами двух подоспевших на выручку стражников Евмена, которые угрожающе положили свои мощные руки на рукояти коротких мечей. Абдикадир и Гроув оттащили Кейси и усадили обратно на ложе.

— Да ладно тебе, Кейси. А ты чего ожидал? Нужно было уже догадаться, какой Сесиль на самом деле. Он бы принес Евмену твою голову на тарелочке, если бы это сулило ему выгоду.

— Евмен бы все равно обо всем разнюхал, — добавил Абдикадир. — Эти македонцы — не дураки.

Грек с интересом за ними наблюдал.

— Не забывайте о том, что у Сесиля могло не оказаться выбора, кроме как все мне рассказать, — сказал он.

Де Морган переводил эти слова запинаясь и отводя взгляд в сторону, и Байсеза догадалась о темной стороне решения, которое тот принял.

— Кроме того, — продолжал Евмен, — моя предусмотрительность сэкономит нам время, которого у нас не так много, я прав?

Капитан Гроув положил руки на стол.

— Но вы должны понимать, господин грамматевс, — сказал он, — что наше оружие, сколь бы грозным оно ни было, не может работать вечно. В нашем распоряжении лишь небольшое количество гранат и ограниченный боезапас для винтовок…

Большую часть вооружения составляли образцы девятнадцатого века, несколько сотен «Мартини», привезенные из Джамруда. Такое количество винтовок никогда бы не смогло остановить подвижную орду кочевников из десятков тысяч воинов.

Евмен быстро понял, к чему он клонит.

— В таком случае нам следует ими разумно распорядиться, — сказал он.

— Вот именно, — рявкнул Кейси. — Хорошо. Раз уж нам больше нечего от вас скрывать, предлагаю использовать современное оружие так, чтобы первая атака врага захлебнулась.

— Да, — согласился Абдикадир. — Светошумовыми гранатами мы напугаем их лошадей… да и самих воинов, если они не знают, что такое огнестрельное оружие.

— Но с ними Сейбл, — напомнила им Байсеза. — Нам неизвестно, какое оружие могло находиться с ней на борту «Союза»… пара пистолетов — уж точно.

— С ними она долго не повоюет, — сказал Кейси.

— Конечно. Но если она заодно с монголами, то вполне могла научить их не бояться выстрелов. К тому же ее готовили в наше время. Не следует упускать из виду вероятность того, что враг может иметь представление о наших возможных действиях.

— Черт, — выругался Кейси, — я об этом как-то не подумал.

— Хорошо, — сказал капитан Гроув. — Кейси, что еще ты можешь предложить?

— Готовиться к стрельбе в городе.

Вместе с Гроувом он коротко обрисовал Евмену свою идею: как определить наиболее вероятные места прорыва противника, как расположить на его пути огневые позиции. Они пояснили и прочие тонкости ведения городских боев будущего.

— Мы научим нескольких ваших солдат обращаться с Калашниковым, — обратился он к Гроуву. — Самое главное — беречь патроны, не стрелять, пока точно не будешь видеть противника… Если мы заманим их в город, то, вероятно, сможем замочить значительную часть их сил.

В очередной раз Евмен явил им свою проницательность.

— Но тогда Вавилон будет разрушен, — сказал он.

Кейси пожал плечами.

— Победа в этой войне достанется недешево. А если мы проиграем, то Вавилон все равно погибнет.

— Прибережем такую тактику на крайний случай, — сказал царский грамматевс. — Может, есть еще что-то, что мы могли бы сделать?

— Но ведь мы привезли с собой из будущего не только оружие, но и знания, — присоединилась к ним Байсеза. — Мы могли бы предложить оружие, которое можно изготовить из имеющихся у нас под рукой ресурсов.

— Есть задумки, Биз? — спросил Кейси.

— Я видела детали катапульт и осадных орудий македонцев. Возможно, нам удастся их улучшить. А греческий огонь? Разве он не был своего рода прародителем напалма? Думаю, понадобится лишь сырая нефть и негашеная известь.

Несколько минут они обсуждали ее предложение, но Евмен их перебил:

— Я лишь смутно могу себе представить то, о чем вы говорите, но боюсь, что времени, чтобы воплотить эти идеи в жизнь, у нас все равно нет.

— Я, кажется, знаю, что могло бы нам помочь, и много времени на это не понадобится, — пробормотал Абдикадир.

— Что? — спросила Байсеза.

— Стремена, — он быстро обрисовал греку устройство стремян. — Представляют собой упоры для ног, которые крепятся кожаными лентами к…

Когда Евмен понял, что это изделие, которое можно было быстро и просто изготовить, позволяет увеличить маневренность конницы, то стал проявлять заинтересованность в идее пуштуна.

— Но наши гетайры бережно относятся к своим традициям, поэтому будут противиться всему новому.

— А вот монголы стремена используют, — подчеркнул Абдикадир.

На повестке дня стояло еще много вопросов, а времени было мало. Совет начал расходиться.

Байсеза отвела Абдикадира и Кейси в сторонку.

— Вы действительно считаете, что сражения не избежать? — спросила она.

— Ага, — ответил Кейси. — Мирное разрешение конфликтов, которое представляет собой альтернативу войне, зиждется на готовности всех заинтересованных сторон пойти на уступки. У этих парней из железного века еще не было возможности насладиться двухтысячелетним кровопролитием, плюс-минус несколько Хиросим и Лахоров, чтобы понять: иногда просто необходимо пойти на уступки. Для них война — единственное решение споров.

Байсеза пристально на него посмотрела.

— Не ожидала услышать от тебя столь глубокомысленное суждение, Кейси.

— Да ладно тебе, — сказал он и тут же вернулся к своей прежней глуповатой манере вести себя, начав хихикать и потирать руки. — Но ведь это к тому же весело. Конечно, мы здесь глубоко вляпались. Но только представьте себе: Александр Великий против Чингисхана! Интересно, сколько бы содрали с нас телеканалы за возможность транслировать этот поединок.

Байсеза поняла, что он имеет в виду. Ее тоже готовили как солдата. Внутри нее смешались страх перед боем и желание, чтобы ничего не произошло и она могла просто пойти домой. Но надеждам на мир не суждено было сбыться.

Разговаривая, споря и планируя что-то, они покинули тронную залу.

 

33. Принц с Небес

Колю сутки продержали в темноте, после чего отвели к Йэ-лю. Со связанными за спиной руками с помощью веревки из конских волос его привели в юрту и бросили на землю перед советником.

Криволапов не хотел, чтобы его подвергли пыткам, поэтому стал быстро рассказывать Йэ-лю о том, что сделал, как можно подробнее. Когда он закончил, кидани покинул юрту.

Над ним появилось лицо Сейбл.

— Зря ты это сделал, Коль, — сказала она. — Монголы понимают важность информации. Ты же сам мог в этом убедиться. На примере Бишкека. По сравнению с этим даже нападение на самого Чингисхана считалось бы менее тяжким преступлением.

— Можно мне воды? — прошептал он.

Он ничего не пил с того дня, когда его раскрыли.

— Ты же понимаешь, что наказание за твое преступление может быть только одно, — проигнорировала его просьбу Сейбл. — Я пыталась облегчить твою участь, сказала, что ты — принц, принц с Небес. Они будут снисходительными к тебе и не прольют твою благородную кровь…

Хотя в горле у него давно пересохло, все же Коля смог плюнуть ей в лицо. Сейбл поднялась и стала смеяться над ним. Это было последнее, что он видел в своей жизни.

С по-прежнему связанными за спиной руками его вывели из юрты. Четыре могучих воина повалили его на землю и стали держать за руки и ноги. Затем из соседней юрты вышел офицер, на руках у которого были надеты толстые перчатки. Перед собой он нес глиняную чашку. Оказалось, что в ней было расплавленное серебро. Монголы стали вливать горячий металл ему в один глаз, потом — во второй; в одно ухо, потом — во второе.

После этого он почувствовал, как его подняли, куда-то отнесли и бросили в наполненную мягкой сырой землей яму. Он не мог слышать ни того, как у него над головой они заколачивают гвозди в доски настила юрты, ни собственных криков.

 

34. Псалом

Александр сразу установил для своих воинов суровый режим подготовки к возможному сражению. В основном в него вошли традиционные для македонского войска методы: долгие марш-броски, бег с утяжелением и рукопашный бой.

Были и попытки внедрить британских солдат в ряды македонской армии. После нескольких проб стало ясно, что никто из солдат британской конницы, как и из индийской, не способен сравниться в искусстве верховой езды с конницей Александра. Зато пехотинцы и сипаи были приняты в святая святых македонской пехоты — в ряды педзетайров. Языковой барьер и культурные различия делали выработку общих команд почти невозможной, поэтому британцев учили понимать основные командные сигналы македонских труб.

Освоение конницей нововведения Абдикадира шло очень быстро, хотя, как и предсказывал Евмен, первые попытки заставить македонских всадников ездить верхом со стременами были смехотворными. Конница гетайров, самый привилегированный полк в армии Александра, набиралась из молодых сынов македонской знати. Царь щеголял в форме, сделанной по образцу той, которую носили в этом полку. Поэтому в первый раз, когда им предложили стремена, гордые гетайры просто обрезали свисающие кожаные дополнения своими кривыми саблями.

Понадобилось сажать солдата индийской конницы на приземистого македонского скакуна, чтобы наглядно, хоть и неумело, продемонстрировать, как хорошо тот управляется даже с незнакомой лошадью. После этого, а также после серьезного нагоняя от царя, тренировки начались по-настоящему.

Даже без стремян македонские всадники были поразительны. Они удерживались на лошадях, ухватившись за их гривы, и правили ими исключительно силой своих ног. При этом гетайры могли сражаться и резко менять направление, делая это с такой гибкостью и быстротой, что стали закаленным острием копья армии Александра. Теперь, благодаря стременам, их маневренность значительно возросла и воины могли убирать ноги из-под ударов врага и орудовать тяжелым копьем.

— Они просто бесподобны, — сказал Абдикадир, наблюдая за тем, как клин, сформированный из ста человек, мчался стрелой по полям Вавилона. — Я даже жалею, что дал им стремена: сменится два поколения и такое искусство верховой езды забудут.

— Но нам все равно нужны будут лошади, — проворчал Кейси. — Сам подумай. Следующие двадцать три века именно они будут основной машиной войны. До Первой мировой, не приведи Господи.

— Может быть, здесь будет все по-другому, — задумчиво сказала Байсеза.

— Конечно. Мы же теперь не та кучка полусумасшедших, постоянно ссорящихся сверхразвитых приматов, какими были до Слияния. А то, что мы ввязались в войну с монголами через пять минут после того, как сюда пришли, — простое недоразумение. — Кейси засмеялся и ушел прочь.

Капитан Гроув организовал для македонцев демонстрацию силы огнестрельного оружия. Ему и Кейси пришлось пожертвовать незначительной частью своих арсеналов — гранатой и несколькими патронами из мартини и Калашникова, выпущенными по привязанной к столбу козе. На этом настояла Байсеза:

— Пускай они наделают в штаны сейчас, но зато будут насмерть стоять против монголов, в случае, если Сейбл припрятала в рукаве своего скафандра подобный сюрприз.

У македонцев не возникло проблем с пониманием основных принципов обращения с огнестрельным оружием: убивать противника на расстоянии из лука было для них делом знакомым. Но когда они увидели впервые взрыв относительно безобидной светошумовой гранаты, то разбежались с криками во все стороны, невзирая на призывы офицеров оставаться на месте. Это могло показаться смешным, если бы впереди не ждала битва.

При поддержке Гроува Абдикадир настоял на том, что Байсеза не будет принимать непосредственного участия в боях, в которых женщина могла оказаться особенно беззащитной. Капитан Гроув, вопреки своему обыкновению, бросил фразу, мол, женщину могла ждать судьба хуже смерти.

Поэтому Байсеза направила все свои усилия на организацию госпиталя.

Для этого она заняла небольшой дом в Вавилоне. Филипп, личный врач Александра, и старший военный хирург британцев были переведены под ее начало. Ей ужасно не хватало лекарств и медицинского оборудования, но то, чего у нее не было под рукой, она старалась компенсировать своими «ноу-хау». Байсеза опробовала вино в качестве антисептика, внедрила шкалу тяжести ранений, которые могли получить воины в предстоящем сражении, и научила разбитых на пары сильных длинноногих лазутчиков Александра работать санитарами. Она пыталась укомплектовать наборы полевой помощи, которые состояли из медицинских средств для первичной обработки наиболее вероятных ран, в том числе и огнестрельных. Их придумали в британской армии во время англо-аргентинского конфликта. Следовало быстро осмотреть рану и достать подходящий пакет.

Сложнее всего было решить задачу обеспечения гигиены. Как македонские врачи, так и британские медики девятнадцатого века не видели необходимости смывать кровь с рук, принимаясь за очередного пациента. Македонцы приходили в недоумение от ее непонятных рассказов о невидимых существах, вроде крошечных богов или демонов, которые набрасываются на раны или раскрытые внутренние органы. Почти так же реагировали британцы, когда речь заходила о бактериях и вирусах. В конце концов, ей пришлось обратиться к их командованию, чтобы заставить выполнять свои требования.

Байсеза как можно чаще обращалась к практике. Для этого пришлось принести в жертву еще коз, которым она наносила раны македонской саблей или стреляла в живот или таз. Другого способа опробовать полученные знания на практике у них не было. Македонцы относились к этому спокойно: в походах с Александром большинство из них в свое время успело достаточно насмотреться на ужасные раны. Но рассказы о том, что с ними, оказывается, нужно было что-то делать, стало для них новостью. Эффективность даже такой простой процедуры, как наложение жгута, сильно удивляло их и заставляло еще активнее приниматься за учебу.

Байсеза подумала, что этим она в очередной раз изменяет ход истории. Она задавалась вопросом, какие новые открытия в медицине появятся на две тысячи лет ранее с учетом того, что она пыталась им передать на скорую руку, если они выживут… Большое «если». Возможно, родится целая новая отрасль знаний, функционально равных механическим ньютоновским моделям двадцать первого века, но выраженных на языке македонских богов.

Редди Киплинг настаивал на том, чтобы его «приняли в ряды защитников», как он выразился:

— Вот я стою на месте слияния истории, когда два самых великих генерала человечества сошлись в битве. А в руках победителя окажется судьба нового Мира. От одной мысли об этом кровь во мне закипает, Байсеза!

Он утверждал, что проходил подготовку в Первом Пенджабском полку добровольцев, который был создан по инициативе британских колонистов, чтобы дать отпор угрозе, исходившей от мятежной Северо-Западной пограничной провинции.

— Правда, я в нем долго не задержался, — признался он, — после того как высмеял умение стрелять моих товарищей в маленьком стихотворении о том, как я был начинен свинцом, когда шел по соседней улице…

Британцы посмотрели на этого широколицего, низенького, напыщенного молодого парня, с которого еще не сошла бледность, вызванная продолжительной болезнью, и посмеялись над ним. Македонцы же Редди просто не поняли, но тоже не хотели бы, чтобы он путался у них под ногами.

Получив категорический отказ, и вопреки уговорам Байсезы, он напросился в ее самодельный медицинский корпус.

— Знаешь, когда-то я хотел стать врачом…

Возможно, и хотел, но оказалось, что он на удивление склонен к тошноте и падал в обморок от одного лишь взгляда на свежую козью кровь.

Но, твердо решив сыграть свою роль в великом сражении, он боролся со своей слабостью. Постепенно он приучил себя к атмосфере в госпитале, к запаху крови и блеянью раненых и напуганных животных. В итоге он был в состоянии перебинтовать козе открытую сабельную рану на ноге прежде, чем лишиться чувств.

Потом настало время его величайшего триумфа, когда к ним в госпиталь пришел томми с глубокой открытой раной на руке, которую он получил во время тренировок. Редди смог вычистить и перебинтовать ее без помощи Байсезы, хотя позже честно признался в том, что после этого его рвало.

Тогда Байсеза положила ему руки на плечи, стараясь не обращать внимания на запах блевотины, и сказала:

— Редди, мужество на поле боя — это одно, но не меньше мужества требуется для того, чтобы справиться со своими внутренними демонами, как сделал это ты.

— Я постараюсь убедить себя поверить тебе, — сказал он, но на его бледном лице проступил румянец.

Хотя Редди научился переносить вид крови, страдания и смерть животных, его все еще очень впечатляло то, что он видел в госпитале. Особенно его шокировала смерть козы.

— Что же такое жизнь, которая так драгоценна и которую все же так легко уничтожить? — спросил он за обедом. — Возможно, тот козленок, которого мы сегодня пулями разнесли на клочки, мнил себя центром Вселенной. И вот теперь он умер, испарился, как капля росы. Зачем Господь дал нам что-то настолько хрупкое, как жизнь, если не затем, чтобы разбить ее жестокостью смерти?

— Но ведь теперь мы можем спросить об этом не только Господа, — сказал де Морган. — Мы уже не можем считать себя венцом его творенья, выше которого лишь он сам, потому что теперь в нашем мире появились те существа, которых Байсеза чувствует внутри Глаза. Возможно, они — ниже Бога, но уж точно выше нас, подобно тому, как мы — выше тех козлят, которых режем. Так почему же Господь должен слышать наши молитвы, если над нами есть они и они тоже взывают к нему?

Киплинг посмотрел на него с отвращением.

— В этом все вы, де Морган, всегда преуменьшаете возможность ближних своих.

Де Морган только рассмеялся.

— А может быть, не существует никакого бога Слияния, — он говорил с каким-то необычным волнением в голосе. — Знаете, все, что мы пережили, все с момента Слияния так похоже на кошмарный сон, вызванный лихорадкой. Байсеза, ты рассказывала мне о массовых вымираниях в прошлом. Ты говоришь, что в мое время об этом было известно, но все отказывались в это поверить. Ты также сказала, что во всех найденных памятках тех времен не было и следа разумной жизни, ничего до появления человека и его непосредственных предшественников. Возможно, если мы сами должны умереть, это будет первый случай вымирания разумного вида, — он сжал ладони в кулак и уставился на свои пальцы. — Абдикадир говорит, что, по мнению ученых двадцать первого века, разум связан со структурой Вселенной, что он каким-то образом делает вещи реальными.

— Коллапс волновых функций… Да. Возможно.

— Если это так и весь наш вид находится на грани исчезновения, тогда, возможно, перед нами последствия этого. Говорят, что когда смотришь смерти в лицо, перед твоими глазами проносится все твое прошлое. Возможно, мы, как порода, испытываем последний психологический шок, уходя в небытие. Осколки нашей кровавой истории в последние моменты выплыли на поверхность, как пузырьки воздуха. И, может быть, падая вниз, мы разбиваем структуру самих пространства и времени… — теперь он говорил быстро и возбужденно.

Редди лишь засмеялся.

— Не тебе о таком размышлять! — сказал он.

Байсеза потянулась и взяла Джоша за руку.

— Редди, закрой рот, — сказала она, потом обратилась к Джошу. — Послушай меня, Джош. Это — вовсе не сон перед смертью. Я считаю, что эти сферы — объекты искусственного происхождения, а Слияние — целенаправленное действие. Мне кажется, что здесь замешан разум, который намного превосходит наш, но подобный нашему.

— Но ваши существа в Глазе могут смешивать времена и пространства, — мрачно заметил де Морган, — что это, по-вашему, если не прерогатива бога?

— О, я думаю, что они — вовсе не боги, — ответила Байсеза. — Да, они могущественны. Да, они намного превосходят нас. Но они — не боги.

— Почему ты так в этом уверена? — спросил Джош.

— Потому что у них нет сострадания.

Их мирная жизнь продолжалась четыре дня. Затем возвратились послы Александра.

Из тысячи человек, отправившихся к монголам, вернулась лишь дюжина. Капрал Бэтсон был жив, но лишился носа и ушей. В сумке на своем седле он привез отрезанную голову Птолемея.

Когда Байсеза узнала об этом, ее бросило в дрожь от мысли о неизбежности войны и от потери еще одной нити из распутывающейся ткани истории Земли. Судьба капрала Бэтсона, этого отличного солдата из Ньюкасла, заставляла ее сердце обливаться кровью. Она слышала, что Александр оплакивал потерю друга.

На следующий день македонские лазутчики сообщили, что в лагере монголов царит большая активность. Было ясно, что их наступление скоро начнется.

В тот день Джош нашел Байсезу в храме Мардука. Она сидела на полу, прислонившись спиной к выгоревшей, почерневшей стене и набросив на ноги британское солдатское одеяло, чтобы отогнать подступающий холод. Она не сводила взгляда с Глаза, которое они окрестили Глазом Мардука, хотя некоторые из томми называли его Яйцом бога. В последнее время женщина проводила в храме почти все свободное время.

Джош сел рядом с ней, обхватив свои худые бока руками.

— Ты же должна отдыхать.

— А я и отдыхаю. Отдыхаю и наблюдаю.

— Наблюдаешь за наблюдателями?

Она улыбнулась.

— Кто-то же должен это делать. Я не хочу, чтобы они думали…

— О чем?

— Что мы не знаем. Не знаем о них и о том, что они сделали с нами и с нашей историей. Кроме того, мне кажется, что здесь есть сила. Она должна быть, иначе как тогда появился этот Глаз и его братья, разбросанные по всей планете, как иначе расплавились и превратились в лужу двадцать тонн золота… Я не хочу, чтобы сила попала в руки к Сейбл или Чингисхана. Если мы проиграем, то я с пистолетом встану в дверях.

— О, Байсеза, ты такая сильная! Как бы мне хотелось, чтобы я был таким, как ты.

— Не стоит.

Он держал ее руку, очень крепко, и она не пыталась отнять ее.

— Вот, — второй рукой она порылась под одеялом и извлекла из-под него металлическую флягу. — Выпей чаю.

Он снял с фляги крышку и сделал глоток.

— Вкусно. Вот только вкус у молока какой-то… ненастоящий.

— Из моего аварийного пайка. Сгущенное и облученное. В американской армии дают «таблетки самоубийства», а в британской — чай. Я берегла его для особого случая. Разве может быть что-то более… э-э-э… особенное?

Он пил чай и, казалось, полностью ушел в себя.

Байсезе было интересно, не появился ли наконец-то и у него шок от Слияния. У каждого он проходил по-своему.

— Ты в порядке? Просто вспомнила дом?

Она кивнула.

— Мы мало друг другу о нем рассказывали, да?

— Наверное, для нас это слишком болезненные воспоминания.

— В любом случае, расскажи мне, Джош. Расскажи о своей семье.

— Я пошел по стопам отца. Он тоже был журналистом и освещал события Гражданской войны, — которая, вдруг поняла Байсеза, в прошлом Джоша произошла всего двадцать лет назад. — Он получил пулю в бедро. В итоге в рану попала инфекция и через два года он умер. Мне тогда было всего семь лет, — он говорил шепотом. — Я спросил у него, почему он стал журналистом вместо того, чтобы идти воевать. Тогда он сказал, что кто-то должен был смотреть на войну со стороны, чтобы потом рассказать о ней остальным, иначе они могут начать думать, что ее никогда не было. Я ему верил и стал журналистом. Порой я возмущался тем, что моя судьба была предопределена еще до моего рождения. Но мне кажется, что это не так уж и странно.

— Спроси об этом у Александра.

— Хорошо… Моя мать еще жива. Или была жива. Жаль, что я не могу сказать ей, что со мной все в порядке.

— Возможно, каким-либо образом она об этом знает.

— Виз, я знаю, с кем бы ты сейчас была, если бы…

— С моей маленькой дочерью, — сказала Байсеза.

— Ты никогда не рассказывала мне о ее отце.

Она вздрогнула.

— Он был красивым лодырем из моего полка. Представь себе Кейси без обаяния и понимания важности личной гигиены. Между нами вспыхнула страсть, и я была беспечной. Напились и забыли предохраняться. Когда родилась Майра, Майк был… в растерянности. Он не был плохим человеком, но мне было уже все равно. Я хотела ее, а не его. Как бы там ни было, он погиб. — Байсеза почувствовала, как у нее защипало в глазах, и она протерла их ладонью. — Порой меня не было дома несколько месяцев. Я понимала, что провожу недостаточно времени с Майрой. Всегда обещала себе, что стану лучше, но никогда не могла привести свою жизнь в порядок. Теперь я застряла здесь, и мне приходится иметь дело с проклятым Чингисханом, а я просто хочу домой.

Джош провел ладонью по ее щеке.

— Мы все хотим этого, — сказал он. — Но, по крайней мере, мы есть друг у друга. И если мне суждено умереть завтра… Биз, ты веришь, что мы вернемся? Веришь, что, если появится новый разрыв во времени, мы будем жить снова?

— Нет. А может быть, что это будет другая Байсеза Датт. Но это буду уже не я.

— Значит, у нас есть лишь этот момент, — прошептал он.

После этого наступило неизбежное. Их губы встретились, их зубы соприкоснулись, и она утащила его к себе под одеяло, срывая с него одежду. Он был нежным и неловким — почти девственником, — но прильнул к ней с отчаянной, молящей страстью, которая эхом отозвалась в ней.

Она погружалась в древнюю, растекающуюся по всему ее телу теплоту.

Но когда все закончилось, Байсеза вспомнила о Майре, и чувство вины пронзило ее, как боль сломанного зуба. Внутри себя она обнаружила пустоту, словно раньше это было место Майры, а теперь оно навеки исчезло.

И она ни на секунду не забывала о Глазе, который зло над ними нависал. Отражения ее и Джоша застыли на его сверкающей поверхности, как насекомые, пришпиленные к деревянной доске булавками.

В конце дня Александр, завершив жертвоприношения богам перед предстоящей битвой, приказал собрать свою армию. Десятки тысяч воинов построились перед стенами Вавилона. Их туники были яркими, а щиты — вычищенными до блеска. Кони их ржали и рвались в бой. Несколько сот британцев, по приказу капитана Гроува, тоже выстроились в парадном порядке. Одетые в хаки и свои саржевые мундиры, они с гордым видом взяли винтовки «на караул».

Александр сел на коня и двинулся перед своей армией, произнося речь громким, чистым голосом, и слова его эхом отскакивали от стен Вавилона. Байсеза ни за что бы не догадалась, что под своим панцирем он носит страшные раны. Она не могла знать, о чем он говорит, но в ответе воинов она не сомневалась: грохот десятков тысяч мечей, ударяющихся о щиты и свирепый боевой клич: «Алалалалай! Ал-е-хан-дрех! Ал-е-хан-дрех!..»

Затем Александр подъехал к немногочисленным рядам британцев. Он остановил перед ними коня, потянув за его гриву, намотанную на руку, и заговорил снова, но теперь на английском. Голос его звучал с грубым акцентом, но слова понять было легко. Он говорил о происшедших во время второй англо-афганской войны сражениях при Ахмед-Хеле и Майванде, которые сильно обросли мифами в казармах этих солдат, и о памяти, которую они после себя оставили.

Потом он произнес:

Как европейцы, так и сипаи приветствовали его одобрительными возгласами так громко, как только могли.

— Услышали! Узнали! Поняли!

Когда парад кончился, Байсеза принялась искать Редди. Он стоял на платформе ворот Иштар, глядя на равнину, где костры солдатского лагеря уже горели под темнеющим синевато-серым небом, и курил одну из своих последних турецких сигарет, которые, как он сам сказал, берег на особый случай.

— Шекспир, Редди?

— «Генрих VI», если быть точным. — Киплинг был полон самомнения и явно горд собой. — Александр услышал, что я — своего рода «кузнец слова». Поэтому вызвал меня во дворец, чтобы я сочинил для него короткое воззвание к нашим томми. Чем сочинить что-то свое, я решил обратиться к барду Эйвона… И что еще могло быть настолько подходящим? К тому же, так как старина Шекспир, возможно, никогда не существовал в этой Вселенной, он не сможет подать на меня в суд за плагиат!

— Тебе нет цены, Редди.

Когда стемнело, солдаты стали петь. Песни македонцев были обычной панихидой по дому и потерянным любимым. Но сегодня Байсеза услышала и английские слова в каком-то странно знакомом припеве.

Редди улыбнулся.

— Не узнаешь? Это же псалом… «Благослови, душа моя, Господа». Учитывая нашу ситуацию, мне кажется, что у одного из томми есть чувство юмора! Послушай последние строчки…

Благословите Господа, все Ангелы Его, крепкие силою, исполняющие слово Его, повинуясь гласу слова Его;

Благословите Господа, все воинства Его, служители Его, исполняющие волю Его;

Благословите Господа, все дела Его, во всех местах владычества Его. Благослови, душа моя, Господа! [33]

Они пели, и диалекты Лондона, Ньюкасла, Глазго, Ливерпуля и Пенджаба сливались воедино.

Тут с востока подул легкий ветерок и пригнал в стены города дым от костров. Когда Байсеза перевела туда взгляд, то обнаружила, что сферы, которых были дюжины, вернулись и выжидающе застыли над полями Вавилона.

 

35. Столкновение

Пыль. Первое, что увидел Джош, было гигантское облако пыли, поднятое копытами несущихся на них лошадей.

Был почти полдень. Первый раз за долгое время день выдался ярким и солнечным, поэтому идущую на них волну пыли, возможно шириной полкилометра, наполняли расплывчатые силуэты. Затем появились они из пепельного зарева. Сначала как тени. А затем эти тени воплотились в коренастых вестников угрозы. Это были монгольские воины, которых нельзя было не узнать с первого взгляда.

Несмотря на то что все это происходило наяву, Джош никак не мог поверить в то, что монгольская орда во главе с самим Чингисханом на самом деле идет на Вавилон, чтобы смести его. Но так все и было. Он видел это собственными глазами, и его сердце забилось быстрее.

Заняв позицию на воротах Иштар, он наблюдал, как кочевники приближаются с востока. Вместе с ним были македонцы и два британских солдата с неплохими биноклями, изготовленными в Швейцарии. Гроув втолковал им важность того, чтобы линзы были прикрыты: им не было известно, насколько хорошо осведомлен Чингисхан об их положении в Вавилоне, а Сейбл Джоунз наверняка обо всем догадалась бы, если бы заметила отблески. Но Джош был лучше подготовлен к ведению наблюдения, так как Абдикадир оставил ему свои бесценные очки ночного видения, ввиду того, что сам он будет непосредственно принимать участие в сражении.

Казалось, что, увидев монголов, как македонские, так и британские наблюдатели сначала занервничали, но потом на их лицах появилось возбуждение, явный восторг от предстоящего события. Джошу показалось, что на следующих воротах он заметил пестреющий яркими цветами нагрудник Александра, который пришел лично наблюдать за первым столкновением.

Монголы наступали длинными линиями, разбитые на отряды, в каждом из которых находилось примерно по десять человек. Джош быстро пересчитал отряды. Каждый глубиной был двадцать всадников, но длиной — по двести. Итого их численность составляла четыре-пять тысяч воинов — и это была только первая волна!

Перед Вавилоном их встречало десять тысяч воинов из армии Александра. Их длинные пурпурные плащи колыхал ветер, их бронзовые шлемы, на гребнях которых были отмечены звания их владельцев, были окрашены в светло-голубой цвет.

Битва началась.

Первая атака пришла с воздуха. Скакавшие в передних рядах монгольские воины подняли свои хитро устроенные луки и стали посылать вверх стрелы. Их луки были сделаны из расслоенных рогов, они могли поразить врага на расстоянии до сотни метров.

Македонцы были выстроены в две длинные шеренги, в центре которой находились педзетайры, а фланги защищали элитные гипасписты. Теперь, когда полетели стрелы, они быстро перегруппировались и, под оживленный бой барабанов и завывания труб, сформировали плотный, похожий на коробку строй, восемь человек в глубину. Воины подняли свои кожаные щиты и сомкнули их у себя над головой, как делали это древние римляне, когда образовывали построение, называющееся черепахой.

Монгольские стрелы падали на щиты с ощутимым ударом. Строй выдержал, но был не идеальным. То там, то тут воины падали на землю, испуская пронзительные крики. На какое-то мгновение между щитами появлялась щель и имела место небольшая суета, пока раненых вытаскивали из строя. Затем щиты вновь смыкали.

«Значит, люди уже погибают», — подумал Джош.

Примерно за четверть мили от городской стены монголы неожиданно пошли в атаку. Воины ревели, их барабаны стучали, как пульс, и даже топот копыт их лошадей напоминал бурю. Звуковая волна была устрашающей.

Джош никогда не считал себя трусом, но не мог ничего с собой поделать и трясся от страха. Но в то же время он был поражен, с каким спокойствием видавшие виды воины Александра ожидали противника, оставаясь на месте. Вновь взвыли трубы и прозвучала команда: «Синасписм». Македонцы вышли из построения черепахой и перестроились плотными широкими шеренгами, хотя некоторые подняли свои щиты, чтобы защитить себя от стрел. Теперь в глубину строй был в четыре человека, тогда как остальных держали в резерве. Это были пехотинцы, которые должны были сдерживать атаку монгольской конницы тонкой линией из плоти и крови, отделявшей кочевников от Вавилона. Но они сомкнули свои круглые щиты и вогнали тупые концы своих длинных копий в землю, ощетинившись перед приближающимися монголами железными наконечниками, длиной примерно в тридцать сантиметров.

В последний момент перед столкновением Джош разглядел монголов очень четко, видел даже глаза их покрытых броней лошадей. Животные показались ему бешеными. Он спрашивал себя, чем погоняли или чем поили кочевники своих скакунов, чтобы те без колебаний неслись на тяжеловооруженную пехоту.

Монголы обрушились на македонцев. Это было ужасное столкновение.

Закованные в броню кони смяли первые ряды пехоты, и весь строй стянулся к центру. Но задние ряды македонцев стали колоть животных копьями, стараясь убить или повредить им сухожилия. Монголы и их лошади падали, а сзади в них врезались ряды следовавших за ними товарищей.

По всей своей длине шеренги македонцев превратились в неподвижный фронт сражений. Джош ощущал в воздухе вонь от пыли и металла, а также запах крови, похожий на медь. До него доносились крики ярости и боли и лязг металла о металл. Не было ни выстрелов, ни жужжания выпущенных из пушек ядер — ничего из зловещего шума войн поздних столетий. Но все равно человеческие жизни обрывались с такой же бездушной методичностью.

Вдруг Джош заметил, что перед ним парит серебряная сфера, которая в тот момент находилась на уровне его глаз, хотя и высоко над землей. Это был Глаз. «Вероятно, — подумал он про себя мрачно, — понаблюдать за битвой собрались не только люди».

Первая атака длилась считанные минуты. Затем, услышав сигнал трубы, монголы вдруг стали отступать. Те, которым удалось удержаться в седле, неслись от кровавой свалки галопом, оставляя позади себя тела своих изуродованных и скорчившихся в предсмертных муках соратников, отрубленные конечности и покалеченных лошадей.

Отступающие остановились широкой шеренгой в нескольких сотнях метров от позиции македонцев. На своем, непонятном для противника языке они стали выкрикивать в сторону защитников оскорбления, пустили в них несколько стрел и даже плевались в македонцев. Один из монголов утащил в плен одного несчастного педзетайра и теперь с подчеркнутой тщательностью начал вырезать дыру в груди своего живого пленника. Македонцы ответили им руганью на своем языке, но когда воины бросились за противником, то были остановлены суровыми голосами своих офицеров, приказывающих оставаться на месте.

Монголы продолжали отступать, не переставая издеваться над воинами Александра, но те не стали их преследовать. Убедившись, что в сражении наступило затишье, раненых стали доставлять на носилках в город через ворота Иштар.

Первый воин, которого принесли в операционную Байсезы, был ранен в ногу. Редди помог ей уложить его на стол.

Стрелу, которая пробила насквозь икроножную мышцу, сломали и вытащили за наконечник. Кости были целы, но из глубокой раны торчали клочки оборванной мышечной ткани. Байсеза запихнула их обратно в отверстие, закрыла рану тряпкой, которую предварительно обмакнула в вино, и с помощью Редди крепко перевязала. Воин дергался. Она не могла ему вколоть обезболивающего, но если бы он пришел в себя, то страх и адреналин на какое-то время заглушили бы боль.

Пот градом катился с широкого бледного лба Киплинга, и тот вытирал его головой о плечо своего жакета, так как руки у него были заняты.

— Редди, ты хорошо справляешься.

— Правда? А он ведь будет жить, будет? Чтобы с мечом в одной руке и щитом в другой умереть в какой-то другой битве.

— Все, что мы можем сделать, так это латать их.

— Да…

Но времени катастрофически не хватало. Вслед за первым раненым сквозь ворота Иштар вдруг хлынул поток носилок с искалеченными людьми. Филипп, врач Александра, бросился им навстречу и, как его научила Байсеза, стал приводить их к очередности, отделяя тех, кому еще можно было помочь, от тех, кому помочь уже нельзя, и направляя людей туда, где им могли оказать соответствующую медицинскую помощь.

Байсеза велела македонским носильщикам перенести первого пациента в палатку для раненых и принялась за следующего в очереди. Оказалось, что это был воин, который столкнулся с монголами лицом к лицу. Он получил удар мечом высоко по внутренней части бедра, и кровь била ключом из разорванной артерии. Байсеза пыталась прижать края раны, но уже было слишком поздно и кровавый источник затихал сам по себе.

— Этого человека не должны были сюда приносить, — сказал Редди.

С испачканными кровью руками и тяжело дыша, она сделала шаг назад и сказала:

— Мы ничем не можем ему помочь. Вынесите его. Следующий!

Поток искалеченных и изуродованных тел не спадал весь день, и все они работали до тех пор, пока не почувствовали, что больше работать не могут, но все равно не останавливались.

Абдикадир был с воинами вне стен Вавилона. Он находился недалеко от места первой атаки и мог видеть, как ряды македонцев едва не смели. Но его и британцев — как и Кейси, который стоял где-то дальше в строю и тоже прятал свой автомат под македонским плащом, — держали в резерве. Александр пообещал им, что в подходящий момент и они вступят в бой, нужно было только дождаться, только дождаться.

На стороне Александра и его советников из будущего была история разных времен. Им была известна излюбленная тактика монголов. Первая их атака была ложной, направленной на то, чтобы македонцы стали их преследовать. Кочевники были готовы отступать несколько дней, если понадобится, изматывая и расчленяя силы Александра, пока не убедились бы, что наступило время захлопнуть ловушку. Гости из будущего поведали императору о том, как однажды монголам удалось разбить армию христианских рыцарей в землях Польши, применив эту тактику. Да и самому Александру довелось испытать подобную военную хитрость на себе, когда он пошел походом в земли скифов. Тогда он решил, что второй такой ошибки больше не допустит.

К тому же Александр и сам вел игру в прятки, укрыв половину своей пехоты и всю конницу за стенами Вавилона и не пуская в ход оружие девятнадцатого и двадцать первого века. Хотя монгольские лазутчики были замечены в окрестностях города, однако чтобы попасть незамеченными в Вавилон… Почти невозможно!

Несмотря на напряженное ожидание защитников, монголы больше в этот день не появились.

С наступлением вечера на горизонте вспыхнула невероятно длинная линия костров, которая протянулась с севера на юг, словно обхватывая весь мир. Вокруг себя Абдикадир слышал недовольный шепот воинов по поводу явно ужасающих размеров монгольского войска. Он представил себе, какими они были бы напуганными, если бы им сказали, что среди бесконечных рядов монгольских юрт видели купол космического корабля, который было тяжело с чем-то перепутать.

Но тут в лагере появился сам Александр в компании Гефестиона и Евмена. Царь немного хромал, но шлем на его голове и железный нагрудник сверкали, как серебро.

Царь ходил между своими солдатами и обсуждал приемы монголов со своим военачальником и грамматевсом, да так, что его слышали все.

— Монголы пытаются нас обмануть, — говорил он. — Скорее всего, в своем лагере они разожгли два или три костра на каждого воина. Как? Вы мне не верите? Но ведь все знают, что они сажают на спины своим многочисленным лошадям соломенные чучела, чтобы сбить противника с толку. Вот только македонцы слишком умны, чтобы попасться на такую простую уловку! Поэтому-то я и велел разжечь так мало костров. Увидев их, монголы начнут сильно недооценивать силы, противостоящие им, ведь откуда им знать про невероятную храбрость и несгибаемую волю македонцев!

От таких слов даже Абдикадир воспрянул духом. Он признался себе, что Александр был выдающимся человеком, пусть на его руках было не меньше крови, чем у Чингисхана.

Положив Калашникова рядом с собой, пуштун свернулся под пончо и жестким одеялом, которое получил от британцев, и попытался заснуть.

Почему-то ему было очень спокойно. Казалось, вся его сущность устремилась на борьбу с монголами. Одно дело было думать о них как о странице, покрытой пылью истории, и совсем другое — видеть их разрушительную свирепость во плоти.

Эти кочевники принесли исламу огромный вред. Они пришли в богатое мусульманское государство Хорезм — очень древнюю державу, которая была стабильной и процветающей с середины седьмого века до Рождества Христова. Даже Александр Великий посещал его во время своих походов по Евразии. Монголы разграбили его богатые города в землях Афганистана и Северной Персии, от Герата до Кандагара и Самарканда. Как и в вавилонском царстве, в Хорезме были тщательно продуманные системы подземных ирригационных каналов. Монголы уничтожили и их, и сам Хорезм. Некоторые арабские историки утверждали, что после этого экономика того региона так и не восстановилась. И таких примеров — великое множество. Эти события навсегда омрачили душу ислама.

Абдикадир никогда не был религиозным фанатиком. Просто теперь в нем проснулось желание того, чтобы справедливость восторжествовала. На этот раз ислам будет спасен от монгольской катастрофы и возрожден. Но эту ужасную войну сначала нужно было выиграть — победить любой ценой.

Абдикадир подумал, что во всем этом беспорядке, оставленном Слиянием, было большим утешением вновь найти в своей жизни цель и стремиться ее достичь. Или, возможно, в нем просто заговорила его македонская кровь.

Интересно, что бы ответил ему на это Кейси — христианин-деревенщина, рожденный в 2004 году в штате Айова, который теперь был зажат между армиями монголов и македонцев во времени, у которого еще не было календаря.

— Отличный христианин-солдат, который может скоро повстречаться с Создателем, — пробормотал Абдикадир и улыбнулся.

В яме у Чингисхана под юртой Коля пролежал три дня. Все эти три дня он горел в агонии, ничего не видя, не слыша. Но он все еще был жив и чувствовал течение времени по вибрации пола над его головой, создаваемой топотом приходящих и уходящих ног, напоминающим прилив.

Если бы монголы его обыскали, то нашли бы у него за пазухой пластиковую флягу с водой и еще один предмет, из-за которого он и пошел на эту авантюру. Но его не обыскали, а значит, он рисковал не зря и все идет по его плану.

Сейбл не могла себе даже представить, как много ему было известно о монголах. Спустя восемь веков память об их нашествии была в нем еще жива и свежа. Он слышал о привычке Чингисхана заточать вражеских князей под своей юртой. Выдав Кейси всю информацию о монголах, которая у него была, Коля знал, что его схватят, после чего позволил вероломной Сейбл манипулировать монголами, чтобы те проявили к нему это «снисхождение». Все, чего он хотел, — оказаться здесь в темноте, живым, с самодельным устройством и всего лишь в метре от Чингисхана.

На борту «Союза» не было гранат, хотя граната была бы идеальна в его ситуации. Но зато был запас неиспользованных взрывных болтов. Даже если бы они попались монголам на глаза, те бы все равно не догадались о назначении того, что Коля вытащил из капсулы космического корабля. А вот Сейбл бы догадалась, но только из-за своего высокомерия она считала напарника бесполезным и не видела в нем угрозы. Вот поэтому-то ему ничто не мешало собрать простой спусковой механизм и скрывать свое самодельное оружие.

Чтобы нанести удар, ему оставалось лишь дождаться подходящего момента. Вот почему он сидел в кромешной тьме и страдал от агонии. Три дня. Это было все равно, что оставаться живым еще три дня, будучи похороненным заживо. Как ни странно, его тело продолжало функционировать: ему по-прежнему нужно было мочиться — словно организм сам знал, что эпилог в его истории еще не написан. Это было похоже на то, как дергается тело только что убитого человека: эти движения уже не имеют никакого смысла.

Три дня. Но русские умели терпеть, поэтому придумали выражение: «Первые пятьсот лет тяжелее всего». На горизонте забрезжил рассвет. Проснувшись, Абдикадир сел. Вокруг него зашевелились македонцы: кто-то из них кашлял, кто протирал руками глаза, кто справлял нужду. Розово-серый цвет светлеющего неба представлял собой невероятно красивое зрелище: солнечные лучи, бегущие по облакам, засоренным вулканическим пеплом, были похожи на лепестки вишни, осыпающие пемзу.

Но наслаждаться после пробуждения секундами мира судилось не долго.

Первые и последние лучи представляют для солдата наибольшую опасность. В это время его глаза стараются привыкнуть к быстро изменяющемуся освещению. Именно в этот момент максимальной уязвимости монголы и появились.

В полной тишине они приблизились к позициям македонцев. Загремели огромные наккара — монгольские боевые барабаны, перевозимые на спинах верблюдов, — и монголы с громкими криками ринулись в атаку. От этого неожиданного извержения шума кровь стыла в жилах. Казалось, что македонский лагерь вот-вот сметет разбушевавшаяся стихия — наводнение или оползень.

Но призыв македонских труб опоздал лишь на мгновение. Услышав их, воины бросились на позиции. На своем грубом языке македонские офицеры выкрикивали команды:

— Стройся, удерживать позиции, не ломать строй!

Македонская пехота моментально образовала стену из мускулов и железа, восемь человек в глубину.

Естественно, Александр не позволил застать себя врасплох. Предусмотрев возможность столь коварного нападения, он позволил своему врагу приблизиться к нему настолько, насколько тот осмелился бы. Теперь пришло время захлопнуть ловушку.

Абдикадир занял свое место в строю за три ряда от первого. Справа и слева его окружали нервничающие томми. Поймав их взгляды, пуштун выдавил из себя улыбку и вскинул на плечо своего Калашникова.

Так, держа врага на прицеле АК, он впервые смог хорошо рассмотреть воинов-кочевников.

Монгольская тяжелая конница возглавляла атаку, тогда как легкая — следовала за ней. На всадниках были панцири из полос кожи буйвола и металлические шлемы, защищающие не только голову, но и шею и уши. Каждый был вооружен до зубов: два лука, три колчана стрел, копье с устрашающим крюком на другой стороне, топор и кривая сабля. Даже кони у них были в доспехах: бока животных прикрывали широкие кожаные панцири, а голову — железные оголовья. В своих доспехах и ощетинившиеся оружием, монголы больше походили на жуков, чем на людей.

Но не все шло, как они планировали. Запела труба. По команде македонские лучники на стенах Вавилона перегнулись через парапет, и в воздухе, прямо у Абдикадира над головой, засвистели стрелы, с глухими ударами впиваясь в приближающихся кочевников. Когда всадник падал, его соратники, скачущие у него за спиной, налетали на него и образовывалась куча, отчего строй на короткое время нарушался.

Но больше было пущено стрел с наконечниками, которые предварительно обмакнули в смолу и затем подожгли. Их посылали в ямы, наполненные смолой, и пропитанные смолой кипы сена, разбросанные на земле. Вскоре под монголами, словно из-под земли, стали вырываться высокие языки пламени и повалил густой черный дым. Люди кричали, лошади становились на дыбы и не слушались своих седоков. Но потери лишь замедлили продвижение монголов, однако не остановили его.

И вновь монгольская тяжелая конница врезалась в македонцев.

Один за одним воины Александра погибали. Животные кочевников затаптывали македонцев, а их седоки с дикой яростью орудовали своими клинками и булавами. Смерть была неизбежна.

Абдикадир находился всего лишь в каком-то метре от гущи сражения и смотрел, как кони становились на дыбы, как мелькали над толпой сражающихся плоские монгольские лица, как люди бились и умирали. Он чувствовал запах крови, пыли… пот напуганных лошадей и даже в такой момент отвратительную вонь, которая могла исходить лишь от самих монголов. Из-за сплошной стены людей и лошадей, из-за рева десятков тысяч глоток сражаться было трудно, трудно было даже поднять оружие. В воздухе свистели лезвия, и кровь и отрубленные части тела отлетали в почти абсурдной, невероятной резне. Постепенно крики гнева сменились стонами раненых и умирающих. Тем временем ряды защитников стала теснить легкая конница противника: прорываясь сквозь прорехи, оставленные тяжелой конницей, монголы спешили на выручку своим товарищам, нанося македонцам удары своими мечами и копьями.

Но у Александра нашлось чем им ответить. Из глубины македонских рядов храбрая пехота бросилась на врага, держа в руках длинные копья-крюки. Если острие копья не попадало в цель, то в ход шел крюк, которым воина стягивали с седла. Монголы падали, но косили пехотинцев, как коса цветы.

И вновь македонские трубы заиграли знакомую всем защитникам команду.

В самом центре поля, прямо перед Абдикадиром, оставляя раненых и павших соратников, воины передних рядов отступили, сливаясь с рядами македонцев, стоявших за ними. Неожиданно оказалось, что ничего не отделяет его от самых свирепых всадников из всех, которых когда-либо видел мир.

Несколько секунд монголы стояли на месте, удерживая шарахающихся в стороны лошадей. Один огромный воин, маленький, но широкий, как медведь, смотрел пуштуну прямо в глаза, подняв свою ощетинившуюся шипами булаву, с которой уже капала кровь.

Возле себя Абдикадир услышал голос капитана Гроува:

— Огонь по готовности!

В ту же секунду Абдикадир вскинул своего Калашникова на плечо и спустил курок. Голова монгола-медведя вмиг превратилась в месиво из крови и костей, а его шлем с металлическим козырьком нелепо полетел в воздух. Лошадь под монголом понесло, и его обезглавленное тело упало с седла на превратившихся в толкающуюся толпу собратьев.

Вокруг Абдикадира со всех сторон британцы палили в монголов, и звуки их мартини-генри и снайдеров казались редким кашлем по сравнению с громыханием Калашникова. Люди и лошади рассыпались перед испепеляющим градом пуль. Полетели гранаты. Хоть большинство из них были светошумовыми, но и этого оказалось достаточно, чтобы напугать животных и, по крайней мере, некоторых всадников. Одна из гранат попала под ноги коню. Животное взорвалось, а его кричащего хозяина отбросило в сторону.

Одна граната упала слишком близко от Абдикадира. Взрыв был словно удар кулаком в живот. Он упал на спину, в ушах звенело, во рту и в носу чувствовался кисловатый, металлический привкус крови, а на его лице взрыв оставил химический ожог. Он был немного дезориентирован, словно попал в еще одно Слияние. Но что-то в его голове говорило ему, что если он упал, то на его месте в рядах товарищей образовалась щель. Он поднял свой автомат, дал очередь вслепую и с большим трудом стал подниматься на ноги.

Пришел приказ наступать. Ряды британцев твердым шагом двинулись вперед, непрерывно стреляя.

Абдикадир шел за ними, на ходу сменив магазин. Земли не было видно: ему пришлось переступать через трупы и отрубленные конечности, замедляя шаг в тех местах, где почва была скользкой от вывалившихся внутренностей. Он даже был вынужден наступить на спину раненому человеку, который бился в агонии. Но иначе было нельзя.

«Получается», — думал Абдикадир. Слева и справа от него, насколько ему было видно, монголы, если только не умирали в седлах, отступали. Их мечи и копья были не ровня огнестрельному оружию из времен, отдаленных от их собственного времени больше, чем на шесть столетий.

И тут-то он услышал звонкий, высокий голос — женский голос, — и монголы начали спешиваться. Более того, они стали наступать на стрелков, прикрываясь телами своих убитых братьев по оружию или прячась за лошадьми. Абдикадир узнал эту тактику: высмотрел противника, сменил позицию, спрятался, снова высмотрел противника. Монголы стреляли в них из луков — единственного оружия, которое могло сравниться с винтовками по дальнобойности, — поочередно, прикрывая продвигающихся вперед товарищей. И когда они стреляли, крики македонцев и стремительный поток британской брани говорили ему о том, что некоторые стрелы попали в цель.

Абдикадир понимал, что этих монголов учили тактике боя против вооруженного огнестрельным оружием противника. Сейбл! Это было дело ее рук, чего они и опасались. Сердце у него екнуло. Он вновь сменил магазин и стал стрелять в подкрадывающихся кочевников.

Но монголы не останавливались. К Абдикадиру и каждому стрелку был приставлен гипаспист, чтобы прикрывать и защищать от стрел. Но тех теснили в первую очередь. Одному монголу верхом на коне удалось пробиться сквозь македонцев, и он летел на Абди. Пуштуну пришлось использовать автомат как дубину. Ему повезло, и приклад угодил нападавшему прямо в висок. Монгол свалился с лошади. Абдикадир не дал ему опомниться, застрелив на месте, после чего приготовился отражать следующие атаки.

С высоты своей позиции на воротах Иштар Джош мог видеть размах битвы. Ее кровавым ядром все еще был клубок из сражающихся людей и лошадей прямо перед воротами, где тяжелая монгольская конница наскочила на педзетайров Александра. Серебряные сферы были повсюду, напоминая собой парящие над головами бьющихся воинов жемчужины.

Тяжелая конница была у монголов самым мощным оружием, созданным исключительно для того, чтобы сокрушать отборные силы противника одним ударом. Они надеялись избежать этого удара, в подходящий момент применив огнестрельное оружие, чтобы монголы, понеся достаточные потери, прекратили атаку. Но по какой-то причине враг, вопреки их ожиданиям, не откатился назад, и его закованные в броню воины увязли в бою.

Это были плохие вести. Все-таки гарнизон Джамруда состоял лишь из трехсот солдат. Их количество не шло ни в какое сравнение с монголами, и даже если бы каждая выпущенная ими пуля забирала у противника жизнь, воинам Чингисхана, без сомнения, в конце концов удалось бы задавить защитников исключительно своей численностью.

Тут он увидел, что противник посылает подкрепления из конных воинов, чтобы обойти поле битвы с флангов и взять в кольцо. Этого они тоже ожидали — классический монгольский маневр, называемый тулугхма, — но то, с какой ужасающей яростью новые отряды врезались македонцам во фланг, было просто невероятно.

Однако и на этот раз Александр сумел дать сдачи. На городских стенах вновь запели трубы. С гулким лязгом открылись ворота, и македонская конница наконец-то вступила в сражение. Даже когда они только выезжали из ворот, то уже образовали свой непроницаемый строй клином. Джошу было достаточно и одного взгляда, чтобы понять, насколько эти всадники из времен античности превосходили своими навыками монголов. И впереди гетайров, которые скакали на правом фланге, Джош узнал яркий пурпурный плащ и шлем с белым плюмажем самого Александра, который, сидя на положенной поверх чепрака шкуре пантеры, как всегда, вел своих воинов к славе или гибели.

Быстрые, проворные и высокодисциплинированные македонцы описали небольшую дугу и, как скальпелем, пронзили монгольский фланг. Кочевники пытались развернуться, но ввиду того, что они оказались зажатыми между стоявшей насмерть македонской пехотой и гетайрами, их движения были скованы, и воины Александра стали наносить им удары в незащищенные лица своими длинными деревянными копьями. Джош знал, что это уже была другая классическая тактика: боевое построение, усовершенствованное Александром Великим, которое тот получил в наследство от своего отца. Хитрость заключалась в том, что конница справа наносила смертельный удар, а находящаяся в центре пехота неумолимо добивала противника.

Джош не искал оправданий войне. Но в глазах воинов обеих противостоящих друг другу сторон он видел один и тот же восторг, когда те бросались в бой: для них как будто наступало своего рода долгожданное освобождение, снимавшее с них все запреты, и какая-то радость… Джош испытывал глубокий, внутренний трепет, когда наблюдал, как на его глазах выполнялся древний, замечательный маневр, несмотря на то что внизу умирали в грязи люди и их по-своему уникальные жизни обрывались.

«Вот почему мы, люди, развязываем войны, — думал он. — Вот почему мы играем в эту игру с самой высокой ставкой: не из-за выгоды, не из-за власти, не из-за территории, а из-за этого глубокого наслаждения. Киплинг оказался прав: война — это забава. Она — мрачная тайна нашего вида».

Возможно, именно потому здесь были сферы: они пришли насладиться уникальным зрелищем, в котором самые порочные создания во Вселенной умирают в грязи. Думая об этом, Джош испытывал чувство негодования и в то же время мерзкой гордости.

За исключением отрядов, оставленных в резерве, в сражении были задействованы почти все силы. Несколько стычек происходило на флангах, но исход битвы решался в тугом, кровавом побоище, развернувшемся в центре, где люди свирепо набрасывались друг на друга. От все еще не прекративших гореть смоляных ям валил густой дым, который скрывал происходящее, а с вавилонских стен не переставая сыпался дождь македонских стрел.

Джош уже не мог сказать, как битва будет разворачиваться дальше. В ней теперь ничего не решала тактика, и противостоящим друг другу воинам, возможно, самым великим за все времена, не оставалось ничего иного, кроме как последовать примеру Александра и обнажить свои мечи. Теперь пришло время сражаться или умирать.

Медпункт Байсезы трещал по швам. Другого слова было не придумать.

Она боролась за жизнь македонца, неуклюже лежавшего перед ней без сознания на столе, на который его бросили, как бросают говяжью тушу на прилавок мясника. Он был еще мальчиком, которому нельзя было дать больше семнадцати-восемнадцати лет. На животе у него зияла рана от удара копьем. Она ее вычистила, засунула внутрь тампон, а затем убрала и заштопала, как только могла, ведь руки у нее дрожали от усталости. Но она понимала, что мальчишку убьет инфекция, вызванная грязью, которую занесло острие копья.

Поток тел вокруг нее и не думал спадать. Тех, кого отсеивали сортировочные команды, перестали уносить в тот городской дом, который она определила в качестве морга, а бесцеремонно сбрасывали на землю, где тела накапливались, оставляя кровавые темные пятна на улице Вавилона. Из тех, кого сочли стоящим лечения, лишь горстку штопали и снова отправляли в бой, но большая часть ее пациентов умирала на операционных столах.

«А чего ты ожидала, Байсеза? — спрашивала она саму себя. — Ты не врач. А твой единственный опытный помощник — грек, который когда-то жал руку самому Аристотелю. У тебя нет ни медикаментов, ни оборудования — у тебя вообще все заканчивается, в том числе чистый перевязочный материал и кипяченая вода».

Но она знала, что за этот день сумела спасти несколько жизней.

Это могло оказаться напрасной тратой сил; в любой момент огромная волна монгольских агрессоров могла смести стены города и уничтожить всех, — но в тот момент она искренне и свято не хотела, чтобы этот мальчик с пробитым животом умер. Она порылась в содержимом своей аварийной аптечки двадцать первого века, которую она с тайным стыдом хранила и от всех скрывала. Стараясь, чтобы никто не поймал ее на «горячем», Байсеза сделала мальчику угол стрептомицина в бедро.

Затем она позвала санитаров, чтобы юного воина вынесли, как и всех остальных.

— Следующий!

Коля считал, что монгольская экспансия носила характер патологии. Это была отвратительная спираль положительной обратной связи, рожденная, бесспорно, военным гением Чингисхана и вскормленная чередой легких завоеваний, чума помешательства и разрушения, которая поглотила большую часть мира.

У русских были особые причины презирать память о Чингисхане. Иго держалось более двухсот лет. От таких разросшихся на торговле богатых городов, как Новгород, Рязань и Киев, остались одни кладбища. В те ужасные времена у страны навсегда вырвали сердце.

— Больше такого не произойдет, — прошептал себе Коля, будучи лишенным возможности слышать собственные слова. — Никогда.

Криволапов не сомневался в том, что Кейси и остальные будут сопротивляться монгольской угрозе изо всех сил. Может быть, в прежнем времени монголы нажили себе слишком много врагов и теперь каким-то непостижимым образом расплачиваются за свои прегрешения.

Но он должен был закончить свою игру. Было ли его оружие достаточно мощным? Сработает ли оно вообще? И все же он был уверен в своих навыках обращения с техникой.

Но одно дело — спустить курок, и совсем другое — достичь своей цели. Он наблюдал за Чингисханом. В отличие от Александра, монгол принадлежал к тем полководцам, которые всегда следили за ходом сражений на безопасном отдалении и возвращались в свою юрту под конец дня. В свои шестьдесят лет он, как и полагалось, стал довольно предсказуем.

Мог ли Коля быть уверен, спустя три дня, если не дольше, день ли на улице или ночь? Мог ли он быть уверен в том, что тяжелая поступь, которую он ощущал у себя над головой, на самом деле принадлежала тому, кого он хотел уничтожить? Он сожалел лишь о том, что никогда этого не узнает.

Коля улыбнулся, вспомнив жену, и привел свое устройство в действие. У него не было глаз, чтобы видеть, у него не было ушей, чтобы слышать, но зато он мог почувствовать, как земля содрогнулась.

Абдикадир стоял, спина к спине, с горсткой британцев и македонцев, отбиваясь от круживших вокруг них монголов, большинство из которых были на лошадях и пытались достать их хлыстом или саблей. Его боезапас давно закончился, поэтому он выкинул ставший бесполезным Калашникова и сражался штыком, саблей, копьем, дротиком — всем, что только под руку попадалось, — с осколками мертвого воинства, пришедшего из времен, отделяемых от него более чем тысячелетием.

Когда битва стала стягиваться вокруг него, Абдикадиру казалось, что он как будто стал более живым, словно вся его жизнь сузилась до размеров этого момента, заливаемого кровью, шумом, невероятным напряжением и болью, а все, что произошло с ним раньше, было не более чем прологом. Но он уже ощущал на себе ядовитое действие усталости, и ту яркость, которая позволяла ему видеть все вокруг чуть ли не с закрытыми глазами, постепенно накрывала медно-желтая пелена чувства нереальности происходящего, словно он был на грани того, чтобы упасть без сознания. Пуштун был готов к этому: такое состояние у них называлось «беспилотным режимом», когда тело перестает чувствовать боль и становится невосприимчивым к жаре и холоду. В тот момент в дело вступает измененная форма сознания, своего рода защитный автопилот. Но как бы там ни было, сохранять это состояние было нелегко.

Их маленькая группа старалась выжить там, где остальные пали, образуя, таким образом, островок сопротивления в море крови, в котором господствовали гигантские волны монголов. Абдикадиру удавалось отражать удар за ударом, но он понимал, что надолго его не хватит. Они вот-вот должны были проиграть сражение, и он не мог ничего изменить.

Вдруг он услышал, как над полем кровавой резни пронесся вой трубы и неровный бой барабанов. На какое-то мгновение он отвлекся.

Тут с неба упала булава и выбила из его руки саблю. Он почувствовал резкую боль: ему размозжили палец. Лишившись оружия и одной руки, он развернулся и увидел возвышавшегося над ним на коне монгола, вновь заносившего свою булаву для удара. Абдикадир сделал резкий выпад вперед и своей здоровой рукой нанес воину удар в бедро, целя в нервный узел. От боли враг окаменел и повадился, едва не утянув с собой лошадь. Пуштун упал на колени, отыскал саблю на пропитанной кровью земле и одним прыжком оказался на ногах, тяжело дыша и ища глазами следующего противника.

Но так его и не увидел.

Монголы разворачивали лошадей и удалялись в направлении далекого лагеря. Проносясь галопом, лишь некоторые из них останавливались, чтобы протянуть руку лишившемуся коня товарищу и посадить его себе за спину. По-прежнему тяжело дыша и крепко сжимая в руке рукоять сабли, Абдикадир все никак не мог понять, что случилось. Все произошло неожиданно и напоминало то, как если бы бурный поток вдруг взял и повернул обратно.

Возле его уха раздался резкий хлопок. Абдикадир знал, что это было, но его мозг, казалось, медленно выуживал информацию из памяти. Звуковой удар. Пуля. Он повернулся туда, откуда послышался выстрел.

Перед воротами Иштар он увидел, что не все монголы выполняли приказ к отступлению. Человек пятьдесят всадников, твердо сидевших на своих лошадях, пытались пробиться сквозь открытые ворота. И кто-то из них, находясь в самом центре атаки, стрелял в него.

Абдикадир выронил саблю из руки. Мир вокруг него закружился, и обильно политая кровью земля бросилась ему навстречу.

Байсеза услышала шум и крики, которые раздавались прямо под дверью ее госпиталя. Она выскочила наружу, чтобы узнать, что происходит. Редди Киплинг, чья рубашка была полностью испачкана кровью, последовал за ней.

Отряд монголов прорвался сквозь линию обороны македонцев и теперь пробивался к воротам. Исполняя команды офицеров, воины Александра теснили их, окружив плотным кольцом, подобно тому, как антитела захватывают болезнетворный микроорганизм. Но монголы продолжали свирепо сражаться даже после того, как их сбрасывали с лошадей.

Одному человеку все же удалось проскользнуть сквозь сражающуюся толпу, и теперь он бежал по направлению к храму. Это была женщина. Македонцы не заметили ее или просто не стали останавливать, не считая ее серьезной угрозой. На ней был кожаный доспех, но волосы были подвязаны полосой ткани ярко-оранжевого цвета.

— Какой яркий цвет, — проворчала Байсеза.

— Что ты сказала? — спросил Редди.

— Это, должно быть, Сейбл. Она направляется в храм…

— Ей нужно… Глаз Мардука…

— Из-за него все и началось. Пошли!

Они бросились вслед за Сейбл, бежавшей по Дороге процессий.

С беспокойными лицами македонские воины проносились мимо них к внезапно атакованным воротам, тогда как перепуганные и растерянные жители Вавилона искали, где укрыться. Над их головами неподвижно застыли в воздухе серебряные сферы, словно цепь камер наблюдения. Байсеза была потрясена тем, как много их было.

Редди оказался в зале Мардука первым. Огромный Глаз по-прежнему парил над застывшей лужей расплавленного золота. Сейбл стояла перед ним. Тяжело дыша, с растрепанными волосами, ниспадающими ей на плечи, которые покрывал монгольский панцирь, она смотрела на свое искаженное отражение. Женщина подняла руку и хотела прикоснуться к сфере.

Журналист сделал шаг вперед и сказал:

— Мадам, я вынужден попросить вас покинуть это место, иначе…

Одним движением Сейбл повернулась и навела на него пистолет. Раздался выстрел, гулким эхом прокатившийся по древнему залу. Редди отлетел в сторону, ударился спиной о стену и рухнул на пол.

— Редди! — закричала Байсеза.

Сейбл навела на нее пистолет и сказала:

— Даже и не думай.

Киплинг взглянул на нее с какой-то беспомощностью. Его широкий лоб покрылся каплями пота, а толстые стекла очков были забрызганы кровью раненых, которым он старался помочь. Он схватился за бедро. Сквозь его пальцы хлестала кровь.

— Меня подстрелили, — сказал он с глупой улыбкой.

Байсеза уже было бросилась к нему, но застыла на месте и подняла руки вверх.

— Сейбл Джоунз, полагаю? — сказала она.

— О, слава обо мне идет впереди меня.

— Где Коля?

— Умер… А впрочем… — Она улыбнулась. — Кажется, я начинаю понимать, что произошло. Когда монголы затрубили отступление, я подумала, что это просто совпадение. Знаешь, что могло случиться? Чингисхан мертв, и все его сыновья, братья и генералы сейчас спешат на курултай, чтобы решить, кому достанется главный приз. У монголов социальная структура, как у стаи шимпанзе. Как и у этих обезьян, когда умирает доминантный самец, все стремятся занять его место. И Коля использовал это против них, — она покачала головой. — Нужно отдать должное этому тощему маленькому ублюдку. Интересно, как это ему удалось?

Пистолет в ее руке был словно влитой.

Редди застонал.

Байсеза старалась не обращать на это внимания.

— Что тебе нужно, Сейбл?

— А ты как думаешь? — Женщина подняла руку и большим пальцем указала на сферу у себя за спиной. — Мы услышали сигнал этой штуковины прямо с орбиты. Что бы тут ни происходило, но она — ключ к прошлому, настоящему и будущему…

— Ключ от нового мира.

— Да.

— Думаю, ты права. Я ее изучала.

Глаза Сейбл сузились.

— Раз так, ты могла бы мне помочь. Что скажешь? Ты либо со мной, либо против меня.

Байсеза посмотрела прямо на сферу. Она широко открыла глаза и заставила себя улыбнуться.

— Это явно ждало именно тебя.

Сейбл повернула голову. Простая уловка, но тщеславие этой женщины сыграло с ней злую шутку, а Байсезе подарило полсекунды. Ударом ноги она раздробила кисть Сейбл и выбила оружие из рук, а вторым — сбила ее с ног.

Тяжело дыша, Байсеза стояла над поверженным врагом. Ей казалось, что от Сейбл исходил тот же запах, та же вонь, что и от монголов, с которыми та связалась.

— Сейбл, ты действительно думаешь, что этому Глазу есть дело до тебя и твоих никчемных амбиций? Да чтоб ты сдохла, — она перевела взгляд на сферу и сказала: — Ну как? Достаточно увидели? Вам это было нужно? Вы довольны нашими страданиями?..

— Байсеза, — это прозвучало скорее как стон, а не как слово.

Байсеза бросилась к Редди.

 

36. После битвы

Гефестион погиб.

Александр одержал победу в битве, в которой почти невозможно было победить, разбил врага, который более чем на тысячу лет превосходил его в развитии, выиграв сражение не в своем мире. Но при этом он потерял соратника, своего любовника, который был его единственным верным другом.

Царь понимал, чего от него ожидали в тот момент. Он должен удалиться в свою палатку и напиться там до беспамятства. Либо отказаться от еды и воды и днями ничего не есть, пока его родные и соратники не начнут серьезно беспокоиться за его здоровье. Либо приказать начать строительство невероятно грандиозного мемориала. У него даже мелькнула мысль сделать его в виде величественного льва, вырезанного из скалы.

Александр решил ничего такого не предпринимать. Он будет оплакивать Гефестиона в одиночестве, как это и следует делать, когда теряешь близкого человека. Возможно, он велит обрезать гривы и хвосты всем лошадям в лагере. В «Илиаде» Гомер рассказывает о том, что Ахиллес остриг своих лошадей в память о своем погибшем любимом друге Патрокле. Да, именно так он должен почтить Гефестиона.

Но пока что у него много дел.

Он ходил по пропитанному кровью полю сражения и посещал палатки и дома, в которых находились раненые. За ним по пятам беспокойно следовали его советники и соратники, а также Филипп, ведь Александр и сам получил несколько ударов в битве. Конечно, многие из воинов радовались приходу своего повелителя. Некоторые даже хвастались подвигами, которые они совершили в этой битве, и Александр внимательно слушал их, после чего с серьезным лицом хвалил за храбрость. Но были и такие, которые еще не успели оправиться от потрясения, пережитого в схватке с монголами. Он уже видел такое раньше. Они либо молча сидят, уставившись в одну точку, либо раз за разом повторяют никому не интересные истории из своей жизни. Как это всегда бывает, после сражения они оправятся, как и залитая кровью земля, которая с приходом весны покроется зеленой травой. Но ничто не избавит их от того гнева на самого себя и чувства вины за то, что им не удалось спасти от смерти своих товарищей, как и ничто не сможет заставить царя забыть о Гефестионе.

Редди сидел, прислонившись спиной к стене и согнув руки в локтях. Его ладони были обращены вверх, а пальцы рук — согнуты. Его маленькие кисти, покрытые кровью, напоминали Байсезе двух крабов. Кровь пульсирующим потоком вытекала из раны прямо под его левым бедром.

— Сегодня мы много крови повидали, Байсеза, — сказал он, не переставая улыбаться.

— Да уж, — ответила она.

Байсеза вытащила из кармана тампон и попыталась засунуть его в то место, куда вошла пуля. Но кровь не переставала быстро вытекать. Выстрелом Сейбл, должно быть, повредила ему бедренную артерию, одну из главных магистралей, по которой кровь попадает в нижнюю часть тела. Она не могла его никуда перенести, не могла сделать ему переливание, не могла вызвать помощь.

Но она не должна терять время: лейтенант попыталась представить себе, что ремонтирует сломавшуюся машину, грузовик, у которого пробило радиатор. Мысли в ее голове мелькали одна за другой. Байсеза начала рвать штанину у раненого на ноге.

— Ты лучше помолчи, — посоветовала она. — Все будет хорошо.

— Как сказал бы Кейси: «Не надо гнать».

— Не стоит брать пример с Кейси.

— Расскажи мне, — прошептал он.

— О чем?

— О том, что из меня получится… вернее, о том, что бы из меня получилось.

— Сейчас у меня нет на это времени.

Когда Байсеза убрала ткань, перед ее глазами широко распахнула рот рана, напоминающая собой кровавый кратер, из которого не переставала вытекать темно-красная жидкость.

— Ну же, помоги мне.

Она взяла его руки, наложила их на рану и стала давить на них одной своей рукой, тогда как пальцы второй, по первую фалангу, засунула внутрь ноги Редди.

От боли его спина выгнулась, но парень не закричал. Лицо его казалось ужасно бледным. На полу под ним образовалось озеро из собственной крови, в котором отражалось расплавленное золото бога.

— Скоро времени на это не будет у меня. Байсеза, пожалуйста.

— Тебя будут восхвалять, — сказала она, не отрываясь от дела. — Глас народа, глас века. Слава о тебе разнесется по всему миру. Станешь богатым. Ты будешь отказываться от наград, но они не перестанут к тебе приходить. Ты поможешь сформироваться национальному образу. Будешь удостоен Нобелевской премии в области литературы. Будут говорить, что слова твои знакомы в мире всем, кто только может читать…

— А-а, — он улыбнулся и закрыл глаза.

Она сдвинула свои пальцы, и кровь хлынула наружу с той же силой. Редди застонал и сказал:

— Ты говоришь о тех книгах, которые я никогда не напишу.

— Но ведь они существуют, Редди. Они в моем телефоне. Все до последней строки.

— Да, наверное, существуют, даже несмотря на то, что это противоречит здравому смыслу, ведь автор умрет прежде, чем успеет их написать… А у меня будет семья?

Пытаться остановить кровотечение подобным образом было все равно, что пытаться заткнуть бьющую из прорвавшейся водопроводной трубы воду подушкой. Байсеза понимала, что все, что ей оставалось делать, так это нащупать бедренную артерию и пережать непосредственно ее.

— Редди, сейчас будет чертовски больно, — предупредила она, после чего засунула пальцы в рану и расширила ее.

От боли он закрыл глаза и еще раз резко выгнул спину.

— Расскажи мне о моей семье, пожалуйста. — Его голос дрожал и был подобен шороху опавших осенних листьев под ногами.

Ее пальцы проникали все глубже, проходя сквозь жировые и мышечные ткани, а также кровеносные сосуды, но найти артерию никак не удавалось. Вполне возможно, что она втянулась, словно резиновая, в массив плоти, когда пуля Сейбл ее разорвала.

— Я бы могла вскрыть рану, чтобы найти эту проклятую артерию. Но ты потерял уже слишком много крови… — сказала она.

Байсезе казалось невероятным то количество крови, которое уже вытекло из этого молодого человека. Кровь была везде: на ее ногах, руках, на полу.

— Знаешь, а больно. И холодно. — Редди с трудом выговаривал слова. Скоро у него должен был наступить шок от потери крови.

Она продолжала давить на рану.

— У тебя будет долгий брак, — быстро сказала она. — Счастливый, я думаю. И дети — сын.

— Сын? А как его зовут.

— Джон. Джон Киплинг. Случится большая война, в которую будет втянута вся Европа.

— Полагаю, с немцами. Ох уж мне эти немцы.

— Да, с немцами. Джон добровольцем уйдет в армию, чтобы воевать во Франции. Он погибнет.

— Ох… — Лицо Редди уже почти не выражало эмоций, но его губы задрожали. — По крайней мере он будет избавлен от этой боли, как и я… а возможно, и нет. Вот опять эта проклятая логика! Как жаль, что я не могу этого понять.

Он открыл глаза, и она увидела в них отражение невозмутимого Глаза Мардука.

— Свет, — сказал он. — Утренний свет…

Байсеза прижала свою окровавленную руку к груди Редди и почувствовала последние удары его сердца, прежде чем оно навеки замолчало.

Сознательно отвергая чью-либо помощь, Александр с гордым видом взошел на ворота Иштар. Оттуда он обратил свой взгляд на восток, на равнину, на которой все еще горели монгольские костры. Неподвижно парящие сферы, которые люди привыкли называть Глазами, заполонившие воздух во время битвы, теперь все куда-то испарились, и лишь огромное чудовище все еще оставалось в храме Мардука. Вероятно, эти новые равнодушные божества увидели все, что хотели увидеть.

Впереди был суд. Неожиданно выяснилось, что странный англичанин Сесиль де Морган снабжал монгольских лазутчиков важными сведениями, включая и те, благодаря которым Сейбл Джоунз удалось так легко добраться до Глаза Мардука. Предводитель англичан Гроув и те другие, Байсеза и Абдикадир, настаивали на том, чтобы судить этих двух изменников, де Моргана и Сейбл, по их обычаям. Но Александр был царем и понимал, что его воины признают лишь одно правосудие. Де Моргана и Сейбл будут судить перед всем войском, построенным на равнине за городской стеной. Сам же он давно вынес им приговор.

Царь знал, что со смертью столь важного для монголов человека, как Чингисхан, война не закончится. Он был уверен, что все равно разобьет кочевников рано или поздно. Но зачем им вообще сражаться по воле богов Глаза, словно псам, брошенным в яму? Они же люди, а не звери. Может оказаться, что для них есть иной путь.

Его забавляло, когда Байсеза и остальные ее товарищи называли себя «современными людьми», как будто бы он, Александр, и его время были всего лишь бледными сказаниями давно минувших дней, рассказываемыми усталым старцем. Но для него самого эти странные, длинные, шумные существа из далекого и неинтересного будущего были не чем иным, как пылью. По сравнению с огромными толпами его македонцев, да и монголов тоже, их была горстка. Да, их изобретения на короткое время сумели стать полезными против хана, но быстро себя исчерпали, и все решило самое древнее оружие в мире — железо и кровь, дисциплина и отвага в сердцах воинов. Действия «современных людей» не имели значения. Ему было ясно, что бьющееся сердце нового мира находилось с ним и теми монголами.

Александр всегда знал, что проявленная им на берегах реки Ганг нерешительность была ошибкой. Он усвоил этот урок. Он велит Евмену снова отправить послов к монголам с предложением о мире. Если он разобьет их, то останется сильным. Но если объединится с ними, то все равно будет сильнее. Было очевидно, что в этом израненном мире у него не было достойного соперника. А с теми знаниями, которые подарили ему «современные люди», в будущем его возможности станут просто безграничны.

Размышляя и строя планы, Александр пробовал на вкус ветер, который дул с востока, из самого сердца мирового континента, у которого было в избытке богатств и времени.

 

37. Лаборатория

Это едва можно было назвать клеткой.

Спустя пять лет после Слияния и своего пленения люди-обезьяны продолжали жить под камуфляжной сеткой, небрежно наброшенной на удобно зависший в воздухе Глаз и укрепленной по краям валунами. Никто и не думал соорудить им жилище получше, но странная причуда одного из офицеров привела к тому, что валуны вокруг сетки покрасили в белый цвет. В армии всегда находился кто-то, чье отношение к службе могла улучшить исключительно бессмысленная работа.

Под этой сеткой Та-которая-ищет провела эти пять лет. Все это время компанию ей составляла лишь Та-у-которой-крепкая-хватка. Теперь ее дочери было почти шесть лет. Ее молодой, еще не сформировавшийся ум легко смирился с действительностью их заточения. А вот Та-которая-ищет смириться с ним не могла, но была вынуждена принять его.

Раз в день солдаты приносили им еду и воду и чистили клетку. Иногда они прижимали ее к земле и насиловали. Но ей было все равно. Ее не били, и она давно усвоила, что не стоит мешать своим тюремщикам делать их грязное дело. В те моменты она не спускала глаз с Той-у-которой-крепкая-хватка. Она не понимала, зачем с ней это делают. Да и это не имело никакого значения, потому что она все равно не могла это прекратить.

В глубине своего сознания Та-которая-ищет знала, что могла вырваться из своей клетки. Она была сильнее любого из солдат. Она могла порвать сетку своими клыками, руками и даже ногами. Но со дня своего пленения она не видела дикого, похожего на ее соплеменников, кроме дочери. Сквозь отверстия в сетке ей не было видно ни деревьев, ни доброжелательной зеленой тени. Если бы она действительно сбежала из своего плена, то ей некуда было бы идти и ничто бы ее не ждало, кроме ударов палками, кулаками и прикладами винтовок. Ее заставили хорошо выучить этот жестокий урок.

Подобно тому, что она была связующим звеном между животными и людьми, Та-которая-ищет имела смутные представления о своем будущем и размытые воспоминания о своем прошлом. Память ее была похожа на галерею, на стенах которой висели живые картины: лицо матери, тепло ее гнезда, запах превосходства, исходящий от первого самца, который ею овладел, приятная боль от вынашивания ребенка, внушающая ужас неподвижность ее первенца. Будущее свое она себе представляла шаткими, мимолетными картинами собственной смерти или вечным мраком, прячущимся за желтыми глазами большой кошки. Но все картины в ее голове из прошлого или о будущем появлялись беспорядочно, поэтому были для нее бессмысленны: как и многие животные, она жила настоящим, ведь какой смысл в прошлом и будущем, если бы ей не удавалось выживать в нем? И это настоящее, в котором она лишилась свободы, разрослось и поглотило все ее сознание.

Она была пленницей и никем больше. Но, по крайней мере, с ней все еще оставалась ее Та-у-которой-крепкая-хватка.

Но однажды утром что-то изменилось.

Первой это увидела Та-у-которой-крепкая-хватка.

Та-которая-ищет открыла глаза с неохотой, не желая, чтобы ее сны о деревьях уходили. Она зевнула во весь рот и потянулась, высоко подняв свои длинные лапы-руки. Солнце уже стояло высоко, и она видела, как его яркие лучи проходили сквозь отверстия в сетке.

Та-у-которой-крепкая-хватка смотрела наверх, высоко подняв голову. На ее морде покоился свет. Та-которая-ищет тоже взглянула наверх.

Глаз над их головами сиял. Он был похож на миниатюрное солнце, пойманное в сетку.

Та-которая-ищет встала на ноги. Стоя бок о бок и не спуская глаз со сферы, мать и дочь пошли вперед. Та-которая-ищет протянула к Глазу лапу, но не могла до него дотянуться. Сфера отбрасывала от них двоих тени на истоптанную землю. Она не испускала тепла, а только лишь свет.

Едва опомнившись после сна, Та-которая-ищет очень хотела помочиться, испражниться, вычистить свою шерсть от надоевших за ночь клещей, хотела есть и пить. Но она не могла пошевелиться и стояла с широко открытыми глазами и высоко поднятой лапой. От холода и пыли у нее защипало в глазах, но она была не в состоянии даже моргать.

Послышалось тихое скуление, но голову повернуть, чтобы увидеть дочь, она тоже не могла. Та-которая-ищет не знала, как долго они находились в таком состоянии.

Ее лапа была у нее перед глазами. Она не помнила, как подняла ее, и смотрела на нее, как на чужую. Пальцы на лапе сжимались и разжимались сами по себе, а большой палец двигался вперед и обратно.

Не по своей воле она подняла высоко и вторую лапу, затем опустила обе. Потом она согнула их в локтях и запястьях. Она нагнулась и согнула ноги в коленях. Ходила туда-сюда, насколько позволяла сетка, сначала на двух ногах, затем — опираясь на костяшки пальцев. Совала пальцы во все отверстия, которые были в ее теле. Руками исследовала себе грудную клетку, форму черепа, даже таз. Ей казалось, что это делает с ней кто-то другой, кто-то другой изучает ее.

На пару секунд людей-обезьян отпустили. Тяжело дыша, страдая от голода и жажды, они кинулись друг к другу, но тут невидимая рука вновь их схватила.

Свет снова пульсировал над их головами, и теперь Та-у-которой-крепкая-хватка опустилась на корточки и принялась изучать землю, водя по ней лапами. Она нашла прутики и обрезки тростника. Та-у-которой-крепкая-хватка стала тереть прутики друг о друга, расщеплять и гнуть тростник и ударять камень о камень.

Тем временем Та-которая-ищет подошла к сетке. Она схватилась за нее передними лапами и стала лезть по ней вверх. Пропорции ее тела были такими же, как и у ее похожих на человекообразных обезьян предков, поэтому она карабкалась и лазила по деревьям лучше, чем любой из ее тюремщиков. Но очутившись на сетке, она почувствовала страх, потому что знала, что ей не разрешали этого делать.

Естественно, что один из солдат подбежал к сетке и с криками: «Эй, ты! Давай слезай!» ударил ей в лицо прикладом винтовки.

Та-которая-ищет не могла даже закричать от боли. Несмотря на то, что ее контролировал Глаз, она сорвалась с сетки и упала спиной на землю. Пытаясь поднять голову, она почувствовала, что ее рот полон крови медного цвета.

Она увидела дочь, сидящую на песчаной земле. В своей лапе Та-у-которой-крепкая-хватка зажала скрученный в узел кусок тростника. Та-которая-ищет никогда не видела ничего подобного.

Ее снова заставили подняться, хотя у нее изо рта тонкой струйкой текла кровь, и смотреть на Глаз.

Смутно она понимала, что в сфере стало происходить нечто новое. Исходящий от Глаза свет больше не был однородным: более яркие горизонтальные полоски двигались на фоне света, казавшегося в тот момент серым. Человеку это могло напоминать линии меридианов на глобусе. Полоски поднимались вверх и начинали сокращаться, когда пересекали «экватор» Глаза, пока не исчезали на северном поле. Между тем другие полоски, на этот раз вертикальные, начали подобное движение, только появлялись они на одной стороне экватора и исчезали на другой, а не на полюсе. Еще полоски, находящиеся под прямым углом друг к другу, поползли одновременно вниз и вправо, будучи перпендикулярными к параллелям и меридианам. Беззвучное зрелище сменяющих друг друга прямоугольников завораживало Ту-которая-ищет и казалось ей прекрасным.

Появились еще полоски. Обезьяна пыталась отследить, куда они исчезнут, но тут ее голову разорвала ужасная боль. Она закричала.

Невидимые руки снова ее отпустили, и она рухнула на землю. Ребрами своих ладоней она терла глаза, из которых покатились слезы. Тут она почувствовала тепло на внутренней стороне своих бедер. Она обмочилась и даже этого не почувствовала.

Та-у-которой-крепкая-хватка, дрожа, продолжала стоять на двух ногах и с выпрямленной спиной, не отрывая взгляда от волн света, которые отбрасывали на ее морду сложные узоры из теней. Исчезая в невозможных направлениях, перед ее глазами пробегали еще полоски, затем еще…

Тело занемело, голова запрокинулась. Ее пальцы пытались ухватиться за воздух. Как и стояла, Та-у-которой-крепкая-хватка вдруг начала падать на спину, словно спиленное дерево. Мать подхватила ребенка и прижала к себе пахнущими мочой лапами. Тело дочери вновь стало мягким, и она превратилась в комок пушистого меха. Та-которая-ищет похлопала ее по морде и попыталась покормить грудью, хотя молочные железы были сухи вот уже несколько лет.

Даже в тот момент Глаз наблюдал за ними, фиксируя связь между матерью и ребенком, лишив всех ощущений. Все это было частью эксперимента.

Передышка длилась недолго. Вскоре Глаз снова наполнился монотонным перламутровым светом, и словно невидимые руки вошли в конечности Той-которая-ищет. Она отстранилась от дочери, встала на ноги и подняла морду к загадочному свету.

 

38. Глаз Мардука

Теперь Байсеза жила в храме Мардука. Она поставила там койку, на которой спала, укрывшись несколькими одеялами. Туда же ей приносили и еду. Женщина даже умудрилась устроить там химический туалет, который был в их вертолете. Она редко выходила из храма, пребывая в одиночестве, если не считать компании, которую ей составляли ее телефон и неподвижно парящий Глаз.

Она чувствовала, что за ним что-то есть, что что-то скрывается за непроницаемой поверхностью. Это чувство не приходило к ней напрямую через ощущения. Это было… Словно бы ей завязали глаза повязкой и втолкнули в дверь, но при этом она бы была в состоянии сказать, является ли пространство перед ней открытым или закрытым. Присутствие она ощущала примерно так же.

Но это не было присутствие человека. Были моменты, когда Глаз представлялся ей лишь огромной камерой. Но порой Байсезе начинало казаться, что внутри она что-то видит. Имела ли она дело с наблюдателем, который стоял за всеми этими сферами в Мире? Иногда она представляла, что за всем этим стоит целая иерархия разума, которая начиналась с таких простых конструкций, каким были неподвижно парящие в воздухе сферы и наблюдатели, и восходила к чему-то невообразимому, что отфильтровывало и классифицировало суть ее поступков, реакций, самую ее суть.

Все больше и больше времени женщина пыталась разобраться в этих ощущениях. Она стала всех избегать, даже своих товарищей из двадцать первого века и беднягу Джоша. Байсеза приходила к нему за утешением, лишь когда чувствовала холод и невыносимую тоску одиночества. Но после всего, даже питая к нему подлинное влечение, она ощущала вину, как если бы просто использовала его.

Байсеза старалась не копаться в себе, не думать о том, любит ли она Джоша или нет. Глаз стал центром ее мира. Так и должно быть. И она не подарит себя больше никому и ничему, даже Джошу.

Лейтенант Датт не прекращала попыток изучить Глаз, применяя к нему все свои знания законов физики.

Поначалу она проводила простые геометрические измерения, как те, что пытался сделать Абдикадир в Северо-Западной пограничной провинции. При помощи лазерных инструментов она убедилась в том, что и для этой игрушки число «пи» не было равно примерно трем и одной седьмой, как в свое время утверждал Евклид, школьный учебник по геометрии и весь остальной мир, а просто трем. Как и все остальные сферы, этот Глаз тоже оказался пришельцем из неизвестного далека.

Но геометрией ее исследования не ограничились. Вместе с отрядом, состоящим из македонцев и британцев, Байсеза вернулась в Джамруд к останкам разбившегося «Птички-невелички». Месяцы проливных кислотных дождей не прошли для вертолета бесследно, но все еще сохранились некоторые полезные электромагнитные сенсоры, работающие в видимом, инфракрасном и ультрафиолетовом свете, — электронные глаза двадцать первого века для проведения шпионской деятельности с воздуха — и химические датчики, «носы», специально разработанные для того, чтобы обнаруживать взрывчатые вещества и им подобное. Она выкопала аппаратуру, детали, провода — все, что только могло пригодиться, включая и тот маленький химический туалет.

Все это она установила в зале храма Мардука. Она соорудила вокруг Глаза нечто, похожее на строительные леса, и закрепила на нем вырезанные с «Птички-невелички» сенсоры, чтобы они наблюдали за внеземным предметом под разными углами, двадцать четыре часа в сутки. Под конец Байсеза наполнила зал древнего вавилонского храма клубками спутанных проводов и инфракрасными лучами датчиков, которые посылали информацию на интерфейс аппаратных устройств, к которым был подключен и терпеливо работал и ее телефон. Кроме батарей «Птички-невелички» и тех, что были встроены в аппаратуру, больше электроэнергии у нее не было. Поэтому сенсоры двадцать первого века изучали до невозможности высокотехнологичный внеземной артефакт в свете чадящих ламп, в которых сгорал животный жир.

Кое-что новое ей удалось узнать.

Сенсоры радиации с вертолета, усиленные счетчики Гейгера, разработанные для обнаружения возможного ядерного оружия, созданного в подпольных условиях, обнаружили следы рентгеновского излучения высокой частоты, а также частицы высоких энергий, которые исходили от Глаза. Результаты были провоцирующими и труднопостижимыми, и Байсеза решила, что это было просто просачивание, что от ядра шел целый спектр экзотического излучения высокой энергии, который несовершенные счетчики Гейгера «Птички-невелички» были не в силах определить. Это излучение, вероятно, являлось признаком колоссального расхода энергии, которая, возможно, требовалась для того, чтобы поддерживать существование Глаза во враждебной ему обстановке.

Но оставался еще вопрос времени.

Байсеза использовала альтиметр, чтобы отразить лазерные лучи от поверхности Глаза. Свет от лазеров вернулся на все сто процентов. Получалось, что поверхность сферы являлась идеальным зеркалом. Но вернувшиеся лучи можно было изучить, проверив на наличие доплеровского смещения. Оказалось, что Глаз как бы постоянно удалялся и очень быстро, со скоростью выше ста километров в час. В какую бы точку Байсеза ни направляла луч, результат все равно оставался тем же. Полученные данные говорили, что Глаз ежесекундно взрывается изнутри.

Конечно, когда она смотрела на сферу невооруженным глазом, та оставалась огромной и неподвижной и неподвижно висела в воздухе. Тем не менее женщина почему-то не могла согласиться с тем, что его гладкая поверхность движется. Она подозревала, что каким-то образом существование Глаза находится за гранью ее понимания и возможностей ее приборов измерить его.

Это заставило ее задуматься о том, что, вероятно, существует только один Глаз, который, находясь в измерении более высокого порядка, посылал в этот мир свои проекции, словно пальцы руки, которые проходят сквозь водную гладь пруда.

Но случались моменты, когда она начинала думать, что все ее эксперименты лишь отвлекают от главного, то есть от ее интуитивного постижения Глаза.

— Может быть, я просто ищу в нем что-то от человека, — сказала она как-то телефону. — Почему в нем обязательно должен быть разум или что-то наподобие разума?

— Дэвид Юм задавал себе тот же вопрос, — прошептал телефон. — В своем труде «Диалоги о естественной религии» он рассуждает о необходимости поиска разума в основополагающих принципах строения Вселенной. Конечно, он говорил о традиционных концепциях понятия Бога. Может быть, порядок, к которому мы привычны, только появляется. «Ибо все то, что мы знаем априори, может нести в себе источник, или родник, порядка, как это делает разум». После того как он написал эти строчки, пройдет целых сто лет, и Дарвин докажет, что жизнь может возникнуть и без присутствия разума.

— Выходит, ты действительно считаешь, что я все-таки приписываю ему человеческие свойства?

— Вовсе нет, — ответил телефон. — Мы не можем объяснить появление подобного объекта ничем иным, кроме как вмешательством разума. Предположение о том, что причиной всему является разум, — самая простая гипотеза. Так или иначе, может оказаться, что те ощущения, которые ты испытываешь, могут иметь под собой некую физическую основу, даже если они и не проходят через твои органы чувств. Твое тело и мозг уже сами по себе являются сложным механизмом. Возможно, в этом случае каким-то образом оказывается влияние на электрохимические процессы, которые поддерживают твой мозг. Это не телепатия… но весьма реально.

— Ты тоже чувствуешь, что здесь что-то есть?

— Нет, но я же и не человек, — вздохнул телефон.

Иногда у нее появлялись подозрения, что Глаз намеренно заставляет ее об этом думать.

— Это как будто бы он бит за битом загружает в меня информацию. Но вот мой разум, мой мозг просто не в состоянии принять ее целиком. Это все равно что я бы пыталась установить современное программное обеспечение для создания виртуальной реальности в разностную машину Бэббиджа…

— Такое сравнение я в состоянии понять, — сухо ответил телефон.

— Не обижайся.

Иногда Байсеза просто садилась перед тяжеловесным Глазом и начинала думать обо всем подряд.

Она не переставала думать о Майре. Время шло, месяцы перетекали в года, и даже Слияние, явление уникальное своей экстраординарностью, отошло в прошлое. Поэтому она начала чувствовать, что новый мир все крепче сжимает ее в своих объятиях. Иногда пребывание в этом сером древнем месте заставляло ее воспоминания о Земле двадцать первого века казаться абсурдными, невероятно яркими, как мечты, которым никогда не суждено сбыться. Но боль от разлуки с Майрой в ее сердце ни на миг не утихала.

Для нее не было бы большей мукой, если бы Майру вдруг отняли у нее и увезли куда-то в другую часть света. Мысли о том, сколько бы Майре было бы теперь лет, как бы она выглядела, в какой школе начала бы учиться или что бы они делали, если бы были вместе, заставляло ее сердце обливаться кровью. Ни одна из тех понятных для человека ситуаций не подходила для ее случая, потому что она даже не могла быть уверенной в том, что у нее с Майрой есть общая временная линия. Вполне могло оказаться, что существовало много копий Майры в бесчисленных осколках миров, и в некоторых они были вместе с копиями ее самой. И что же ей делать в таком случае? Слияние было явлением сверх человеческого понимания, и боль от потери, которую она испытывала, тоже была сверх человеческих сил, а вот загадку эту она могла пытаться решить лишь доступными человеку способами.

Случалось, она лежала на своей соломенной кровати, погруженная в размышления, и чувствовала, что Глаз за ней наблюдает и поощряет в ней страдания от непонимания. Она чувствовала, что он обладает сознанием, но не чувствовала в нем ни сострадания, ни жалости, ничего, кроме высокомерия, присущего олимпийским богам.

И тогда она вскакивала на ноги и начинала бить кулаком о его невозмутимую поверхность или швырять в него вавилонскими булыжниками.

— Вот этого вы хотите? — кричала она. — Поэтому вы пришли сюда и разбили наш мир и наши жизни? Вы хотели заставить меня страдать? Почему бы вам просто не отправить меня домой?..

В те моменты Байсеза чувствовала, что ее мольбы и крики определенным образом воспринимаются. Обычно это напоминало эхо, отражаемое от купола гигантского собора, в котором терялся ее негромкий, бессмысленный плач.

Но иногда ей казалось, что ее слушают.

И уж совсем редко у нее появлялось чувство, что из сострадания или по другой причине ей ответят.

Настал день, когда телефон прошептал ей:

— Пора.

— Что пора?

— Я вынужден перейти в режим экономии батареи.

Она давно ждала этого. В памяти телефона хранилось огромное количество бесценных и незаменимых данных: не только записи ее исследований Глаза и событий, связанных со Слиянием, но и последние сокровища их старого исчезнувшего мира, в том числе и творения бедного Редди Киплинга. Но они не могли никуда загрузить эти данные. У них не было даже возможности их распечатать. Поэтому, ложась спать, Байсеза отдавала телефон Абдикадиру, под чьим надзором команда британских писарей переписывала от руки различные документы и перечерчивала разные графики и карты. Это было лучше, чем ничего, но все их труды едва ли могли охватить и сотую долю обширной памяти телефона.

Как бы там ни было, а Байсеза и телефон договорились, что когда у телефона аккумулятор разрядится до определенного критического уровня, он должен стать инертным. Понадобится всего лишь капля оставшегося питания, чтобы данные хранились в нем практически вечно, пока не придет время, когда новая цивилизация в Мире не станет достаточно развитой, чтобы получить доступ к его бесценной памяти.

— Я верну тебя к жизни, — пообещала она телефону.

Все казалось вполне логичным. Но теперь, когда этот момент наступил, Байсеза почувствовала, что была неготовой. Как-никак, а телефон был ей верным товарищем с тех пор, как ей исполнилось двенадцать.

— Тебе следует нажать кнопки в определенной последовательности, чтобы выключить меня, — подсказал ей телефон.

— Я помню, — ответила Байсеза.

Она держала маленький прибор перед собой и сквозь предательски выступающие на глаза слезы набирала правильную комбинацию клавиш, необходимую, чтобы телефон перешел в режим экономии батареи.

— Прости меня, — сказал телефон.

— Ты в этом не виноват.

— Байсеза, я боюсь.

— Не нужно бояться. Я замурую тебя в стену, если придется, чтобы археологи тебя потом нашли.

— Я не об этом говорю. Меня никогда раньше не отключали. Как ты думаешь, мне будут сниться сны?

— Не знаю, — прошептала Байсеза и нажала кнопку.

Экран телефона, который рассеивал мрак древнего зала своим зеленым светом, погас.

 

39. Экспедиции

После своей шестимесячной экспедиции в южные земли Индии Абдикадир вновь был в Вавилоне.

Евмен сразу же организовал ему экскурсию по мирному городу. День выдался холодным. Хотя на дворе была середина лета — если верить вавилонским астрономам, которые внимательно отслеживали движение звезд и солнца по новому небу, — дул холодный ветер, и Абдикадир обхватил себя за плечи, чтобы согреться.

Изменения, происшедшие за эти шесть месяцев, поразили пуштуна: все это время жители города трудились не покладая рук. Александр заселил обескровленный Вавилон своими офицерами и ветеранами и поставил одного из своих генералов совместно управлять городом вместе с одним из вавилонских сановников, занимавшим пост еще до Слияния. Было видно, что его идея стала приносить плоды: новые жители, теперь уже македонские воины и местная знать, казалось, уживались друг с другом довольно сносно.

Велось много споров о том, что делать с западными районами, которые время превратило в руины. Македонцы считали его местом, в котором следовало навести порядок, тогда как для представителей девятнадцатого и двадцать первого века оно было площадкой для археологических исследований, которое в один прекрасный день могло бы дать им ключ к пониманию причин смешения времен, разделившего город пополам. Не трогать его до поры до времени было единственным возможным компромиссом, к которому пришли стороны.

Ниже по течению, недалеко от городских стен, воины Александра углубили и расширили русло реки, превратив ее берега в гавань, способную принять морские корабли, которые уже строились из древесины, добываемой в местном лесу, в сухих, наскоро организованных доках.

— Это восхитительно, — сказал Абдикадир, когда они остановились на стене нового порта, которая возвышалась над маленькими судами, уже спущенными к тому времени на воду. Здесь даже возвышался маяк, свет которого исходил от масляных ламп, отражаясь от поставленных за ними зеркал.

Евмен рассказывал ему о том, что Александр понимает: чтобы империя не распалась, необходимы быстрый транспорт и эффективная система связи.

— Но этот урок нелегко дался моему повелителю, — печально закончил царский грамматевс.

По прошествии пяти лет грек научился, пусть и с запинками, говорить по-английски довольно сносно, а Абдикадир — кое-как объясняться на греческом. Немного помогая друг другу, они могли общаться без помощи переводчиков.

— Успех похода Александра на Персию во многом решило качество дорог империи, — продолжал Евмен. — Когда мы подошли к тому месту, далеко на востоке, где они заканчивались, наши пехотинцы быстро поняли, что не могут идти дальше. Поэтому мы вынуждены были остановиться. Но океан — это дорога богов, которую нам не нужно строить.

— Пусть даже так, но я все равно не могу поверить, что вы успели сделать так много и в столь короткий срок…

Наблюдая, как внизу кипит работа, пуштун чувствовал себя слегка виноватым. Возможно, это он отсутствовал слишком долго.

Но ему нравились его экспедиции. В Индии им пришлось пробираться сквозь густые джунгли, встречая на своем пути всевозможных экзотических животных и растения, а вот людей — мало. Подобные вылазки совершали на восток, запад, север, юг — по всей Европе, Азии, Африке. Казалось, что знакомство с этим новым и богатым миром могло заполнить ту пустоту в сердце Абдикадира, которая появилась после того, когда он пережил чудовищно кровопролитную битву с монголами.

Пуштун повернулся к городу спиной и устремил взгляд на юг, где сверкающие линии ирригационных каналов пересекали зеленеющие поля. Именно там шла важнейшая для нового мира работа — выращивание пищи. Здесь все-таки был «Плодородный полумесяц», место зарождения организованного земледелия. Местные искусственно орошаемые поля когда-то поставляли треть продуктов питания империи персов. Бесспорно, в этом мире не могло найтись места лучшего, чем это, чтобы вновь взяться за сельское хозяйство. Но он уже был в полях и узнал, что не все там шло гладко.

— Все этот презренный холод, — пожаловался Евмен. — Астрономы могут до хрипоты повторять, что сейчас середина лета, но я еще не знал лета такого, как это… Еще на наши головы обрушилась саранча и ей подобные вредители.

План Александра по восстановлению города был действительно поразительным, пусть его маховик раскручивался медленно. Славное сражение с Чингисханом за спасение Вавилона давно осталось в прошлом, и ничто не указывало на агрессию со стороны монголов в ближайшем будущем. Царские послы привезли из их земель сведения, что кочевники были сильно потрясены, когда обнаружили Китай неожиданно опустевшим — пятьдесят миллионов человек населения растаяло в воздухе. Война против монголов была великим подвигом, но, вместе с тем, оказалась лишь средством ненадолго забыть о реальности. С победой к ним — к британцам, македонцам и экипажу «Птички-невелички» — в равной степени вернулось угнетающее понимание того, что, даже выиграв эту кампанию, никто из них все равно никогда домой не вернется.

Понадобилось время, чтобы они обрели цель — построить новый мир. И Александр, со свойственной ему энергией и несгибаемой волей, был тем человеком, благодаря которому у них эта цель появилась.

— А чем сейчас занят сам повелитель?

— Этим, — ответил Евмен и широким движением руки указал на церемониальное сердце города.

Абдикадир увидел, что там расчистили от домов огромную площадь и возвели нижние уровни того, что выглядело как новый зиккурат.

— Похоже, что он собрался превзойти строителей Вавилонской башни, — присвистнув, сказал пуштун.

— Возможно, что так и будет. В первую очередь это будет памятник Гефестиону. Но в дальнейшем он должен увековечить память того мира, который мы потеряли. Македонцы всегда трепетно относились к погребениям! И мне кажется, что Александр собирается затмить величие тех огромных гробниц, которые ему однажды довелось повидать в Египте. Но учитывая то, что творится на полях, нам дорого обойдется разбазаривание рабочей силы на подобные начинания, какими бы грандиозными они ни были.

Абдикадир внимательно посмотрел греку в глаза.

— У меня такое чувство, что вы хотите меня о чем-то попросить.

— А у меня такое чувство, что в вас есть что-то от греков, — улыбнулся Евмен. — Выслушайте меня, Абдикадир. Несмотря на то что жена нашего царя, Роксана, родила сына — мальчику сейчас четыре года, — подарив нам тем самым наследника, для нас очень важно, чтобы Александр еще несколько лет находился в добром здравии.

— Конечно.

— Но этого всего, — продолжал грек, показав на верфи и поля, — ему явно недостаточно. Царь — сложный человек, друг мой. Уж мне это хорошо известно. Он — македонец, естественно, поэтому пьет, как македонцы. Но он способен на холодный расчет, как персы, и может быть и великим политиком… словно бы он гражданин греческих городов! Но вся его мудрость не отнимет у него сердце воина, и поэтому в его душе инстинкты воина всегда будут противостоять его стремлению построить и укрепить империю. Мне кажется, что и он не всегда это понимает. Александр был рожден покорять народы, а не защищать урожай от саранчи или очищать каналы от ила. Нужно признать, что в этом мире не найдется никого, кто смог бы ему противостоять! — Грек подошел ближе. — Дело в том, что правитель переложил обязанность заботиться о нуждах города на плечи нескольких приближенных. В их число вхожу я, Пердикка и капитан Гроув. Пердикка, командующий педзетайрами, формально получил титул, которым гордился Гефестион, когда был еще жив, и который имел нечто общее с персидским визирем. Понимаете, македонцам нужна моя греческая смекалка, а мне нужны македонцы, чтобы ее проявить. Конечно же, у каждого из нас есть свои сподвижники — особенно у Пердикки! Мы плетем против друг друга интриги и заговоры, и будем это делать всегда. Но до тех пор, пока над нами будет власть Александра, мы будем работать вместе довольно неплохо. Всем нам нужен Александр. Новому Вавилону нужен Александр. Но…

— Никому не нужно, чтобы он слонялся здесь без дела и отвлекал людей на строительство монументов, когда нужно возделывать поля, — продолжил за него Абдикадир и улыбнулся. — Вы хотите, чтобы я его чем-то отвлек?

— Я бы выразился по-другому, — спокойно ответил Евмен. — Александра заинтриговал тот большой мир, о котором вы говорили и который нам еще не принадлежит. И мне кажется, что он хочет посетить своего отца.

— Отца?

— Своего божественного отца, Амона, у которого есть еще одно имя — Зевс, в его гробнице в пустыне.

— Вот это будет поездочка, — присвистнув, сказал Абдикадир.

Евмен улыбнулся.

— Так будет лучше для всех. Еще меня беспокоит поведение Байсезы.

— Знаю. Она все так же сидит взаперти с этим проклятым Глазом.

— Уверен, что ее старания не имеют цены, но мы не хотим ее из-за этого потерять: вас, современных людей, так мало. Возьмите ее с собой, — он вновь улыбнулся. — Я слышал, что Джош недавно вернулся из Иудеи. Возможно, ему удастся ее отвлечь…

— А вы — хитрая бестия, царский грамматевс Евмен.

— Стараемся, — ответил Евмен. — Позвольте показать вам верфи.

Зал в храме напоминал крысиное гнездо из проводов, кабелей и остатков уцелевшего оборудования с разбившегося вертолета. На всем этом до сих пор были видны шрамы от падения и даже следы пожара, который последовал за падением. Этот клубок окружал Глаз, словно Байсеза намеревалась его поймать, а не изучить. Но лейтенант понимала, что в глазах Абдикадира все выглядит так, как будто поймали ее.

— Слияние было физическим явлением, — уверенно сказала Байсеза. — И не имеет значения, какая мощь для этого понадобилась. Физическим, а не магическим или сверхъестественным. А значит, его можно объяснить понятиями физики.

— Но это не обязательно должна быть наша физика, — возразил Абдикадир.

Женщина бесцельно забегала глазами по залу, жалея о том, что у нее не было телефона, который помог бы ей все объяснить.

Абдикадир и Джош с широко раскрытыми от страха глазами устроились в углу зала. Байсеза знала, что Джош ненавидит это место не только из-за внушающего тревогу присутствия Глаза, но и потому, что оно забрало у него ее, Байсезу. Джош открыл флягу с горячим чаем с молоком, как любили пить англичане, и слушал ее попытки объяснить им появившиеся у нее догадки о природе Глаза и Слияния.

— Во время Слияния пространство и время разорвали, а затем собрали наново, — начала Байсеза. — Нам это известно, и в какой-то степени мы в состоянии это понять. Пространство и время определенным образом реальны. Например, пространство-время можно согнуть с помощью достаточно сильного гравитационного поля. Оно жесткое, как сталь, но все равно это можно сделать… Но если пространство-время — это вещество, то возникает вопрос, из чего оно состоит? Если уж очень внимательно к нему присмотреться — или подвергнуть достаточному сгибанию или свертыванию, — то можно увидеть в нем волокна. Наше лучшее предположение состоит в том, что пространство и время представляют собой нечто, похожее на гобелен. В основе гобелена лежит переплетение нитей, мельчайших струн. Эти струны вибрируют и создают тональность, которая и является теми частицами и полями, которые мы наблюдаем, а также их свойства, такие как масса например. Подобные струны вибрируют по-разному — можно сыграть много нот, — но к некоторым из них, обладающим наибольшей энергией, еще ни разу не притрагивались с тех пор, как родилась Вселенная. Ладно. Струнам нужно пространство, чтобы вибрировать. Сейчас я говорю не о нашем пространстве-времени, которое является создаваемой ими музыкой, а о некой абстракции, о слое. Во многих измерениях.

Джош нахмурился, видимо, стараясь понять, о чем она говорила.

— Продолжай.

— От того, как располагаются эти слои, от их топологии, зависит, как будут вести себя струны. Похоже на деку скрипки. Если подумать, то это прекрасная иллюстрация тому, о чем я сейчас говорю. Топология — это тоже свойство Вселенной, когда речь идет о явлениях огромных масштабов. Но на микроуровне она определяет поведение вещества. Теперь давайте представим, что в деке прорезали отверстие, тем самым изменив структуру лежащих в ее основе слоев. Тогда произойдут перемены и в характере вибрации струн.

— И результатом подобных изменений является мир, в котором мы сейчас находимся… — уточнил для себя Абдикадир.

— Вибрации струн определяют существование частиц и полей, которые составляют наш мир, и их свойства. Поэтому если в них произойдут изменения, то изменятся и их свойства, — она пожала плечами. — Может измениться скорость света, например.

Байсеза поведала им о результатах своих измерений доплеровского смещения в отношении Глаза Мардука, на которые, возможно, повлияли происходящие в его слоях изменения.

Джош наклонился вперед. Его маленькое лицо было серьезным.

— Но, Байсеза, какова причинная связь всего этого? У нас есть монах, который, как нам рассказал Коля, живет с самим малолетним собой! Что, если бы старик решил задушить мальчишку? Он сразу бы перестал существовать? А наш бедный Редди? Он умер, Байсеза, поэтому никогда не сможет написать те рассказы и стихи, которые, как ты утверждаешь, хранятся в твоем телефоне! Как это объясняет твоя физика струн и дек скрипки?

Она вздохнула и провела руками по лицу.

— Сейчас мы говорим о разорванном на куски пространстве-времени. Существуют разные правила. Джош, вот ты знаешь, что такое черная дыра?.. Представь, что одна звезда погасла, став при этом настолько плотной, что сила ее гравитационного поля ужасно возрастает, и уже не только самая мощная ракета, но даже сам свет не может из нее вырваться. Джош, черная дыра — это не что иное, как разрыв в аккуратно сделанном гобелене пространства-времени. И она пожирает информацию. Если я брошу в черную дыру какой-нибудь предмет — камень или последний экземпляр полного собрания сочинений Шекспира, не важно, — почти вся информация о нем будет потеряна безвозвратно и не останется ничего, кроме массы, заряда и спина. Я уверена: то, что куски из разных эпох образуют теперь поверхность Мира, вызвано вовсе не сферами Шварцшильда черных дыр. Они сами по себе стали разрывами в пространстве-времени. Вероятно, поэтому и теряется информация. И поэтому рвутся причинные связи. Мне кажется, что наша новая действительность здесь, в Мире, только появляется. Новые причинные связи как раз формируются. Но они станут частью этого мира, этой действительности и не будут иметь ничего общего с прежним… — она потерла свои усталые глаза. — Вот и все, к чему я пришла. Это удручает, правда? Наши самые значимые открытия в физике не дают нам ничего, кроме метафор.

— Ты должна все это записать. Попроси Евмена прислать к тебе секретаря, — сказал Абдикадир мягко.

— И диктовать все это ему на греческом? — рассмеялась Байсеза громко.

— Мы говорим о том, как работает Слияние. Но я ни на шаг не приблизился к тому, чтобы понять, почему оно произошло.

— О, причина была, — сказала Байсеза и возмущенно взглянула на Глаз. — Нам просто еще предстоит ее узнать. Но те, кто стоит за Глазом, за всеми Глазами, сейчас за нами наблюдают. И играют с нами, возможно.

— Играют?

— Вы заметили, как Глаз в клетке экспериментировал с людьми-обезьянами? Они носились под той проклятой сеткой, словно лабораторные крысы, в головы которым наставили проводков.

— А может быть, Глаз пытался… — предположил Джош и развел руками, — как-то стимулировать людей-обезьян. Поднять уровень их интеллекта на более высокую ступень.

— А ты загляни им в глаза, — ответила Байсеза холодно. — Там повышением интеллекта и не пахнет. Они истощили этих несчастных существ. Эти сферы здесь не для того, чтобы давать. Они здесь, чтобы забирать.

— Но мы не обезьяны, — сказал Абдикадир.

— Это правда. Но что, если они уже проводят над нами испытания, которые для нас незаметны? Может быть, такие ненормальные свойства Глаза, как нераспространение на него Евклидовой геометрии, всего лишь клетка-головоломка для нас. Вы считаете совпадением то, что Александр Македонский и Чингисхан оба оказались здесь? Два самых великих полководца за всю историю Евразии столкнулись друг с другом лбами по чистой случайности? Они над нами потешаются. Может, это и вся причина происходящего.

— Байсеза, — Джош взял ее за руку, — ты думаешь, что Глаз — ключ ко всему, что здесь творится. И я разделяю твое мнение. Но столь напряженной работой ты себя просто губишь. И чего ты в конце концов этим добьешься?

Байсеза тревожно посмотрела на него и Абдикадира.

— Чего это вы оба удумали? — спросила она.

Пуштун рассказал ей о планах Александра организовать экспедицию по Европе.

— Поехали с нами, Байсеза. Это будет здорово!

— Но Глаз…

— Все еще будет здесь, когда ты вернешься, — заверил ее Джош. — Мы можем назначить кого-то продолжать наблюдения, пока ты будешь в отъезде.

— Люди-обезьяны не могут покинуть клетку, — сказал Абдикадир. — Но ты — человек. Покажи этой штуке, что она не может тебя контролировать. Едем, Байсеза.

— Не говори ерунды, — сказала женщина устало и добавила: — Кейси.

— А что Кейси?

— Я поручу ему меня заменять. Не македонцу, и уж тем более не какому-то британцу, что будет еще хуже, потому что он будет уверен, что все понимает.

Джош и Абдикадир переглянулись.

— Уверен, он точно согласится, если только не я попрошу его об этом, — бодро сказал Джош.

Байсеза пристально посмотрела на Глаз.

— Я вернусь, слышите меня, подонки? И не обижайте Кейси. Не забывайте о том, что я знаю о вас куда больше, чем им пока рассказала…

Абдикадир нахмурился.

— Байсеза? Это ты о чем?

«О том, что я знаю, как вернуться домой», — сказала про себя Байсеза. Но она не могла им об этом рассказать, пока не могла.

Она поднялась на ноги.

— И когда мы отправляемся?

 

40. Прогулка по озеру

Их плавание должно было начаться в Александрии. Оттуда они поплывут вдоль замысловатого побережья Средиземноморья: из Египта их корабли возьмут курс на север, затем двинутся на запад вдоль южных берегов Европы и так до самого Гибралтара, после чего повернут обратно, двигаясь вдоль северного побережья Африки.

Все, за что только ни брался царь, имело грандиозные масштабы. В конце концов, он назывался Александр Великий. И его путешествие по Средиземному морю, которое его советники втихомолку называли «прогулкой по озеру Александра», не стало исключением.

Царь был ужасно расстроен, когда обнаружил, что Слияние не оставило и следа от города, который он воздвиг в устье Нила, от его Александрии-на-Ниле. Но он не думал сдаваться и приказал воинам приступить к возведению нового города, который бы во всем соответствовал исчезнувшему. Своим инженерам царь велел соорудить новый канал, который бы соединил Нил с Суэцким заливом. Тем временем он приказал в ближайшие сроки закончить строительство временного порта в Александрии, для чего множество построенных в Индии кораблей, на которых они добирались до Суэцкого залива, были разобраны на секции и вытащены на сушу.

К удивлению Байсезы, понадобилось всего несколько месяцев, чтобы флот снова был собран в порту Александрии, готовый к отплытию. После двух дней праздничных жертвоприношений и веселья в палаточном лагере строителей флот снялся с якоря.

Сначала Байсеза, которую впервые за пять лет оторвали от Глаза Мардука, находила путешествие неожиданно успокаивающим. Она проводила много времени на палубе, наблюдая за тем, как перед ней раскрываются берега, или слушая глубокомысленные дискуссии. Даже океан оказался ей любопытным. В ее время Средиземноморское побережье, с результатами загрязнения которого боролись десятилетиями, стало местом, которое было чем-то средним между охотничьим заповедником и парком, окруженным огромным невидимым барьером из электричества и шума. Теперь оно вновь было диким, а в его волнах плавали дельфины и киты. Один раз ей даже показалось, что мимо них пронеслась колоссальных размеров акула, чье тело напоминало торпеду. Она была уж точно крупнее, чем те, которые остались в двадцать первом веке.

Но люди никак не могли согреться. Часто по утрам лейтенант чувствовала в воздухе легкий морозец. Казалось, что с каждым годом становится немного холоднее, но полностью быть в этом уверенной она не могла. Она жалела, что они не начали вести записей о погоде сразу же, как только попали в Мир. Кроме холода им следовало остерегаться и солнца. Чтобы не получить солнечный удар, британцы стали носить косынки, и даже загорелые, как мускатный орех, македонцы сгорали на солнце. Над царскими кораблями натянули плотные навесы, а врачи Александра работали над мазями из ослиного жира и пальмового сока, которые должны были помочь легче переносить неожиданно усилившееся воздействие солнечных лучей. Грозы, которые непрерывно грохотали в первые дни после Слияния, давно прекратились, но все понимали, что климат продолжал ухудшаться.

Однако с наступлением темноты природные странности не заканчивались. Когда Александр и его соратники ночь напролет кутили у себя под навесом, Байсеза сидела на опустевшей палубе и наблюдала, как мимо проплывает земля, на которой обычно не было ни одного даже крохотного огонька. Если небо было безоблачным, она смотрела на слегка изменившиеся созвездия. И часто в атмосфере возникали сияния в форме стен или занавесов из света — трехмерные явления наблюдались высоко над погруженным во тьму миром. Она никогда не слышала, чтобы сияния когда-либо появлялись в столь низких широтах, и это навевало безрадостные мысли о том, предзнаменованием чему эти явления могут быть. Воздействие, оказанное Слиянием на мир, было отнюдь не поверхностным и могло действительно повлечь за собой глубокие разрушения планеты.

Иногда с ней рядом сидел Джош. Порой, когда македонцы затихали, они находили для себя темный уголок, в котором занимались любовью либо просто согревали друг друга в объятиях.

Но зачастую она оставалась наедине со своими мыслями. Понемногу женщина стала осознавать, что ее друзья были правы, когда говорили, что ей грозит опасность потерять себя в Глазе Мардука. Она должна была вновь научиться жить среди людей, и даже Джош не мог ей в этом помочь. Но она знала, что этим в очередной раз причинит ему страдания.

Предлогом для их путешествия стало желание Александра исследовать новый мир, поэтому каждые несколько дней вглубь континента он отправлял отряды, в состав которых он включил персов, греков-колонистов и македонских воинов. Отряды были высокомобильны, отличались гибкостью, а люди, в них входившие, были полны энергии и отваги. К каждому отряду добавили по нескольку британцев и снабдили топографами и картографами.

Первые принесенные исследователями сведения оказались безрадостными. Посланцы сообщали о разных диковинках: необычных скалистых формированиях, об островах, на которых росла необыкновенная растительность и водились еще более необыкновенные животные. Но это все были чудеса, созданные природой, тогда как творений рук человеческих не было и в помине. К примеру, полностью исчезла древняя цивилизация Египта. Изготавливаемые из песчаника огромные блоки их монументальных сооружений не были вырваны из своих природных гнезд, а в Долине Царей ничто не говорило о существовании человека, кроме нескольких пугливых, похожих на шимпанзе существ, которых британцы называли «людьми-обезьянами». Примитивные создания всегда держались недалеко от клочков леса.

Когда они причалили у берегов Иудеи, то почувствовали облегчение. Слияние не пощадило Назарет и Вифлеем; следов жизни Христа и тем более его распятия не обнаружили. Но недалеко от того места, где должен был находиться Иерусалим, под командованием британских инженеров разворачивалась небольшая промышленная революция. Джош и Байсеза посетили литейные цеха и дворы, в которых бодрые британцы, их взмокшие македонские рабочие и подающие надежды греческие подмастерья строили сосуды высокого давления, гигантские паровые котлы и экспериментировали с прототипами гребных винтов для пароходов и железнодорожных путей. Со своими подчиненными инженеры научились общаться на старогреческом языке, вставляя между делом английские слова вроде «коленвала» или «паровой головки».

Как и везде, строились быстро, чтобы воспоминания и опыт первого поколения, перенесенного сюда во время Слияния, не был навеки утерян. Но оказалось, что Александр, царь-воин, который всегда стремился во всем быть первым, почему-то каждый раз превращался в скептика, когда речь заходила о технологиях. Лишь изготовление прототипа заставило его изменить свое мнение. Аппарат получился похожим на эолипил Герона — в утерянном прошлом греческий механик и математик был изобретателем механических новшеств — просто сосуд высокого давления с двумя соплами, расположенными под наклоном, которые должны были выпускать пар и крутиться, подобно дождевой установке для поливки газона. А вот Евмен невероятно быстро понял потенциал этого нового вида энергии.

Правда, сделать его оказалось не так просто. У британцев не было всех необходимых инструментов, поэтому пришлось буквально закладывать основы промышленной инфраструктуры, в том числе разрабатывать шахты по добыче угля и руды. Байсезе казалось, что пройдет лет двадцать, прежде чем они смогут изготавливать двигатели, по своей эффективности и мощности равные, скажем, двигателю Джеймса Уатта.

— Но ведь все начинается заново, — сказал Абдикадир. — Скоро во всех владениях Александра заработают насосы в шахтах, которые будут становиться все глубже и глубже, а вдоль берегов Средиземного моря начнут курсировать пароходы, и сети железных дорог пересекут Азию и дойдут до монгольской столицы. Этот новый Иерусалим станет «мастерской мира».

— Редди бы это понравилось, — сказал Джош. — Его всегда впечатляли машины. «Они — словно новая форма жизни на земле», — говорил он. И он же сказал, что транспорт есть цивилизация. Если было бы возможно пароходами и железными дорогами связать континенты между собой, то, вероятно, в этом новом мире не было бы места войнам, как и не было бы народов, а была бы единственная замечательная нация людей!

— А мне казалось, что он говорил, что в основе цивилизации лежит канализация, — сказал Абдикадир.

— И это тоже!

Байсеза нежно взяла Джоша за руку.

— Твой оптимизм придает сил, словно доза кофеина, Джош.

Тот нахмурился и сказал:

— Сочту это комплиментом.

— Но ведь новый мир будет не похож на наш, — сказал пуштун. — Македонцев куда больше, чем нас. Если новому миру и суждено возникнуть, то он будет говорить на греческом, если не на монгольском. А его религией станет буддизм…

В мире, лишенном мессий, в своем храме, затерявшемся глубоко в Азии, двое странных буддистских монахов, эти близнецы, рожденные временем, привлекали к себе все больший интерес со стороны как македонцев, так и монголов. Вернувшаяся к своему началу жизнь дряхлого ламы казалась идеальной метафорой и для Слияния, и для того ненормального состояния мира, которое оно после себя оставило, и для религии, смиренным сторонником которой был этот старик.

— Эх, — сказал Джош голосом, в котором чувствовалось сожаление. — Вот бы мне перенестись на два-три столетия вперед, чтобы посмотреть, что вырастет из семян, которые мы сегодня сеем!

Но по мере того как их путешествие продолжалось, подобные мечты о создании империй и счастливых мирах стали казаться тривиальными.

Греция оказалась безлюдной. Не важно, как глубоко поисковые отряды Александра проникали в густую чащу леса, который покрывал большую часть континента, следов величественных греческих городов, таких как Афины, Спарта или Фивы, им обнаружить не удавалось. Люди им тоже редко встречались: лазутчики сообщили, что видели несколько одичалых соплеменников и тех, кого они описывали словом «недочеловек». Не особо на что-то надеясь, а скорее для проверки, царь послал людей на север в Македонию, чтобы узнать, что осталось от его родины. Воины вернулись через несколько недель и привезли неутешительные вести.

— Кажется, что теперь в Греции точно больше львов, чем философов, — с глубокой тоской в голосе сказал Александр.

Байсеза печально заметила, что даже у львов дела шли неважно.

Всюду, где им доводилось побывать, им бросались в глаза следы экологической катастрофы. Леса в Греции медленно гибли, и им на смену приходили пустоши, поросшие кустарниками и низкорослыми деревьями. Земли Турции солнце начисто лишило какой-либо жизни, и теперь они были рыжевато-коричневого цвета.

— Красные, как на Марсе, — сказал Абдикадир, вернувшись из похода.

Когда они обследовали остров, который когда-то назывался Крит, Джош спросил:

— Вы заметили, как мало здесь птиц?

Сложно было точно оценить масштабы потерь, так же как и предположить, что могло попасть в Мир после Слияния. Но Байсеза подозревала, что повсюду полным ходом шла массовая гибель растений и животных, о причинах которой приходилось только догадываться.

— Должно быть, именно смешение всех и вся нанесло огромный вред Миру, — сказала Байсеза.

Но Джош с ней не согласился.

— Но… мамонты в Париже! Саблезубые тигры в Римском Колизее! — сказал он. — Мир — совокупность разрозненных фрагментов, как калейдоскоп, и когда ты смотришь на него, то видишь такую же красивую картинку.

— Да, но когда бы ни происходило смешение населения, оно всегда оканчивалось вымиранием. Так было, когда Северную и Южную Америку соединили сухопутным мостом. Люди привезли с собой крыс, коз и других животных, чтобы уничтожить местную фауну. Подобное творится и сейчас. Существа из глубин ледникового периода живут бок о бок с грызунами из современных мегаполисов, причем в климате, который не подходит ни тем, ни другим. Кто бы ни пережил Слияние, он начинает уничтожать соседей, чтобы те, в свою очередь, не уничтожили его.

— Прямо как мы, — заметил Абдикадир. — Люди тоже не терпят того, что приходится с кем-то делить территорию.

— Повсюду, должно быть, происходят разрушения, — продолжала Байсеза. — Может быть, поэтому мы подвергаемся нашествию насекомых, которое является признаком нездоровой экологии. Наверное, в прежних границах бушуют болезни. Я удивлена, что у нас еще не случилось ни одной вспышки настоящей эпидемии.

— Люди слишком широко разбросаны друг от друга, — заметил Абдикадир, — вероятно, поэтому нам еще так везет…

— Но на дереве нет ни одной поющей птицы! — пожаловался Джош.

— Птицы — первый звоночек беды, Джош, — сказала Байсеза. — Они уязвимы… их места обитания — заболоченные луга и пляжи — легко разрушаются, когда происходят климатические изменения. Исчезновение птиц — это плохой знак.

— Но раз такое происходит с животными… — Американец стукнул кулаком по борту судна. — Мы должны что-то предпринять.

Абдикадир рассмеялся, но сразу же остановился.

— Что именно?

— Не издевайся, — сказал Джош. Пытаясь что-нибудь придумать, он начал беспорядочно двигать руками. — Соберем зверей в зоопарках или заповедниках. То же самое проделаем с растениями. И с птицами и насекомыми — особенно с птицами! А когда все наладится, то просто выпустим их на свободу…

— И позволим новому Эдему самому себя создать? — спросила Байсеза. — Милый мой Джош, мы совсем над тобой не издеваемся. Твою идею с зоопарками нужно обязательно передать Александру: если мамонты и пещерные медведи вновь вернулись к жизни, давайте сохраним нескольких. Но все то, что мы с таким трудом узнали о Мире, куда сложнее… Сохранение экосферы, не говоря уже об ее восстановлении, — не такое простое дело, как кажется, особенно если учесть тот факт, что мы никогда толком не понимали, как она устроена. Она не статична, а динамична и живет циклично… Вымирание — явление, которого не избежать. Они случаются и в лучшие времена. Не важно, что мы можем предпринять, но остановить процесс не удастся.

— И что же нам делать? — спросил Джош. — Просто сидеть сложа руки и смириться со всем, что бы ни уготовила нам судьба?

— Нет, — ответила Байсеза. — Но нужно знать, где заканчиваются наши возможности. Нас всего горстка. Нам не под силу спасти мир, Джош. Мы даже не знаем, как это сделать. Большим достижением станет для нас то, если мы сами сможем выжить. Нам следует быть терпеливыми.

— Терпеливыми — это верно, — мрачно сказал Абдикадир. — Вот только понадобились доли секунды для того, чтобы раны от Слияния появились. И понадобятся миллионы лет, чтобы они зажили…

— И судьба здесь ни при чем, — сказал Джош. — Если бы боги Глаза были достаточно мудры, чтобы разорвать на части пространство и время, разве не могли они в таком случае предвидеть последствия, которыми обернется их поступок для нашей экологии?

Они замолчали. Мимо них скользили вдаль густые, ощетинившиеся, но умирающие, леса Греции.

 

41. Зевс-Амон

Италия предстала перед ними такой же безлюдной, как и Греция. Они не увидели ни городов-государств, которые помнили македонцы, ни городов двадцать первого века. Даже в устье Тибра не нашлось и следа масштабно обустроенного порта, построенного римлянами, чтобы обслуживать огромную флотилию кораблей, привозящих в разжиревший город зерно, тем самым поддерживая в нем жизнь.

Александра заинтриговали рассказы о том, что Рим, в его время — всего лишь очередной честолюбивый город-государство, в один прекрасный день построит империю, которая будет соперничать с его собственной. Поэтому он велел подготовить горстку речных судов и отправился вверх по реке, возлежа под пурпурным навесом тонкой работы.

Семь римских холмов они узнали сразу. Но местность не была заселена, если не считать нескольких уродливых городищ, ютившихся на Палатине, на котором когда-то должны вырасти дворцы цезарей. Увидев их, Александр решил, что все было шуткой, и великодушно сохранил жизнь возможным будущим соперникам.

На ночь разбили лагерь недалеко от болотистых низин, где должен был появиться Римский Форум. В ту ночь перед ними снова предстало удивительное сияние, и македонцы восторженно за ним наблюдали.

Хотя Байсеза и не была геологом, но ее очень интересовало, что в тот момент должно было происходить с ядром Мира. Ядро Земли было своего рода маленьким миром из железа, размером с Луну. Если сшивание Мира коснулось и его центра, то эта удивительная подземная планета, неумело собранная из кусочков, должно быть, теперь вся тряслась и бурлила. Ее внешние части, достигающие мантии, в свою очередь, будут тоже затронуты, взрываясь фонтанами расплавленной породы. Может быть, последствия этих подземных штормов уже ощущались где-то на поверхности планеты.

Магнитное поле Мира, создаваемое столь огромной железной динамо-машиной, как ядро планеты, скорее всего, ослабло. Вероятно, этим можно было объяснить часто видимые ею ночные сияния и неисправную работу их компасов. В нормальных условиях этот магнитный щит оберегал хрупкие формы жизни от безжалостного космического дождя: от тяжелых частиц, испускаемых солнцем, и остатков, долетавшим до планеты после взрывов сверхновых. Прежде чем магнитное поле сумеет восстановиться, жизнь на Земле будет страдать от космической радиации: рак, волны мутации — все они будут заканчиваться смертью. И если потрепанный озоновый слой тоже ослаб, то возросшую интенсивность солнечного света можно было объяснить усилившимся потоком ультрафиолетовых лучей, который причинит даже больший вред живым существам, обитающим на поверхности.

Но ведь жизнь существовала не только на поверхности. Мысли Байсезы устремились к нижним границам биосферы, в которой теплолюбивые древние существа выживали еще с первых дней Земли, укрывшись на океаническом дне и глубоко в скалах. Им не был страшен возросший на поверхности ультрафиолет, но если мир был разрезан до самой своей середины, то их владения, должно быть, были тоже расчленены. Имело ли место в глубинах такое же вымирание, как и на поверхности? И были ли такие же сферы ввинчены в тело планеты, чтобы наблюдать и за этим?

Корабли отправились дальше, рассекая волны вдоль южного побережья Франции, чтобы затем устремиться к восточным и южным берегам Испании, держа путь к Гибралтару.

Во время этого плавания следов людей они почти не встречали. Но в скалистых землях южной Испании лазутчики обнаружили поселения низкорослых созданий с нависшими бровями, обладающих огромной физической силой, которые убегали прочь, едва заметив македонцев. Байсеза вспомнила, что эта территория была одним из последних оплотов неандертальцев на пути продвижения человека разумного через Европу на запад. Если они действительно были поздними неандертальцами, то поступали весьма разумно, держась подальше от македонцев и их попутчиков.

Александра больше интересовал сам пролив, который он называл Геркулесовыми столбами. Океан за этими «вратами» был немного известен его поколению. За два века до рождения Александра некий карфагенянин, имя которому было Ганнон, совершил смелое плавание на юг вдоль Атлантического побережья Африки. Были у них и менее подтверждаемые документами сведения об исследователях, которые поплыли на север и обнаружили незнакомые, холодные земли, в которых лед не исчезал и летом, а солнце не садилось даже в полночь. Александр ухватился за свои новые знания о форме мира: такие странности было легко объяснить, если предположить, что плывешь по поверхности сферы.

Александр горел желанием немедленно бросить вызов безграничным просторам океана, отделяемым проливом от его владений. Джош его в этом поддерживал, так как хотел связаться с общиной в Чикаго, которая не должна была быть сильно удаленной от его времени. Но самого Александра куда больше интересовал новый остров, возникнувший посреди Атлантического океана, о котором сообщал «Союз»: взволнованный рассказами Байсезы о путешествиях на Луну, он сказал: «Одно дело покорять земли, и совсем другое — быть первым, вступившим на них».

Но даже царь оказался бессилен в сложившейся ситуации. Его крохотные суденышки не могли выжить в открытом море дольше, чем несколько дней, не приставая к берегу. Да и спокойные слова советников убедили его в том, что западная сторона нового мира могла еще некоторое время подождать. Так, с большой неохотой, перемешивающейся с предвкушением будущих приключений, Александр согласился повернуть обратно.

Флот двигался у южных границ Средиземного моря, вдоль африканского побережья. На этот раз их плавание было непримечательным, а берега — явно необитаемыми.

Байсеза снова замкнулась в себе. Недели, проведенные в царской экспедиции, вырвали ее из плена интенсивного общения с Глазом и дали возможность хорошенько поразмыслить над тем, что ей удалось узнать. Теперь же пустынные морские просторы и необитаемые владения суши пробудили в ее голове загадки Глаза.

Абдикадир и особенно Джош старались вывести ее из этого состояния. Как-то ночью, когда они втроем сидели на палубе, Джош сказал:

— Я до сих пор не понимаю, как ты можешь это знать. Когда я гляжу на Глаз, то не чувствую ничего. Готов поверить в то, что в каждом из нас таится способность чувствовать других, что разум каждого, который подобен пене на волнах темного океана времени, каким-то образом находит других, таких как он. Для меня Глаз — ужасно огромная загадка, в которой явно заключена невероятная сила… но сила машины, а не разума.

— Глаз — не разум, а средство связи с разумом, — сказала Байсеза. — Они подобны теням в конце темного коридора. Но они там. — В человеческом языке не существовало слов, способных объяснить ее ощущения, потому что, как подозревала она, ни один человек ранее с таким не сталкивался. — Ты должен мне поверить, Джош.

Он сильнее прижал ее к себе и сказал:

— Я верю и доверяю тебе, иначе бы меня здесь не было…

— Знаешь, иногда мне кажется, что все эти фрагменты разных эпох, которые мы посещали, просто… кусочки иллюзии, осколки сна.

Абдикадир нахмурился, в его голубых глазах отражался свет от масляных ламп.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Женщина с трудом смогла объяснить свои ощущения.

— Мне кажется, что в каком-то смысле мы сами находимся в Глазе, — сказала она и перешла на надежный язык физики. — Представь себе это следующим образом. В основе нашей действительности лежат…

— Крохотные струны, — подсказал Джош.

— Правильно. Они действительно похожи на струны у скрипки. Они могут по-разному располагаться над своим внутренним слоем, над декой. Представьте себе петли, которые свободно охватывают поверхность деки, тогда как другие ее сжимают. Если изменить размеры слоя — скажем, сделать его толще, — то энергия, создаваемая намотанными струнами, увеличится, а вот энергия колебаний петель — уменьшится. И все это отразится на видимой нами части Вселенной. Если изменения продлятся достаточно долго, то размеры, длинный и короткий, поменяются местами… Между ними существует обратно пропорциональная зависимость…

Джош покачал головой.

— Ты меня совсем запутала.

— Кажется, она хочет сказать, что в этой физической модели очень большие расстояния и очень малые каким-то образом эквиваленты, — постарался объяснить Абдикадир.

— Да, — сказала Байсеза. — Именно так. Если правильно взглянуть на Вселенную и атом, станет видно, что они — просто противоположности друг другу.

— А Глаз? — спросил Джош.

— Глаз содержит мое изображение, — сказала она, — подобно тому, как на сетчатку моего глаза проецируется твое изображение, Джош. Но мне кажется, что в случае Глаза реальность моего изображения, как и всего мира, является более чем простой проекцией.

Абдикадир сдвинул брови.

— Получается, что искривленные образы в Глазе — не просто отражения нашей действительности. И воздействуя на эти образы, Глаз как-то способен управлять тем, что происходит во внешнем мире. Возможно, так ему удалось вызвать Слияние. Это ты хочешь сказать?

— Напоминает колдовство с куклой вуду, — сказал Джош, придя в восторг оттого, что понял идею. — Глаз содержит в себе куклу вуду целого мира… Но Абдикадир ведь не совсем прав, да, Байсеза? Глаз сам ничего не делает. Ты сказала, что каким бы невероятным он ни был, это всего лишь инструмент. И еще ты рассказывала нам, что чувствуешь за Глазом присутствие тех, кто на самом деле им управляет. Значит, Глаз не является каким-то существом с дьявольской силой. Он просто… э… э…

— Пульт управления, — прошептала женщина. — Я всегда знала, что ты сообразительный, Джош.

— Ага, — задумчиво сказал Абдикадир. — Кажется, я начинаю понимать. Ты считаешь, что у тебя появился своего рода доступ к этому пульту и ты можешь воздействовать на Глаз. Но именно это тебя пугает.

Байсеза не смогла выдержать его проницательный взгляд и опустила глаза.

— Но если ты способна влиять на Глаз, что ты у него попросила? — спросил Джош, недоумевая.

Лейтенант отвернулась от них и сказала:

— Попросила вернуть меня домой. И кажется…

— Что?

— Возможно, он это сделает.

Потрясенные услышанным, Абдикадир и Джош не могли произнести ни слова. Но Байсеза наконец поведала друзьям об этом и теперь не сомневалась, что, когда их путешествие завершится, ей придется снова предстать перед Глазом, чтобы заставить его выполнить ее желание или умереть, пытаясь от него этого добиться.

Когда до Александрии оставалось несколько дней пути, их флот пристал к берегу. Топографы заверили Александра, что в этом месте должен находиться Параэтониум, город, который царь однажды посетил, но теперь место пустовало. На суше их уже встречал Евмен. Он рассказал о том, как сильно опечален тем, что не смог принять участие в, возможно, самом значимом путешествии в своей жизни.

Царь велел воинам отправляться за верблюдами, которые должны были нести на себе запасы воды, рассчитанные для пятидневного путешествия. В путь отправился отряд из двенадцати человек, в число которых вошли Александр, Евмен, Джош и Байсеза. Подобно бедуинам, македонцы обмотали свои лица длинными кусками ткани: они бывали здесь раньше, поэтому знали, к чему следовало быть готовым в пути. Джош и Байсеза последовали их примеру.

От моря отряд отправился на юг. Их путешествие должно было продлиться несколько дней. Двигаясь вдоль границы Египта и Ливии, они шли мимо цепи разрушенных ветром холмов. Когда ее апатия исчезла, а мышцы и легкие стали отвечать на позабытые от долгого плавания нагрузки, Байсеза заметила, что ее мысли теряются в монотонном повторении шагов. «Еще один вид лечения для меня», — подумала она без особой радости.

Ночью спали в палатках, даже не снимая защитные повязки. На следующий день отряд накрыла песчаная буря — настоящий ураган из крупного песка. После этого они двигались по ущелью, чье дно удивительным образом устилали морские раковины, затем миновали скалы с растрескавшимися под дыханием ветра вершинами и вышли на усыпанное галькой плато, переход по которому лишил их последних сил.

Наконец они добрались до небольшого оазиса. В нем были пальмы и даже птицы — перепела и соколы, — которым удалось выжить посреди пустынного пейзажа соляных равнин. Куда бы ни упал взгляд — всюду были видны руины заброшенной цитадели и наполовину скрытые растительностью маленькие усыпальницы, скромно стоящие среди ручейков. Они не нашли ни людей, ни даже следов, говорящих о том, что они здесь когда-либо жили. Ничего, кроме живописных развалин.

Окруженный телохранителями, Александр направился вперед. Он миновал разрушенные фундаменты исчезнувших зданий и подошел к ступеням лестницы, ведущей к месту, где когда-то находился храм. Когда царь поднимался наверх, было видно, что его трясло. Ступив на пустую, покрытую песком платформу, он опустился на одно колено и склонил голову.

— Когда мы были здесь, это место уже было древним, но не разрушенным, — проворчал Евмен. — Бог Амон появился перед ним на своей священной ладье, поддерживаемой в воздухе безгрешными носильщиками, и непорочные девы пели оды божественности. Повелитель вступил в самое священное место в храме, в маленькую залу, крышей которой служили пальмы. И там его встретил оракул. Никогда он не раскрывал вопрос, который задал прорицателю, никому не говорил, ни мне, ни даже Гефестиону. И именно в этом месте Александр осознал свое божественное происхождение.

Байсеза знала эту легенду. После первого паломничества Александра в этот храм македонцы стали отождествлять ливийского бога Амона, изображаемого с бараньими рогами на голове, с греческим Зевсом, а Александр признал в нем своего истинного отца, которым до этого считался царь Филипп II Македонский. До конца своей жизни отцом в его сердце останется Зевс-Амон.

Царь казался разбитым. Возможно, он надеялся, что каким-то образом Слияние пощадит храм и это самое святое для него место уцелеет. Но надежды не сбылись, и лишь смертельный груз времени давил на руины.

Байсеза прошептала Евмену:

— Скажите ему, что так было не всегда. Скажите, что даже спустя девять столетий, когда это место было частью Римской империи, официальной религией в которой стало христианство, здесь, в этом оазисе, все равно будут собираться люди, поклоняющиеся Зевсу-Амону, чтобы помолиться ему и самому Александру.

Евмен с пониманием кивнул и сдержанным тоном передал эти вести из будущего. Царь ему ответил, и грамматевс передал Байсезе его слова:

— Повелитель говорит, что даже боги бессильны перед временем, но девять веков им будет достаточно.

Царь оставался в оазисе день, чтобы отдохнуть и напоить верблюдов, после чего они вернулись на побережье к кораблям.

 

42. Последняя ночь

С момента их возвращения в Вавилон прошла неделя, и Байсеза объявила, что, возможно, Глаз Мардука вернет ее домой.

Ее слова были встречены всеобщим недоверием, даже со стороны ближайших друзей. Она чувствовала, что Абдикадир воспринял это как печальное заблуждение. Ее догадки насчет Глаза и существ, которые за ним находились, вполне могли оказаться выдумками, и все это было не чем иным, кроме как ее желанием верить.

Что касается Александра, то он задал лишь один вопрос:

— Почему тебя?

— Потому что я его попросила, — просто ответила она.

Несколько секунд царь оценивал ее ответ, затем кивнул и позволил уйти.

Поверили ей или нет, но ее товарищи — Абдикадир, Кейси, британцы и македонцы — воздали должное ее откровенности и старались помочь в приготовлениях к уходу, как только могли. Они даже не стали подвергать сомнению день, в который она собиралась их покинуть. У Байсезы не было никаких оснований верить, что все, о чем она говорила, произойдет. Она даже не могла полагаться на то, что правильно понимает свои внутренние смутные ощущения, которые будил в ней Глаз. Но все воспринимали ее серьезно, и ей это льстило, пусть даже некоторые немного злорадствовали, представляя себе, каким посмешищем она станет, если Глаз не оправдает ее ожиданий.

Когда день отбытия наступил, Байсеза и Джош сидели, прижимаясь друг к другу, в зале Мардука под беззвучно мерцающим Глазом. Они уже утолили свою страсть; открыто продемонстрировав свое пренебрежение Глазу, они занимались любовью под его взором, но даже тогда не могли забыть о нем ни на секунду. Все, что им теперь было нужно, что они друг от друга хотели, был отдых.

— Как ты думаешь, — спросил Джош шепотом, — их хоть немного заботит то, что они натворили… мир, который они разорвали на части, люди, которые погибли?

— Нет. А впрочем, вполне возможно, что так они пытаются изучить наши эмоции, и ничего более.

— Тогда они — ниже меня. Когда я вижу, как убивают животное, то начинаю за него переживать, могу ощутить его боль.

— Это правда, Джош, — снисходительно сказала она. — Но ведь тебе все равно, что каждую секунду в твоем животе гибнут миллионы бактерий. Мы — не бактерии. Мы — сложно устроенные, независимые существа, обладающие сознанием. Но они настолько превосходят нас, что в их глазах мы становимся ничем.

— Тогда с чего бы это им отправлять тебя домой?

— Не знаю. Думаю, потому что это их позабавит.

Он сердито посмотрел на нее.

— То, чего хотят они, не имеет значения. Байсеза, ты уверена, что точно этого хочешь? Даже если ты вернешься, что, если Майра отвергнет тебя?

Она повернулась и посмотрела на него. В тусклом свете масляных ламп глаза Джоша казались огромными, а кожа — очень молодой и гладкой.

— Это смешно.

— Разве? Байсеза, кто ты? Кто она? После разрыва мы все стали осколками себя, разбросанными между мирами. Возможно, какой-то осколок тебя мог вернуться к какому-то осколку Майры…

Внутри нее бушевало негодование, смешанные чувства к Джошу и Майре боролись между собой.

— Ты не соображаешь, о чем говоришь.

— Ты не можешь вернуться, Байсеза, — вздохнул он, — это ничего не изменит. Останься здесь, — он схватил ее за руку, — нам нужно строить дома, выращивать урожаи… растить детей. Останься здесь со мной, Байсеза, и подари мне детей. Этот мир уже не чужой нам артефакт: он стал для нас домом.

Неожиданно она смягчилась.

— О Джош, — прошептала она и прижала его к себе, — дорогой мой Джош. Поверь, я хочу остаться, хочу. Но не могу. Дело не только в Майре. Это возможность, которую они дали лишь мне. Каковы бы ни были их намерения, я должна ею воспользоваться.

— Почему?

— Потому что тогда я, возможно, пойму причину того… почему все это произошло с нами. Узнаю, кто они. Выясню, что мы могли бы сделать с этим в будущем.

— Вот как, — грустно сказал Джош. — Я должен был догадаться. Я могу спорить с матерью о любви к ребенку, но не могу стоять на пути воинского долга.

— Джош…

— Возьми меня с собой.

Ошеломленная, она отпрянула.

— Я такого не ожидала…

— Байсеза, ты для меня все. Я не хочу оставаться здесь без тебя. Я последую за тобой, куда бы ты ни пошла.

— Но меня могут убить, — мягко сказала она.

— Если я умру вместе с тобой, то умру счастливым. Без тебя мне незачем будет жить.

— Джош… я не знаю, что сказать. Я только и делаю, что причиняю тебе боль.

— Нет, — сказал он ласково. — Майра всегда там — если не между нами, то на твоей стороне. Я понимаю.

— Пусть даже так, никто меня так никогда не любил.

Они заключили друг друга в объятия и некоторое время молчали.

— А знаешь, у них ведь нет имени, — сказал вдруг он.

— У кого?

— У тех злобных умов, которые стоят за всем этим. Они — не Бог и не боги…

— Ты прав, — сказала она. Байсеза закрыла глаза. Даже в тот момент она могла ощущать их, похожих на запах ветерка из самого сердца старого, умирающего леса, сухого, скрипящего, мучимого гнилью. — Они — не боги. Они принадлежат этой Вселенной… как и мы, они в ней рождены. Но они — стары… ужасно стары, мы даже представить себе не можем насколько…

— Они живут слишком долго.

— Наверное.

— В таком случае давай их так и назовем. — Он дерзко посмотрел на Глаз, высоко подняв голову. — Перворожденные. И пусть горят они в аду.

В честь необычного отъезда Байсезы Александр велел организовать невероятное торжество. Праздник длился три дня и три ночи. Были соревнования атлетов, забеги на лошадях, танцы и музыка, и даже императорская охота в монгольском стиле, рассказы о которой поразили Александра Великого.

В последнюю ночь празднования Байсеза и Джош были приглашены в качестве почетных гостей на богатый банкет, проходивший во дворце вавилонских царей, в котором теперь жил Александр. Сам царь оказал ей честь, переодевшись в Зевса-Амона, своего бога-отца: он был в тапочках, в пурпурном плаще и с рогами на голове. Банкет оказался буйным, шумным, пьяным мероприятием, похожим на пирушку команды регби после соревнований. В три часа ночи выпивка одолела Джоша, и слугам Александра пришлось унести его в отведенные для него покои.

В тусклом свете масляной лампы Байсеза, Абдикадир и Кейси устроились на дорогих ложах вокруг небольшого огня, горевшего в очаге.

В руках у Кейси был высокий стеклянный кубок с вином. Он протянул его Байсезе.

— Хочешь? Это вавилонское вино. Получше, чем македонское пойло.

Она улыбнулась и отказалась.

— Думаю, мне завтра лучше быть трезвой.

— Вспоминая Джоша, думаю, ты права: кому-то из вас точно нужно быть трезвым, — проворчал американец.

— Ну вот, горстка выживших из двадцать первого века снова вместе. Я уже и не помню, когда мы в последний раз оставались одни.

— Когда разбился наш вертолет, — ответил Кейси.

— Так вот, как ты это видишь? Когда разбился «Птичка-невеличка», — сказала Байсеза. — Нет чтобы сказать, что с того дня, как наш мир разлетелся на куски.

Кейси пожал плечами.

— Я — профессионал, который потерял свой корабль.

Она кивнула.

— Ты хороший человек, Кейси. Дай хлебну.

Она отобрала у него кубок и сделала глоток. Вино было богатым на вкус, казалось очень старым, почти испортившимся, но точно было создано опытными виноделами.

Абдикадир смотрел на нее, в его голубых глазах отражалось пламя очага.

— Джош говорил сегодня со мной, прежде чем потерял способность шевелить языком. Он считает, что ты от него что-то скрываешь — даже сейчас, — что-то насчет Глаза.

— Порой я не знаю, что следует ему рассказывать, — сказала Байсеза. — Он человек девятнадцатого века. Боже, он еще такой молодой.

— Но он же не ребенок, Биз, — сказал Кейси. — Многим из тех, кто умер за нас, сражаясь против монголов, было даже меньше. И ты знаешь, он готов жизнь отдать за тебя.

— Знаю.

— Ну, так поведай нам о том, что ты не хочешь рассказывать ему, — попросил Абдикадир.

— Мои худшие опасения.

— Относительно чего?

— Относительно того, что было у нас под носом с самого первого дня, парни. Наш кусочек Афганистана и неба над ним, которое сберегло «Союз», — вот все, что попало сюда из нашего времени при Слиянии. И как бы старательно мы ни искали, нам не удалось найти ничего, что принадлежало бы к эпохам после нас. Мы были последними, кого нужно было отобрать. Разве вам это не кажется странным? Почему исследование двух миллионов лет земной истории заканчивается именно на нас?

Абдикадир кивнул.

— Точно. Потому что мы — последние. После нас уже не из чего собирать образцы. Нашему времени принадлежал последний год, последний месяц… даже последний день.

— Мне кажется, — сказала Байсеза, — что в последний день должно было случиться нечто ужасное — с человечеством или всем миром. Может быть, поэтому нам не нужно беспокоиться о временных парадоксах. Ничего бы не произошло, история бы не изменилась из-за того, что мы попали в прошлое. Ведь после нас у Земли больше не будет истории…

— Наверное, это дает ответ на вопрос, который появился у меня, когда ты рассказывала нам с Джошем свои идеи о разрывах в пространстве-времени, — сказал пуштун. — Бесспорно, понадобилось бы огромное количество энергии, чтобы порвать пространство-время на части. Ведь это ждет Землю? — он развел руками. — Некая колоссальная катастрофа: безудержный поток энергии, на фоне которого наша планета подобна снежинке, падающей в раскаленный горн — энергетический шторм, который разрушает само пространство-время…

Кейси закрыл глаза и отпил из своего кубка еще вина.

— Бог мой, Биз, — сказал он. — Ведь знал же, что ты испортишь настроение.

— А может быть, именно поэтому отбор образцов произошел в первую очередь, — предположил Абдикадир.

Байсеза никогда об этом не думала.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Представь себе, что горит библиотека. Что ты будешь делать? Станешь бегать между полками и хватать все, что под руку попадется. Возможно, создание Мира является подготовкой к спасению имущества.

— Или мародерством, — сказал Кейси, не открывая глаз.

— Это ты о чем?

— Может, эти Перворожденные здесь не только для того, чтобы запечатлеть конец нашего мира. Что, если он — их рук дело? Готов поспорить, об этом ты тоже не думала, Биз.

— Все равно, почему ты не могла рассказать Джошу об этом? — спросил Абдикадир.

— Потому что он полон надежд. Мне бы не хотелось отнимать их у него.

Какое-то время они сидели в тяжелой, гнетущей тишине, но потом стали рассказывать друг другу о своих планах на будущее.

— Мне кажется, Евмен находит меня весьма полезным в своих бесконечных стратегиях увести внимание царя от Вавилона, — сказал Абдикадир. — Я предложил экспедицию к верховьям Нила. Кажется, Перворожденные сохранили фрагменты человечества, которые относятся к первым поколениям, отделившимся от шимпанзе. А что, если они были самыми первыми? Что такого от человека могли найти Перворожденные в этих самых давних и самых волосатых наших прародителях? Этим я и хочу подкупить Александра…

— Отличная идея, — похвалила его Байсеза, но в глубине души она все же сомневалась, что царь на это купится. Именно его мировоззрению суждено было заправлять в ближайшем будущем, и это были мечты о героях, богах и мифах, а не поиск ответов на вопросы научной викторины. — Мне кажется, что ты всегда найдешь себе место, куда бы ты ни пошел, Абди.

Он улыбнулся.

— Думаю, меня всегда привлекали традиции суфизма. Понимание веры путем внутреннего созерцания себя. Где я нахожусь — не имеет значения.

— Как бы мне хотелось, чтобы и я так могла, — откровенно призналась Байсеза.

— Что касается меня, — сказал Кейси, — то я не собираюсь всю жизнь прожить в тематическом парке Джеймса Уатта. Я пытаюсь дать новое рождение другим областям человеческой мысли — электричеству, возможно, даже электронике…

— Иными словами, — перебил его Абдикадир, — он станет учителем в школе.

Отик немного поморщился, затем почесал свой широкий затылок.

— Просто хочу быть уверенным в том, что, когда меня не станет, все, что сейчас здесь делается, не умрет вместе со мной и новые поколения смогут продолжить заново открывать все утерянное.

Байсеза пожала ему руку.

— Все в порядке, Кейси. Уверена, ты будешь отличным учителем. Я всегда думала о тебе, как о суррогатном отце.

Ругань Кейси на английском, греческом и даже монгольском языке была впечатляющей.

Байсеза поднялась со своего ложа и сказала:

— Парни, мне жаль прерывать веселье, но я должна немного поспать.

В едином порыве все трое обнялись, прижавшись головами, словно совещающиеся на поле игроки.

— Дать тебе «голубой отбой»? — спросил Кейси.

— У меня еще есть… Вот еще что, — прошептала она. — Освободите людей-обезьян. Если я смогу вырваться из этой клетки, то и они должны.

— Обещаю… — сказал Кейси. — Прощаться не будем, Биз.

— Нет, не будем.

— «Зачем дается жизнь, чтобы потом ее у нас отняли…» — процитировал вдруг Абдикадир.

— Мильтон, «Потерянный рай». Я прав? Монолог Сатаны.

— Ты не перестаешь меня удивлять, Кейси, — сказала Байсеза и улыбнулась. — Перворожденные — не боги. А вот я всегда восхищалась Сатаной.

— К черту все это, — сказал Кейси. — Их нужно остановить.

Постояв так еще немного, она освободилась из их объятий и ушла, оставив наедине с вином.

Байсеза отыскала Евмена и попросила его разрешения покинуть банкет.

Грек поднялся со своего места, как всегда невозмутимый и явно трезвый. На своем высокопарном английском с резким акцентом он произнес:

— Хорошо, вы можете идти, мадам, но если только позволите мне ненадолго составить вам компанию.

В сопровождении двух стражей они пошли по вавилонской Дороге процессий и зашли в дом, который занял капитан Гроув. Британец обнял ее и пожелал удачи голосом Ноэля Кауарда. Байсеза и Евмен продолжили свой путь и, покинув город через ворота Иштар, направились в македонский лагерь.

Ночь была ясной и холодной. На небе сверкали незнакомые звезды, и костлявый полумесяц выглядывал из-за высоких, желтоватых облаков. В лагере ее встретили радостными криками. В честь Байсезы царь велел приготовить для воинов и их семей вино и угощения. Казалось, весь лагерь был на ногах: в палатках горел свет от масляных ламп, а музыка и смех разносились словно дым, подхваченный ветром.

— Им всем жаль, что ты уходишь от нас, — сказал Евмен.

— Я просто дала им повод повеселиться.

— Ты не должна… э-э… недооценивать свои заслуги. Мы все оказались вместе в этом сотканном по кусочкам новом мире. Конечно, между нами возникали подозрения и даже недопонимание. К тому же вас, людей двадцать первого века, всегда было меньше, и от этого вы были самыми отдаленными среди нас. Но без вашей помощи даже Александр, со всей своей хитростью, не смог бы выстоять против монголов и победить. Всему назло нам удалось стать какой-никакой, но все же семьей.

— Да, нам удалось, ведь так? Думаю, это говорит немного о силе людского духа.

— Да. — Он остановился и посмотрел ей в глаза. В его лице читался тот зловещий гнев, который она не раз замечала в нем раньше. — Там, куда ты направляешься, ты встретишь врага, победить которого не под силу и Александру. И в тот момент ты не должна забывать об этой силе. Помни, мы всегда будем с тобой.

У палатки на стуле сидела жена одного из воинов и грудью кормила младенца. Лицо ребенка было круглым и бледным, как луна. Женщина заметила, что Байсеза на нее смотрит, и заулыбалась.

— Вавилонские астрономы решили, что день, когда произошло Слияние, следует считать началом нового календаря, новым годом. Несомненно, в тот день берет начало один из их могущественных циклов, их Великих Годов. Тогда все началось заново. И первые дети, которых зачали в Мире, уже давно родились. Им не довелось жить ни в одном из разорванных времен — в них они попросту не смогли бы появиться, так как родители их пришли из разных эпох, но их прошлое — монолитно. Они всегда существовали здесь. Порой мне очень хочется узнать, что они будут делать, когда вырастут.

Байсеза внимательно посмотрела в лицо греку: ровный загар сливался с танцующими от неспокойного света костров тенями.

— Вы так много понимаете… — сказала она.

Грамматевс улыбнулся пленительной улыбкой.

— А вы чего ожидали? Как сказал бы Кейси, подобно всем грекам, я — семи пядей во лбу и безмерно этим кичусь.

Они крепко обняли друг друга и двинулись обратно в город.

 

43. Глаз Мардука

Когда на следующее утро Байсеза появилась в храме, то обнаружила, что там ее уже ждали Абдикадир и Кейси, который производил проверку работы сенсорного оборудования. Они пришли сюда ради нее. Сердце женщины тронула такая вера в нее, а их поддержка придала уверенности.

Глаз неподвижно висел в воздухе.

Джош тоже был здесь. В отличие от Байсезы, на которой был ее летный костюм, набитый под завязку всем необходимым, он был одет в мятый фланелевый костюм и рубашку, а также (и это казалось довольно абсурдным) нацепил галстук. Оба понимали, что им предстоит столкнуться в этот день с чем-то неизведанным. Почему бы не предстать перед этим во всей красе?

Лицо Джоша было бледным, а под глазами появились черные мешки.

— В бесконечность со звоном в голове! По крайней мере, хуже мне уже быть не может.

Почему-то Байсеза испытывала странное чувство нетерпения и раздраженности.

— Ладно, начнем, — сказала она. — Вот, держи.

Она протянула журналисту небольшой рюкзак.

Он посмотрел на него с опасением.

— Что в нем?

— Вода, сухой паек, аптечка.

— Думаешь, нам это понадобится? Байсеза, мы же собираемся войти в Глаз Мардука, а не пересекать пустыню…

— Она права, — отрезал Абдикадир. — Нужно быть готовым ко всему.

Он подхватил рюкзак из рук Байсезы и швырнул ему.

— Бери.

— И если будешь всю дорогу ворчать, то я тебя брошу, — сказала Байсеза.

— Обещаю, я буду вести себя хорошо. — На обиженном лице Джоша появилась улыбка.

Байсеза посмотрела вокруг.

— Я предупредила Евмена и Гроува, чтобы люди держались от храма подальше. Я бы предпочла, чтобы этот проклятый город эвакуировали, но боюсь, что это невозможно… Мы ничего не забыли?

Перед приходом в храм она вымылась, почистила зубы — словом, проделала все несложные каждодневные дела, ведь никто не мог сказать, когда у нее появится возможность привести себя в порядок.

— Абди, позаботься о моем телефоне.

— Я же обещал. Да, вот еще что.

Он протянул ей два свитка из вавилонского пергамента, аккуратно свернутые и скрепленные печатью.

— Если можешь…

— От тебя?

— От меня и Кейси. Если получится… если ты сможешь отыскать наши семьи…

Байсеза приняла свитки и спрятала в комбинезоне.

— Не сомневайся, я позабочусь, чтобы они их получили.

Кейси кивнул, но неожиданно прокричал им: «Что-то происходит».

Он настроил свою гарнитуру и ввел команду компьютеру активировать электромагнитный сенсор, изготовленный из того, что осталось от разбитой рации вертолета, после чего бросил взгляд на Глаз.

— Не вижу никаких изменений в этой штуковине, но сигнал усиливается, — сказал он. — Кажется, кто-то вас уже заждался, Байсеза.

— Лучше нам занять свои места, — сказала Байсеза и взяла Джоша за руку.

— Где? — уточнил он.

Легкий ветерок трепал волосы у него на лбу.

— Если бы я знала, — ответила она и ласково пригладила его черные вихры.

Но ветерок налетел вновь, разбиваясь о лицо Джоша, ветерок, который появился из ниоткуда и летел в центр зала.

— Это Глаз, — сказал Абдикадир, вокруг которого кружились листки бумаги и незакрепленные провода. — Он собирается вдохнуть. Байсеза, приготовьтесь.

Ветер усиливался, стремясь к центру зала, и уже подгонял Байсезу в спину. Она потянула Джоша за собой и, спотыкаясь, направилась к Глазу. Тот все так же неподвижно висел, отражая ее лицо, искажаемое до безобразия куклы вуду, но к его поверхности подлетали и прилипали куски бумаги и солома.

Кейси сорвал гарнитуру.

— Черт, — выругался он. — Вот это звук… Все схемы, к черту, сгорели. Кому бы ни сигналила эта штуковина, но точно не мне…

— Пора, — сказал Джош.

Так оно и было. Глубоко в душе она никогда полностью в это не верила. Но все происходило на самом деле. Сердце ее бешено стучало, и она была невероятно благодарна Джошу за то, что он крепко держал ее за руку.

— Осторожно! — крикнул Абдикадир.

Впервые за все время, когда они его обнаружили, Глаз стал меняться.

Глаз все еще оставался на месте, и от его серебристой поверхности отражался свет. Но теперь он вибрировал и напоминал озеро из ртути, чью спокойную поверхность искажали волны и рябь.

Затем он внезапно потерял свою упругость, словно надувной шарик, из которого вдруг выпустили воздух.

Байсеза поняла, что смотрит в воронку, стенки которой были серебристо-золотого цвета. Она и Джош, который был рядом с ней, продолжали видеть свои отражения, но те распадались, словно осколки разбитого зеркала. Казалось, воронка была прямо перед ее лицом, но женщина подозревала, что если бы даже она начала двигаться по залу или попыталась пролезть на или под Глаз, перед ее лицом все равно были бы эти стены света, стремящиеся к центру воронки.

Воронка была не простым трехмерным объектом, а разломом в ее реальности.

Байсеза оглянулась. В воздухе мерцали искры, которые затем устремлялись в сердце взорвавшегося изнутри Глаза. Она все еще могла видеть Абдикадира, но тот все больше и больше отдалялся, при этом его образ вел себя странно: вот он держится за дверную раму, а теперь лежит на полу зала; то он повернулся к ней спиной, но вдруг опять стоит к ней лицом — непоследовательно, но одновременно, как если бы отснятую кинопленку разрезали на части и смонтировали в случайном порядке.

— Да поможет вам Аллах, — прокричал им пуштун. — Идите, идите…

Но его слова заглушил ветер. И тут потоки света закрыли его.

Ветер толкал ее, чуть ли не сбивая с ног. Байсеза старалась привести свои мысли в порядок. Она начала считать свои вздохи. Казалось, что ее мысли тоже стали распадаться: предложения, которые она составляла в своей голове, рассыпались на слова, затем на слоги, буквы и под конец превращались в бессмыслицу. Она догадалась, что причиной этого было Слияние. То же произошло в масштабе целой планеты, ландшафт которой вырывали огромными кусками. И теперь оно, Слияние, ворвалось в зал храма Мардука, распотрошив жизнь Абдикадира на кусочки, и вот наконец проникало ей в голову, ведь даже ее сознание все-таки было частью пространства-времени…

Она посмотрела на Глаз. В его сердце струился свет. И в этот последний момент Глаз снова изменился. Воронка раскрылась и стала коридором с вертикальными стенами, убегающими в бесконечность. Но в этом коридоре не было места закономерностям перспективы, потому что его стены не казались меньше, убывая вдаль, а оставались все тех же размеров.

Это было последнее, о чем подумала Байсеза, прежде чем свет поглотил ее, наполняя собой, и отнял у нее даже способность чувствовать свое тело. Пространство для нее исчезло, время — застыло, а она сама стала пылинкой, не чем иным, а лишь только первобытным светом, упрямой, лишенной разума душой. Но, несмотря на это, Байсеза помнила, что теплая ладонь Джоша все еще держит ее ладонь.

Существовал только один Глаз, но при этом у него было много проекций. И у него было много функций, одной из которых было служить вратами.

Врата открылись. Врата закрылись. На один миг времени, который невозможно измерить, так как он слишком короткий, пространство раскрылось и стало собой.

Затем Глаз исчез. В зале храма осталось лишь нагромождение разбитого электронного оборудования, а также двое мужчин с воспоминаниями о том, что они видели и слышали, воспоминаниями, которые они не понимали и в которые не верили.

 

44. Перворожденные

Пришел конец их долгому ожиданию. Еще один мир, в котором имелось место разуму, был рожден и теперь старался выбраться из своей планетарной колыбели.

Те, кто так долго наблюдал за Землей, никогда даже отдаленно не были людьми. Но когда-то и они состояли из плоти и крови.

Они родились на планете, принадлежащей к системе одной из первых звезд, которая представляла собой ревущее чудовище, переполняемое водородом, и была первой искрой во все еще темной Вселенной. Но планет, этих кузниц жизни, было мало, ибо те тяжелые элементы, из которых они состояли, должны были сначала появиться в сердце звезды.

Когда Перворожденные всматривались в глубины космоса, то не видели ничего, что напоминало их самих, не видели разума, который мог стать отражением их собственного.

Первые звезды светили ярко, но умирали быстро. Их тонкие обломки наполняли скопившиеся в Галактике газы, и вскоре суждено было появиться новому поколению звезд-долгожителей. Но ужас одиночества ждал тех, кто остался покинутым между умирающими протозвездами.

И когда они обращали свой взор в будущее, то видели в нем лишь медленно приближающуюся тьму, так как создать новое поколение звезд из обломков умерших становилось с каждым разом все труднее. Настанет день, когда во всей Галактике не найдется достаточно топлива, чтобы появилась хотя бы одна новая звезда, и тогда последний луч света вспыхнет и умрет. Но даже когда это случится, чудовищная энтропия продолжит сжимать космос и все происходящие в нем процессы.

Несмотря на всю свою силу, они не могли противостоять течению времени.

И осмысление этой жестокой истины повлекло за собой эпоху безумства. И вставали, чтобы затем пасть, необыкновенные и красивые империи, и чудовищные войны велись между существами из металла и существами из плоти, между детьми одного и того же забытого мира. Войны пожирали непростительно огромное количество запасов созидательной энергии Галактики и не могли закончиться ничем, кроме как всеобщим опустошением.

Опечаленные, но поумневшие, те, кому посчастливилось выжить, стали готовиться к неизбежному будущему — будущему, наполненному бесконечным холодом и тьмой.

И вернулись они к своим покинутым машинам войны. И направили эти древние машины на новую цель — на очищение, пусть даже огнем, если понадобится. И понимали теперь их создатели, что если им суждено пустить в далекое будущее лишь единственную тонкую нить сознания, то в потоке времени не должно быть ненужного волнения, напрасно растраченной энергии, никакой ряби.

И были эти машины совершенны, ибо прошли они миллионы лет сражений. И стали они исправно исполнять волю своих создателей, и будут делать это вечно. И будут они ждать, не меняясь, преданные своей единственной цели, пока новые миры, и новая жизнь, будут появляться на руинах ушедших.

И двигали ими лишь благие намерения, ибо первых, родившихся в пустой Вселенной, больше всего заботила жизнь. Но чтобы сохранить жизнь, иногда нужно ее разрушить.

 

45. Сквозь Глаз

Это не было похоже на пробуждение. Это было неожиданным появлением, ударом в музыкальные тарелки. Ее глаза широко раскрылись и в тот же миг были ослеплены ярким светом. Она глубоко вдыхала воздух, чтобы наполнить им свои легкие, и извивалась на земле, пытаясь привыкнуть к тому, что вновь была сама собой.

Байсеза лежала на спине. Над ней висело что-то невероятно яркое — солнце, да, это было солнце, значит, она была под открытым небом. Руки ее были широко раскинуты в стороны, а пальцы впились в податливую землю.

Она перевернулась на живот. Способность ощущать ноги, руки и торс вновь к ней вернулась. Ослепленная, она почти ничего не видела.

Равнина. Красный песок. Разрушаемые ветром холмы вдали. Даже небо казалось красным, хотя солнце было высоко.

Джош находился рядом. Лежа на спине, он глотал ртом воздух, словно неуклюжая рыба, выброшенная на этот странный пляж. Неловко двигаясь по глубокому песку, Байсеза подползла к нему.

— Где мы? — с трудом спросил он. — В двадцать первом веке?

— Надеюсь, что нет.

Когда она пыталась говорить, то почувствовала, что горло у нее пересохло и болело. Байсеза сняла рюкзак и извлекла из него флягу с водой.

— Пей.

Джош благодарно начал пить быстрыми глотками. С его лба уже тек пот и впитывался в воротник его рубашки.

Она погрузила руки в песок. Он сыпался между ее пальцами, сухой, безжизненный и тусклый. Но в нем все-таки что-то сверкало, какие-то осколки отражали падающий на них свет. Байсеза откопала несколько и положила себе на ладонь. Они были размером с монету, темные, с рваными неровными краями. Свободной рукой она смела их с ладони. Но стоило ей начать раскапывать песок дальше, как она тут же нашла еще стекло, которого там, видимо, был целый пласт.

Осторожно женщина села на колени и выпрямила спину — от головокружения у нее звенело в ушах, но сознание она терять не собиралась, — затем она встала на ноги и сделала два шага вперед. Теперь Байсеза могла осмотреть все вокруг. Оказалось, что это место вовсе не было равниной из песка, наполненного стеклом, которая простиралась прямо за горизонт, где потертые временем холмы ждали чего-то уже вечность. Они с Джошем находились в самом центре неглубокой впадины: где-то на километр земля вокруг них плавно поднималась во все стороны не больше, чем на метр.

Они стояли в воронке.

Байсеза подумала, что такой след мог остаться после падения ядерной бомбы. Осколки стекла могли быть сплавом из бетона и почвы, который сформировался при взрыве небольшой мощности. Если так все и было, то вокруг ничего не осталось: если здесь когда-то располагался город, то от него не осталось ни бетонных оснований, ни костей жителей, ни даже пепла пожаров. Только кусочки радиоактивного стекла. Кратер казался старым, разрушенным, с глубоко закопанным стеклом в своем сердце. Если здесь разразилась война, то это случилось очень давно.

Байсеза задумалась над тем, полностью ли исчезла радиация. Но если бы Перворожденные хотели причинить ей вред, то они могли бы просто убить ее. А если нет — то обязательно оградили бы от столь явной опасности.

Каждый вздох причинял ей боль в груди. Был ли воздух здесь разряжен? Было ли в нем слишком мало кислорода или слишком много?

Внезапно стало немного темно, хотя на красноватом небе не было ни облачка. С солнцем было что-то не так. Его диск казался деформированным. Он был похож на древесный лист, от которого оторвали огромный кусок.

Джош стоял рядом с ней.

— Бог мой, — негромко воскликнул он.

Затмение развивалось быстро. Становилось холоднее, и в последний момент Байсеза увидела мельком, как по сухой поверхности кратера черными лентами заскользили тени. Она почувствовала, как ее дыхание становится реже и сердце плавно замедляет свое биение. Даже сейчас ее организм, отвечая на древние ритмы, реагировал на темноту, готовясь к наступлению ночи.

Темнота достигла своего пика. На несколько мгновений они очутились в абсолютной тьме.

Солнце превратилось в огненное кольцо. Края темного диска, который находился в центре, имел зазубрины, сквозь которые и протекал свет. Без сомнения, этот диск был Луной, которая, как и прежде, проплывала между Землей и Солнцем, бросая тень на лицо небесного светила. Яркость Солнца снизилась достаточно, чтобы Байсеза могла рассмотреть солнечную корону, верхние слои этой звезды, которые были хорошо видны и напоминали тонкую скульптуру вокруг сложного двойного диска.

Но это затмение не было полным. Луна не была достаточно большой, чтобы затмить собой пылающий лик, поэтому толстое кольцо света в небе представляло собой загадочное и ужасающее зрелище.

— Что-то не так, — пробормотал Джош.

— Геометрия, — сказала Байсеза. — Система Земля — Луна… Со временем она изменяется.

Подобно тому, как Луна создает приливы и отливы в земных океанах, Земля притягивает каменистые породы Луны. С момента своего возникновения две планеты-одногодки медленно отдалялись друг от друга — всего на каких-то несколько сантиметров в год, но прошло достаточно времени, и Луна навсегда разлучилась с Землей.

Джош понял суть того, что случилось.

— Это будущее. Не двадцать первый век, а то самое далекое будущее… Возможно, до него миллион лет.

Байсеза двинулась по песку воронки, не отрывая глаз от странного неба.

— Вы пытаетесь нам что-то сказать, да? Это безлюдное, разрушенное войной место. Где я, в Лондоне? А может, в Нью-Йорке, Москве, Пекине? Лахоре? Вы перенесли нас в это время и место, только чтобы показать затмение? Все это как-то связано с Солнцем? — Жара, грязь, жажда и чувство потерянности неожиданно наполнили ее сердце яростью. — Мне не нужны загадки со спецэффектами. Говорите со мной, черт бы вас побрал. Что случится с нами в будущем?

Словно отвечая на ее вопрос, у Байсезы прямо над головой с громким треском материализовался Глаз, который был примерно тех же размеров, что и Глаз Мардука. Женщина даже почувствовала, как ее омыли потоки воздуха, которые вытесняла сфера, пробиваясь в ее действительность.

Она взяла Джоша за руку и сказала:

— Ну вот, опять… Не высовывай руки из машины в течение всей поездки.

Но он смотрел на нее непонимающими глазами. На его потное лицо налип песок.

— Байсеза?

Она мгновенно поняла, что происходит. Джош не мог видеть Глаз. На этот раз он пришел за ней — ему была нужна лишь она, без Джоша.

— Нет! — закричала она и обеими руками вцепилась в парня. — Вы не можете так поступить, вы, бездушные сволочи!

Джош все понял.

— Байсеза, все в порядке. — Он прикоснулся к ее подбородку, повернул ее лицо к себе и поцеловал в губы. — Я и не мечтал, что мы сможем добраться так далеко. Возможно, наша любовь будет жить дальше, в другом мире, и, возможно, когда все вероятности соберутся вместе, мы воссоединимся в конце времен… — Он улыбнулся. — Этого достаточно.

Глаз снова превратился в воронку, а затем и в открывшийся в небе коридор. По всей равнине уже разбегались искры, которые собирались вокруг нее и толкали в сторону Глаза.

Байсеза прильнула к Джошу и закрыла глаза.

«Прошу, услышьте меня, — мысленно обратилась она к Перворожденным. — Я сделала все, что вы просили. Теперь выполните и вы мою просьбу. Не оставляйте его здесь умирать в одиночестве. Пошлите его домой, пошлите назад к Абди. Мне больше ничего не нужно, только это. Умоляю».

Вокруг них собирался горячий ветер, устремляющийся прямо в пасть сияющей сферы у них над головой. Что-то дернуло ее, пытаясь оторвать от Джоша. Она старалась бороться и не отпускала, а вот он ее отпустил.

Ее оторвало от земли, и она смотрела на Джоша сверху вниз.

Он не переставал улыбаться.

— Ты словно ангел, восходящий на небеса. Прощай, прощай…

И вновь ее окружил прекрасный, но обжигающий свет. В последний миг она увидела его падающим на пол комнаты с проводами и электроаппаратурой, и смуглолицего мужчину, бросившегося вперед, чтобы подхватить его.

«Спасибо», — сказала она про себя.

Вновь прозвучал удар в тарелки.

 

46. Та-у-которой-крепкая-хватка

Когда настало утро, Та-которая-ищет резко проснулась и широко раскрыла глаза.

Впервые за прошедшие годы над ней не было сетки, которая закрывала небо. Она вскрикнула и закрыла собой дочь.

Спустя какое-то время обезьяна решилась открыть один глаз. Сетки по-прежнему не было. Вокруг простиралась голая земля, и виднелось несколько следов людей и телег. Воины ушли и забрали с собой клетку.

Она была свободна.

Та-которая-ищет приподнялась и села. Ее дочь тоже проснулась и недовольно протерла глаза. Затем она оглянулась вокруг и увидела лишь убегающую вдаль каменистую равнину, на которой ничего не было, кроме пучков травы. Впереди, далеко на горизонте, вырисовывались снежные шапки голубых, расплывающихся в утреннем тумане гор. У их подножия Та-которая-ищет разглядела зеленую полосу. Лес. Если они смогут к нему добраться, то, возможно, она встретит там подобных себе.

Но тут ветерок поменялся, дунув с севера, и она почувствовала запах льда. Обезьяна задрожала от страха. Ей вдруг вспомнились запахи готовящейся на кострах еды, грохот машин, высокие, похожие на крики чаек голоса воинов. Та-которая-ищет слишком долго прожила в клетке, и теперь ей ее не хватало.

Но в отличие от матери, Та-у-которой-крепкая-хватка не испытывала никаких сомнений. Двигаясь, как шимпанзе, опираясь на костяшки пальцев, она стала изучать землю. Та оказалась богаче по своему строению, чем напрочь голая, вытоптанная земля в клетке. Вот камень, который удобно ложится в ладонь, а там — высохший тростник, который легко можно согнуть и связать в узел.

Зажав камень в руке, Та-у-которой-крепкая-хватка, выпрямив колени, поднялась на две ноги. Ее взгляд скользил по неровной почве и упирался в горы и лед.

На севере собирались холода. Новый вулканический остров в Атлантическом океане изменил направление Гольфстрима, который тысячелетиями делал климат Северной Европы ненормально теплым. Исчезновение течения уже успело сказаться даже на таких далеких районах, как Вавилонское царство. В этом году осень там наступит рано, и к середине зимы на континент обрушится невиданный по силе арктический шторм, из-за которого за несколько дней выпадет максимальное количество снега.

В течение двух миллионов лет до Слияния ледники регулярно приходили и уходили по мере своего формирования на полюсах. Их сложные циклы обуславливались движением Земли по своей орбите вокруг Солнца. Эта новая планета, Мир, сшитая из фрагментов старой, сделала свой неуверенный первый шаг по орбите, начав тем самым новый цикл, который, если вкратце, характеризовался наступлением ледников. Понадобится всего десятилетие, чтобы сформировался ледниковый покров, и еще одно, чтобы он распространился так далеко на юг, чтобы покрыть собой территорию Лондона, Берлина и Манхэттена.

Но впереди были еще более глубокие изменения. С момента формирования планета постоянно остывала, и раскаленный поток, идущий из ее недр, приводил в движение мантию, на которой покоились континенты. Слияние вызвало нарушение состояния и без того странной водной оболочки планеты. В итоге возникнут новые течения, но пока что состояние Мира напоминало больше всего кипящую сковороду, которую накрыли большой крышкой.

Под самым сердцем континентов материал мантии начал плавиться и подниматься. Как бы то ни было, а земля никогда не была идеально круглой формы. На поверхности Мира стали появляться пузыри, словно комья грязи, прилипшие к вращающемуся волчку. Со временем земная кора и мантия разломят ядро и деформированная планета будет стараться вновь прийти в равновесие, перемещая эти комья грязи подальше от оси вращения. Как только материки заскользят к экватору, изменятся океанские течения, уровень морей будет повышаться и снижаться на сотни метров, обуславливая резкие климатические изменения.

Пока под землей будут происходить длительные процессы нормализации, жизнь на поверхности Мира будет трудной. Но люди не станут сидеть на одном месте. Граждане Чикаго уже готовились к массовой миграции на юг. Многие выживут.

И люди-обезьяны тоже.

Та-у-которой-крепкая-хватка больше не была такой, как перед вмешательством со стороны Глаза. Исследования ее тела и мозга были направлены на то, чтобы зафиксировать ее возможности и определить место в обширном диапазоне вероятностей. Но Та-у-которой-крепкая-хватка была очень молодой, а машина — очень старой, и совсем не такой совершенной, как прежде. Во время исследований произошел сбой, и наполовину сформировавшийся мозг Той-у-которой-крепкая-хватка был потревожен.

Бесспорно, в этом собранном по кусочкам мире долгое время будут доминировать люди. Но даже они не смогут противостоять леднику. На этой переменчивой, опасной планете было достаточно пустынных мест, которые кто-то должен был исследовать. Достаточно места для существ, у которых имелся потенциал. И не было какой-то определенной причины, чтобы этот потенциал был реализован так же, как и в прежнем мире. В Мире могло произойти что-то другое. Что-то лучшее, возможно.

Та-у-которой-крепкая-хватка взвесила камень в руке и смутно представила себе, как его можно использовать. Она совсем не чувствовала страха. Теперь она была хозяином мира и еще не решила, что делать.

Но она что-то обязательно придумает.

 

47. Возвращение

Байсеза ловила ртом воздух и еле стояла на ногах. Играла музыка.

Она посмотрела на стену, на которой было изображение нереально красивого молодого человека, поющего в старомодный микрофон. Именно нереального, ведь он был синтетической звездой, образом, созданным из зарождающихся желаний девочек от девяти до двенадцати лет.

«Бог мой! Да он похож на Александра Македонского», — подумала Байсеза.

Женщина не могла оторвать глаз от переливающейся разными цветами стены, от ее яркости. Она вдруг впервые осознала, каким тусклым и мрачным был Мир.

Встроенная в стену программа сказала:

— Доброе утро, Байсеза. Это твой будильник. Завтрак на столе. Обзор утренних новостей…

— Заткнись, — голос ее казался сухим, хриплым карканьем.

— Как пожелаешь.

Синтетический парень продолжил петь своим нежным голосом.

Байсеза поглядела вокруг. Она была в спальне своей лондонской квартиры. Комната казалась маленькой и захламленной. Большая мягкая кровать была нетронута.

Она направилась к окну. Ее солдатские ботинки тяжело ступали по ковру, оставляя следы темно-красной пыли. За окном предрассветное небо было серым, и из плоских ночных силуэтов стали появляться очертания Лондона.

— Стена.

— Да, Байсеза.

— Что сегодня за день?

— Вторник.

— Назови мне дату.

— А… девятое июня две тысячи тридцать седьмого года.

День после падения вертолета.

— Я должна быть в Афганистане.

Стена откашлялась.

— Я уже привыкла к неожиданным переменам в ваших планах, Байсеза. Помню один раз…

— Мама?

Перед ней стояла еще не полностью проснувшаяся восьмилетняя девочка: босоногая, с выпуклым животиком и растрепанными волосами, одним кулачком она терла глаза. На ней была ее любимая пижама с танцующими мультяшными персонажами, хотя пижама была примерно на два размера меньше, чем следует.

— Ты не говорила, что приедешь.

Что-то внутри Байсезы взорвалось.

— О, Майра…

Девочка сделала шаг назад.

— От тебя странно пахнет.

Потрясенная, Байсеза посмотрела на себя. В своем оранжевом комбинезоне, потертом и подранном, и с налипшим на лицо песком, она показалась себе настолько не к месту в квартире двадцать первого века, как если бы на ней был надет скафандр.

Она изобразила на лице улыбку.

— Думаю, что мне надо в душ. Затем мы позавтракаем и я обо всем тебе расскажу…

Почти незаметно свет в квартире изменился. Она повернулась к окну и увидела Глаз, парящий над городом, словно заградительный аэростат. Она не могла определить, насколько далеко и насколько большим он был.

Между тем над крышами Лондона поднималось зловещее солнце.