1. Отплытие
Я был вне Времени и Пространства.
Это было совсем не похоже на сон — потому что даже во сне мозг продолжает действовать, работа, сортировать информацию, мысли, воспоминания, и таким образом даже во сне присутствует сознание того, что ты существуешь и представляешь собой островок разума.
Но это было совсем по-другому. Я был словно разорван на части тонкой паутиной платтнерита, разбросавшей меня повсюду. Я был просто не здесь , и фрагменты моей личности, осколки памяти были разбросаны в громадном невидимом Информационном море, столь обожаемом Нево.
…И затем — еще более загадочным образом и непостижимо словно зажглась электрическая лампочка, по мановению переключателя — я снова оказался здесь . Миг — ничего, другой — полное, потрясающее пробуждение.
Я снова мог видеть. Я совершенно ясно видел мир — зеленое свечение корпуса корабля времени, окружавшее мен со всех сторон, над голым сиянием земли.
Я снова существовал! — и паника охватила меня — даже ужас того, что интервал Отсутствия прошел сквозь всю мою нервную систему. Вовсе не Небытие страшило меня — я уже давно понял, что мне уготовано место там, где страдает Люцифер с прочими неверующими интеллектуалами. Но сейчас у меня было чувство, будто из меня вытаскивают душу чудовищной силы магнитом. Я почувствовал, как каждый атом моего тела от напряжения — и затем тело, словно туго натянутая резинка, было спущено. И я полетел, чувствуя себя маленьким ребенком как в детстве, подхваченный руками отца, качавшего меня в больших и сильных ладонях. Та же легкость и острое ощущение полета. Вещество корабля времени вставало, поднималось вокруг вместе со мной, отрывая меня от земли и всего прочего, словно кокон дирижабля.
Я бросил взгляд вниз (условный взгляд — я не чувствовал ни головы ни шеи), однако оказалось что я, в довершение ко всему, обладаю панорамным зрением. Представьте только, что корабль вокруг меня приобрел форму парохода. Его выпуклая оболочка растянулась теперь на мили — и все же он плыл над ландшафтом с легкостью облака. Сквозь легкую паутину корпуса корабля мне было видно плывущую внизу Землю и оставшийся как раз под нами призрачный аппарат — машину времени. Сквозь сверкание пересекающихся зеленых лучей я разглядел два тела, оставшиеся там, в машине человека и хилую хлипкую фигурку, которые едва двигались, коченея от холода на глазах.
Странное свойство приобрело мое зрение. У него не было фокуса: — точнее, центральной точки обзора. Когда вы смотрите на что-либо, скажем, на чашку, вы видите ее, как раз в центре вашего мира, с расходящейся вокруг перспективой остальных окружающих предметов. Но теперь оказалось, что в моем мире нет ни центра, ни периферии. Я видел все разом: лед, корабли, машину времени — и все одновременно посередине моего мира! Зрелище, что и говорить, совершенно дикое и обескураживающее. Голова, живот — все онемело. Я мог видеть, но не чувствовал вовсе что у меня есть лицо шея, какое-то положение тела — словом, совсем ничего, кроме призрачного прикосновения пальцев Нево, державшего мою руку. Это успокаивало — мой неразлучный спутник рядом!
Мне подумалось, что я уже мертв — но и тут я вспомнил, что думал об этом прежде, когда был пропущен сквозь Универсальный Конструктор. Что стало со мной теперь, я не могу сказать.
Корабль стал вновь набирать высоту, и теперь уже гораздо быстрее. Машина времени вместе с башней, на которой она стояла, стала ускользать из-под ног. Я был поднят на милю, на две, десять миль над поверхностью, и вот уже карта Лондона, потерянного в ледяной пустыне, расстелилась предо мной, а затем и очертания далекой старушки Великобритании, растелились подо мной, вмерзшие в ледяное море…
А мы все поднимались — быстрее, чем снаряд из пушки — пушечное ядро — при этом воздух не только не шумел в ушах, но и вообще не было никакого звука. Ни ветерка на лице. Я был словно в колыбели, уносимый аистом — чувство из глубокого детства, уже мною описанное. Земля подо мной становилась все больше и необъятнее, а детали ландшафта все менее различимыми, пока не растворились в тумане, когда мы проходили более разреженные слои атмосферы. И вот уже из серого стального тумана мы вошли в черный космос. У меня не было ни рук, ни ног, ни рта. Все, что я мог — только созерцать, как удаляется подо мной безжизненный шар Земли. Сотни кораблей времени выстроились почетным караулом: молчаливая армада, готовая двигаться к пределам времен и пространств, их изумрудный свет играл на ледяной корке планеты.
Я услышал, как кто-то позвал меня по имени: точнее сказать, не услышал , а просто неким неведомо-странным образом ощутил. Я попытался оглянуться, забыв, что для того, чтобы посмотреть за спину, мне совсем не нужно оглядываться — весь мир отныне был предо мной как на ладони.
Нево? Это ты?
Да. Я здесь. Ты в порядке?
Нево… Я тебя не вижу.
И я тебя. Но это не имеет значения. Ты чувствуешь мою руку?
Да.
Тут Земля тронулась в сторону, и наш корабль двинулся общей шеренгой, примыкая к остальным. Вскоре кораблей стало так много, что они заполнили межпланетное пространство на многие мили, словно стая китов. Ослепительный свет платтнерита резал глаза в ночном пространстве космоса, и это создавало странное чувство нереальности происходящего: как будто бы мы вместе с кораблями уже не никак не относились к этому миру. Точнее, мы были единственной реальностью в этом мире — одном из вариантов возможных миров. Мы были реальнее Множественных Историй, в одной из которых находились совсем недавно и строили свои корабли.
Нево, что с нами происходит? Куда мы движемся?
В мозгу у меня прозвучал незнакомый голос морлока:
Сам знаешь, куда. Обратно — назад, сквозь время… на самый его край.
И скоро мы стартуем?
Мы уже стартовали… — пришел ответ. — Посмотри на звезды.
И тогда я увидел, оторвав глаза от Белой Земли:
На черном небе одна за другой вспыхивали звезды.
2. Разгадка Земли
Как только мы пустились в обратный путь сквозь время, наш старт в прошлое снова разрушил причинно-следственную связь, и все поколения, оставшиеся за бортом вечности, были отменены. Скачок в прошлое отменял это прошлое. Парадокс. Колпаки цивилизации были мгновенно сняты со звезд, и я любовался дивными созвездиями, точно расставленными во тьме канделябрами, угадывая среди них Сириус, Орион. Как когда-то в зимней ночи, я различал Полярную звезду над головой, знакомые кастрюльные очертания Большой Медведицы. А вдалеке, из-за Земли показались какие-то новые созвездия, никогда не виданные в Англии. Я не настолько хорошо знал звездную карту антиподов, но угадал клинок Южного Креста, нежно сияющие пятна Магеллановых Облаков и этих сверкающих близнецов, Альфу и Бету Центавра.
И теперь, когда мы все глубже и глубже уходили в океан прошлого, звезды стали распределяться по небу. Вот миг — и погасло знакомое созвездие — прошло время, непостижимое для мотылькового человечьего существования…
Да, - откликнулся Нево, — А теперь посмотри на Землю.
Ледяная маска спала с лица планеты. Белый лед ушел к полюсам, и мир медленно возвращал себе знакомый облик. Правда, Земля по-прежнему была задернута облаками, причем с какими-то неестественного цвета завихрениями: коричневыми, фиолетовыми, оранжевыми. В центре континентов засияли великие города. Появились плавучие башни посреди океанов, но всюду парил такой чудовищный смог, что вряд ли там была возможна жизнь без противогазов.
Очевидно, мы присутствуем при последних днях обустройства земли новым человечеством. - заметил я. — Проходя с каждой минутой по миллиону лет…
Да.
Тогда почему Земля не вращается, как ей положено, вокруг оси — и солнца?
Это не так просто…
Что не просто?
Объяснить. Видишь ли — корабли — вовсе не тот тип машины времени, которую ты создал. Это несколько иное явление, хотя так же, как и машина времени или ядерная бомба, связанное с платтнеритом. Все что мы видим вокруг — это реконструкция, — продолжал Нево, — Это нечто вроде проекции…
Проекции?
Ну, да, проекции, основанной на информации, непрерывно поступающей из информационного поля. В сущности, сейчас мы плывем в волнах Информационного моря, среди его потоков, течений и приливов. Так что нет необходимости в таком феномене, как землевращение.
Нево, а кто я? Я все еще человек? Или…
Ты по-прежнему являешься тем, кто ты есть, - уверенно сказал он.Единственная разница в том, что теперь твое существование поддерживает иной механизм, создание Информоря, а не продукт плоти и крови.
Голос его как будто плыл в космосе где-то возле меня. Успокаивающее чувство руки морлока, сжимающей мою, исчезло, но все равно я ощущал его близкое присутствие. Да и о какой «близости» можно говорить, когда я и сам понятия не имел, где, в какой точке пространства нахожусь.
Земная атмосфера между тем прояснилась. Сквозь облака неожиданно проглянули огни городов — вспыхнули и погасли — и вскоре на земле не осталось ни следа человеческого присутствия.
Началась бурная вулканическая деятельность, вспышки следовали одна за другой, тяжелые серные облака поднимались над горными массивами, их понемногу относило в сторону, и, как мне показалось, континенты стали расползаться, оставляя известные со школьной парты позиции. По бескрайним долинам северного полушария развернулась борьба между двумя классами растений — затянувшаяся лет эдак на миленниум. С одной стороны выступали бледные зеленовато-бурые сорняки и лиственные леса, обрамлявшие континенты до самых снежных шапок, с другой неукротимая поросль тропических джунглей. В какой-то момент джунгли взяли верх, и триумфально двинулись от экватора к Северу, пересекли Европу и Северную Америку. Даже в Гренландии зацвели лианы. Затем с такой же скоростью, с какой покоряли земли обетованные, джунгли попятились на свои позиции, а бледная буро-зеленая луговая трава разлеглась по всей северной части континентов.
Расползание и сползание, и даже повороты континентов вокруг оси становились все заметнее. Менялся местный климат на каждом из них, и в соответствии с этим — цвет. Этот континентальный вальс сопровождался бурным вулканическим фейерверком.
Затем континенты сдвинулись навстречу друг другу — словно складывающаяся головоломка, совпадая друг с другом краями разрывов — образуя единый гигантский островок суши, занявший половину земного шара. При этом он стал моментально безводной пустыней.
Мы прошли уже триста миллионов лет, — раздался голос Нево, — Здесь нет ни млекопитающих, ни птиц, и даже рептилии еще не успели родиться.
Потрясающий каменный балет , — отозвался я, — представляю, сколько отдали бы современные геологи, чтобы на него посмотреть.
Опомнись! Уже нет никакой «современности».
Все равно. Наблюдать за планетой, как за живым существом…
Сейчас еще и не такое увидишь… - пообещал морлок.
Один гигантский континент разделился на три почти одинаковых куска. Привычные формы глобуса исчезли — и земля стала совершенно неузнаваемой. Континенты передвигались с места на место, как сервировочные тарелки на скатерти. Глобальная пустыня вдруг взорвалась пышной растительностью, и на сушу вторглись моря.
Сейчас амфибии полезут обратно в мировой океан, - прокомментировал Нево, — и утратят прототипы конечностей. Но еще останутся насекомые и прочие беспозвоночные: стоножки, клещи, пауки и скорпионы…
М-да, негостеприимное местечко.
И еще эти гигантские стрекозы и прочие чудеса — словом, мир не без красот.
Земля снова стала терять зеленый цвет — видимо, мы переступили границу появления первых лиственных растений. Вскоре земной шар стал двуцветным — коричневое и грязно-голубое. Жизнь еще бурлила в морях, но и там она упростилась до того, что целый филюм как канула в Лету. Сначала рыбы, потом моллюски, до единственной рыбы, потом до моллюска, до губки, медузы и червей… Наконец, остались лишь тонкие зеленые водоросли, перерабатывающие солнечный свет в кислород. Земля стала каменистой пустошью, атмосфера оскудела и заполнилась ядовитыми газами. Из-под земли вырывались фонтаны огня. Плотные облака окутали планету и моря превратились в лужи. Но и облаков хватило ненадолго: атмосфера становилась все более разреженной, пока не исчезла вдруг совсем. Земная кора засияла каким-то новым, однообразным и совсем неземным красным цветом, больше напоминавшим Марс. При этом постоянно открывались и закрывались оранжевые трещины-швы, похожие на прожорливые рты. О морях уже не было и речи, и разница между сушей и океаном исчезла — осталась только пропеченная корка, над которой точно струйки дыма парили корабли времени.
Затем эта корка раскалилась, став невыносимо яркой — и взорвалась осколками. Молодая земля завертелась на оси, разлетаясь на части!
Несколько из этих осколков пролетели сквозь меня. Пылающий камень безвредно прошел сквозь мою грудь и исчез, кувыркаясь, в космосе.
Вот оно! Мы близились к финишу: теперь осталось только Солнце и бесформенный вихрь газа, вращавшийся вокруг звезды.
Словно рябь прошла по стройным рядам кораблей — они будто бы содрогнулись, провожая родную планету в последний путь.
Странный век, странная эпоха. Нево.
Смотри, смотри…
И я посмотрел, и увидел, что на небе остался всего с десяток звезд, причем непривычно ярких, таких, какими они были в доисторический период до-земного существования. Они стали сдвигаться, выстраиваться, газовые вихри собирались в облако, размывшееся по небу среди этих звезд.
Это изначальные соседи солнца, - заговорил Нево, — Его братья и сестры, родившиеся из одного облака. Когда-то они составляли кластер, такой же яркий и близкий, как Плеяды… но гравитация не смогла сдержать этот союз — и прежде зарождения жизни на Земле они разлетелись по сторонам.
Одна из молодых звезд, висевшая прямо у меня над головой, вспыхнула и просияла. Вскоре она разгорелась до размеров диска, наливаясь красным… Но это было как прощальный салют — спустя некоторое время звезда угасла, а с ней и часть межзвездной туманности.
Теперь и другая звезда, почти диаметрально противоположная первой, прошла то же цикл: вспышка, превращение в яркий темно-красный шар и последующее угасание.
Вся эта величественная драма, вообразите себе, разыгрывалась в глубокой тишине.
Мы присутствуем при рождении звезд , сказал я, только в обратном порядке.
Да. Эмбрионы звезд зарождаются в газовом облаке — такая туманность фантастически красива — но после того как звезда загорается, более легкие газы распыляются, остаются лишь самые тяжелые, которые потом конденсируются в миры.
Да.
И тут — так скоро! — наступила очередь Солнца. Неверное изжелта-белое свечение, игравшее на корпусах кораблей, раздулось в гигантский шар потрясающих размеров, затопивший армаду облаком темно-красного света, . Которое, в конечном счете, обернулось пустотой, зияющей черной дырой космоса.
Корабли повисли в кромешной тьме. Последний из сотоварищей Солнца сверкнул, раздулся и погас, и мы остались в облаке инертного водорода, в котором играл изумрудный блеск платтнерита.
Лишь самые дальние звезды можно было заметить в небе, но и они гасли одна за другой на глазах. Тьма окончательно смыкалась над нами.
И тут внезапно совершенно внезапно в небе вспыхнуло и засияло новое поколение звезд. Десятки из них были настолько близки, что смотрелись не точкой, а целым диском. И света этих новых звезд было вполне достаточно чтобы читать газету!
Ты только подумай, Нево — что за зрелище! Вот бы сюда попасть астрономам — как думаешь. Сколько бы они за это дали?
Им бы пришлось переучиваться заново. В совершенно иной карте неба. Это совершенно новое иное поколение звезд. Каждое из этих светил в сотни тысяч раз превышает массу солнца. Но они расточительно сжигают энергию, так что жизни им отпущено всего несколько миллионов лет.
И в самом деле, не успел он это сказать, как эти звезды постигла та же участь — они разбухли, покраснели, наливаясь кровью, и разлетелись пылью. Вскоре все было покончено — осталась только вечная тьма — и нам теперь предстояло узнать, где кончается эта вечность. В полной темноте зеленели корабли времени, решительно и бесповоротно направляясь в прошлое.
3. Границы пространства и времени
И новый ровный свет стал заполнять пространство. Сначала я принял его за новое поколение звезд этой древнейшей эпохи, но вскоре понял, что это не так: свет не исходил из определенной точки, а из самого космоса. Сначала густого темно-красного оттенка, напоминая заходящее за облака Солнце, он вскоре стал обретать привычные цвета спектра: оранжевый, желтый, синий — и вплоть до фиолетового.
На моих глазах армада кораблей времени сдвинулась, собралась теснее, борт к борту — скелеты из зеленой проволоки, сквозь которых просвечивала бездонная космическая жуть — вечность без предметов. Между кораблями пролегли точно канаты, платтнеритовые трубы-лучи, соединяя их в целое. Вскоре все они сконцентрировались вокруг меня.
Даже в эти ранние эпохи, на заре событий, - стал говорить Нево, — вселенная имела структуру. Зарождающиеся галактики облаками холодного газа собирались в гравитационных колодцах…
Но структура схлопывается, концентрируется и сжимается, когда мы идем назад, к истокам.
Это взрыв наоборот — абсолютное поглощение вещества , — сказал я Нево, — И все вещество вселенной собирается в одной точке — словно громадное Солнце рождается посреди бесконечного и пустого космоса.
Нет. Все намного сложнее…
И он напомнил мне о сгибании осей пространства и времени — искажение, лежавшее в основе путешествия во времени.
Сейчас то же самое происходит вокруг. Когда мы идем назад сквозь движемся назад сквозь время, материя и энергия не собираются, подобно мушиному рою посреди комнаты, в каком-то фиксированном объеме… Скорее, само пространство сворачивается — сжимается, подобно проткнутому шару, или листу бумаги, скомканному в руке .
Я попытался представить себе это — и содрогнулся. Что ждет меня там? Как может сознание, даже лишенное тела, пережить такое?
Тем временем вездесущий свет становился все интенсивнее, переливаясь всеми цветами спектра вплоть до фиолетового. Водородное море вокруг нас забушевало, и яркие силуэты кораблей уже терялись в этом взбаламученном сиянии. Наконец небо стало таким ярким, что казалось сплошным белым цветом, словно смотришь на Солнце.
Затем беззвучный толчок — от которого в голове прозвенело как от сдвинутых тарелок оркестра — и свет обрушился на меня сплошным потоком, ослепив окончательно. Теперь я перестал различать все остальное, в том числе и облака, и корабли — и даже самого себя — которого давно не существовало!
Я сообщил об этом Нево.
Этот свет… я ничего не вижу.
Его умиротворяющий голос был как островок спокойствия в этом океане иллюминации:
Мы достигли эпохи Распыления Вещества. Теперь пространство повсюду такое же жаркое, как солнечная поверхность, и заполнено электрически заряженной материей. Вселенная перестала быть прозрачной, более того — она как бы повсюду заполнена Солнцем — но не его светом, а именно поверхностью.
Свет возрастал, но этого уже нельзя было увидеть — интенсивность его стала намного сильнее той, что может воспринимать нормальный человеческий глаз. С каждой секундой, по шкале секунд и эпох, я наблюдал цикл разложения материи от звезд до атомов. В этом бульоне мироздания я потерял чувство верха и низа, дальнего и близкого. Мир вокруг был точно гигантская комната, посреди которой я повис. Но теперь, в этой эпохе Распыления, все отпало от меня. Я был пылинкой, бултыхающейся на поверхности великой реки, текущей обратно к своим истокам, отданный во власть этому потоку.
Между тем радиоактивный бульон разогревался все больше — до невыносимого — и я увидел, что вещество вселенной, материя, которой предстояло когда-нибудь составить звезды, планеты, а также мое отсутствующее ныне тело, было лишь тонким слоем пыли в этом вихре звездного света. Наконец — мне казалось, что я вижу это — ядра атомов распались под невыносимым давлением света Пространство заполнилось бульоном элементарных частиц, бушевавших вокруг и клокотавших точно в горниле печи.
Мы подошли к границам , — раздался шепот Нево. К началу самого Времени… И все же представь себе, что мы не одиноки, что наша История — эта молодая, еще только вылезающая из пеленок Вселенная — всего лишь одна из бессчетных Историй, появляющихся из устья за этой границей. И все они — Множественные истории собрались здесь, слетелись сюда точно птицы в стаю.
Но все же температура и давление возрастали, а с ними плотность материи и энергии росла, и, наконец, даже эти последние фрагменты и материи были поглощены составом Пространства и Времени, и их энергии были сжаты этим последним Скручиванием, Сжатием.
Пока, в самом конце…
Последние искры не отлетели от меня, и сияние радиации дошло до пределов различимости.
Теперь остался только ровный серовато-белесый свет. Впрочем, это всего лишь образ, поскольку я знал, что имею дело со светом, о котором говорил Платон — светом, по сравнению с которым материя, события и даже сознание — всего лишь тени.
Мы достигли эпохи образования ядра, прошептал Нево. Пространство и время свернулись настолько, что стали неразличимы. Здесь уже не действуют никакие физические законы. Здесь нет структуры. Отныне никто не может сказать: «это вот здесь, а то там, на таком расстоянии, а я здесь». Нет 0измерений, нет ничего. Все Едино.
В этой точке сходятся все Истории. Отсюда начинаются бесконечные Множественности.
Здесь в самом деле не было ничего: ни времени, ни пространства, ни света ни вещества. Кроме одного — яркого, почти ослепительного — сияния платтнерита.
4. Нелинеарные двигатели
Множественность содрогалась. Она конвульсировала. Мы были посреди великого потока Случайности и Энтропии, враждебно вращавшегося вокруг.
Нево?
Он с подъемом откликнулся:
Это Конструкторы! Конструкторы…
Понемногу давление спало. Зеленый свет расточился, отступил, оставив меня в серо-белом веществе Творения. Но этот продолжалось недолго: ровный световой оттенок (скорее, нечто среднее между светом и тьмой, что точно не назовешь) существовал считанные мгновения, после чего на нем выступила роса нового Пространства и Времени.
Я еще продолжал свое путешествие во Времени, уже перешагнув Границу. Новая История началась с той же вспышки Образования Ядра. Все тот же свет, на несколько порядков интенсивнее солнечного.
Корабли времени уже не сопровождали меня, оставшись за Пределом Времен. Возможно потому, что они были достоянием иной истории и не могли перешагнуть этой границы, как я, источник разветвления причинностей. Платтнеритовая сеть, в которую я был заключен все это путешествие, исчезла. Но я был не одинок: вокруг меня, точно снежинки в луче прожектора, кружились изумрудные частицы. Это было элементарное сознание Конструкторов, и, возможно, там даже находился призрак Нево.
Интересно, мое путешествие сквозь время шло теперь обратным ходом? И теперь я снова пустился по стремнине Истории, очередной, к моей эре, где я так безуспешно пытался разыскать свой 1891 год?
…Нево? Ты слышишь меня?
Я здесь.
Что происходит? Мы снова идем сквозь время?
Нет , — ответил он. И все же в этом лишенном тела голосе было странное — какой-то подъем.
Тогда в чем дело? Что с нами происходит?
Разве не видишь? Мы прошли сквозь Образование Ядра. Мы достигли Границы.
Да ну?
А теперь…
Ну-ну?
Пойми — Множественность — это поверхность. Это гладкий, лишенный шероховатостей, зазубрин, заусенцев, замкнутый Шар. Поскольку Множественности бесконечны так же, как и его форма. Таким образом, Истории идут вдоль его меридианов, от полюса к полюсу.
И мы достигли одного из полюсов.
Да. Той самой точки, где сходятся все остальные меридианы. И в этой точке Конструкторы запустили Нелинеарные двигатели.
Повтори — что ты сейчас сказал.
Я сказал, что Конструкторы путешествовали сквозь Истории , — ответил он. Они, как и мы — следовали по тропам Воображаемого Времени, пока не достигли этой новой Истории…
Теперь облако Конструкторов — там их кишели миллионы — расплывалось, разлеталось светящимися искрами, как запущенная детьми шутиха. Казалось, они стремятся заполнить молодой вакуум светом и информацией, которые мы принесли из другого космоса. И пока выяснялась новая вселенная, послесвет Творения меркнул в слепой тьме.
Это был финал — логическое заключение. Искажение границ Пространства и Времени, которым было положено начало в первом путешествии сквозь время. Коллапс вселенной и все, что было за ним, все происходящее, неизбежно выросли из моих опытов, из первой меднокварцевой машины времени…
И вот к чему это привело: к тому, что Сознание переместилось сквозь между вселенными.
Но куда мы движемся? Что это за История? Такая же, как наши?
Нет, отвечал Нево. Совсем непохожа.
Сможем мы здесь выжить?
Не знаю… выбора у нас все равно нет. Не забывай, что искали Конструкторы. Они искали Вселенную из бесконечного листа возможностей, которые представляет собой Множественность — оптимальную для них, а не для нас вселенную.
Но что такое «оптимальность» для Конструкторов — откуда нам знать?
Я вызывал в воображении пустые и тщетные образы Небес — мира, безопасности, красоты, света — понимая, что все это безнадежно антропоморфично, и устраивает лишь человека моего времени.
Теперь передо мной вставал новый свет. Он появлялся из тьмы, окружавшей нас. Сначала я решил, что это возвращается сияние огненного шара, как тогда, в начале Времен — но свет был другой. Он чем-то напоминал звездный…
Конструкторы не люди, - говорил морлок. Однако они наследники Человечества. И дерзость их потрясает.
Нево продолжал:
— Среди мириада возможностей Конструкторы отыскали эту вселенную — единственную, которая бесконечна в протяженности и вечна: где Граница Начала Времен сдвинута в бесконечное прошлое.
Мы прошли стадию Образования Ядра. К границе Времени и Пространства. И обезьянопалые достигли Сингулярности — Единственности, которая лежит там — и вырвали ее у природы! Теперь звездный свет, вырывающийся из тьмы, окружал меня со всех сторон; звезды зажигались повсюду, и вскоре небо засияло ярким светом, какой можно встретить лишь на поверхности Солнца.
5. Последнее видение
Бесконечная вселенная!
Вы можете сколько угодно выглядывать за дымные облака Лондона на звезды, которые осыпали кафедральный купол неба. Эта незыблемая вечная картина, столь великая, столь вечная картина, что легко предположить, будто космос представляет собой бесконечную ночь и что он существует всегда.
…Но этого не может быть. Достаточно задаться простым вопросом:отчего ночное небо черное? Если бы вселенная была безгранична, со звездами и с целыми галактиками звезд, расплескавших по бескрайнему полю, то всюду, куда ни глянь, взгляд наталкивался бы на луч света, исходящий от поверхности звезды. И ночное небо повсюду сияло бы так же ярко, как Солнце…
Конструкторы бросили вызов этому мраку, наполнявшему небо.
Здесь не было ни звездных завихрений, ни светящегося газа, а лишь бесконечное бриллиантовое сияние мириадов точек и пятнышек света. Местами в них выделялись созвездия, в сочетаниях более ярких звезд, в сравнении с которыми меркли остальные — короче, картина совершенно неповторимая..
Сопровождавшие меня зеленые искры платтнерита — Конструкторы и среди них Нево — окружали меня сказочной светящейся дымкой. Я плыл в этом облаке, не ощущая ни страха, ни дискомфорта. Толчок в момент затухания нелинеарных двигателей лишил меня чувства времени и места…
Но затем, после неизмеримого интервала времени, я вдруг почувствовал, что вовсе не одинок.
Прямо передо мной на фоне звезд вырисовалась фигура. Это было нечто шарообразное, плывущее мне навстречу. Оно находилось буквально футах в шести-восьми, болтая конечностями, издавая тихие булькающие звуки. Кожаная поверхность этого мяча сдвинулась, открывая два громадных глаза, занимавших большую часть его поверхности. Эти человеческие глаза были прикованы ко мне.
Конечно же, я узнал его — это был Наблюдатель. Одно из таинственных существ, являвшихся мне во время моих скитаний во времени.
Существо подплыло ближе, протягивая щупальца — они собрались пучками как пальцы, образуя пару узловатых конечностей. Пальцы оказались на удивление твердыми.
Так получилось, что он охватил меня этими руками. Как — не могу сказать, поскольку я вполне был уверен, что лишен телесной оболочки — и, тем не менее, я целиком был в его руках.
Он прижимал меня к себе, точно кормилица. Его мягкая плоть, покрытая мехом, согревала меня, его огромные глаза небесно-голубого цвета глядели на меня, от него исходил мягкий, забытый с детства запах — молока и мускусно-животный запах шерсти любимой игрушки, какого-то мохнатого зверька: собаки или медвежонка. Может показаться странным — но эти человеческие черты на близком расстоянии затмевали все остальные, заставляя забыть, что передо мной загадочное существо из чужого странного мира, где я, в общем-то, чужак и пришелец. Вскоре Наблюдатель выпустил меня, и я почувствовал, как отплываю в сторону.
Глаза его моргнули: я слышал мягкий шорох век. Он скользнул взглядом по небу, словно бы что-то выискивая. Так же тихо он отчалил куда-то в сторону, развевая за собой «пальцами», точно кометным хвостом.
На миг меня охватила паника — точно брошенного ребенка, блуждающего в Оптимальности — но тут же я ощутил, что плыву за ним следом. Меня несло точно осенний листок, задетый колесом экипажа.
Я уже упоминал об этих выделявшихся созвездиях. И вот тут как раз мне показалось, что одна группа звезд, как раз перед нами, стала раздвигаться по сторонам, точно птичья стая. В то время как другая, находившаяся за мной, напротив, сдвигалась.
Разве такое может быть? Разве возможно движение с такой сумасшедшей скоростью, что даже звезды кажутся огнями, мелькающими вдоль поезда.
Внезапно меня ослепил вихрь каменных осколков, сверкающих пылью в солнечном луче. Закрутившись вокруг меня, они немедленно исчезли в необъятной дали. Я не встречал ни планет, ни прочих каменных объектов в моей Оптимальной Истории, за исключением этой пыли. Видимо, интенсивная радиация не позволяла собраться ей в планеты и крупные небесные тела.
И вот вселенная все быстрее рассыпалась передо мной звездами и песчинками. Звезды становились все ярче, и мелькали передо мной как придорожные фонари.
Мы летели, рассекая галактику. Перед нами крутился великолепный фейерверк звезд, закрученных колесом, как в парке аттракционов. Вскоре одна галактическая система отодвинулась от меня, превратившись в огромный мутный диск.
Все это время передо мной было тело Наблюдателя, спешившее впереди.
Я задумался. Они всегда возникали из ниоткуда, эти загадочные существа, появлявшиеся, как рыбы перед глубоководным ныряльщиком. Они наблюдали за мной, следили за мной, и, в конце концов, наверное, изучали меня.
Видимо, это были какие-то обитатели Воображаемого Времени, пересекавшие Множественные истории как рыбы — океан. И, видимо, для этого они располагали какими-то своими Нелинеарными двигателями, возможно, также изобретенными Конструкторами.
Теперь мы направлялись в бездонную пропасть — космическую дыру, стены которой составляли сползающие в нее свет и облака пылевых туманностей. Все и здесь вокруг меня было усыпано вездесущим светом. Меня всасывала вместе с ним, как пену в слив ванны.
Вскоре в этой пене стала обрисовываться определенная упорядоченность. Это была новая галактика — или даже метагалактика, еще более яркая и обширная.
Я стал присматриваться. И различил прямолинейный световой стержень, пронзавший пространство насквозь — и снова пропасть, на этот раз цилиндрической формы, которая также была обрисована стекающей в нее световой пылью.
Между тем Наблюдатель летел впереди как ни в чем ни бывало, его длинные щупальца омывал космический свет, а широко раскрытые глаза прикованы ко мне.
Искусственность. Вот что это было такое. Вот что странное выделялось во всем этом мире. Этот мир был слишком сложен, преходящ из одного в другое, запутан в лабиринтах, поистине чудовищных размеров!
Эта Оптимальная История на поверку оказывалась сконструированной — и видимо, Наблюдатель влачил меня за собой, чтобы наглядно доказать это.
Я вспомнил старое предсказание, что бесконечная вселенная подвержена разрушительному гравитационному коллапсу — и это была еще одна причина, по которой наш космос логически не мог представлять собой бесконечную структуру. Как Земля и прочие планеты закручиваются в первобытное облако осколков вокруг солнца, находящегося в инфантильном состоянии, так и грандиозные космические вихри и водовороты, в этом гигантском облаке Оптимальной Истории — водовороты, в которых закручены звезды и галактики.
Но Наблюдатели, очевидно, использовали эволюцию своего космоса, чтобы избежать подобных катастроф. Пространство и Время, в чем я убедился на собственном примере — сами по себе динамические, подвижные и регулируемые сущности. И Наблюдатели научились управлять скручиванием, искривлением и искажением пространства и Времени, чтобы достичь состояния стабильного космоса.
Само собой, подобное конструирование бесконечно — стало быть, такая вселенная практически безначальна. И здесь состоит парадокс каузального, причинно-следственного круга. Требуется появление Жизни. Которая бы обеспечила вечное существование такой вселенной — и самой жизни.
Но вскоре я расстался с подобными сомнениями. Ведь я был слишком ограничен, не свыкнувшись еще с Бесконечностью вещей. И поскольку данная вселенная была бесконечно древней, и жизнь существовала здесь бесконечно долгое время, здесь тои здесь не было начальной точки, с которой можно было бы определять первичность Жизни или Материи, которой она управляла. Жизнь существовала здесь, потому что вселенная была жизнеспособна — и наоборот. Так что никакого парадокса, по сути, не было!
И так вальяжно плыл я в звездной колеснице, запряженной Наблюдателем, понемногу привыкая к тому, что называется Вечностью и Бесконечностью.
6. Торжество разума
Мой наблюдатель остановился, вращаясь в космосе, точно шар. Громадные глаза обращались ко мне, отражая звездный свет.
И тут он стал удаляться из моего мира. Рассыпанная картина звездного неба, далекая пена млечных путей — даже сияние неба — все это были теперь для меня аспекты реальности, но лишь на поверхности. Вообразите перед собой стеклянную поверхность и затем попытайтесь расслабить глазные мышцы и не видеть ее — приставших пылинок, разводов — тогда вы получите представление, каким было мое зрение.
Но конечно, это изменение восприятия было вызвано не физическими явлениями выгибания зрачка или другого изменения внутри органа зрения. Изменения в перспективе были намного глубже, чем это возможно в фокусировке человеческого зрения.
Я видел — точнее, мыслил — структуру Природы.
Я видел атомы — мельчайшие световые пятнышки, подобные маленьким звездам, веером заполнившие небо, которые казались на первый взгляд беспорядочным и хаотичным скоплением. Я видел их так же отчетливо, как доктор вслепую нащупывает ребра пациента. Атомы трепетали, вращаясь вокруг своих крошечных осей, соединенные друг с другом сложной световой системой. Видимо, это были электрические, магнитные и гравитационные силы. Вся вселенная была заполнена этим атомарным механизмом, состоящим их мельчайших колесиков, винтиков и прочих приспособлений. Этот механизм находился в беспрестанной работе: в нем все время что-то двигалось, кружилось, видоизменялось.
Тот же самый порядок проглядывал теперь и в небесной механике. Теперь каждое созвездие, каждое облачко туманности осмысленно участвовало в структуре. Вселенная теперь представляла собой Библиотеку, хранившую мудрость этих древних предков Человечества — существ, научившихся управлять Бесконечностью. Получалось как раз то, что Нево предсказывал мне как финальную цель Разума.
Но этот порядок был не просто Библиотекой, не просто скучным скоплением полок, пропыленных межзвездными туманностями. Глядя на нее в целом, я постигал смысл жизни. Разум заполнял эту вселенную, проникая всюду в ее ткань! Морлоки создали Сферу, Конструкторы покорили Галактику, а здесь было исполнено нечто большее и непостижимое.
Здесь Ум воистину стал Бесконечным, утратив определенные очертания. Теперь я понимал — и видел собственными глазами, назначение и смысл бесконечной и вечной Жизни.
Вселенная была бесконечно стара, бесконечно велика, и Разум также был безгранично стар. Он был реликтен. Ум был всезнающ, всемогущ и вездесущ. Конструкторы, бросив вызов времени, достигли своего идеала. Они переступили границы и колонизировали бесконечность.
Атомы и связующие их силы отступили, и мое зрение заполнил бесконечный свет звезд. Мой попутчик-Наблюдатель исчез, и я висел среди этого великолепия в полном одиночестве, словно лишенный телесной оболочки предмет, способный лишь наблюдать, медленно вращаясь в космосе. А может быть, это космос вращался вокруг меня. Здесь не было Центра, Начала и Конца. Каждая точка была идентична другой. Никогда не увлекался всякой поэтической галиматьей, но тут мне на память пришло стихотворение и: как «Жизнь, словно купол многоцветный, в стекле сияя золотом», чего-то там «белым излучением Вечности…» ну и так далее. Что ж, теперь с жизнью было покончено — я утратил телесные покровы, и сама иллюзия материи была сдернута передо мной, видная насквозь. И теперь эта белая радиация-излучение, о которой сообщал Шелли, навсегда досталась мне в наследство.
На время душой моей овладело умиротворение. Впервые я понял, что моя машина времени не была порождением зла, приводящего мир к разрушению и искажению его Историй. Оказывается, напротив, она создавала новые и новые Истории, существующие в Множественности, в бесконечном каталоге библиотеки Возможностей. И всякая из этих возможных историй, неся в себе Разум, Любовь и Надежду, занимала свое место на полке.
Но не настолько реальность Множественности, а то, что она значила для судьбы человека, трогала меня теперь.
Человек — как всегда казалось мне после знакомства с Дарвином — находился в постоянном конфликте между своими непомерными духовными устремлениями и ограниченностью своей физической природы, всегда представлявшей для него потолок. Теперь я видел в элоях тупиковую ветвь эволюции. Признание животного начала привело, в конечном счете, к разрушению грез человечества, и ни к чему другому, кроме короткой вспышки интеллекта в век строений. Этот конфликт, выраженный в человеческой оболочке, чем-то напоминал мне происходящее в моем сознании. Если Нево был прав, и я, в самом деле, был так прочно привязан к телу и удовлетворению его потребностей, — что ж, видимо, тому виной мое подсознание, в котором остались следы миллионолетнего конфликта! И я метался между отчаянным желанием удовлетворить скотские потребности собственного тела и глупым утопическим желанием, что однажды наши головы очистятся от этого массового помешательства, и мы станем обществом, основанным на принципах логики, справедливости и науки. Три черепахи, на которых зиждется мир. Такой вот утопизм овладел мной.
Но сейчас человек в последнем своем перерождении, окуклившись и выпорхнув бабочкой из самое себя, перейдя через небытие живых автоматов типа Конструкторов и деградации естественного отбора, стал, наконец, самим собой. В этом первородном бессознательном море, из которого мы все возникли, где будущее стало бесконечно, воспаряя ввысь по бесконечным Историям.
Я почувствовал, как поднимаюсь тоже, наконец, из Тьмы эволюционарного отчаяния к свету бесконечной мудрости.
7. Выход
Впрочем, вы, может, удивитесь, прочитав это элегическое отступление, но, раз уж оно не пришлось вам по вкусу, не следовало его и читать.
Итак, я стал озираться. Обратив весь слух к деталям, к тому, что происходило вокруг меня в этом сплошном свечении россыпи. Впрочем, тщетно.
Итак, очевидно, я стал бессмертной пылинкой космоса, а значит, и бесконечного Разума. Это было столь же чудесно, как и бесчеловечно. Неужели я стал чем-то средним между бытием и небытием? Ну, даже если и так, то оказывалось — я все же не имел этого вечного покоя, не ощущал его в душе с такой силой, чтобы согласиться висеть так вечно. Я по-прежнему обладал человеческой душой, с неистребимой жаждой к действиям и знаниям, которая всегда составляла часть исторической натуры. К тому же, как человек западного толка, так что вскоре я вполне насладился миросозерцанием Вездесущего!..
И тут, по истечении не знаю какого уж времени я понял, что небо вовсе не непроницаемо звездное. Было там некое пятнышко тьмы — как раз напротив меня. Я наблюдал за этим несколько геологических эпох — и на моих глазах пятно расширялось, становясь все более отчетливым. Какой-то круг перед глазами, словно я вглядывался в черный зев пещеры. И там, далеко внутри, я различил смутное облачко, какие-то стержни и диски, сперва размером с пылинки, словно фантомы среди звезд. И был там цилиндр — что поразительно — совершенно зеленого цвета. Мной овладело страстное нетерпение. Что это еще за посторонние тени посреди вечного Дня Оптимальной Истории?
Тем временем устье пещеры росло, наползая. Уж не подсознание ли палеоцена выплывало на меня из темноты? Но что-то потрясающе знакомое угадывалось в них, в этом облаке непонятных космических осколков.
И тут меня осенило: ну, конечно же! Это были части моей машины времени! Медные стержни, кварцевые оси, пробирки с платтнеритом. Мой самый первый аппарат, эти диски были циферблатами-счетчиками, крутящимися среди галактик. Мое первое изобретение (не считая демонстрационной модели, запущенной в небытие перед пораженными друзьями), та самая, погибшая во время атаки германцев на Лондон 1938 года!
Картина разворачивалась и вставала предо мной, так подробна, что я даже различал пыль на счетчиках тысячелетий, по которым вращались стрелки, и тут еще пара цилиндров потолще, покрупнее, всплыли у меня перед глазами — это были мои ноги в пятнистой униформе! Бледные руки, покрытые волосами, появились в обзоре, и в них были рычаги.
Теперь до меня стал доходить смысл этого сидения. Эти пещерные устья были моими глазницами, из которых смутно угадывались очертания носа и части лица, доступных с такого угла зрения. Когда-то я выглядывал из этих темных пещер собственного черепа.
Я чувствовал себя так, словно меня погружают обратно в тело. Пальцы и конечности присоединялись к моему сознанию. Я уже чувствовал рычаги машины времени, холодные и твердые, и легкий пот выступил на лбу. Это было все равно, что пробуждение после хлороформа; медленно, слабея, я приходил в себя. И снова голова моя закрутилась в вихре, снова меня посетило знакомое чувство, говорившее о том, что я путешествую во времени.
А с машины времени была видна только тьма, и в мире не различалось ни зги. Но по возраставшему крену и ныркам можно было догадаться, что машина тормозит. Обернувшись, я снова почувствовал вес головы: после моего бестелесного состояния казалось, будто поворачивается артиллерийская башня. Но лишь слабые неотчетливые следы Оптимальной Истории открывались теперь моему взору: здесь завиток галактической туманности, там кусочек звездного света. В последнее мгновение, прежде чем эта нематериальная связь окончательно прервалась, передо мной возник одинокий круглый корпус Наблюдателя с огромными задумчивыми глазами.
Затем все разом развеялось, и я оказался полностью в собственном теле, причем испытывая приступ необыкновенной, какой-то примитивной радости!
Машина времени вздрогнула последний раз и замерла, как вкопанная. Вот она опрокинулась — и я кувырком полетел через рычаги. Во тьму кромешную.
В ушах раздался грохот. Жестокий ливень забарабанил по черепу и маскировочной куртке. Я мгновенно вымок до костей: замечательное возвращение в телесную оболочку!
Я сидел в каком-то мокром болоте. Рядом шелестела листва под струями дождя. Брызги повисли облачком над моим аппаратом. Где-то рядом переливисто журчала вода.
Встав, я оглянулся по сторонам. На пепельно-сером небе вставали контуры здания. Из-под перевернутой машины исходило бледно зеленое свечение: от стеклянной колбы шести дюймов длиной. Обычная медицинская мензурка на восемь унций. Очевидно, вывалилась из корпуса машины — и валялась теперь на траве. При более близком рассмотрении в ней обнаружился зеленый порошок платтнерита.
И тут за спиной прозвучало мое имя. Обернувшись, от неожиданности чуть не выронив мензурку, я сперва ничего не увидел — голос прозвучал из высокой травы или кустов. Оттуда вышла фигура — до нее не было и десятка футов — с телосложением ребенка, покрытая мокрой слипшейся шерстью, сквозь которую просвечивала бледная кожа. На меня смотрели огромные глаза ребенка.
— Нево?
И тогда будто цепь замкнулась в моем потрясенном сознании…
Я снова оглянулся на дом, и узнал чугунный балкон, с неплотно прикрытым оконцем кухни-гостиной, а затем и знакомые угловатые формы лаборатории.
Это был мой дом, и машина бухнулась как раз на склоне между домом и Темзой. Я вернулся — наконец! — в Ричмонд.
8. Круг замкнулся
И вновь — через столько циклов Историй — мы с Нево побрели по Питершам-Роуд к дому. По булыжнику стучала вода. Вокруг было так темно, что свет платтнерита, который несли двое путешественников во времени, был, наверное, виден издалека. Пузырек светился как слабая электрическая лампочка, однако нас никто не заметил и не остановил.
Я взялся за решетку ограды, с ностальгией всматриваясь в знакомые до боли очертания фасада. Я обернулся к морлоку.
— Да у тебя снова оба глаза, — вполголоса пробормотал я.
Тот пожал плечами:
— А зачем мне теперь протез? Я же воссоздан заново — как и ты.
Я невольно тронул рукой себя — и ощутил прочные ребра и довольно упругие мышцы своего возобновленного тела. И все же это был я. Ведь даже самые мальчишеские воспоминания у меня сохранились, так же, как и все о наших приключениях. И все же я был уже не тем человеком — разобранным в Оптимальной истории, на грани миров и по-новому собранным здесь.
— Нево, — вздрогнул я. — Ты помнишь?.. Это необыкновенное звездное небо и…
— Такого не забудешь. А ты, что — не уверен в своих воспоминаниях?
— Знаешь, — замялся я, — Это как-то неестественно, после такого великолепия, оказаться в столь банальной, пусть и родной, обстановке. Тем более, под нудным английским дождем.
— Оптимальная История, — пробормотал он, разводя руками по сторонам, — более реальна, чем все эти миражи.
Я встряхнул мензуркой: она была плотно закупорена резиновой аптечной пробкой. Странно: я совершенно не мог понять, откуда она взялась, среди деталей машины — и как туда попала.
— Но это, — показал я ему бутылочку — реально?
И, не дожидаясь ответа, стал подниматься на крыльцо.
Почувствовав, как морлок замялся за спиной, я оглянулся.
— Может, я лучше подожду на улице? — раздался голос из темноты.
Я кивнул, вспомнив, как все это, буквально до детали произошло в прошлый раз. И дернул дверной звонок.
Нево ждал меня у машины.
— Все, — махнул я рукой. — Дело сделано.
Первые лучи зари уже просочились сквозь хмурое небо.
— И что теперь? — посмотрел я на тщедушную фигурку морлока.
— И что теперь? — повторил он вопрос — впервые за все время нашего общения.
Вместо ответа я стал переворачивать машину. По-моему, мы и так поняли друг друга.
Машина была совершенно цела. Даже погнутый полоз был как новый.
Позади донеслось пыхтение помогавшего мне морлока. — Вообще-то теперь вы можете вернуться к себе, в свой 1891-й, — сказал он, переходя на «вы». — Ведь мы снова вернулись в первоначальную Историю, незатронутую перемещениями. Ваше будущее уже не затронет прошлого. И вам осталось для полного счастья…
— Что? — сказал я, оглядываясь на него. — Что мне нужно для полного счастья — откуда ты знаешь, морлок?
Машина чуть не выпала из наших рук — он попятился.
— Что знаешь, ты, морлок, о «полном счастье»? О цели жизни? Об исполнении желаний?
Там, в 1891-м у меня остался единственный друг. С которым я обещал встретиться немедленно по возвращении. Но теперь я понимаю, что никогда этого не сделаю. Тем более что ему ничего не нужно рассказывать — он знает все и так о первом моем путешествии. Так что все обратилось на круги своя кроме одного. Я не вернулся к себе. И никогда не вернусь.
— Но почему?
— Потому что нахожу это бесполезным. В моей жизни уже нет места для меня. Тем более, после всего, что произошло. — Я понял, — кивнул морлок. — Ты стал странником в собственном времени.
Я усмехнулся:
— Странником? А ты?
— Мое время уже никогда не вернется, — грустно покачал он головой.
— Да, — вздохнул я, сразу прощая ему все. — Каково это — знать, что за бортом твоей жизни остались тысячи вселенных. Наверное, я становлюсь чудовищем. Друзьям уже никогда меня не понять. Да и я для них навсегда пропал во времени. А между тем, сколько еще будущностей остались не закрыты. Сколько миров остались за бортом, со своими незавершенными историями, страдающими и сражающими в них людях…
Морлок пробормотал что-то неотчетливое.
Я вскарабкался в седло и посмотрел на него оттуда.
— Не желаешь со мной?
— Спасибо, — покачал он головой.
«Решил остаться здесь ручной ученой обезьянкой?» — подумал я, но воздержался от этих жестоких слов.
— И куда же ты?
Он посмотрел на меня. Дождь затихал, и от него уже не надо было прятать лицо. Лишь легкий туман сочился с неба, наполняя его глаза почти невесомой влагой.
В этот момент передо мной пронеслось все, что случилось там, на пороге.
— …Иду, иду, — послышалось из-за дверей. Ключ завозился в замочной скважине, и дверь со скрипом отворилась.
Прямо на меня высунулась свеча в медном шандале, а за ней показалось заспанное лицо. Лицу было лет двадцать пять, его украшал ночной колпак и помятая ночная сорочка, а также всклокоченные волосы над широким лбом.
— Вообще-то, — промямлил он, — уже три ночи, да будет вам известно…
«Мне все известно», — хотел сказать я, но, как и тогда, в первую встречу с самим собой. Но слова, которые должны были слететь с языка, вылетели из памяти. Я снова перед ним: к таким встречам, наверное, невозможно привыкнуть. Передо мной стоял еще один двойник, скажем даже так — временной предок Моисея. Этот был моложе.
Он подозрительно изучал меня.
— Какого черта вам надо? Вы что не читали на дверях надпись: «Вход агентам воспрещен в любое время дня и ночи».
— Кгм, — осторожно сказал я. — Дело не в том…
— А в чем тогда? — повысил он голос. И грозно взмахнув подсвечником, собрался захлопнуть дверь перед моим носом, но тут что-то промелькнуло в его лице — как будто он узнал меня, или мое лицо показалось ему странно знакомым.
— Так в чем дело? — сказал он облокачиваясь на косяк и упирая руку в бок.
Я неловко извлек и протянул ему мензурку с платтнеритом, которую прятал за спиной.
— Вот.
— Что это? — недоуменно уставился он.
— Это… вам.
— Зачем оно мне?
— Ну-у… как бы это объяснить…
— Да уж, объясните, будьте так любезны. Нам своего мусора хватает. Лоб его, собравшийся в складки, был освещен бледно-зеленым сиянием, исходившим из пузырька.
— Сажем, так, это проба.
— Проба чего?
«Вот тупица», — пронеслось у меня в голове. «Упрямый, как сто ослов». Неужели я был таким когда-то?"
Однако, сдержавшись, я ответил, в очередной раз спокойно, не дав себе воли двинуть ему чем-нибудь по лицу — тем более, у него был тяжелый подсвечник, а зная проворство молодого Моисея, от него можно было ожидать любых сюрпризов.
— Скажем так — я этого не знаю сам, — солгал я. — Думаю, вам удастся выяснить.
— Хм… — Он озадаченно (и с некоторым любопытством) посмотрел на странно светящуюся массу. Но он все еще колебался. Пребывал в нерешительности, которая однако, уже взяла верх над раздражением.
— И что я должен выяснить?
Меня опять стали выводить из себя эти глупые вопросы.
— Да берите же, вам говорят… Проведете эксперименты…
— Какие эксперименты?
— Любые!!!
Он смотрел на меня с нескрываемой враждебностью.
— Что-то мне не нравится ваш тон. Что за гадость вы мне подсовываете?
Я почесал взмокшие волосы. Мне они уже казались мокрыми от пота, а не от дождя.
«Этот молодой гений выведет меня из себя», — подумал я. «Надо кончать с ним как можно скорее».
— Вот что я вам скажу: это новый минерал, свойства которого еще не изучены. И вы сами сможете в этом убедиться.
Он насупился еще больше. Очевидно, его подозрения удвоились. Тогда я нагнулся и поставил пузырек перед ним на пороге. Точнее, на ступеньке, потому что на порог меня даже не пустили.
— Пусть останется здесь. Дальше — дело ваше. Займетесь этим, когда появится время, — кои чтобы не тратить его понапрасну. Я удаляюсь.
С этими словами я стал спускаться в дождь.
Уже внизу, направляясь к калитке, я оглянулся и увидел, как он схватился за пузырек — зеленый свет упал ему на лицо. Он воскликнул:
— Но кто вы… как ваше имя?
Повинуясь безотчетному импульсу, я ответил:
— Платтнер.
Сам не знаю, кто сказал это за меня!
— Платтнер? Мы с вами знакомы?
— Платтнер, — повторил я с некоторым отчаянием, и уже не повинуясь себе, а затем добавил еще одно слово, которое никак не могло возродиться у меня в голове:
— Готфрид Платтнер.
Словно кто-то другой сказал это имя за меня — но как только я услышал эти слова, то понял, что они были неизбежными.
Свершилось! — круг замкнулся.
И, не отвечая на его дальнейшие призывы, я решительно двинулся за калитку, вниз по склону Ричмонд Хилл.
— Так чего же ты собираешься ждать, Нево?
— Мне тоже приходится замыкать круги, — ответил он, наконец. — Только мой круг находится в далеком будущем, которого тебе уже не достигнуть.
— Но как же ты туда попадешь?
— Дело в том, — говорил он, как бы и не отвечая на мой вопрос, словно для этого требовались бы более продолжительные предварительные объяснения, — что мы, морлоки…
Ну, и так далее.
Как обычно. Я снова, в очередной раз узнал о том, какие морлоки высоко продвинутая раса и т.п. О том, что высшая их цель — сбор и хранение информации… И вот наконец он дошел до себя.
— А я… — произнес Нево.
— Что — ты? — Он почти никогда не произносил этого местоимения. Все время говорил «мы-морлоки». А тут вдруг такое изъявление индивидуальности! Положительно, он сильно изменился за время общения со мной и остальными представителями рода человеческого!
— Меня всегда интересовало то, что лежит за кругами…
— Что это ты имеешь в виду?
— Если бы ты вернулся сюда и застрелил самого себя в молодости — в этом не было бы никакого случайного противоречия. Даже напротив, ты бы создал Новую Историю, свежий вариант Множественности, в котором ты погиб молодым от руки незнакомца.
— Теперь мне все ясно. Парадоксов в Истории нет, потому что они всегда связаны с Множественностью. Ничего не случится с деревом, если с него сорвать лист.
— Однако, — продолжал морлок, будто не слыша меня, — Наблюдатели доставили тебя сюда, так, чтобы ты сам смог вручить себе платтнерит — и замкнуть цепь событий, которые привели к изобретению первой машины времени — а также к созданию Множественности. Таким образом, сама Множественность замкнулась на себе.
Я понял, к чему он ведет.
— Ты говоришь о замкнутой петле причинно-следственных связей. Змея, кусающая собственный хвост. Получается, и самой Множественности не могло возникнуть, если бы ее не существовало изначально! Получается, все было…
— Предопределено.
Нево рассказал мне, что Наблюдатели, как и Конструкторы, ищут. У них своя цель. Для разрешения Финального Парадокс требуется существование еще больших Множественностей: то есть Множественностей Множественностей.! Все это указывало на переход к иным категориям и цифрам в «энной» степени, от которых дух захватывало. К цифрам, с которыми не шли ни в какое сравнение ни возраст вселенной, измеренный в секундах, ни число атомов в материи.
— Более высокий порядок необходим, чтобы решить эту петлю случайностей, продолжал Нево. Точно так же, как для существования нашей Множественности требуется решить парадокс одной-единственной Истории.
— Слушай, Нево, остановись — у меня съезжает крыша! Ты говоришь уже о параллельных вселенных — разве такое возможно?
— Более чем возможно, — отвечал он. — Как раз туда и направляются Наблюдатели.
Он тревожно оглянулся в небо, предчувствуя наступающий рассвет.
— Мне больше нельзя оставаться здесь. Они заберут меня с собой.
— Когда?
— Этот должно произойти очень скоро. Тебе лучше уйти… Мог ли я мечтать о чем-нибудь лучшем? Приключение, длиною в вечность. А ты?
Я оглянулся напоследок с высоты велосипедного седла на это промокшее, прокисающее в грязи девятнадцатое столетие. На дома, полные спящих людей, выстроившиеся вдоль Питершам-Роуд, вдохнул влажный запах травы, услышал, как где-то хлопнула дверь, извещая о том, что первый молочник или почтальон приступил к своему рабочему дню.
Но я уже никогда не пойду этой дорогой.
— Нево, — и как только ты достигнешь этой великой Множественности — что тогда?
— Существует много порядков Бесконечности. Свет уже тронул его лицо и он поморщился. Голос его вновь стал водянистым, морлочьим, обрел чужеродные интонации:
— Конструкторы смогли завладеть вселенной — но им этого показалось мало. Они бросили вызов Ограниченности и Конечности, коснулись границы Времени, прошли ее и колонизировали Множественные вселенные. Но для Наблюдателей Оптимальной Истории даже этого уже мало. Они ищут новых путей открытий, они жаждут шагнуть за новые барьеры, за сам Порядок Вещей.
— Они что, совсем с ума сошли? Когда они успокоятся?
— Покоя нет. Нет пределов и ограничений. Нет конца тому, что лежит За Пределом — никаких границ, которые Жизнь и Разум не могут переступить, бросив им вызов.
Моя рука сама налегла на рычаг — машина вздрогнула, как трость, колеблемая ветром.
— Нево, я…
Он поднял руку на прощание:
— Вперед, — сказал он, словно бы закончив фразу за меня.
И у меня захватило дух, когда я сорвался с места в вечность.